...Телефон издал длинную пронзительную трель, нарушившую уютную тишину рабочего кабинета. Офицер, сидевший за большим столом, выверенным движением положил на край письменного прибора ручку. Перевернул лежавший перед ним лист бумаги чистой стороной вверх. Прерывая третий звонок, поднял трубку.
- Майор Плаксин. Слушаю Вас... - Товарищ майор, Засекаев. Я забрал заключение судмедэксперта по делу гражданки Пинсон. Он пишет, что смерть наступила в период от пяти тридцати до шести тридцати. Судя по разбросу частиц пороха и ожогам на одежде, один раз стреляли в упор - в область сердца, а уже вторым в голову добили. Пули девять миллиметров. По гильзам видно, что стреляли из немецкого пистолета. Андрей Аркадьевич предполагает, что это "Вальтер" или "Парабеллум".
- Результаты опроса соседей какие-нибудь есть?
- Мы вместе с участковым опрос проводили. Но результатов нет. Как всегда никто и ничего. Люди запуганы. Боятся лишнего слова сказать.
- Вот это - наша беда. Не верят, что Советская власть их защищает. Отсюда у бандитов и наглость - от веры в безнаказанность. Бывшую хозяйку нашли?
- Никак нет. Ищем. Всем участковым доведена ориентировка. Дежурному транспортной милиции направлена телефонограмма.
- Проанализируйте данные по соседям. Ищите зацепку - побуждающую к сотрудничеству. На "бывших в оккупации" особое внимание. С ними поговорите ещё раз. Вызовите сюда, к нам. Обратите внимание на женщин. Женщины с детьми знают друг о друге если не всё, то очень многое.
- И ещё. Судя по второму выстрелу в голову, стрелявший имеет опыт расстрелов.
- Методы воздействия я могу разнообразить?
- Ч-Т-О!!! Ты одурел? - Плаксин рывком поднялся со стула и заговорил в полный голос злыми рублеными фразами: - Где здесь упирающиеся враги народа, затягивающие следствие? С бабами воевать собрался потомок парнокопытного? Ещё один такой вопрос и поедешь "кумом" на Камчатку! Говорить, разговаривать, убеждать, добиваться симпатии! Ни один волос, повторяю для таких как ты, ни один волос у них не должен упасть с головы! Это наши люди, мы их ЗАЩИЩАЕМ! У тебя времени не хватает - спи меньше, но авторитет "органов" подрывать не смей! Каждый удар свидетеля обернется десятком пуль в нас и в наших сотрудников!
Ты меня хорошо понял?
- Так точно товарищ майор!
Трубка, брошенная в злости, свалилась с рычагов и разразилась серией недовольных: "ту-ту-ту"....
Начальник оперативного отдела несколько секунд постоял, опершись на стол кулаками, гася вспышку раздражения.
"Вот где только набрали таких идиотов? Для них любой попавший в область интересов "органов" - враг. Свидетель, очевидец - из всех выбить, выжать, принудить.... Враги, кругом враги. А где же друзья, союзники, помощники? Для кого мы работаем? Для самих себя что ли? Идиот!"
Что бы сбросить негодование на подчиненного, Павел начал ходить по кабинету.
Он делал небольшой шаг, выставляя ногу на пятку и незначительно приседая на другую. Медленно переносил на выставленную ногу центр тяжести. И снова на пятку.
Таким образом, Плаксин решал две задачи: хоть как-то "поддерживал форму" и освобождал голову от эмоций.
Пятнадцать шагов до крашеной в синий цвет двери. Пятнадцать шагов до стоящего в противоположном углу высокого двухэтажного сейфа. Сейф примерно на четверть перекрывал окно с решеткой. В закуточке на подоконнике, прикрытые газетой, скрывались пара стаканов в подстаканниках, маленькая сахарница. Пайковый хлеб был завернут в чистое полотенце. Там же нашлось место для зеркальца, золлингеновской трофейной бритвы и кусочка мыла.
Плаксин втайне гордился своим "шикарным" кабинетом. Паркетный пол, натертый мастикой, зеленая с орнаментом ковровая дорожка. На большом диване, обтянутом коричневой кожей, он мог поспать, укрывшись шинелью. После всех недосыпов Великой войны, ночевок на земле, на нарах блиндажей, на голых полах чудом уцелевших домов - сон в комнате с центральным отоплением казался, чуть ли не волшебством, заслуженной наградой.
Карта с обстановкой, прикрытая занавеской, портрет товарища Сталина, большой крытый сукном письменный стол - привычный рабочий антураж.
Павел Панкратович сделал установленную для себя норму "не менее пяти" проходов - дверь-сейф. Выкинул из головы чрезмерное рвение подчиненного и подойдя к окну, открыл форточку и закурил.
Холодный воздух с улицы ворвался в кабинет вместе с городским шумом: гудками машин, разноголосым людским говором, шорохом ветвей...
-Р-р-аз, р-р-аз! Р-р-аз, два, три! - перекрывал всех голосистый сверхсрочник, ведущий куда-то взвод новобранцев.
Бумкнул упавший где-то тяжёлый груз и на полгорода раздался истошный вопль:
- Падла! ... ... ... ! ... ... убью ...!
Ритмичные стуки стройки заглушили отчаянный мат.
Город жил мирной жизнью. Город строился и убирал развалины. А здесь, в этом здании война продолжалась. Здесь были убитые и раненные, велись наступления и атаки. Противник контратаковал - и порой имел успех. Как в "деле Пинсон". Теперь по Б. пойдут шепотки о том, что бандиты за "своих" мстят. И мстят смертельно. Обычная бытовая склока приобрела совсем не нужную политическую окраску. И теперь придется думать, что противопоставить врагу.
Майор потер уставшие глаза, лицо, затылок и сел за стол. В рабочем блокноте появилась карандашная запись:
"- месть?
- второй в голову?!"
Ассоциация появилась как всегда внезапно...
Август сорок четвертого в Румынии выдался жарким во всех смыслах. Солнечные лучи давили на человека как маленький пресс. Передвижения массы войск подняли невообразимые тучи пыли. Всё время хотелось пить.
...Жарко. Очень жарко. Округлые холмы, поросшие темно-зеленой порослью. Холодное прозрачной голубизной небо. На фоне деревьев игрушечные беленые хатки с соломенной крышей. По чаше долины вьется желтой песчаной лентой проселок, обрамленный редкими свечами пирамидальных тополей.
Узкие полоски полей и виноградников, доходящих почти до обочины.
Вздымая за собой высокий пыльный шлейф, по дороге несется юркий армейский "виллис".
Отдел контрразведки "Смерш" Второго Украинского фронта сформировал несколько оперативных групп, с целью сбора архивов, картотек и прочих документов румынской разведки и их союзников-немцев.
Группе капитана Плаксина в составе его самого и лейтенанта Молчалина предстояло действовать в полосе наступления Шестой танковой армии. Малочисленность компенсировалась возможностью привлекать силы и средства строевых подразделений, прежде всего разведвзводов и рот.
Почти две недели танкисты провели в напряженной боевой работе: прорыв обороны противника, изнурительные марши по дневной жаре в раскаленных стальных машинах, ночами в темноте, внезапные стычки с засадами и контратакующим противником вымотали личный состав и потрепали технику. Бригаду отвели во второй эшелон и дали время на отдых и профилактику техники.
В эту бригаду они попали под вечер. Батальоны размещались по окраинам большого румынского села.
Второй взвод третьего батальона разместился на юго-западной окраине. "Тридцатьчетверки" загнали в крестьянские дворы. С помощью подручных средств замаскировали. Авиация противника активности уже не проявляла. Вот только опыт, который "ни пропить, не прогулять" - заставил спрятать технику "на всякий случай".
...Лешка Ковалев командир второго взвода пил. Пил, как не пил никогда в своей короткой двадцатилетней жизни. Винища в этой Румынии имелось много. Жратвы ни хрена не было, а бухла выше крыши. Винцо, взятое в ближайшей крестьянской хатке за пару плиток трофейного шоколада, оказалось дрянью. Хозяин - мужик в безрукавке из серии "в ней трое умерло", низко кланялся и нахваливал свой продукт. Из дикой смеси украинских, русских, румынских слов парни уловили слово "Каберне". То ли вино по-румынски так называлось, то ли сорт - они этим не слишком заморачивались.
Как выяснилось куркуль врал безбожно. Напиток оказался так себе. Кислый, слабенький - не чета привычным водке или самогону. А потому жидкость в канистре перевели в категорию "детский компот" - нормальному мужику бочку выпить и ни в одном глазу.
Радист и заряжающий подались к друзьям в соседний батальон, а Лешка с "мехом" Мишкой Евсеевым расположились под натянутыми плащ-палатками и пили.
"Компот", конечно не чета водке, но если выпить пару-тройку литров, свалит и крепкого мужика. А на краю кукурузного поля "сидели" парни двадцати лет. Ростом ниже среднего, ещё по-мальчишески узкоплечие, худощавые, с "армейским загаром": кисти и лицо. Босые белые ступни нежились на прохладной траве. Разношенные сапоги брошены в метре от газетки, служащей скатертью.
- Знаешь Мишка, я вот закрою глаза и вижу: закопченная труба, печь с осыпавшейся штукатуркой, куча обгорелых бревен вокруг, какая-то домашняя утварь, уцелевшая в огне. Сколько мы видели таких пожарищ? Сотни? Тысячи? Но вот представить что это конкретное пепелище - моя хата? Ну не могу никак. Вроде вижу, а через секунду оно все целое. Черная местами солома крыши, маленькие окна со ставнями, украшенными мальвами. Люпины перед домом, огражденные старым штакетником. По двору бродят куры. Собак "Борька" чешется перед будкой. Отец отбивает косу на чурбачке. Мамка вышла на порог и, приложив руку козырьком, высматривает что-то. Может меня? И что всего этого нет? Одно пожарище? Пришли какие-то сраные румыны
и спалили всё? Ну вот никак, никак не могу поверить!
И он потряс головой.
Дней за десять перед наступлением Лешке пришло письмо. Лизка Сидоренко из сельсовета ответила на его письма. Мол, так и так "Уважаемый геройский офицер РККА Алексей Нестерович Ковалев - нет больше вашей хаты, нет батьки и мамки, нет сестренки Настьки. В последние дни перед освобождением лютовали фашисты сильно. Вашу сестру заподозрили в распространении листовок "Совинформбюро". Когда румынские солдаты пришли её арестовывать - отец с топором встал на защиту дочки. И Нестера Игнатовича, и Софью Николаевну застрелили. Хозяйство порушили и пожгли. А Настю, сестру, вместе с Милой Зарембо и Таней Милошенко три дня мучили в комендатуре. Всех изнасиловали не по разу, а потом повесили. Вы уж там отомстите за родных, бейте гадов проклятых без всякой пощады".
Лешка стучал по земле кулаками, орал: "Суки! Суки!". Потом не один час пролежал в блиндаже, глядя в стену то сухими, то увлажнившимися глазами. Но горе потеснили командирские заботы. Бригада готовилась наступать, и на чувства времени не отводилось.
Что мог сказать командиру-приятелю Мишка, как утешить? Да и есть ли такие слова?
Они выпили ещё. Механик вспоминал марши последних дней, жаловался на то, как болят к концу дня руки натруженные рычагами, вспомнил, как ходил на занятия в школе механизации, дурацкие шалости учеников.
Лешка всё больше мрачнел, молча жевал сухую травинку, что-то обдумывая.
И вдруг тихие посиделки взорвались водоворотом дел и последствий.
По тропке вдоль огородика прошла девушка-румынка. Черная коса перекинута через плечо, Белая блузка с вышивкой по рукаву, из-под темной домотканой юбки белела полоска нижней. В руке узелок. Заметив сидевших танкистов, улыбнулась и, бросив "Буна Зива!" углубилась по меже в заросли кукурузы.
Лешка, не обувая сапоги, зацепил ремень с кобурой и широким шагом двинулся за ней следом.
Мишка, ранее не замечавший за командиром увлеченности женским полом, натянул сапоги без портянок и, взяв личное оружие, двинулся в ту же сторону.
Боевая машина "Т-34" бортовой 792, совершенная в своей смертоносности, осталась на солнце одинокая и непонимающая - она никогда ещё не оставалась вот так одна, без людей. Беспомощная и забытая. Она впервые в своей короткой жизни чувствовала страх.
Девушку, идущую неспешным шагом, Лешка догнал почти на краю поля. Румынка от испуга вскрикнула, когда её грубо схватили за плечо, поворачивая к себе. Густой перегар, почти безумные глаза молодого солдата заставили сжать руки в кулаки и прижать их к груди. Она замерла и то ли шептала, то ли тихо говорила раз за разом: "Ce vrei? Ce vrei? ".Чувства ей уже все объяснили, но голова отказывалась верить в происходящее не с кем-нибудь, а именно с ней. Сильные мужские руки схватили за ворот рубашки и оставляя на шее сзади багровый рубец рванули ткань. Старенькая материя разорвалась почти до пояса, обнажив большие белые груди. Девушка не глядя, ударила кулачками, пнула насильника коленом. Пьяный не удержался на ногах и сел, держа в руках здоровенный клок бывшей блузки. Воспользовавшись секундной заминкой, румынка рванула в заросли стеблей кукурузы.
Лешка себя уже не контролировал. Рванул из кобуры оружие и пару раз выстрелил в сторону беглянки.
Подбежавший Мишка помог командиру подняться. Тот смотрел на него мутным взглядом. С недоумением глянул на пистолет в руке, валяющийся на тропке кусок белой ткани грязно выругался, сообщил окружающему миру:
- А и ... с ней!
И покачиваясь, широко расставляя ноги, набычив шею, двинулся в сторону забытой на злые минуты верной боевой машины.
Утро было прекрасным. Редким по красоте. Его не портили гудящие в высоте "Пешки" и "Илы", под прикрытием истребителей, летящие штурмовать последние очаги сопротивления противника. Вонючий дым прогреваемых двигателей не мог перебить запах свежего молока и аромат сада, где за небольшим столиком Плаксин и начальник "Смерш" бригады подполковник Татауров согласовывали планы и сроки действий группы захвата.
Прибежавший из штаба посыльный прервал работу, и пока подполковник ходил, Паша получил возможность, расслабившись посидеть на солнышке в блаженном ничего ни делании и даже задремать.
Подполковник вернулся где-то через час: резким, злым, деловитым. Почти сразу за ним прибыли все остальные работники отдела "Смерш" бригады. Стало известно о чрезвычайном происшествии.
Утром на прием к командиру части пришел глава местной власти, в сопровождении пожилой пары. Накануне кто-то из танкистов пытался изнасиловать дочь крестьянина Попеску - Илону, а когда та вырвалась - её застрелил.
Бургомистр, одетый официально, как на королевский прием, высказывался с церемонностью посла. По его словам, преступление вызвало в селе массу пересудов и разговоров. По радио объявили, что Румыния и СССР теперь союзники. Во многих семьях мужчины служат в армии, которая сражается бок о бок с советскими солдатами против общего врага. И они верят в безопасность своих близких. Выразил надежду, что данный вопиющий случай получит надлежащую оценку со стороны командования, а он со своей стороны сделает всё, чтобы благожелательное отношение местных жителей к военнослужащим осталось неизменным.
Изумление у командования вызвал вопрос о компенсации пострадавшей семье. Но что с этих воспитанных буржуями темных крестьян возьмёшь? Они всё на деньги переводят. Даже смерть...
Визитеров заверили, что к виновным будут приняты самые строгие меры и отправили восвояси.
Теперь "смершевцам" в кратчайшие сроки предстояло найти виновного и передать под суд военного трибунала. Политработники и командиры также примут участие в расследовании, но там возможно скрытое противодействие: не все до конца правильно понимают приказы о недопущении мести и бесчинств к жителям территорий бывших фашистских союзников.
О том что "не все правильно понимают" Паша Плаксин догадался по недружелюбным взглядам особистов батальонов. Скорее всего, не будь здесь его, представителя вышестоящего органа - случай попытались бы замять.
Шел четвертый год войны. Боевого и прочего опыта офицерам и солдатам Красной Армии хватало. Уже к вечеру были установлены виновные: командир взвода лейтенант Ковалев и механик-водитель младший сержант Егоров. Их взяли под стражу. Провели следствие. Утром должно было состояться заседание военного трибунала.
...Подсудимых заперли в каком-то погребе. За дверью, спешно укрепленной досками, ходил часовой. Где-то, в районе рембата, порыкивал на регулировке танковый движок, гавкали собаки, играла гармошка, какой-то командир грозил отдать под трибунал нерадивого "хозяйственника": бригада жила обыденной жизнью большого воинского подразделения.
Звуки сюда в погреб доносились приглушёнными, смазанными расстоянием и стенами. В большую, шириной в целую ладонь, щель над дверями был виден черный бархат южного неба и яркие крупные звезды.
Через оставленное отверстие вливался аромат зреющего сада: яблок и тутовника, перебиваемый запахом махорки и сгоревшей соляры. Все это смешивалось с запахом земли, картошки и мышей - собственным запахом подземной кладовки.
Лешка в одной гимнастерке, без ремней сидел, прислонившись спиной к деревянному столбику-опоре. Смотрел на звезды и старался ни о чем не думать. "Подельник" Мишка вытирал не прошеные слёзы и предавался отчаянию. Лейтенанту было жалко без вины пострадавшего боевого друга и он как мог, старался того утешить:
- Мишка, кончай нюниться. Ни хрена тебе не сделают. Максимум дадут "штрафную роту". Там кровью искупишь, и все дела. На суде главное кайся и проси прощения. Вали всё на меня: мол, командир, и всё такое. Ты пытался меня остановить, но не успел. В трибунале тоже люди, они будут разбираться, а не сразу выносить приговор. Так что не ссы, поживешь ещё...
Он говорил ещё какие-то слова, сочинял "случаи", про которые якобы слышал. Мишка затих, а потом утомленный переживаниями и окрыленный зародившейся надеждой, засопел во сне, свернувшись на земляном полу "калачиком".
А Лешка смотрел на звезды и радовался, что "мех" уснул и можно смахивать влагу с глаз, не скрываясь, внутренне он почему-то был уверен: "штрафбат" ему не светит...
Юра Изотов, замполит батальона, примчался к начальнику политотдела, едва рассвело. Подполковник ещё спал, пришлось ждать. Потом был сначала тихий разговор за чаем: капитан рассказывал о письме лейтенанту из дома, о том какой Лешка Ковалев толковый командир, как его наметили на повышение... Когда перечисление заслуг не помогло, разговор перешел в ор с отборным матом и угрозами поставить их рядом перед трибуналом. Офицеры едва не сорвались в рукоприкладство. Капитан вышел из палатки политотдела с багровым лицом, потирая левую сторону груди, и на деревянных ногах ничего не видя по сторонам, пошел в свой батальон.
Трибунал заседал в крестьянской избе. Маленькие, немытые тысячу лет окошки, почти на ладонь от края, замазанные чем-то для тепла. Тем не менее, сквозь них ярко светит солнце, оставляя на земляном полу яркие теплые квадраты. Образа в углу с лампадкой, старинный сундук, приспособленный под скамью подсудимых. Стол со стульями военного трибунала бригады: председатель военюрист второго ранга Крашенинников, члены трибунала начальник политотдела подполковник Чимаев, начальник особого отдела "Смерш" подполковник Татауров.
За отдельным столом секретарь - начальник строевой части, черноволосый южанин из Евпатории лейтенант Игорь Гаранин.
...- Подсудимый Ковалев - Вам предоставляется последнее слово.
Лешка встал, выпрямился, уверенным открытым взглядом обвел сидящих перед ним:
- Граждане судьи Военного трибунала! Я совершил преступление. Куда стрелял - не видел. Попал случайно. Даже не думал, что попаду. Но за свои действия несу полную ответственность. Как советский офицер и как бывший комсомолец. Снисхождения я не прошу. Что заслужил, то и получу.
И сел. Откуда-то во рту у него появилась сухая травинка. Была у него такая привычка, когда напряжен и сосредоточен - жевать стебелек.
Мишка встал с заплаканным лицом, он так волновался, что не всегда можно было понять отдельные слова:
- Простите меня, я не знаю, как это получилось! Я не хотел! Там всё так быстро закрутилось. Кто же знал, что так будет. Не расстреливайте меня, пожалуйста, я готов кровью искупить свою вину. Пожалуйста!
Он хотел говорить ещё и ещё, чтобы граждане судьи поняли, прониклись его горем, его случайной бедой, но по знаку председательствующего конвойный положил ему руку на плечо и принудил сесть. Мишка никак не мог успокоиться, все порывался что-то добавить, но не сильный тычок в спину, заставил его замолчать и он смог только затравленным зверьком озираться по сторонам.
Приказ на построение бригады был отдан в пятнадцать тридцать. Девятьсот человек буквой "П" на лугу у околицы большого румынского села. Легкий ветерок сносит в сторону желтую, пыль поднятую сапогами идущих непривычных к строю танкистов. Кому-то повезло и их прикрывает слабенькая тень пирамидальных тополей, а подавляющему большинству офицеров и солдат в выгоревших и белесых от пота гимнастерках приходится стоически терпеть полуденный жар раскаленного солнца.
На "пустой" стороне стоят командир бригады, члены военного трибунала, шестеро конвойных из взвода охраны.
В паре метров от левого фланга прямой как жердь глава местной власти, с ним рядом пожилая пара -заплаканная женщина и мужчина с покрасневшими глазами, шмыгающий носом.
Настроение в шеренгах мрачное, угрюмое. Все уже знают причину столь редкого события - общего построения части.
- Равняйсь! Смирно! Равнение на средину! ...
...Вольно!
Передним видно и слышно всё, задним шеренгам хуже. До них порывы ветерка доносят не все, хотя и так всё понятно.
- "Именем Союза Советских... Военным трибуналом ... рассмотрено ... установлено... В последнем слове обвиняемые ... Постановляет: ..."
Строй затаил дыхание, носящиеся в вышине ласточки своим "чвирканием" мешает слушать, на них посматривают с ненавистью.
"Младшего сержанта Егорова Михаила ... лишить наград и воинских званий приговорить к двадцати пяти годам с заменой на ... в штрафной ...
"Штрафная рота! В штрафники!" - проносится вздох облегчения по неровным шеренгам, вытягивавшие головы, встававшие на цыпочки, облегченно опускаются, по строю проходит волна шепотков.
И снова окаменевшие ряды ловят каждый звук:
"Лейтенанта Ковалева Алексея ... приговорить к высшей мере наказания. Приговор привести в исполнение перед строем!"
Мишка без сил опустился на землю, по щекам текут слезы: "Жизнь!". Вспоминает о приятеле-командире и с испугом смотрит на него снизу вверх. Конвойный сильным движением вздергивает бывшего младшего сержанта на ноги и срывает с него погоны, второй в это время снимает погоны с бывшего лейтенанта.
Лешка стоит вытянувшись в струну. Бледный, с сжатыми губами, смотрит поверх голов, но есть в нем какая-то просветленность, как у человека с чистой совестью, честно выполнившим свой долг.
Все вдруг понимают - что за маленький окоп вырыт на краю кукурузного поля. Его видели, на него смотрели, но старались убедить сами себя, что это просто так, совпадение. И вот теперь все осознанно смотрят на могилу, где через несколько длинных минут будет лежать вот этот небритый в светлой гимнастерке и темных бриджах светловолосый мальчишка, жующий стебелек.
- Капитан Морозов! Привести приговор в исполнение!
Стоящий на правом флаге вместе с офицерами своего, второго батальона, "смершевец" не понимает прозвучавшую команду, он в недоумении смотрит на начальника особого отдела.
Тот, видя это, повторяет:
- Капитан Морозов! Привести приговор в исполнение!
Офицеры качнулись в стороны, образовав в плотном строю прогалину и с испугом, с жалостью, изумлением смотрят на высокого широкоплечего москвича. Наконец до капитана начинает "доходить" поставленная задача. Он оглядывается на соседей, смотрит на начальника и не двигается с места, словно надеясь, что про него забудут и поручат исполнение другому.
Широким стремительным шагом Татауров идет к строю. За руку выдергивает Морозова:
-Капитан Морозов! ... ... ... ты что ..., ...совсем? Я ПРИКАЗЫВАЮ! ... ... За невыполнение в боевой обстановке сам встанешь рядом! ......!
Русский "матерный" мешается с "командным".
Как механическая кукла идет "палач" под взглядом девятисот пар глаз. Приказ свят!
Лешка Ковалев выплюнул травинку. Снял гимнастерку, и подошел к краю могилы. Обвел строй глазами, посмотрел на вьющихся ласточек и стрижей.
- Простите меня братцы! - как-то по-старорежимному, но с подкупающей искренностью поклонился бригаде в пояс.
Душная вязкая тишина навалилась выгон. Казалось, никто не дышит. До самой последней шеренги донеслось это негромкое: "Простите меня братцы!".
Подошедший Морозов скомандовал:
-Кру-гом! На колени!
И когда Лешка опустился - выстрелил.
В оглушающей тишине бригада смотрела на идущего вслепую назад в строй капитана Морозова и скребущего по земле в агонии Лешку.
Кричал Татауров:
- Добей! Добей! - его некому было услышать. Тогда подполковник сам подскочил к умирающему, парой выстрелов прекратил мучения и носком сапога столкнул тело в могилу.
Очнувшийся комбриг бросил:
-Разойдись! - и первый, не оглядываясь летящим шагом, пошел в село.
Теплая свежесть южной ночи легла на хатки и домики. Мятежное спокойствие потрясенных танкистов. Собаки, чувствуя смертельный страх хозяев, позабивались в будки и молчали. Иногда прорывалось мычание и звяканье подойника, казавшееся громче выстрела.
...К вечеру капитан Василий Федорович Морозов был мертвецки пьян. Друзья упоили его, сохраняя для дальнейшей службы и жизни хорошего человека.
Не смотря на то, что во втором эшелоне "фронтовые сто грамм" были не положены, к вечеру у всех "было". И совсем не эта румынская моча. Пили, молча, не чокаясь. За кого? А надо ли пояснять?
В пять сорок две поступил приказ на выдвижение. Танки шли кратчайшим путем: заборы, сады, виноградники - все ранее оберегаемое - стало преодолеваемым препятствием.
Люди и животные не пострадали.
Капитан Морозов Василий Федорович, тридцати двух лет, русский, уроженец города Москвы верный воинской присяге был убит в бою в районе озера Балатон, вместе с пятью солдатами оставшись прикрывать отход ремонтного батальона при прорыве танков и пехоты противника.
Через много лет Павел Пантелеевич, заслуженный чекист, внутри себя перефразирует известную песню: