Тот Новый год я помню до сих пор. Наверное, потому, что он был последним, который я встречала в Москве с друзьями. И потому, что рядом не было поросенка...
Поросенка друзья подарили мне на день рождения. Дело было в октябре. Я жила тогда в одном из отдаленных районов, в Северном Бутове. И собиралась уезжать в Израиль - продавала вещи, мебель, оформляла выездные бумаги. Поросенок мне был совсем ни к чему.
- С ума сошли! - кричала я друзьям. - Зачем мне поросенок? Что я с ним буду делать?
- Откармливай, - веселились друзья. - На Новый год, перед твоим отъездом, мы его съедим. Все - таки ты еврейка - тебе это нельзя есть. Вот последний раз полакомишься свининкой, а потом уж ни - ни!
Поросенок был совсем крохотный - размером с кошку. Розовый, как пряник, облитый малиновой глазурью. И шустрый. Я решила не давать ему кличку - все - таки с кличкой он приобретал некие самостоятельные черты, становился чем - то вроде кошки или собаки. И тогда его нельзя было бы зажарить на Новый год. Правда, про себя я сразу решила, что на Новый год мы будем есть не свинину, а что - нибудь другое. И что поросенка я кому - нибудь отдам...
Времени у меня было много. С работы я уже уволилась. Постепенно квартира пустела. Вещи исчезали одна за другой, оставляя на обоях светлые прямоугольники и квадраты, а на линолиуме черные отметины.
Октябрь стоял какой - то необыкновенно теплый. Окна были открыты, и легкий ветерок надувал тюлевые занавески парусами.
Огромный лесной массив начинался через три дома от моего. Здесь было тихо и светло. Все живое готовилось к зиме. Сюда, в лес, мы стали ходить с поросенком на прогулки. Я - чтобы успокоиться и снять нервную дрожь, которая стала мешать тем больше, чем ближе становилась дата отъезда. Поросенок - за гладкими вкусными желудями, которых полно просыпалось с дубов, мощными колоннами стоявших то тут, то там по всему лесу.
До леса мы добегали за две минуты. Поросенок тащил меня за поводок, который я выпросила у соседки. Как только мы пересекали границу, за которой кончалась цивилизация, я отцепляла поводок, и мы дружно шагали вглубь леса. Туда, где не было одиноких загорающих, блестевших на солнце просмоленными за лето спинами; молоденьких мамочек, парочками выгуливающих детей в колясках; пенсионеров, волокущих корзинки с поздними грибами; и одичавших собак. Мы находили укромное место и принимались каждый за свое дело. Поросенок искал желуди. Я расстилала подстилку и вытаскивала книгу.
Однажды в страшном романе Стивена Кинга "Судьба Иерусалима" я прочитала: "...Город получил свое имя по совершенно прозаическому поводу. Одним из первых обитателей этих мест был долговязый суровый фермер Чарльз Белнэп Тэннер. Он держал свиней и одного из хряков назвал Иерусалимом. Как - то злосчастный хряк вырвался из свинарника и убежал в лес. После этого еще долгие годы Тэннер зловещим тоном предостерегал детей, когда они выходили за околицу: "Будьте осторожны! Помните о судьбе Иерусалима!" Память об этом сохранилась и дала городу название, которое не означало, по существу, ничего, кроме того, что в Америке и свинья может попасть в историю..."
Смешным показалось мне это сравнение. Смешным и нелепым. Иерусалим - великий, светлый город...И свинья...Вещи такие же разные, как, скажем, костяные шары, вырезанные рукой терпеливого китайца и фантастическим образом вложенные один в другой, и детские резиновые мячики. Про свинью мы все знаем. Глупое, самодовольное животное. Любит в грязи копаться и есть что ни попадя.
- Чушь какая - то, - подумала я. - Что - то тут автор напутал.
Подумала и забыла. Стала читать дальше.
Между тем поросенок жил своей простой жизнью. Рыл в лесу желуди. Полюбил картофельное пюре, капустные кочерыжки и хлебную тюрю с мясным бульоном. Приучился ходить по нужде в тазик с песком, который я поставила в туалете. Как ни странно, но поросенок оказался чистюлей. На улице обходил стороной лужи и канавы с грязью, а дома обожал мыться. Как только я включала душ, сразу принимался бодаться твердой розовой головой и как - то по - цирковому впрыгивал в ванну. Там поднимал рыльце вверх и, закрыв глаза, повизгивал от удовольствия. Засыпая, я видела всегда одну и ту же картину: мой поросенок сидит на подоконнике, смотрит в небо и удивляется, похрюкивая, когда из холодных глубин падает на землю звезда...В ту осень много падало звезд...
В ноябре пошли дожди. Были они какие - то особенно холодные и колючие. Или мне просто так казалось? Словно обидевшись, Москва провожала меня в жаркий и зыбкий Израиль плохой погодой. Мы стали реже ходить в лес. Но всегда проделывали один и тот же маршрут, обязательно останавливаясь в двух местах.
Первым была собачья будка НИИ, изучавшего растения. Институт располагался в доме, где до революции жил местный граф и его семья. Красноватое здание с коваными решетками на окнах почему - то всегда выглядело пустым. Из него никто не выходил. И никто не входил в него. Исследователи растений, по - видимому, занимались своей работой в таинственных недрах института. О том, что в здании все - таки кто - то есть, мы с поросенком догадывались только по запахам - из открытых форточек всегда пахло то борщом, то картошкой с мясом, то кофе и свежими пирогами.
Институтская сука со странной мужской кличкой Матрос этой осенью работала не покладая лап. Охраняла институт и растения по ночам. А днем моталась по лесу и лесным окрестностям, добывая еду себе и пятерым щенятам, которые росли не по дням, а по минутам. Они хотели есть все время, а скудного институтского пайка явно не хватало. Матрос просто сбивалась с ног. Сердобольные жители Северного Бутова, приходя в лес, приносили собачьей семье кто что мог. Но когда пошли дожди, люди стали ходить на лесные прогулки совсем редко. Матросу и ее детям приходилось туго. Только мы с поросенком приносили еду каждый день, не обращая внимания на непогоду.
Поросенок и Матрос подружились очень быстро. С первого раза. В переводе с собачье - свинячьего языка их первый разговор, наверное, звучал так:
- Эй, стой! Чужих не пускаю! - грозно рыкнула Матрос.
- Да мы не чужие, мы свои, - хрюкнул поросенок. - Мы здесь гуляем.
- У меня дети! - гавкнула Матрос. - Смотри, заразу не занеси!
- Я тоже ребенок, - похрюкивал поросенок, - я еще маленький.
- А где же твоя мама? - удивилась Матрос. - Чего ты один - то гуляешь?
- Моя мама далеко, - грустно ответил поросенок. - У меня сейчас приемная мать.
- Эта, что ли? На двух ногах? Не обижает?
- Да нет...Она добрая. Только очень грустная...
Так они нашли общий язык. И подружились.
Мы приносили собакам еду в одно и то же время. И оставляли ее у собачьей будки даже тогда, когда Матроса не было на месте. Щенята росли быстро и становились все больше похожими на пушистые меховые муфты. Они набрасывались на еду и сметали ее подчистую.
Накормив собак, мы шли дальше. Дышали пахнущим палым листом воздухом. Смотрели на белок, делающих последние запасы на зиму. И на ворон, перелетавших с елки на елку, как маленькие черные самолеты. Перед тем, как вернуться домой, мы останавливались у лесного домика, окруженного редкими штакетинами забора. В домике жил художник с женой и кучей живности. Во дворе вольно расхаживали две собаки, три кошки, петух, пяток кур и два черных поросенка. Вместе с хозяевами они представлялись мне какой - то сказочной семьей, в которой все всех любили, по - семейному переругивались и готовы были приветливо встретить любого, кто постучит в калитку. Но я не постучалась.
- Зачем мне лишние знакомства, - думала я. - Все равно ведь скоро уезжать. Познакомишься, а потом надо будет расставаться. Слишком все это больно...
И я ни разу не постучала в калитку. Только смотрела издали на дружное шумное семейство. А поросенок переговаривался через щель в заборе с черными поросятами о своих свинских делах. Потом, уставшие и замерзшие, мы шли домой, в теплую пустую квартиру...
В последний день ноября я проснулась поздно. Под мелко сыпавший дождь спалось как никогда. Но вставать все - таки надо было. Вставать и идти кормить семейство Матроса. Хотелось быстрее вернуться обратно. Снова залезть под одеяло и читать страшные истории Стивена Кинга.
Когда мы подходили к зданию института, послышались странные звуки. Мы прибавили шагу. Тропинка кончилась, и нам открылась жуткая картина.
Матроса не было на месте. Она, видимо, не дождавшись нас, ушла на поиски еды. А у собачьей будки стоял толстый маленький мужичок и запихивал в мешок щенят. Щенки визжали, огрызались, но быстро один за другим исчезали в мешке.
Я не успела сказать ни слова. Просто застыла на месте. И тут раздался дикий поросячий визг. Поросенок рванул к мужику и вцепился ему в ногу. Тогда завизжала и я. Бросилась вперед и стала вырывать мешок. Остальное я помню плохо. Помню, как мужик пытался оторвать от ноги поросенка...Как рядом оказалась хрипло лающая мать щенков...Как мужик получил по морде от художника...Как из института выскочили таинственные научные сотрудники...Лай, визг, крики, мужик, лежащий в грязи...А на нем художник, приговаривающий: "Не ворую, не воруй, сволочь!.."
На Новый год мы ели с друзьями жареного гуся с яблоками. Пили шампанское. Пузырьки из бокала щекотали горло и забирались в нос. Хотелось чихнуть и самой себе сказать: "Будь здорова!"
Этот Новый год я помню до сих пор. Наверное, потому, что он был последним, который я встречала в Москве. И потому, что рядом не было поросенка. Привыкла я к нему за три месяца. Как к близкому другу и товарищу.
Поросенок счастливо жил в лесном домике художника. Вместе с собаками, кошками, курами, петухом и черными поросятами. Им было весело. Ведь их было много. Они дружили и были готовы защищать друг друга от любой напасти. И, наконец, никто из них не собирался уезжать в далекий, фантастический Израиль...
Я часто вспоминаю поросенка. Такого розового - как пряник, облитый малиновой глазурью. И такого храброго. Просыпаюсь по ночам. И кажется мне, что на подоконнике кто - то сидит. Сидит и смотрит в черное небо. Вот упала звезда...Другая...Кто - то тихо хрюкнул, удивляясь. Но нет, это моя кошка сидит на окошке. У меня сейчас кошка...