КАФА

или

"ЧЕРЕП" ДИКОГО ПОЛЯ

Памяти жертв татарских набегов - миллионов славян, невинно убиенных и угнанных в рабство.

"Не город, а бездна, в которую льётся наша кровь"

Михалон Литвин, Посол Великого княжества Литовского в Крымском ханстве

"Мое поле без конца и края,

Мое поле кровью напоенное.

Что случится в будущем, я знаю -

Поругание, да купола сожженные".

Маргарита Пушкина, группа "Кипелов", песня "Косово поле"

Вступление

Пишу я новую поэму.

Стихов примериваю ритм

И, рифмы подобрав не в тему,

Рисую новый колорит.

О той любви, что всех возвысит,
К геройствам станет побуждать

Я всё, что от меня зависит,

Готов стихами передать,

Пронзить грехи работорговли
И ханов крымских грабежей,
Опричный передел сословий,
Дух казней, войн и кутежей.

Хочу я в том труде сакральном,
Бессмертный оттиск изваять,
Словно в писании наскальном
Как необъятное объять.

О, Каллиопа, дай мне силы

Суметь о многом рассказать,

Что погребли давно в могилы

И нам, потомкам, не понять,

Как царь невесту выбирает,
Как врач тестирует красу,
И как отвар, чем отравляют,
Девице юной поднесут...

В своей истории мы в правде
Нуждаемся, любых спроси,
Запутанные в мифов гвалте
О собирателях Руси.

А среди них самый великий,
Кто больше всех сумел собрать
Иван был Грозный, но наитьем
На равных не допущен встать

На памятника шар-державу
Тысячелетия Руси,
Тираном наречен кровавым,
А не героем гой еси.

При нём страна раздалась ширью,

Под взмах двуглавого орла

Когда и Волгой, и Сибирью

К Москве державной приросла.

При нём Ермак громил Кучума,

Превозмогая боль и смерть,

Чтоб ныне наших толстосумов

Кормили кланы газ и нефть.

И Храм Василия -- блаженный

Шедевр зодческих искусств.

Его воздвиг культурный гений,

В себе таящий гамму чувств.

Ездец, что в Русском государстве

Копьём дракона попирал,

Ивана венчанного царства

С орлом тем символами стал.

Мой стих возмездьем закипает,
О справедливости гласит.
В своей истории не знаем,
Кто нам действительно грозил.

Сверкает искривлённой саблей,
Гремит наследием Орды
Пожар Москвы, чей вид ограблен.
В прах обращенные труды...

Где на окраине Ордынки,
В предместьях тяглой слободы
Куют кольчужные пластинки
И льют пищали кузнецы.

Где с ратным молодецким гиком
Идут красавцы-удальцы
С хоругви просветлённым ликом
Царя московского стрельцы,

Кто встал на службу государю
И в личной гвардии царя
Готов вогнать в любую харю
Упор фитильного ружья,

Кто грозно бряцают кольчугой,
В поход готовясь боевой,
Кого с надрывною потугой
Холоп готовит в ратный строй.

Где зверь-опричник, псевдо инок,
Гоняет девок голышом,
Верша дознаний тайны пыток,
Бояр казнит их бердышом.

Серпообразною секирой
Владеет знатно стервенец.
Медведь с немереною силой
Ему, должно быть, был отец,

А мать была волчицей злобной,
Чья голова висит в седле.
И сам он, весь волкоподобный,
С нагайкой рыщет по земле,

Словно татарин, злой, голодный,
Ведя орду свою в набег.
Крымчак, его друг инородный,
Ногаец, янычар, абрек

Свой клык на Русь веками точат,
Льют её кровь, поганят род,
В набегах под покровом ночи
Сгоняют в рабство весь народ.

Разбойничие шайки -- гази
Ещё Хазарский каганат
Гонял на Русь, но её князем
Был сам в походе его взят.

Полон славянских сакалиба.
Их ценен был не сколько труд,
А красота рабынь, что либо
Им смерть сулила, либо блуд,

Работорговцев привлекала.
И рахдонитов алчный торг
Торговли вёлся от начала,
Которую явил не бог,

А демон, чьи гнусны желанья,
Кто исковеркать изощрён
И святость сущности страданья,
И пылкость чувств всех, кто влюблён.

Он, одержимый страстью гона,
Кочевников бичуя рать,
Заставил их в состав полона
Детей и девушек включать.

"Зачем вам юноши -- гулямы?
Халифам евнухов не счесть.
Ещё ценней младые дамы
И их нетронутая честь!"

И демон, в хановом обличье
Поганый искривляет рот,
Что самой ценною добычей
Лишь обладает только тот,

Кто юных дев светловолосых
Живьём возьмёт в набегах в плен.
И демон зрит в глазах раскосых
И тело разъедает тлен.

Дороже всех в османском мире,
За что богатство и хвала,
Покорность женская Есфири
И дев пленённые тела.

Красивых, стройных, непорочных
Веками гонят их в полон,
Захваченных в кошмарах ночи
В рабыни с ликами икон.

И, словно спелыми плодами,
Одежды только с них сорвав,
Купцы торгуют их телами
Для истязаний и забав.

1

Вдали от всех царей на воле

Жил Хорс, фракийский скотовод,

Объезды делал в Диком поле

Своих коней лихих пород.

Потомок самого Орфея,

Певца, одрисского царя,

Двух дочерей родил от феи -

Красавиц боги лишь творят.

У них, брюнетки, и блондинки,

В больших загадочных глазах

Пыльцой лазурною тычинки,

Искрились серьгами в ушах.

Красивее, чем кобылицы,

Чем статный бег лихих коней,

Росли у Хорса две девицы -

Отрада, блажь его очей.

Не признают белил, румяны,

Хоть вырастают уж в невест.

Табунщики красой их пьяны,

А женихов им нет окрест.

"Ты, слышь ко, Хорс, кабы татары,

Позарившись на их красу,

Не нанесли тебе удары.

Живём, поди-тко, не в лесу.

Здесь степь, бескрайни её бреги", -

Шептал отцу старик-пастух.

"Они вершат свои набеги

И услаждают стоном слух".

И хмурил взор отец-кочевник

Хорс, одинокий скотовод,

И в непокорности, как пленник,

Глядел с надеждой на восход.

Держал табун он в Диком поле

И продолжал упрямо род,

Который мог уже в неволе

Давно погибнуть от невзгод.

Хорс знал татарские набеги,

Их тактику и цель причин,

Жилище ставил на телеге -

Палатку войлочных гардин.

И кочевал, не знал покоя,

Как скиф, водил весь за собой

Табун и, родственников строя,

Был вожаком и их главой.

Сам побывал в плену ногайском,

Когда был юношей ещё.

Бежал, познавши жуть мытарства,

Охранный вырезав расчет.

И, не желая этой доли

Своим любимым дочерям,

С опаской ждал восход на воле,

Внимая шорохам, коням.

2

Что называлось Диким полем

В те стародавни времена?

Земля, в какой не видишь доле

Степи, привстав на стременах.

С Дуная к Дону-Танаису,

С Днепра до Волги берегов

Раскинулась страна кумыса

И многочисленных врагов.

Хазары, скифы, печенеги,

Татары, половцы в полон,

Из века в век, верша набеги,

Всех угоняли дев и жён.

Со стрелами пронзённой грудью

Мужей, порубленных сынов

Гнить оставляли и их груды

Костей и голых черепов

Клевали бешеные птицы.

Слеталось стаей вороньё.

Ну а разбойники-убийцы

Добро, добытое своё,

Клеймили, статус помечали,

Оценивая, словно хлам,

Топтали тех, кто отставали,

Припав к привязанным шестам.

И сыромятными ремнями

Вязали руки им назад,

И, деревянными шестами

Скрепив, нагайкой гнали в ад.

Пустив своих коней на выпас,

Пристав к делёжке ясыря,

Считали тех, кто млад и вырос,

Продать чтоб в рабство за моря.

И обречённых плачь и стоны

Стелились, как в траве туман,

И продолжались перегоны.

Рабов понурый караван

Стремился к югу, к кипарисам,

К истокам греческих богов,

Где с красотою крымских мысов,

Стояла крепость. От врагов

Хранили известняк и мрамор,

И войска нанятого рать,

Свободно, как цыганский табор,

Народ чтоб смог здесь торговать.

Чем только здесь не торговали

Аж с незапамятных времён?!

Я перечесть смогу едва ли,

Да и не вижу смысла в том.

Ведь было здесь всё, что угодно,

Чего потребует душа,

Всё, что красиво, всё, что модно,

Всё собирает здесь паша -

Наместник грозного султана,

Что из-за моря всем грозит,

Который даже крымских ханов,

Османов слушаться велит.

Сначала греки из Милета

В шестой до нашей эры век

Облюбовали место это -

Не жил тогда где только грек!

На берегах красавца Крыма

На склонах гряд Тепе-Оба,

Где тёплыми бывают зимы,

Возникла Феодосия.

Давно ещё это случилось,

Тогда был Таврикою Крым,

И греки мирные селились,

Со скифами делились им.

А ещё раньше киммерийцы

И тавры жили здесь века,

Но их истории страницы

Давно истлели на руках.

В Боспорском царстве город, строясь,

От гуннов прятался в залив.

Его элита, успокоясь,

Наживы жажду утолив,

Добро не стерегла амбаров,

Считая крепость кораблём.

Упадок череда пожаров

Тогда усугубила в нём.

Словно волна песчаный замок

Смывает за короткий миг,

Прибрежный город этот самый

Пучину бедствия постиг.

Разрушен гуннами, разграблен,

Набегом побережья вдоль.

Град, став аланскою Ардабдой,

Под римский перешёл контроль.

Что означает смысл Авд-арди?

Суть семибожная земля.

И с легионом римских гвардий

Всё начиналось здесь с нуля.

Потом пришли сюда хазары,

Когда под варварами Рим

Пал с их нашествием кровавым

И город снова стал другим.

Хоть Византийское влиянье

Его украсило черты,

Но не минул он растерзанья

Под мощным натиском Орды.

С монголами договорилась

Знать генуэзская. Купцы

На Карантинный холм явились

Базары строить и дворцы.

Торговым портом стала Каффа,

Что по персидски горный кряж

Из башен, что стройней жирафа,

В лазурной дымке, как мираж.

А по турецки это череп.

На солнцем выжженной земле

Оазисом желанным берег

Маячит морякам во мгле.

Торговлей бойкой генуэзцы

Её развили оборот.

И папа, чтоб служились мессы,

Туда католиков зовёт.

Воздвигнут город небывалый

Для зависти другим портам,

Что окружён и рвом, и валом,

И жизнью, славящейся там.

Пять башен, мощных цитаделей

И крепких четверо ворот.

И враг сюда, на самом деле,

По суше в город не войдёт.

Лишь генуэзские галеры

Свободно входят в этот порт.

Монахи, праведники веры,

Здесь формируют свой приход.

На башнях в бруствере бойницы,

В решётках кованных дома

Охрана стережёт границы

И даже есть своя тюрьма.

Купили у Оран-Тимура

Когда-то землю здесь купцы

И итальянскую культуру

Везут галерами гребцы.

Коварны, хитри генуэзцы,

Не уважают крымчаков,

Во всём пронырливы, как бесы.

Татары им везут рабов.

Сначала пойманных черкесов,

Затем всё более славян,

Кого скупают с интересом

Работорговцы дальних стран.

Здесь появляются евреи,

Из радхонитов ловкачи,

Что выгоду извлечь умеют,

Как жизнь из жертвы палачи.

И иудейские общины

С тоговлей бойкою растут.

Торгуют в основном мужчины,

А жёны их далёко ждут.

Им удалённость от семейства,

Супружеских от тяжких пут

Даёт волну прелюбодейства,

Которая явилась тут.

Весь мусульманский мир, что страстный,

До Кафы держит морем путь,

Чтоб на невольниц пол прекрасный

На местном торжище взглянуть

И выбрать лучшую из лучших

Мечту, богиню, красоту,

Кто всех пронзает взглядом жгучим,

Невинно пряча наготу.

Но продавцы невозмутимо

Одёрнут ей девичий стыд

И предстаёт всем обозримой,

Словно распятая стоит.

Потом забрали Каффу турки

И город зваться стал Кефе,

Но обнажённые фигурки

Не потеряли спрос в цене.

Пока был город генуэзским,

То ханы Золотой Орды

Не раз пытались штурмом дерзким

Брешь проломить его твердынь.

Но Кафа им не поддавалась.

И вот тогда хан Джанибек

Взять на измор решил, усталость,

Осадой обложил тот брег.

В скоплении несметных полчищ

На малой площади в жаре

Родилось жутким из чудовищ,

Каких не знали на земле -

Чума, ряды косить ордынцев

Взялась, ускорив оборот.

И Джанибек придумал свинство

У Кайдагорских встав ворот.

Хан Джанибек с чумою трупы,

Забрасывая с катапульт,

Решил, раз генуэзцы скупы,

То их погубит денег культ.

Богато нарядив умерших,

Насыпав золотых монет,

Обрёк он трупы их нашедших

Всех заразиться в тот момент.

И Чёрная в своем хитоне

Ворвалась смерть в прибрежный град,

Круша в неслыханном уроне,

Что попадалось ей подряд.

Сбегая от такой атаки,

Бросая город, как в потоп,

Спасался генуэзец всякий,

Хоть сам уж чувствовал озноб.

И злую эту лихорадку

Разнёс в другие города,

Бежал, спасаясь без оглядки,

А сам носитель был вреда.

Смерть всю Европу так накрыла -

Десятки миллионов жертв.

Занесена была из Крыма,

Аналогов в помине нет.

Вот, Джанибек, нагадил, сгинул,

А мир узнал "Декамерон"

И, прокляв, королей отринул,

О ком писал Морис Дрюон.

Потом Мамай убит был в Кафе,

Так где-то через тридцать лет,

Изрубленный, в одной рубахе,

Доставлен к хану беклярбек.

Хан Тохтамыш своих вассалов,

Пред трупом грозно поучал:

"Вот нукер, кому власти мало,

Зарвался, в спеси одичал.

Смерть за предательство обмана!

Вас каждого такое ждёт" -

Но вспомнил сам про Тамерлана

И тотчас поскакал вперёд.

Прошло сто лет и к порту Кафы

Приплыл большой турецкий флот,

Чтоб пыль могильных эпитафий

В склеп превратила город тот.

Назвали турки город Кефе,

Свой поднимая эялет,

Бахчисарай страшили в блефе

И процветали много лет.

И вот как раз про это время,

Про Кафу или Крым-Стамбул,

Расскажет вам моя поэма.

Вы слышите неясный гул?

3

Один мурза Девлет-Гирея

Устал от вкуса дряблых тел,

В своих желаниях наглея,

Поймать славянку захотел.

Поговорив с калгой о деле,

Он стал в охоту собирать

Всех тех, кто грезил о постели -

Приличная явилась рать.

Девлет-Гирей узнал от сына,

Что молодёжь идёт в поход

И женщины тому причина

"Ну, что ж, ведь это наш доход".

И хану все, не прекословя,

Садились бодро на коней.

И вот уже девичья ловля

Помчалась в разгуляй степей.

К московским двигаясь украйнам

Селенья грабили и жгли.

Казачьи чайки на лимане

Набег татаров стерегли.

И вот уже царю Ивану

В Москву строчат они донос.

"Идут в Россию басурмане,

Их войску счёт весьма возрос".

Пашу кафинского Касима,

Черкеса княжеских родов,

Кто был назначен здесь Селимом

И Астрахань отбить готов,

Татары тоже взяли в долю

И всю ногайскую орду

Призвали, чтоб исполнить волю

Султана, если нападут.

Здесь приведу я переписку

И суть политики царя,

Кто подчинивши черемисов,

Не тратил время своё зря.

Он взял уже Казань и Нарву

И Астрахань смог покорить.

И приросла Москва на славу

При нём, да что там говорить!

Возьмём царёву переписку,

Её не каждый смысл постиг.

Царь лицемерил с ханом Крымским

Для политических интриг.

И вот он пишет в Крым для хана

Лукавый грамоту свою:

"Приветствуй, хан, царя Ивана

И клятву шертную мою.

Орды Великой государю,

Царю и брату моему

В послании поклоны ставлю

И челобитную хвалу.

Твои мурзы, калга и ага

Идут Москву повоевать,

Берут ясырь-трофей в награду,

Чтобы с султаном торговать.

Мы знаем нужды халифата.

Они наложниц молодых

Берут в России для разврата,

Забав и оргий половых,

Поскольку все там извращенцы

С войсками евнухов своих.

Гаремы множатся младенцев.

И нет конца паскудству их.

Вам православные готовы

В рабы карелов торговать,

Что белоглазы, светлобровы,

На них и цену набавлять

Вы сможете султану в Кафе,

Недаром он Кючюк-Стамбул,

А мы не будем слать анафем

На вас, лишь им за их разгул.

Ведь мы блюдём своих поганых,

Из титьки кормим, как котят.

Зачем войною басурманы

Опять Московии грозят?

Не жжём мизгити и кишени,

Пост разрешаем соблюдать.

Здесь мусульманам нет лишений,

А турки жаждут воевать!

Наш дед дружил с Менгли-Гераем.

Ужель ты дружбу ту забыл.

Мы, наш союз возобновляя,

Грозить Европе сможем в тыл.

Наложницы сын Роксоланы

Селим II, Селим Блондин,

Пусть держит вширь свои карманы,

Но он тебе не господин!

А ты у Речи Посполитой

Награбить сможешь свой ясырь,

А я ясак платить рассчитан,

Хвалы читая, как псалтырь.

Менгли-Герайские поминки

Возобновить готовы мы.

Златые кубки, чары, крынки...

Черпать уроки старины

Готовы мы на том союзе.

У нас есть общих тьма врагов

И ты с московскою обузой

Мой брат, мишень для их стрелков.

Мы - вежа, хан, лесного зверя,

Непроходима и страшна.

Даров от мурома и меря

У нас не полнится мошна.

Мы здесь охотники до дичи.

Посол твой скажет Ямболдуй.

Тут всё разграблено опричней

И к грабежам тем не ревнуй.

Срам Новгородского погрома.

Жуть! До сих пор мне снится он.

Смердят боярские хоромы

И Волхов покрывает стон.

Я наказал их злом усердно

За их предательства урон.

Жестоко бил, немилосердно

С проклятьями со всех сторон.

Теперь же, после этой скверны

Я ничего там не боюсь.

Мне Новгород присягой верный

И в нём уж я не усомнюсь.

Хотя пограбили немало,

Казнили, мучили и жгли

Огнём, мечом прошлись кровавым,

Но по другому не могли.

Теперь там брать уже и неча,

Не обессудь, Девлет-Гирей.

Там, где проходит злая сеча,

Не трогай бешеных людей.

Там стерегут свои пожитки,

Что скажем прямо, не дай Бог!

Кругом измены и убытки

И потому де каждый строг.

Возьмём касимовского хана.

Его татарские сыны

Не могут стать к Орде поганой,

Поскольку Русью крещены.

Наш князь, Михайла Воротынский

Стоит на подступах к Оке,

Поэтому с ордою крымской

Иди назад ка ты к себе.

А то заропщут москвитяне,

Устроят массово резню...

Ужель Иван тебя обманет?!

Езжай домой, дай корм коню

И обними супругу нежно.

А впрочем, у тебя ж гарем.

Побьют тебя здесь неизбежно,

То передай татарам всем".

Царь челобитную подпишет

И перстнем скрепит свой наказ,

А сам помянет вслух Лаишев

И козни, что уж плёл не раз.

"Наддай разбойникам поминки.

Борзеют ханские гонцы,

Давали шубы им и свитки,

А всё голодные, как псы.

Едва ль достигнут компромисса

Казанец Коштивлей-улан,

А с ним и пара черемисов -

Лаиш и Ламбердей. В их стан

Пиши приказ - послать Малюту

И град на Тереке поднять,

Грозить чтобы черкесам лютым.

Их по другому не унять.

А турок помыслы царь знает.

Они для Грозного юнцы.

Казань к измене подстрекают

Их мусульманские гонцы.

Те ждут, когда б переметнуться,

Походом выступить в Казань,

Что недовольные взорвутся

Платить Москве повинно дань.

Вся луговая черемиса

И карачеи, их князья

Вновь ждут ногайского кумыса.

Им доверять никак нельзя.

В поганых бусурманских юртах

Казань и Астрахань подмял

И заселил туда удмуртов,

Чтоб страх Европу обуял".

Тут царь плеснул себе полчарки

И стал на нервов острие

Невесте выбирать в подарки

Диковины заморские.

3

Царь выбирал себе невесту,

Чтоб стала третьею женой,

Грозя церковному протесту

Своей опричною тюрьмой.

Любовью противоречивой

Иван IV обладал,

Был темпераментный, игривый

И от грехов своих страдал.

Та восприимчивость и страстность

С царём шутили зло подчас,

Ведь вышло всё-таки напрасно

Был Грозный царь женат семь раз.

Род Рюриковичей угаснет

Уж вскоре, как Иван остыл.

Потомков действенных и властных

Не дал любвеобильный пыл.

В тот век не он один всевластный

Зря силу сжёг свою дотла,

Ещё во Франции злосчастный

Иссякнул род и Валуа.

Иван устраивал смотрины,

Как будто конкурс красоты.

Его поймёт любой мужчина.

Коль властью обладаешь ты,

Беспрекословно, по команде

Девиц выстраиваешь строй,

Да не простых, в дворянском ранге,

Увидеть каждую нагой

Желать ты смеешь и желаешь.

И вот они перед тобой.

И всех их взглядом обжигаешь,

Незащищённых наготой.

Коль перепись дворянских девок

Определила тысяч две,

Царь, вдовствуя, нуждою крепок,

Призвал их всех на смотр к себе.

Он к каждой подходил смирённой,

Дарил и взглядом, и платком,

На красоту свой вкус отменный

Имел и слыл ей знатоком,

Скучал вдовством, нецеломудрен,

И долго сравнивал красу

Их черт, приятностей округлых,

Волос в убрусах на весу.

А с ним английский врач, в туманах

Кто Кембридж кончил. Выпускник

Смотрел мочу девиц в стаканах,

Глазами зыркал - озорник.

И вот, богатую дарами

Своей природной красоты,

Он выбрал Марфу, та слезами

Ему доверила мечты.

Их обрученье было летом.

К Москве тот год привёл татар

И к свадьбе грозною приметой

Стал учинённый в ней пожар.

Все силы на войне Ливонской

Иван задействовал тогда,

Как вдруг, с косматой гривой конской,

Явилась крымская орда.

Очередной набег к окрайнам

Девлет-Гирея распалил.

Он увеличил рать по найму

И много силы накопил.

Все крымчаки и все ногайцы

С ним лихо сели на коней,

Дал янычар султан и горцев

Послали кланы их князей.

Их набралось сто двадцать тысяч

Голодных, сильных, молодых.

Страну они хотели выжечь,

Угнать в рабы, кто был в живых.

Хан отбирает тысяч сорок,

На Злынском поле ставя кош,

И в меженины душный морок

Их посылает на грабёж.

Они своим летучим войском

Прошли засеки и посты.

Предатель в облике неброском

Их Кудеяр путём пустым

Провёл и, выйдя тайным бродом

Так незаметно чрез Оку,

Татары уже полным ходом

Ордой помчались на Москву.

4

Что было в раненой столице,

Животрепещущим писать

Способен Божией десницей

Лишь очевидец показать.

А мы довольствуемся малым,

О чём лишь летопись гласит.

Пришла в Москву беда. Кошмара

Мой стих пусть образ воплотит.

Был ясный день при сильном ветре

И в три часа пожрал пожар,

Накинувшись голодным вепрем

На город с полчищем татар.

В пятинах, сёлах и по станам,

По отдалённым волостям

Спасался русский люд от хана,

Бежал к дворянским крепостям

К поместной коннице с обузой,

Спасая свой нажитый скарб,

Чтоб карабины, аркебузы

Разрывы мощные петард

Отвадили кочевьи орды

От православных христиан.

Но их разбойничие морды

Вновь обступали русский стан.

Служилый люд посошной рати

И сброд из даточных крестьян

Скорей бросал свои полати

И скрытно прятался в бурьян.

У наказного воеводы

За частоколом слобода,

А сам в бревенчатом остроге

За рвом спасается с пьяна.

Его бастеи, бастионы,

Проезжих башен флигеля

Ведут обстрелами уроны

Артиллерийского огня.

Но своей конницею быстрой

Татары башни обошли,

Что было на руку нечистым,

Степь по округе подожгли.

Десятки, сотни и десятни

Должны бы, что не говори,

По семь полков слагаться в рати,

А с ними в чугах пушкари.

Но в ферязях, косоворотках,

А кто в лохмотьях, зипунах

Бежали ратники в слободки

В обмотках, в красных кушаках.

И баб в холщёвых душегреях

С большою сумкой-калитой,

Где скарб с бобровым ожерельем,

С декоративною каймой,

Галун, сафьянные сапожки

И всё, чем баба хороша,

Шпыняли с бранью до сторожки,

В укрытье спрятаться спеша.

Глаголил воевода Бельский,

Мол мы Москву не отдадим.

Хвалился аргументом веским

И, слава богу, не одним.

"Мы на окраине Ордынки

Поставим пушки на Орду.

Внезапно, словно по старинке,

Они к Москве не подойдут.

В своём набеге вероломном,

Все клятвы верности поправ,

Они являют дух разбойный

И вымогательств дерзкий нрав".

Другая речь в татарском стане.

Хан вдохновляет всех на бой

И ждёт, когда тот день настанет,

Когда он справится с Москвой.

"Со мною беи и ильханы

Ведут с Московией войну.

Мы все вынашиваем планы

И мысль преследуем одну -

Все захватить у русских земли,

Они как вотчины ждут нас.

Теперь нам вся Европа внемлет

И пробил ныне этот час!"

Павлин, Кашпиревая пушка

В шестнадцать, в девятнадцать тонн

Стоят с нацеленною мушкой

И охраняют весь затон

В свирепой удали геройской,

Покуда враг был в далеке.

А хан в сто двадцать тысяч войском

Уже придвинулся к Москве.

Зажгли московские посады,

Татары, слободы громя.

Домов древесные фасады

Все охватило полымя.

Охваченные им предместья

И даже город Земляной

Покрылись с едким дымом вместе

Как заволочи пеленой.

Огонь, гонимый ветром в город,

К воротам беженцев прибил

И те, на плечи и за ворот

Взбирались выше своих сил,

Сдавив, совсем тесня друг друга,

В три ряда шли по головам.

Но Кремль не пускал их всюду,

Стрельцов поставив тут и там.

Такая тут возникла давка

Сквозь удушающую гарь,

Ведь люд бросал дома и лавки,

Чтоб в город запустил их царь.

Но царь бежал, а воевода,

Князь Бельский, в погребе своём

Московским пренебрёг народом,

Удушен дымом и огнём.

А беженцы, забыв порядок,

Рядами шли по головам

К воротам, тем, что были рядом

И ощетинились врагам.

Но им ворота не открыли

И, принимая в давке смерть,

Они проклятиями выли

Тем, кто велел не отпереть.

Пожар мешал татарам грабить.

Предместья, выгорев дотла,

Не допустили их похабить.

Как будто вымела метла

Запасы все и сбереженья,

Товар, поделки ремесла.

Так в эти страшные мгновенья

Россия горем приросла.

Хан повернул к рязанским далям

И многотысячный полон,

Что был тоскою опечален,

Погнал до Крыма в рабство он.

Вернулся в Кремль царь в сермяге

И, в горе голову клоня,

На шертной хану он бумаге

Ответил: "Видишь-де меня?

Ты выпленил всё моё царство,

Казну пожёг, людей побил,

Такое проявил коварство,

Тебя, как - будто не любил?

Тебя, наследника Гераев,

Прозвали турки "Взявший Трон".

С добычею к Бахчисараю

Вернёшься, славой окружён.

Но, чтобы в радости и в горе

Соседями нам дальше быть,

Я Астрахань желаю вскоре

Тебе, родимый, уступить.

Но только это путь неблизкий,

К тому готовиться послам,

А до тех пор в желанье низком

Ты не устраивай нам срам".

Девлет Герай писал Ивану

И грубым словом обижал:

"Тебя теперь просить не стану,

Я, что хотел, то сам всё взял!

Тебя гуртом теперь побили.

И что мне Астрахань, Казань?!

Твои владения я в силе

Все подчинить мне, царь Иван!

Чтоб даровать мурзам наделы

Я всю здесь землю поделю.

В поход готовлю я не стрелы -

В Стамбуле ядра уже льют.

А с ними будут янычары,

Ногайцы, горцы, крымчаки.

Чтоб победителем кровавым

Мне стать, все шансы велики.

Так что, Иван, молись и кайся!

На царство еду я в Москву.

А коль ты трус, беги, спасайся,

Тебя назад не позову!"

Царь в гневе зол на воеводу,

Кто войском земским управлял.

Чтоб всю перевести породу,

К нему опричников послал.

И всех окольничих и кравчих,

И сотников, и голову,

Виновных в пригородах сдаче,

Тех, кто не защитил Москву,

Велит их взять, чтоб не скучали

И не таили барыши,

Стрельцам стремянным на пищали,

Кромешникам - на бердыши.

А те, египетской мисюркой,

Сулебой машут, как хлыстом,

И налетают, словно турки,

Кто с совней, глефой, с палашом.

Про них ведут в народе толки:

Мол, бойся, коль казны ты вор -

Они грызут таких, как волки,

И выметают, словно сор.

Все знают Псковские предместья

Про силу русского царя.

Несут гонцы лихие вести.

Горит Ливонская земля.

Иван и в Пскове, и в Изборске

Казнил десятки псковичей.

На заговорщескую горстку

Водил он войско палачей.

Что это были за ребята?

Казнили с жёнами детей.

И трупы, пламенем объяты,

Пугали ратных лошадей.

Чтоб казнокрадство с лихоимством

Пресечь в России на корню,

Царь им простил грехи бесчинства

И кровь им дал, как корм коню.

А убиенную элиту

Иван в синодики вписал,

Дворян записывая в свиту,

Чтоб каждый стал ему вассал.

Опрични грубая одежда,

Зато атласом шит кафтан

И мехом оторочен нежным

Куницы, пойманной в капкан.

Свистит охотничий арапник,

Стегает рьяного коня.

Летит в степи ужасный всадник,

Костьми, как шпорами звеня.

Навой пеньковый кнутовища

Плетён, как девичья коса.

Ему навстречу ветер свищет,

Дождём слезит его глаза.

Летит он мимо буераков,

Где воют волки, чуя смерть,

Что страшной мордою собаки

С седла оскалилась на плеть.

Горит боярская усадьба.

Разграблен двор и разорен.

И, словно там собачья свадьба,

Глодают псы всех, кто казнён.

Внутри развал опустошенья,

Как будто грабил крымский хан.

Лежит девица без движенья

И умирает не от ран,

Обнажена в бесстыдной позе,

Растерзанная, как с пьяна.

А на ветру и на морозе

На крючьях вся её семья.

Казнён опальный воевода,

Посажен, связанный, на кол,

А рядом вся его порода,

Замучен каждый, жалок, гол.

На трупах царские цидули,

За что был каждый умерщвлён.

На теле ссадины и пули,

Никто не будет погребён.

И, опьянённый от разврата,

Стрелец с кровавым бердышом

Стоит над девой, что распята

И распласталась нагишом.

"Убью!" - рычит свирепой мордой,

В глазах кровавые зрачки.

И вторят клиром ему "Гойда!"

В куколях чёрных мужички.

И та девица, умирая,

Как жертва скотьих алтарей,

Свечою восковою тает

На жутком гульбище чертей.

А впрочем, говорить об этом

Нас надоумили враги.

То иностранные наветы

Послов с дельцами на Руси.

Беда не в том, что клеветали

Они историю страны,

А в том, что мы не отвечали,

Теряя факты старины.

Мы летописи не ценили,

Всегда подделывали их.

В угоду тем, кто были в силе,

Творили летописный стих.

С намёком, мнением предвзятым

(Точь-в-точь учебники сейчас)

Мы этим творчеством богаты.

Оно ж погубит, верно, нас.

Писав о зверствах Иоанна,

Об извращениях его,

Лепя огромный ком обмана,

Печатный воевал станок.

То мог и Генрих быть фон Штаден,

Наёмник и авантюрист,

Кто был к опричнине приставлен.

Его послушать - царь садист.

Он сам был, скажем, извращенец.

В своих записках о Москве

Писал опричник этот немец,

Как он маньячил по стране.

А, может, это был Джильс Флетчер,

Кому не дали торговать.

Ведь он с Горсеем первый начал

Тирана образ создавать.

Так и сейчас Владимир Путин

На Западе слывёт тиран.

В той информационной мути

Скрывается коварный план -

Весь наш народ и государство

Лишить истории страны

И наше русское пространство

Использовать со стороны.

Что, мол, и Рюрик был нормандцем,

Не нами сокрушён фашизм.

И всё до ныне иностранцы

Страны моей хоронят жизнь.

Во времена кровавой Смуты

И революций всех и войн

В сознанье впрыскивались бунты

И подстрекался к зверствам бойнь

Народ, униженный, опальный,

Колонной пятой сотни лет,

Ведя страну к черте фатальной,

Той, за которой всех нас нет.

Войн этих информационных

Ложь не пресечь, не прекратить,

Но, чтобы быдлом оскоплённым

Потомкам в будущем не быть,

Мы всем историю Отчизны

Должны как мантры воспевать,

Без отвержений, укоризны

Любовь и верность прививать.

А для сего в ней есть примеры

Геройства и духовных сил,

Что сокрушат хулу Химеры

И явят патриотов пыл.

5

Семь лет Россией правит ужас,

А в Александра слободе

Об этом собственно не тужат

Птенцы царя в его гнезде.

Кромешники, кто тьмой кромешной

Его покои стерегут,

В увеселениях потешных,

Своих желаний теша блуд.

В Стремянном же его приказе,

Как есть у стремени царя,

Стоит стрелецкий полк в наказе,

Как тридцать три богатыря.

И на Никитской, на Арбате

Стан государевых людей,

Городовой, ямчужной платы

И всех стрелецких податей.

Ютятся по своим слободкам

Здесь ключники, пономари

И пьют анисовую водку,

И кожемяки, и псари.

Живя Ливонскою войною,

Устав от горьких новостей,

Царь с новой молодой женою,

Уж третьей, в бытности своей,

Решил устроить пир потешный,

Позвал с медведями шутов,

Чтоб вакханалий праздник грешный

Смог успокоить гнев царёв.

Но страшны царские забавы,

Непредсказуемы они.

Его потешит пир кровавый

И кельи пыточной огни.

В округе нищие предместья,

Люд помирает от чумы,

А он разгрома ждёт остзейства,

Бродя у крепостной стены.

"Как плоть вся язвами объята,

Душа моя скорбит во мгле,

Но страсти требует, разврата.

Покой лишь в нём приходит мне".

Царь шлёт подложные наказы,

Чтобы из всех подклетных сёл

Посадских девок к безобразью

Их земский староста привёл.

Велит писцам своим по будням

Кругом околицей ходить

И наущать служилым людям

К нему опричниками быть,

Чтобы купцов таких пограбить,

Кто должен чёрную соху,

А с ними девок их похабить,

Клоня насильно ко греху.

Жён поселян гонять по лесу,

А там засады из убийц

Устраивать, сорвав завесу

И заставляя падать ниц.

Велит он, пьян, посадских девок

У земства забранных в залог,

Раздеть, в лесу заставить бегать,

А псов, как зайцев, гнать под рог.

Такой потешною охотой

Царь забавляется и сам.

По лесу гонится с заботой,

Чтоб дичь досталась его псам.

Его царица молодая,

Не понимая тех забав

И их с царём не разделяя,

Свой гордый проявляет нрав.

- Ужасная твоя охота! -

Она Ивану говорит.

- А у тебя одна забота -

Наследника мне народить!

И вот ей бабки-повитухи,

Знахарки мудрой старины

Отвар приносят барматухи:

"Зачать вы, Матушка, должны.

Испейте добрый сей напиток".

Она на чары смотрит дно

И в отраженьи глаз раскрытых

Болотом кажется оно.

Хлебнула девица немного

И поняла, что, видно, зря.

А царь глядит уж взглядом строго,

Её сомнения казня.

- Кто дал тебе отвар отведать,

Родная юница моя?!

- Гонцы, от матушки проведать,

Её далёкая родня.

Всю мутит девушку и крутит,

И лихорадит, и знобит,

И рвёт, и в приступах сей мути

Она Ивану говорит:

"За жизнь мою, мой друг Ванюша,

Ты никого не накажи.

Как Богородицу, послушай -

Совсем от казней откажись!

Своей опричнины десятни

Ты, поклянись мне, разгони!

Они в собачьей сыромятне

Уж перестали быть людьми.

В монастыре, в Новодевичьем

Меня ты в саван облачи,

В синодики своим величьем

Поминовения включи".

Но царь беснуется и плачет,

И тянет Марфу под венец.

Фата, как саван, не иначе.

Бледна невеста, как мертвец.

Митрополит благословляет,

Дрожит его двуперстный знак.

Главу невеста наклоняет,

Не может дотерпеть никак.

А в Слободе у Иоанна

В личинах зверских без портков

На свадьбе пляшет сам Басманов,

А с ним и дружка Годунов.

Царь преломляет с солью сгибень,

Глядит на Фёдора в упор.

Но не дрожит пред ним тот злыдень

И лицемерный его взор.

Давно ль с душою на изнанку

Стоял у трона с бердышом

Он рындой в терлике из канки

И изгалялся, нагишом

Гнал из Успенского собора

Митрополита в монастырь,

На дровни посадив с позором,

Сопровождал, как поводырь,

Отца зарезал Алексея,

На Новгородчину навет

Наслал, в кровавой одиссее

Погромов свой оставив след,

Давно ли был его любовник,

Как Курбский в Польше написал?!

"А сам измены, змей, виновник!" -

И взгляд царя его пронзал.

"В Европе чёрте что малюют!

И мужеложества вину

Царю Ивану наколдуют,

С меня рисуя Сатану.

Такой их сказкой лишь зацепишь.

Для них тиран - любой драчун.

И я, словно Влад III Цепеш,

Несу им ужас, карачун.

Всем из себя хорош Басманов.

Мне его люб змеиный яд.

Я им травил бояр так рьяно,

Блаженные мне не простят.

Но этот яд теперь опасен -

Он метит в сторону мою.

И царский гнев будет ужасен,

Когда его я закую.

Как кравчий ртутью промышляет,

Должно, и Марфу отравил.

Вон, гад, худое замышляет" -

И царь в улыбке рот скривил.

"Паскудник, думаешь, не трону?

Как твой лукав змеиный взгляд.

Ты ратностью, словно содомой,

Царю выслуживаться рад.

Но знает всё твой настоятель -

Пьёшь кровь, как сладкое вино.

Ты, Федька, первый нам предатель,

Казнён мной будешь всё равно".

От думы этой отвлекает

Его Бориска Годунов,

Крича: "Царица померает!".

Басманов прячется в альков.

И царь, молчать не в силах боле,

Глядит на братию свою.

- Поедем на Девичье поле -

Глядишь, её там отмолю".

Раскинулось Девичье поле

В излучине Москвы-реки,

Где отбирали в данью долю

Девиц татарам данники.

Освободитель Иван III

Построил женский монастырь,

Чтоб заточали в стены эти

Цариц бесплодных и пустых.

И в годы царствия Ивана

На постриг царственных особ

Везла их тайная охрана,

Увяли в заточенье чтоб.

Вот царь велит седлать и ехать,

Везти невесту в монастырь,

Чтоб отмалить ее помехи.

Подводу сам, как поводырь

Ведёт Иван в простой сермяге

И с непокрытой головой.

За ним опричников ватага

Переминается гурьбой.

И вводит он свою подводу

Под благовестный перезвон,

Поклоны бьёт церковным сводам

И на коленях плачет он.

Но в страстности своих молений

Так затуманен царский взор,

Что слышится полиелейный

На колокольне перебор.

Басманова по возвращенью

Царь вызывает "на ковёр"

И ненависти полон, мщеньем,

Он жезлом тычет приговор.

- Недаром, корень ты раздора,

Коль женскую имеешь суть.

Блаженные зовут Федора

Тебя и их не обмануть.

Ты в моей братии Иуда!

И тот любимцем был Христа.

Но я казнить тебя не буду

Для иноческого венца.

Я упеку тебя, как бабу,

В один далёкий монастырь,

Чтоб ты молился до упаду,

Читал заветную псалтырь

И почитал бы там Сильвестра,

Кто нам придумал "Домострой".

В монахи! Там тебе и место!

Без возвращения домой!

Любимца царского в обиде

Препроводили в каземат.

Там все заплечники на дыбе

К нему уж свататься хотят.

А кто и царскую рубаху

С него готов уже содрать,

Тащить за волосы на плаху

И рьяно голову срубать.

Царь измывается в припадке,

Не принимая смерть жены.

Обрушивает он нападки

На жертвы пыточной избы.

На заговора баламутов

Допросы ходит он смотреть

И шепчет там ему Малюта,

Кровавую бросая плеть.

"Я про Колтовскую Анюту

Великий царь, сейчас прознал.

Вон тот злодей посеял смуту -

Её до свадьбы уже взял,

Хоть не жених, сынок боярский,

Паскудну дерзость совершил,

Не венчанный, без воли царской

Девице девство разрешил.

Дозволь, посадим его на кол,

А девку спрячем в монастырь.

Всенощную ей в келье плакать,

Читать родимую псалтырь.

- Нет краше Ани после Марфы,

Оставь, Лукьяныч, не ярись.

Ещё рабынею до Кафы

Её отправить подрядись.

А молодца того допытствуй,

Всю душу из него дави,

Но пусть он мне покажет в лицах,

Кто мою Марфу отравил.

Воздвиже ближних на царицу,

С ней враждовать, что было сил

Кто, дьявол, ей, ещё девице,

Отраву злую учинил?!

Царь бросил взор в ночное небо,

Глаза от палачей укрыв,

Там небосклон чертила следом

Комета, хвост свой распушив.

И вышел, громко хлопнув дверью

И, тихо каясь и кряхтя,

Подобно раненому зверю

Рычал и плакал, как дитя.

6

Поговорим о Крымском ханстве.

С распадом Золотой Орды

Оно в набеговом хозяйстве

Решило приложить труды.

В России, в Речи Посполитой

Захват им вёлся ясыря.

Работорговлей знаменита

Была их крымская земля.

Чтоб гнёт бунчужных сераскиров

Сменён на милость был одну,

С дарами гнали конвоиры

Рабов в татарскую орду.

Вели отбор в Бахчисарае,

Чтоб лучший поставлять товар

Османам, страсти подавляя

И получая гонорар.

***

На вежу Хорсову напали,

След обнаружили в степи,

Ведь от погони их едва ли

Какой табунщик смог уйти.

И остры засвистели стрелы

Над непокорной головой.

Одна из них его задела.

Тугой играя тетивой,

Татарин на скаку до Хорса

Достал - сноровка помогла.

И тот с кровавой раной торса

В полёте выпал из седла.

Но, будучи смертельно ранен,

Он янычар ещё рубил.

Трусливый в стороне татарин

Ждал, когда он лишится сил.

Но вот предсмертный хрип агоний

Его с мечом в руках свалил.

Татарские заржали кони,

Топча реки прибрежный ил.

Тут две девицы из повозки

Пронзают криком тишину

И в одеянии неброском

С обрыва прыгают в волну.

Рубахи в вышивке старинной,

Бурнусы - пёстрые плащи

В воде за ними шлейфом длинным

Тянулись. За него тащить

Легко добычу их погони.

И вот их вяжут по рукам

И в небольшом степном полоне

Уж гонят вдаль, в седой туман.

Они, Миляна И Милинка,

Кто в Диком поле с детских лет

Росли как стройные былинки,

Привыкли доверять секрет

Ветрам и летней зарянице,

Как бог в порфире и монарх,

Когда по небу в колеснице

Вздымалось солнце в небесах.

Очарование, изящность

Обозначали имена.

Им, презирающим опасность,

Как песня, жизнь была дана.

Их воспитали аскетично

Отец и дикий дух степей.

Они красою симпатичной

Далёко славились своей.

И вся украина по Мече,

По Дону или по Сосне

С девицами искала встречи,

О них мечтая при луне.

Казачья вольница лихая -

Огонь и пыл летучих орд,

По следу шла, как волчья стая,

Табун голодных, диких морд.

Отец, как мог, оберегал их

И мать, пока была пора.

Они росли на идеалах

Героев чести и добра.

Нам их характеры опишет

Нумерология имён,

В которых в каждой букве слышим

Завет исчезнувших племён.

Миляна - папина порода

С претензиями к бытию

И чтит духовную свободу

И независимость свою,

Как воин жаждет приключений.

Натура страстная её

Горит во власти побуждений

И к неизвестному зовёт.

Сестрица младшая Милинка

В душе романтик, интроверт.

На сердце у неё не льдинка,

Раскрыт художника мольберт.

Она носила ведьмин камень -

Шерл или чёрный турмалин

И одевалась как цыгане,

Что кочевали средь равнин.

И волос был её не русый -

Потомка ведьм и колдунов.

И мамы шерловые бусы

Приманкой были на любовь.

От матери достались, скифской

Колдуньи без одной груди,

Какая всех лечила близких

Отварами из трав степи.

Их мать по скифски звали Даной,

Что значит издревле река,

Какая влагой первозданной

Омыла жизни берега.

Её отец, играя торсом,

Всех своим видом покорил,

Когда на свадьбе Даны с Хорсом

Могучий торс свой оголил.

О том, что Дана - амазонка,

До свадьбы Хорс ещё не знал.

Он представлял её ребёнком,

Когда к её шатру скакал.

А девушка была сарматка.

Скилур единственную дочь

Уж не держал отцовской хваткой,

А выдать замуж был не прочь.

"Своею магией наследной

По волчьи скоро станешь выть,

Совсем чтобы не стала ведьмой,

Пора и замуж выходить".

Но кроме Хорса поединщик,

На Даны сердце претендент,

Глядел в соперника как хищник

И повод ждал на инцидент.

Им, словно в рыцарском турнире,

Призвали спор двух женихов

Решить борьбой, расставшись в мире,

В сраженье копий, не стихов.

Был Кимерус лихой наездник,

А Хорс не подходил к коню.

Но своё сердце безвозмездно

Уж Дана отдала ему.

Платок, расшитый свой пальметтой,

Что предназначен жениху,

Она бросает им, за это

Они дерутся на скаку.

Как та вода, что точит камень,

Хорс, нападать не торопясь,

Сдаёт любви своей экзамен,

Усердно Богу помолясь.

Древком затупленным, не острым,

Он в грудь соперника разит

И дева, расплетая косы,

К нему влюблённая бежит.

И сам Скилур, смиряя свиту,

Что инородец победил,

Басит: "Ты щуплый, Хорс, лишь с виду,

А силу многую сокрыл.

Так будешь сыном мне, ей-богу!

Тебя люблю я как отец

И, отправляя вас в дорогу,

Благословляю под венец".

- Так вы, Скилур, из православных? -

Хорс удивляется всему.

Но тот сменяет тему плавно -

Она не нравится ему.

Ведя свой род породы царской

С времён, каких давно уж нет,

Нумерологией хазарской

Владела Дана с детских лет.

Держала от чужих в секрете,

Что, может, скоро станет мать.

Узор в растительной пальметте

Взялась на свадьбу вышивать.

Её подруги Арга, Опис

И братья Игдампай и Гнур,

О Даны будущем заботясь,

В приданое звериных шкур

Везли с охоты дальним местом

В лесах московского царя,

Чтобы красивая невеста

Была завидная не зря.

"В совокупленьи изливаться

Ты с мужем дар свой обрети,

Чтобы богине поклоняться

Земной любви Апи-ети".

А амазонки, с водопоя

Ведя домой табун коней,

Всю ночь, Скилея и Опойя,

О свадьбе говорили с ней.

- Замужества не бойся, Дана.

Жена детей должна рожать.

Кто всех красивей и желанней

Становится у скифов мать.

А некрасивая девчонка,

Та будет воином степи.

Но и сарматской амазонкой

Всё ж чтится культ Апи-ети.

Она же думала о Хорсе,

Как прагматичная жена,

Что при его высоком росте

Породу выведет она.

И вот их свадьба состоялась

Среди повозок и шатров

Жена супругу улыбалась

И не был взгляд его суров.

Его в казачество позвали,

Но он осёдлости не знал,

Как речь об этом начинали,

Он в степь скотину угонял.

Своих соседей сторонился

Уединённый скотовод,

Но, как на Дане он женился

И понесла она приплод,

Тут Хорс решил остепениться

И в город Канев их привёз,

Где дочери его, девицы,

Пятнадцать лет росли без слёз,

Пока волна чумного мора

Не пронеслась по той земле

И Дану в городе торговом

Сожгли как ведьму на костре

За то, что смела своевольно

Открыть там университет,

Куда всех брали добровольно,

А плату за учёбу нет.

Корыстолюбцам-горожанам

В распространении чумы

Мэр объявил виновной Дану,

Ей двери распахнув тюрьмы.

А там с пристрастием пытали

Её маньяки-палачи

И тайны помыслов прознали,

В объятья пыток заключив.

Жгли ведьм и в Речи Посполитой.

И ксёндзы, шляхту возмутив,

Её тщеславие элиты

Подстроили под свой мотив

Вражду натравливать в костёлах

И с выходцами из Степи

Повсюду в городах и сёлах

Спешили счёты все свести.

Юнцы спесивые в магерках

Не поощряли гайдуков,

А те, как чёрт из табакерки,

Выскакивали в казаков

Днепровской Запорожской Сечи,

Там, где когда-то Святослав

Не избежал смертельной сечи,

В бою от печенегов пав.

Оттуда раз приехал в Канев

Иван Подкова - кошевой

И приглянувшейся Миляне

Кивнул побритой головой

- Девица, ты, ну прям, что надо!

- А что вам надо, атаман?

- Такой в любом курене рады,

А то айда к нам на майдан?!

- Нет! Мою мать пытают ксёндзы,

Как ведьму, мают без суда.

Вот ты б мечом своим из бронзы

Освободил её, тогда

Я стала бы твоей подругой

И села бы в твою ладью.

А так, не знаем мы друг друга

И я трепаться не люблю!

Подкова силы был великой,

Подковы, талеры ломал,

По всей степи известный Дикой,

Чего не мог, не обещал.

- И где она, в Каневском замке?

- Да, кручами окружена.

- Сокрыта в качестве приманки?

- Нет, это узница она.

- Что ж, буду к ночи с казаками

В жупанах шляхетских тайком

И стражу голыми руками

Мы передавим, а потом

Бегите в степь с колдуньей-мамкой

И знай, что я в тебя влюблён.

То докажу в Каневском замке, -

Казак отвесил ей поклон.

И сердце девичье забилось

Так, словно был набата стук.

Лицо румянцем всё залилось,

Но слышал речи их гайдук.

И спешно к польскому магнату,

Кто властью местной обладал

Метнулся пандуром проклятым

И всё вельможе рассказал.

А тот не зря был здешним паном.

К себе он выбранцев зовёт.

И инквизиторы уж рьяно

Публичный ставят эшафот,

Чтоб Даны связанные руки,

Обвитый стан узлом цепей

В предсмертных корчились бы муках

Пред взором мужа, дочерей

Досрочно, а налёт казачий

Пехота в жёлтых кунтушах

Отбила бы, как псов бродячих,

Давая волю палашам.

И всё, увы, но так случилось -

Поляки русских обошли.

В истерике девицы бились,

Когда их мать прилюдно жгли.

Сестрицы в охабнях парчовых

Глядели слёзно на помост,

А там над хворостом кленовым

Уже огня взвивался хвост.

Им мать своим благословеньем

В предсмертных судорогах взгляд

Бросала, разлагаясь в тленье.

И вздрогнул оцепленья ряд.

"О, мама, мамочка родная!"-

Кричали девушки взахлёб.

Костёр трещал, столбы метая.

Палач, как дворник, сажу грёб.

Когда же хворост обвалился

И не осталось ничего,

Зелёный свет над местом взвился

И девы видели его.

Угрюмый Хорс своих молодок

Повёз с собой обратно в степь,

Но гонор дочерей-погодок

Ни чем уже не запереть.

- Отец, теперь в своей крамоле

Осталось нам сойти с ума

И сгинуть где-то в Диком поле,

Словно бубонная чума.

Поедем к казакам на Днепр!

У них есть славный город Сечь.

Там храбры воины, как вепрь.

Иначе, как себя сберечь?

- Я с казаками не в союзе.

Они - разбойники в степи.

Да что нам степь - кафтан кургузый?

Другого места не найти?!

Ещё ты нас в ливонский замок,

Миляна, сдуру потащи!

Уйдём подальше без стоянок,

А там уж нас ищи-свищи!

Не бередите мою рану

Опасна Борисфена синь!

Вас тоже могут, словно Дану,

Как ведьму или как рабынь

Поймать облавой на охоте

В набегах шляхты иль орды.

Жить лучше феям на болоте,

Чем возле городской черты.

Девицы молча оглянулись.

Стелил туман по берегам.

И лишь они коней коснулись,

Те понесли их по лугам.

Их эта участь умыканья,

Как сабинянок в Древний Рим,

Томила страхом ожиданья,

Была противная двоим.

7

...И вот их гнали на расправу

И нагрузили бердюком

Тела, чтоб не было забавы,

Укрыв верблюжьим армяком.

Татары их продали туркам.

А те, блаженствуя, спешат

Девиц по тёмным переулкам

К паше доставить в дивный сад.

Красавиц вводят в город Кафу.

Там тридцать башен крепостных

И, словно Апполона Дафной,

Прельстить готовят их двоих.

И моют в банях, умасляют,

Подчёркивая прелесть тел,

И на торги не выставляют,

Хоть каждый б их купить хотел.

Ведь радхониты из Стамбула

Готовы за такой товар

Алтынов дать четыре мула,

В мешках что тащат на базар.

Но туркам золота не надо.

Они купаются уж в нём.

Им самой высшею наградой,

Добытой силою с мечом,

Считается всего престижней

Девицы пленной красота.

Они кладут за это жизни.

Всё остальное - суета.

Вопрос лишь в том, к кому в гаремы,

Как драгоценность отдадут,

К султану иль паше - дилемма,

За море иль оставят тут?

Сказала старшая Миляна

Приободряюще сестре:

- Коль быть нам в лапах басурманов -

Гореть как ведьмам на костре!

Ты не грусти, моя Милинка,

Мы не уроним честь отца!

Дадим мы им таких поминок,

Что будут помнить до конца!

Я, словно Милош тот Обилич,

Пашу, султана заколю.

Пускай, каких угодно силищ

Кобель, вести к нему велю

И перед взором его пылким

Нагой предстану я в шатре

И там, наедине с ним, Милка,

Ему, как ляжем на ковре,

Своими острыми зубами

Собакой вырву горло я!

- И что же после будет с нами?

- Не важно, милая моя!

Пусть убивают, пусть калечат!

За это умереть не грех.

Пусть лучше будет злая сеча,

Чем жизнь в бесчестье для утех!

- А если рабство неизбежно?

Пускай, убьёшь ты одного,

Нас за поступок твой мятежный

Замучают, скорей всего.

Сестрица, милая Миляна!

Смирись, родимая, остынь.

Пускай владеют басурмане

Красой поруганных святынь.

Зато останемся мы живы.

Кто знает, что там впереди.

Мы молоды и мы красивы

И будь, что будет, поглядим!

Они умолкли, в это время

Паша пришёл на них смотреть.

- О, мой аллах, какое племя!

Две гурии попались в сеть.

Селим II бы обезумел,

Ведь Хасеки-султан Хюррем

Им мать, но я благоразумен -

Я их возьму к себе в гарем.

Вот эта чёрненькая будет

Мне приносить кувшин вина,

А с этой беленькою блудом

Займусь я ночью до пьяна.

Удел всех пленниц и невольниц,

Красивых молодых рабынь

Терпеть стенания наложниц,

Играя роль любви богинь.

Напрасно, девы молодые,

Растили прелесть своих тел.

Мужская похоть, содомия

Мечтаний станет ваш предел.

Миляну, как Шахерезаду,

В монисто облекая стан,

Паша уже съедает взглядом,

Любвеобильный как султан.

Её ведёт к опочивальне

И слуг всех выгоняет вон.

Лишь евнухи закрыли ставни

Снаружи всех её окон,

Паша девицу обнимает,

Но отстраняет через миг.

Она его не понимает,

Что с ней задумал тот старик.

А он несёт ей чашу фруктов

С бокалом крымского вина

И говорит ей, что как будто

Она сейчас его жена.

- Ну, ну, расстраиваться рано.

Поплачь, поплачь про свой удел

И расскажи мне сказку складно,

Пока тобой не овладел.

Должно быть ты зороастрийка,

Признайся, дева, расскажи.

Твои глаза сверкают дико

И режут душу, как ножи.

Кто был твой предок, Заратуштра,

Ахура Мазды что пророк?

Из древней Персии не уж-то

Тебя послал мне Мудрый Бог?

- Мы род ведём свой от сарматов,

От амазонок-поляниц.

Кибитка кожи сыромятной -

Годами дом для нас, девиц.

И наши пращуры - герои,

Каких боялся Древний Рим.

Аланов племя на Боспоре -

Гроза и ужас всем другим.

В крови у нас сарматско-скифской

Горит огонь язычных чар

И прежде доли материнской

Мы воинский обрящим дар,

Огнём крещённые в зароке -

Не быть нам замужем пока,

В дали бескрайней на Востоке

Степного не убьём врага.

Наш род блуждал в кочевьях дальних.

Тирас, что Днестр, Истр - Дунай

И Борисфен наш дух скитальный

Манил просторами за край.

Хранит богиня Аргимпаса

Древнейшим скифским божеством

Нам плодородные запасы -

Гурты все с племенным скотом.

А буйный ветер в чистом поле

Трепал нам войлочный башлык.

И девы стерегли в дозоре

Любой на горизонте блик.

Отважных пращниц двух в бурнусах,

В ком кровь одрисская царей

Кипела с верностью и вкусом,

Любил табун наш лошадей.

Ласкались гривами к нам кони,

Ушами стригли, мудрый взгляд,

Бросая в степь, и от погони

Нас выносили наугад.

С легендами о своих предках

Наш мир не кажется жесток.

В нём поминаемы нередко

Тирас, Ситалк и Скифодок.

Не будут притчей во языцех

В легендах, мифах и стихах

Красивые ахалтекинцы

И амазонки в стременах.

Рыдая о своей неволе,

Миляна песню завела

О выпавшей ей тяжкой доле,

Сложившей деве два крыла.

"Есть крепость Кыз-Кала в далёком стане,

Торговый пункт на шёлковом пути,

Среди пустынь оазис из самана

Хорезмских зодчих, глаз не отвести!

Там издавна народ каракалпаков,

Таинственный, загадочный живёт

И девушка с красой телесных знаков

В том городе волшебницей слывёт.

К ней едут тамплиеры и катары

Сражаться с её войском сарацин

И только крестоносец один старый,

В неё влюблённый рыцарь, паладин

Со знаменем в руках у её башни

Увидел удивительный Грааль

И понял, что бездарно день вчерашний

Им прожит и его так стало жаль.

Когда же деву на копьё подняли

Оставив взятой крепость позади,

Наполнил чашу он своей печалью

И вынул сердце из её груди.

И чтить стал, как реликвию святую,

За это сам казнён был на костре.

Горел и чувствовал - её целует

С пронзённым сердцем к ней любовных стрел".

- Красивые поешь ты сказки,

Красив и певчий голосок,

А коль твои такие ж ласки,

То драгоценный ты цветок!

Паша Касим к ней тянет руки

С восторгом сладким на лице

- О, расскажи мне о разлуке,

О матери и об отце.

- Отец фракийцем был последним,

А мать сарматских дочь племён.

Он с Ускудамы принц наследный,

Она с реки с названьем Дон.

- Фракийцы, это же болгары? -

Паша девице возразил.

Они трусливы, как татары,

И наш султан их покорил.

Адрианополь, Ускудама

В Одрисском царстве главный град

Был до нашествия османов.

Теперь в Эдирме халифат.

Теперь там сбор османских армий,

Когда к походу на Москву

Иль в Польшу для завоеваний

Султан готовит всю страну.

К чему фракийцы и одризы -

То лишь веков минувших прах.

Кто ждёт от прошлого сюрпризы,

Тот потерпеть рискует крах.

А что касается сарматов,

Они давно распылены,

По землям почвами богатым,

Что по украинам Москвы.

Потомки там Тмутаракани

Теперь засели в крепостях.

Рабов таскают на аркане

В своих набегах в тех краях

Нам крымчаки Девлет-Гирея

И город их Бахчисарай

В степи цветёт и зеленеет

Как благоденствующий край.

Забудь кочевное раздолье.

Я расскажу тебе о том,

Как бой на Косовом вёл поле

Султан с Боснийским королём.

Давно Динарское нагорье

Северо-Западных Балкан

К Адриатическому морю

С колонизацией славян

Оборвалось довольно круто

И Стефан Урош Милутин,

Кто с Византией пресловутой

От юных лет и до седин

Век воевал как первый властель,

Как сербский венчанный король.

Но минул век, забылись страсти

И над границами контроль

Ослабил Стефан Урош пятый,

Храня империю отцов,

Междоусобицей объятый

Завещанный край храбрецов.

Мурад, султан османский первый,

Адрианополь захватил,

Столицей сделав, и неверным

Туда являться запретил.

В тот город, названный Эдирме,

Стал собирать свои войска,

Чтоб на реке Марице мирной

Резню устроить дуракам,

Проспавшим битву христианам.

Они в молебнах только бдят

И, став вассалами султана,

Служить усердно не хотят.

Затем Мурад берёт Софию.

И в гневе Лазарь, сербский князь,

Ему грозит вторым мессией,

Тому усердно помолясь.

И вот в межгорной котловине

На поле Косовом султан

Решил, что сербов опрокинет

В священный день их Видовдан.

Вдоль рек всхолмлённая равнина.

Охват для сербов упредив,

Легла в ней всадников лавина,

Счёт превосходства сократив,

Пошла сражением на сербов.

Застрельщики вступили в бой,

Тесня обстрелами неверных

С иссякшей силой слабый строй.

А дальше конные сипахи

Громили сербские ряды.

Удары копий, сабель взмахи -

Всех войн кровавые труды...

Но в том бою всем туркам рана,

Что горстка сербских смельчаков

Смогла добраться до султана,

Найти его среди врагов

И заколоть, вонзив меч в горло.

Так пал военный сарацин.

Хоть время рану ту и стёрло,

Но помнит каждый властелин

И ставку охраняет в битве,

Гвардейцами весь окружён.

А мы Мурада чтим в молитве,

Поскольку был почтенным он.

Про битву Косовскую эту

Мы, турки, помним двести лет

И служит мне она заветом

На весь Кефийский эялет.

Что значит Косово на сербском?

То есть земля чёрных дроздов.

Для нас Европа иноверцев

Вся состоит из их птенцов.

Тьма, грех и плотские соблазны -

Вот есть символика дрозда.

Он искуситель гривуазный.

В личине этой Сатана

Предстал святому Бенедикту

И сладким пением своим

Грех первобытного реликта

Шептал, как демон-херувим.

А впрочем, это христианство.

У нас же Иса ибн Марьям -

Пророк и в нашем мусульманстве

Нет места чёрным тем дроздам.

Мой прадед был тимариотом

И пал от сербского меча.

И нужно быть лишь идиотом,

Славян чтобы здесь привечать!

Тебя продам я радхониту,

Бунтарку дикую мою.

Мосох, купец здесь знаменитый.

Ему я цену заломлю.

Такой товар он очень ценит

И, чтобы выгодно продать,

Тебя заставит на коленях

Свой ятаган ему ласкать

Пред публикою развращённой,

Что цену будет набавлять.

А ты в тех ласках изощрённых,

Забыв отца своих и мать,

Навек в заморских странах сгинешь.

Дамаск, Багдар и Бухара,

Коль ты меня сейчас отринешь,

Тебя восславят на хорах.

И дева, роль свою прикинув,

От надругательств отреклась

И гордость, словно плащ откинув,

Паше смиренно отдалась.

Не чуя дрожь её объятий,

Ей голос внутренний вещал,

Среди отмщения заклятий

О пращурах напоминал.

"И невдомёк тебе, османцу,

Что после битвы той чумной,

Прабабка наша под багрянцем

Бродила в поле медсестрой,

Убитых трупы убирала,

А раненых несла к врачу.

Пред нею юность умирала,

Попавшись под удар мечу.

Прабабка, косовская дева,

Искала там, где льётся кровь,

Того, кому она не смело

Хотела подарить любовь.

Но не нашла - его убили.

Он смертью храбрых пал в бою.

Османы, взять его не в силе,

Пронзили копьями в строю".

Наутро бледная Миляна

С сестрою встретилась своей

И незаметно от охраны

Свой план доверила идей.

- Пусть, Милка, мы теперь рабыни,

Но нашим предком был Спартак.

И с его именем отныне

Я буду туркам злейший враг.

Я отомщу за униженья

И страсти чувственной разврат

И, выждав, уличу мгновенье,

Смогу злодея покарать!

Убью османского вельможу

И смерть кафинского паши

Рабам надеяться поможет,

Заставит взяться за ножи.

Рабов здесь в Кафе тридцать тысяч.

Коль их восстание поднять,

Всех их не смогут просто высечь,

Чтобы волнение унять.

Я в их среде найду героя

Его любовью вдохновлю

И он ворота всем откроет.

Или охрану соблазню.

И девушка стреляет взглядом,

Пустив кокетливый привет

Охранным воинским нарядам,

Какие ставил эялет.

А среди них были мамлюки.

Один так на неё смотрел,

Что взгляд плодов любовной муки

В нём от бессонницы созрел.

Миляна с ним заговорила

На башне как-то смотровой.

Она свободно там ходила,

А он был в смену постовой.

Она игривые движенья

К нему направила свои

И обронила украшенье,

Которым стан её обвит.

Он подбежал, слегка конфузясь,

Подняв, монисто протянул

И, красотой её любуясь,

В глазах девицы утонул.

- Какой вы юноша достойный!

Галантный рыцарь молодой

И силой крепок, станом стройный,

Завидую я деве той,

Что будет вашею супругой.

Ей очень в жизни повезёт.

Скажите мне, ну, будьте другом,

Она вас где-нибудь да ждёт?

И взгляд кокетливый пронзает

Его робеющую суть.

А он, краснея, отвечает,

Боясь на девушку взглянуть.

- О, нет, восточная богиня.

Я воин, мне нельзя любить.

Напрасно ждёте её имя.

Мне в сердце некого носить.

- Неужто столь красивый воин

Не смог бы деву покорить?!

Такой большой любви достоин

И должен девушек любить.

- О, я люблю, но только скрытно

И не могу вам говорить.

Томимый страстью ненасытной,

Я вас одну хочу любить!

Я знаю, вы раба султана,

Паши наложница, жена.

Но я клянусь вам на Коране,

Что мне другая не нужна!

- О, мой герой, влюблённый рыцарь!

Да ты пронзён любви стрелой!

Но падать духом не годиться,

Быть может, буду я с тобой!

- Но, боже, как это случится?!

Ведь нереальна эта блажь.

Я на тебе хочу жениться,

Но ты себя мне не отдашь.

- А ты возьми, ведь ты мужчина!

Что смотришь?! Не робей и жди.

Я объясню тебе причину

Моих желаний впереди.

Но тут ключами зазвенели,

Навстречу стражники прошли.

В тот день друг другу не успели

Они сказать всё, что могли.

Но позже снова были встречи

В беседах сблизились они.

И переменой искалечен

Уж коротать не может дни

Мамлюк без девушки Миляны.

Она теперь его кумир.

Он к генуэзскому фонтану

Персидский ей несёт сапфир.

Она героя привечает,

Но держит всё же вдалеке,

К себе почти не подпускает,

Но греет страсть в его руке.

Ему доступны поцелуи,

Но только мельком и без слов,

Когда османские холуи

С пашой в Стамбул везут рабов.

- О, мне скажи, ты кто, откуда?

Ей шепчет юноша в ночи,

Когда верблюдица с верблюдом

В их брачном танце всё кричит.

- Кто мы? Кочевники Поросья.

Столицей нашей был Торческ,

Меж Стугной реками и Росью

Узор, орнамент арабеск.

Там жили чёрные клобуки -

Князьям Руси служилый люд.

Из печенегов, торков тюрки,

Ковуев, берендеев юрт.

Потомки племени огузов,

Их юго-западная ветвь

Кочевных племенных союзов,

Участников набегов, жертв.

Всяк, именуемый поганым,

Что значит варвар, barbarous.

Служить царю осёдлым станом

К его украинам прирос.

Когда-то дикие, как гунны,

Как повелители степи,

Мечом своим кто пишет руны

И скальпы к бунчукам крепит,

Мы лавою дошли до Рима

И разгромили древний мир.

Так, оскорблением ранимый,

Восстал языческий кумир.

А выросли в местечке Канев,

Среди черкасских стойбищ мы,

Одежд своих льняные ткани

И бус сиянье синевы

В посаде этом сторговали.

Великим шёлковым путём

Товар, какой не своровали,

Шёл мимо в караванах в нём.

Тот путь, что из варягов в греки

Давно прорублен был мечом.

В нём перелазы и засеки

Московским ведомы царём.

Мы - две сестры, я и Милинка,

Ордой захвачены в полон.

Она - вторая половинка

Моих мечтаний и знамён.

Я за неё порву любого.

Да что ты знаешь о сестре?!

Ей довелось хлебнуть такого,

Как мать сжигали на костре,

Она сознание теряла,

Но поднималась вновь и вновь,

Когда как ведьма догорала

Вся её девичья любовь.

Она теперь почти святая,

В ней инокини дух живёт.

Паша возьмёт её, лаская,

И в тот же день она умрёт.

- Да кто ж вы, всё перемешали?!

Нить родословной не поймать.

Запутали и заплутали

В красивых выдумках опять.

Вы с ней одризы иль огузы? -

Спросил девиц, стремясь понять,

Устав под весом аркебузы

В их охранении стоять,

Красавец пылкий из мамлюков

И богатырский исполин

В турецких шароварах-брюках

Лихой наёмник-славянин.

- Коль ждёшь, что станем мы обузой,

То ошибаешься, мамлюк.

Мы не одризы, не огузы,

А мы казачки. Ты нам друг?

Поднимем в Кафе мы восстанье,

Рабы охрану истребят.

Когда свободы час настанет,

Эмиром сделаем тебя.

- Зря обещаешь, как султанша.

Я преподам тебе урок.

Ведь мне, казачья атаманша,

Какой в твоей свободе прок?

- Но ты же рус и в твоих жилах

Течёт поруганная кровь.

За маму, что тебя вскормила,

Отмсти и станешь русским вновь.

- Зачем? Удел умалишённых -

Служить московскому царю,

На роль клобука иль кряшена

Свободу променяв свою,

Я не желаю и отринул

Родню постыдную свою.

Мой род был слаб. Давно он сгинул,

А я за феод здесь служу.

- Мамлюк, ты раб, тебя в забвенье

Везли, как скот или товар.

- Мне феодальный лен в кормленье

Обещан был султаном в дар.

Я упражнялся в фурусии,

Стрелял из лука, фехтовал,

В поход готовился в Россию,

В Эдирме ждал к войне сигнал.

Потом султан к Девлет Гирею

Меня с депешею послал.

Ему перечить я не смею.

А тут паша меня призвал

Для охранения порядка -

Пришёл большой ясыр рабов.

- Тебя обманывают гадко

И не видать тебе даров.

- Не забывай, что я не евнух

И мне с тобою говорить

Трудней, чем убивать неверных.

Я так хочу тебя любить!

Но ты кефийская рабыня,

А я османский феодал.

Не важно, кто кем был доныне,

Всего важнее, кто кем стал.

- Тогда любовь - моя оплата!

Убей пашу, возглавь мятеж

И буду я, тобой объята,

Ласкать мамлюка без одежд.

- Ужель твоя любовь продажна?

Глаза другое говорят.

Мне всё становится не важно,

Когда я твой встречаю взгляд.

Миляна смотрит на мамлюка

И взор её рисует гжель

Его влюблённость ей порука

И парню ставит она цель.

- Я дам сигнал, Тимур, любимый,

Когда нам надо выступать.

Моя любовь теперь отныне

С тобою будет расцветать.

Я обручаю себя клятвой

Навеки жизнь связать с тобой.

Бежим отсюда безвозвратно

И ты, любимый, будешь мой!

И поцелуй, настолько страстный,

Влагается в его уста,

Что он, над чувствами не властный,

Сопротивляться ей устал.

8

Мы ценим женскую природу
И тянемся к ней, как к мечте.
В том, не меняясь год от года,
Что ищем в этой красоте?

Её волнующие формы
И бледно-розовая плоть
Не ведают запретов нормы
И мы не в силах побороть

К ней неуёмного желанья,
Восторга чувственного нег.
Мысль, что на пике обладанья
Только и счастлив человек,

Нас наполняет диким смыслом -
Беременить ту красоту.
И мы, подобно эгоистам,
В ней ловим счастье на лету.

Так жадно топчем её всходы,
Рвём непременно для любви,
Что хрупкий сей цветок природы
Исчез почти с лица земли.

Но пыл наш вряд ли остановят.
Пока не сорван будет цвет,
Нас к красоте инстинкты гонят
В плодах её оставить след.

Как сон любви была Милинка.

И зелень глаз, и кожи медь,

Всё было страстью поединка

Желаний красоту иметь

И ей служить рабом покорным.

И в этом солнечном цветке

Чёртёнок жил тычинкой чёрной,

Как чёрный локон в завитке.

И, знойный нрав превозмогая,

Она скрывала свой порыв,

Как Ева, изгнана из рая,

Бросалась в жизнь, словно в обрыв.

Натуру спрятав в тихий омут,

Она вникала в суть вещей.

Коль в омуте иные тонут,

Быть надо осторожней ей,

В глазах стрелу из лука вынуть,

Какой Амур пронзал сердца,

Чтобы никто не смог погибнуть,

Увидев свет её лица.

В бой поднимать в порыве страстном

Влюблённый юношеский пыл

Она б могла со взглядом ясным,

Как Жанне д Арк хватило б сил,

Но юношеская влюблённость -

Ристалищ ломкое копьё.

Милинка предпочла ей скромность -

Вот украшение её.

Но прелестью очарованья

Дышал её девичий стан.

До помутнения сознанья

Был созерцатель его пьян.

Когда красавица считала,

Никто за нею не следит,

Своей красой она блистала,

Являя совершенный вид.

Паша зовёт к себе Милинку

И та приходит, не спеша,

В испанском платье с пелеринкой

И робко буфами шурша.

- Мне ханский сын Шардан Гераев

Пообещал большой калым,

Чтобы тебя ему, не мая,

Отдал в наложницы Касим.

И я отдам, раз ты такая

Вся неприступна, холодна.

Нет, страхи я не нагнетаю,

Но выбор сделать ты должна:

Не мило что, а что по сердцу.

Давать советов не берусь.

Откроешь в будущее дверцу...

- Хочу в послушницы на Русь!

Касим спешит её в объятьях

В порыве яростном сомкнуть.

Его рукам скользить под платьем

Милинка преграждает путь.

Паша её продал татарам,

Взаимности не получив,

Чтоб стала жизнь её кошмаром,

Разбившись лодкою о риф.

Милинку выдали Шардану.

Шардан Герай был ханский сын.

А тот пред обнажённым станом,

Сказал, что дева стоит Крым.

- Тебя я взял с торгов на рынке,

(По крупному велись торги),

Чтоб обладать тобой, Милинка,

А не просить твоей руки.

Ты мне наложница отныне.

Твоей природы наготу

Я буду чтить, словно богиню,

За совершенства красоту.

А если мне за то в награду

Противиться посмеешь ты,

Перепродам тебя арабам

В их наслаждения шатры.

Калга сидел в походной юрте,

А негр-раб держал рабу

И, словно на монеты гурте

Чеканил взглядом худобу.

- Вот, посмотрите, что за прелесть!

Какие чресла, лоно, грудь! -

И мавр, улыбкою ощерясь,

Сам норовил туда взглянуть.

Танцовщицы и проститутки,

Девицу стали раздевать,

Её примеривая юбки,

Какие он заставил снять.

Всю ночь безумств и наслаждений

Он телом девы обладал,

Которое придумал гений,

Любви творивший идеал.

На утро волосы Милинки,

Как чёрт запутал колтуном.

В них первые легли сединки

И всё судачили о том.

К её стенаниям причастный,

Кто не любил, а истязал,

Шардан насытился несчастной

И волю ей свою сказал.

"Тебя возьму с собой в Россию

Я на Московскую войну,

Чтобы моя мужская сила

Не захирела на корню.

Ты - мой сосуд для наслаждений,

В какой я лью любовный пыл

В минуты тайных откровений

И трат своих любовных сил.

А как побьём царя Ивана,

Его владения займём,

Тебя неволить я не стану,

Свободной сделаю потом.

А коли битву проиграем

Мы русским северным врагам,

Тогда бойцам своим тебя я

На растерзание отдам.

Молись своим богам, Милинка,

Коль хочешь выжить и спастись.

Пусть в этом мире ты песчинка,

Но ты отчаянно молись!"

9

Вы где-то видели такое,

Чтоб силы лучшие страны

Все истощал урон разбоя

Татар из крымской стороны.

Они нас брали в плен ясырем

Не триста лет, а все пятьсот!

И миллиона три-четыре

Угнали в рабство, словно скот.

За нанесённые обиды

Нам надо б выставить им счёт,

Чтоб их отдельным индивидам

Вновь не чесалось бы в поход.

Веками мы им били морды.

Они всё лезли на Москву.

Их многотысячные орды

Всё помышляли к грабежу.

Рабов и взятую скотину

Они сбывали на Восток.

И с той торговли десятиной

Султан турецкий брал оброк.

О, сколько мы их перебили -

Костями устлана земля.

Без них не быть и нашей силе.

Её ковали, их громя.

Орды кочевное отродье,

Переродившееся в сброд,

Сельскохозяйственных угодий

Кормил веками наш народ.

Они века труда не знали.

Не заработать, а отнять -

Их был девиз и орды гнали,

Чтоб отнимать и забирать.

Сказал ещё стратег Маврикий -

Вторгаться лучше к нам зимой,

Когда преградой невеликой

Леса с опавшею листвой

И снег побег нам затрудняет

И через реки лучший ход

Войскам, дорогу открывает

Мороз, их сковывая в лёд.

Татары этим наставленьем

Уже давно пренебрегли,

Готовясь к летним выступленьям,

Морозить кости не могли.

А мы терпели их набеги.

Сеть укреплённых крепостей,

Засечных линий обереги

По рекам строили скорей.

Казачий вольный люд крещёный,

Заслонами селили там

И названный клобуком чёрным

Он жил в заставах по лесам.

Была ещё другая сила,

Которую мы назовём.

Элита в бой её водила,

Снабдив оружьем и конём.

По Уложению о службе

Царь обязал бояр, князей

Брать по прибору, не по дружбе

К себе боярских в стан детей -

Кабальных слуг в поместном войске,

Чей долг служилой кабалы

Служить обязывал их жёстко

Во избежание тюрьмы.

"Будь ты хоть вотчинник царицын

Или служилый дворянин,

А боевого послужильца

Ты с каждой сотни десятин

Обязан выставить и челядь

Свою стремись вооружить,

С нагула пойменную пелядь

Вели поймать и засушить

Для пополненья провианта,

Овёс бери для фуража.

И, обладатель тех талантов,

Будь охранитель рубежа".

Чекан, копьё, клевец и совна -

Вот всё оружие для них -

Челядников боеспособных

Или холопов боевых.

И вот с такой военной свитой

Князей удельных и бояр

Решила воля Московита

От крымчаков держать удар.

А с нею вольный люд охочий,

Посошной рати удальцы,

Кто честь свою не опорочит,

Ну и служилые стрельцы.

Поместные и кормовые

Городовые казаки.

Их гарнизоны боевые

Стоят в засеках у Оки.

Ещё наёмники-рейтары

И ратники монастырей,

Чтобы разбойники татары

Назад убрались поскорей.

Вся эта пёстрая дружина

Сынов боярских и ярыг

На страже сжалась как пружина,

Готовая разжаться в миг.

Освобождённые от тягла

Белопоместные дворы

Татар в дозорах ждали наглых

И не шумели до поры.

На юг глядели зорким глазом.

Там, где на шляхах, большаках,

Сгущались тучи час за часом,

Плыл мрак, что вызывает страх.

10

Год миновал, как плод аборта.

Полон успели весь продать.

И вновь Сиятельная Порта

Даёт команду выступать.

Теперь, чтоб подчинить всё царство,

Россию всю завоевать,

Девлет Гирей, поднявши ханство,

Наёмников стал зазывать

Племён черкесов и чеченцев

И две ногайские орды,

Войска турецких ополченцев

Их крепостей, что так тверды.

Темрюк, Тамань, Азов и Кафа,

Очаков тоже дал людей.

Громил, подобных Голиафу,

Привёл мурза Теребердей.

Под тулумбасы и фанфары

В Крыму пристал турецкий флот.

Пришли в галерах янычары -

Оджак пятидесяти орт.

На каждом войлочная роба,

Что по турецки капанич.

На вид любой, как дервиш, робок,

Но стоить аге бросить клич,

Так чорбаши и башчавуши

Их разъяряют на бегу,

Как бесноватые кликуши,

Они пускают кровь врагу.

Красавцы в бёрках и юскюфах

Капыкулу Аскерлери

Сияли красотой Юсуфа

И женщин всех с ума свели.

Султанской армией походной

Они вошли в Кафийский порт,

Смешавшись с массой инородной

Вооружённых крымских орд.

Под сводами кафийской кровли

Работорговцы и купцы

Ярлык беспошлинной торговли

Себе купили, стервецы.

Им вслед чиновники из Порты

В свои владения принять

Россию, словно на курорты

В Крым стали вскоре прибывать.

Когда же было всё готово,

Девлет Гирей повёл войска,

А с ним Дивей-мурза суровый,

Как его правая рука.

Неспешно, выдвинув на север

Свои отборные войска,

Сам хан топтал ковыль и клевер

В пути копытом рысака.

Хан шёл опять Муравским шляхом

Из Крыма прямо на Москву

Не суетился, шёл с размахом -

Не грабить, покорять страну.

И вот у Сенькиного брода

Дозорный встретился с рекой,

Где двести лет назад походом

На битву Дмитрий шёл Донской.

В том месте, где в отлогах дальних

В Оку впадает Лопасня,

Татары из степей бескрайних

Прошли Россию полонять.

Царь не бежал, а отступая,

Спасал лишь царскую казну.

А войска рать его святая

Стояла защищать Москву.

Царевичи Девлет Гирея,

Шардан Герай и Хаспулад,

Все грабежами вожделели,

Но только каждый на свой лад.

Шардан, кто был в роду Гераев

Царевич, принц, но не калга,

В пути обозы охраняя,

Милинку мучил, как врага.

Он всё пугал её засекой.

Мол, казаки, служилый люд

Её там сделают калекой,

А, может, и совсем убьют.

- Коль ты любовница ильхана,

Тебя они не пощадят

И тайну нашего романа

Под пытками разоблачат.

Так убежать и не пытайся.

Мы здесь с тобою заодно.

А ну, скорее раздевайся

И в чарку мне плесни вино!

И где-то у реки Рожайки,

Вблизи от Молодей села,

Гонял девицу по лужайке,

В чём её мама родила.

Но из глубин засечных линий,

Лесов, дремучих и глухих,

С отрядом Дмитрий Хворостинин

Опричников напал на них,

Громя обозы арьергарда,

Рубя безжалостно татар,

Бросая под ноги петарды.

И каждый нанятый рейтар

Огонь в упор из пистолетов

В доспехах вёл с коня в седле,

Не различая силуэтов,

Вплотную, встав спина к спине.

Они Милинку захватили.

Шардан коня поймал за хвост

И гнал, пока не пал тот в мыле,

Достигнув авангардных войск.

- Отец! - кричит царевич хану.

- Разбили русские обоз!

Я получил в сраженье рану,

Но не опасную всерьёз.

Весть о разгроме арьергарда

Девлет Гирея бередит.

Двенадцать тысяч он отрядом

Послать для помощи велит

И с ними сына Хаспулата,

Чтоб набирал число побед.

Тот взял с собой Шардана брата

И русским поскакал вослед.

11

В Разрядной Записи читаем:

"И хан на полк передовой

Послал поборщиков украин -

Татар, ногайцев конный строй.

И вот царевичи с тотары

Передовой настигли полк,

Чтоб нанести ему удары,

Какие б отразить не смог".

И Хворостинина погнали.

Влетел преследующих вихрь

В засаду, где стрельцов пищали

И пушки рвали мясо их.

Такого многого урона

Не ожидали крымчаки.

Возникла русских оборона

Возле Рожайки у реки.

Стрельцы стояли на пищалях

И прикрывали град-обоз,

Пальбой своею верещали,

Как громом от июльских гроз.

И, не страшась пред ханом Крымским,

Спокоен, но силён и строг,

Сам воевода Воротынский,

Как свой Воронежский острог,

Воздвиг походный гуляй-город,

С щитами множество телег

Составив в крепость, за которой

Пятнадцать тысяч человек.

Там было двести сорок бойниц.

И к ним татарская орда

Свои гнала отряды конниц,

Как все штурмуя города.

На приступ лез с остервененьем

И сам Теребердей-мурза,

Но был убит огнём расстрельным,

Взгляд устремляя в небеса.

Отбиты многие атаки.

Среди кровавых трупов гор

Дивей-мурза по буеракам

Крадётся в вылазку, как вор.

Но суздальский Иван Шибаев,

Сын Апалыкин, подстрелил

Под ним коня и, налетая,

Военачальника пленил.

Ночь разнимает поединок

На поле брани, опустив

Тьму, как скуфью усталый инок,

Но без покоя тем, кто жив.

Томится жаждой гуляй-город.

Колодцы роют пушкари

И ратников уж гложет голод

Нет сил держаться до зари.

Как каменные истуканы,

Бойцы не ропщут, смерти ждут,

Точа мечи на ятаганы,

И чуя - янычары тут.

В семь тысяч год восьмидесятый

И даже в августе точь-в-точь,

Когда во Франции богатой

В Варфоломеевскую ночь

Резню устроил гугенотам

Их обезумевший Париж,

В России в бой пошла пехота -

Отборный янычар-дервиш.

Послал московский воевода

С гонцом подложное письмо.

Гонца поймали возле брода,

Пытали, выведав о том,

Что с новгородским ополченьем

Идёт в подмогу царь Иван,

И принялись с остервененьем

Готовить к штурму ханский стан.

Штурм стоил им потерь огромных

Среди Рожайны берегов.

Телами выстланные склоны

Всех прилегающих холмов

Взор неокрепший устрашали,

А сильных духом тяготя,

Предупреждали, кто не пали,

Падут пять-шесть часов спустя.

Прошло три дня и с полнолунья

Под убывающей луной

Девлет Гирей уж обезумел

И штурм повёл последний свой.

Скользили конские копыта

На грудах перебитых тел.

Велел он спешиться джигитам

И янычар с подмогой стрел

Послал на бойню в рукопашной,

Сочтя защитников ряды

Надменно силою неважной,

Ослабленною без воды.

"Обет приличия отринув,

И голодом измождены,

Они едят свою конину,

То взять их штурмом мы должны"!

К тому ж, гонца поймав с депешей

Что царь с подмогою спешит,

Решает хан уже не мешкать,

Осаду штурмом завершить.

И вот дошло до рукопашной.

На приступ гвардия идёт,

Но стан защитников отважных

Для силы духа песнь поёт.

Татары лезут в исступленье

И с криками "гяур урус"

Руками кольев укреплений

Ломается защитный брус.

Но казаки им рубят руки,

Стреляют лезущим в упор.

И выстрелов, и воплей звуки,

Сливаясь в натиска напор,

Клокочут, тонут в шуме боя.

И в яром месиве борьбы

Давно уже не видно строя

Среди разнузданной гурьбы.

Но вот Михайло Воротынский

Вдруг вывел конницу дворян

И с ратным духом исполинским

Врагу ударил с тыла в стан.

И в то же время Хворостинин

Повёл на вылазку своих.

Атака, сходная лавине,

Собой ошеломила их -

Татары этого не ждали.

Не выдержав двойной удар,

Они под натиском бежали,

Как будто их погнал пожар.

Потери были их огромны.

Погибли все из янычар,

Лишь небольшой остаток скромный

Назад вернулся в Крым татар.

Погиб Шардан и Хаспулата

Из пистолета наповал

Убил рейтар в тевтонских латах,

Когда в атаку тот скакал.

Разбиты в голову ногайцы

И все кавказцы полегли.

Разрозненные их скитальцы

Добрались до своей земли.

Хоть русских было в шесть раз меньше,

Но выстоять они смогли

И оттого был нрав их бешен,

Когда вдогон они пошли.

Рубили вслед они нещадно,

На мёртвых вымещая гнев,

Живым чтоб было неповадно

Тревожить буйный русский нерв.

Вот наша славная победа.

О ней теперь не говорят.

Но южный враг тогда изведал,

Что стоит русский наш наряд.

Отправлен к Грозному сеунщик,

К султану чауш уж плывёт,

В Москву с известьем наилучшим,

К Стамбулу же наоборот.

Девлет Гирей был так подавлен,

Как все увядшие умы,

И в дрязгах, всей роднёй оставлен,

Он умер вскоре от чумы.

А Грозный царь, как есть, по списку

Героев смертью наградил.

Как Сталин, им устроив чистку,

За заговоры их казнил.

Кто сгинул на войне Ливонской,

Кого на пыточный же двор

Приволокли на гриве конской

И поработал там топор.

Кого-то посадили на кол.

Удельных княжеств передел

В молебнах царь потом оплакал,

Все земли взял себе в удел,

Из их хозяев сделав трупы,

Из подозрительности той,

Что фаворит Борис Тулупов,

Ну или Колычёв-Умной

В сношениях с опальной знатью

И заговор против царя

Готовят - всех предать проклятью,

Лишив поместий и казня!

Своих окольничих героев,

Бояр, дворян и воевод

Сам царь повёл с собою строем

В последний траурный поход.

12

А что же делает Миляна,

Когда Милинка под Москвой?

Предел оставим её стана

И в Кафу взор направим свой.

Сестра воспользовалась планом.

Когда уехал бейлербей

В Стамбул предстать перед султаном,

С мамлюком встретилась скорей

И обо всём договорилась,

Сама же после, в свой черёд,

Великолепно нарядилась,

Словно принцесса Турандот.

А накануне выступленья

Тимур красавицу просил,

Любви желая в исступленьи,

Была что выше его сил:

- Спой песнь мне, милая Миляна!

Твой голос слышать я хочу.

За ним, отрекшись от султана,

Я на край света поскачу!

- Послушай же народный эпос,

Тимур, из сербской старины.

В нём девичья любовь воспета,

Которой вторить мы должны.

Песня "Девушка с Косова поля"

Рано встала девица-сестрица

Из Косова, из широка поля,

В воскресенье, до восхода солнца.

Засучила рукава рубахи,

До локтей до белых засучила;

Носит хлеб пшеничный за плечами,

А в руках кувшины золотые.

Алое вино в одном играет,

А в другом -- холодная водица.

Так проходит по Косову полю,

Молодая, по бранному полю,

Там, где Лазарь, князь честной, сражался,

Трогает бойцов окровавленных.

А кого в живых она застанет,

Умывает студеной водою,

Причащает вином его алым,

Белым хлебом раненого кормит.

Набрела девица на юнака,

Орловича Павла молодого,

Знаменосца государя сербов.

Жив был Павел, да едва дышал он,

Отсекли ему правую руку,

Отсекли ему левую ногу,

Отсекли до самого колена.

Переломаны ребра витые,

Легкие сквозь раны проступают.

Умывает девушка юнака,

Умывает студеной водицей,

Причащает вином его алым

И дает ему белого хлеба.

Оживилось юнацкое сердце,

И сказал ей княжий знаменосец:

"Косовская девушка, сестрица,

Расскажи мне о своем несчастье,

Ты кого на бранном поле ищешь?

Брата, или родственников близких,

Или по греху отца родного?"

Отвечает девушка юнаку:

"Брат мой милый, витязь неизвестный,

Никого из рода не ищу я,

Брата в битве я не потеряла,

Ни отца, чья плоть меня зачала,

Может быть, тебе, юнак, известно:

Князь велел, чтоб триста черноризцев

У прекрасной церкви Самодрежи

Три недели войско причащали.

Причастилось все сербское войско,

А последними -- три воеводы:

Славный Милош, храбрый воевода,

И Косанчич Иван -- воевода,

Топлица Милан был вместе с ними.

Я стояла у ворот церковных,

Тут выходит Милош-воевода,

Он красавец всем людям на диво.

Волочится, гремит его сабля,

А на шапке кованые перья,

На юнаке пестрый плащ богатый,

Длинный и с узором поперечным.

Плат шелковый повязан вкруг шеи.

Оглянулся -- и меня увидел.

Он снимает плащ свой полосатый,

С плеч снимает, мне дает в подарок.

"На, девица, пестрый плащ с узором,

Глядя на него, меня ты вспомнишь.

Я на смерть иду, душа-девица,

В государево славное войско.

За мою ты душу помолися,

Чтоб из битвы живым я вернулся,

А вернусь, я тебя осчастливлю:

Выдам замуж тебя за Милана.

Перед богом я с ним побратался,

Перед богом и святым Иваном.

Буду я твоим, девица, сватом".

Вот Иван Косанчич появился,

Он красавец всем людям на диво.

Волочится, гремит его сабля,

А на шапке кованые перья.

На юнаке пестрый плащ богатый;

Длинный и с узором поперечным.

Плат шелковый повязан вкруг шеи,

А на пальце кольцо золотое.

Оглянулся -- и меня увидел.

Он снимает кольцо золотое,

Снял кольцо и его подарил мне:

"На, девица, кольцо золотое,

Глядя на него, меня ты вспомнишь.

Я на смерть иду, душа-девица,

В государево славное войско.

За мою ты душу помолися,

Чтоб из битвы живым я вернулся.

А вернусь, тебя я осчастливлю:

Выдам замуж тебя за Милана.

Перед богом я с ним побратался,

Перед богом и святым Иваном.

Дружкою твоим, девица, буду".

Топлица Милан за ним выходит,

Он красавец всем людям на диво,

Волочится, гремит его сабля,

А на шапке кованые перья.

На юнаке пестрый плащ богатый,

Плат шелковый на шее юнака,

Вкруг руки его платок повязан.

Он снимает платок златотканый

И дает мне с такими словами:

"На, девица, платок златотканый,

Глядя на него, меня ты вспомнишь.

Я на смерть иду, душа-девица,

В государево славное войско.

За меня ты богу помолися,

Чтоб из битвы я живым вернулся.

А вернуся, будем жить счастливо,

Ты мне станешь верною женою".

И уехали три воеводы.

Их ищу я на поле кровавом".

Отвечает ей Орлович Павел:

"Косовская девушка, сестрица,

Видишь ли ты копья боевые,

Что всех выше, что смешались густо.

Там пролилась кровь юнаков храбрых.

До стремян она коням доходит,

До шелковых поясов юнакам.

Там в бою все три они погибли.

В белый дом твой скорей возвращайся,

Не кровавь рукавов твоих белых,

Подола в крови не волочи ты".

Так сказал он девушке несчастной.

Белое лицо слезой омыла,

В белый дом свой идет без оглядки.

Причитает и рыдает горько:

"Бедная, мне нет на свете счастья.

Если ухвачусь за ветку ели,

Тотчас же зеленая засохнет".

Мамлюк воскликнул поражённый:

- Будь сердце пылко, робок нрав!

И меч сложил свой обнажённый,

Встав на колени, взгляд застлав.

Миляна меч тот поднимает

И, словно в рыцари мечом

Она Тимура посвящает,

Венчая голову крестом.

И шепчет, словно заклинанье:

"О, мой священный акинак,

Я своё сердце на закланье

Дарю ему. Да будет так!"

И вот на утро, в час рассвета,

Крадясь, словно багдадский вор,

Исполнена любви обетом

Миляна выбралась во двор.

Её увидели азапы,

Иль лучники-холостяки.

И каждый стражник косолапый

Следит за нею от тоски.

Она охрану соблазняет,

Ведь там не евнухи стоят,

Кто прелести ей обнажают

И с вожделением глядят.

А в это время незаметно

Рабы крадут у них ключи

И где-то на террасе летней

Кого-то рубят уж мечи.

Для сечи праведной восстанья

Мамлюк рабов вооружил.

С уделом тягостным страданья

Здесь, в Кафе, каждый из них жил.

И вот теперь настало время -

Они клинками говорят

И, рабства сбрасывая бремя,

К воротам выйти норовят.

И в поднятой неразберихе

Тимур с Миляной на конях

Из крепости прорвались лихо

В крови на сабель остриях.

Умчались в степь, пока татары

Ушли с походом на Москву.

И нёс их аргамак поджарый,

В даль, в горизонта синеву.

13

Когда стрельцы чуть отдохнули

И, в Молодях плоть укрепив,

Обоз татарский повернули,

К нему вниманье обратив.

- Ба! Это что за небылица! -

В кибитку смотрит Дмитрий князь.

Нам Шамаханская царица

Громить державу собралась!

А ну, вылазь на свет, красотка!

Ишь, разлеглась тут на коврах! -

Князь теребит свою бородку,

Чуть приподнявшись в стременах.

Но тут ему навстречу вышел

Козельский стольник из засек,

Черкас на половину с лишним,

И приказание отверг.

- Куда ты смотришь, князь вельможный?

Она ведь пленница татар.

Скажи, обидеть разве можно

Дитя господне, божий дар?!

И сам поскольку ты опричник,

Девицу эту здесь не май,

Свои разбойные привычки

Давай ка, княже, забывай!

И тут окольничий опешил

На миг от наглости такой.

Он был верхом, пред ним был пеший,

Его коня держал рукой.

- Ты кто такой?! В каком ты чине?

Откуда взялся здесь, стервец? -

Взорвался Дмитрий Хворостинин,

Сообразивши, наконец.

- Как-будто площадной подъячий

Доносишь в земскую избу.

Общин посадских, не иначе

Здесь проповедуешь мольбу?!

Да будь ты здесь хоть атаманом,

А хоть и старостой губным,

Тебе с трофейным ятаганом

К вечере не бывать живым!

- Строитель я засечных линий,

Рубил деревья на колы

И возводил преграды клинья,

Царя не требуя хвалы,

Пролил в трудах немало пота.

На деле парень я простой.

Зовут по имени Изотом,

А по фамилии Толстой.

Служу засечным воеводой

Или осадным головой.

Сюда козельского народу

Привёл в подмогу за собой.

- А ну, бери свою ватагу

И уводи назад в Козельск.

Вам по корчмам хлестать лишь брагу,

Да службу в караулах несть!

Вы, как черкасы и поганцы,

Как агаряне, и ваш кош -

Табун нетрезвых оборванцев

Или татар, не разберёшь.

На службу ходите к полякам,

С литвинами у вас союз.

Моя бы воля, я казакам

Село доверить побоюсь.

- Не знаешь наши ты кордоны

И наблюдения столпы.

Они татарские загоны

Лесами губят без тропы.

Там в наших чащах заповедных

Отец - засечный голова.

Он из детей боярских бедных,

А мать давно уже мертва.

Я сколотил в округе шайку -

Отряд разбойников лихих

И каждой вотчины хозяйка

Боится посвистов моих.

Гуляет с песней по засекам

Моя ватажная семья

И нас юродивый калека

Строжит, крамолою браня.

Мои соколики лесные

Добычу чувствуют нутром.

Им тёмные дела шальные

Для баек вспомнятся потом.

Я ватажек им, предводитель,

Гроза воротных сторожей

И наша Оптина обитель

Слыхала свист моих вожжей.

А впрочем, это не для слуха

Придуман мною был рассказ

И верить тут всему проруха.

Да, жизнь казачья без прикрас.

Но знай, что мы живём, не тужим,

Хоть и не лезем на рожон.

Царю исправно, честно служим

И всё Заочье стережём.

И многолетней сединою

Все наши иноки цветут,

Чтоб за охранною чертою

Жил вольно православный люд.

Эх ты, Сенецкая засека!

Эй, Ловатянка, Рессета!

По закромам и по сусекам

Запасы полные зерна!

Рядами стройными надолбы,

Непроходимый бурелом

Крымчак дозорный словом добрым

Помянет, крадучись тайком.

Я посылаю ертаулы

К постам с приказом на словах

Во все сторожи, караулы.

Мой чин - осадный голова.

Мы не кочевники-кощеи -

Городовые казаки

И пограничники Рассеи.

За то и подняли клинки.

Но Хворостинин, сатанея,

Взмахнул нагайкой на него.

- Да я сгною твою язвею

И вместе с ней твоё гнездо!

Холоп! Челядник! Пёс-ярыжка!

Засыплю в известковый бут,

Что обжигают на дровишках,

Когда дороги стелют тут.

Ты, пёс, задумал мне перечить?

Ты знаешь, кто я, оболдуй?!

- Кто, гетман Запорожской Сечи?

А нет, тогда иди на буй!

Я из Козельска по Ордынке

Привёл десятню казаков.

И эта девушка, Милинка,

Мой принимает здесь покров!

- Ты хочешь, чтоб тебя казнили?!

- Нет, чести в споре двух мужчин!

Двух спорщиков уж окружили...

- Я тоже буду дворянин,

Хоть неудавшийся помещик,

Но я не трус, какой бежит

И не терплю к себе затрещин

И всё, что мне принадлежит,

Я защищаю честно, рьяно.

В её улыбке я ей мил. -

Вооружённый ятаганом

Собой он девушку закрыл.

Все знают, князь царя в фаворе,

Но козельчанин дюже хват.

Развязки требуют в их споре

В бою кулачном невпопад.

И, как у классика в той песне,

Мужчины бились за любовь,

Опричник и других профессий,

Пока их не пролилась кровь.

Ударом, как по наковальне

Бьёт мощный молот кузнеца,

Свалил окольничего дальним

Наш стольник в контуры лица.

И рухнул в обмороке полном

Тут полководец боевой,

Восторг являя в войске вольном.

И все горланили: "Толстой!"

Милинка смотрит на героя

И, восхищенье не тая,

Любовь уже ютит во взоре

И, голову к нему клоня,

Все язвы ран его открытых

Спешит утешить и омыть

В захваченной подводе крытой,

С волненьем усмиряя прыть.

А он любуется красою

И шепчет ей слова любви.

Глаза подёрнуты слезою,

Лицо залито всё в крови,

Но рад, что силой животворной

Он честь Козельска отстоял

И, кладезь живости природной,

Взгляд лучезарно засиял.

Народ Милинке и Зотею

Помог отправиться в Козельск,

Где он землей своей владеет,

Слывя героем здешних мест.

Но перед самым их отъездом

Милинку в княжеский шатёр

Позвали к князю, чтоб помпезно

Она его простила вздор.

Она идёт и стрелы-взгляды

Летят в неё со всех сторон

Одни с приветливой отрадой,

Другие с пошлостью вдогон.

Влюблённый бредит Хворостинин.

- Милинка, будь моей женой!

С тобою быть готов отныне

И увезти тебя с собой.

Ответила она, стеная,

И был её ответ таков.

- Я много раз была нагая

И лакомила крымчаков.

И ханский сын, Шардан поганый,

Он, девство кто мне разрешил.

Такой ли быть тебе желанной

В любви, что выше моих сил?

Нет! Моё место на засеке.

Студёный в старости погост

Сомкнёт мне горестные веки

За труд и иноческий пост.

Сказала гордо, не виляя,

Чтоб сердце князя пощадить.

И вышла, стан свой не сгибая,

Стремясь волненье своё скрыть.

Её со взглядом зачумлённым

Уж дожидается Зотей,

Чтобы отсюда двум влюблённым

В Козельск уехать поскорей.

В телегу побросав пожитки,

Они спешат покинуть кош

И с парой аргамаков жидких

Их тянет к дому чувства дрожь.

- Козельск! С побоища Батыя

Ведём мы летопись времён.

Там наши пращуры святые,

Жизнь не щадя, сражались в нём.

Милинка парня перебила.

- Но вы другие казаки...

- Мы все сторожевая сила,

Служилые иль вольнаки.

Теперь наёмный люд всё больше

У нас казак городовой.

Реестровые служат Польше,

От всех свободный - низовой.

Но все мы по своим заставам,

Станицам или крепостям,

Все преграждаем путь татарам,

Когда в набеги ходят к нам.

Сидим в сторожках, в гарнизонах,

Играем в кости иль зернью.

Живём мы по своим законам,

Но служим преданно царю.

На половину мы черкасы,

А на другую русаки

И знак отличия - лампасы,

Шьём галунами на портки.

Московский царь даёт нам землю.

Мы здесь бестягловый народ,

Стоим в засеках заповедных -

И враг в Россию не пройдёт!

Мой дед ещё с Иваном третьим

В Ведрошской битве воевал.

Задали мы литовцам этим,

Чтоб город мой вновь русским стал.

Теперь Козельск - засечный город,

Пока Ливонской быть войне,

Угрозой с двух сторон расколот:

Литовцы и татарове.

Но разобьём когда мы погань,

Уймём спесивых христиан -

Католиков, тогда немного

Повеселеет царь Иван.

Ну а пока, душа-девица,

Ты будешь укрываться тут

И защитит твою светлицу

Служилый пограничный люд.

- Спасибо, славный воевода!

И я скажу тебе, как есть.

Важна для девушки свобода,

Еще важнее деве честь.

Ты, как от коршуна лебёдку,

Меня от негодяя спас, -

Воскликнула в восторге кротком

Девица, тотчас усмирясь.

14

Прознал и Грозный про Милинку,

Когда приехал посмотреть

Места, где бой был с поединком,

Татар назад прогнавший в степь.

"Наделавший так много шума,

Что за местнический тут спор?!"

Царя одолевают думы

И зреет смертный приговор.

В избу заходит царь к Толстому,

Где тот стенает на одре

И видит девушки в истоме

Фигурку дивную в чадре.

На миг когда девица вышла,

Он наклонился к казаку

И шёпотом своим чуть слышно

Восторг поведал и тоску.

Ошеломлён, обескуражен,

Визитом царским вдохновлен,

Казак вскочил с постели даже

Для преклонения колен.

- О, Государь! Так много чести

В твоём визите в мой шатёр!

- Не подкупай Ивана лестью.

Я слышал, ловок ты, хитёр.

То ты побил, лишая силы

Окольничего моего?

На волосок он от могилы.

Тебе ж, гляжу я, ничего.

Как твоя девушка красива!

Ты приведёшь её ко мне!

- Не посчитай меня строптивым,

Мой царь, не по своей вине

Тебя ослушаться изволю,

Поскольку сам в неё влюблён.

Вели казнить, сослать в неволю!

Я с девой этой обручён.

- Ах, боже ж мой, какие страсти!

Ну, полноте, ну встань с колен.

Я не ломаю слугам счастье,

Каким не ведаю измен.

Расслабься, что стоишь сконфужен.

Да ты красотку заимел!

Ну, будь ей благородным мужем.

Пусть так, раз ты того хотел.

Да нарожай державе деток!

Она вон, вишь, истреблена,

Стоит как дерево без веток,

Как в небе голая луна.

А про себя тут царь подумал,

Любуясь стройною четой,

И вышел, не наделав шума,

Как тень, мелькнувши стороной.

"Однако же, каков мерзавец!

Царю изволил возразить.

Предатель или иностранец

И тот не смел бы так дерзить.

Но я найду тебе управу!

Обиду мне не позабыть.

Ты будешь в пыточной кровавой

О милосердии молить!

А девку эту без причастья

Пред строем на кол посажу!

За заговору соучастье

Её всемерно накажу.

А впрочем, он слуга мне верный.

Надсадный труженик засек.

И каковы его манеры,

Неважно, был бы человек.

У нас в стране любой подьячий,

Я это точно говорю,

Средь незамужних дев маячит.

Не подобает то царю.

Мы византийские смотрины,

Ту моду дед Иван открыл,

Устроим в Марфину годину,

Жаль девства ей не разрешил..."

***

Толстого выбрала Милинка.

Жить на засечную черту

Она пошла в желанье пылком

Свою осуществить мечту -

Создать семью, родить детишек

И жить, покуда хватит сил

И, накопив добра излишек,

Сойти во прахе в склеп могил.

А непокорная Миляна

С мамлюком убежала в Сечь,

Где казаки и хулиганы

Вели с ней ласковую речь.

И там, на кошевую вахту

Она вставала на лиман,

Когда громить по Польше шляхту

Водил казаков атаман.