Поговорим о странностях любви... Почему вдруг всплыла в памяти строка из забытого стихотворения? Почему нахлынули вдруг воспоминания, словно и не было прошедших лет? Что вызвало их? Влажный букет сиреневых астр на столе? Тонкий аромат зимнего яблока? Или строки из случайно найденного в книге старого письма, исписанного неровными крупными каракулями: здравствуй, дорогая моя внучечка...
Поговорим о странностях любви... И совсем уж некстати вертится, вертится неотвязно, как надоедливый мотив, совсем детское: ладушки, ладушки! Где были? У бабушки! Что ели? Кашку! Что пили? Бражку!Чем угощала меня бабушка, я не помню, хотя очень любила ездить к ней в гости. Ездить в гости любила, а бабушку - не любила... Но всё это случилось гораздо позднее.
Каждый год, обычно в конце лета, всей семьёй мы отправлялись в отпуск. К бабушке с дедушкой. Ехали через всю страну из эстонского городка Кейла в маленький, затерянный в горах Киргизского Ала-Тоо, городок Пржевальск ( не знаю, как он называется теперь). Да и как он выглядит сегодня, тоже не знаю.А тогда это был типичный среднеазиатский городишко. Пыльные улицы, не знающие асфальта, бесконечные глиняные дувалы, бурные арыки с мутной ледяной водой горных рек, пирамидальные тополя, вонзающие острые вершины прямо в расплавленное, выцветшее от зноя небо, грязный базар - средоточие всей жизни - горы дынь и винограда и истекающие сладким соком огромные ломти арбузов прямо на земле, густо обсиженные осами.
В доме у бабушки прохладно. Шлепая босыми ногами по крашенным вишнёвой краской деревянным полам, я обшариваю с методичностью сыщика шкафы и шкафчики, вазочки и шкатулочки, ящики комода и сундук. Это - ставшая уже традиционной игра. Там нашла красивый лоскуток, там - поломанную брошку с блестящими камушками, конфету, а то и пряник. Всё это становилось моим богатством, моим кладом. Конфеты и пряники тут же поедались, но самой желанной находкой были деньги. Пять копеек в одной вазе, пятнадцать -в другой, там - рубль, там - полтинник. Так набиралось иной раз рублей десять. Это были мои деньги. И я могла потратить их на что угодно. Я шла совершенно самостоятельно, без взрослых ( и это тоже было частью игры), в книжный магазин, долго выбирала себе книгу. Так было куплено великолепное иллюстрированное издание сказки Ершова "Конёк-горбунок". До сих пор греет душу ощущение праздника от этой покупки.Теперь-то я понимаю, что бабушка и дедушка тоже играли со мной в эту игру, подбрасывая в шкатулочки и вазы пряники и деньги. И как же благодарна я им сегодня за этот нехитрый обман.
В саду у бабушки росло множество цветов: георгины самых неожиданных оттенков, золотые шары, астры, хризантемы, розы. Я забиралась в глубь цветника, ложилась на пахнущую прелью землю и смотрела, как в голубом небе надо мной плавают разноцветные бутоны. Солнечные лучи с трудом пробивались сквозь пышное разноцветье. Иногда такой случайный лучик высвечивал среди яблоневых листьев несорванное яблоко-лимонку с тонкой кожурой бледно-золотистого цвета. И тогда казалось, что солнце пронизывает яблоко насквозь, высвечивая чёрные точечки зёрнышек.
В самом дальнем уголке сада, за кустами чёрной и красной смородины, прямо над арыком, был летний душ, приводивший меня в благоговейное изумление, смешанное со страхом. Кругом струилась вода. Сверху, из бочки, - нагретая солнцем и пронизанная солнцем, горячая, она рассыпалась тысячью радужных брызг. Внизу, в арыке, ледяная, горная. Стоя на деревянном плотике, перекинутом через арык, я заворожённо смотрела на бегущую под ногами воду, замирая от страха. Мне казалось: ещё чуть-чуть - и я уплыву в душную темноту малиновых кустов, за высокий кирпичный забор, где начинался чужой сад, - и меня не успеют поймать.
Бабушка была неотъемлемой частью этого сказочного, душистого, вкусного мира. В ярком фиолетовом платье с оранжевыми шарами, сшитом из какой-то шуршащей прохладной ткани, она царила, повелевала, командовала.Дедушку я помню совсем мало. Крупный работник МВД, он погиб при невыясненных обстоятельствах. В памяти осталась яркая белозубая улыбка и тёплые сильные руки. Помню, как подхватив меня под мышки, кружил он по двору. Вот, пожалуй, и все воспоминания. Тридцать лет его нет на Земле, а память хранит тепло его рук. Но это теперь. А тогда мы опять ехали через всю страну. На этот раз хоронить дедушку. Мама всю дорогу плакала. Я же была весела и беспечна. Одно время у меня были очень сложные отношения со смертью. Я панически боялась умереть. Пока однажды меня не осенило: всё очень просто, надо только не закрывать глаза - и тогда не умрёшь. Таращить их изо всех сил, держать веки пальцами, но только не закрывать - и смерти не будет. Помню ощущение полнейшего счастья, когда я сделала это открытие. Страх перед смертью исчез. Кто его знает, а может, и в самом деле детям известен секрет бессмертия, но, повзрослев, они его забывают. Так я и ехала в полной уверенности, что стоит только дедушке открыть глаза - и он оживёт.
Всё было, как и прежде. Так же цвели георгины в саду, так же шумел арык. Но в прохладной комнате с вишнёвыми полами, в центре, на табуретках стоял гроб. Тот, кто лежал в нём, совсем не походил на дедушку. Не улыбался, не смеялся. Странно безмолвный и неподвижный. Я хотела открыть ему глаза, но испугалась. Кто-то подтолкнул меня к гробу: поцелуй дедушку! Я послушно прикоснулась губами к влажному ледяному лбу и съёжилась от ужаса. Холод мёртвого тела, казалось, проник в самое сердце. Ещё секунда - и я бы закричала. И вдруг страх прошёл. Я даже не поняла, почему мне стало так спокойно и тепло. Только теперь нахожу этому объяснение: душа горячо любимого мной деда, незримо витавшая между оплакивавшими его живыми, пожалела перепуганную девчонку, любимую внучечку. Уже по ту сторону жизни мой дед послал мне прощальное тепло, согрел меня своей любовью.
После смерти дедушки бабушка продолжала жить как бы по инерции. Первые годы она оплакивала деда, в последние - ругала за то, что оставил её одну. Не это ли стало одной из причин моего отчуждения?Похоронив мужа, она сразу же уехала из Пржевальска. Вырванная из привычной среды, из круга привычных забот, привычного уклада жизни, она не находила применения своей энергии, а потому всю свою любовь обратила на меня.И если в детстве я этого не замечала, то, став постарше, начала тяготиться таким преданным обожанием.Мне хотелось самостоятельности, а она опекала меня. Мне хотелось свободы, а она приезжала на весь учебный год, чтобы кормить легкомысленную студентку домашними обедами. Я чувствовала себя взрослой женщиной, а мне по утрам тёрли морковный сок. Провожая на лекции, наказывала: не рассказывай политических анекдотов - посадят! Когда я начинала высмеивать её страхи и подозрения, она в очередной раз рассказывала надоевшую, набившую оскомину историю о том, как в памятном 37-м дед тайком, ночью, вывез всю семью на простой телеге в Воронеж, спасая от ареста. Должны были арестовать, но почему-то не арестовали. Это было самое страшное воспоминание в жизни бабушки. И она хотела уберечь меня по возможности от конфликтов с властью.
- Ты молчи, и никогда ни с кем ничем не поделяйся, - не уставала повторять она, - никогда плохо об учителях не говори, о правительстве. Наоборот говори, что всё у нас хорошо!
- Да я же не премудрый пескарь, - петушилась я, - это смешно! Ты забыла, в какое время ты живёшь!Она терпеливо сносила мои насмешки, моё несогласие и снова, и снова учила меня жизни. Мне бы побольше такта, побольше терпения и понимания. Но рассчитывать на мудрость в семнадцать лет, видимо, бессмысленно. Я митинговала, сбиваясь на откровенную грубость, я пыталась учить! её жить ( зарвавшееся яйцо!), перевоспитывать, не давая себе труда понять, что за её плечами богатый опыт нелёгкой жизни, приучивший к осторожности. Это был её опыт. И мне ли было срамить её за это, высмеивать!Но бабушка не могла обижаться долго. И пока я бунтовала, плакала, скандалила, жаловалалсь маме, отстаивая свою независимость, она беспокоилась о том, укутана ли у меня шея шарфом, в тепле ли мои ноги, успела ли я позавтракать.Она любила меня бескорыстно и жертвенно. И только глупая самоуверенная юность могла так бездумно, так безжалостно отмахнуться от любви. Но почему? Почему я поняла это так поздно? И отвечаю сама себе: потому что только теперь я почувствовала, как не хватает мне её тепла и заботы. Тогда мне казалось, что я ненавижу её. Теперь я шепчу ей бессонными ночами запоздалые слова нежности и любви. Слышит ли она меня? Простила ли?
Хоронить мне её не пришлось. Я была в то время слишком далеко. О смерти бабушки узнала из письма мамы. Поплакала. Помянула. Когда вернулась из своего далека, постояла над могилой, положила цветы.Чувство вины пришло гораздо позже. Впервые за много лет я увидела её во сне. Очень грустной, как во время наших перепалок. Наутро одолела тоска. И не оставляла. И вдруг узнаю: какие-то подонки надругались над могилой бабушки, свалили памятник, разворотили надгробье, разбили фотографию. Тогда по многим городам России прокатилась волна кладбищенских погромов. Не в тот ли день, когда крушили её могилу, пришла она ко мне во сне? К главной своей обидчице. К любимой обидчице.
Она умерла поздней осенью. Умирала в сознании. Но не было рядом меня, и я так и не узнаю никогда, простила ли она мою глупую нелюбовь.Поздней осенью редко, но выпадают вдруг среди дождливой непогоды удивительно ясные солнечные дни. И в эти дни особенно ярко пламенеют астры - любимые бабушкины цветы. И как-то особенно хорошо становится на душе. И тогда я позволяю себе думать, что это она, моя умершая бабушка, из своего далёкого далека дарит мне прощение и душевный покой...Только теперь, пожив на свете, набив себе шишек, испытав потери и неудачи, я понимаю, что такая любовь как бесценный дар судьбы. И дарует её судьба далеко не каждому. Мне было даровано. Я не сумела оценить.