Коридор, по которому она шла, был столь узок, что два человека не разойдутся в нем, не соприкоснувшись плечами. Он был столь длинен, что казался бесконечным - противоположная стена поворота практически терялась в зыбком свете. Он был почти темен, неустойчиво балансируя на грани между светом и тьмой. Маленькие лампочки, бесстыдно свисающие с потолка прямо на обнаженных кишках проводов, светили неуверенно, шатко, будто были пьяны и из последних сил преодолевали в себе желание кануть в забытье сна. Коридор был очень некрасив и неряшлив, и никак не пытался прикрыть свое врожденное уродство. Стены были покрыты грязной, давно уже серой и местами даже черной побелкой, налепленной когда-то неровным, бугристым слоем. А пол под ногами равнодушно подставлял под ее шаги лишь холодный, ничем не прикрытый бетон.
Она не любила это место, почти ненавидела его, уставшая брести по нескончаемым, очерченным стенами, прямым линиям, которые заканчивались поворотами и развилками лишь затем, чтобы вновь заставить ее идти все прямо и прямо. Она уже не помнила, когда и откуда начала свое потерянное во времени путешествие, не знала, куда и зачем идет. Время было свернуто в ленту Мебиуса, без прошлого и будущего, лишь с одним нескончаемым настоящим, что держало ее в заложниках.
Она все шла и шла, отсчитывая шагами метр за метром серые стены и холодный пол. Ничего не менялось перед нею, с жестокой насмешкой после каждого нового поворота подставляя ее взору все те же блеклые цвета, все те же трупы повешенных ламп, все те же двери. Двери, идущие бесконечной чередой, всегда закрытые и каждый раз не ее. Может быть, где-то и был проход в этих стенах, ведущий в ее дом, может где-то и была ее дверь, которую она захлопнула за спиной, или которую сейчас искала. Но она не знала, не помнила.
Иногда на ее пути встречались другие люди, но встречи эти были столь редки, что терялись, утопали в памяти, поглощенные трясиной постоянства. Порой они шли мимо нее, неизменно неожиданно выныривая из-за поворота или проявляясь, складываясь в полумраке где-то далеко впереди. Кто-то проходил мимо, не смотря на нее, не обращая внимания, лишь задевая плечом, равнодушно и холодно. Кто-то брезгливо или испуганно шарахался в сторону, прижимаясь спиной к стене, проползая мимо так, чтобы их тела не соприкасались. Временами, идущий навстречу грубо отталкивал ее с пути, кидая на стены, чьи объятия одаривали ее болью и синяками. В таких случаях она всегда еще надолго замирала на месте, втягивая голову в плечи и обняв себя руками, закрывая глаза в страхе, что человек вернется и ударит ее снова, еще больнее.
Нагоняющие со спины всегда появлялись будто из ниоткуда. Она никогда не слышала ни их шагов, ни шороха одежды, ни тяжелого дыхания после бега. Только когда человек ровнялся с ней, она вдруг понимала, что идет не одна. Кто-то, обронив тихое извинение, протискивался мимо и скрывался быстрым шагом за поворотом, кто-то толчком в спину заставлял ее прижиматься к ледяным стенам и уходил стремительно и резко, даже не обернувшись. Были и такие, кто улыбался ей, приветливо здороваясь. И она улыбалась в ответ, вдруг вспоминая, что в ней, внутри, есть еще и другие эмоции, отличные от постоянно сопутствующих страха, растерянности и боли одиночества. Они говорили и смеялись, пока шли рядом, соприкасаясь плечами и руками, от чего становилось так тепло и радостно. Это были чувства, которые так быстро терялись в памяти под постоянным прессом холода пустого коридора, что каждый раз она открывала их для себя с восторгом, будто впервые.
Но это путешествие на двоих никогда не продолжалось долго. Ее спутники всегда знали, куда и зачем шли, они обладали домом - местом, где их ждут и куда можно вернуться. Она останавливалась вместе с ними перед их дверью, они тепло прощались. Иногда ее обнимали, иногда легко целовали в щеку.
"Всего хорошо; доброй дороги; будешь пробегать мимо, заглядывай; удачи и не забывай" - говорили ей на прощание, поворачивая ручку. Замок щелкал, и ее робкому, но жадному взору приоткрывался рай. Из-за двери выскальзывали кусочки яркого, желтого света ламп, торшеров, светильников, люстр; выбивалось мягкое убаюкивающее тепло пледов, одеял, вязаных носков и свитеров; просачивались вкусные запахи горячей выпечки и чая с лимоном. Там кто-то жил, кто-то говорил, смеялся и ждал. Уже слышались торопливые шаги встречающего, готового приветственно обнять, поцеловать, хлопнуть по плечу или просто улыбнуться. И все это было предназначено не ей, она была чужая и всегда ясно понимала это. Никогда не подступала ближе, не пыталась заглянуть, чтобы уловить, ухватить, оторвать себе чуть больший кусочек видения счастья. Она делала шаг назад, словно извиняясь за невольную кражу чужого тепла, а ее попутчик быстро открывал дверь шире и проскальзывал внутрь, затворяя ее за собой. Щелчок замка, и все вмиг исчезало: и тепло, и свет, и жизнь. Снова наедине с ней оставались лишь пустота, холод неприветливых стен и разливающаяся по коридору вязкая топь тишины.
Она никогда не напрашивалась в гости, никогда не могла произнести вслух столь наглую, ужасающе неприличную просьбу. Это был нее ее дом, не ее место, не ее дверь. Ее не просили остаться, и она не могла не уйти.
Порой, когда становилось настолько невыносимо тоскливо и горько, холодно и страшно в одиночестве, она дрожала всем телом. Когда бесцельность пути пугала, наваливаясь неподъемной тяжестью безнадежности, ноги ее подгибались. Она не могла поднять глаз на голодный серый полумрак впереди, не могла обернуться, зная, что увидит там бесконечность пути, которая давно уже проглотила ее всю, без остатка, но никак не могла насытиться, все пережевывая и пережевывая ее тело словно кость, дробя и высасывая надежды и мечты.
Тогда, цепляясь за шершавые, грязные стены, она будто слепая добиралась до ближайшей двери и надолго прижималась к ней всем телом, пытаясь уловить хоть мельчайшую частичку тепла. Приникала к этому слабому, тонкому источнику, чтобы хотя бы ненадолго, хотя бы чуть-чуть попытаться отогнать от себя напирающую в сердце пустоту. Там, за тонким деревом жили, оттуда тихими помехами в тишине доносились смех, плач, ссоры, разговоры.
И разозленное ее неподвижностью, будто оскорбленное ее страхом, Ничто, царящее в коридоре, наваливалось вдруг чернотой погасшего света, ледяными порывами сквозняка. Вокруг что-то скреблось и выло, скрежетало когтями, подползая ближе, рычало и хохотало, предвкушая, как потечет ее кровь по полу, как брызгами разукрасит стены ярким сочным цветом, согревая и очищая от пыли. Оно гнало в спину, толкало - иди, беги, вперед, быстрее.
Она сжималась на полу в тугой комочек, закрывала уши, прятала лицо, плача, и ждала, умоляя, умоляя, умоляя, чтобы дверь за спиной распахнулась, и кто-то втянул ее туда, к свету, схватив за руку, в охапку. Спас. Но никто не открывал, а она не стучала. Буря рано или поздно успокаивалась, тьма сменялась полумраком, возвращался привычный отупляющий, но не жалящий холод, и она поднималась на ноги, чтобы идти дальше.
Она проходила поворот за поворотом, развилку за развилкой, но какой бы путь не выбирала, ее ждал все тот же коридор без конца и начала. Она минула сотню, тысячу дверей. Из-за них манящими полосками света просачивались чьи-то мечты и радости, чье-то счастье, мягкое, сладкое, нежное. Но она не могла постучать, не могла заставить себя попросить впустить - ее не ждали, не знали, она была чужой, стала бы помехой, отторгаемым инородным телом.
Ей казалось, что даже этот коридор больше не мог терпеть ее присутствия, постепенно сжимаясь, будто выталкивая из себя. Пыльным лампам надоело смотреть на нее, и они светили все более тускло, жмурясь темнотой, а порой гаснув прямо над головой. Даже дверей становилось все меньше, и все чаще на их месте попадались заложенные старым кирпичом проемы - глухие, толстые новые стены. Порой ей казалось, что за ними кто-то тихо скребется и плачет, зовя на помощь, отчаянием просачиваясь сквозь кирпичные швы. Но она проходила мимо, не пытаясь прислушаться, не желая помочь, сторонясь чужого горя, страшась, что даже здесь ее не ждут. Люди попадались все реже и реже, она уже не помнила, когда в последний раз говорила хоть с кем, когда касалась тепла другого человека, пусть даже этими прикосновении они толкали и швыряли ее о стены.
И вот, когда почти все лампы над головой были погашены, и лишь некоторые еще слабо светили, нехотя обсыпая ее хлопьями полумрака, когда коридор сузился почти вдвое, оставляющими синяки пальцами цепляя ее за плечи, когда все двери исчезли, сменившиеся вереницей из тысяч заложенных наглухо проемов, она поняла, что пришла. Что-то изменилось, и, значит, ее цель близка. Последние шаги в холоде и пустоте, последние вдохи густого дыма темноты, поворот. И вот, финал: вместо бесконечного продолжения коридора перед ней стена и дверь. Она подошла ближе.
Дверь не такая, какие она встречала раньше, эта стальная, широкая, с неровной поверхностью, будто вытесанная топором, неокрашенная. Полотно плотно прилегает к стене, ни щелочки. Она прикоснулась рукой - холодная. Дотронулась до ручки замка, та повернулась с трудом, скрипя. Но все же там ее дом, то место, куда она шла, где она должна быть, ее и только ее. Замок щелкнул, и она потянула дверь на себя, с трудом преодолевая тяжесть ее надежности. Ей приоткрылась темнота, ничуть не отличающаяся от той, что осталась за спиной, может только чуть плотнее, повеяло тишиной почти такой же, может только чуть мертвее. Но она все же зашла, надеясь еще на какое-то чудо. Дверь со стуком захлопнулась злобным холодом сквозняка, который будто давно нетерпеливо поджидал этого момента. Она в панике обернулась и нервно, резко повернула ручку, пытаясь открыть, уже мечтая выбраться наружу, туда, где есть хоть что-то, пусть чужое, пусть пробивающееся только в щели над полом. Но тщетно.
И вот, она снова в пустоте, которая теперь уже только ее. Страха не было, только отчаяние глубоко впилось тонкими пальцами ей в кожу, умоляя сделать хоть что-то. Она заколотила в дверь руками, закричала, зовя кого-то, хоть кого-то, спасти ее. Она не оставляла своих попыток пока голос не охрип и не пропал, пока руки не заболели и не разбились в кровь, пока ноги не подкосились. Она сидела холодном полу, озябшая, измученная, немая, упершись лбом в равнодушную сталь двери, и ждала чуда. Бестелесная тьма за спиной звала и манила, уговаривала забыть, оставить надежду, встать и прийти к ней, обратившись в такое же ничто.
Пустота вокруг засмеялась:
- Твоя дверь заперта снаружи, она заложена кирпичом, толстым, глухим. Тебя никто не услышит.
- Не жди, никто не придет, не жди, не жди,- змеей, щекоча ухо, зашептала тьма за спиной. - Иди же ко мне, иди сюда. У тебя нет выбора. Тебя никто не услышит, - вторила она пустоте.
Пальцы онемели от холода, губы потрескались от сухости, сил на борьбу, на зов помощи не осталось, но она продолжала сидеть у двери, вслушиваясь в тишину и надеясь, что кто-нибудь придет за ней, спасти.
- Не жди, не жди,- смеялись темнота и пустота, пытаясь утянуть к себе.
- Никто не придет, никто не придет, - вторила она им, как заведенная, но все еще оставаясь там, у двери, ожидающая навеки.