Вопрос в никуда. Без имени. Холодным, равнодушным тоном. Жена стоит перед зеркалом, подкрашивает губы. Блеском. Никогда не понимал, почему женщины так уверены, что блеск на губах необыкновенно эротичен. По-моему, это все проделки глянцевых журналов. По мне губы с блеском вызывают ощущение нечистоты, словно дама поела сала и забыла вытереть рот.
- Ты готов? - жена повторяет вопрос и выводит меня из задумчивости.
- Да.
Мой ответ так же лаконичен, как и ее вопрос. Конечно, я мог бы добавить к своему "да" слово "дорогая" . Но я не делаю этого. Мы давно уже свели общение к минимуму. Несколько дежурных фраз, позволяющих поддерживать бытие под одной крышей. Завтракать будешь? Купи хлеба! Вынеси мусор. Прогуляй собаку. Буду поздно. Вот, пожалуй, и все.
Жена, глянцево сияя сальными губами, теперь пудрит шею и плечи. Глубокое декольте вечернего платья оставляет голой всю спину. Сейчас она попросит меня припудрить спину пудрой с блестками.
- Попудри мне спину.
Я методично вожу пуховкой по спине, размышляя, что еще три года назад я был готов отдать жизнь за эти торчащие, как у цыпленка- табака, лопатки. За синюшного оттенка кожу, усыпанную мелкими ржавыми пятнышками. Тогда, три года назад, я называл ее веснушки золотыми, а кожу - снежным шелком. И ведь искренне называл. Куда все делось? Тогда мне казалось, что вся она пахнет странной смесью свежести и трав. Ни одна женщина в мире не пахла так возбуждающе прекрасно, как она, моя Мила, Милочка. Теперь запах ее кожи вызывает у меня раздражение. Так же, как и ее чересчур крепкие, назойливые духи.
- Ты пудришь мне платье, - голос жены скрипуче-жесткий, им можно резать листы железа. Неужели я сходил с ума от ее голоса? Звонил ей каждые полчаса, чтобы только услышать ее. И как теперь жить с женщиной, у которой голос, как у железного дровосека? Может, мне подменили жену? Или подменили меня?
- Сегодня Гелька приведет своего. Бойфренда, - жена произносит последнее слово через паузу, с коротким смешком, стараясь поймать мой взгляд. И я с трудом подавляю внезапное желание ударить ее. Наверное что-то мелькнуло в моих глазах, потому что улыбка сползает с ее лица. Она краснеет и лихорадочный румянец неровно проступает сквозь румяна искусственные.
Жена набрасывает пальто, мы выходим из дома. Молча. И я даже благодарен ей за это молчание. Мы отправляемся в соседний дом в гости к старинному моему приятелю Глебу. С Глебом мы дружим со школы. Вместе поступили в политех, вместе закончили. И продолжаем дружить. У нас давно сложившаяся компания. Чужих мы не любим. И вот сегодня Геля приведет в нашу компанию своего жениха. От этой мысли мне хочется пнуть деревянного гнома с дурашливой улыбкой на глупой деревянной морде. Мы как раз проходим мимо детской площадки. Каблуки жены стучат по асфальту как-то особенно сердито. Острый подбородок вызывающе вздернут. Волосы цвета моркови взбиты в какой-то нелепой прическе, обильно политы лаком. В сыром, напоенном дождливой свежестью воздухе, химическая вонь лака особенно слышна. Господи, где же были мои глаза? Бабушка моя любила повторять: "Бачили очi що купували! Тепер §жте хоч повилазьте!"
Я тащусь за женой, чуть приотстав. Геля. Ангелина. От звучания ее имени у меня сладко замирает сердце. Я даже не знаю, красива ли она. У нее печальные серые глаза. Прекрасные, как ночные бабочки. Прядь коротких светлых волос все время падает на глаза, и она как-то по-детски смешно встряхивает головой. От этого трогательного движения у меня теплеет на душе. Мне хочется самому убирать эту непослушную прядку, касаясь шелковистых волос и изящного розового ушка. В ее присутствии мои губы расползаются в радостно-тревожной улыбке, но я быстро мрачнею и больше молчу.
С мужем у Гели что-то не срослось, он исчез из ее жизни давно. Наши дамы со снисходительным участием озаботились ее судьбой, подыскивая ей жениха. И вот, кажется, нашли.
В гостиной у Глеба уже полно народа. Наши стародавние друзья. Но почему сегодня меня раздражают их лица? Я еще не вижу Гели, но знаю, что она здесь. Я чувствую ее присутствие, как будто радаром улавливаю. Геля стоит у окна в ярко-алом платье. Как изысканный экзотический цветок среди полевой шушеры. Пока жена ахает и трется напудренной щекой о другую такую же напудренную щеку, совершая ритуал приветствия, я не отрываю глаз от Гели. И снова мои губы дрожат в улыбке, и я делаю усилие, чтобы подавить свою щенячью радость от того, что она здесь, на расстоянии вытянутой руки. Что я вижу ее.
А это что еще за крендель рядом? Жених? Слово-то какое дурацкое. К моей Геле оно не может иметь никакого отношения. Стоп! Как ты подумал? "Моя Геля"? Твоя? Идиот! Она никогда не была твоей. И судя по всему, никогда уже не будет. А ведь, когда ты, придурок, женился на этом морковном недоразумении, Геля уже была одна. Она была свободна. Почему, ну почему я тогда не замечал ее? Эх, чего теперь душу-то рвать? Настроение портится окончательно. Фальшиво насвистывая и невпопад улыбаясь, я здороваюсь, с кем-то обнимаюсь, кого-то хлопаю по плечу, но сердцем и мыслями я там, у окна, рядом с ней. С Гелей.
Глеб, тянет меня к окну и через секунду я жму руку жениху. Рукопожатие у нового знакомца вялое, немужское. Подержал ладонь холодной, влажноватой, как рыбье брюхо, ладошкой и выпустил. Мерзость! И этакими влажными ладошками он будет ласкать ее! Такую горячую, такую живую. Невыносимо!
Я рассматриваю будущего мужа Гели с нарастающим чувством возмущения. Неужели никто не видит, что он ей не пара. И дело даже не в том, что претендент не красавец. Я тоже не Том Круз. Но видно же, что не стОит он ее. Не стОит. О чем это он? Я сосредоточился на словах жениха.
- Я знаете ли возмущен. Мы с Ангелиночкой рассчитывали культурно провести вечер. Культурное мероприятие, знаете ли. Билеты, между прочим, по две тыщи штука.
В его голосе звучит нескрываемая гордость: не каждый позволит себе выкинуть четыре тысячи за билеты в театр. Я быстро взглянул на Гелю. Она с бесстрастным лицом смотрит куда-то в сторону, и только по тому, как пальцы нервно теребят кольцо, я догадываюсь, как ей сейчас не по себе.
- Ах, Виктор! Оставь. Ну, кому это интересно? - Геля прикоснулась к плечу разволновавшегося спутника, но того уже не остановить.
- Ангелиночка, моя позиция гражданина не позволяет мне молчать. Это же форменное безобразие. Куда смотрит департамент культуры? Я обязательно напишу письмо директору департамента. Это просто издевательство над зрителем. Они дерут с трудяшихся бешеные деньги, а сами экономят на декорациях.
Он упивается своей речью. Его рокочущий голос, исполненный важности, звучит все громче.
- Представляете на сцене - одни стулья. И ничего больше! Сорок стульев - я пересчитал! И всего два артиста! А в труппе - 80 человек. Я узнавал. Берут две тыщи за билет за какие-то сорок подержанных стульев. И на артистах пожадничали, только двоих выпустили. Экономят фонд заработной платы. Это же нонсенс!
Геля встречается со мной взглядом, быстро отводит глаза, но я вижу, я успел увидеть. Ей стыдно. Она стесняется своего спутника.
- Позвольте! - вмешивается улыбающийся Глеб.- Но это же, если я правильно понимаю, Ионеску? Спектакль так и называется "Стулья". Я прав?
Геля молча кивает.
- Так там по замыслу ничего и не должно быть, кроме стульев, голубчик! - Глеб уже откровенно веселится. - Автор так задумал свою пьесу. И позвольте, любезный мой, возразить. Как же можно выпустить на сцену 80 артистов, если автор написал пьесу для двух действующих лиц?
Глеб продолжает резвиться. Но Виктора не так-то просто смутить.
- Да бред полный этот ваш спектакль. Бегают по сцене, размахивают руками, не понятно что говорят, не понятно с кем говорят. Мура! Дерьмо!
Я не выдерживаю:
- Простите, но Ионеску в некотором роде классик. И спектакль этот ставили ведущие театры мира, великие актеры играли в нем. Это рассказ о горьком одиночестве двух стариков. Никому в целом свете не нужных.
- Ерунда! - с апломбом прервал меня жених.
- Прости, дорогой, я выйду на балкон, мне что-то душно.
Не дожидаясь ответа, Геля устремляется к балкону. Ее алое платье, как огонек, скользит, мелькает и исчезает за балконной дверью. Я провожаю ее взглядом, у меня пропало всякое желание что-либо объяснять своему собеседнику. Но тот хватает меня за рукав:
- Я понимаю так! Если вы берете по две тыщи за билет, извольте сделать мне красиво. Чтобы девочки в юбочках сплясали , чтобы цветомузыка и актрисы в блестках. Я в Москве был в Большом театре - так там на сцену живую лошадь выводили. У артистов костюмы сверкают, все сплошь из парчи. Вот это я понимаю. Выведите мне лошадь! За это и пять тыщ отдать не жалко. А платить две тыщи за подержанные стулья....
Но я уже не слушаю.Развернувшись, я иду к балкону. Краем глаза вижу, как жена провожает меня недовольным взглядом, но мне уже все равно.
Геля , облокотившись на перила, задумчиво смотрит вниз, где в лужах на асфальте плавают кленовые листья. Вся моя решимость мгновенно исчезает. Я становлюсь рядом и молчу, лихорадочно соображая, как начать разговор.
- Он добрый, - тихо произносит Геля, - только в театре совсем не разбирается. А так он хороший.
Я беру ее холодные пальчики, целую их и шепчу:
- Милая, нежная, славная! Он погубит тебя! Понимаешь? Он же чурбан бесчувственный. Бревно! А ты - ты такая необыкновенная.
Ее глаза округляются в изумлении. Печальные серые глаза, похожие на прекрасных ночных бабочек.
- Игорь, что с вами?
-"Быть может, Вы моих иллюзий плод,
Тогда зачем Вы снитесь мне ночами?
И образ Ваш в моей душе живет,
Как божество в давно забытом храме,
Где хор уже церковный не поёт?"
Голос мой срывается от волнения, я стискиваю ее пальчики и наслаждаюсь ее близостью, еле уловимым ароматом ее духов. Склонив головку, она внимательно слушает.
"И сладок мне любви самообман,
И радостно душевное волненье,
Как гость желанный из далеких стран,
Приходите в моё Вы сновиденье,
А поутру уходите в туман.
Из чрева ночи вновь рассвет кровит,
Заря, как рана с рваными краями.
Быть может, между нами нет любви,
Тогда зачем Вы снитесь мне ночами,
И думы занимаете мои?"
- Какие удивительные стихи! Это ваши? - Геля улыбается. И я готов жизнь отдать за эту улыбку, чуть тронувшую ее нежные губы.
- Нет, это стихи моего хорошего приятеля. Очень талантливого поэта. Я Вас обязательно познакомлю.
- Хорошо! Но давайте вернемся. Нас, наверное, уже ищут.
- Дайте слово, что вы не выйдете за него замуж, - мрачно говорю я.
Дверь распахивается и на балконе появляется Мила.
- Игорь, что здесь происходит?
За спиной жены маячит надутая физиономия жениха.
Геля осторожно высвобождает пальцы и отступает к перилам. Она обхватывает плечи руками и отрешенно смотрит в сторону. Мои руки без ее теплых пальчиков сразу оказались без работы, и я засовываю их в карманы, чего моя жена терпеть не может. Она тут же свирипеет, как бык при виде красной тряпки. Лицо покрывается нервными красными пятнами. Она повышает голос, в нем появляются противные истеричные нотки:
- Я спрашиваю, что ты здесь делаешь с этой?
Я молча смотрю на ее губы с расплывшимся блеском, на ее искаженное злостью лицо. Бог мой, где были мои глаза, когда я на ней женился? Три года мы вместе, а так и не стали по-настоящму близкими. Ну ели, ну спали в одной кровати, занимались сексом. И все. Два совершенно чужих человека. Мы еще более одиноки вдвоем, чем раньше, когда только собирались пожениться. Горькое одиночество, так виртуозно воплощенное Ионеску в образы пустых стульев, заманило нас в ловушку. Бедные старики, уставшие от одиночества, в конце концов выбрасываются из окна. А что ждет нас с Милой?
Я оглядываюсь на Гелю. Она смотрит на меня понимающе. По крайней мере,мне так кажется.
- А старики были не так уж и одиноки. Они ведь были друг у друга. Он - у нее, она - у него, - Геля произносит эти слова для меня. Я это понимаю. Какую-то секунду я смотрю с балкона вниз и представляю, как мое искалеченное тело впечатается в асфальт. Секундная блажь. Глупость.
- Мила, ну что ты кричишь? - я беру жену за руку и веду в комнату. Она неохотно идет за мной. - Что ты шумишь, Мила? Скажи мне, жена, а мы будем друг у друга через семьдесят лет? Или мы тоже будем расставлять в нашей комнате пустые стулья, спасаясь от одиночества?
Мила молчит. Но что-то мелькнуло в глубине ее глаз, какая-то растерянность.
Через год мы с Милой разошлись. Тихо. Без скандала. Иногда мы встречаемся, и даже выпиваем по чашечке кофе в ближайшей кафешке. И я радуюсь, что ребенка мы не завели. И кроме собаки делить нам особо нечего. Я пешком возвращаюсь в пустую квартиру, иду бульваром, фонари отражаются в лужах, а в голове звучит почти забытое:
"И образ Ваш в моей душе живет,
Как божество в давно забытом храме,
Где хор уже церковный не поёт?"
Я иду не спеша и думаю о Геле. Она вышла замуж через месяц после той злополучной вечеринки. И любитель живых лошадей на театральной сцене увез ее во Флориду. Надеюсь, через семьдесят лет им не придется расставлять пустые стулья в гостиной своего уютного особняка...
Стихотворение "Быть может" Владимира Милова http://www.stihi.ru/2009/06/01/2529