Послал тебе я письмо, где обещал продолжить рассказ о нашем деде. Как раз сегодня работаю в воскресенье и на службе можно писать. Набрал подвернувшейся под руку бумаги и сел за это письмо. Все новости я тебе раньше отписал, поэтому сейчас буду писать тебе только о деде.
В конце сентября - начале октября его часть стояла в обороне на территории, скорей всего, Смоленской области. Получившие кратковременную передышку, наши войска усиленно строили оборону. Откуда возникла эта передышка? С момента начала войны вермахт наступал. Но гитлеровцы встретили на нашей земле такой небывалый отпор, которого они не знали за всё время войны (для них война началась в сентябре 1939 года). И хотя к осени они сумели захватить огромные территории нашей страны, но понесли при этом такие потери, которые не имели за предыдущие два года войны. Уже в начале осени гитлеровцы не могли наступать одновременно по всему стратегическому фронту. Поэтому фашистское командование в сентябре основные свои силы бросило в наступление на Ленинград и в обход Киева. На Западном фронте возникла передышка. Советское командование использовало её для сильного удара по Ельне (там был выступ в пользу немцев). Часть, где был наш дед, видимо, стояла в обороне южнее этого выступа и в том наступлении участия не принимала. Красная Армия разбила немцев в районе Ельни, и фашистам нужно было время на перегруппировку сил для удара в район Москвы. Наш фронт был в то время ещё слаб. Части, занимавшие его, были сильно измотаны в предыдущих боях, имели некомплект в личном составе, технике и вооружениях. И хотя был создан сплошной фронт, но войска, занимавшие его, не имели достаточной плотности.
Гитлеровское наступление на Москву началось севернее и южнее того участка, где был дед. Да, они слышали канонаду, видели пролетавшие гитлеровские самолёты, испытали на себе потерю связи со штабом полка. Командир посылал в тыл гонцов, но те не возвращались. Немцы же не предпринимали на этом участке каких-либо наступательных действий. В начале октября 1941 года часть попала в окружение. Вот как сам дед вспоминал об этом:
"Вернулся один из посланных в штаб. Говорит, в тылу - немцы. Лейтенант его застрелил, объявив трусом и паникёром. Выслали связных к соседям. А их нет, они снялись ещё ночью и ушли. Бросили окопы и ушли в тыл, никого не предупредив. Утро было серое, накрапывал дождь. Приходит связной, опять говорит про немцев. Лейтенант вновь схватился за пистолет. Но этот солдат уже был с нами в боях, его знали. Все, кто был на КП роты, заступились за него. Лейтенант испугался, что мы его убьём, и отменил самосуд. А через некоторое время сам ушёл в штаб батальона, и мы его больше никогда не видели.
К обеду погодка разгулялась. Дождь перестал. Прибегает боец с правого фланга, кричит: "Немцы по позиции бродят!" Старшина приказал мне с тремя бойцами идти туда. Пошли по траншее. Видим, действительно по позиции у соседей бродят какие-то фигуры, доносится чужая речь. Немцы, видимо, увидели нас, стали кричать: "Рус, сдавайс! Ком, ком!" Мы вернулись к КП, доложили. Туда же стали стекаться бойцы с других участков обороны. Никто ничего не знал, все были напуганы. Тут со стороны немцев заиграла музыка, и русский диктор стал звать нас в плен. Старшина решил уходить в тыл. Собрались и отошли в лесок километрах в пяти от передовой. Лесок с одной стороны переходил в низменную заболоченную пойму какой-то не то речки, не то ручья. В это время по нашим окопам стали стрелять орудия, музыка и диктор смолкли. Решили идти на северо-восток вдоль болота.
Шли до ночи. Ночью услышали шум моторов и скоро увидели сквозь деревья дорогу, по которой ехали тягачи с орудиями и машины. Немцы даже фар не гасили. Все наши были подавлены. В темноте залегли под деревьями спать. Светало, и нас растолкали. На дороге было пусто. Быстро перебежали дорогу и двинулись лесом уже на восток. Погода стала пасмурная, все были невеселы. Стали перекликаться. Нас осталось 87 человек. Старшина был членом партии, собрал нас под кустом и устроил совещание. Решили идти на соединение с нашими частями. Меня он назначил в устной форме командовать временно взводом. Коммунистов нас было пятеро. Комсомольцев 24 человека. Во взводе у меня оказалось 27 человек. У всех были винтовки, 10 гранат-лимонок и одна противотанковая, больше 600 патронов. Была и кое-какая еда. А вот противогазов, сапёрных лопат почти ни у кого не было - всё бросили, чтобы легче было идти. Из крупного имущества вообще ничего не оказалось. Бросили многие и каски. Стали мы со взводом арьергардом.
Из леса вышли в поле, виднелась деревня. Оттуда внезапно по нам ударили из пулемётов и миномётов. Мой взвод рассеялся по полю. Я бежал, сколько было сил, потом упал. Из деревни выехали немцы на мотоциклах, поехали к нам. Кто-то заорал: "Погибли, братцы!" - вскочило несколько человек и побежало. Их тут же срезали из пулемётов с мотоциклов. Миномёты уже не стреляли. Зато то тут, то там стали стрелять по мотоциклам из винтовок. Немцы остановились, началась перестрелка. Услышал крик старшины: "Отползайте на юг, там овраг". Стал переползать, отстреливаясь. Немцы нас вновь обстреляли из миномётов, но неудачно. Мины рвались между нами и мотоциклистами. Поняв, что прицельного огня из пулемётов по нам сейчас не может быть, я заорал отделению, чтобы бежали к оврагу. Вскочил и бегом кинулся к нему. Пули свистели вокруг, но до оврага нас целёхонькими добежало человек 20. Тут же залегли и стали стрелять по мотоциклистам. С поля продолжали выползать бойцы. От них узнали, что старшина убит.
Немцы стали перебежками приближаться. Миномётный обстрел прекратился. Стали слышны жалобы, что кончаются патроны. Пришлось отходить по оврагу. Из оврага вышли к какой-то речушке, перешли её вброд. Стрельба стихла, пошли вдоль речушки вверх по течению. Вошли в небольшую рощу. Тут попали под артобстрел. Били, видимо, орудия крупного калибра. От взрывов валились деревья. Стоял запах сгоревшего тола, на глазах у всех выступили слёзы, трудно было дышать. Бросились назад к речке. Пошли по ней вниз по течению. Обстрел прекратился. Решил на свой страх вернуться. Спросил, кто пойдёт со мной. Человек десять согласились. Взяли четверых тяжелораненных, понесли их на себе. Прошли покорёженную рощу, никто не стрелял. Из рощи увидели за полем лес. Пошли туда. Опять стали стрелять орудия, но снаряды рвались позади нас. Добрели до леса. Присели, сосчитал бойцов. С ранеными нас было 16 человек. Куда делись остальные, не знаю.
Смеркалось, но мы пошли через лес на восток. Вдруг услышал крики: "Наши!" Нас обступили красноармейцы, стали расспрашивать: кто мы, откуда. Подошёл какой-то командир, проверил у меня документы, посветив на них фонариком. Приказал располагаться под деревьями, огня не разводить, курить только под шинелью. А шинелей-то у нас не было. Легли спать на земле, прижавшись друг к другу. Утром я пошел по лесу искать лазарет. Раненых нужно было куда-то сдать. В лесу стояли машины, сновали люди. Увидел батальонного комиссара, доложился ему. Он приказал подать сведения о людях и оружии. Вернулся к своим, а там всего пятеро осталось. Оказывается, пока я ходил, какие-то люди рядом стали заводить машину. Ну и погрузили на неё раненых, сели, кто мог, сами и уехали. Пошёл с докладом к комиссару. А там уже тоже все машины уехали. Бродят туда-сюда люди, и никто ничего не знает. Но увидел, что дымит кухня, подошёл к ней. Повар всем наливал супу сколько хочешь. Все продукты ему приказали сварить и раздать бойцам. Увидел у него на кухне большой котелок, стал его просить. Он дал, налил его до краёв супом, достал пять буханок хлеба, насыпал целую пилотку соли и велел прийти ещё. "Мы всё равно в окружении, так не бросать же немцам", - сказал он. Тут я понял, что мы из одного окружения попали в другое.
Вернулся к своим бойцам. Поели. Стали чистить оружие (у нас на шестерых оказалось восемь винтовок, почти 150 патронов, две лимонки и одна противотанковая граната). Пошёл отнести котелок. Повар ломал кухню. Людей вокруг было уже очень мало. Повара звали, как и меня, Михаилом. Он дал мне ящик рыбных консервов и несколько пачек махорки, больше у него уже ничего не было. Решили идти вместе. Когда подошли к бойцам, где-то послышалась сильная ружейная стрельба. Пошли всемером по лесу. К нам стали присоединяться бойцы. Вышли на просёлочную дорогу, пошли по ней. Стрельба вдруг приблизилась, и из леса к нам побежали люди. "Назад! Там немцы!" - кричали они. Мы побежали в сторону от дороги в лес. Но он вдруг кончился, и мы оказались на опушке. Вдоль опушки пошли на северо-восток, вышли к какой-то переправе. Мостик через речку был разрушен, и возле него стояло много машин. И никого. Стали лазить по машинам, они все были выведены из строя (шины проколоты, баки продырявлены). Нашли несколько винтовок, каски, ящики со шрифтами.
Перешли речку, она была неширокая, но местами по горло. Побрели по дороге на юго-восток. Вдруг послышался вой самолётов, все бросились врассыпную по кустам. Два немецких самолёта пронеслись над дорогой и обстреляли нас из пулемётов. К счастью, никто не пострадал; впереди показалась деревня. Люди в ней куда-то попрятались, и мы прошли сквозь неё, никого не увидев. Шли по дороге. Пришли в другую деревню. Там застали каких-то артиллеристов. Пушек у них не было, зато был командир. Он ходил пьяный по деревне, орал на всех. Артиллеристы сели на лошадей и поехали. Мы потащились за ними. Уже ночью добрели до какого-то леса. Там было много людей. Легли спать, поев кильки. Утром к нам подошел какой-то майор. Приказал построиться. В лесу собралось нас около трёх тысяч человек. Ели и спали на земле. Многие были ранены (с повязками). Были и командиры. Там стояли целый день. Видел много неприглядного. Командиры срезали с петлиц знаки отличия, а комиссары звёзды с рукавов. Правда, один батальонный комиссар ходил в форме с медалями "ХХ лет РККА" и "За боевые заслуги". Говорили, что он был на финской. Он приказал вечером нам всем двигаться за ним.
Шли всю ночь по лесу и разбрелись. К утру нас и половины не осталось. Объявили привал в какой-то роще. Над нами пролетали немецкие самолёты, не бомбили, а кидали листовки. На одной стороне листовки было напечатано, как нужно вредить военное имущество , призывали убивать командиров и политработников, а на другой значилось, что эта листовка является пропуском в плен. Были и листовки, где изображалась карта немецкого наступления (там значилось, что они уже взяли Ленинград, Ростов и Крым), и было напечатано, что в плен сдался уже сын Сталина. Многие набрали этих листовок для естественных надобностей, ведь бумаги у нас не было. На привале кто-то жёг какие-то бумаги, закапывали документы. Снова двинулись вперёд. Некоторые отставали якобы по своим делам и больше не возвращались. Их никто не ждал и не искал. К вечеру нас осталось всего несколько сот человек. Остальные, видимо, дезертировали. Заночевали в лесу. Утром доели последние консервы и двинулись в путь. Вышли из леса к деревне. Остановились на отдых. Ко мне подошел повар и сказал: "Надо уходить. Немцы, они тоже деревни любят". Подошел я к командиру, а он - тот самый артиллерист, опять выпивает. Ругает нас, пехоту, что драпаем. Прошу у него карту, посмотреть, где мы, а в ответ мат. Тут вышел из хаты комиссар, приказал моей группе идти в караул за деревню Если немцы появятся, связать их боем и задержать, пока все не уйдут. Приказал дать нам ручной пулемёт. Пулемётчика я нашёл, тот с радостью отдал мне "дегтярёва" и два диска к нему, а идти с нами отказался.
Вернулся я к своим бойцам. А повар уже ушёл. Умён он был, Миша Лукьянов, может, и жив остался. Из нас же остались в живых немногие. Походил по хатам, насобирал бойцов двадцать, и пошли мы в дозор. Вышли из деревни, прошли километра два по дороге, а рядом на холме стоит кладбище, поросшее лесом. Место хоть и жуткое, но красивое, мне показалось. Как раз немного солнце выглянуло из-за туч. Расположились между могилками; кто-то пошутил, что вот, мол, и схоронились. Лежим, смотрим вокруг. Денёк осенний, а солнечный выдался. Гудят где-то самолёты, вдруг слышим гул моторов, и сразу в деревне стрельба поднялась. Да такая, что мы все подскочили: смотрим туда. А со стороны лесочка во фланг к деревне танки уже ползут, и пехота вокруг них мелькает. Ухнули танковые пушки - в деревне взрывы, пожар. И наши с деревни бегут в нашу сторону. Глядь, а и с другого фланга немцы к деревне бегут. Видать, немецкая пехота обошла, и с трёх сторон они нас обжимают. Ну, думаю, значит, и от нас сейчас попрут. И точно. Ползут по дорожке мимо кладбища два их танка. На танках пехота сидит, смеются. На кладбище, т.е. на нас внимания не обращают. Ну мы тут их с танков пулемётом и смели. Танки встали, башни развернули и давай бить по кладбищу. Аж кресты с могил полетели. Хорошо, хоть, что мы с краю лежали, а они всё по центру бить норовили. Мы лежим, не стреляем. Кто-то говорит рядом: "Уходить надо!" А как уйдёшь? В деревне стрельба и взрывы всё не прекращаются. Тут по дороге стали выползать те танки, что от леса шли. Пехота от них отстала, и они тоже по кладбищу ударили. Танков девять молотят по нам и молотят. Лежу между могил и думаю: сколько же у них снарядов-то в запасе? Постепенно стрельба стала стихать. Танки стали поворачивать и уползать к деревне. Но три танка остались. Нет-нет, да и выстрелят. Мы стали отползать. Уползли на другой конец кладбища, а там видим: немцы со стороны деревни идут. Человек сто. Видимо, нас добивать идут. Стали они по склону подниматься. И понял я, что для нас единственный шанс спастись, это подпустить их поближе и вдарить. А если побежим к лесу, то нас с танков расстреляют, или эти же немцы положат. Идут они, постепенно расходясь в цепь, но нас не видят. Идут в полный рост, беспечно, думают, что живых уже нас на кладбище нет. Два офицера среди них тащатся, о чём-то между собой переговариваются. И с танков не стреляют, наоборот, что-то им кричат. Вот танки взревели и объезжают кладбище. Теперь они ползут по склону между нами и лесом, навстречу цепи. Люки открыты, из них торчат головы. Что-то орут друг другу. Тихо окликаю бойцов. Один с противотанковой гранатой пополз к танкам. Сменили диск у пулемёта, вставили обоймы в винтовки. Сняли гранаты, приготовились.
Из деревни слышны отдельные выстрелы, там что-то горит, моторы немецкие гудят. А уже рядом - лица их видать. Танки встали. И тут мы ударили. Диск у пулемёта расстреляли в минуту. Швырнули гранаты, грянул нестройный залп, и мы рванули к танкам. А один уже горит. Молодец боец оказался, Маслов его фамилия была. Подбил. Кто-то подстрелил немца в люке другого танка. Тот висит на броне. А пулемётчик их в нас стрелять не может. Мы между их цепью и танком пробежали и схватились с танкистами из подбитого танка. Их трое с пистолетами выскочило из-за уцелевшего танка. Чего-то орут. Всех положили. А цепь немецкая смешалась. Кого-то мы убили, кто-то залёг, кто-то побежал. Проскочили мы мимо танка и - к лесу. Добежали без потерь, лишь у самого леса по нам стали стрелять, но пули прошли все высоко. Вломились в лес и бежали, пока силы были, потом попадали и лежали, пока не отдышались. Сзади было тихо. Двинулись по лесу на восток. Было нас 17 человек. Среди нас четверо были ранены, но легко: осколками, кого в руку, кого в плечо, или лицо задело. Перевязали раненых. Шли несколько дней. Гранат у нас не было. На всех было одиннадцать винтовок, патронов - по полторы обоймы на винтовку. Остальное оружие бросили на поле боя. Конечно, кто-то мог нас обвинить в том, что мы отступили, бросив оружие. Но оставшись там, мы бы все погибли, а это было, по моим понятиям, лишь на пользу врагу. А живые мы были немцам гораздо опаснее, ведь мы имели опыт и хотели с ними дальше воевать. А о плене среди нас семнадцати никто тогда не думал. Наоборот, были уверены, что встреться нам немцы - примем бой. Шли полуголодные (ели какие-то грибы, посыпая их солью, убили несколько птиц и сварили их - у нас был один котелок); холодовали - на всех была одна шинель. Но при всём трагизме нашего положения почему-то никто не думал, что войну мы проиграли. Наоборот, победа над немцами казалась для нас очевидной. Видимо, летние бои приучили нас к мысли, что, сдерживая немцев, мы даём возможность стране провести мобилизацию, перестроить промышленность, собрать силы для сокрушения врага. Так, видимо, и было".
В следующем письме постараюсь продолжить рассказ о нашем деде. Напиши, что ты думаешь об этом.