Аннотация: Змей, скрывающийся в глубинах Карпатских гор, проиграл схватку, но не оставил попыток освободиться. Теперь у него в союзниках - Хазарский каганат, и белым хорватам предстоит столкнуться с сильнейшим государством Восточной Европы...
1
Зима в устье Волги выдалась тёплой, но снег ещё лежал кое-где на высоких крышах Итиля и в глубине сточных канав, когда 11 адара 4559 года по иудейскому календарю, в преддверии радостного праздника Пурим, бек Обадия принимал в своём итильском дворце этельберов союзных хазарам племён.
Свет из узкого окошка падал через плечо бека на письменный стол, за которым он сидел. Ещё не высохшие чернила на пергаменте тускло поблескивали.
- Итак, друзья Израиля, - прозвучал в тишине мягкий, шелковистый голос Обадии, - вы помогли мне утвердить свою власть и своё право во всех пределах Хазарии от Днепра до Урала. Отныне и навсегда эти земли принадлежат Господу, богу Израиля, и будьте уверены, он не оставит своими благодеяниями тех, кто помог свершиться суду его над проклятым яз... нечестивцем Яхайтагом. Чего бы вы хотели попросить от меня, милостью господней правителя хазар, в награду за вашу помощь? Истинно говорю вам: даже если дочь мою в жёны попросите - получите.
"Конечно получим, ведь тогда наши дети будут считаться принадлежащими к твоему роду", - ехидно подумал Асай. Златокудрый и голубоглазый богатырь, христианин из древнего, ещё персидского по происхождению рода, занимавшего не последнее место в могущественном Сарирском царстве, чувствовал себя не в своей тарелке среди тенгриан и иудеев.
Кутлуг-хан, предводитель чёрных хазар, сидевший подле Асая, пошевелился, и в нос сарирцу пахнуло смесью конского пота с человеческим и прогорклым жиром. "Господи, помилуй", недовольно прошептал он, утыкаясь в надушенный платок.
- Мы ели соль с твоего меча, могущественный владыка, - сказал Кутлуг, поднимаясь со скамьи. Асай плотнее прижал платок к носу. Ответа за оскорбление он не боялся: низкорослый, тощий Кутлуг не продержался бы против него на ристалище и минуты.
- Верно, и вы были хорошими союзниками. Я не забыл, как вы прошли огнём и мечом по кочевьям Яхайтага, посеяв страх в душах его воинов. Продолжай.
- Мы взяли много добычи, и коней, и женщин, это верно. Но нас, чёрных хазар - акациров, савиров, огузов, барсилов - много, а степей, отведённых нам, не хватает. Оттого чахнут стада, и роды идут войной друг на друга за каждый источник воды. Мы хотели бы больше земли для привольного кочевья.
- Ты получишь её, - кивнул Обадия.
Благодарно поклонившись, Кутлуг сел. Бек перевёл взгляд на Юташа, хана мадьяр. Этот человек внушал Асаю больше симпатии: в кареглазом витязе чувствовалась примесь сарматской или аланской крови и культуры, как и во всём его народе. По крайней мере, они хотя бы мылись.
- Юташ, твои мадьяры первыми вступили в бой с Яхайтагом и оттого больше всех пострадали. Чего хочешь ты в награду за это?
- Одни говорят, что сила народа - в мечах, которые держат его воины, и они правы. Другие - что сила в привольных кочевьях, где могут пастись кони; правы и они. Но трижды правы те, кто говорит, что сила народа - в женщинах. Ибо к чему мечи, если ими некого защищать? К чему земли, и табуны, и богатства, если никто не родит людей, что их унаследуют? Или - я даже не знаю, что хуже - родит слабых воинов, что потеряют всё, с таким трудом завоёванное отцами? В последнее время у нас рождается мало сильных женщин, что могут стать матерями великих воинов. Потому мы хотели бы попросить десять тысяч женщин для нашего племени.
- Мудры слова твои, однако же многого ты просишь - и всё же я обещал не отказывать вам, дорогие союзники, и в самой большой просьбе. Будет, как ты хочешь.
- Асай.
Взгляды серирца и иудея встретились - голубые глаза с чёрными. Асай отнял платок от носа, горделиво выпрямился, но остался сидеть. Будь Обадия тысячу раз беком Хазарии - хотя этот титул и достался ему в жестокой гражданской войне против старой хазарской знати, исповедовавшей тенгрианство и выступавшей против набирающих силу рахдонитских купцов-иудеев - он был всего лишь потомком высоко поднявшегося Булана, сына рабыни. "Когда мои предки пришли в Сарир послами от шахиншаха Бахрана, твои в лучшем случае торговали мясом на константинопольском рынке, Обадия. Не дождёшься".
- Ты горд и силён, Асай, как и весь твой род. Последний островок знати могущественной и просвещённой Персии, не залитый арабским морем... кто знал, что из маленького ростка, оставленного в кавказских горах, в окружении диких нахов и аварцев расцветёт столь могучее древо? Просителями вы пришли ко мне, стеснённые нуждой, которую наложила на вас арабская дань. Ты показал, что можешь быть верным и могучим союзником, когда схватился один с тремя сыновьями Яхайтага и поверг их всех. Я знаю, чего попросишь ты, но всё же дам тебе слово.
- Благодарю, просвещённый Обадия. Да, поистине, ты знаешь, чего я попрошу, потому что я уже говорил тебе об этом год назад, когда пришёл к тебе в Итиль и ты только готовился выступить против бунтовщика Яхайтага. Дай нам войска, чтобы мы могли выступить против арабов, требующих от нас высылать в Дербент рабов и зерно. Прогнав арабов из Дербента, ты обретёшь торговый город, а мы - свободу.
- Да будет так. Итак, друзья мои и бога Израилева, я выслушал просьбы ваши, и сейчас я, кажется, знаю, каким образом я исполню их. Поглядите сюда!
Обадия поднялся из-за стола. Мягко ступая по пушистому туранскому ковру, подошёл к стене, украшенной искусной мозаикой. Асаю уже доводилось видеть её, когда он был в Итиле в первый раз; для Кутлуга и Юташа она, кажется, была в диковинку.
Чёрный хазарин и мадьяр во все глаза таращились на синие ленты рек, сбегавших в Гирканское и Чёрное моря, на коричневые массивы гор, на миниатюрные города, столь мастерски выделанные, что казались крошечными копиями настоящих. Будто орёл с высоты своего полёта увидел всё это и запечатлел в разноцветных камешках на стене.
На запад от цепочки крепостей, тянувшейся наискось от верховьев Волги к месту, где Сула впадает в Днепр, располагались племена дикарей-славян. Асай знал о них только то, что некоторые из славян - вятичи, северяне, поляне - платят дань хазарам. Ах да, вроде бы они жестокие язычники, поклоняющиеся дубам, сжигающие жён после смерти мужей и пожирающие сердца убитых врагов.
Рука Обадии указала на земли, лежавшие на север от Дуная, там, где широкой буквой "С" выгибалась дуга Карпатских гор.
- Здесь вы обретёте то, что ищете! Славяне, живущие здесь, - жалкий, трусливый и убогий народ. Они происходят от Хама, потомка Ноя, на которого легло проклятие господне. Их земли обильны и обширны - твой народ никогда не будет нуждаться, Кутлуг. Их жёны красивы и сильны, не чета своим жалким мужьям - твои люди станут им куда более подходящей парой, Юташ, к тому же славянки рождены для рабства и оттого покорней овечек. Нам отныне дана всякая власть над ними, и мы говорим вам - идите и возьмите. С вами пойдёт кундур-хакан Йехезкель, который поможет взять их крепости и проследит, чтобы вам не причинили зла по пути.
Глаза кочевничьих вождей загорелись. Кажется, они уже грезили сочными лугами и светловолосыми женщинами славянской земли.
- Жалкие славяне, говоришь? Рождены для рабства? Скажи, не те ли славяне разгромили тархана Иехонию шесть лет назад так, что вернулся лишь каждый десятый? И я не пойму, как бы это помогло моему народу. Нам нужна помощь в нашей земле, а не завоевательная война в чужой, да ещё на другом краю Ойкумены, - сказал Асай.
- Пусть они разгромили Иехонию, но я погляжу, что они сделают против десяти тысяч всадников и множества пеших воинов Кутлуга сына Шадрая! - захохотал чернохазарский хан. - Поистине царский подарок сделал ты нам, Обадия!
- Мы давно присматривались к славянским землям, - задумчиво произнёс Юташ. - И сейчас, когда они ослаблены после тяжёлой войны с Хазарией и расколоты междоусобицами... Да, мы принимаем твой дар, Обадия. Единственным, что остановило бы нас от нападения на славян - их земли далеко, и мы потеряли бы множество воинов в стычках с другими племенами по дороге. Но под защитой тарханова войска мы ничего не боимся.
Асай недовольно глядел на Обадию. Заметив это, бек ухмыльнулся.
- Тогда вы свободны, доблестные Кутлуг и Юташ. Идите к своим народам и скажите им, чтобы были готовы к началу месяца нисан. К середине весны мы выступим. Асай, останься, нам нужно поговорить наедине.
Сарирец откинулся на спинку скамьи, облокотившись на неё руками. Эльтеберы вышли, и он вздохнул свободней. Но возмущение поднималось в его душе всё сильнее. Не настолько слабы славяне, как это говорит Обадия, иначе границы Хазарии и королевства франков уже соприкоснулись бы где-нибудь в верховьях Днестра. Судя по всему, бек просто хочет вышвырнуть слишком буйных и могучих союзников куда подальше. Или расселятся там, или головы сложат - всё хлеб. Но Сарир так и не получил никаких гарантий помощи, хотя именно таковы были условия союза: авараншах помогает дому Булана и стоящим за ним радхонитам сломить сопротивление старой хазарской знати в обмен на помощь деньгами и войском. Верно говорят: "не верь иудеям, даже дары приносящим".
Обадия открыл окно, впуская в комнату свежий волжский воздух.
- Наконец-то эти вшивые дикари ушли, и я могу проветрить комнату, а заодно поговорить как подобает с цивилизованным человеком, - улыбнулся бек.
"Как только ушли, сразу превратились из дорогих союзников во вшивых дикарей. Не то чтобы моё мнение о них как-то отличалось, но ты бы не выдавал своего лицемерия так явно, Обадия".
- И всё же мне интересно: получим ли мы помощь против арабов? Ту помощь, которую ты, Обадия, обещал год назад?
- Ты юн и нетерпелив, посланник авараншаха. Но всему своё время. Для начала - поход против славян, и понадобится твоя сарирская конница.
- Мы не сделаем ни шагу, пока над Дербентом реют чёрные флаги магометан!
- Ну что ты как ребёнок, - улыбнулся Обадия, протягивая Асаю документ, лежавший у него на столе.
Сарирец взял пергамент в руки. Это было письмо, предназначенное Шломо бен Йехуде, главе сообщества радхонитов Хумраджа, столицы авараншаха, написанное на двух языках: иврите и персидском. В нём радхониты Итиля поручались за своих добрых друзей, род сарирских владык, и предписывали выдать им сто тысяч динаров беспроцентного займа. Письмо было заверено подписями Обадии и тринадцати крупнейших купцов Итиля.
Асай просиял. Обадия глядел на него, улыбаясь: сарирец почувствал укол совести. Как он мог не поверить этому прекрасному человеку? Он дал вчетверо больше, чем просил авараншах, на условиях, о которых можно было только мечтать... На эти деньги сарирская знать усилит крепости, наймёт лучших наёмников Ойкумены, может, даже перекупит пару-тройку арабских эмиров, чтобы подняли мятеж где-нибудь в закоулках Халифата, чтобы Аббасиды распылили силы. Сарир будет свободен!
- Мы также пришлём на помощь вам силы, десять тысяч лучших воинов или даже больше, - сказал Обадия. Но с войсками придётся повременить: славянская граница неспокойна. Как только мы усмирим их и расселим наших союзников на их землях, чтобы быть уверенными...
- Мы поможем тебе усмирить славян, Обадия! - воскликнул Асай. Вся былая неприязнь к беку исчезла, как снег под светлыми лучами солнца, сменившись горячей благодарностью к могущественному спасителю его родины.
- Отрадно слышать, - улыбка бека стала ещё шире. - Изо всех славянских племён только у белых хорватов есть конница. Но что она против витязей Сарира, у которых даже кони закованы в сталь? Вы отлично показали себя против Яхайтага - истинные воители, неуязвимые для мечей и стрел, настоящие боги войны! С вами мы раздавим варваров, как букашек. А потом - на Дербент, и пусть трепещат арабы, когда рати Сарира и Хазарии подойдут к их твердыне.
- Да будет так, - Асай поднялся, протягивая Обадии руку. Бек крепко пожал её.
- Теперь иди, юный Асай, и насладись вместе со своими воинами всеми радостями Итиля. Близится светлый Пурим, день избавления, и хоть ты и не нашей веры, но мы всё же приглашаем тебя разделить с нами его радости: каждому из твоих людей будет выплачено по десять золотых сверх жалованья. Веселитесь, празднуйте победу - а после новый поход!
Асай вышел - нет, чуть не вылетел из кабинета Обадии, едва не стукнувшись лбом о притолоку. Бек проводил его взором.
- Поистине, гои - стадо баранов, даже этот сарирец, который показался мне умнее прочих. Не так ли, Йехезкель?
Из-за фальшивой стены, закрытой ковром, вышел человек, весь закутанный в чёрное. В руках у него был посох красного дерева, извивающийся подобно змее. На бледном лице Йехезкеля жили лишь глаза - серые, унаследованные им от сарматских предков по отцовой линии. Но не удаль и лихая отвага горели в них, а алчность и жестокость.
- Истинно так, Обадия, - произнёс человек. - Гоям суждено служить нам и нашим целям. Так было, есть и будет.
- Как твоё гадание?
- Внутренности пленников предсказали исключительно благоприятный исход. Как, собственно, и перед твоим боем с Яхайтагом, да будет он проклят подобно Аману. Великий Змей не лжёт. Он дал тебе сил помрачить мозг мятежного Яхайтага, чтобы тот распылил свои силы и плюнул на известия о том, что огузы заходят к нему с тыла. Не поможет ли во сто крат он походу, который освободит его во славу Бога Израилева?
- Бога Израилева... всё же знаешь, Йехезкель, я иногда думаю, правильно ли мы поступили, доверившись Змею. Не он ли искусил Адама и Еву в Эдеме? Так как знать, выполняем ли мы по-прежнему волю Бога, если мы служим, быть может, его врагу?
- Я думаю, если он враг язычникам, то друг нам, - ответил Йехезкель. - И множество мудрецов из домов собраний, наверное, поддержали бы нас, даже знай они всю правду. Ведь дарованное его силой они, как и весь народ, воспринимают за чудо от Господа, а значит, это укрепляет как веру в него, так и могущество Израиля.
- Ты умеешь усмирять сомнения, Йехезкель. Молю Господа, чтобы ты был прав, - ответил Обадия, осторожно выбирая слова. Признаться, он и сам иногда побаивался могучего сверхъестественного союзника, открывшегося ему и его сподвижникам. Но перспективы, которые открывал тот перед Хазарией, были слишком заманчивы.
2
Много воды утекло с тех пор, как Буривой и выжившие варяги вернулись в Стольское. Теперь Нелюб отправился княжьим мечником в какой-то погост у моравской границы, а ободрич, за заслуги произведённый в сотники, был вместе с варягами и Огнеславом послан на юго-западные рубежи владений Бусова дома - в Прямиславль, город, который недавно вырос настолько, что потребовал настоящего жупана. Этим жупаном был назначен Огнеслав, а Буривой - воеводой при нем.
Прямиславль стоял на стыке трёх границ - хорватской, тиверской и хазарской, в степях, тянувшихся к востоку от Днестра. Поначалу это бескрайнее море полыни и ковыля, где негде было укрыться от солнца, за исключением редких акаций, угнетало ободрича, привыкшего к лесам и заливам Варяжского моря. Потом он привык.
Жилось в Прямиславле привольно. Из степи привозили коней, c запада - сталь, паволоки, золото и вина. На торжище в городском посаде никогда не смолкал разноязыкий говор - даже зимой, тем более здесь она была мягкой и больше походила на позднюю осень с её слякотью, бездорожьем, грязным снегом и инеем по утрам. Жили здесь, помимо славян, булгары, мадьяры и евреи. Собственно, Буривою впервые в жизни пришлось разбираться в хитросплетениях чужих обычаев: когда Огнеслав бывал занят, все эти общины приходили судиться к нему.
За прошедшие годы ободричу лишь дважды приходилось браться за топор, перекованный в княжеской кузне - приходили небольшие отряды чёрных хазар откуда-то из Таврии. С ними вполне удавалось справиться силами Буривоевых кметей и городской дружины, так что варяг уже порядком изтосковался по доброй схватке.
Славяне в Прямиславле выглядели, как потомки сарматов: черноволосые, с большими карими глазами, непохожие на сородичей Буривоя. Были они народом весёлым, любившим выпить, поесть и станцевать; вообще, как только пришла весна, на улицах не утихала весёлая музыка белохорватских сопилок, бандур и бубнов, греческих лир и ещё каких-то неведомых Буривою инструментов.
На диво, должно быть, даже для самого себя, первым не выдержал Стейн. На Красную горку огромный нелюдимый датчанин уже катался на праздничных качелях, да не с кем-нибудь, а с первой красавицей округи - Ясновидой, дочерью Крута, одного из мелких городских жупанов. Тоненькая, как тростинка, Ясновида с чёрными косами, каждая толщиной в руку, и чувственными красными губами - словом, настоящая белохорватская дивчина - смотрелась несколько чужеродно рядом со Стейном, у которого одна рука была, как её стан. Впрочем, датчанин в ней души не чаял, даже просил Актеву сочинить вису в честь любимой. Она, кажется, тоже отвечала ему взаимностью, хотя Ярослав всё время шутил, что Стейн просто-напросто распугал всех Ясновидиных поклонников, и ей теперь не с кем гулять.
Уже на Осенины Стейн и Ясновида сыграли свадьбу, и Крутова дочь стала полноправной хозяйкой в дружинном доме, где жили варяги вместе с Буривоем как его ближайшие сподвижники. Под её несгибаемой волей мужчины были вынуждены переставлять столы и кровати, перевешивать оружие, доспехи и щиты, мыть, чистить и выскабливать весь дом в самых невероятных местах - Буривой и не подозревал, что, например, между досок пола можно найти столько потерянных вещей. За несколько дней варяги утомились так, как не уставали после иного сражения, Актеву вообще чуть спину не надорвал. Но зато в дружинном доме и впрямь стало чище, просторнее и уютнее.
Весной Ясновида уже ходила с заметно округлившимся животом, а на Обжинки родила крепкого малыша, такого же кареглазого, как мать. Стейн хотел назвать сына Хродмаром, Ясновида - Ратмиром в честь своего деда. После недолгого спора супруги пришли к согласию - то есть полностью и безоговорочно приняли точку зрения Ясновиды. Души в Ратмире не чаяли все варяги, но больше всех - Хальвдан, который теперь проводил все вечера, выстругивая для малыша игрушечных медведей, волков, быков и соколов.
За Стейном последовал черёд Гриня, взявшего в жёны дочь кузнеца Власту. По примеру закадычного друга вскоре остепенился и Хальвдан, выбрав себе Ивнянку, младшую сестру одного из десятников.
Словом, за прошедшие годы в Буривоевом доме на прямиславльском погосте стало гораздо веселее. Варяги поначалу боялись, что женщинам будет сложно ужиться между собой, но, к счастью, их опасения оказались напрасными.
Остальные варяги, хоть и не спешили пока обзаводиться семьёй, но тоже любили ходить на вечерницы городской молодёжи. Актеву радовал народ своими висами (и на пару с Ярославом попортил, наверное, добрую половину местных девиц), Гринь показывал исконно варяжское мастерство винопития - Власта предпочитала смотреть на это сквозь пальцы. Иногда к нему в этом благородном деле присоединялся Хальвдан, но редко - Ивнянка, хоть и была тихой, застенчивой девушкой, но запах хмеля не переносила и однажды от души врезала пьяному варягу скалкой.
Словом, жизнь шла своим чередом, и только Буривой словно оставался в стороне от всех увеселений. Он проводил свои дни в потешных поединках и обучении новобранцев, заставляя их сражаться огромными свинцовыми палками вместо мечей и рогатин. "Лучше вы сейчас будете валиться наземь от усталости, чем в бою - от ран", говорил он им.
По вечерам Буривой садился в своей комнате и натирал доспехи или топор, задумчиво глядя куда-то в дальний угол. Ранними весной и осенью, когда Огнеслав уезжал на собрание земель, Буривой никогда не следовал за ним, предпочитая посылать Ярослава и Актеву. А зимой, на полюдье, перед приездом князя в Прямиславль, ободрич начинал пить. Пил отчаянно, опустошая бочонок за бочонком, пока не засыпал беспробудным хмельным сном. Иногда он тихо плакал или бился головой о стену, словно пытаясь выбить из головы какую-то навязчивую мысль. Время от времени варяг обращался к знахарям Прямиславля и околиц. Они окуривали его благовонным дымом, кололи лоб серебряными иглами и шептали заговоры, но, судя по тому, что раз за разом ободрич прогонял их, легче ему не становилось.
Причину таких мучений предводителя знали все: на глазах Буривоя расцветала Векослава, с каждой их новой встречей становясь всё прекрасней. Грудь и бёдра княжны округлились, волосы заплела в девичью косу, на голову она теперь надевала венок, а на лебединую шею, помимо ожерелья из оберегов-згард - коралловые бусы. И чем дальше, тем более близки они становились с Ольгердом. Как объяснили Буривою - князь Горан ждал только окончания двенадцатилетней обязательной службы Ольгерда в храме Святовита, чтобы обвенчать их с Векославой по старому уговору.
- И всё же я не понимаю, почему Буривой так убивается по Векославе, - сказал как-то Ярослав, когда варяги ужинали в гриднице. Ободрич не вышел к соратникам: близилось рождество Божича, скоро князь и его двор должны были заявиться в Прямиславль с полюдьем, и он снова пил с горя в одиночестве. Не то чтобы варяги не пытались как-то помочь предводителю, но он вообще не отвечал, когда с ним хотели поговорить.
- Ну да, сколько баб на свете есть, - продолжал руянин. Ясновида смерила его укоризненным взглядом, но он, не обратив внимания, все рассуждал вслух:
- И вообще, Дубравка лучше. Она весёлая, и за словом за кушак не лезет. А Векослава странная какая-то, молчит вечно да поглядывает так, будто все твои мысли читает.
- Знаешь, я бы посмотрел на тебя, если бы ты был обручён с Ольгердом, - ответил Актеву.
Все согласились с датчанином: от воеводы с его пронзительно-холодным взглядом и отрешённой жестокостью холодок по спине был даже у неунывающей Ясновиды.
3
- "Ты и сейчас не поедешь в Стольское?" - ворчал Буривой, подражая голосу Огнеслава.
"Конечно, поеду. Ведь это так мило, глядеть, как толпа толстосумов и знатных петухов несколько дней подряд балаболит ни о чем!"
Этот ответ, данный жупану, он тоже повторял уже не в первый раз. И чем чаще бочонок меда начинал показывать дно, тем чаще варяг повторял эти слова.
Вестник из Стольского оказался как гром среди ясного неба. Запыхавшийся, на взмыленном коне, возбужденный, он лишь передал Огнеславу, что князь велел всем жупанам явиться в столицу.
- А что стряслось-то? - спросил его Огнеслав, немало удивленный таким вызовом.
- Говорят, война будет! Хазары на тиверцев идут и к нам послов шлют, предлагают присоединиться. По такому вопросу вече и собирается. Князь сказал - кто не явится в столицу на зов, будет ему врагом!
Отказавшись от отдыха, гонец только наспех пообедал, поменял коней и умчался дальше - к укреплениям, тянувшимся вдоль хазарской границы, и тамошним жупанам.
Почти сразу же после отъезда гонца Огнеслав засобирался в дорогу. И спросил Буривоя, поедет ли он с ним или опять руянина со шведом вместо себя отправит. Буривой сказал, что подумает.
Сейчас он сидел и пил. Больше делать было нечего.
Отсутствие воеводы на вече, посвященном войне - это удар по чести. Одно дело весенние и осенние сборы, где решаются вопросы податей и отношений с соседями, и другое - война. Да ещё вопрос такой щекотливый: принять предложение извечного врага и замарать руки славянской кровью или отказаться и напроситься на новое Бужское сражение?
Надо было ехать, Буривой знал это.
"Но бей меня Проно, если я хочу снова слушать, как разодетая толпа переливает из пустого в порожнее".
- Не обманывал бы ты себя, Буривой Вышанов сын, - внезапно раздавшийся из-за спины голос заставил Буривоя подскочить. Бросил взгляд на дверь: заперта. Воин резко обернулся, в голове помутилось от хмеля, но он взял себя в руки.
На его кровати сидел седой старик, одетый в медвежью шкуру, причем голова медведя одновременно служила ему капюшоном. Под шкурой на старике была простая долгая ряса - всего лишь два куска полотна, сшитые вместе. С пояса, покрытого незатейливой вышивкой, свисала вереница деревянных оберегов, в руках старик держал сучковатый посох, увенчанный трезубым бронзовым наконечником.
- Думаешь, допился до чертиков? - улыбнулся в густую бороду Буривоев гость. - Нет, успокой свое сердце. У нас, ведунов, есть свои способы попасть к тому человеку, что нам нужен...
Буривой сел обратно на стул, повинуясь жесту старика. Было в нем что-то... неземное. И при этом успокаивающее: варяг чувствовал, как смятение в душе стихает, сменяясь отрешенным спокойствием.
- Вот, так-то лучше. Можешь убрать руку с топора - я не убивать тебя пришел.
- А зачем же? - только и смог выдавить из себя Буривой.
- А то! - гость Буривоя, казалось, был готов расхохотаться, хотя ободрич не видел ничего забавного.
- Знаю ли я Богухвала? Да это я его когда-то надоумил за тобой проследить, чтоб с тобой лиха не приключилось! Оно приключилось, конечно, - улыбка на миг померкла, - но не такое, как могло произойти.
- Ты надоумил Богухвала? Ты один из его братства?
- И да, и нет. Среди людей меня зовут по-разному, кто Хозяином, кто Висельником, кто Батюшкой. Много имен у меня, но ты можешь звать Всеведом. Это одно из имен, данных мне такими, как Богухвал.
Буривой почувствовал, как колотится сердце. Он догадывался, кто перед ним и что значат все эти имена. Но сознание гнало эту мысль прочь. Что могло ему понадобиться от простого воина?
- Помнишь ли ты, что сказал тебе Богухвал? - спросил Всевед, хитро щурясь.
- Он много чего говорил...
- Не бойся требовать лучшего, что есть в этой земле.
Дед, без сомнения, имел в виду то же, или, вернее, ту же, что и Богухвал. Буривой почувствовал тоску, злую, сосущую сердце - как и всегда, когда вспоминал о ней.
- Воевода, который сражался со множеством врагов, но отказывается ехать вместе со своим господином, потому что боится девицы. Да, странных людей иногда избирает Судьба в качестве любимых игрушек..
- Да отстаньте уже от меня со своей судьбой! - взревел варяг, грохнув кружкой о стол. Мед расплескался на скатерть. - У неё другой! Она обручена! И на кой черт ей нужен такой, как я?
Всевед не отвечал. Глядел на эту вспышку ярости, не переставая улыбаться.
- Ты же воин, Буривой. Должен знать: кто идет своим опасениям навстречу, тот становится победителем. А кто постоянно бежит - того они все равно настигают, только ещё с кучей бед впридачу идут...
Буривой закрыл ладонями лицо. Ему было стыдно.
- Второй раз я вмешиваюсь в твою судьбу, Буривой. Ты сам выбрал этот путь, ступив на него вопреки предостережениям матери - так иди до конца. В третий раз я приду за твоим сыном... и дальше его судьбу уже буду решать я. У меня свои выгоды насет того, что предсказала Судьба, и своя вражда. Не люблю, когда на свете есть змеи, которые мне не подчиняются.
- За моим... сыном? - переспросил Буривой, остальные слова Всеведа ускользнули мимо его затуманенного хмелем разума. Да, Богухвал что-то говорил о том, кого он должен зачать... Это было связано с той ведьмой, которую растерзал грифон в Заслучье...
Варяг поднял голову, но в комнате больше никого не было. Только чуть примятая подушка и расплесканный мед на столе говорили о том, что ему не показалось.
Варяг глубоко вдохнул, прогоняя остатки хмеля. В голове ещё мутилось, но не настолько, чтобы утром не встать. Ободрич поднялся, пошатываясь. Открыл окно, выплеснул мед из кружки на улицу. Постоял, подставляя лицо свежему вечернему воздуху.
Завтра он едет в Стольское. Прав был этот дед: слишком долго он, воин, бегал от самого себя. Он любит Векославу. Он хочет её увидеть. И сделает все, чтобы она не досталась Ольгерду. И уж тем более не преподнесет своему сопернику такого подарка, как неявка на военное вече.
- Вели натопить баню. Мне прийти в себя надобно, - сказал он служанке Гранке, выйдя из своей комнаты.
Служанка удивленно поглядела на него, но кивнула.
Очень хорошо. Итого у Буривоя ещё где-то час, чтобы собраться с силами. Для начала, отнести бочонок назад в погреба...
4
Люди стекались в Стольское вот уже несколько дней. Такого не было уже семь лет, прошедших со времени битвы на Буге. Тогда решали, покориться ли хазарам или выйти против них войском; сейчас вопрос стоял ещё острее.
Жуткие слухи ширились, как пожар. Говорили, что в низовьях Днепра собирается огромная кочевая орда, в которой воинов больше, чем воды в море, и что они готовы идти до западного океана, в земли франков и англян. На дорогах выли волки, с небес падали звёзды, предвещая гибель многих славных воинов. Граяло вороньё на перекрёстках. Весна вообще выдалась на удивление жаркой и сухой: кое-где в южных уделах горели степи, многих людей забрали полудницы.
- Был бы здесь Богухвал, - вздыхали люди. Но волхв так и не объявился с той осени, когда вспыхнул бунт в Заслучье, иные сказывали, что его уже и в живых нет. Новым священным князем стал Добромир из Перемышля, с ляховецкого порубежья. Он неплохо знал обряды и сказания, но таким даром утешать людей, как старый волхв, не обладал.
Князь Горан Всеславич снова, как на грех, заболел. И здесь молва тоже усматривала дурное знамение: болезнь князя, притом не старого, предвещала поражение славянскому роду.
- Скорее бы Ольгерд взял Векославу в жёны и сменил Горана, - говорили люди.
- Да скоро уже, его служба в Храме истекает на ближнее Рождество Божича.
- До Божича ещё дожить надо. Будут ли находники из степи ждать семь месяцев, пока у нас будет князь?
О цели намеченного веча тоже говорили разное. Пока Буривой, Огнеслав, Актеву и Ярослав с отрядом прямиславльских кметей добрались до Стольского, они узнали, что хазарский каган предлагает хорватам стать друзьями, данниками, рабами; что он шлёт Горану дары или требует их; что он собирается идти войной на греков, моравов, франков, ляхов...
- Зачем мы вообще на княжьей службе нужны, если каждый встречный-поперечный знает о делах державных больше нас? - спросил Буривоя жупан. Он явно был удивлен решением Буривоя сопровождать его в столицу вместе с Ярославом и Актеву, оставив в Прямиславле женатых варягов Но вида всю дорогу не подавал, разговаривая, как ни в чем ни бывало.
- Вот-вот. Признаться, меня всегда это удивляло в ваших людях. Здесь каждый смерд знает, как управлять краем, водить в бой полки и справлять обряды. К чему в этом крае вообще князья, волхвы и кмети? - добавил Ярослав.
- Ага. Степную вольницу так просто не изжить, - ответил Буривой. - С одной стороны, хорошо это: вольный, свободомыслящий народ сложнее сломать. Погляди: белых хорватов гнули готы, гунны, авары - но где сейчас все они? А потомки антов - здесь, как ни в чём ни бывало, на своих нивах да в мазанках о высоких делах рассуждают за чаркой мёда. С другой же стороны - тяжело с ними, да ты и сам знаешь - подменял же меня в потешных боях с новобранцами. Как им вдолбить, что исполнение приказа - это не рабство, а необходимость?
Ярослав рассмеялся:
- Да ты и сам хорош, чертяка. Сколько я тебя знаю - лет пятнадцать? А заделался державным умом только сейчас. Едешь тут да держишь высокие речи. Да ты бы сам себя не узнал, встреть тогда себя нынешнего.
- Ну, меня-то положение обязывает. Быть сотником нелегко, знаешь ли.
- Ага, положение. Признаться, иногда мне кажется, что здесь в воздухе что-то такое... политическое, как Нелюб говорит.
- Давай, ещё по-гречески заговори, книжник чёртов. Меня попрекаешь мудреными речами, а сам?
Они перешучивались, но на душе у соратников скребли кошки. Вдруг орда нагрянет в Прямиславль, пока их не будет? Как там Стейн с прочими справится? Ведь новобранцы толком не нюхали крови, как-то покажут себя против самой могущественной державы Восточной Европы? Вроде бы, под Прямиславлем никого не попадалось, кочевники скапливались далеко на юге, у самого моря. Но всё же?
У ворот Стольского царило настоящее столпотворение: ревели волы, скрипели повозки, люди переругивались между собой и с усталыми, раздражёнными кметами, охранявшими вход. Огромная вереница растянулась чуть ли не на версту, облепив ворота, словно вражье войско. Ярослав присвистнул.
- Может, другими воротами попробуем?
- Ты считаешь, что там не то же самое? Нет уж, государевы люди должны входить только через Княжьи! А ну расступились, люди государевы идут! - последнюю фразу Огнеслав проревел так, что люди боязливо прянули в стороны.
Обычно жупан, приезжая в Стольское к княжьему двору, останавливался в какой-нибудь из городских гостиниц. Спать в тереме Горана было хоть и почётно, но не слишком удобно: всё-таки строились эти хоромы для дивьих, а не для людей. Но сейчас варяги вместе со своими воинами отправились по дороге к детинцу, даже не сговариваясь. Не нужно было иметь семь пядей во лбу, чтобы догадаться - вряд ли хоть в одной гостинице Стольского сейчас найдутся свободные места.
- Повидать бы ещё Нелюба, он ко двору поближе, пусть расскажет толком, что тут стряслось, - сказал Буривой, когда они, прибыв ко двору, привязали коней у коновязи. Руянин согласился.
Горца варяги нашли в кузне: он правил выщербину на клинке. Отложив снарядье в сторону, Нелюб пожал руки Огнеславу и его спутникам. Впрочем, радость встречи была мимолётной: вести, которые сообщил им старый соратник, к веселью не располагали.
- Здесь при дворе сейчас послы тиверцев, прибыли седмицу назад. С ними общались Ольгерд и воевода Кресимир, они же от имени князя и вече созвали. Князь-то плох совсем, последние пару недель вообще из покоев не выходит. Говорят, не сегодня-завтра к Велесу уйдёт. Словом, время для таких вестей - хуже не придумаешь.
- О болезни князя мы наслышаны, - сказал Ярослав. - Годы после Богухвалова ухода ему десятилетиями стали. Но всё же, с чем пришли тиверцы?
Нелюб помолчал, будто собираясь с силами.
- Война. С хазарами. Снова.
- Война? Мы только что с пограничья, там всё спокойно. Степняки держатся берега моря. По слухам, идут на запад, огибая наши укрепления по широкой дуге: скорее, на булгар, - сказал Буривой.
- Или тиверцев. С тем и пришли послы. Говорят, зимой кто-то пустил слух, будто еврейские купцы, живущие в Турске, Гостомеле и Черне, воруют младенцев, чтобы печь хлеб на их крови. Княжьи люди перевернули все еврейские дома вверх дном и не нашли ничего подобного, но чернь чёрта с два переубедишь. Короче, по всей тиверской земле прокатились погромы, и прежде чем кметы успели вмешаться, немало евреев стали жертвами.
- И, конечно, хазары заступились за единоверцев.
- Заступились. Князь заплатил откуп семьям погибших, но тут откуда ни возьмись появились гонцы из Итиля. Потребовали заплатить сто двадцать мер золота итильским родственникам погибших, а во избежание дальнейших притеснений евреев - разместить на всей тиверской земле хазарские погосты. И тут же к границам тиверцев начали приближаться кочевники.
- Н-да. Не могу отделаться от мысли, что всё это хазарами и было подстроено, чтобы подыскать повод к войне. Но при чём здесь мы?
- Посуди сам, - Нелюба явно раздражала непонятливость Буривоя. - Тиверцы обескровлены постоянными войнами с булгарами и набегами степняков, в их земле не наберётся и десятка городов. А хазары ведут против них не меньше пятидесяти тысяч человек - вся мощь Степи обрушится на стены Турска! Не кажется ли тебе, что вести против тиверцев такие силы - всё равно что колоть орехи кузнечным молотом?
- Северная часть земли тиверцев далеко вклинивается во владения белых хорватов, - догадался Ярослав.
- Именно. Давненько уже хазары грезят нашей страной. Но по границе со Степью у нас сильные крепости. Иехония уже попытался подступиться к одной из них, и мы все знаем, чем он кончил. Хазары умеют учиться на ошибках. А вот на тиверском порубеье у нас такой защиты нет. Стоит тиверской земле пасть в руки степняков - и у нашего горла окажется хазарский нож в виде пятидесяти тысяч воинов в нескольких днях пути от Стольского.
- Я так понимаю, тиверские послы просят нас о помощи? - спросил Буривой.
Нелюб кивнул.
- Им отказали все. Уличи и поляне платят дань хазарам и боятся выступать против них. Булгары своих извечных врагов даже слушать не стали. Остаёмся только мы - и, как сам видишь, нанести удар по хазарам для нас вполне выгодно.
- Тогда для чего собирать вече, если здесь и так всё ясно? Хотя, признаться, пятьдесят тысяч воинов даже меня весьма пугают...
- Во-первых, это. Во-вторых, здесь есть и хазарские послы. Говорят, что никакой опасности для нас нет, что их война - только против тиверцев. Предлагают нам часть тиверских земель, да ещё народ мутят. Многие встали на их сторону, особенно из торгового люда. Словом, завтра нам предстоит весёлый денёк, все городские кметы уже готовятся беспорядки усмирять.
- Ну их к чертям, эти державные дела, - махнул рукой Ярослав. - Всё равно до завтра ничего не решится. Может, пойдём по чарке за встречу пропустим?
Горец рассмеялся.
- А ты не меняешься, руянин, как я погляжу. Сейчас, только выщербину эту проклятую уберу.
- Давай, мы подождём, - сказал Буривой.
Горло, пересохшее от столь серьёзного разговора, явно просило, чтобы его залили. Как, в общем-то, и голова, которая начала пухнуть уже от городского гвалта, а хитросплетения державных дел вообще ударили по ней не хуже шестопёра.
5
Спалось Буривою плохо, и не только из-за того, что вырубленная в скале постель была жестковата, да и низко нависавший потолок придавал нише в стене гриднице схожесть с погребальной домовиной. И даже не потому, что в соседней нише ворочался и бурчал Ярослав: к этому ободрич давно привык.
Его мучили сны, туманные, неясные видения, каких не было уже несколько лет. Первый месяц после терема ведьм в Заречье на нечто подобное жаловались все варяги, но постепенно эти сны - про парящего в небесах змея, лязгающего зубами у самого солнца, и полки собакоголовых чудовищ, сметающие всё на своём пути - сошли на нет. Но сейчас они, кажется, вернулись.
Буривой видел пожарища, расползающиеся по славянским землям кровавыми пятнами, и кровь, что текла бурными реками. От одного обречённого города к другому шли закованные в сталь орды, осенённые багровыми знамёнами. Над ними вился в небесах ЗМЕЙ, щедро делясь со слугами своими голодом, горькой ненавистью и злобой на всё живущее. Отчаянно звали на помощь женщины, которых насиловали, сажали на колья и калечили, чьих детей подбрасывали на копья или пожирали живьём, разрывая тела на части. Стонали распятые на деревьях и стенах собственных домов старики, безответно взывая к далёким небесам.
Со стороны моря шла волна, такая высокая, что её гребень перехлёстывал через горы. Разорённые войной земли становились дном Окияна, вотчиной Морского князя, потому что Мать-Земля больше не в силах была выносить эту скверну. Море рокотало, как в шторм, и в его рокоте Буривой слышал тысячи голосов - зовущих, молящих, проклинающих. В мутной, зелёной воде он видел искажённые нечеловеческие лица с неровными чёрными впадинами место глаз и ртов, и все они бормотали на неведомом ему языке...
- Буривой! Буривой, проснись!
Голос, который он узнал бы из тьмы других. В жуткой бессвязице, которую бубнили уродливые лица из глубины вод, он был солнечным лучом среди громовых туч.
- Буривой!
Чья-то рука осторожно, но настойчиво трясла его плечо. Отвратительные видения стремительно теряли свою яркость и схожесть с явью, заволакивались туманом, отдалялись...
- Буривой! Ты проспал всё, что только можно, неужто и вече проспишь?
Варяг открыл глаза. Первым порывом - сжать руку, вырвавшую из омута тёмных видений, прижать к губам и не отпускать никогда.
- Векослава... Что ты здесь делаешь?
Подавить прилив нежности оказалось сложнее, чем остановить натиск стены щитов, но Буривой справился. Выхватив из-под головы куртку, он молниеносным движением накинул её поверх ночной рубахи, вылез из-под мехов, служивших одеялом, сел на краешек кровати.
Векослава стояла у изголовья, хихикая в кулачок.
- Что же может делать княжья дочь в гриднице дома своих предков? Хм... Дай подумать.
Варяг не смог сдержать улыбки.
- Да я не об этом. Просто когда Даждьбожья внучка приходит будить простого дружинника на глазах других воинов своего отца...
- Других воинов? - кажется, настроение Векославы было явно лучше, чем у Буривоя. - Где ты их здесь видишь, этих воинов? - она повела рукой, унизанной перстнями. - Все уже во дворе, едят. Это ты у нас завтрак проспал.
- А дери его... - Буривой осёкся. - Хороший из меня сотник, нечего сказать. В Прямиславле я за такое заставляю новобранцев бежать пять лишних кругов вокруг ристалища, а тут на тебе.
- Да ладно, бывает. С этим вече все как с ума посходили. Выгляни в окно: на площади перед детинцем с самого утра такая толпа, будто войско какое в осаду взяло. Кресимир с Ольгердом и так уже с ног сбились.
- А ты?
- Мы с Дубравкой возле отца всю ночь были. Ему очень плохо, от головной боли пьёт маковое зелье целыми кубками и всё равно заснуть не может. Челядь он к себе не пускает, не хочет, чтобы видели, как он мучается... вот, меня на кухню послал.
Последние слова она произнесла почти шёпотом. В глазах княжны блестели слёзы, руки била дрожь. Проклиная себя за невнимательность, Буривой только сейчас заметил, как опухли её веки: Векослава провела не одну бессонную ночь.
Буривоя словно ударило молнией. Застыл на минуту, собираясь с мыслями, бросился к княжне, обнял её - оградить от всего мира кольцом своих рук - прижал к груди, осторожно, как если бы держал в руках птицу. Он и впрямь боялся, что руки, привычные к секире и щиту, но никак не к ласке, могут переломать Векославе все кости.
Княжна обняла его в ответ, расплакалась, уткнувшись в его плечо, до которого еле доставала, даже стоя на цыпочках. Ободрич, проклиная себя за то, что не может подобрать ни единого подходящего слова, шептал ей на ухо какую-то успокаивающую чушь, гладя по голове. У белых хорватов незамужние девицы голову не покрывали, и Буривой перебирал пальцами пряди душистых тёмно-русых волос, время от времени касаясь их губами.
Скрипнула входная дверь. Буривой и Векослава, всполошившись, разняли руки, отстраняясь. Но глаза отвести были не в силах, так что только слепой не заметил бы связи между ними.
Ярослав, заглянувший, чтобы позвать Буривоя к построению, слепым не был. Потому тихонько присвистнул, осторожно закрывая дверь обратно. Ни варяг, ни княжна его не увидели, но хрупкое волшебство уже было разрушено.
- Я всё-таки пойду на кухню, - овладела собой Векослава. - И ты поторопись.
Буривой ничего не ответил. Только кивнул, чувствуя неловкость.
Княжна подошла к нему, положила руки на плечи. Изящно потянувшись, поцеловала Буривоя в щёку.
- А это тебе на прощание, - снова рассмеявшись, она прошмыгнула мимо него в сени.
Буривой стоял, глядя ей вслед и улыбаясь. В душе боролись пьянящее счастье и столь же дурманящая тоска.
В гридницу снова заглянул Ярослав.
- Эй, любовничек, скоро протрубят сбор. Ты выглянешь на улицу или мне Кресимира позвать?
- Да иду я, хватит подгонять, - проворчал варяг.
Выругавшись в душе, он принялся надевать кольчугу. День предстоял долгий и трудный.
6
Вече проходило на площади перед воротами княжьего детинца. Всё свободное место между домами и стеною запрудила огромная толпа народа, прибывшего со всех концов Белой Хорватии. Буривой видел русых, в белых холщовых рубахах, чубатых подолян - данников дома Ольгерда, загорелых и темноволосых бродников с южных окраин, белокурых, похожих на северян, жителей Перемышльской земли, стройных горцев в овчиных тулупах и лихо завёрнутых шапках, с неизменными резными топориками в руках. Всё это людское море, и без того бурлившее, взорвалось дружными криками, когда отворились ворота, и ратники князя вышли, блестя шеломами и жалами рогатин на ярком солнце позднего травня.
Буривой и Огнеслав шли во главе сотников и полусотников, представлявших южные погосты. Подле них Ярослав нёс стяг полуденных войск: на золотом полотне - пикирующий на змея Рарог. Над соколом Сварога вместо солнца сияла белая реза Крада - знак стихии Огня и южной стороны света. Такой чести удостоились варяги за победу над ведьмами и из-за благосклонности богов, пославших им на помощь грифона. Огнеслав с прямиславльскими старостами поднялся на помост к боярам, остальные воины бродничьей земли выстроились вокруг Буривоя , Актеву и Ярослава в каре, ощетинившись рогатинами. Они вышли первыми, встав с левого края импровизированного помоста, на котором предстояло выступать боярам, князю и послам, а также всем желающим от народа.
За ними наступал черёд представителей ратей всех земель в порядке против хода солнца: рати карпатских горцев, ужгородских, перемышльских, острожских, подольских жупанов, выходя чеканным шагом, занимали свои места. Должно быть, со стороны это выглядел весьма внушительно, но Буривой отродясь терпеть не мог все эти государевы парады. Уже через десять минут варяг думал только о том, как же неудобно неподвижно стоять с секирой на плече под весело припекающим солнцем, не имея даже возможности вытереть лоб из-за полуличины на шеломе. В бою такое не замечаешь, на марше, в общем-то, тоже: можно затянуть с соратниками песню или просто считать шаги, глядя по сторонам. Но вот стоять смирно в полном облачении несколько часов - это явно придумка Трояна. Или Яги. Или Кащея. Или самого Чернобога.
- Интересно, сколько времени все эти люди будут решать свои вопросы? - спросил Буривой у Ярослава.
- Как боги на душу положат, - пожал плечами руянин.
- И как же они могут положить?
- У нас на Арконе иные веча шли по седмице. А тут народа побольше будет.
Усилием воли Буривой подавил стон отчаяния.
Тем временем войска закончили выходить: последними, на самое почётное для пешцев правое крыло, вышли ратники Стольской земли во главе с самим воеводой Кресимиром.
- А где войско Святовита? - снова спросил Буривой у руянина.
- Нам запрещено вмешиваться в мирские дела, за исключением защиты родной земли. Мы не имеем права принимать участие во всенародных собраниях, потому что не принадлежим ни себе, ни своим семьям - от чьего имени нам говорить?
- То есть рожу Ольгерда я сегодня не увижу? Хоть что-то радует.
- Не знаю насчёт Ольгерда, ему вообще на условности наплевать, судя по всему. Он бы и Векославу уже давным-давно в жёны взял, махнув рукой на обет девства, но это низведёт его до уровня обычного жупана. Более того, я даже не уверен, удержит ли он тогда Подолье - когда за Ольгердом перестанет стоять Храм, тамошний народ запросто может выбрать более умудрённого и покладистого удельного князя.
- Как ты во всём этом разбираешься? Голова же пухнет.
- Не прибедняйся. Ты же как-то научился разбираться в хитросплетениях бродничьих, белохорватских, булгарских и влашских обычаев, как только мечником стал?
- Так там-то у меня судьи и старейшины есть...
- Ладно, хватит. Сейчас начнётся самое весёлое.
На помост начали выходить бояре - пёстро разодетая толпа именитых людей, имевших какое-либо отношение к Бусову дому. Каждого из них выкликали глашатаи, но имена и громкие звания, почти ничего не говорившие Буривою, слились для него в единый неразборчивый гул вместе с гомоном толпы.
За боярами настал черёд послов - им всегда доставалась столь высокая честь в здешних землях.
Усатые, бритоголовые, кареглазые тиверцы в красных зипунах и штанах, перемотанных ремнями, заняли место справа от княжеского престола, вынесенного на помост. Место по левую руку досталось хазарам. Раскосые, низкорослые кочевники, блиставшие варварским великолепием расшитых золотом и камнями одежд, глядели на тиверцев с презрением, те явно отвечали взаимностью.
На несколько мгновений над сбором повисло напряжённое молчание, затем трембиты глашатаев грянули в унисон.
- Благородный народ славянский! Перед вами наследницы славного Артамирова престола, Даждьбожьи внучки - Дубравка Горановна и Векослава Горановна с наречённым Ольгердом!
Остаток фразы потонул в ликующих возгласах толпы: княжен в народе боготворили.
Как и всегда, одеты Дубравка и Векослава были одинаково. На сей раз на них были красные шёлковые платья, отороченные причудливым цветочным узором, меховые накидки синего цвета с Рарогом и венки из золотых роз и лилий, казавшихся почти живыми. Великолепие наследниц Бусова дома подчёркивали сиявшие ослепительным блеском височные кольца и гривны, судя по звериному стилю и потускневшему золоту - старинной роксоланской или антской работы.
Дубравка, лучезарно улыбаясь, приветственно махала руками и даже пару раз послала воздушные поцелуи. Каждому, поймавшему её взгляд, казалось, что эта улыбка предназначена ему; даже у суровых горцев и бродников просветлели лица.
Векослава шла с молчаливым достоинством в осанке. Под руку её держал Ольгерд, на лице подольского жупана было написано такое счастье, что Буривой отвёл взгляд. Ярослав заметил это, но промолчал. Ободрич был благодарен ему за это.
Княжны сели на скамью у ног княжьего престола. Ольгерд молча встал за спиной Векославы, возвышаясь над ней, как сторожевая башня.
Наконец глашатаи объявили князя Горана Всеславича. Тот вышел, опираясь на посох, в сопровождении избранных кметов. Долгая болезнь истощила правителя, прежде времени состарив лицо, согнув стан, сделав походку неуверенной. Но в глазах Горана ещё горел тот огонь, что отличает носителя истинной власти от самозванца.
Сев на престол, Горан поднял вверх посох, золотой солнечный крест на навершии ярко вспыхнул, переливаясь на солнце. Толпа замолчала.
Голос великого князя, всё ещё зычный и ровный, поплыл над площадью. Лишь много позже узнал Буривой, сколь тяжело ему давалось тогда заставить голос не дрожать и не срываться.
- Мой возлюбленный народ! Сегодня мы собрались, чтобы принять решение, плоды которого, быть может, будут пожинать внуки наши и правнуки, потому я прошу вас быть благоразумными. Тиверцы просят нас о помощи против хазар. Они - наши родичи по Артамирову корню, а хазар нам уже доводилось громить. Однако же нынче Итиль ведёт впятеро большие рати против нас, а тиверцы давно не исполняли союзничьих обязательств и не присылали дани, когда мы воевали с волынянами, древлянами и велетами. Да и стычки с тиверцами на Сирете и Тисе у нас случались. Так стоит ли нам забыть старую рознь и послать войска на помощь родичам - или принять дары хазарские и остаться в стороне? Как вы решите, корень Артамиров, так и будет. Но - ещё раз прошу вас - отнеситесь к своему решению со всей возможной серьёзностью.
Князь замолчал. Вышли жрецы, вознесли молебны Велесу, Перуну и Святовиту, закололи петуха, окропив собравшихся его кровью. На лицах хазарских послов Буривой заметил отвращение.
Начались прения послов. Первыми выступили хазары. Они сулили хорватам выгодные торговые договоры, отмену пошлин для гостей в Итиле, половину тиверских земель до места, где Ягорлык впадает в Днестр, и помощь степной конницы против древлян и велетов. От Горана и его народа требовалось только не высылать тиверцам подкреплений, поклясться на мечах в вечной верности Хазарии и не препятствовать торговле радхонитов в Стольском.
Горан и бояре слушали молча, на площади тут и там возникали пересуды. А ведь и вправду - хазары богаты и могущественны, радхониты поставляют дешёвый товар, на поддержание крепостей на Буге уходит много денег и воинов, которых в случае союза с каганом можно будет перебросить на другие границы - против тех же заносчивых велетов, покушающихся на Перемышль, или поднимающих голову моравов, что вместе с дальними родичами - чёрными хорватами - давно грезят выходом к солевым шахтам Карпат...
На лицах тиверских послов читалось отчаяние. Что могло их маленькое княжение предложить такого, что могло бы сравняться с этими посулами? Сейчас их прогонят взашей под насмешки веча, хорошо если не вздёрнут на ближаёшем дубе. И два могущественных народа поведут разговор, решающий судьбу земель от Сяна до Днепра, уже без них...
В голосе выступавшего следом за хазарами главы тиверского посольства чувствовалась боль и унижение. Надломленным голосом он просил белых хорватов забыть о распрях и - даже не выслать войска на поддержку - принять в своей земле обездоленных тиверцев, когда падут стены их городищ. И помнить воинов, что предпочли умереть, но не сдаться степной орде, защитить их могилы и семьи перед лицом нового могучего союзника Белой Хорватии.
Когда он умолк, князь дал народу час на размышление. Стоя на солнцепёке, Буривой слушал, как переговаривается между собой многотысячная толпа. Речь хазарина посеяла семена сомнения во многих сердцах. Хотя хазар и не любили, выгоды от союза казались слишком весомыми, чтобы на них наплевать.
От бормотания и жары ободрича начало клонить в дрёму. Он, кажется, и впрямь прикорнул, стоя в строю и переминаясь с одной затёкшей ноги на другую: высокий гул трембит, отметивший окончание часа, ударил по варягу, словно ушат холодной воды.
На помост поднялся представитель ремесленников Перемышля.
- Нам ведомо, что хазарские ремесленники весьма искусны в создании большого количества вещей, пусть и не слишком высокого качества. Они могли бы научить нас ставить производство на поток, а мы их - создавать подлинные творения искусства. Также нас весьма беспокоят велеты. Каждому известно, что они народ буйный и высокомерный, считают себя выше всех родов славянских и презирают любые искусства, кроме войны. Если перемышльская земля падёт в их руки, это будет конец всем нам. Потому я полагаю, что нужно согласиться на условия хазар: обезопасив одну границу, князь лучше сможет защитить нашу.
Одобрительный гул перемышльцев был ответом ремесленнику. Горан медленно кивнул, поднимая посох - звал следующего человека из народа. Ольгерд скривился, будто от зубной боли.
За выступлениями прошёл ещё один час. Почти все говорившие поддерживали хазар: южанам нравилось избавление от угрозы постоянных вторжений из степи, подоляне грезили Киевом, городом своих давних противников-полян, ужгородцы, как и перемышльцы, надеялись отвадить старых врагов. С первого взгляда могло показаться, что вече явно на стороне итильских послов, но Буривой подметил одну вещь.
Все говорившие были либо торговцами, либо ремесленниками, либо простыми земледельцами, редко бывавшими за пределами своих селений. Воины молчали, угрюмо сжимая оружие, молчали и кузнецы с коневодами - хранители древних знаний, и городская знать. А на Ольгерда вообще было страшно смотреть: с каждым выступавшим в поддержку Хазарии он становился всё мрачней. К тому моменту, когда Горан снова ударил посохом, показывая, что выступления простого люда окончены, жених Векославы выглядел так, будто готов прямо сейчас выхватить меч и зарубить всех сторонников Итиля на месте и всех их домочадцев заодно.
- Позволь сказать слово, княже, - сказал Ольгерд, когда последний из представителей общин спустился обратно в толпу.
Горан кивнул.
Широкими шагами, от которых помост ходил ходуном, Ольгерд вышел вперёд.
- То, что я только что услышал, наполнило моё сердце таким гневом, что только древние законы, запрещающие проливать кровь на вече, мешают мне сейчас обнажить клинок! - зарычал он.
Гордых белых хорватов это, кажется, задело за живое. Толпа взорвалась:
- Давай, обнажи!
- Чего орёшь-то?
- А ходить к Векославе тебе древние законы не запрещают?
Ольгерд снёс оскорбления молча, угрожающе возвышаясь над морем неблагожелательных лиц. Горан с силой ударил посохом, призывая народ к спокойствию.
- Благодарю, княже. С твоего позволения, я продолжу. С каких пор мы, белые хорваты, сделанные Творцом из лучшей глины, покупаемся на столь дешёвые посылы? Почему мы вообще позволяем себе задуматься, как нам поступить - идти на помощь братьям по крови или склонить колени перед торгашами из Итиля? Почему, когда этот немытый кочевник предложил нашему князю принести ему клятву верности, его сердце тут же не пронзили тысячи стрел? Бус, которого Визимер пытал семь дней и ночей, убивая его детей на его глазах, не произнёс ни слова покорности, даже когда готы пригвоздили его ко кресту. Так или нет? Так что же я вижу - кровь Буса превратилась в воду? Белые хорваты забыли своего великого предка? Поистине, он сейчас стыдится вас, как и другой Бус - сын нашего Горана Ясна Солнышка вместе со своим братом Мирославом: они погибли в бою с теми, кто сейчас выдвигает нам условия как ни в чём не бывало. Вы желаете знать моё мнение? Вот оно: наши князья - потомки Даждьбога, Артамира Сокрушителя Римлян и Буса Несломленного. Их князья - потомки продавцов мяса на самаркандском рынке. О чём вообще разговаривать хорватам с хазарами? Побили их раз - побьём и другой! Наши свары с тиверцами - наше дело, хазарам нечего совать в них свой нос. Сами разберёмся. А сейчас я говорю: если вы всё же плюнете на своих предков и впустите хазар в свои города - я не желаю знать такого племени. Мы с моими воинами-подолянами уйдём отсюда прочь и ляжем костьми в бою с кошерищами! Так, мои воины?