Рудик Екатерина. Директор Охотского моря

ЗАКУТАВШИСЬ В ПЛАТОК и пододвинув стол к печке, Эля проверяла школьные тетради, а я ремонтировала разбитое окно. С утра на поселок обрушилась пурга. Вернулись с ра-боты, ветер по комнате гуляет - стекло по линии застарелой трещины выбито, занавеска пузырем к потолку вздулась. И вот, когда я натягивала на раму старенький свитер, в коридо-ре послышались шаги, и понарошку басовитый, но явно знакомый женский голос весело спросил:

Мы смутились: у печки рассыпанные дрова, на плите в ведрах снег, его таяли, а что делать - колодцы в поселке перемерзли. Конечно, у Слесаревой квартира с удобствами. Она работает здесь семь лет, стала главным санврачом - на севере специалисты быстро растут, а сначала и ей пришлось вот так с печкой пожить. Видя, что мы не в восторге от ее вступительного слова, Ирина как ни в чем не бывало продолжала о другом:

- Давайте гонять чаи и говорить разговоры. - И выложив на стол пачку дефицитной индийской заварки, торжественно продекламировала: - На охотскую землю приходят ноябрьские праздники, а посему я к вам с поручением от некоих лиц. Каждый из них - Аполлон Бельведерский. Вы приглашены в полном составе. Нужно продумать праздничное меню.

Мы засыпали в чайник снег и, пока он таял, и закипала вода, планировали, что и сколько купить. Слесарева усердно трудилась над листочком. Под крупным заголовком 'Праздничное меню' столбиком выведено - 'закуски, горячее, сладкое' и не расшифровано, только прочерки. Это и понятно, фирменная северная продукция - консервные банки, вместо вин, шампанского, взрывающихся от мороза в открытых складских помещениях, - спирт. Но гостья приписала к меню - шампанское, пельмени из оленьего мяса. И даже яблоки.

Меня почему-то звали 'директором' Охотского моря. Я давала 'добро' на выход судов в море - флотский санврач, хотя окончила лишь медучилище. И в Хабаровске, в 'Главдальвостокрыбпроме', перед отъездом в Охотск, вручая печать, бланки документов, меня предупредили, что восточное крыло побережья бесконтрольно со стороны санитарной службы, и я должна решать вопросы государствен-ной важности самостоятельно. И действительно, телеграммы, служебные письма с новыми нормативами адресова-ли, вероятно, для пущей важности, 'Санитарному врачу Из-майловой'.

А КЕМ Я, КАК СПЕЦИАЛИСТ, была в Хабаровске? Девочкой на побегушках. В хабаровской городской санэпидстанции, где работала, каждый сотрудник, кто постарше или имел диплом врача, мог послать на самое неблагодарное дело: брать смывы на загрязненность пищевого объекта или ана-лизы контактных бациллоносителей, бросить на подмогу лаборантам. По характеру совсем не кроткая, не желающая быть как все, тяготилась однообразной, скучной возней с чашками Петри.

Что я искала, что ждала? Прожигала жизнь. А как же иначе назвать эти ежевечерние, бездарные 'выставки' пижонов и чувих, разгуливающих по Карла Маркса, а я - в первых ря-дах. Мне прилично надоели шумные сходки на танцверанде, эти лощеные Эдики, Альберты, с кем, впрочем, я так отплясывала буги-вуги, что приводы в пикет милиции уже не шокировали, и замечания блюстителей порядка носить юбку подлинней, танцевать поскромней игнорировала. При первых звуках возбуждающего: 'Зиганшин - буги, Зиганшин - рок, Зиганшин скушал свой сапог' вступала в круг, выделывала вензеля, и не страшилась пикетчиков. Конечно, было весело. А между тем, спрашивала себя, неужто я та самая птичка божья, что не знает ни заботы, ни труда. Ведь есть другая жизнь - строгая, трудная, где люди не прозябают, и каждый день наполнен смыслом, значением. Уехать куда угодно - в глушь, тайгу, только бы чувствовать: преодолевая, поднимаешь что-то весомое, несешь и тебе хорошо. И я подписала с 'Дальвостокрыбпромом' трудовой договор на три года.

Поболтав о том, о сем, но не упомянув в присутствии Эли о недавнем конфликте с приемкой в эксплуатацию новой бани, Слесарева влезла в свою длиннополую кожанку и на прощанье пропев наш гимн 'Так вот она какая, Охотская земля', картинно распрощалась.

'Значит и лаборантка Полина будет', - тревожно мелькнула мысль. Но бесследно улетела, ибо не успела за Ириной закрыться дверь, мы с Элей, не сговариваясь, кинулись к сво-им чемоданам, извлекать и примеривать наряды, выбирая лучшее. Но ничего особенного, чем можно было поразить неведомых Аполлонов, я не нашла. И принялась распаковы-вать тюк. Четыре месяца он провалялся на почте, забирать было некуда. Управляющий Охотским рыбтрестом, кото-рый, согласно трудовому договору, должен был обеспечить санитарного инспектора жильем, не отказывал, но и не обещал. И я полгода занимала койку в тесном номере гос-тиницы на шесть человек, где люди менялись, как пассажиры на станции метро, что и лиц не запомнишь.

ЖЕНЩИНЫ ШУМНО ВСЕЛЯЛИСЬ, быстро знакомились, исчезали на весь день, чтобы вечером вернуться и продол-жить спор о преимуществах тузлучного способа посола рыбы, нового уборочного цеха и сомнительных победителей соцсоревнования. А потом кто-нибудь из них мечтательно говорил: 'А что, бабы, не сходить ли нам в ресторан?'. Рес-тораном в Охотске называли столовую, где по вечерам подавали фирменные отбивные из оленины 'Огни Охотска' и играла музыка. 'В райцентре быть и в ресторан не сходить, - подхватывала другая. - Аль мы денег мало зарабатываем'. И здесь начиналось! Из чемоданов, сумок извлекали лакировки, бигуди, у гостиничного квадрата зеркала - толчея, делали друг другу прически. И всей гурьбой с шутками, смехом, с надеждой что их ждет почти что столичный 'Метрополь', вываливались из номера, чтобы завтра ранним утром уехать незаметно, тихо.

А я оставалась. Дож-давшись относительной тишины, перешагивая через спящих в гостиничном коридоре, шла в умывальник. Стирала под единственным краником белье и до полночи слышала, как шумит у стойки администратора прибывающий с рыбацких поселков неугомонный люд, требуя крова. И по сей бы день мне пребывать в гостиничной суете, пока случайно не встретила на почте подругу по хабаровской шко-ле Элю Леонтьеву, и та предложила переехать к ней жить в учительскую квартиру. Я не торопилась, не хотела быть в тягость. Но она сама заявилась ко мне в гостиничный номер. Посмотрела на бельишко, что сушилось на спинках кровати, на табуретку вместо шкафчика и сказала без обиняков: 'Собирай вещи. Вместе донесем'.

Вот тогда с почты я забрала тюк, посланный мамой из Хабаровска. Все сроки получения его прошли, и начальник почты грозился содрать втридорога за хранение. Обошлось. Да вот времени не было распаковать. В нем подушка, простыни, пахнущие домом, мамиными руками, зимняя одеж-да и даже коньки с чехлами. 'Милая, наивная мама, - с нежностью думала я. - Ты поверила моим россказням, что здесь все так же, как в большом городе, на материке. Сей-час в парках Хабаровска - листопад, а у нас Кухтуй уже за-мерз. В сорокаградусные морозы носа не высунешь, какие тут коньки под музыку пурги'. Да и не до катков здесь, не до развлечений.

СРЕДА ОБИТАНИЯ оказалась даже круче той, что рисовало мое воображение. Неустроенность, аскетизм. Вмес-то асфальта сухая, тяжелая галька. Суровые, сильные, неразговорчивые люди, делающие свое трудное дело, когда все радости бытия, надлежащие по долгу и труду, откладывались на отпуск - один раз в три года.

Мне был доверен флот, рыбозаводы. Объем новой рабо-ты - безразмерный. Кроме плановых, ежемесячных прове-рок судов, а одних только 'жучков' около ста, не считая морских буксиров, барж, я контролировала санитарное состоя-ние рыбозаводов, качество выпускаемой рыбной продукции. Имела право закрыть из-за антисанитарии цех, даже завод, списать тонны некачественной рыбы, при этом ответствен-ность за возможные ошибки несла в единственном числе. И никаких скидок на молодость, неопытность.

А романтики - ложками ешь. И поначалу неосознанно упи-валась своей властью. Посмотришь со стороны - экзотичес-кая картинка, в центре которой липовый флотский санврач, то есть я. В модных брюках с молниями, берете, в пестрой куртке, будто на Карла Маркса в Хабаровске выхожу на пирс. Нужен 'Охотчанин' или 'Кухтуй', приказным жестом машу рукой: 'Охотчанин', к пирсу!'. И морской буксир, огромный, важный, подходит к 18-летней девчонке. Моряки опускают трап, на палубу выходят поглазеть любопытные - весь экипаж, и сам капитан подает руку, а я, будто королевна, всту-паю на палубу.

Надо же придумать такое - первый визит на судно, состав-ляю акт проверки, а матросы на полном серьезе подсказы-вают: 'Так и пишите: 'морская пыль'. И проконсультироваться не у кого, может и впрямь есть такой термин у моряков. Все учебники по санитарии перерыла, не нашла. Как бы не-нароком спросила у Слесаревой, но та в ответ только рассмеялась, пояснив, что матросы молодого специалиста вводят в заблуждение.

Но все это было сначала. Сейчас, когда я появляюсь на пирсе и подзываю тот же 'Алмаз' или 'Верный', капитаны судов дают команду поднимать якорь и отходят подальше от берега. Я знаю, почему разбегаются. Просто я была не на-стоящим 'директором' Охотского моря. Профан в морском деле и, чего таить, не имела представления, где хранится 'НЗ' и важно ли знать, сколько на случай беды судна в неприкосновенном запасе продуктов.

Не сразу, но усвоила, что чистота кают дисциплинирует экипаж и второй дом моряка должен быть уютным и радостным. Потому, завидев меня на пирсе, 'жучки', морские бук-сиры уходили в море. Там, вдали от берега, старпом объявлял аврал - вся команда драила палубу, наводила лоск. Знала, что после этого можно не заглядывать в кубрики и трю-мы - все блестело. А мне хотелось, чтобы такая чистота была не от проверки до проверки, а всегда, особенно, когда моряки далеко от родных берегов.

Впрочем, как говорила мудрая Ирина, мечтать никому не вредно. У экипажей судов бывает такая горячая работа, что им не до умывальника и начищенных кастрюль. Санврач дол-жен это понимать. Я и не обольщалась как на этот счет, так и по поводу изысканной публики, с кем предстоит встречать праздник и которую так заманчиво-интригующе рекламиро-вала Ирина.

И откуда здесь могут взяться Аполлоны? Что-то не заме-чала. Жили мы с Элей одиноко и гордо. К ребятам морпорта относились официально. В этих брюках-клеш и с манерами флибустьеров они казались развязными, пустыми насмешниками. Даже старпом на 'Кухтуе' Виктор Морозов, с глаза-ми орехового цвета и, очевидно, поэтическая натура - я поразилась, увидев моряка с мольбертом на берегу Кухтуя, - все лето не снимал с себя выгоревшей тельняшки и, кажет-ся, гордился этим. Однако приятно, что замечены и приглашены. А я-то думала, что в Охотске вообще нет интересных ребят.

ТАКОЙ ВЫВОД Я СДЕЛАЛА, когда Ирина однажды вытащила меня на танцы в районный дом культуры. Невооруженным глазом было видно, что девчат вдвое больше. Под ураганную музыку 'Парамарибо' и тоскующую 'Се-си-бо' дев-чоночьи взгляды устремлялись на группу парней и замирали на юноше с раскованными движениями в ярком, с высоким воротом свитере. К моему удивлению, он подошел ко мне: ангельское лицо партнера напоминало красивого, белозу-бого крепыша, с которого художник срисовал картинку на ко-робочку из-под зубного детского порошка. В первую же минуту узнала, что москвич, у него на материке машина и сам он чуть ли не вице-адмирал! Потом почему-то спросил не как зовут, а кем работаю. И со значением добавил: 'Я же должен знать, кого сегодня пойду провожать'. Все это мне не очень поправилось, и я ляпнула: 'Коком на 'жучке' рабо-таю, понятно?' Он поморщился, буркнув: 'Не ожидал, а я перед поваром бисер мечу'. Больше танцевать не пригла-шал, затерялся в толпе, провожать не пошел. Возвращалась в гостиницу с танцев одна. Зато у Слесаревой всегда попутчиков с избытком. И то, что на праздник будет пирушка, бе-зусловно, ее инициатива.

Разложив вещи по местам, отложила пару платьев, и, ре-шив, что завтра капитально займусь проблемой празднич-ного облика, зажгла ночник. Завтра выходной - можно спать от души. И завернувшись, как кошка, под одеяло, подумала, до чего хорошо, уютно. За многие месяцы пребывания это был первый покойный, как в родительском доме, вечер, обе-щающий радость засыпания, где в ночную, теплую тишину знакомо вписывалось тиканье будильника. Я любила эти ми-нуты перед сном, когда можно в мелочах припомнить про-житый день, что было в нем хорошего, а что - пустого. Да еще рядом такой хороший человек, как Эличка. Она склони-лась над шитьем, взамен воротничка приделывает пышное, белоснежное жабо к старенькому, видавшему виды голубому платью. Готовится к празднику.

Прежде чем присоединиться к многолюдной комиссии, куда я была вписана задолго до своего приезда, благоразум-но проштудировала санитарно-технические требования к строительству бань. Собравшиеся не скрывали удоволь-ствия, взирая на фойе, по-праздничному украшенное кад-ками с фикусами, восхищались моечными отделениями из белого и голубого кафеля, столиками из мраморной крош-ки. Председатель райисполкома светился улыбкой, как именинник: 'Вот какой подарок охотчанам преподнесем к революционному празднику!' А я нарушила всю эту идил-лию, словно в атаку бросилась, спросив: 'Почему внутрен-няя разводка из не оцинкованных труб?'

Что тут началось! Я, де, новичок на побережье, не имею понятия, какими усилиями досталась новая баня. А тут какая-то девчонка придирается. И вот, когда шум поутих, все взоры обратились к главному санврачу, к моей Ирине Слесаревой. Она смутилась и как бы извиняющее произнесла:

- Вода-то не питьевая, а для омовения, - облегченно под-хватил предрика. И уже строго заключил: - Охотчане не ска-жут нам спасибо, если мы снова задержим ввод в эксплуатацию бани. Сейчас, когда Кухтуй гонит льды, и связь с мате-риком надолго прервалась, откуда мы можем взять эти трубы? Раньше надо было думать. Прежде всего санэпиднадзору, - кивнул он в сторону нахмурившейся Ирины. Но через минуту она уже улыбалась, подписывая акт. Счастливый, лег-кий у Ирины характер, мне бы такой.

А радости засыпания, как прежде, в беспечном родитель-ском доме, не было. Зная санитарию лишь по учебникам, можно кучу ошибок натворить. Новая работа предлагала та-кие хитроумные задачки, ответы на которые ни одно учеб-ное пособие не даст. Вот и не учла специфику севера, к трубам придралась. Но я же права - через годик охотчане будут омываться ржавой водой. Конечно, обидно, что с твоим мне-нием не считаются. Наживу ли я здесь авторитет? Сколько уже дров успела наломать. Сначала эта история с новой ба-ней, потом чуть людей не отравила.

ЭТО ПРОИЗОШЛО в первой же краткой, но впечатляю-щей командировке на Октябрьский завод. Сюда меня срочно откомандировали установить сортность рыбы. Пока до-биралась по зимнику часа два на санях, запряженных ло-шадкой, мороз пробрал до костей. А когда въехали в поселок, я, окончательно замерзшая, даже не могла справиться с дверной ручкой конторской двери - перчатки из кожза-менителя не сгибались. С порога прямо к пылающей печ-ке, у которой грелись рабочие. Немного придя в себя, объяснила, что приехала смотреть рыбу и нужно бы разыс-кать начальство.

- Начальство мы и есть, - обрадовался старик в тулупе, шап-ке-ушанке набекрень, скорее похожий на сторожа, чем на начальника цеха. Его прибаутки, обращение ко мне: 'девонька', 'доченька' настораживали. Ух, и дед. С ним надо ухо дер-жать остро. Обведет вокруг пальца. И для страховки скрупу-лезно сверила все акты. По первоначальным документам рыба значилась первым сортом. Но то ли технологию посо-ла нарушили, то ли хранилась в неудовлетворительных условиях, все сорок бочек продукции по органолептическим вкусовым свойствам не тянули и на второй сорт. От меня ждали сиюминутного решения: написать акт, поставить печать и подпись. Но я медлила.

Первое время, прежде чем определить сортность рыбы, подряд все пробы отвозила в лабораторию, а если транспорта не было, таскала на своем горбу. Так что заведую-щая, она же лаборантка, скуластая, бесцветная, но с умненькими, как у учительницы, глазами молодая женщина Полина с печальной фамилией Сирота взмолилась: 'Я толь-ко на вас работаю. Приносите в лабораторию только то, в чем сомневаетесь'. У меня тогда чуть не сорвалось с уст: 'А я во всем сомневаюсь. Мне бы твой опыт. Ты на рыбе собаку съела, а я без году неделя, как работаю'. Но про-молчала. Ссориться нельзя. Без Полины боялась шагу ступить: из лаборатории анализы есть - с меня взятки гладки, вся ответственность перекладывалась на Сироту. Но так продолжаться больше не могло. Пора отбросить сомнения и проявить твердость.

С помощью начальника цеха и подоспевшей сторожихи, глазастой Феньки скрупулезно, как того требуют учебники, извлекала кетины из центра, снизу каждой бочки: у всех брюшки слежалые, на них выступила соль. И впервые без всяких анализов самостоятельно выписала акт на рыбу, ква-лифицируя ее третьим сортом. Это значит, завод недовыполнит план по качеству, людей лишат премии, будут обиженные. Но видя, что заинтересованная сторона, началь-ник цеха не выказывает особого сопротивления, поняла, что поступаю правильно.

Однако на этом мой визит на завод не закончился. Уже собиралась покинуть цех, когда дед, отставив ерничество, робко заявил: 'Доктор, у нас осталось пять бочек икры'. Я про себя ругнулась. И снова пришлось вскрывать каждую бочку. Видела, икринки деформированы, сок вытек, если списать, платить будут виновные, вот этот дед. А вдруг икра съедобная и в документах пройдет как пищевая, тогда спро-сят с меня. Ничего не оставалось, как брать пробы.

Принесли пергамент, икру тщательно упаковали. А на хранение оставили в сенцах домика сторожихи, глазастой Феньки, крикливой бабенки, что крутилась неотлучно возле нас. На ночевку дед отвел меня к местной фельдшерице. О, эту ночь я не забуду.

ОКТЯБРЬСКИЙ - это вразброс стоящие хрупкие домиш-ки, с целлофаном на окнах, огражденные штакетником, над которыми возвышаются выше крыш сложенные и наколотые дрова. Уже смеркалось. Ветер усилился, бил в лицо, сотря-сая целлофан. Темнеющее, тревожное небо обещало не-доброе, и поселок, казалось, сжался в ожидании непогоды. 'Снег будет. А может пурга. Все кости ломит', - вздыхая, вот уже который раз напомнил дед, открывая калитку. Из всех домиков разом дымились трубы и только в одном, с поко-сившейся дверью, куда привел меня спутник, труба не ды-милась, но огонек в окне горел. Мы оказались в пустой, мечта гимнаста, комнате, где пол с неровными, скрипящими половицами был чисто вымыт и являлся как бы главным пред-метом мебели.

У печи на корточках сидела девчушка с косичками и доб-росовестно дула в поддувало. Накинутое на плечи зимнее пальто с заячьим воротником сползало, падало, она, не гля-дя, снова натягивала его на плечи. 'Марийка, доктора со-грей и накорми. Дров тебе привезли? Так не жалей'. - 'Печку не переложили. Никакого тепла от нее'. 'Чего ж раньше молчала? Плитку включи' - и с этими напутственными сло-вами дед оставил нас в натуральном морозильнике, о котором я поначалу не догадывалась, наблюдая как Марий-ка вдогонку сделала рожицу, при этом косички смешно колыхнулись. 'Плитка сутками горит, а словно лампочка, не греет. Ой, не снимайте пальто, еще холодновато'. Ни-чего себе 'холодновато' - натуральное холодище, как в открытом цехе, подумала я. Протянула к печке руки и - одернула, как металл на морозе. Каково же было мое удив-ление, когда увидела, что огонь в печке бушевал. Что это с ней такое? 'А ну-ка, печка, согревай!' - подхватила Ма-рийка. Бесстрашно сбросила пальто, и оставшись в сви-тере, выскочила на улицу. Неизвестно чему смеясь, тотчас вернулась с охапкой дров. 'Пурга начинается. Ох, ме-тет', - весело с шутками подбрасывала дрова. Лед в чайнике не таял. Схватив его, побежала к соседям.

Я осталась одна. От дыхания пар. И будто стол, этажерка, полы, сам воздух в комнате заледенели. За стеной гудело, выло, в окна кто-то методично швырял горсти белого песка, а в комнате звенящая тишина да несерьезное потрескивание печки. Пыталась читать книгу, но от озноба не могла сосредоточиться. Злилась на долгое отсутствие хозяйки: когда Марийка хлопотала рядом, будто от ее присут-ствия исходило тепло. Как она здесь живет - и ни жалоб, ни стенаний. Потрясающая девчонка.

Беспечная веселость молодой хозяйки, притащившей от соседки кипящий чайник, а в миске горячий картофель, невольно передалась и мне. За чаем узнала, что Маришка, моя ровесница, тоже закончила медучилище, но в Николаевске. На Пограничном она единственный медик. И хирург, и тера-певт, и акушерка. 'А какие в этой глуши радости?' - не вы-держала я. 'Какие? У меня соседи хорошие, я у них, как своя. Скучать некогда. У меня ведь все учебники для мединститу-та есть. Не теряю надежды, что поступлю'. Марийка снова исчезла, появилась с огромным утюгом, напевая, набрала совком горячих углей, умело всыпала их в утюг, долго водила им по простыне, пододеяльнику и приказала: 'Пальто сбра-сывайте и в чем есть в кровать'. Потом осторожно из чайника перелила оставшуюся горячую воду в бутылку, заткнув ее пробкой, положила мне под ноги. И как бы извиняясь, пояс-нила: - У меня и грелка есть, но она в медпункте нужнее. Бу-тылка вполне заменит. Вот какой я рационализатор'. Сама же легла прямо в пальто. И уже в темной комнате прошеп-тала: - Давайте сказки рассказывать. Баба Анна много зна-ет. С какой начнем? Жил-был в некотором царстве, распрекрасном государстве принц, а за горами, за дремучими лесами жила принцесса...'

Утром мы не могли выбраться из домика, нас завалило снегом. Юная хозяйка, зовя на помощь и стуча в двери, не могла успокоиться: 'Это же надо, не получилось из меня ра-ционализатора' - ее согревающая бутылка превратилась к утру в прозрачную ледяную гранату. А за ночь навалило столько снега, что откапывала нас баба Аня. Она же кормила завтраком, ругаясь: 'Поселили девчонку в морозильник. Печку не переложили. Зима только начинается. Что в декаб-ре будет? Другая бы все бросила и сбежала'. - 'Ну что вы, баба Аня. Из-за неисправной печки уезжать. Смешно. Зима долгая, переложат'. - 'Вот она такая, - вздохнула баба Аня. - Все ей нипочем'.

Вот это меня и восхитило в Марийке, что все ей нипочем. Ведь ровесница, а сколько в ней девчоночьей отваги, такая может жить и в тундре и на полюсе. Нет, эта девчонка не должна сидеть одна в праздничные дни. Пусть Ирина ее вы-зывает в райцентр на 7 ноября.

А в Охотске, в лаборатории, куда не заходя домой, пово-локла пронумерованные пробы, меня ждал удар. Но пона-чалу Полина, кутаясь в пестрый шарф, встретила на удивление приветливо: 'Кончились странствия Одиссея? Ну, как вам земля Охотская? Неприютна, холодна? Но только на первый взгляд. Я слышала, вы у Эли Леонтьевой поселились, вам повезло. А почему пробы не опломбированы? На первый раз прощаю. Но без пломб больше принимать не буду. - Поколдовав над икрой, предложила: - Могу сегодня же оформить документы. Удивляетесь, что быстро. Икра не пищевая и вот почему, полежит минут двадцать в тепле, и вы убедитесь, что она с запахом. Продукцию надо списывать'. И тут раздался телефонный звонок. Я не вслушивалась в разговор, только видела, как мрачнеет лицо лаборантки. Положив трубку, Полина озабоченно сообщила: в Октябрьском серьезное отравление. Двое госпитализированы. Ты кому оставляла пробы на хранение? - Я изумилась, при чем здесь мои пробы. - А в том, что пострадавшие поужинали твоей икрой. Вот последствия безответственности'. Она еще долго рассуждала на эту тему, а я виновато-растерянно лишь попросила: 'Можно позвонить в медпункт, на Октябрьский?'.

Поселок вызвали быстро. Веселый запыхавшийся голос спросил: 'Кто говорит? Я вас узнала. Что случилось? Пьян-ствовали они. А икру Фенька у вас ополовинила, сама призналась. С ее сожителя как с гуся вода, промыванием ограничились. У Феньки отравление вызвало обострение язвенной болезни, пришлось ее транспортировать в Новое Устье'.

Бесхитростный рассказ Марийки на недолго успокоил. И как ни пыталась я пересказать сообщение фельдшерицы, Полина была неумолима, грозя написать докладную, будто бы пломбы на пробах остановили пьянчуг. И эта грымза будет на празднике. Но почему Слесарева с ней так носится? 'Полиночка', видите ли. С этой мыслью я уснула.

'СЕМЬДЕСЯТ, ВОСЕМЬДЕСЯТ, ДЕВЯНОСТО' - четко слы-шалось в тишине комнаты, наполненной утренним, холодным светом, льющимся из окна. Откуда это? Радио? Штеп-сель выключен. Я бросила взгляд на спящую Элю, вспомни-ла и в сердце бухнула радость - скоро праздник и мы приглашены. А женский близкий голос, будто кто-то сидел под кро-ватью, с увлеченной добросовестностью продолжал: 'Сто тридцать, сто сорок'. Досчитал до двухсот и, довольный, за-мурлыкал песенку.

- Пошла в сберкассу, относить вклад. Здесь, не выходя из комнаты, имеешь полную информацию о жильцах дома. Ну, давай, подруга, подниматься. На часах десятый. К обеду пой-дём на 'Кавказ', где снег, горы, детям обещала. Присоеди-няйся. Сейчас я печку растоплю, а ты сходи за водой, снег у нас будет по будням. Колодец в десяти метрах.

На пустынной, заснеженной дороге я ничего не увидела, что бы напоминало деревенский колодец. О нем знала лишь по книжкам, привычен был городской кран с горячей и хо-лодной водой. После долгих поисков обнаружила ледяное возвышение, настолько замерзший колодец, что в него едва пролезало ведро, а воды извлекла на донышке. Так что при-шлось стать на колени.

С моря дул влажный, тепловатый ветер, как перед дож-дем в Хабаровске. Но здесь, совсем рядом, за домами ле-жало море. Вода не набиралась в ведро: ни наклонить его, ни с размаха бросить. Я уже потеряла надежду принести хотя бы полведра, когда мимо медленно проехал 'газик' и, при-открыв дверь кабинки, мужчина в кожаном пальто спросил:

- Вот повезло. Мне вас и надо. - Он легко выпрыгнул из кабинки, подхватил ведро, глянул в него, невесомое. - Ми-нуточку. - И пока набирал воду, при этом ведро звучно шлепнулось и вернулось полнехонькое, успел рассказать, что к чему: - Я вас с утра разыскиваю. В гостинице сказали, что выбыла. Куда, спрашиваю. - К молодой учительнице. Объез-дил все учительские квартиры. Осталась Элла Георгиевна, классный руководитель моего сына, а я побаиваюсь ее. Строга. - И уже ставя ведро на крылечко, сообщил: - На рейде стоит теплоход 'Ижма', приписки Владивостокского морпорта. Разгружает цемент. Необходимо ваше присутствие. Одевайтесь потеплей, обещают морозы, - крикнул он вдо-гонку.

- Не привыкать. Машина ждет. Когда вернусь, не знаю. Может к вечеру. - И собирая на скоростях тревожный портфель с документами, вспомнила: - На всякий случай, если задержусь, передай Ирине, чтобы медсестру Марийку из Октябрьского на праздники вызвала.

НО ЭЛЯ ВСЕ-ТАКИ УХИТРИЛАСЬ положить в сумку бутер-броды. Я обнаружила их, сидя в тесном кубрике 'жучка', когда доставала ручку, чтобы заполнить санитарный журнал 'Решительного' впрок. И стало тепло от этой неожиданной за-боты подруги. В иллюминаторе 'жучка', везшего нас к 'Ижме', было видно, как уплывал предпраздничный Охотск, бились мелкие волны, катер напряженно дрожал, пахло со-ляркой.

Сверху спускался кок Лиза Черняева. В прошлый раз пришлось выписать на ее имя протокол о нарушении санитарных правил: кастрюли закопченные, сама ходила в грязном халате, с распущенными волосами, без косынки. 'Подписы-вать протокол не буду! - кричала тогда Лиза. - Я здесь не на балу, а кастрюлями ворочаю. Халатов не напасешься'.

Но до штрафа не дошло. Сейчас Лиза блистала бело-снежной курткой, высоким накрахмаленным чепчиком и была просто прелесть. Подбодрив кока 'Ведь можно в чис-тоте жить', догадывалась, что о визите санинспектора эки-паж был осведомлен и, конечно, постарались навести шик-блеск. Придирки здесь неуместны. Недостатки, указанные в прошлом протоколе, устранены. При этом Елизавета про-должала выказывать самые сердечные знаки внимания:

- Вот только пыль морская, - раздался с верхней полки знакомый голос, и на меня упал теплый пестрый шарф. Он принадлежал Полине, четко помню, всегда куталась в этот шарф, но неужели лаборантка могла оказаться на судне? И вот она собственной персоной. Спускается с верхней пол-ки. 'Вы что? Тоже на 'Ижму'?' - удивилась я. Не отвечая прямо на вопрос, Полина улыбалась, при этом глаза у нее стали добрыми, как у любимой учительницы:

- Не ожидала. Вас побаиваются. Уже час здесь торчу, а кокша тряпки из рук не выпускает. Ждет ваше величество. Что ж, так держать и впредь. Будем считать, что отсутствие пломб на пробах - досадное недоразумение и урок на буду-щее. Договорились? А я направляюсь на Иню. Сейчас на 'Ижме' загрузимся и к мамке Ольге, хоть на пару часов, по-здравить да вот подарки вручить.

- Мне было столько, сколько тебе, когда в Охотск приехала. Пренебрежение к географии всю жизнь мою переверну-ло, сыграв злую шутку. Нам, молодым специалистам рыбной промышленности, предложили - Охотск или Находка, а то, что один пункт на севере, другой на юге, представления не имели. Сидим с подругой на скамеечке, на незнакомой при-вокзальной площади Хабаровска, гадаем. А рядом дядька, приличный, не пьяный, с портфелем. О чем, спрашивает, спорите? Рассказали, дурочки. Он и советует, чтоб ему пу-сто было: 'Про Находку не знаю, а вот в Охотске огурцы, помидоры выращивают и везут в Хабаровск'. Да к тому же в Охотск на самолете лететь будем, обрадовались мы. В отделе кадров требуем - направьте в Охотск. И оказались на пустынном галечном берегу. Там и ночевали, у костра, в ожидании транспорта, замерзли как цуцики, а было это в июне 1953 года.

Назначили меня - только паспорт перед самым распре-делением получила, мастером цеха. Приказ директорский есть, а я в закрытый цех попасть не могу. У прежнего масте-ра белая горячка, ключи не отдает. 'Соплячка. Кто такая? На мое место? Куда тебе до мастера. Прирежут. Так тому и быть' - и бросил мне ключи.

Могли прирезать. В тот год на путину, а были такие богатые уловы, каких история побережья не знала, с Колымы гнали отбросы общества, человеческая жизнь для них копейки не стоила. Поселили амнистированных женщин в барак, три дня на устройство дали. Директор боялся к ним идти, а надо. Ступили на порог и отпрянули: одна, в чем мать родила, вышагивает по столу, демонстрирует наколки от плеч до пяток, на ягодицах две совковые лопаты уголек подбрасывают, полуобнаженные товарки едва ее утащили за занавеску.

Как мне, девчонке, с такими работать, они ничего не по-нимают без матов. Директор и тот говорил: 'Жаль мне твоей юной жизни, Полинка'. Уехала бы я в ту первую свою страшную путину на материк, если бы не тетя Оля. Она была авторитетом среди зэкашников. К тому же хорошо знала счетную работу. Властная, волевая, как Васса Железнова, а ко мне расположилась, напьется и свою потерянную дочь вспоминает, будто похожа я на нее. А главное, на погрузку рыбы со мной ездила, там на баржах мужики голодные до баб. И от каких только бед меня не оградила. Один рецидивист покоя мне не давал. Придет в контору, где я наряды выписываю, сядет и ножом поигрывает. Ольга тут как тут, прижмется к нему, и уходят в обнимку. Не раз меня проигрывали в карты. И Ольга шла на нож. А сейчас стала старая. Ей бы на пенсию, да уехать некуда. Дочь свою так и не нашла. И кро-ме меня у Ольги ни одной родной души. Как же ее можно оставить?

Я смотрела на Полину изумленная. Так вот она какая, лаборантка Сирота, всегда в белоснежном халатике, не-приступная. Прошла такие испытания, которые бы меня смяли, сломали. А всего-то на лет семь старше. Но почему она-то одинокая? Я еще тогда не знала, что мужская половина этого поселка на берегу холодного моря самоотвер-женно трудится, ведет здоровый образ жизни только благодаря хранительнице очага - Женщине. У кого очаг есть - все ладится. Но мужчина пускается во все тяжкие, когда долго его никто не ждет. Женщина переносит одиночество терпе-ливей. И Полина встретит свое трудное счастье очень ско-ро, на нашем торжестве...

'РЕШИТЕЛЬНЫЙ' ПОДОШЕЛ К СУДНУ, а пристать не мо-жет: борта огромного теплохода вплотную облепили 'жуч-ки', плашкоуты, баржи, чуть не весь морской флот Охотска. Все это тревожно раскачивалось, борт бился о борт. На палубе 'Ижмы' суетились люди, судовые лебедки несли в сетках мешки, что-то просыпалось. Голос приказывал:

Откуда-то сверху подали трап, он вытанцовывал на под-вижной палубе 'жучка', а мне предстояло уцепиться, и по нему взобраться на корабль. С возгласами: 'Смелей! Не бойтесь!' меня стали подталкивать к обледенелой, трепещущей в такт зыби перекладине трапа. Ноги соскальзывали, я, как акробатка, висела в воздухе, а под ослабевшими ногами шумело море. Превозмогая страх, не глядя в бушующую бездну, пре-одолела еще пару перекладин. С палубы 'Ижмы' наконец чьи-то мужские руки подхватили, поставили на твердь.

Оглушенную пережитым и царящей суматохой, меня при-вели в каюту. И я замерла, вмиг забыв о коварном трапе: лампы дневного света озаряли полированные стены, тахту, глянцевую голубизну раковины, с пятачками красными и желтыми - гор. и хол. вода. Цивилизация! Не успела осмот-реться, насладиться, в дверь постучали. Вошел главный инженер треста Николай Степанович, элегантный, с легким прищуром любознательных глаз.

- Позвольте присесть, так вот, Катя-Катюша, обстоятельства складываются следующим образом. Сейчас на 'Ижме' выгружают цемент. Вы должны осмотреть трюмы и, если вас удовлетворит их санитарное состояние, дать 'добро' на заг-рузку рыбы и выход судна в море.

- Да, знаю, не рекомендуется. Но у нас не вывезено полторы тысячи центнеров рыбы, не успели. Навигация заканчи-вается. 'Ижма' последнее судно. Без вашей санкции Владивосток 'Ижму' не примет. - Он помолчал. - Пробудете здесь до восьмого ноября. - При этих словах сердце мое упало, за-ныв. А Николай Степанович продолжал: - Что ж, праздники будем встречать здесь, на рабочем месте. Потом возьмете отгулы. Мы тоже остаемся. Грузчики взяли обязательство обработать судно на сутки раньше. Да вот погода разыгра-лась.

Николай Степанович раскланялся и вышел. Вот тебе и праздник, светлый, запоминающийся. И каюта утратила свою прелесть. Перспектива провести праздничные дни без своих девчонок, даже в этой золотой клетке, совсем не радовала. В иллюминаторе плескалась черная вода.

Когда утром поднималась наверх, заметила, что ковровую дорожку усеяли частые, белые следы, очевидно, у грузчиков была пересменка. Один из трех огромных трюмов был уже наполовину пуст, в другом доверху уложены мешки с цемен-том. И пыль - коромыслом. Расслабленная сетка лежала рядом. Грузчики почти бегом укладывали на нее мешки. Полнехонькая сетка вздрагивала, натягивалась и летела в свин-цовое небо.

За бортом тревожно шумело море. Падали вниз и взлетали на волнах плашкоуты. Нагруженные под завязку цемен-том, уходили в Охотск. Прибывали новые. Катер привез бригаду грузчиков. Я видела, как они лихо, будто преодолевали ступени лестниц в родном подъезде, один за другим подни-мались по зыбкому ледяному трапу на борт 'Ижмы'.

От нетерпеливого ожидания, безделья, я готова была сама таскать мешки, лишь бы поскорей вернуться в Охотск. И снова спустилась в уже опустевший трюм, в котором при-ступили к уборке. Рабочие выметали цементную пыль. Ря-дом какой-то матрос спрашивал:

В КАЮТ-КОМПАНИИ под сталактитами хрустальных люстр за длинным обеденным столом сидели помощники капитана, механики - человек десять. И все в морских мун-дирах при регалиях. Капитан со щеткой усов и седыми вис-ками указал на пустовавшее место рядом с собой. До этого мне приносил еду кок прямо в каюту. А здесь так торже-ственно, непривычно. В большой, с изысканными ручками супнице подали первое.

- Итак, стояночное время будет сокращено на 34 часа. - И обращаясь ко мне, спросил: - Вы знаете о том, что товарищи из треста уедут в Охотск завтра утром? Как раз успеют на праздничную демонстрацию. И я бы вам советовал после-довать их примеру. Здесь делать нечего. Седьмого ноября к вечеру цемент разгрузят.

На меня все смотрели с изучающим любопытством. Жда-ли. 'Мне, девчонке, не доверять такому человеку, как капи-тан, конечно, совестно. Выдать заверенную справку, зачистку трюмов могут произвести и без моего участия. А зачем я здесь тогда вообще? - Эти мысли мигом пролетели. - Нет уж, с икрой маху дала, а здесь полторы тысячи центнеров рыбы'. И как можно беспечней заметила:

Мысли о несостоявшемся торжестве не покидали. 'Дев-чонки, наверное, меня уже потеряли. Боясь получить отказ, обратилась к капитану с просьбой разрешить дать радиограмму в Охотск. Капитан великодушно согласился, не пре-минув поддеть: 'Вы же сказали, что вас никто не ждет', и уже по-отечески повел в каюту радистов, по пути показал рубку, белую, великолепную, втайне гордясь своим кораб-лем.

Радисты попросили написать текст. Не долго думая, я вы-вела: 'Ирина, я на 'Ижме'. Празднуйте без меня. Когда вернусь - неизвестно'. И мне стало себя так жалко, что из глаз чуть не брызнули слезы. Но уже тогда мне был известен по-стулат: от жалости к себе человек слабеет. Взяла себя в руки. Спустилась в трюм.

ВОТ ЕЩЕ ОДИН ДЕНЬ ПОЗАДИ. Пришло 7 ноября. В Охот-ске сейчас идет демонстрация, гремит оркестр. Люди на площади танцуют, радуются. А будь в Охотске сейчас я, с кем бы пошла на демонстрацию? В Хабаровске все годы хо-дила со школой, потом с училищем. А здесь, наверное, с трестовскими сотрудниками. Выросшая в городе, я не имела представления, как проходят праздничные демонстрации в маленьком поселке. Следующий праздник будет только в мае. А весной начнется напряженка - сельдевая путина, нужно будет после зимнего ремонта принимать флот, новые цеха. Но я же этого хотела?

К теплоходу подошел празднично убранный 'Разумный' с баржей. На палубу 'Ижмы' взобрался моряк и, отыскав меня, передал записку: 'Вам послание'. Неужели девчон-ки? Не забыли! Ну и связь у Ирины с моряками налажена, понадежней, чем у почтовых голубей: 'Катя, у нас все гото-во. Получили твою радиограмму и расстроились. Нам ска-зали, что седьмого утром инженеры отчаливают. Вот бы и ты с ними? Постарайся. Мы все тебя просим. У нас все здорово. Достали магнитофон, есть гитара, аккордеон. Ма-рийка уже в Охотске. Ждем. Мы'.

- Уж коль не едете с нами, проконтролируйте все как сле-дует. Я буду спокоен, наш человек остается на 'Ижме' до конца. По возвращении получите отгулы за праздничные дни. Ох, забыл, поздравляю с наступившим праздником! - И пожав руку, Николай Степанович лихо оказался на палубе отъезжающего в Охотск 'Разумного'.

С МОРСКОГО, НОВО-УСТЬИНСКОГО, Пограничного ры-бозаводов к 'Ижме' потянулись 'жучки' с баржами, гружен-ными бочками, ящиками с рыбой. В одном из трюмов 'Ижмы', куда я спускалась несчетно раз, уже царила чисто-та, готовность. И я разрешила загрузку в него рыбы. Но когда спустилась во второй трюм, здесь только начали уборку - це-ментная пылища до неба, в трех шагах ничего не видно. Двое матросов резво орудовали метлами. Вдруг сверху показа-лась сетка, полная ящиков с рыбой, и кран опустил ее с гру-зом в белую завесу. Откуда-то явились грузчики и, деловито подхватив ящики, потащили в дальний угол трюма. Я рину-лась за ними и ужаснулась, здесь уже высились аккуратно складированные ящики с рыбой, из-за цементной пыли не-заметные издали.

- На пищевой продукт! Им будут травить людей! Я запре-щаю погрузку, - гневно вспыхнула я. - Немедленно накры-вайте ящики брезентом и подождите, когда приведут в порядок трюм. А я разберусь. - И вместо того, чтобы искать старпома, помчалась наверх, к крановщику:

На капитанском мостике никого не оказалось. Каюта пер-вого помощника закрыта. Нажала плечом на одну из сосед-них дверей: в темной, просторной комнате огоньки папирос и большой экран. Щелкнул выключатель, свет зажегся, осветил спины сидящих. Все кресла разом крутанулись, и на меня уставились пар двадцать молодых глаз, раздались голоса:

Через несколько минут в трюме появились матросы с брезентом невиданных размеров. Видимо, те самые, что в уютном кинозале смотрели фильм. Они тоже были недовольны непредвиденным заданием и тем, что в своих свежих матросских робах вмиг стали похожи на мукомолов. Я себя со стороны не видела, было не до того. Боясь подвоха, до конца дня не покидала трюмы. И только вечером написала обычную справку: 'Санитарное состояние трюмов удовлетворительное. Выход в море разрешаю. Пом.сан врача Измайлова'.

- Третьи сутки из-за этой 'Ижмы' туда-сюда курсируем. И праздников не существует для нашего брата. Конечно, цемент нам нужен, без него ничего не построишь. Вот только начальники лето прокукарекали. В зимних условиях эта работа дорого стоит. Валька! - крикнул он куда-то наверх - Неси блюда свои! Может, откушаете нашего праздничного ужина?

В кубрике появились сначала ноги, а затем и вся она, пол-ная молодая женщина с подносом в руках. Поставив его на стол, вытащила что-то из кармана куртки и, заговорщицки подмигнув, подала мне зеркальце. В маленьком квадратике увидела белые брови, ресницы - вся в цементной пыли. Пошла наверх, умылась, но есть не хотелось. А матрос про-должал рассуждать:

Катер, подхватив баржу, потащился к 'Ижме', празднич-но сияющей на черном стекле воды треугольником огней, к ней жались точечные огоньки 'жучков' - там шла напряжен-ная работа. А здесь в порту все было погружено в грозную темноту. Я на пирсе осталась одна. Такого варианта не ожи-дала. 'Как же я попаду домой? Может машина придет?'. Но в ответ - гулкая, тревожная тишина.

Штабеля дров, приземистые нагромождения складов отбрасывали черные фантастические тени. Они, казалось, двигались. В народе судачили, что в складских помещениях порта живут огромные крысы, и я не раз давала себе слово проверить досужие вымыслы, да все было недосуг. Я пром-чалась мимо теней с замирающим сердцем, как хороший стайер. В конторе лишь в одном окошке свет. Блеснула на-дежда - дежурный даст машину.

- Персональную машину изволите? - развязно засмеял-ся он. - Ну и коки нынче пошли. Лучше по стопарику тяп-нем у меня в кабинете, побеседуем на тему любви, я так и быть игнорирую дежурство в честь такой встречи, провожу, - и потянулся ко мне, ухватив за плечи. Я в бешенстве с силой оттолкнула его. - Ишь, цаца, видали мы таких. Шляется здесь по ночам, приключений ищет. Я тебе их сейчас предоставлю, долго вспоминать будешь, - и ки-нулся с ключом к входной двери. Но я рванулась, и мне удалось опередить наглеца.

С учащенно бьющимся сердцем выскочила из конторы и еще некоторое время бежала, не видя куда. Чернущая ночь. До дома пять километров. Под каблуками скрипит галька. Противоречивые мысли приходили, теснились в усталой голове. А и впрямь, что могут подумать люди, тот же дежур-ный - праздничный вечер, молодая девка бродит по кабинетам конторы морпорта. А главный инженер тоже хорош. Когда нужна была, привезли как королевну. Мавр сделал свое дело, мавр может уходить. Надо было утром с инженерами уезжать. Кому нужна моя принципиальность, только себе хуже. Девчонки сейчас беззаботные, счастливые от-плясывают, а я бреду в одиночестве по глухой, черной дороге, никому не нужная, всеми забытая. И я почувствовала себя такой затерянной, обойденной. И решила: 'Пойду до-мой, просплю все праздники!'. Вспомнила свою студеную комнату, стекло, конечно, девчонки не вставили, и мне ста-ло совсем одиноко. К черту такую жизнь. Уезжать отсюда надо. И я воочию представила себе, как мой самолет летит в Хабаровск, а все суда в Охотске - 'на приколе', давать 'добро' на выход судов в море некому. Пусть!

Тропки разошлись, одна повернула в сторону моря. Рис-куя заблудиться, выбрала ее. Нарушая тишину, где-то рядом промчался мотоцикл, на нем звонко пели. 'Ишь, горланят!' - с завистью подумала я. А галька под усталыми ногами шур-шур, и ночь - глаз коли.

Углубленная в свои грустные мысли, не заметила, как вып-лыла луна. Глянула вправо и замерла - море величавое, присмиревшее, словно виноватое, сияло мне. И галечный берег заголубел. Тихий, торжествующий лунный луч неотступно следовал за мной. Я быстрей - и он торопился, замедляла шаг - и он лениво плелся. Очень далеко, на рейде миражом посверкивал крохотный треугольник огней 'Ижмы'. Такой же маленький, затерянный в этом бесконечном пространстве, как и я. 'Куда же мне направиться? - думала я. И равнодуш-но решила: - К Ирине. Войду тихонечко, и буду сидеть неза-меченной. Посмотрю хоть, как северяне веселятся'.

НА УЛИЦАХ ПОСЕЛКА развивались алые полотнища фла-гов. Над Охотском плыл праздник. Слышались музыка, пес-ни. Даже светлее стали переулки. У дома Слесаревой стоял мотоцикл. Поднялась на крыльцо и не успела открыть дверь, как на меня кинулись Ирина, Элька:

А еще через несколько минут, когда я вошла в комнату, парни, словно по команде, вскочили, уступая место. И по тому, как к моей тарелке потянулось несколько рук, чтобы загрузить ее вкусным, и по тому, с какой ревнивой завис-тью в этот момент глядели на меня девчонки, путь от пирса до Охотска показался безмятежной прогулкой, а трехдневное пребывание на 'Ижме' - таинственно замечательным, как в доброй сказке.

Рудик Екатерина : другие произведения.

Директор Охотского моря

Unknown

Оставить комментарий © Copyright Рудик Екатерина (rudik-ekaterina.ru@yandex.ru) Размещен: 20/05/2019, изменен: 20/05/2019. 61k. Статистика. Глава: Проза Иллюстрации/приложения: 1 шт. Скачать FB2		Ваша оценка: