Аннотация: Продолжение "Дверей весны". Часть героев теперь отправляется в дебри Марийской тайги. Там тоже кое-кто живет. Некоторые линии "Дверей весны" продолжаются.
Айгенберг
В конце года, дня за три до 31 декабря, которое в тот год приходилось на субботу, на кафедре социальной антропологии, культурологии и этнографии (САКЭ) местного гуманитарного университета никто не работал. Секретарь кафедры Арина тихо вздыхала, прочитывая метры пестрой и мигающей ленты "Вконтакте" и иногда перестукиваясь с подружкой по скайпу. Завкафедрой был в отъезде, преподаватели заходили редко, пили за шкафами зеленый чай и уходили. Каждый день появлялись двое соискателей - тетенька лет пятидесяти и дяденька на десяток лет старше. Дяденька писал про возрождение языческой религии в ближайших лесах, а тетенька про культуру КСП 70-х годов. Они спрашивали, как оформлять выписку из протокола заседания кафедры, просили подписать заключения, уточнить дату утверждения их темы, номер приказа ректора и проректора по науке об этом самом утверждении их темы, номер приказа ректора о назначении на должность их научных руководителей. Cловом, спрашивали они то, чего никто не знал на кафедре, никто не подозревал в отделе аспирантуры и, наверное, в эти дни года - просто вообще никто и не хотел знать, и счел бы за оскорбление само предположение, что знать это может и должен. Секретарь смотрела на них тоскливыми глазами, соискатели вздыхали и уходили.
Молодой старший преподаватель Викторов проверял за компьютером электронную почту.
- Арина! - окликнул он секретаря кафедры. Девушка оторвалась от переписки по скайпу.
- Слушай, Айгенберг - это где? Не знаешь?
- Э-э... - на лице Арины отобразилась работа мысли. Ей показалось, что она вспомнила, но нет... - Это в Австрии, кажется. А, нет, это Зальцбург Я перепутала. А что?
Лицо старшего преподавателя ясно выражало, что он не может себе представить, как можно перепутать слова "Айгенберг" и "Зальцбург".
- Ну потому что там бург, берг, поэтому перепутала, - объяснила Арина.
- Тогда почему не Петербург назвала? Не Оренбург, в конце концов? - тихо, обращаясь словно бы к фикусу на окне, сказал Анатолий Викторов. - И все-таки надо погуглить, где это вообще. Бург - это крепость, а берг - гора. Разные вещи, - пояснил он, уже открывая гугль.
- А что?
- Да к нам оттуда профессор какой-то собирается, вроде как по обмену... Нет, не по обмену... И не на стажировку... А, вот! Хочет экспедицию, летом. Изучать наследие наших коренных народов. Наиболее коренных. "Зе мост нейтив", что бы это ни значило. Но нам это как бы выгодно... - бормотал Анатолий, уже "гугля" Айгенберг. - Останется на осень, будет у нас в первом семестре следующего года лекции читать...
- Ну так, наверно, это хорошо? - равнодушно сказала Арина, возвращаясь к скайпу.
- Угу... Только такого города вроде бы нет.
- Значит, опечатка, - предположила секретарша.
- Да уж наверно. Вот есть в картинках Яндекса фотография какого-то собора, и там написано, что это собор 12 века в Айгенберге. Ага, есть две научные статьи в пдф, в какой-то самой дальней заднице библиотеки... Но статьи, внезапно, 1817 и 1842 года... Статьи сотрудников Айгенбергского университета. А больше ничего. Какая страна, не поймешь.
- А что он будет читать?
- Она. Миз Айви Ровэн. Будет читать мифологию коренных народов нашего зазеркалья. Самых коренных...
- Нашего чего? - повернула голову Арина.
- Наших гребеней, - пояснил преподаватель. - Если удастся договориться. На самом деле там какой-то сложный обмен... У этого города, как его там, обмен с Тюбингеном, а кого-то нашего могут взять в Тюбинген, кто-то из Тюбина едет в Айген этот самый, а тетенька к нам. Нет, и даже не так, там еще какое-то звено... И даже два! Мой ум уже это не вмешает. Перед Новым-то годом... Ладно, шеф разберется. И где этот город, и нужны ли мы нам...
Арина опять недоуменно повернулась
- Ну в смысле, нужна ли нам эта миз. Кстати, имя английское. Может, этот городишко все же в Англии?
Арине эта миз точно была не нужна, она уже планировала уволиться после Нового года и забыть САКЭ как кошмарный сон.
Профессор Тюбингенского университета Зайниц месяцем позже точно так же развел руками, проверяя свою электронную почту.
- Я приглашаю Максима Иванова из Куз-мин-ского университета... На стажировку к нам. Фрау Ровэн в июне едет в Куз-минск... Летом, потому что экспедиция в те леса, а весной там нельзя проехать даже на джипе. Наш Отто едет в Тринити Колледж в Дублине, а какой-то Малоун из Дублина вот как раз уже едет в Айгенберг в университет, где профессором является фрау Ровэн. Уф...
Выстроив снова эту цепочку и распутав ее концы, он совсем пал духом и потянулся к кружке с чаем, на которой было написано по-русски: "Не забывай родной Кузьминск. Покажем им Кузькину мать!" Ничего мистического в этом совпадении не было. Просто Кузьминск был родным городом русской жены герра Зайница. И его приемного сына Данила.
- А эта фрау вообще как? Вменяема? - спросила жена Зайница. Она только что пришла с катка вместе с Данилом и переоделась в домашнее.
- Я не имею удовольствия ее знать, - ответил супруг. - То есть не имею удовольствия знать лично. Но она как-то попросилась мне в друзья в фейсбуке. И очень активно ставила "лайк" под фотографиями, особенно из того альбома, что прислал эээ... Сергей.
Профессор был интеллигентным человеком в трудно сказать каком поколении. Возможно, его прародители были коллегами Шеллинга. Русский человек сказал бы: "Я зафрендил ее на фейсбуке, и она лайкала фотки, особенно из того альбома, который прислал твой бывший, биологический отец Данила". Мысленно Ольга перевела его речь именно так.
- О, так слушай, - оживилась она. - Вроде бы поездка Данила в Россию дело решенное. Мне это не очень нравится, но Сергей пишет, что гарантирует... ну, в общем, судя по тону его писем , он вроде бы стал серьезнее и как-то... в общем, ну, ты понимаешь.
- Понимаю что? - уточнил Зайниц.
- Ну, мне кажется, что ему можно доверять. Он обещает свозить сына в поход, поводить по музеям... Словом, это корни, ну и знаешь, все-таки время, проведенное с родным отцом... Психолог сказала, что это надо, если отец не маргинал.
- Вне всякого сомнения, - терпеливо и вежливо откликнулся Зайниц. Бывшего мужа своей жены он не знал и считал ниже своего достоинства как-то его характеризовать. - И вроде бы мы же решили, что Данил поедет. Это важно. Родная земля. Могилы бабушки, дедушки...
- Тети, - машинально добавила Ольга. - Русские могилы немножко не такие, Карл, как здесь. Они могут ребенка скорее напугать.
- Нет, посетить могилы - это важно, - заспорил Карл.
- Хорошо, но я о чем... Я всю голову сломала, как отправить туда ребенка, и уже готова была везти сама... А вот если эта фрау туда поедет... когда она поедет? Ведь в июне? Можно ей доверить Данила?
Карл Зайниц опять развел руками.
- Полагаю, что можно...
- Только это дурь, что экспедиция летом. С другой стороны, если она в тайгу, то зимой там не пролезешь. Но летом, летом там комары... - и Ольга замерла, вспоминая комаров, походы, костры, гитару, холодные струи быстрых лесных речек, банку сгущенки на двоих с Сергеем... - И звезды, - добавила она тихо.
"Здравствуй, Сергей. Билеты у Данила на 1 июня. Он едет поездом через Брест, через Москву. Я опасаюсь перелетов. Он едет одной фрау, знакомой Карла. У нее какие-то дела в "Кукушке".
Сергей прочитал начало письма своей бывшей жены и мысленно выразил надежду, что жить фрау будет не в их однокомнатной квартире. Кукушкой называли КуКуГу - Кузьминский культурологический гуманитарный университет, часто сокращая до КуКу. Злые языки поговаривали, что гимном первокурсников при посвящении была собственно песня "Кукушка". Поговаривали они также, что и по окончании выпускники, собираясь на кухнях, вспоминая альма матер, поют тихо и торжественно "Кукушку", как символ братства. В местной газете как-то была напечатана статья "Пролетая над гнездом кукушки" - о качестве подготовки специалистов. С тех пор гуманитариев иногда называли "птенцами гнезда кукушки".
Из Москвы в Скайп Сергея приходили краткие сообщение от сына.
- Папа, доехали. Пошли в парк Коломенское. Айви фотографирует все подряд. Я не знаю, что фоткать.
- Папп, мы в зоопарке. Здесь манул!!!
(И, конечно, фотография популярнейшего кота)
- Садимся в поезд. Пап, а в Кузьминске аквапарк есть?
Сергей с прискорбием констатировал, что аквапарка в славном городе нет.
- Нет, зелий нам хватит. Что у нас по зачарованию амулетов? Говорите подробно! Заклятие снижения очарования? А зачем нам? Нет, вычеркиваем! У нас есть такое зелье... Заклятие регенерации? Это что такое? Вычеркиваем! У нас уже есть исцеление. Чем отличается? Заклятие усиления чего? А, оружия... Но это же из другой области... Это делает кузнец!
Геральт, иначе Герыч, ходил по своей квартире в наушниках, уставясь в скайп телефона. На том конце провода собралось человек десять. Это были мастера, создающие очередную игру по миру "Скайрим". Герыч был мастером по боевке и заодно консультировал по технологиям. Сергей, Данил и миз Айви сидели рядком на диване, следя глазами за перемещениями хозяина. Он совсем было собирался напоить их чаем, и даже принес две чашки и один стакан, но тут в его жизнь ворвался звонок сомастеров, которым приспичило вот прямо сейчас устроить очередной сбор.
- Нет, не чипуем... А, это? Это чипуем. Да... кастует неподвижность. Кастует дистанционно... - говорил он. Совещание длилось уже минут двадцать. - Вероятность мискаста 15%. Если второй уровень, вероятность 5%.
- Что по монстрЕ? Даэдрот роняет слитки, например обсидиановые... Грязекраб может давать ценную инфу... Ага. Да... Ага... Без обряда никак. Нет, невозможно, нужен обряд.
Глаза Данила горели подозрительным огнем. Ребенок вот прямо сейчас пропадал для общества и готов был с головой погрузиться в мир полигонных ролевых игр. В родном городе был здорово. Аквапарка не нашлось, но папа водил его в обычный парк, на конюшню (катались верхом), возил на озера (озер в окрестностях Кузьминска нашлось пять, и это только вблизи) и рассказывал сказки про дворовых леших. И друг у папы - мастер ролевой игры. И обещал взять в августе на игру учеником мага. Кастовать. Осваивать заклятия первого, второго и третьего уровня.
Миз Айви Рован рассматривала фотографии на стенах. Их было столько, что стен не хватало, и часть фотографий была вставлена в створки шкафов. Лужи, тропы, колея от бульдозера, залитая дождевой водой, и в ней отражается небо. Закаты над елками, переплетения кустов, папоротник... Миз Айви смотрела на все это с таким же выражением, с каким Данил слушал про "монстрУ" - выражением почти алчным: почему все это там, а я до сих пор тут.
Вообще профессорша была пока Сергею непонятна. Невысокая, крепкая, с рыжеватыми волосами ниже лопаток, без тени косметики на круглом лице, как и положено антропологу-этнологу и как там еще это называется, в джинсах и синей клетчатой рубашке. С неразлучным ноутбуком. Брови и ресницы светлые, глаза небольшие, круглые и серо-голубые. Лет 35-40. По-русски говорила с разговорником и словарем, но быстро училась. По-английски говорила хорошо, но некому было это оценить - сам Сергей писал в анкете "английский свободно", но эта свобода была только для Кузьминска. В Оксфорде бы его поняли вряд ли. Впрочем, скорее всего миз Ровэн была именно англичанкой. Сергей не уточнял.
Ее интересовали места, запечатленные на фотографиях Геральта. Собственно, поэтому Сергей и устроил ей встречу с фотографом. Она видела фото в фейсбуке. Она высоко оценила искусство фотографа ("Горизонт сам себя не завалит", - пробурчал Герыч). Она очень хочет увидеть эти места в реале. То есть собственными глазами. Это возможно? Можно ли арендовать джип? О, не волнуйтесь, даже не надо карту, джипиэс - и все. Там ведь ловит сеть? Ах, не везде ловит? Но можно же просто карту. Мистер Геральт, это великолепные фотографии.
- Да нет проблем, - сказал Герыч. - Я вас сам свожу. Вы там заблудитесь, иной раз и не пролезть в болоте, а иной раз лес водит.
- Льес... водит? Как? - удивилась англичанка.
Герыч показал пальцами на столе несколько восьмерок и причудливых траекторий:
- Вот так и водит, кругами, петлями.
- Оу, ай си, - лаконично отозвалась профессор. Без особых эмоций и дальнейших расспросов. И тут Герычу позвонили мастера.
Когда хозяин был отпущен синклитом мастеров, чайник уже остыл. Пришлось ставить новый, и Герыч позвал Данила, чтобы тот помог перетаскать сахарницу, ложки, вазочку с вафлями и коробку с пакетиками заварки.
- Ждем, когда заорет, - объяснил Геральт, садясь на компьютерный стул. Он имел в виду чайник со свистком - электрические у него не жили. Пока чайник готовился "заорать", Геральт продолжал рассказывать про тайгу. Как "водят" полигоны, как воруют (забирают) у людей зажигалки, кольца, браслеты и другие вещи, а взамен могут дать другое кольцо, или нож, или что-нибудь еще.
- А у вас, мистер Геральт, такие предметы есть? - спросила миз Айви.
- Ага, - Герыч покрутился на компьютерном стуле, порылся в своих ящиках. - Ну вот этот ножик явно потерял кто-то в прежних сезонах, - он показал перочинный нож. - Это вот крышка от термоса, тоже с прошлых игр. Это обручье, видите, скандинавское, то есть с игры про викингов. Это ножны. Это амулетик какой-то девичий, фенечка. Я их все храню, мало ли что...
Амулетик был из треугольной твердой кожи, на кожаном шнурке, выжжены на нем были темные зигзаги.
- Да это выжигал кто-то сам, - без особого пиэтета сказал Герыч. - Для игры, наверно. Для какой-нибудь "славянки".
И пояснил: "For some game about ancient Slavs, pagans".
- I see, Mr. Geralt.
Тут "заорал" чайник, и надо сказать - достаточно противно. Геральт помянул блин и заразу и бросился выключать.
Через полчаса все развеселились в достаточной степени, чтобы рухнули (или почти рухнули) языковые и культурные барьеры. Последним оплотом был черный юмор "садистских стишков". Даже Данил, воспитанный в рафинированной западной культуре, хихикал над сагой о "маленьком мальчике" (том самом, который нашел пулемет, гранату, залез на вишню под дулом старого Савельича и совершил еще много самоубийственных подвигов). Герыч и Сергей вспоминали этот пионерский фольклор и щедро делились с зарубежной гостьей.
- А почему это смешно? - искренне удивлялась она.
Объяснить, почему смешно, было невозможно. При этом характерно, что английский юмор на русской стороне понимали (по крайней мере, были в этом убеждены, и на него радостно перешли). Правда, миз Айви, вежливо выслушав очередное "Что это хлюпает у меня в башмаке? - Овсянка, сэр. - Что она там делает, Бэрримор? - Хлюпает, сэр", все же вернулась к теме маленького мальчика и черного юмора.
- Отчасти я понимаю, - сказала она. - Например, в позапрошлом веке в окружении моей семьи был один джентльмен, который много хвастался и пил много бренди, носил очень яркие жилеты и позволял себе нарушать уединение одной молодой леди, которую моя семья полюбила, как родную. Так вот, друзья нашей семьи как-то подложили ему в карман землеройку, а на подоконник - жабу. О, он очень боялся. Позвал горничную, сбежалось все его семейство. Думали, его хватил удар от бренди.
И миз Рован коротко хихикнула, словно сама принимала участие в забавах своих родственников. Данил смотрел на нее с глубокой заинтересованностью, в которой сквозило что-то личное. И правда, в классе Данила также был один джентльмен, или лучше сказать, один юный herr, который много хвастался и отпускал неприятные шутки. Жаба и землеройка могли помочь установить гармонию. Жабу найти нетрудно, а вот землеройку Данил видел только в интернете (и то не был уверен, что это она). Может быть, сойдет белая мышь?
- Хм, мне кажется, это очень по-русски, - подумав, сказал Герыч.
- О нет, это аутентично для нас, мистер Геральт, - возразила Айви.
У боярышниковых врат
Мужчина и женщина сидели на лавочке в сквере, в тени яблони. Цветы еще облетели не все, и под ногами, на сидении, даже на волосах и плечах лежали белые лепестки. Впрочем, больше ничего романтического в этой встрече не было. Они говорили о судьбе третьего - в Дворах он был известен под прозвищем Дворик, но прежде его звали Волчий Пастух.
- Мы думали, уйдет, - говорил мужчина. - Но он не ушел. Хотя путь открыт. И будет открыт всегда... или долго. Он ждет у боярышниковых врат. Он ждет, вернее, не может уйти, пока она здесь. Он чувствует, что они связаны. Он видел ее в своем будущем.
- Но так не может быть, - возразила женщина. - Она, как я понимаю, даже не знает о его существовании. И тем более не думает, что можно уйти вратами в другое место. И тем более не думает, что можно уйти вместе с ним... которого не знает и который для нее просто... просто... (Она запнулась, не зная, как выразить. Если она линия, он плоскость. Если он плоскость, она пространство. Или наоборот). Как может его уход или не уход зависеть от нее, когда...
- Он чувствует связь крови. И не может уйти, - упрямо повторил ее собеседник.
- Но она человек. Совсем человек. Без капли крови...
- И все-таки не совсем. И потом, она вещая. Я сам не понимаю, кто она и почему так.
- Но так или иначе, он не может себя связать с ней, когда она не связана с ним и не хочет этого.
- Ты много знаешь о людях. Скажи, может, бывало, чтобы кто вот так связывал себя с ними.
- Чтобы сам решил, и все получилось? Нет. Ты давно живешь, если на твоей памяти не бывало, то я и подавно не знаю. У людей есть сказки, но они всегда - о девушках, которые привязывались к ним и из-за этого погибали. Причем всегда погибали. Девушки выбирали людей, но люди не выбирали этих девушек.
- Люди нам не рады, - без тени улыбки сказал ее собеседник.
- Не всегда. Историй очень много. Но нельзя выбрать, когда тебя не выбирали...
- Он выбрал не ее. Он сам понимает, что нельзя. Он просто не может уйти. Тогда закроются боярышниковые врата, и ему больше не вернуться. Его держит здесь что-то, и это связано с ней. И тогда все пойдет не так. Это его слова...
Квартирник
- У меня есть знакомая, - сказал Сергей. - Она поет. Очень аутенично. У нее как раз скоро квартирник намечается, то есть не квартирник, а как это...
- Никак не называется, кажется, концерт в тайм-кафе и все. А ты что, пойдешь? Ты же у нас воробышек-социофобушек.
- Да нет, то есть я сам бы не пошел. Но, может, миз Айви булет интересно.
Так Герыч, Сергей и миз Айви оказались в антикафе "Ветер в ивах". Данила не взяли: Сергей загрузил ему "Доту" и велел сидеть за компьютером, от силы - читать книжки, но из дома не выходить, если что - звонить. Все трое сидели за столиком, попивая кофе.
Рита, невысокая девушка с черными волосами, пела:
(Рябиновый Самайн)
- Bean-sidhe, - пробормотала миз Айви. И снова уставилась в стакан с латте.
И тут у Сергея на мобильнике раздался звонок. Он лихорадочно ответил, едва успев выбежать из зала к стойке, где продавали кофе.
- Пап, в окно смотрит ворона! - сообщил Данил.
- Я думал, газовая плита взорвалась, - облегченно вздохнул Сергей. - Ну прогони ее! Или так оставь, она тебе не мешает же?
- Она смотрит!
- Ну и ты на нее посмотри повыразительнее. Данил, ну все, отбой?
- Отбой, - вздохнуло дитя глобализации.
- Что там? - спросил Герыч, пока Рита перебирала струны гитары, готовясь к новой песне.
- На Данила смотрит в окно ворона.
- На меня один раз рысь посмотрела, - хмыкнул Геральт. - Посмотревшая на тебя рысь - это как просвистевшая пуля. Если ты ее видишь, значит, уже она на тебя не бросилась. Считай, выжил, повезло.
Рита закончила песню, и это была последняя на сегодня. К ней подсела Айви, и они нашли общий англо-русский язык, - видимо, англичанка расспрашивала об аутентичном творчестве.
Рита и Дворик. У Боярышниковых врат, за шиповниковыми стенами
Очень странно было Рите Ворониной. Экзамены на носу, квартирник отпела, на "Грушу" надо подбирать репертуар, - нового немало, неплохо бы обработать и собрать группу, хотя бы трио, чтобы кто-то играл на варгане, а кто-то на флейте (а больше всего мечтает Рита о бубне, даже гитару бы на него сменила). Три новых песни написалось. И новая вроде наклевывается. Но больше всего строчек и мелодий приходит в Дворике.
Рита в любую свободную минуту шла из института в Дворик. Покупала кофе с собой или чай в ближайшей пекарне, усаживалась с блокнотом на лавочку в зарослях шиповника, далеко за ржавой горкой, на пятачке, где раньше стоял турник и шведская лестница, но сейчас их не стало, и разрослась трава, а по кругу шиповник вырос, словно стена. Рита знала тропку, которой можно было пробраться к лавочке, причем шиповник ее не колол, а больше никто не хотел драть штаны или рубашки, так что уединение было ей обеспечено. Жалко, что времени было не так много: так и не уходила бы отсюда. Тут же старый блокнот, который у нее еще с пятнадцати лет, со школы, и в котором Рита пишет песни почерком, понятным ей одной. Вот сейчас она перелистывает блокнот и видит стихотворение: лет в четырнадцать написала. Страница вырвана, начала нет, зато почерк еще приличный. Лирическая героиня просила своего друга поехать с ней в лес. На самом деле у Риты ни тогда, ни, признаться, сейчас, никакого друга не было, но подросток-Рита сидела за письменным столом (слева подсвечник со свечкой, справа - подаренный одноклассниками плюшевый тигренок) и представляла, как взрослая девушка звонит своему парню и уговаривает:
Давай укроемся от судьбы
В зеленой лесной стране!
Сегодня чистила я грибы и плакать хотелось мне...
Да, верно, тогда всем классом они поехали в ближайший пригородный лесок набрали грибов - был конец сентября. Рита чистила маслята и почему-то плакала: неудержимо тянуло в лес. Что там дальше?
- Будем к двери тамбура прислонясь
Друг другу в глаза смотреть,
потом в траве светлачков искать,
потом под гитару петь...
Светлячки. Завораживаюшая мечта Риты. Сказочное зеленое мерцание в траве - запомнилось с первого самого лагеря, когда еще после третьего класса Рита впервые оказалась в лесу. А вот ритм хромает и рифма оставляет желать лучшего. Грибы опять же чистят начиная с конца июля, а светлячки бывают только в июне. Но простим юной поэтессе.
А вот ответ парня, то есть ответ за кадром, а героиня реагирует на него:
- Но ты говоришь, что поздно уже. Что день был трудный вчера, что все уже спят на твоем этаже, и отложим-ка мы до утра. Но ты же знаешь, не можешь не знать, что сквозь сигаретный дым, завтра по улицам шумным опять зачем-то мы побежим...
Рита тогда не курила. Зачем герои побегут по улицам, тоже понятно: на работу (как представляла тогда Рита, герои ведь взрослые!), ну или в институт...
- Пойдем навстречу серому дню, что серьезных полон забот, а вечером я уже не позвоню: детская глупость пройдет.
Но в конце героиня все-таки отказывается зависеть от решения своего приятеля и заявляет:
- А впрочем что ж, оставайся, смотри, как тускло светит луна, с трудом прибиваясь сквозь фонари. Я поеду одна.
Рита улыбнулась. Надо же, как тянуло в лес. И как тянет сейчас. Видения, ощущения неведомых, дальних лесов приходят именно здесь, в этом дворике и на этой лавочке, и здесь сочиняются песни. Новые, другие. И время идет как-то по-другому, и кажется, вот сейчас совсем рядом светлая березовая роща, где зреет земляника, встают над землей хвоши и "лисий хвост", летают майские жуки, и все кажется легким и праздничным. Тут впору детям играть. И да, играют. Дети. Выводок совсем маленьких толстолапых волчат копошится в мягкой зеленой траве. Откуда, как, зачем? Рита встряхнула головой, потерла глаза, ругнулась: дурная привычка тереть ладонью глаза проявляется только, если с утра накрасишься. Вот и опять на пальцах тушь. Где же она была, куда она попадает, - и ведь это уже не первый раз. Подруга Лера, что живет в этом доме (вон в том, да) - говорит, что это "глюки". Что в Кузьминске глючников не жалуют, а в столицах их несчетное количество, но глючат они по разным мирам, и больше всего по Арде. Может и эта полянка с волчатами тоже из другого мира. Но почему "глюки" приходят именно здесь? Кажется, вот протянешь руку и погладишь волчонка, тронешь мягкие ушки, холодный нос ткнется в ладонь. И вот берешь его, такого увесистого, тяжеленького малыша, на колени, - прямо ощущаются сквозь джинсы толстые, когтистые лапки, ведь они же не втягивают когти, а лапы-то растопырил! Ой, что же это. Глюки... Бежать отсюда, завернуть за угол, взять крепкого кофе с собой. Наверно, причина - бессонные ночи и сплошняки. Но уходить не хотелось. Или даже как-то не моглось. Хотелось гладить волчат, слушать шмелей, чуть покачиваясь вместе с головками лесных ромашек. Рита не умела рисовать, - петь ей было дано, рисовать нет. Она думала, что, может, было бы легче, если бы смогла нарисовать все свои "глюки", передать их бумаге, бумагу - сканеру и "цифре", цифру же пустить по проводам и спутнику в бескрайнее общее пространство, Интернет. Подобные, но не в точности такие леса она видела на фотографиях Лериного друга, Геральта. Да что греха таить, одна из его фотографий стояла у нее на рабочем столе. Да и более того, она собиралась поехать в один из таких лесов с Герычем в экспедицию. Экспедицию устраивает английская женщина-этнограф. Она почему-то пригласила ее, и Рита даже не подумала отказаться.
"Может, когда я увижу эти леса, своими глазами в реале увижу, оно меня и попустит?" - подумала Рита. "Увижу звезды над соснами, закаты над елями, черные озерца и ручьи, как рассказывала Лера..." Она стала вспоминать фотографии - и с людьми в кадре, и просто пейзажи. И удивительное дело: в ее внутреннем "лесу", где копошились волчата на траве, появились вдруг волк и волчица, словно звали ее куда-то вглубь чащи, похожей и непохожей на картинки Герыча, и когда она (в воображении) встала, то побежали рядом, как две собаки, касаясь пушистыми боками ее джинсов... или нет, не джинсов, а платья из кожи, с нашитым бисером... "Я сошла с ума", - снова затрясла головой Рита.
Николай Николаевич
Николай Николаевич сдал кандидатский минимум и со скрипом прошел предзащиту на кафедре САКЭ. Лет ему было пятьдесят семь, был он лысоват, достаточно поджар и невысок, и выглядел он, как провинциальный поэт из заштатного ЛИТО или провинциальный же инженер, который в свободное от НИИ время ловит НЛО или занимается биоэнергетикой, при этом не забывая попевать Визбора. На нем был вытянутый и бывалый свитер с оленями и черные джинсы. Зачем ему была кандидатская в столь почтенном возрасте, когда люди или защищают докторскую, или уже не защищают ничего, Николай Николаевич не распространялся. "Защитился бы раньше, если бы не... занимался ерундой", поделился он. Он путешествовал с экспедициями местной команды энтузиастов и следопытов "Странники" и знал немало заповедных мест, архив вел по старинке, на бумаге в папках, и конвертировать эти записи в пресловутую цифру было делом муторным, но неизбежным. К Николаю Николаевичу зарубежную исследовательницу направил завкафедрой САКЭ, сказав, что хотя у соискателя и сырая работа, но очень много фактического материала, который, видимо, ее и интересует.
В его однокомнатной захламленной квартире, где косяки были увешены поющими ветрами, стены - ловцами снов, а письменный стол завален тем самым архивом, Айви Ровэн чувствовала себя совершенно "аутентично", то есть не удивлялась и не пугалась пыли, хлама и даже таракана, который задумчиво прошел через комнату по старому, битому линолеуму.
Николай Николаевич неплохо знал английский, все же он недавно сдал кандидатский минимум, где объем лексики, как известно, связан с темой диссертации, а так как тема его диссертации совпадала с темой интересов Айви, они друг друга понять могли.
- Ник, а какую книгу вы переводили для экзамена?
- Я хотел найти и перевести "Тайное содружество", - доверительно поделился Николай Николаевич.
- Керка? - серо-голубые глаза Айви стали круглыми.
- Ну да. Но ее нигде нет!
- Думаю, это к лучшему, - задумчиво сказала зарубежная исследовательница.
- Ну, и пришлось переводить какую-то книгу о современном друидизме. Это не совсем то...
- Это совсем не то, - вставила Айви.
- Ну так вот, смотрите, кое-что у меня есть о тех местах... Немного интервью.
Он зашуршал листочками, исписанными быстрым мелким почерком.
"Вокруг деревни было раньше четыре рощи. Так должно было быть - обязательно вокруг каждой деревни четыре священных рощи. Одна из них была семейной, другая - родовой, третья, по всей вероятности, общинной и т. д. На молениях у каждой семьи было свое дерево. У нас два, из них одно - место Агавайрем, давно распаханы под поле. Действующих рощ нет. А в самой деревне, около старой бани, находится старое место поклонений. Туда и сейчас люди не часто, но ходят, поэтому там на ветках деревьев висят различные предметы одежды, повязаны лоскутки. Это место "оздоровления". Известно также, что сюда приносят золу с этой же целью, предварительно совершив дома какой-то обряд. Какой именно - неизвестно. Было такое понятие - "Юмын карт родо". Этим понятием обозначался круг родственных людей, занимающихся молениями в священных рощах. В этой деревне стояла когда-то большая древняя сосна, видимо, молельная. В нее ударило молнией, и оставшуюся часть дерева один человек, атеист, забрал к себе на дрова. Верующим людям это не понравилось, и они что-то пошептали по-своему у этих дров, и спустя ка- кое-то время у хозяина заболевает и умирает жена. Местное население если даже что-то знает о древних молениях и о священных рощах, не открывает своих знаний".
"Марийские женщины раньше имели отдельные места для молений. Обычно это были священные родники. Ходили туда за водой, просили у Вуд Ава здоровых детей, оставляли свои платки. Нынче таких мест мало, ходят туда и мужчины, а раньше в такие места мужчинам запрещалось ходить..."
Он читал эти и еще некоторые куски. Айви внимательно слушала, задумчиво чертя на бумаге какие-то знаки. Перед ней остывал чай в фарфоровой кружке с надписью "Кузьминску 500 лет".
Затем Айви достала айфон и быстро перелистала одну из папок, протянула устройство Николаю Николаевичу.
- Ник, а вот это место вы видели? В вашей команде "Странники"?
- Таких мест много, - с сомнением сказал соискатель. - Вроде и видел, если это тот ручей, о котором я думаю, так за ним чаща, в которую не ходят. Вот эта чаща - та, в которую не ходят.
- Кто не ходит?
- Местные, конечно. Там недалеко пепелище деревни, еще - кладбище времен репрессий (ну, то есть, уже двадцатый век, знаете), но самое страшное для них - это лес. Если, подчеркиваю, это то место, а не другое похожее.
- Как же вы там были, если туда нельзя?
- Там, где мы были, - еще можно, с этой стороны ручья "пускают", а дальше ни-ни. Знаете анекдот? По кладбищу гуляй, а за ворота не заходи.
Конечно, Айви не знала анекдота, и снова соль была разъяснена, и оказалось, что "это смешно, потому что смешно, и все тут, ну как вам объяснить", но не так смешно, как Жаба и Землеройка.
- Как вы думаете, ребенка туда брать можно? - спросила Айви.
- Я бы не стал, - серьезно сказал Николай Николаевич.
В поход, беспечный пешеход
- Он сказал, что не советует брать туда ребенка, - сказала Айви Сергею. - Я вам очень благодарна, но...
- Да что там такого? Черти с рогами, что ли? - проворчал Сергей. - Нет, я не навязываюсь, конечно. У меня, в принципе, машина своя, мы с Данилом всегда можем сами поехать в поход.
- Там ведь есть безопасные места, - подумав, сказала Айви. - А дальше все равно надо ехать на джипе или даже пешком. Вот если бы вы на машине вместе с Ритой поехали до этих безопасных мест и там стали лагерем. Вы, Рита. Данил, Геральт... Ник на своем джипе хочет сопровождать нас.
- А дальше что? Вы одна, что ли?
- Вероятно, с Ником. Если он захочет.
- Вы же языка не знаете...
- Там языком не с кем будет разговаривать, - пояснила Айви Ровэн.
- Так вы же вроде этнограф? - не понял Сергей. - Этнограф же вроде с людьми работает? Изучает обычаи, нравы, культуру? Нет?
- Не всегда...
- То есть это скорее археология? - не сдавался собеседник.
- Там на месте разберемся, - уклончиво сказала Айви. - Может быть, да, все и ограничится языком и людьми. Тогда никуда "за ручей" ехать будет не надо.
Сергей посмотрел в ее честные круглые серо-голубые глаза в белесых ресницах и немного не поверил.
Проводы
В последнюю ночь перед выездом Рита и Геральт ночевали у Леры. Так было легче выезжать всем сразу, почти из одного места. За Айви в общежитие заедет Николай Николаевич на своей "чепырке", как он называл ее ласково (машину, а не Айви).
Лера и Геральт подвергли ревизии и обструкции рюкзак Риты.
- Надо взять не меньше трех-четырех пар носков, вязаных - ночью может быть холодно. Газовку берет Герыч, - по-матерински хлопотала Лера, перекладывая вещи подруги. - Надо взять термобелье, у тебя есть? Вот этот свитер наденешь поверх. Дай-ка я дам тебе мой лориэнский плащ. Не то чтобы тебя в нем никто не увидит, но! В нем тепло будет. Так, фланелевая рубашка - это хорошо. Кроссовки, нормально. Надо сапоги резиновые...
Пока девочки ворковали и курлыкали (как выражался Геральт), сам он рисовал на бумаге маршрут. Это его успокаивало. Не то чтобы он не верил ДжиПиЭс, но прокладка маршрута вручную, с примерной картой стрелочками гелевой ручкой, с зарисовкой елок и кладбища придавала сборам некоторую медитативность. Кладбище было помечено не только восьмиугольным зловещим черным крестом, но и черепом с костями. В чаще нарисованных же елок пряталась огромная (по сравнению с елками) рысь с ненатурально здоровенными кисточками на ушах и злобным манульим взглядом - видимо, та, которая в далеком прошлом "посмотрела" на автора зарисовки. На другой ветке сидела сова. Из-за еще одного ствола выглядывал зубастый волк. Лера глянула в рисунок и пощелкала пальцами..
- Что-то это мне... Ну как же... Сейчас!
Она порылась в своей шкатулке с разнообразными игровыми и пожизневыми украшениями и вынесла кожаную плетенку.
- Возьми, Герыч, феньку Тау.
- Какую феньку? - художник только что заштриховал волка и прорисовывал перья совы, торчащие в разные стороны.
- Ну ту феньку, которую Тау-то дала. Ну, Красная Шапочка. Вдруг волки узнают, что ты не первый раз в тех местах. Фенька-то там подарена!
- А что за фенька Тау? - Рита только что упихала свитер и завязывала рюкзак.
- Сейчас расскажу...
Два года назад. Красная Шапочка Тау. Полигонная байка
Лера не очень любила игру на выигрыш, на экономику, политику, интриги и даже боевку. Она любила игру на вролинг - стать другим и прожить кусок его жизни. Но ее друг Геральт был мастером игр, где без "движухи" люди себя не мыслили. Поэтому Лере приходилось участвовать и в движухе, и выезжать фрейлиной блудной принцессы, которая норовила заиметь бастарда от дракона, и агентом тайной разведки, и наемной убийцей. Но в этот раз в конце июня ей повезло: в игре по английским легендам она играла Безумную Молли: девушку, которая видела фэйри. Холм игротехнических фэйри сиял светодиодами и услаждал лес в радиусе десяти метров кельтской музыкой из колонок, "неблагие" дриадочки - три юные девушки в пластиковых венках -угощали Безумную Молли печеньками и сгущенкой, когда она забредала к ним, и делали "вбросы". А их предводитель, надев купленные на последнем конвенте ветвистые рога, отправлялся на Дикую охоту - являться игрокам в Шервудский лес. Молли, поев печенек, уходила к дальнему ручью и садилась на пенечек - безумной духовидице легкая социофобия даже рекомендована. Геральт в этот раз поехал Шерифом Ноттингемским, но ругался ночью в палатке и говорил, что лучше бы поехал "фотоглюком" - места тут такие, что даже в кусты по нужде без камеры не пойдешь - так и просятся в объектив. Конфликт между долгом шерифа и чувством художника Геральт разрешал так: раз в сутки с утра он надевал белый хайратник и шел к ручью, брел по его руслу и выбредал к любимому пенечку своей подруги. По пути он делал столько снимков, сколько мог.
Лера сидела на пенечке и смотрела на темную, быструю воду ручья. Такие смолистые от еловых корней ручьи текут только в здешних местах. На другом берегу ельник рос так часто, что, казалось, и мышь через него не продерется. Ручей был естественной и непреодолимой границей полигона. Дальше начиналась дичь и глушь. Глаза устали смотреть на блики, мелькание и рябь, еще немного, казалось Лере, и ее унесет вместе с водой. Она подняла глаза, чтобы взгляд отдохнул. Сойка закричала в ельнике, и Лера глянула туда, в сплетение веток. Прямо на нее смотрели черные глаза.
- О Господи... мама... - пробормотала Лера. И, немного продышавшись, крикнула: - Нельзя же так пугать! Ты как туда забралась?
Девчонка лет шестнадцати, с черными волосами, в берестяном хайратнике и очень антуражно выделанных кожаных штанах и рубашке - не различишь, но то ли тоже кожаной, то ли, нет, холщовой: серая какая-то рубашка. Но елки почти все закрывают, и лицо, и одежду, - мелькают, качаются. Из какой локации, непонятно, может из вольных стрелков. Девочка молодая, но явно небедная - на такой прикид хватило денег, наверно, родители ни в чем не отказывают.
- Тебе помочь выбраться? Чего тебя понесло в тайгу? - проворчала Лера. - Прикид порвешь...
Ручей был неширокий, по берегу тянулись изогнутые тонкие деревья, корни, перепрыгнуть было можно. Лера протянула руку - и навстречу ей потянулась худая, загорелая и исцарапанная рука в трех кожаных феньках, незатейливо свитых в косички. Рука без малейшей попытки маникюра. Хоть девочка и мажорка, за руками не следит.
- Ну, давай!
В один прыжок девочка очутилась около любимого пенька Леры. Спасибо не сказала, но несколько раз кивнула, словно боднула воздух. Аутистка еще к тому же. Надо сказать мастерам. Интересно, расписку-то взяли от родителей? Хотя без расписки никакая регистрация на игру невозможно. Однако геморрой.
- Ты не бегай туда. Там волки. Съедят тебя, как Красную Шапочку, - назидательно сказала Лера. Ей было двадцать пять, и она готова была позаботиться о малолетке - хотя бы дать ей добрый совет. Волки и правда были - кто-то даже слышал ночью вой. Но - далеко.
Девочка поняла, ухмыльнулась и ткнула себя ниже ключицы. Лера разглядела.
Там на кожаном шнурке висел клык. Может, собачий, а может - волчий.
- Елки зеленые, - Лера потрясла головой. - Но шерстяные волчары вряд ли оценят. Ну, ты у лучников что ли...? - начала она, и вдруг поняла, что разговаривает с пустотой. Девчонки рядом не было. Как исчезла, куда делась?
Лера только руками развела и села на пенек ждать Герыча. Тот и правда скоро пришел, сверкая белым хайратником и потрясая камерой, и фотографировал ручей и Леру на его фоне, но больше - ручей и чащу за ним.
Следующий день игры был последний. В ночь накануне волки не выли. Лера пошла прощаться с местом - с пеньком, ручьем, ельником. Вряд ли на этом полигоне еще будут игры - мастерской группе не понравилась близость чащи и зверей. Конечно, всегда можно приехать вдвоем с Герычем, но это будет уже не то. Лера сидела тихо, и вдруг перед ней выросла та самая девчонка, что вчера выбиралась из чащи.
- А, Красная Шапочка, - засмеялась Лера. - Не съели тебя волки! Ты исчезаешь бесшумно, как хоббит. И появляешься так же.
Красная Шапочка улыбнулась одними губами, не открывая зубов, - словно и не улыбнулась, а просто растянула губы, а лицо осталось неподвижным. И быстро сняла с руки кожаную плетеную феньку.
- На.
И еле слышно добавила:
- Тау.
- Я Альмариэн.
Пока Лера благодарила, пока фенька оказалась на ее собственной (с отличным маникюром) руке, пока Лера снимала с себя тонкий браслетик из крупных зеленых и красных бусин, редко и бессистемно нанизанных на кожаную полоску, вдали послышались щелчки камеры, девчонка сиганула в сторону (ну не через ручей же?) - и была такова. Лерин отдарок взяла, снова сказала: "Тау".
- Это что за явление? - удивленно спросил подошедший Герыч.
- Малолетка, аутистка, кажется. Слова не вытянешь. Но подарила фенечку.
Герыч щелкнул и фенечку крупным планом.
- Она сказала, что ее зовут Тау, - добавила Лера.
Рита и Дворик
Лера и Геральт давно спали. Рита же, улегшись было на раскладушку и вздохнув, приготовилась к сну, закрыла глаза, - но уже через четверть часа натянула джинсы и футболку. Ей хотелось почему-то снова побродить во дворе. Посмотреть на звезды, может быть, снова "увидеть" ночной лес и тех волчат, увидеть луну над соснами. Интересно, в лесу ее воображения день и ночь сменяются так же, как в реале? Если ночь сейчас, то "там" тоже будет ночь? И тогда что делают проводники, волчица и волк? Воют на луну? Накинув ветровку, Рита взяла Лерин ключ и осторожно захлопнула дверь с той стороны.
Теплый и прохладный одновременно, наполненный ночными шорохами (должно быть, кошки в кустах), запахом шиповника, жасмина, роз и еще местами не отцветшей сирени, двор ее словно ждал. Собаки, вечные обитатели двора, спали в траве под тополем. Рита, шаг за шагом, шла к своей "крепости" среди шиповниковых зарослей. Она села на лавочку, удивившись, как ярко светит луна, - видна каждая ветка, каждый лист.
Да, "там" тоже была ночь. Голубоватая от лунного света трава, серые тени под деревьями. И вдруг зажглись светляки - те самые, зеленые. Да, это они, а не глаза волков - это огоньки светляков, и если бы это было не в "глюке", Рита бы сейчас собрала их в банку (да и банки ведь тоже не было, спохватилась она).
И вдруг в свете луны перед ней встал парень с длинными белыми волосами, забранными в хвост, в волчьей куртке мехом наружу. Он стоял не близко, - и непонятно было - то ли в воображении, в "том" лесу, то ли здесь, во дворе, в круге, обсаженном шиповником.
- Ты кто? - беззвучным шепотом спросила Рита. Сердце колотилось где-то около горла.
- Я двор, Дворик. Помнишь? - то ли голосом, то ли мыслями ответил он.
- Ты, значит, правда есть? Как Сергей говорил... Он рассказывал...
Дворик только кивнул.
- Это ты мне все показывал... показываешь?
- Да. Это моя память. Больше этого нет, это было раньше...
- Как жаль... я думала, есть такой лес.... - пробормотала Рита.
- Я показывал тебе самое важное, что у меня есть. Потому что ты тоже - самое важное для меня.
- Я? - испугалась Рита. По этому испугу любой понял бы: нет, нет.
- Здесь есть выход. Два боярышниковых дерева - это ворота. В лес, - сказал Дворик, помолчав. - Это не здесь лес, это другой, далеко. Там можно жить всегда. Пойдешь туда со мной?
Рита сжала кулаки, так что ногти царапали ладонь. "Навсегда?!" - луна отражалась в глазах загадочного Дворика, и ей казалось, что глаза это волчьи. - "Нет, нет... я буду сюда приходить, когда вернусь".
"Я уйду один, - через долгое время, пока даже птицы не шуршали по кустам, ответил он. - Или... пока не уйду, - он решился. - Меня зовут... (и он назвал имя). Позови меня, если я буду тебе нужен. Три раза позови. Никому не рассказывай. Прощай. Позови, если..."
И перед Ритой его больше не было. А двор словно стал обычным двором. Пустым, тихим, цветущим. Но он больше не "транслировал" далекий, загадочный лес.
"Сон, глюк", - у Риты все еще колотилось сердце. - "Прямо накануне поездки..."
Идем эскадроном
Николай Николаевич вел "чепырку" через огромную промзону, которой, казалось, не будет конца. И мерно зачитывал из блокнота, который лежал перед ним, - лишь иногда посматривая в зеркало заднего вида.
"Человек умирает семь раз, переходя из одного мира в другой, пока не превратится в рыбу в самом нижнем мире (сходные поверья известны обским уграм).
Загробный мир считался источников болезней: таргылтыш - одноглазые духи умерших от болезней - являлись из преисподней, подчиняясь заклинаниям колдунов, и насылали на людей порчу. Еще опасней были упыри (вувер): они не только насылали болезни на людей и домашний скот, но могли съесть луну или солнце (так объяснялись солнечные затмения). Старые девы превращались после смерти в духов лихорадки".
Айви сидела на сидении пассажира и ела печеньки из пачки, запивая молоком из пакета. Иногда она предлагала молоко или печенье собеседнику, печенье тот брал, а на предложение молока отвечал отвергающим жестом.
Выехали рано, и очень скоро оказались в смолистых, пронизанных солнцем еловых и сосновых лесах. Айви цепко всматривалась в пейзаж за окном, я Николай внимательно поглядывал на нее. В другой машине Герыч за рулем горланил ролевые песни, Рита и Данил ему подпевали (хотя Данил слышал песни впервые). Сергей столкнулся с этим пластом культуры впервые и впечатлялся. Особенно глубоко врезались в его память строки "Кончилось все, позабыты волнения, ужас загруза, несданный оргвзнос", - на мотив "Белой акации ветки душистые".
Наконец Айви, увидев на ДжиПиЭс реку Илеть, позвонила Геральту.
- А разве мы едем не сразу туда? - откликнулся тот, прервав песню.
- Нет, - отрезала Айви. - Не забывайте, что ребенок и девушка с нами туда не едут. Мы оставим их на поляне под охраной Сергея и, возможно, вас.
- Ну щас, - огрызнулся Геральт. Однако подходящую полянку на берегу быстрой Илети выбрал, остановился и подождал вторую машину "кавалькады".
Айви сразу же выпрыгнула из джипа и начала осматриваться. Осматривалась она очень своеобразно. Поднимала ветку ели, крутила головой, и, Николай мог бы поклясться, встретилась глазами с белкой высоко в ветвях.
- С какого вы тут распоряжаетесь, миз? - попытался надавить на нее подошедший Герыч, которого грозились не взять на приключения.
- Экспедицию набрала я, - холодно ответила зарубежная исследовательница. - Я отвечаю за ее исход. И за жизнь вашу и особенно девушки и ребенка. Это понятно?