Мы с Милкой - родные сестры. Не разлей вода. Воспитание получили одинаковое, в школу ходили вместе, компания была общая, хоть Милка и моложе меня на пять лет. Когда наша мама говорит, что вырастила двоих детей, я возражаю. Потому что Милку вырастила я. Это многие могут подтвердить. Родители, как и весь советский народ, в едином трудовом порыве работали с девяти до шести, а ребенок был на мне. Милка безропотно меня слушалась, но зато я и шагу без нее ступить не могла, постоянно чувствуя себя в ответе за все, что с ней может произойти. Один раз в жизни я ослабила свой неусыпный надзор, потому что желание прокатиться с ледяной горки пересилило на пять минут чувство ответственности. Так за эти несчастные пять минут она успела прилипнуть языком к железному фонарному столбу, чем навсегда отбила у меня охоту к свободе. В результате, когда дело дошло до романов с мальчиками, я без Милкиного внимания не оставалась ни на минуту. Она терроризировала меня оценками моих кавалеров и советами, как от них избавиться. Потому что, по ее мнению, все они так или иначе меня не стоили. Сама же она не долго мучалась выбором и замуж выскочила в девятнадцать лет. На мой взгляд, не очень удачно. Но отговаривать я ее не стала, а вдруг это судьба?!
В общем, Милка переехала к мужу, и уж тут я оторвалась. Встречалась, с кем хотела, пока не встретила того, кого искала. И в тот момент, когда Милка была целиком и полностью сосредоточена на своей беременности и не могла уже постоянно держать руку на пульсе моей личной жизни, тоже вышла замуж.
Первая моя брачная ночь оказалась результативной, так что не прошло и полгода, как мы с Милкой выгуливали свои животы на даче, пытаясь по их очертаниям определить, кто у кого родится. Правда, ультразвук определил ей мальчика, а мне по сердцебиению врачи пророчили девочку, но мы обе не хотели с этим мириться и правильно делали. Осенью она благополучно разрешилась дочкой, а я через три с половиной месяца - сыном.
Я кормила Дениса манной кашей и кусала губы, чтобы не разреветься. День был серым и тоскливым, как все в это лето. В прошлом году мы с Милкой тоже безвылазно сидели в Валентиновке четыре месяца, но это было единственным спасением от московской духоты, пыли и выхлопных газов. Дети в тенечке посапывали в колясках, пеленки мгновенносохли на солнце, а мы с Милкой валялись в шезлонгах и зачитывались Чейзом. А тут на тебе - такое лето! Ну просто беспросветное! И самое ужасное, что в Москву не уедешь - детям нужен свежий воздух, хоть ты тресни. Мужикам-то что, они приезжают по необходимости - продукты привозят. Ну не мотаться же в самом деле каждый вечер в такую погоду за город, а потом ни свет - ни заря на электричке на работу. А мы с Милкой - как приговоренные! Да еще на фоне этого веселенького возраста наших деток: Алька ходит, но не говорит, зато Денис говорит, но не ходит. Милка целый день отлавливает Альку по всему саду, двадцать пять слякотных соток, между прочим, а я, почти обезумев, с утра до вечера слушаю стихи Агнии Барто в исполнении Дениса и пытаюсь его убедить не рыдать постоянно по поводу того, что зайку бросила хозяйка, а мишке оторвали лапу. К тому же перманентные сопли, ангины, бронхиты - с ума сойдешь! Думаешь: сбежать бы куда-нибудь в тайгу, в пустыню, в деревню, к тетке, в глушь, в Саратов!
Короче говоря, сижу я, кусаю губы, а тут Милка входит, вся в слезах. “Не могу, - говорит, - больше, сейчас от тоски повешусь! Ты, - говорит, - только посмотри, эта бандитка опять в лужу свалилась и вся грязная идет мне нервы мотать!” Я Милку понимаю: под дождем не настираешься, а главное - не насушишься. Тем более что у нас, как холод, так обязательно электричество отключают, видимо, чтобы жизнь раем не казалась. Но чем я могу ее утешить, если сама уже на грани. “Терпи, - говорю, - Милочка, не забывай, что дети - это цветы нашей жизни. Взгляни на них без предубеждения - они, на самом деле, милые”. И тут мой милый Денис берет тарелку с недоеденной кашей и надевает ее себе на голову, с таким невозмутимым видом, как будто он и не представляет, как по-другому можно завтрак закончить. Дальше, как говорится, тишина...
В таких ситуациях обычно нас с Милкой только мама выручает. Принимает огонь на себя. Она - кремень, неопалимая купина фактически. Позволяет себе расслабиться только по ерунде какой-нибудь. Может, например, безутешно плакать из-за того, что папа “спасибо” после обеда не сказал. А если что-то серьезное - ее стойкости позавидовать можно. Так что наши с Милкой страдания - для нее семечки, что вообще за проблема - холодное лето и маленькие дети? Нервные вы, мол, больно, не то что наше поколение, закаленное в эвакуации. В общем, она на нас смотрела, смотрела, вздыхала, вздыхала, а потом вдруг говорит: “Как же вы мне надоели! Уезжайте с глаз долой куда-нибудь недельки на две, я тут прекрасно без вас справлюсь. Папа на подхвате, и мужики ваши помогут - не рассыпятся!” Мы ушам своим не поверили - вот счастье-то привалило! Мужья, конечно, возражали, но наш с Милкой напор вообще выдержать никто не может, поэтому уже на следующий день мы с вещами были на Курском вокзале в очереди за билетамииз брони.
“Вам куда?” - вяло спросила сонная кассирша, мы сказали, что нам все равно, лишь бы на море. “Два плацкарта до Хосты”, - буркнула кассирша , я с моим топографическим кретинизмом засомневалась, но Милка радостно кивнула, и скорый поезд помчал нас навстречу долгожданному отдыху.
После затяжных подмосковных дождей, месива проселочных дорог и холодной дачной террасы маленькая комнатка среди залитых солнцем кипарисов показалась нам неземным раем. Мы отдали паспорта симпатичной бабульке, сдавшей нам комнату, и через пятнадцать минут уже валялись на волнорезе, стараясь впитать в свои бледные тела весь жар юга. “Маленьких бы сюда,” - задумчиво сказала Милка, глядя куда-то за горизонт. Я промолчала. Конечно, сидят там во мраке одни-одинешеньки.Маме бедной не до них: ей и постирать надо, и приготовить, и в доме убраться. Она ответственная ужасно. Теряется только, когда кто-нибудь заболевает. Требует сразу, чтобы скорую вызвали. Ей кажется, врач приедет, и болезни как ни бывало. Однажды ко мне вызвала, когда я во время беременности свинкой заболела. Правда, тогда все родственники запаниковали, никто не мог понять, что это за токсикоз такой, при котором физиономия до размеров чемодана вырастает. Ну и что? Врачиха из коридора на меня глянула и с воплем, что мне нужен специалист из женской консультации, скрылась бегством. Маму такие проколы не убеждают. Она из них делает вывод, что не бывает правил без исключений, и регулярно повторяет свои опыты. Господи, хоть бы они только там не болели, мама перепугается до смерти. Еще, не дай бог, в больницу отдаст. Мы, конечно, ей оставили миллион наставлений по поводу всевозможных болячек, но это ж теория, а на практике... Нет, надо заставить себя не думать об этом! Так нельзя! Не для этого же мы сюда приехали.
Два дня мы с Милкой, будто сговорившись, о детях молчали. Мы резвились в воде, играли в волейбол, жарили себя на волнорезе. Правда, иногда я ловила ее печальный взгляд, и внутри у меня все переворачивалось. В эти минуты я ощущала себя натуральной кукушкой.А на третий день Милку прорвало. “Сначала купаться пойдем или звонить?” - осторожно спросила она за завтраком. “Ты уже начала?! - завелась я с полуоборота, понимая, что лучший способ защиты от самой себя, это нападение на Милку. - Ну чего звонить, мы только приехали! Давай хоть немножко оттянемся! Позвоним дней через пять!” Глаза у Милки стали грустными. Все, теперь, пока не позвонит, не успокоится. “Ладно, - сжалилась я, - переговорный рядом с пляжем, я из автобуса видела, позагораем и позвоним.”
Не прошло и часа, как Милка снова задергалась. Она то курила, то грызла купленные по дороге на пляж семечки, то опять курила. Наконец она не выдержала и безапелляционно заявила: “Ты лежи, а я пойду звякну и вернусь!” Спорить с ней в таких случаях бесполезно. “Охота пуще неволи!” - я демонстративно прыгнула в воду, а она понеслась звонить.
Я старалась думать исключительно о том, до чего же мне хорошо! Я просто разомлела от счастья: солнце, море, покой - ну что еще нужно организму, истомленному суетой сует нашей обыденной жизни. Только навязчивый голос с грузинским акцентом вносил раздражающую ноту в симфонию моего отдыха. Он что-то кому-то доказывал, но я старалась не вникать. И так зудит как муха надоедливая.
Вдруг сердце у меня упало. Милка с совершенно перевернутым лицом уныло брела по волнорезу. Так я и знала! Звонки эти добром не кончаются. Мама говорила с ней скованно, на вопрос о детях ответила тяжелым вздохом. Потом, правда, сказала, что все здоровы, только Алька часто плачет и держится за живот. Наверное,съела чего-нибудь. “А если у нее аппендицит?” - жалостно спросила меня Милка и заплакала. Успокоить ее было невозможно. В такие моменты я себя чувствую так же, как тогда, когда она прилипла языком к ледяному столбу. Это не для моих нервов. “Так, уймись, придумаем что-нибудь!” - сказала я и судорожно стала соображать, как нам достать билеты на самолет. Потому что теперь, пока Милка не увидит собственными глазами свою дочь живой и невредимой, она для общества потеряна, и мне в такой компании никакое море не будет в радость. Впрочем, наверное, я на ее месте вела бы себя аналогично. Я уже не в себе. Но как достанешь эти проклятые билеты на юге, в августе и без блата! Я никак не могла собрать мысли в кучу, да еще этот вещающий грузин меня достал просто. “Ты понял, Гоги, что дальше меня никто здесь не нырнет, понял или нет?” - он этого Гоги уже второй час одним и тем же вопросом пытает. “Нет, ты согласен, Гоги, ну скажи, что согласен!” “Этот Гоги глухонемой что ли?” - спросила меня тихо Милка. “По-моему, он тупой,” - вздохнула я. А грузин не успокаивался: “Я, Гоги, на что хочешь поспорю: никто дальше меня не нырнет, мамой клянусь, слышишь?!” И вдруг меня осенило! “А билеты на самолет достанешь?” - вклинилась я в его монолог. “Если кто дальше меня нырнет, я лунудостану, поняла, женщина!” “Луну не надо. Давай нырять!” Грузин изумленно посмотрел на меня, а Милка даже головы не подняла, видно, боялась сглазить мой любимый номер. Ныряли по очереди от берега. Он первый. Так я и предполагала - вынырнул довольный у конца волнореза. “Плыви сюда, будешь точкой отсчета!” - крикнула я. Он, конечно, купился. “Если меня долго не будет, не скучайте!” - я, эффектно изогнувшись, ушла под воду. Эх, давненько мы не брали в руки шашки! Синхронным плаванием я занималась в студенческие годы, спортсменкой не стала, но навык остался. Попробуйте два года проторчать в воде вниз головой! Это что-то! Я, не торопясь, прошла над самым дном вдоль волнореза, скользя рукой по обросшей водорослями стене, обогнула его край и тихонечко всплыла прямо за ним. Прижавшись к теплому камню и радуясь, что от берега меня никому не видно, минутки две отдохнула и нырнула дальше. Когда я появилась на поверхности, особо нервные вызывали спасателей. Милка, войдя в роль сестры феномена, лениво пыталась их успокоить: “Товарищи, ну что вы переживаете, раньше, чем через три минуты, она сроду не выныривала! Ну вот, я же говорила, вон она рукой машет, это для нее не дистанция, она Днепр проныривает как нечего делать!” Грузин был повержен, тем более что о редкой птице, которая в состоянии долететь до середины Днепра, он и не слышал даже. Через два часа он прямо на пляж привез нам билеты на самолет и, посрамленный, бесследно исчез в неизвестном направлении.
От станции до дачи мы почти бежали. Лицо у Милки было сосредоточенное и напряженное. Видимо, она себе представляла скорую, больницу, операционную и реанимацию одновременно. Дождь лупил в лицо, ноги вязли в липкой глине, мы мгновенно закоченели, но Милка всего этого не замечала. Она вся была устремлена к своей цели, а я безмолвно семенила за ней, моля бога лишь о том, чтобы все обошлось.
Мы вихрем взлетели на крыльцо, ворвались на террасу, в комнаты - никого! Глаза у Милки стали совсем безумными, а у меня засосало под ложечкой. “Второй этаж...” - упавшим голосом произнесла Милка. Как мы поднимались по лестнице, я даже не помню. Помню только маму, сидящую на диване у горячего камина, и свернувшихся калачиком детей, положивших головы к ней на колени. Мама читает Агнию Барто, а они слушают. Мама отрывает глаза от книги и смотрит на нас то ли виновато, то ли с укором. Денис радостно кричит: “Вот она, вот она, мамочка моя!” А Алька с визгом прыгает в Милкины объятья...