|
|
||
Криминальная история Павла, сына "Северного" короля
Возвращение на главную страницу
ОГЛАВЛЕНИЕ:
(текст не структурирован по главам, поэтому все ссылки даются по объемам - названия приблизительны)
"... его романы так насыщены реминисценциями, аллюзиями, отсылками к классичеґской литературе, к фольклору. Вот он пишет, я цитирую: "... мыл руки!" Вряд ли кто-нибудь из вас догадался, куда он отсылает, - лектор сделала многозначительную паузу, - а ведь это же из "Макбета". Видите, как интересно!"
- И башмаков еще не истоптала, - прошептал мне на ухо Гена. - Она бы еще "быть или не быть" прочитала.
Гена и я, мы сидели в одной из старых аудиторий почтенного учебного заведения, изґвестного в свете как Университет. Этот Университет не нуждался в определениях "финансоґвый" или "педагогический" и, оставаясь неопределенным целым, гордо нес имя Санкт-Петерґбургского.
Учились мы, и довольно успешно, уже четвертый год. Система знаний сложилась, с интересами мы более-менее определились, оставалось лишь написать диплом, за которым нас ждало какое-то будущее.
Лениво слушая лекцию о писателе, главное достоинство, которого состояло в неудобоґваримости и сверхлитературности, мы ждали, когда звонок оборвет этот поток цитат, положеґний, почерпнутых из критических статей, и придет, наконец, настоящий день. И можно будет рвануть в "уголок", где неплохо варили "кофе по-восточному" и с недавних пор стал поґявлятьґся коньяк, больше походивший на коньячный спирт или на чачу, впрочем, вполне приґемлемую и готовую к употреблению. "А на бесптичье и жопа соловей", - говаривал мой друг, ссылаясь на Даля.
Этот поход между лекциями традиционным, но никогда не предшествовал семинарам. Нет, мы не боялись преподавателей, просто в отличие от коллег с факультета, проґводивших время в пивняке на Среднем проспекте, считали, что приличнее вовсе не ходить на семинар, чем являться на него в подпитии.
Коньячный спирт (коньяк тогда пропал с прилавков) потреблялся в ограниченных количествах - граммов по пятьдесят. Сам ритуал распития сложился случайно. Сначала на филоґлогическом факультете закрылся буфет, где варили приличный кофе, и нашей компании пришлось найти новую точку; потом Гена, мучившийся зубами, прибег к древнему средству и за неимением на прилавке стоматологического коньяка "Десна" прополоскал зубы тем, что было, и с удивлением обнаружил: зелье может быть проглочено без всякого вреда для здоровья. За Геґной потянулись остальные.
Но не суждено мне было пить кофе с коньяком в кругу друзей и знакомых. В аудитоґрии, прервав плавное и вялое течение лекции, появилась секретарь факультета и случитьґся. попросила меня на выход.
На моей памяти, такое случилось впервые. Никогда раньше никого не вызывали с лекґции, используя мальчиком на посылках секретаря: как-никак она исполняла иные обязанности и отвлечь их от нее было затруднительно.
Я вышел, тихо прикрыл дверь и увидел мать одетую во все черное и в темных очках.
- Кто?
- Отец, - тихо ответила она.
- Как... кто? - я не мог поверить, что с моим отцом что-то случилось, могло
- Инсульт...
- Что-что? - В это я вообще не мог поверить. Конечно, за последние три-четыре года он прибавил в весе, начал утрачивать спортивную форму, но все равно оставался здоровяґком. Я был растерян. У меня не хватало сил выпытывать все подробности.
- Поехали, - тихо попросила мать, и мы спустились по главной лестнице, прошли мимо знаменитого зеркала, которого теперь нет, и вышли на набережную.
Перед подъездом стоял черный, длинный шестисотый "мерседес" отца, который наґпоминал мне автобус, за что я его и не любил. Водитель предупредительно открыл дверцу, мы сели - и "диван с крышей" плавно тронулся с места.
- Как же так? Ведь вы отдыхали... и отец уезжал... был в полном порядке, - мой голос срывался, я как-то враз развалился. Не мог собраться с мыслями, справиться с эмоциями.
- Все случилось на пляже, - начала мать, - он заплыл далеко. Ты же знаешь, он всегда шалел от воды. - Она достала из бара бокал, плеснула коньяку, выпила и продолжила: - Я увидела, как он развернулся и поплыл к берегу... и вдруг он, - мать всхлипнула, - взмахнул рукаґми и исчез. Спасатели это тоже видели, рванули на катере, быстро нашли, достали, но отґкачать не смогли.... Потом врачи сказали небольшой инсульт. Он, наверное, потерял сознание и нахлебался воды.
- Почему же ты сразу не позвонила? - Мой вопрос звучал глупо.
- А чем бы ты помог?.. Так, хоть три дня прожил спокойно. - Она выпила еще. - Сегодня прилетели и я сразу к тебе...
Я молчал.
С отцом у меня сложились странные отношения. Сказать, что мы были близки, я не мог. Последние десять лет он не рассказывал мне, чем занимается, а я жил своей жизнью, как бы в стороне от него. Но я постоянно чувствовал какую-то незримую связь с ним, знал, что он подґдержит меня, и даже его постоянное стремление утаить от меня род своих занятий принимал за способ оградить меня от ненужных проблем. Это отец убедил мать не мешать мне и помог поґступить в Университет на одну из самых непрактичных специальностей. Его не беспокоило мое "обеспеченное будущее", и он частенько говаривал, что обеспечит его сам.
Еще в школе, а потом и в Универе я слышал за спиной шепоток о "бандитском сыне". Ни я, ни мои друзья не обращали на это внимание. Я был интересен им так же, как они мне вне зависимости от возраста и социального происхождения. Иногда, вероятно, попадали в нашу компанию некоторые, пожелавшие попользоваться от моих, точнее "моего папочки" щедрот, но и выпадали они очень скоро. Поэтому шепоток за спиной не раздражал меня. Я считал себя самоґстоятельным в своих взглядах, выборе, предпочтениях. А "отцовский кошелек" относился к материальной стороне жизни и, замечу, нисколько мне не мешал.
Родителей не выбирают, к тому же мои - ничуть не хуже Морганов, Михалковых и тутти-фрутти, что обеспечили свои детям отличную "стартовую позицию".
Мы подъехали к дому.
- Поднимись, переоденься, - попросила мать, - я позвонила. Люся все приготовиґла.
Люся - наша домоправительница, казначей и мамина одноклассница и подруга - зашла к нам лет шесть назад и так и осталась в нашем доме. У нее всё и всегда было готово. В моей спальной уже висел черный строгий костюм, которого вчера еще не было. Белая рубашка, темно-синий галстук в тонкую черную полоску. Я начал переодеваться, не сомневаясь в том, что костюм подогнан по фигуре.
- Спасибо, Люся! Нельзя ли чашку кофе, - попросил я, повязывая галстук.
- Уже готов. В столовой.
Я повернулся к ней: хотел еще раз поблагодарить, и увидел лицо. К печали и скорби примешивалась жалость. Ко мне.
Я не Лабрюйер и не физиогномист, но Люся смотрела на меня, как на мальчика, котороґго хотят утешить, защитить и погладить по головке.
- Что такое Люся?
- Ничего. Все в относительном порядке, - она отвела взгляд, - пойду готовиться к "тризне".
Я на ходу выпил кофе, оставил чашку в прихожей и спустился к машине. На этот раз водитель не вышел, мать, увидев меня, открыла дверцу сама.
- Куда теперь? - спросил я.
- В церковь.
- Зачем?! Отец туда не ходил...
- Так положено, - тихо ответила она. - У них так положено.
Я не стал спрашивать, у кого "у них". Достаточно часто мелькали на ТиВи кадры криминальґной хроники: крупные "мальчики" в черных костюмах, в белых рубашках, все, как один, в темных очках стоят у гроба "павшего братка", а голос диктора за кадром сообщает реже со скорбью, чаще с торжеством - и та и то равно неприятны - об очередном заказном убийстве или гибели авторитета такой-сякой преступной группировки.
Мы ехали на официальное мероприятие, где, используя традиционную магию (отґпевание в глазах неверующих, а братков, несмотря на тяжелые кресты, я считал неверующими), моему отцу будут пытаться застолбить теплое местечко в мире ином.
Я - не циник, и мне противно казенное благочестие. Но сейчас я ехал спокойно и без раздражения: ритуал, традиция, обычай - это все из области социального, и не мне это менять. Вера? Вера - дело личное... "Изблюю тебя из ...". А я ехал проститься с отцом.
Когда мы подъехали, казалось, машину у церкви некуда будет поставить: все места были заняты иномарками. Но не прошло и десяти секунд, как у входа в храм засуетились люди, и наш "мерс" встал почти у ступенек. Мы вышли - тут же подошел распорядитель из братков и, наклонив голову, что при отсутствии шеи выглядело весьма эффектно, интимно прошептал:
- Василий Александрович и Игорь Иванович вас ждут. Пройдемте.
- Хорошо, - так же тихо ответила мать, и мы пошли за провожатым.
Василия Александровича, брата-близнеца моего отца, я знал хорошо и давно. И сколько знал, столько не любил. Он постоянно дергался, суетился, прибегал поплакаться. Вдобавок ко всему он еще был и не очень умен.
И отец, и дядя получили одинаковое образование - семь классов, потом поучились в вечерней школе, потом стали "водилами", и вместо дипломов могли показать права. Это не поґмешало моему отцу начать свое "дело" и, как я понял сейчас, оглядев иномарки, приобрести репутацию и немалый вес, называемый в этой среде "авторитетом". О месте, которое занимал дядя, я мог догадаться по тону распорядителя и по имени-отчеству. Очевидно, неизвестный мне Игорь Иванович так же занимал высокое положение.
Мы вошли. Ряды стоявших у входа казались иллюстрацией к песне Высоцкого о коротґких и мощных шеях. Дальше среднестатистическая толщина шей шла на убыль, у самого гроба затылки выглядели естественно и не воспринимались как продолжение спины.
Служба уже шла.
Строгие, чуть-чуть поджатые губы, прямой нос, тяжеловатая челюсть, широкий чистый лоб, не хватало только открытых умных глаз, чтобы лицо выглядело, как у живого. Я обернулся и взглянул на дядю. То же лицо, что и в гробу. Именно такое же - мертвое. Прозрачные, голубоваґто-серые глаза, какой-то жидкий взгляд.
Неожиданно я почувствовал, что меня пристально разглядывают - изучают. Вновь огляґнулся и встретился глазами со стройным, спортивного вида мужчиной, который, как и дядя, стоял в церкви без очков. Колючие глазки, но в "гляделки" со мной не стоило играть. Немая сцена продолжалась секунд десять. Наконец, стройный отвел глаза.
Вероятно, это - Игорь Иванович. К чему бы этот интерес? Беспокоится? О чем? Я же - не принц крови, а отец - не король, так что прав на власть, да еще среди них, никаких. Остались деньги....А лезть в их дела, в их мир я не собирался.
Но вот пропели последнюю литию. Дюжие парни легко подняли гроб и двинулись к выходу. Василий Александрович и Игорь Иванович со скорбными лицами выразили нам с маґмой сочувствие и, поддерживая ее под руку, похлопывая меня по плечу, повели к машине.
Признаюсь, не люблю торжественные чествования и похороны. Мне все время кажется, что человеку неуютно выслушивать неловкие комплименты и льстивые похвалы, а сильная скорбь вряд ли выразится в продолжительном, пахнущем маслом надгробном слове.
Мы снова сидели в "мерсе", но ехали уже с кладбища. Странное ощущение осталось у меня. Я чувствовал на губах горьковатый, жирный привкус, как после губной помады. Приґкосновение ко лбу отца напомнило мне первый поцелуй. Я не мог вспомнить лица той девочки, которая, подражая взрослым, густо намазалась помадой, и поймал себя на том, что и от отца у меня остался только взгляд и это ощущение на губах.
Мать снова приложилась к коньяку. Она никогда не любила крепких напитков. Ее по простоте вкусов тянуло к сладенькому. Десертное винцо, немецкие ликеры она предпочитала хорошим сухим, выдержанным портвейнам, хересам и коньякам. Сегодня она пила коньяк и не плакала. Мне всегда казалось, что мать любит...любила отца и дорожила им. Может быть, она просто застыла, ушла в себя. Может, просто не хотела, чтобы видели, как ей тяжело.
На "тризне", как назвала Люся поминальное застолье, я просидел час-полтора, выпил "горькой", посмотрел на "скупые, мужские слезы" и тихо, не попрощавшись, ушел в кабинет отца.
Года четыре назад отец купил две коммунальные квартиры и превратил их в одну, поґэтому комнат хватало на всё и для всех. Это был маленький дворец, встроенный в милый, стаґрый дом, окнами выходящий на Мойку. Не помню, когда, помню лишь, что после того, как кто-то из "авторитетов" купил апартаменты эмира бухарского и восстановил их облик, мой друг, Гена, начал называть нашу квартиру "ложементом алжирского бея".
В кабинете я сел в кресло отца. Большой стол был закрыт: отец, как Некрасов, не любил, чтобы перекладывали его бумаги и прикасались к тому, над чем он работал. Я пришел в этот кабинет попрощаться с ним, посидеть, вспомнить, собраться с мыслями и уйти. Странно, когда мы прощаемся с живыми, мы спокойно уходим от них, а, прощаясь с мертвыми, так и стараемся подтравить себе существование, рассуждая в сослагательном наклонении: что было бы, если бы было бы. Ну вот, вместо приличествующих моменту и месту эмоций, суждений иронические сентенции. Верно, я циник.
Я сидел в кресле минут пятнадцать и снова и снова переживал "последний поцелуй" и "послевкусие" на губах. Вдруг кто-то без стука открыл дверь и боком скользнул в кабинет. Игорь Иванович. Повернувшись, он увидел меня, и по лицу его пробежала легкая волна разґдражения и недовольства. Секунду спустя от нее не осталось и следа.
- Сидишь?... Как чувствуешь? - спросил Игорь Иванович печально.
- Зу-зу лала,- в тон ему ответил я.
- Не понял?
- Так себе. Это по-немецки, - пояснил я.
- А-а, грамотный... Что думаешь делать? - Его явно интересовал ответ на этот вопрос.
- Жить. Пить, есть, спать, учиться и тэ-дэ и тэ-пэ.
- Не злись, ладно. А как жить? Что еще делать?
- Объясняю: точно так же, как жил до смерти отца, - отчетливо выговаривая каґждое слово, начал я. - В ваши дела лезть не собираюсь. Да и что вам во мне, имя мое для вас ничего не значит.
- Ну...да-а, - протянул он, не зная, о чем говорить дальше. Провел рукой по коротґким, стриженым ежиком волосам, уже тронутым сединой, хотя выглядел Игорь Иванович лет на тридцать пять, не больше. - Батя - хороший человек.... Был.
- Отец!?
- Да. Его все наши звали "Батя".
Мне стало как-то неприятно: это погоняло (прозвище, кликуха) отдавало литературґностью "Крестного отца".
- И что же, он позволял так себя называть? - спросил я.
- Да нет, это так, за его спиной. Обычно его звали по имени отчеству. Ну, а свои - по имени.
- Как вас зовут, я знаю. А как вас кличут? А дядю?
- Дядю - "Царек", а меня - "Паныч". Тебе что? "Батя" ничего не рассказывал?
- Отец? - Меня коробило от этого "Батя". - Нет, отец никогда не говорил со мной о делах. А я - ленив и нелюбопытен.
- Ну ладно, я пойду, - после минутной паузы проговорил Игорь Иванович и поґшел к двери.
Он был явно недоволен разговором и, главное, тем, что застал меня в кабинете. Ему, наверное, хотелось осмотреть его одному.
Зачем он приходил? За бумагами? За какими-то вещами? Пока все заняты, хотел найти что-то важное. Меня то, что он собирался искать, не интересовало. Я собирался жить так, как жил.
Вечером, после того как все разошлись, Люся убрала со стола, и стало тихо, я пошел в бильярдную, где обычно вечером находил отца.
Он вырос на улице. Им, ему с дядей было по четырнадцать, когда их отец умер так и не оправившись от ран и послевоенной отсидки. Моя бабушка умерла через год. Когда и как мой отец стал "авторитетом", я не знал. Если он и вспоминал о чем-то из прошлого, то только о случайґной встрече с моей матерью, об их "романе", о смешных происшествиях, что случались с ними где-нибудь, и никогда ни единого слова о своих делах - ни о прошлых, ни о настоящих, ни о будущих. Он всегда, что называется, был "застегнут на все пуговицы", каким бы откровенным ни казался.
Сейчас, когда цветные шары, постукивая, раскатывались по зеленому сукну. Я вспомиґнал разговор с отцом. Если быть до конца точным, то несколько разговоров, которые, слились для меня в один монолог.
"Знаешь, Павел, не делай свою жизнь ни с кого, живи сам. Я не хочу, чтобы ты проґдолжал мои дела. Не хочу, чтобы становился юристом, бизнесменом, политиком. Все они раньше или позже теряют свою свободу...точнее - волю и покой. Дело, которому они служат, ставит их перед выбором: подчиняться законам своей среды и преуспевать или отойти от дел, от "среды" и выпасть. Им часто кажется, что репутация, деньги, украденные, честно заработанные, "приобретенные" служат им, а на самом деле, деньгам служат они. И не за страх, а за совесть. Я вот хотел в молодости пожить, как люди...как в кино. А теперь не хочу говорить с тобой о своих делах. Я не могу их бросить и уйти. Не поверят, не поймут. Может быть, постараются убрать...Я привык доводить все до конца. Придется и здесь идти до упора...
Бесконечный фарс. Правила соблюдают до поры до времени и если надо, отбрасывают их, как старье, ветошь. Я не хочу, чтобы ты, даже с моими деньгами и, возможно, оставшимися после меня связями, вынужден был сталкиваться с людьми, стоящими только денег. Живи проще, хочешь, как в болоте, хочешь, ищи славы, но где-нибудь в культуре, если там это по-иному, чем везде. Плюнь на гражданскую позицию: это все болтовня. Деньги у тебя есть....Хочешь попробовать поиграть в политику, куплю тебе место депутата. Стоит ли это твоих сил и способностей".
Отец говорил так или почти так. Сплошные общие места. Обратные общие места, если вспомнить "Обыкновенную историю".
Вся русская литература рассуждала, куда руку приложить, да что делать. А тут деяґтельный простец призывал меня сидеть сложа руки или прожигать жизнь и проматывать заґработанное им состояние. Отец не возражал против деятельности, "деяний" вообще. Он даже помог зарегистрировать маленькое издательство - дал денег - и радовался тому, что я смотрю на свое предприятие, как на игрушку.
Инстинктом чувствуя и понимая, что мы, мать и я, в любой момент можем остаться вдвоем без него, отец позаботился об "обеспечении достаточных средств к существованию". Три четверти своего капитала он отмывал и вкладывал в не очень прибыльные, но надежные фирмы где-то на Западе. Эти деньги и эти "конторы" принадлежали нам с матерью. И мы регулярґно получали свои отчисления.
Так что я, если и не с самого рождения, то довольно рано стал миллионером. Может быть это, а может быть отношение моих родителей к деньгам - свободное и пренебрежительное - таким воспринимаю его я, сделало меня "настоящим демократом", какими, согласно Прусту, оказываются представители высшей знати, избавленные от необходимости утверждать и доґказывать свою "общечеловеческую" ценность.
Мать моя одевалась просто и со вкусом. Подобно дамам девятнадцатого века и сталинґской поры она фирменным мулькам предпочитала сшитые на заказ платья, поэтому спокойно проходила мимо бутиков, так же, впрочем, как и мимо витрин ювелирных магазинов. У нее был свой хороший закройщик и портной, лишенный честолюбия и распространенного порока "законоґдателей моды", но зато имевший вкус и род недуга. Этот недуг - страсть к чтению - превращал гения "мелка и иглы" в редкого лентяя. И если бы не моя мать, отчасти разделявшая эту болезнь, несчастный, вероятно, делил бы время между папертью для нищих и топчаном для чтения, потому что успел растерять всех клиентов, несмотря на таланты.
Я разделял мнение своих и наших знакомых о врожденном вкусе, которым обладала мать. Пытаясь как-то восполнить недостаток образования, а годы своей молодости она отдала мне, мать много читала, занималась музыкой, и даже окончила музыкальную школу для взрослых у Таврического сада. И еще она умела слушать, и умела читать.
Лицо ее казалось странным. Странным и притягательным. Ни глаза, ни губы, ни нос не привлекали внимания. Лицо как целое, его поначалу неуловимые изменения делали его наґстолько живым, что едва ли бы нашелся портретист, который осмелился бы просто описать его, увидев один раз.
Возможно, я вижу его так, потому что отец увидел его именно таким и не смог проехать мимо. Тогда еще не было такого слова "авторитет", но деньги и машина у него уже были. Вчерашґняя школьница, еще не определившая, куда пойти учиться, не выстояла против натиска волевого, умного мужчины, двенадцатью годами старше ее. Не малую роль сыграло и благоґсостояние жениха. Богатство и связи пришли позже.
У "школьницы", кроме внешности, оказались и здоровые представления о жизни. Она не пустилась во все тяжкие проматывать "денежки".
После свадьбы они уехали в Коктебель, тогда находившийся "в зените славы", и проґвели почти месяц прямо на Карадаге.
Я замечал, что стоило в разговоре упомянуть слово "Крым", как лицо отца смягчалось, а мать начинала сладко и глупо улыбаться. Это от них я заразился "Кокосом" и каждое лето после окончания школы проводил там.
Вежливо постучав, в бильярдную вошла Люся и протянула трубку:
- Тебя к телефону.
- Кто?
- Сумасшедший...твой сумасшедший, - съехидничала она. - Он звонил днем. Беспокоился. Я ему все рассказала, так что он желает выразить соболезнования. Я так думаю.
- Спасибо, Люся. - Я взял трубку. - Гена, здравствуй, я тебя слушаю.
- Ты не желаешь избавляться от церемонных манер даже в такой день?! - Не поґздоровавшись, выпалил мой друг. - Извини... - осекся он и продолжил: - Ты в порядке? Тебе ничего не надо? Если что, ты только скажи. Хочешь, зайду.
- Зайди и побудь Цицероном, рассказывающим о своих утратах, дабы подґдержать ближнего. Это шутка. Гена приезжай, обсудим издательские дела.
- Горбатого могила исправит, - заметил он.
- В доме повешенного не говорят о веревке, - напомнил я и присовокупил, - а наґсчет горбатого, в прямом и переносном смыслах, сомневаюсь. Приезжай. Хочешь, на машине.
- Не дави деньгами, поеду на метро. У тебя район красивый. - И Гена, не поґпрощавшись, повесил трубку.
Я закончил игру, поставил кий и понес трубку на кухню.
Люся, наш ангел-хранитель, сидела у разделочного столика и потягивала из тяжелой, обливной глиняной кружки свой любимый напиток - такое же, как кружка, тяжелое, бархатиґстое красное алжирское вино, подогретое с одной палочкой гвоздики и щепоткой сухой лимонґной цедры.
- Как сегодня твой "ночной колпак"? - вежливо поинтересовался я.
- Сегодня, отлично!
У Люси имелась идея-фикс, заключавшаяся в том, что вино следует подогревать до температуры на один градус меньшей, чем температура кипения спирта. Она считала вкус не тем, вино испорченным, если ошибалась хотя бы на полградуса.
- Генка приедет? Приготовить что-нибудь? - спросила она.
- Не надо. В холодильнике, верно, закусок выше крыши.
- Да, твоему "мелкому" обжоре хватит.
На самом деле, под язвительными замечаниями Люся скрывала любовь к Гене. И будь на то только ее воля, усыновила бы его. А поскольку одной ее воли не хватало, она пыталась скрыть от нас, меня, моих матери и отца, да и от себя, свои чувства. Но ее ехидные замечания казались ехидными только ей.
Люся "полюбила" Гену сразу, как увидела. Возможно, он напомнил ей собственного сына, погибшего вместе со своим отцом, ее мужем, во время первого восхождения. А может быть, потому что мой друг был похож на ее мужа, погибшего со своим и ее сыном в горах во время юбилейного своего сотого восхождения. Это случилось шесть лет назад. После несчастья мать ездила к Люсе каждую неделю. А однажды Люся приехала к нам и осталась навсегда. Она стала членом семьи, и сама возложила на себя обязанности домоправителя, казначея и хранителя очага.
- Спокойной ночи, - попрощался я.
- Когда тебя будить? - Ей явно не хотелось оставаться одной. Ведь она ценила отца не меньше, чем мы.
- Не буди, не надо.
- Гене в гостевой постелить?
- Нет, он ляжет у меня. Спокойной ночи.
Я никогда не любил ни делить свои, ни разделять чьи-то переживания. Люся все поняла и кивнула.
Мой кабинет - мое любимое место. Я поделил его на две части: в одной обустроил изґдательский офис, где писал, редактировал, макетировал и просто играл на компьютере; другую отвел библиотеке. У нас в квартире высокие потолки, под четыре с половиной метра, поэтому всем моим книгам нашлось место на полках.
У меня хорошие полки, простые, деревянные, без стекол, но подогнанные по ширине и высоте книг. А проблему с пылью решила мать. Она вычитала где-то у Киндзабуро Оэ "о статичеґском пылесосе" и заказала такой "технарю", работавшему на отца. Ни технарь, ни японґский писатель не подвели.
Всю остальную обстановку я подбирал и расставлял сам, добиваясь эффекта разноґстильности и уютной аляповатости. На полу лежали не стриженые овчины, у одного из высоґких окон стояло павловское канапе, у другого - вольтеровское кресло и рядом с ним небольшой ломберный столик, а между окнами в простенке - конторка. Всю середину комнаты занимало мягкое низкое ложе, которое Гена окрестил "турецким диваном, утратившим в веках спинку".
Верхний свет я не люблю, поэтому люстру заменил бра и канделябрами. Бра висели у кресла, у канапе, у конторки, у полок, а рядом с диваном стояли два напольных канделябра. В общем, получился интерьерчик, способный сразить любого записного эстета. Я добился такого эффекта, воспользовавшись руководством писателя-декоратора Гюисманса.
Но сейчас я расположился не в описанном "убежище прохлады", а в рабочей части кабинета и закурил "Лигейрос". Эти сладковатые, крепкие и даже злые кубинские сигареты неожиданно стали дефицитом. Минздрав вдруг решил, что они более опасны для нашего здоровья, чем сигареты "цивилизованного мира". Так что, государство и перестройка пытались вынудить меня искать замену "Лигейросу" или связи в кубинском консульстве и оплачивать персональную доставку.
Сигарета подходила к концу, когда в кабинете заиграл музыкальный звонок, исґполнивший первые такты "Полета шмеля" в переложении для квартета контрабасов. Люся не забыла переключить звонок на мои комнаты.
Это был Гена.
Меня всегда удивляла скорость, с какой он перемещается из пункта А в пункт Б. Она не зависела от времени года, от вида транспорта и определялась только настроением моего друга. Стоило ему впасть в романтическую прострацию, пространство для него переставало существоґвать: он утрачивал способность перемещаться с видимой невооруженным глазом скоростью. Если же его распирал энтузиастический восторг, за ним невозможно было угнаться.
Приличествующее обстоятельствам скорбное выражение лица не могло утаить того, что сейчас Гена пребывал "в межеумочном состоянии с тенденцией к энтузиастическому поґрыву".
- Здравствуй, Гена.
- Мои соболезнования... Мы уже здоровались... Мне очень жаль. Держись.... Как ты? - скороговоркой выпалил друг. Вот такой он человек.
- Спасибо. От двух приветствий не умирают. Мне тоже. Пытаюсь. Нормально, - в тон ему ответил я.
Гена смутился. Если бы он не знал меня уже три года, он бы развернулся и ушел. И ниґкакие обстоятельства не оправдали бы меня в его глазах. Но три года общения и дружбы, три года насмешек и пикировок привели к тому, что он "возлюбил меня, как самого себя" и чистоґсердечно считал меня своим альтер эго, вероятно, потому как сам язвительностью не отличался.
- Не дуйся, - попросил я. - Есть будешь?
- Есть, что есть? - вопросом на вопрос ответил он.
- Гена, тебе как Аполлону (Он на самом деле - вылитая копия, только с прямыґми волосами.) не подобает вести себя, словно варвар. Или хомо новус - это, во-первых; а во-вторых, не задавай глупых вопросов. Шутки в сторону, морали туда же. Есть будешь?
- Соизволю. Ибо ароматы изысканных блюд, проникая в мозг, подталкивают изґвилины и тем порождают в нем гениальные мысли...
- Мысля трется о мыслю и извилину толкает. И извилина струится и идею поґрождает. Старо, Гена. Пошли, подкормим твое серое вещество.
Но друг уже мчался без руля и ветрил по морям словоблудия и риторики:
- Я берусь доказать тебе, что Ньютон открыл небезызвестный тебе закон, вдыхая слитые с прохладой фимиамы яблок. Никто не открывал ничего приличного непосредственно после удара по башке. Закрывали многие. Кто глаза, кто рот. - Гена сделал паузу. - Я "в такту"?
- Конечно, скачи дальше.
- Так вот, представь себе человека, сидящего под яблоней. Ощущающего, неґсмотря на пышность афедрона, как жестока жизнь, как жестка скамейка, словом, человека с весом. И вот он подносит ко рту симеринку или алма-атинский апорт и случайно втягивает в себя порцию воздуха. Раз - и извилины шевелятся, а зад болит. Два - и гениальное предґположение выдвинуто. Остается только встать, пересесть в мягкое кресло в кабинете, и закон готов.
- Гена, ты снова читал "Антоновские яблоки", - перебил я его, когда мы входили в кухню. - Что будете пить-кушать?
- Как всегда. Рябчиков, ананасы и шампанское.
- У нас не поэзо-вечер. И я серьезно.
- Извини, я не очень разошелся? - Гена снова начинал смущаться.
- Нет, все в порядке. Я же позвал тебя работать, и не собирался использовать тебя как носовой платок или жилетку. Я держусь. Креплюсь, и в норме. Если будет "фигово", скажу, - успокоил его я.
Мы быстро собрали на поднос холодные закуски, оставшиеся от тризны. Я достал из буфета бутылку простенького сухого, и мы пошли в кабинет, сочетать приятное с полезґным.
В редакционных планах у нас стоял "Альманах словолюба". Вступительную статью к нему писал Гена. Он не упустил представившейся ему возможности поиронизировать и первым в ряду "гениев словолюбия" упомянул известного Ленского, процитировав бессмертное твореґние "Паду ли я стрелой пронзенный..." на русском и на украинском языках. Затем шли Бенеґдиктов, несколько стихов из "Русских женщин" Некрасова с примечаниями Достоевского, знаменитая "гувернантка иль жорж-зандка..." и, наконец, два маленьких шедевра, выкопанные Геной в мемуарах. Первый являл образец философской поэзии:
И я, от жизни этой плоской
В мечты высокие уйдя,
Дымлю душистой папироской,
Лежа на шкуре медведя.
Второй - образец лирики любовной, не лишенный эротической взволнованности:
Как стройны твои ноги,
Очертанья бедр,
Отойдем с дороги,
Упадем на одр!
Не хуже Лотмана и Вячеслава Иванова изучив формальные приемы стихосложения, Гена подробно разобрал звукопись второго опуса и убедительно доказал, что "др", исґпользованное автором, это единственный способ передачи в стихах не только скрипа дверей и барабанной дроби, но и мускульного напряжения влюбленного мужчины и, шире, самца.
Умению Гены я доверял, не доверял грамотности. Он способен был пропускать буквы в самых немыслимых местах, а знаки препинания расставлял, как Лев Толстой. Мы просмотрели его статью еще раз и подписали к печати.
Естественно, что за статьей шли стихи современных "букволюбов". Весь этот поэтичеґский раздел мой друг предложил назвать "В плавках бога", чему я сначала противился, отґстаивая величественное "Я - не Гойя, я - друггое". Но потом согласился.
Мы перебирали стихи известных поэтов, поэтов песенников, подражания, стилизации под букволюбие. Среди стилизаций шедевров было больше. Чего стоило такое четверостишие:
Брожу лия по стогнам града,
Ширяю ль быстро в облаках,
За мною слава ретрограда
Спешит на красных каблуках.
Или такой засушенный сонет:
Той любовию народной
Ты, поэт, не дорожи.
Словно царь живи свободно
И стихи себе пиши.
Пусть народ на них плевал,
Лишь бы ты не уставал.
В разделе "Арс поэтика" мы поместили инструкции по созданию шедевров, начиная с классических рифм "палка - селедка" до современных наработок "хорошо-плохо".
Подобрав стихи и примеры к этому разделу, мы воздали должное остаткам вина и сыру, я отправился греть красный портвейн, а Гена стелить постели.
Ничто так не помогает отвлечься от воспоминаний, как беседа и работа с другом, котоґрый, не понимая тебя до конца, чувствует твое состояние. Мне стало легче. Единственное, чего я опасался всегда - это любимой моим другом музыки - адажио Альбинони. Но, слава богу, все обошлось и в спальной звучал "Ковбой, который мчится вдоль по прерии".
Гена лег, а я подошел к окну и закурил. Темные купола Спаса-на-крови почти не выґделялись на черном ночном небе. Такое небо у нас в городе бывает редко. Ночью наше небо серое, синее, белое - по сезону.
- Знаешь, я сегодня встретил,... случайно, знакомого. Помнишь, я рассказывал, - заговорил Гена, - он после школы подался в "бандюки".
- Ну и? - перебил я его, не давая расплыться в отступлениях.
- Так этот знакомый сказал мне, что у "северян" не чисто. И похоже, "авторитета" грохнули.. - Друг многозначительно замолчал.
- А он не треплет? - скрыв волнение, спросил я.
- Да нет. Он так и сказал: сегодня братва на похоронах, крутого человека проґвожают. Болтают, что ему помогли.
- Кто?
- Я тоже так спросил.
- И что он ответил?
- Ничего...- Гена помолчал. - Темна вода в облацех. - Немного подумав, он грустґно закончил: - Зря я об этом тебе рассказал.
Я ничего не ответил, загасил сигарету и достал вторую.
- Ты много куришь, - тихо заметил друг.
Хотел бы я знать, сколько бы курил он, если б узнал, что его отца, возможно, убили.
Эмоции накатывались на меня, я никак не мог собраться. Гена, почувствовав это, сходил на кухню и принес еще порцию портвейна. Я выпил и пошел в ванную комнату. Долго сидел перед зеркалом, включив воду. Шум воды всегда успокаивал меня, но сегодня это не поґмогало. Я вымылся, почистил зубы и пошел спать.
Вероятно я выпил слишком много для здорового сна: ночью меня мучили кошмары.
Бесконечные коридоры из серых камней, я бегу за кем-то, зову, кричу и едва успеваю остановиться перед пропастью, невесть откуда разверзшейся передо мною. Потом рука из тумана, похожая на руку с плаката "Ты записался добровольцем", тычет в меня пальцем.
Проснулся я весь мокрый от пота. Гена уже встал и тихо сидел у окна: читал.
- Доброе утро.
- Доброе утро, Паша, - он посмотрел на меня, - ты всю ночь кричал и за кем-то гонялся. Плохо чувствуешь себя. Не ходи в универ. Зачетов нет, а на семинарах скажу, что ты болен.
- Спасибо. Пожалуй, я сегодня поваляюсь, - согласился я. - Приедешь сегодня?
- Да, только домой к предкам заскочу, предупредить.
- Значит, до вечера не ждать?
- Ты же понимаешь, - замялся Гена.
Я понимал. Гена заезжал домой каждый день из-за младшей сестры, которая еще учиґлась в школе. Он и она в семье своей неплохой и большой казались чужими. Дело в том, что все родственники моего друга всегда по традиции работали в торговле, а теперь стали коммерсантаґми, и они просто не могли понять, как люди занимаются чем-то, что не приносит денег. Конечґно, они с некоторым почтением взирали на академиков в старые времена, потому что те и поґлучали неплохо, и даже могли попользоваться от номенклатурных щедрот; их восторг вызывали представители свободных профессий, добившиеся успеха и мелькавшие на экранах телевизора. Но всех этих людей родственники моего друга ценили на расстоянии и в глубине души считали их занятия несерьезными. Поэтому, когда Гена решил еще в школе пойти учиться в Универсиґтет, да к тому же на "русский язык и литературу" они сначала между собой, а потом и при нем стали называть его "юродивым". Никто из них не помог ему ни деньгами, ни связями. Гена казалґся им больным, когда же вслед за ним потянулась его младшая сестра, были приняты карантинґные меры. И если с сестрой ему не могли запретить общаться, то всех остальных предґставителей младшего поколения семейство-клан оберегало от "этой заразы".
Гена как философ-просветитель поддерживал сестру "в ее лучших намерениях и стремлеґниях" и обязательно проводил с ней в беседе час-другой, только летом избавляя ее от попечения.
- Ладно-ладно, до вечера, - попрощался я и закрыл глаза, сделав вид, что соґбираюсь еще поспать. Гена позавтракал с Люсей и ушел.
Удивляло, что ни разу не зашла мать. Вчера она выглядела как-то не так - зажатой, напряженґной. Это можно было отнести насчет похорон: каждый переживает смерть по-своему. И все-таки что-то происходило или произошло. Вместо незримой связи - стена! Мать скрывала что-то важное. Но главное, что занимало меня - это проверить и хорошо проверить, правда ли этот слушок об убийстве.
Целый день я провалялся в постели и, наконец, нашел способ узнать кое-какие подробноґсти. Скорее даже не нашел, а решился воспользоваться помощью одной из своих "пассий". Мне очень не хотелось обращаться к ней. Я прилагал все силы к мирному разрыву отношений, но она этого не понимала. Не воспринимала и полагала, что у нас все в порядке. Я же имел обыкновение просто прекращать всякое общение, если остывал к людям, или если они вдруг как-то неприятно задевали меня. Но в этом деле, чтобы узнать всю правду, я готов был переступить через свое желание и привычки.
У Ирины, а ее звали так, брат. Андрей, работал в РУБОПе. Он боготворил свою сводґную сестру и, как я подозревал, в тайне любил ее. И быть бы "инцесту", если бы... Если бы не множество если бы. Андрей чтил закон и работал честно, поэтому я не сомневался, удастся ли мне убедить Ирину, но не знал, сможет ли она заставить своего брата помочь мне.
Я до сих пор помнил его лицо, когда, представляя меня, моя "пассия" произнесла не только имя, но и фамилию с отчеством. Он с трудом удержал челюсть на месте, со временем отошел и не противился нашей связи: видимо проверил и узнал, что я "не при пацанских делах".
Мы с ним никогда не разговаривали о его работе, придерживались других тем. как бы боясь обидеть друг друга.
И вот теперь я должен обманывать одного человека, чтобы заставить другого сделать то, что он не сделал бы, наверное, ни при каких иных обстоятельствах. Странное и неприятное положение игрока, пытающегося манипулировать людьми.
Возможно, стоило попробовать узнать о смерти отца с помощью денег. Однако проґверять справедливость тезиса "все продается" не хотелось, и к тому же я не имел никаких знакоґмых в милиции кроме Андрея, а искать и ошибаться не мог, нельзя было допустить, чтобы о моих розысках узнали.
Когда пришел Гена, я стоял у окна и смотрел, как мартовский снег "отбеливает" серый ноздреватый лед Мойки и размывает строгие очертания зданий.
- Добрый вечер. Как сестра? Не съели?
- Зубы сломают. Но давят. Вчера весь вечер зудели, читать не давали, - начал рассказывать мой друг, - она сейчас Шполянского штудирует...- Он сделал паузу, желая поґкрасоваться.
- Дона-Аминадо? - поддержал его игру я.
- Его родимого.
- А что обсуждали?
- Хочется Ленке засесть за Марселя Пруста, а у меня нет. - Гена вопросительно посмотрел на меня.
- Возьми у нас. В Любимовском переводе. Некоторым эстетам он не нравится.
- Хм! Напугал! Не нравится, пусть читают по-французски, - выдал друг. - Кстати, ты еще не слышал последний опус нашей сокурсницы.
Гена имел в виду язвительнейшую особу из параллельной группы, которая выглядела весьма интересно, отличалась умом и высокомерием. Она пописывала стишки - иногда ядовитые, но всегда иронические. Рассказ о ней вполне можно было начать словами: "Ироник - вот какой человек".
- Когда я мог? Конечно, нет. Прочти.
- Я не помню. - Память у Гены отличалась редким своеобразием: он мило переґвирал стихи, цитаты, зато железно помнил детали, содержание, настроение.
- Прочти, как помнишь.
- Кажется так: Плебеи простодушно внемлют богу, Эстеты писают, от глаз толпы таясь. И лишь Поэт выходит на дорогу, Изрядно водкою и пивом нагрузясь.
- Форма - так себе, а содержание милое, - оценил я, - и не без яда.
- Знаешь, сегодня Ирка тебя искала, - немного смущаясь, проговорил Гена. Он знал, что я настроен на разрыв и, кажется, не одобрял его. - Я сказал, что у тебя отец умер, а ты болеешь. Она просила позвонить.
Ирина сама не любила звонить мне домой, потому что я говорил по телефону сухо и коротґко, особенно, когда звонили мне.
- Надо будет поговорить с ней, - начал я, не готовый к тому, чтобы сделать друга конфидентом. Я бы предпочел не вмешивать его. Меньше знает. Крепче спит. - Как у нее дела? Что рассказывала?
- Говорит, все в порядке. А рассказывала о новом предмете "религиоведении", - Гена заметно оживился. - У них препод, который раньше "научный атеизм" вел, теперь решил переквалифицироваться. Так он выводит идею бога из страха пешехода перед быстро идущим транспортом.
- А водители? Идея авариефобии? - поинтересовался я.
- Вот-вот. У них на факультете скандал был из-за этого предмета. Препод двух Иродов перепутал.
- Нашли из-за чего скандалить. Помнишь статью "О герое нашего времени"?
- Где автор выводил "афеизм" из "не-фатализма"?
- Так ее же в "Новом мире" печатали. И Гомер, бывало, дремал.
- А ты что, передумал расставаться? Я был бы рад этому. Ирка, барышня не глупая. Есть свои недостатки, так и ты не идеал.
- Естественности уже нет, а ума и знаний еще, - прокомментировал я слова друга.
- Ты хочешь и фантик красивый, и конфетку не соевую, - фыркнул Гена.
- Да, хочу. Ты же - красавец и, вроде, с мозгами. Попался же мне на пути. Я тебя нашел.
- Друг покраснел. Он никак не мог привыкнуть к тому, что я называю его красивым.
- Это кто кого нашел! Это я тебя нашел.
- Ладно, не бузи. Фантик - не так уж и хорош, - перебил я.
- Ты на себя-то посмотри. Ни кожи, ни рожи. Одно и есть, что язык подвешен. Про мозги не скажу. Да, про выносливость забыл. Откуда она в таком рахитичном тельце.
- Хватит обличать...Квазимодо, значит, имеет право ценить и оценивать преґкрасное, а мне ты отказываешь.
- А зачем тебе тогда Ирка? - Гена грубо переводил разговор в конкретную плоскость.
- Все тебе скажи! - Я помолчал секунд пять и решился: мне нужен был помощник. - Повесь уши на гвоздь внимания и слушай. Из твоего вчерашнего рассказа следует, что мой отец, вероятно, был убит. Я хочу, во-первых, узнать, так ли это, если да, то во-вторых, кто за этим стоит, и в-третьих, воздать по ветхозаветному закону. Для решения первых двух задач мне потребуется помощь Андрея, для решения третьей - возможно, твоя, хотя о воздаянии я еще не думал. Ты волен, не помогать мне. Обещаю, что это не изменит наших отношений. Я понимаю, с Иркой мне придется полицемерить, а с "убивцами" справиться не легко и связываться опасно. Я не хочу подставлять тебя, поэтому решай...
В этот момент раздался стук в дверь.
- Войдите, - разрешил я.
- Мальчики, идите ужинать! - Позвала мать. - Все готово. В столовой.
- Сейчас идем, - ответили мы хором.
Дверь закрылась.
- Решай, Гена. И не стоит меня отговаривать.
- Ну что же, мой верный Санчо-Панса, твой хозяин поможет тебе.
- Не иронизируйте Вустер, вы не умеете. Не торопись, подумай хорошенько. Гена, это очень серьезно. - Я смотрел на него.
- Хорошо, я дам ответ после ужина. - Гена смотрел мне в глаза.
Я был неприятно удивлен, обнаружив в столовой не только Люсю и мать, но и дядю. Он поздоровался со мной и Геной. Мы сели и молча принялись за еду, обмениваясь просьбами переґдать то или иное блюдо. Люся, как всегда, была на высоте.
Только после десерта, когда мы по традиции расселись у камина, каждый со своим наґпитком, возникло подобие разговора. Начал его Гена:
- Люся, как вы готовили свинину? Ну оочень вкусно!
- А тебе зачем! Конкуренцию хочешь составить, - улыбнулась Люся. - Тушила в пиве.
- Очень вкусно, - присоединился я к благодарности друга.
- Как ваша учеба, ребята? - вступил дядя.
- Помаленьку, - ответил Гена.
- А перспективы?
- Никаких, - сказал я, - по крайней мере, у меня.
- Ну-у, тебе-то беспокоиться не о чем, - заметила мать. - У тебя издательство есть.
- И у Гены есть. Мы соучредители. Что касается научных перспектив, то кому она нужна? Наша наука. На нее теперь денег нет.
- Так зачем же вы шли? - для проформы спросил дядя.
- Для себя учимся, не для других учимся, - почти процитировал Гена.
- А может быть вам газету организовать? - предложил Василий Александрович.
- Да уж, желчи и яду у вас, - Люся указала на меня и друга, - на сто газет хватит. В простоте слова не скажут.
- Люся, ты преувеличиваешь, - вступилась за нас мать.
- Да-а! К тому же, я не похож на шакала ротационных машин, а Паша - на гиену пера, - хихикнул Гена.
- Ну, голова у вас есть, - снова начал дядя, - вот и проветривали бы мозги. А я б деньгами помог.
- Хм, сначала помог, потом не понравилось - и пожалуйте "варить кофе" и "чего изволить", - с сарказмом проговорила Люся.
- Василий Александрович, вы же знаете: мы - аполитичны, даже а-общественны. Наш идеал - государство - сэ муа, как говаривал какой-то из Людовиков. А вы хотите, чтобы мы влезли в это нынешнее и всегдашнее болото? - "запропедевствовал" Гена.
- А кому же осушать "болото"! Ведь вам же в нем жить, - попытался возразить Василий Александрович.
- По "гамбургскому счету" его незачем осушать. Зачем? Чтобы уничтожить таких колоритных особей, как гарпия демократии или цербер коммунизма?! Новодворская и Ампилов?! А представьте, что в мелиорации ошибешься, и подобные этой сладкой парочке доґберутся до власти...Они же, и левые и правые, марксизмом "трюхнутые", им человек вне политиґки и экономики непонятен. Он для них заведомый паразит, не желающий трудиться для светлого будущего человечества или для светлого будущего гражданского, открытого, мидлґклассового общества, - пустился в рассуждения мой друг.
- "Жить в обществе и быть свободным от общества нельзя", - порезонерствовала Люся.
- Вот-вот, - улыбнулся Гена, - добавить еще "кто не снами, тот против нас", и современным "сократам" ничего не остается, как отправиться за новой порцией цикуты.
- Ну, ты еще не Сократ, - заметил Василий Александрович.
- Дядя, - вмешался в разговор я, - что вам "это болото"? Вы же в нем, извините за "водную тему", как рыба в воде. Вам же так удобнее, не в обиду будет сказано.
- Ну, - дядя всегда начинал с "ну", - хотелось бы хотя бы относительной стабильноґсти. И потом, мы - не гангстеры и от беспредела устаем. А молодежь! Ее ж запустили, а она вырастет...и куда? К нам своей доли требовать. Нет и нам "честным бандитам", - он усмехґнулся, - порядок нужен.
- Это для того чтобы все "схвачено" было, - снова подала голос Люся.
- Ну, не без того.
Мать молчала и не смотрела ни на меня, ни на Люсю. Мы еще немного поговорили о каких-то мелочах и разошлись.
- Ты не знаешь, чего он приперся? - спросил я у Люси на кухне, куда зашел, поґмогая ей убрать посуду из столовой.
- Василий-то? С Эрикой разговаривал у отца в кабинете. О чем, не знаю. Вроде, еще не закончили.
- Я готов. Я серьезно! Торжественно произнес Гена, как только я вошел к себе в спальную. С чего начнем? Орест, твой Пилад ждет мудрых указаний.
- Для начала обеспечим будущее твоей сестры.
- Чего? - Глаза у друга стали круглыми.
- Если что-то случится с тобой, у нее должны остаться средства на все, что ей нравится, - спокойно ответил я.
- Ты решил всех облагодетельствовать? Мы же еще не действуем, а пока лишь собираемся начать, да и то с информации, - попытался возразить он.
- Всех не хочу: они мне - не ближние. А заниматься потом этим будет поздно. Поэтому отвези завтра сестре вот это, - я дал ему кредитку "Барклайз", - и заставь выучить код. Это корпоративная карточка, - пояснил я.
- Она не поймет.
- Соврешь что-нибудь. Скажешь, что можешь надолго уехать.
- Слушай, ты же ее не видел. Вдруг она тебе не симпатична, - Гена еще пытался сопротивляться.
- Ты сейчас принял решение, а я подумал о возможных последствиях. И не заґставляй упрашивать себя и ругаться матом. Далее, на все расходы тебе будут нужны...
- Ты зарвался. Ты еще на казарменное положение меня переведи.
- Начнем активные действия, сам перейдешь, - спокойно заметил я.
- А что делать-то будем, мон женераль?
- Ты займешься своим одноклассником и постараешься выяснить все детали, узнай поподробнее и про расклад сил в городе. Посмотри прессу, проанализируй. Попробуй познакомиться еще с какими-нибудь братками. Только веди себя поосторожнее.
- Ты даешь! Ну, навалил! - восторженно воскликнул Гена и добавил: - Со всем этим за неделю не управишься, сам валяться будешь. Сачка давить.
- Времени у нас - до конца жизни. А из-за слепоты, ни за что пропасть, желания нет. Денег хватит. Кстати, тебе они потребуются, - голос мой звучал ровно, хотя волновался я очень и за себя, и за Гену. - Я же займусь Ириной и Андреем. С этими тоже быстро не управиґться.
- Паша, может не надо тебе Ирку трогать. Обидишь, - просительно проговорил друг.
- Попробую не обидеть. Гена, давай ты не будешь брать мои грехи на себя. И с чего ты взял, что она так хорошо ко мне относится?!
- Хорошо, ты купил мою душу и меня, Мефистофель, - попытался пошутить он. - Пойдем спать, утро вечера мудренее.
Заснул я, как человек, который знает, что будет делать завтра.
Нельзя было форсировать развитие событий, поэтому я позвонил Ирине на следующий день и прикинулся больным. Она, видимо, обрадовалась моему звонку и даже сделала вид, что забыла о моем двухнедельном молчании. Не хотела показывать свою обиду.
Хотя я и не заслуживаю этого, мне везет на нормальных, хороших людей.
Мы договорились перезваниваться, пока я болею, и встретиться, когда поправлюсь. Она было хотела зайти, но я отказался, объяснив это боязнью заразить ее. На самом деле, я еще планироґвал свой "приступ" и был не готов к встрече, да и Гене не следовало бередить душу. Он, наверное, воспринял бы такую мою активность болезненно.
В телефонных разговорах прошла неделя. Мой друг уже начал подкалывать меня, наґзывая трусливым генералом, но я отмалчивался.
Но вот наступил долгожданный день. Утром я постоял перед зеркалом, строя рожи самому себе, решил, что справлюсь, и отправился в Университет.
Солнце - не по-мартовски яркое, легкий ветерок, и тепло. Дворцовая, а я всегда проґходил через нее, блестела, словно вымытая. А Александрийский столп, как обычно в это время года, украсился инеем и не темнел, а белел на фоне неба и голых деревьев Александровского сада.
Город всегда поддерживал меня. Я любил его в дождь и слякоть, жару и холод; любил - ночью и днем; любил его подворотни и замызганные дворы, дворцы и парки. Когда я шел по нему, любовь казалась взаимной: его переулки, площади и улицы нежно и мягко ложились под ноги. И никакие рассуждения о его проклятости не могли поколебать мою любовь.
На лекциях и семинарах ничего интересного не происходило. Только шутки Гены скрашивали вялое течение академических часов, да наша сокурсница в очередной раз одарила всех маленьким опусом:
Жизнь - только кирша глоток где-то на пляжах Канарских.
Я же не с ним и не там: равен бессмертным, увы!
С Ириной мы договорились встретиться в "уголку" на Первой линии, куда я так и не дошел в день похорон отца. Мы с сокурсниками уже купили кофе и коньяк и чествовали гордого Автора изящных стихов.
Когда моя пассия вошла гордый Автор скуксилась и быстро засобиралась домой. С ней вместе ушли и "верные". Гена быстро все оценил. И пользуясь своим обаянием и языком, убедил оставшихся дам пойти с ним в новое, "только ему известное" заведение. Кавалеры и джентльмены устремились за дамами.
Минуты три мы с Ириной молчали.
- Ты почему не звонил? Пропал, и ни слуху ни духу. - Она все-таки не удержаґлась от разборки, впрочем, закономерной.
- Плохо себя чувствовал, был занят. Ленился.
- Гад - ты все же. Мог бы позвонить. Я беспокоилась.
Я обнял ее. Что я мог сказать? Ничего. Я обнял ее и коснулся губами маленького хорошо вылепленного ушка.
- Молчишь! Даже извиниться не хочешь! - Ирина никак не могла успокоиться. - С Генкой целыми днями торчишь, а я...- Я крепче прижал ее к себе. - ...а меня...А-а, что с тобой говорить!
Она мотнула головой и, обхватив меня за шею, клюнула губами.
Если разбирать строго, то "конфетную обертку" следовало признать очень хорошей. Несколько простоватое лицо тринадцатилетней школьницы (Ирина была на год старше меня.), всегда наивное, открытое, с точеным носом, который с возрастом мог превратиться в орлиный клюв, серо-зеленые глаза, узковатый рот - не производили яркого впечатления, но и не отґталкивали, а детская свежесть даже притягивала. Однако, первое, что замечал каждый, кто видел ее - это фигура. Я сам по нашим временам маленький и почти двухметровому Гене - по плечо, а Ирина едва доставала мне до подбородка. И при таком росте выглядела длинноногой. Казалось, эта фигурка сделана ювелиром, не поражающая своей величественной красотой, но очень изящная, отточенная, совершенная.
В "воблообразности" современных моделей есть свой шарм, и будь Ирина их роста, ее фигура могла бы показаться слишком мощной для женщины, слишком крупными стали бы мышцы, слишком большой - грудь. Артемида хороша маленькой, иначе она напоминает пловчиґху-профессионалку - чуть больше мяса, чем надо.
Моя Артемида не отличалась холодностью олимпийской богини.
Мы познакомились с ней случайно и не в Университете. Прошлой осенью мой старый знакомый пригласил меня в гости на день рождения. Я принял приглашение, заранее зная, что меня ждут долгие разговоры, шапочные знакомства, сплетни, обильные возлияния и уютная, простая обстановка, в которой можно спокойно расслабиться и разрядиться, не заботясь о поґследствиях сказанного и сделанного. В соответствующем событию настроении я пришел в гости и, получив в руки стакан еще в прихожей, был представлен незнакомым и приветствовал знакоґмых. На Ирину внимания я поначалу не обратил: фигуру закрывал стол, уставленный закусками и напитками, а в чуть плоское лицо девочки-подростка сразу не всмотрелся, поэтому свежести не почувствовал. Мелькнуло лишь "откуда пионерка за хмельным столом".
Тост следовал за тостом, рассказы сменялись сплетнями и анекдотами. Я пьянел вместе со всеми. Наконец, настало время перекурить и убрать со стола ненужную уже еду. Предґполагалось продолжение возлияний. Мы двинулись в кухню. Мне как почетному гостю, обладавшеґму "легкостью языка необыкновенной", выделили место в красном углу - напротив плиты у раскрытого окна. И только тогда, сидя в углу и продолжая рассказывать какой-то анекдот то ли из Брантома, то ли из де Рео, я рассмотрел Ирину. Джинсики в тонкую цветную полоску и черненький свитерок в обтяжку подчеркивали достоинства фигуры.
Я заметил, что наш Амфитрион сам не прочь приударить за своей изящной гостьей, поґэтому я решил воздержаться от флирта. Ирина же поглядывала на меня, но без кокетства.
Постепенно центр торжества окончательно сместился в кухню. Обязательные гости - родственники - и обремененные семьями и детьми друзья хозяина разошлись, а тесной компании много места не требовалось, к тому же, остались одни курильщики. Беседа приняла более оживленґный характер, хозяин дома занимал всех морскими байками - он когда-то недолго раґботал в уже разваливающемся пароходстве, а я неожиданно поймал себя на том, что с удовольствиґем рассматриваю фигуру, стройные ноги и круглые коленки Ирины.
Разрыв с предыдущей "дамой сердца", вынужденное одиночество последовавшее за ним и изрядное количество алкоголя, блуждавшего в крови, сделали свое дело - во мне проґбудился "сатир". Из-за этого я то и дело выпадал из разговора.
Но вот последняя бутылка водки закончилась, и в час ночи перед дружной компанией встала проблема гонца, которая удачно разрешилась в общем желании проветриться. Не хотела никуда идти только Ирина, помнится, у нее еще не высохли ботинки. Хозяин в упоении и опьянеґнии уже и не думал о ней, и я решил остаться, чтобы скрасить ей одиночество и немного пофлиртовать. О большем я и не помышлял. "Спонсировав" великий поход к затерянному в ночи пьяному углу, я сказал, что как галантный кавалер не оставлю гостью одну.
Минут пятнадцать мы вдвоем провели в ожидании и разговоре об Университете и о том, как каждый из нас оказался на этом дне рождении. Поисковая партия не возвращалась, а я и она уже испытывали некоторую неловкость и напряжение, которое почти всегда предшествует сближению.
- Давай посуду вымоем, уютнее будет, - предложила Ирина, видимо, поґчувствовав, что избавиться от неловкости можно только делая что-то.
- Давай, - согласился я, желая сам скрыть охватившее меня волнение и смущеґние.
Она молча мыла посуду, а я вытирал и убирал тарелки в шкаф, стопки ставил на стол. Этого занятия хватило на десять минут. Когда я взялся за последнюю стопку, Ирины вытерла руки и, сделав шаг к табуретке, невзначай коснулась меня бедром. Я не выдержал - повернулся к ней, бросил, не глядя полотенце на мойку, и обнял ее. Она только пробормотала: "Я так и знала". Секунду спустя мы, как в лихорадке, нервно гладили друг друга и целовались.
- Сейчас они придут, - кривовато усмехнувшись, проговорил я, крепко прижимая ее к себе.
- По закону мировой подлости именно сейчас, - согласилась Ирина. - В комнату могут войти... пойдем в ванную, - взяла она инициативу на себя.
- У них есть ключ? - скорость, с которой разворачивались события, смущала меня.
- Да не уклоняйся, не бойся. Я тоже хочу.
- Дальше все происходило в каком-то чаду. Нас трясло от желания, нам не хватаґло друг друга очень долго. Мы вдруг подошли, как ключ к замку. Поэтому, когда в дверь поґзвонили первый раз. Мы просто не услышали звонка, когда позвонили второй, мы не хотели и не стали отрываться друг от друга.
Хлопнула входная дверь - это я услышал. Вернулась команда гонцов. Мы открыли воду, чтобы шум воды скрыл наши стоны и всхлипы.
Холод подействовал на наших гуляк отрезвляюще, они повели себя столь деликатно, что мы и не чувствовали их присутствия в квартире.
Я был не способен определить, сколько времени мы еще провели в ванной, и не был способен описать и тогда, и сегодня мою совершенную любовницу, я мог только сказать, что такого до этого не испытывал. Судя по взгляду Ирины, она - тоже.
Когда, наконец, мы оторвались друг от друга и вышли из ванной комнаты, половина принесенного спиртного уже волновала кровь наших приятелей, и от былой деликатности почти ничего не осталось. И если наш хозяин только тихо прошептал, склонившись ко мне: "Ну, ты дал, Паша!", то остальные бурно зааплодировали. Но ни меня, ни Ирину это, как ни странно, не смутило.
Мы еще посидели часика два, помогли добить спиртное и, не сговариваясь, одноґвременно встали из-за стола.
- Спасибо, мне пора. Завтра к первой лекции, - начал прощаться я.
- А мне ко второй, - сказала Ирина.
- Посидите еще, пока метро не откроют, - уговаривал хозяин.
- Я на такси и Иру довезу до дома.
- У богатых свои привычки, - развел руками хозяин.
- Спасибо, до свидания! Не обессудьте, если что не так.
- Пока! Бай-бай, сладкой парочке! - пьяно заголосили остающиеся.
Мы вышли из дома и направились к проспекту.
- Давай оплату пополам, - предложила Ирина, - мне ехать далеко, дорого.
- Мой приятель и твой знакомый не шутил, когда назвал меня богатым, так что, плачу я.
- Ты богат? - Она усмехнулась. - И сколько же у тебя денег? Мильен?
- Много больше, - спокойно ответил я.
- Рублей, - неестественно хихикнула она.
- Долларов. И я не шучу.
- От папиков?
- Да, от отца.
- Наследство? - Уже серьезно спросила Ирина.
- Нет, он еще жив, - ответил я. - Он - "авторитет".
- Ну, не фига себе! - изумилась моя неожиданная Знакомая.
- Да уж.
- А у меня брат в РУБОПе.
- Ну, и что. Я не при делах и, вообще, ничего не знаю. Даже того, в какой отец группировке, - сообщил я.
- А ты его любишь? - Ирина взглянула на меня.
- Отца? Очень.
В этот момент показалось такси. Я выскочил на дорогу и замахал рукой.
- На частнике дешевле, - начала было она, но вдруг улыбнулась и закончила. - у богатых свои привычки.
Так начиналось наше знакомство. А сейчас мы стояли обнявшись. Не знаю, что чувствоґвала она, а я почему-то крыл себя последними словами.
Но, что решено, то должно быть сделано. Мне предстояло не только восстановить наши отношения, но и укрепить, чтобы обида выветрилась из ее головы и чтобы можно было поґпросить-потребовать надавить на брата. Я полагал, что месяца на это может не хватить, поэтому приступать к исполнению плана следовало немедленно. Но очень осторожно.
Мы отправились гулять.
Вечером, после того как я расстался с Ириной, договорившись встретиться с ней завтра, я смело мог произнести фразу "лед тронулся", но вот командовать почему-то не хотелось.
Дома меня ждал Гена с отчетом о проделанной работе. Не успел я переступить порог кабинета, как мой верный Штирлиц начал:
- Готов сделать предварительные выкладки.
- Давай, - согласился я. - Только забьем их в комп.
- Слухи о том, что твоему отцу помогли умереть, основаны только на предґположениях. Последние полгода "северяне" не имели ни столкновений, ни конкурентов и спокойґно "наращивали мясо на кости" в еще не занятых никем сферах.
- В видео, например. Они учредили несколько контор, которые выпускают лицензионґку, и открыли подпольные цеха для нелицензионки. И теперь в составе учрежденного ими общества помощи правоохранительным органам в борьбе с видеопиратством ловят себя за руку. Знакомый с ФинЭка, когда мне рассказывал, буквально ржал от восторга, поясняя, что теперь "северяне" в налоговую гонят липу с официальных контор, якобы у них маленький оборот, сплошные убытки от видеопиратов, и в то же время вытесняют конкурентов с черного рынка.
- Откуда у тебя такие знакомые? Раньше, по-моему, не было.
- Добросовестно подхожу к решению поставленных задач, мон женераль. Проґматываю твои денежки в злачных местах, в атмосфере греха и порока и окружении богатых людей, - развеселился Гена.
- Ты не гаерствуй. Объясни, - попросил я.
- Да в казино, в казино. Ты же понимаешь, что игрок игрока видит издалека. А когда ты приказал, - он улыбнулся, - завести связи, я подумал, что кроме "бойцов", "быков" есть еще и прибандиченные бизнесмены и эти...как их в прессе называют..."экономисты". В казино ходят многие, значит, и среди братвы найдутся те, кто ставит счастье на карту.
- Можно еще среди наркоманов потереться. Среди "кокаинистов", - добавил я.
- Ага. А нюхать я буду зубной порошок!
- Ладно, не злись. Это мысли вслух. Может, этим я сам займусь.
- Ты сберендил. Прямо, как носорог, даже себя сметаешь на своем пути.
- Тогда я Будда. Ты лучше бы дальше рассказывал, а то так до утра не управимґся.
- Мой бывший одноклассник, - продолжил Гена, - сообщил, что с "северянами" воевать никто не хотел и не хочет. К тому же "Батей" твоего отца называли и в других командах и даже ездили к нему как к третейскому судье.
- Твой бывший одноклассник знает такие слова, - не удержавшись перебил я.
- Не придирайся, как городскому авторитету. В общем, косят на мусоров, мол они хорошего человека спустили. Такая речь тебе больше нравится? - Он с ехидством поґсмотрел на меня. - Короче, слухи о насильственной смерти основываются на неожиданности и на медицинских данных.
- То есть? - Сказанное меня заинтересовало.
- Помнишь месяца три назад твой отец пригласил нас ходить вместе с ним в бассейн? В этом бассейне есть диагностическая лаборатория, где проверяют спортсменов, подґводных пловцов.
Многозначительные паузы начали раздражать меня, и я поторопил Гену:
- Не тяни кота за хвост! Рассказывай.
- В этой лаборатории проверяют все. Там даже томограф обретается. Оборудоваґние, кстати, твой отец помог купить. И шутки ради, а может еще почему решил провериться. Результаты даже врачей удивили. Следы переломов ребер, отсутствие аппендикса и абсолютное здоровье. В его возрасте такое - редкость. Поэтому всем, кто приходил на обследование, ставиґли его в пример. А когда он умер, об этом вспомнили, и поползли сплетни.
- Кви продест?
- Братки косят на ментов. Я думаю, это досужий вымысел.
- Хорошо. А кто основные конкуренты?
- Вы, милостивый государь, хотите все сразу, - шутливо завозмущался Гена.
- Будь осторожнее. И еще: узнай, сколько можешь и именно у братков, что они думают о "Царьке" и "Пане", - попросил я.
- Это-то кто такие?
- "Царек" - Василий Александрович, а "Пана" ты пока не знаешь. Как-нибудь покажу.
- С чего вдруг твой дядюшка зачастил к вам?
- Пока не понял. Что-то с матерью обсуждает. Наверное, в делах отца пытается до конца разобраться.
- А как твои успехи? С Иркой? - полюбопытствовал друг.
- Нормально. Сегодня гуляли. Завтра сюда придем.
- Значит, мне до девяти лучше не появляться, дабы не помешать разгулу страстей.
- Я... - Мне никак не удавалось найти слово, - ...я "дружу" с ней не только за это.
- Не оправдывайся. Ты, на самом деле, хочешь только использовать ее, а потом расстаться?
- Не знаю. Не понял. Время покажет.
- Ох-хо-хо, погубят тебя твои страсти-мордасти.
- Давай развеемся, - предложил я.
- Что в "Мальтийский орден"?
- Нет, Люсино вино попьем и на другие темы поговорим.
- Принято. "Монтань де Лион" - вот краеугольный камень сегодняшнего вечера.
- И не только "Монтань", и не только сегодняшнего.
- А что еще? - заинтересовался Гена. - Деликатесный фильм?
- Нет, дайджест "Героя нашего времени".
- Вкусное с полезным. Я - за, но читаешь ты, у меня язык устал.
Друг пошел на кухню вымогать у Люси бутылки из стратегических запасов. А я достал из папки дайджест неизвестного автора из Университета, порожденный, очевидно, лекцией одноґго из известных и ярких, но не самых "выдающихся" профессоров.
Гена вернулся с двумя бутылками, бокалами. Открыл обе и поставил одну на подоконґник рядом с вольтеровским креслом, другую - на ломберный столик рядом с канапе, на котором уже устроился я. Другу это канапе нравилось, но было явно коротковато.
Мы налили, и я начал читать: "Герой нашего времени".
Предисловие
Эта книга про такого героя, которого автор героем не считает в одном смысле слова и вместе с тем полагает его как тип. А пороки этого типа есть воплощение достоинств, потому что предисловие - это объяснение для непросвещенной публики, каковую и должно просветить, хотя бы в высшем ироническом смысле. Останавливаясь на преимуществах и недостатках лекарств, автор полагает лучшими лекарствами горькие. Свой роман он считает таким горьким лекарством и рекомендует его для чтения не без пользы.
Бэла
Автор познакомился с Максимом Максимовичем, который есть воплощение народа и народности, в виду осетинов, пьющих водку, что отличает их от чеченцев, которые водки не пьют, но молодцы. Максим Максимович рассказал автору историю об одном молодом человеке, двадцати пяти лет, по фамилии Печорин, именем отчеством - Григорий Александрович.
Печорин Григорий Александрович мерз в жару и потел в холод, грустил и молчал долго и веселил, когда на него находило, безудержно. Был богат и странен, вследствие чего на пиру увидел Бэлу, которой сильно увлекся, а Азамат сильно полюбил коня Казбича. Но Казбич не отдавал коня Азамату. И тогда Печорин получил Бэлу путем обмена на коня. В результате, Азамат уехал на коне Казбича, по кличке Карагез и погиб. "Туда ему и дорога",- сказал Максим Максимович, который полюбил полученную Печориным Бэлу, как отец, убитый у нее Казбичем.
Бэла, испугавшись отъезда Печорина, полюбила его. Не отъезд, а Печорина.
Максим Максимович полюбил Печорина и продолжал любить Бэлу, как отец. Печорин не знал, любит ли он Бэлу, Максима Максимовича, но полагал, что любит свободу, и точно продолжал любить охоту и разные красивые предметы.
Печорин и Максим Максимович поехали на кабана, а на обратном пути чуть не натолкнулись на Казбича, который смертельно ранил Бэлу, которая продолжала любить Печорина, хотя чувствовала, что Печорин к ней охладел, но не хотела, чтобы он охладел к ней до конца. Печорин в виду гор и смерти ухаживал за Бэлой до самой ее кончины, в сроке которой ошибся лекарь: Бэла умерла не в тот же день, а днем позже. Максим Максимович был поражен бледностью и смехом Печорина. И Печорин уехал в Грузию.
Максим Максимович
Автор тужит о том, что каламбуры не являются утешением для русского человека, и рассказывает об оказии, каковой оказываются полроты и пехоты и пушки, с которыми по Кавказу бродят путешественники и по казенной надобности.
Тут появляется бесцеремонный чудак Максим Максимович, который кормит автора жареным фазаном с огуречным рассолом. После трубки и кахетинского появляются грязные армяне и среди них балованный фигаро-слуга, который, как оказывается, служит Печорину.
Максим Максимович садится на скамейку, не пьет чай, не ест и ждет, но не дождется. Печорин не приходит.
На следующий день автор видит Печорина со стройным станом, крепкими плечами, не побежденными развратом бурь душевных, и в белом белье порядочного человека. Печорин не размахивает руками и имеет слабый позвоночник кокетки, но признаки породы в черных усах. Взгляд у него - подобен гладкой стали.
Максим Максимович чуть не кидается на шею Печорину, который сидит в коляске, отправляющейся в Персию. Максим Максимович любит Печорина и хочет говорить с ним, но тому неизвестно, любит ли он Максима Максимовича, и он не выходит из коляски: очень торопится.
Максим Максимович обзывает Печорина ветреным и пророчит ему "дурно кончить". После чего собирается наделать из тетрадей Печорина патронов.
Автор спас тетради и был незаслуженно обижен Максимом Максимовичем, который продолжал любить Печорина и сердился на себя за безответную любовь, в результате чего сердце Максима Максимовича зачерствело, а автор уехал один.
Журнал Печорина
Предисловие
Печорин умер по дороге из Персии, автор напечатал его записки под своим именем, полагая этот подлог невинным. Сделал он его - подлог, потому что не питал к Печорину ненависти, которая свойственна друзьям своих друзей. Автор считает, что записки Жана-Жака Руссо писаны для друзей, но о том, что записки Печорина могут быть названы злой иронией, не догадывается.
Печорин ехал по казенной надобности в Геленджик, но заехал в Тамань, где поселился в "фатере" - бедной хижине без икон, что плохо. Ночью он подслушал разговор слепого четырнадцати лет, девушки и контрабандиста.
Днем девушка его увлекла тем, что была похожа на ундину и смотрела на него особым образом. Печорину нравился такой тип девушек, породистых, как лошади, и он невзлюбил слепого, как и остальных людей, которым не хватало членов.
Печорин увлекся "ундиной" и чуть не поплатился купанием, кое могло оказаться смертельным, поскольку он не умел плавать. Плавать умела девушка, которая и выплыла после того, как Печорин в борьбе сбросил ее в воду.
Словом, девушка уплыла и пришла ночью к контрабандисту, пришел и мальчик слепой с узлом разного добра. А мать девушки, между тем, зажилась на свете, а слепой не нужен был контрабандисту, и они уплыли - ундина и контрабандист - в Керчь через пролив ночью.
Печорин почувствовал себя камнем, брошенным в спокойный круг честных людей, а потом обнаружил, что честные люди его обокрали и уехал в Геленджик, потому как бедствия и страсти других его не трогали.
Княжна Мери
Печорин приехал в Пятигорск, где жило водяное общество и стоял Машук со всеми красотами природы. Там он встретил Грушницкого, который в старости должен был стать пьяным помещиком, если бы дожил, а пока щеголял в грубой солдатской шинели. К тому же, Грушницкий изображал из себя романтика, которого не занимает прекрасное без драпировки.
Еще в Пятигорске Печорин начал приятельствовать с доктором Вернером, который знал, что день будет хороший, когда он, доктор, умрет, а Печорин знал того более: что день был плохой, когда он, Печорин, родился. На этих знаниях они сошлись, но не подружились, потому что один из друзей раб, а в рабах нет интереса: их и так можно купить за деньги.
Печорин, разглядывая щиколотку княжны Мери, решил, что она замечательно привлекательна, но не мешал Грушницкому знакомиться и влюбляться в княжну.
Однажды Печорин на балу спас честь княжны, не дав пьяному танцевать с Мери. Она ему, Печорину, стала благодарна, как и ее мать.
Тут Печорин почувствовал, что не знает, любит ли он Веру, Мери, или он не любит Веру и Мери, или же он не любит кого-то одного.
Печорин интриговал Мери манерой поведения и своими высказываниями, потом рассказал ей про свое трудное детство и трудную молодость. Мери влюбилась в Печорина, а Печорин продолжал не знать, любит ли он Мери, или все-таки она ему только нравится.
Когда княжна Мери узнала, что Печорин не знает, любит ли он ее или нет, она заболела, потому что считала противоположным любви презрение. Печорин же, так и определив, любит ли он княгиню Веру, пришел к ней в знак прошлых отношений и потому, что Вера его любила.
Печорин вызвал Грушницого на дуэль, заехав в глаз драгунскому капитану, добивавшемуся еще в Пятигорске дуэли, чтобы попугать, не зарядив пистолеты для дуэли пулями.
Недалеко от Кисловодска Печорин ждал, что Грушницкий будет честным человеком, но Грушницкий, споткнувшийся при подъеме на скалу и разозленный сравнением с Цезарем, честным человеком не стал, а, напротив, выстрелил в Печорина.
Печорин подумал, что ему повезло, разозлился на Грушницкого и попросил зарядить свой пистолет, потом выстрелил в противника, которого не стало на краю скалы. Он упал на камни.
Печорин один вернулся в Кисловодск, где нашел письмо от Веры, которая его любила, о чем и писала. В письме она писала и о том, что ее увозит муж, которому она рассказала, что любит Печорина, когда тот ей рассказал о дуэли. Печорину показалось в тот момент, что он любит Веру, и он загнал лошадь. Когда лошадь пала недалеко от того места, где он мог догнать княгиню, Печорин понял, что не знает любит ли он ее - княгиню, а не лошадь.
После дуэли и даже до нее Печорин хорошо знал о своей нелюбви к разговорам о женитьбе. Поэтому он посоветовал княжне Мери презирать его, и княжна сказала: "Ступайте". Печорин ступил и уехал из Кисловодска, все еще не зная, любит ли он Мери или все-таки Веру, или не любит никого, или любит себя, или ненавидит.
Фаталист
В одной из частей, где служил Печорин, офицеры играли в карты. Среди офицеров присутствовал поручик Вулич, который был смел и всегда проигрывал. Офицеры заговорили о судьбе и поставили вопрос остро: или судьба или свобода воли. Они спорили, но бесплодно, и говорили о выражении лица, которое замечают старые воины у некоторых перед смертью, что доказывало наличие судьбы.
Тогда Вулич предложил пари, чтобы доказать, что на роду написан смертный час, и Печорин принял пари. Вулич снял пистолет, а Печорин бросил карту. Когда карта коснулась пола, Вулич нажал на спусковой крючок, но пистолет дал осечку, а потом Вулич нажал еще раз, и пистолет тогда выстрелил. Но Печорин так и не узнал, верит ли он в судьбу и, прочитав на лице Вулича, близкую смерть, сказал тому об этом. Было странно, но на В улича эти слова подействовали. Печорин шел домой и думал, что было бы, если бы он, как предки смотрел на звезды и верил в судьбу. Он решил, что был бы смелее, но тут посмотрел под ноги и нашел это полезным: под ногами лежала зарубленная казаком свинья. Про казака рассказали другие казаки. Он, казак, напиваясь чихиря, бегал по улицам, размахивая шашкой.
Ночью Печорина разбудили, и он узнал, что Вулича зарубил казак в ответ на вопрос "Кого ты ищешь?" Печорин пошел к сараю, где сидел казак, которого никак не могли арестовать, хотя ему объясняли, что от судьбы он не уйдет. Печорин решил проверить на себе, есть ли судьба, и прыгнул через окно к казаку, который промахнулся из винтовки, а до шашки в дыму не дотянулся.
После того как Печорина поздравили, он все равно не знал, верит ли в судьбу или не верит, хотя после такого дня он считал, что можно определенно поверить в судьбу или не поверить. И все-таки Печорин предпочел остаться в неведении относительно судьбы, то есть не знать, есть ли судьба, или ее нет.
Когда Печорин в крепости рассказал про этот случай Максиму Максимовичу, тот ответил, что пистолеты на Кавказе плохие и дают осечку, если слабо нажать на спусковой крючок, и винтовки тоже на Кавказе плохие, потому что обжигают нос. А еще он рассказал, что шашки на Кавказе хорошие и вредно разговаривать с пьяными, а в метафизические вопросы вдаваться не стал".
В послесловии, у Лермонтова отсутствующем, автор дайджеста привел еще ряд любопытных наблюдений, сводившихся к одной характеристике: "Печорин - это такой человек, который не знает, знает ли он, что-нибудь до конца, или он не знает ничего, любит ли он кого-нибудь, или никто его не любит, любит ли он себя, или ненавидит других, верит ли в судьбу, или ненавидит себя".
- Я догадываюсь, после чьих лекций это написано, - смеясь, сказал Гена, когда я закончил чтение.
- Я тоже. Но "день догорал, а мы озябли". Пойдем баиньки, я почитать хочу перед сном.
- Фанни Хиллз? - хихикнул он.
- Не всем же наслаждаться "Тошнотой", - съязвил я.
- Твой верх.
Весь следующий день я провел в учебных занятиях и библиотеке. С Ириной мы встретиґлись в пять.
- Привет, не устала? Что хочешь делать?
- Ты что-то слишком угодливый. А, впрочем, воспользуюсь твоей угодливостью. Пойдем к "Максиму". - Заведение "У Максима", куда Ирина предложила пойти, меня вполне устраивало, потому что располагалось на Миллионной, в двух шагах от дома.
- Через бар и аперитив или сразу? - спросил я.
- Через бар и аперитив, - улыбнулась она. - А после "Максима" мы пойдем... Ты меня развлекаешь, вот ты и думай.
- Хорошо, - согласился я, и мы зашагали через Таможенный к мосту.
Болтая об учебе, дошли до Миллионной. У "Максима" в баре взяли два сухих "Барберо" и сели за шторкой в зале. Готовили в этом заведении по-разному: то - хорошо, то - не очень. В этот раз нам повезло. После обеда, во время которого мы оживленно обсуждали Кустурицу, я предложил продолжить наш разговор у меня дома.
- А твои? - спросила, вдруг смутившись, Ирина.
- Ты же знаешь. Люся всегда или почти всегда дома. Но...
- Может, не надо.
- Не настаиваю. Не хочешь, не надо, - поджал я губы, пытаясь изобразить смертельґную обиду.
- Давай лучше как всегда, - попросила она.
- Я к этому не готов.
- Почему?
- Потому что в той квартире живут Генины друзья. - Это была правда. Маленьґкую квартирку, которую я купил на всякий случай, занимала парочка безумных знакомых моего друга. им отказали в совместном проживании обе семьи - семья парня, и семья девушки.
- Я не хочу к тебе. Это может тебя стеснять...потом.
Я не ждал такого заявления от Ирины. Честно говоря, и расстаться с ней я хотел из-за ее назойливоґсти и собственнических инстинктов.
- Тебе потом будет неловко перед родными, - пояснила она.
- Я понял. Ты не будешь возражать, если я сниму квартиру.
- Нет, я очень соскучилась и очень - очень хочу. - Она без смущения смотрела на меня. - Спасибо, Паша, я сыта.
- Ну что ж, тогда гуляем. Поехали играть бильярд, - предложил я.
- Я не умею, но давно хотела научиться.
- А мы - в пул. В него намного легче, чем в русский.
Я расплатился и помог ей одеться. Мы быстро поймали машину и поехали.
Все шло по плану, но мне почему-то стало хорошо и уютно рядом с Ириной. И она прижималась ко мне в машине как-то по-другому. Мы провели весь вечер, стуча шарами. И только в десять засобирались домой.
Я вдруг увидел Ирину по-новому.
- Куда ты запропастился? Я уже беспокоиться начал, - встретил меня Гена. - Ты же собирался дома провести с Иркой вечер. Не удалось? Поссорился? - Слова сыпались из него, как из мешка.
- Она не захотела.
- Почему? Все еще обижается?
- Нет, не обижается. Ты ел?
- Да. Люся всегда великолепна. Этот, твой дядя, приходил. Опять с матерью шептался, - доложил друг.
- Понял. Обдумаем, - я посмотрел на него и спросил: - Гена, как твои успехи на амурном фронте?
- Никак. Легкий флирт, легкие связи. С чего это ты заинтересовался?
- Красавец, - он покраснел, а я продолжал, - не дурак, язык подвешен, при деньгах и не занят...
- При твоих деньгах. И временно, - перебил Гена.
- Да ладно тебе. Ты и сам бы заработал и зарабатывал. Кстати, ты и сейчас заґрабатываешь в редакции...и в должности "Штирлица".
- Паша, я обижусь.
- Извини. Молчу о деньгах. И все-таки ответь. Ты не найдешь по душе? Слишком привередлив? - После сегодняшнего свидания мне очень хотелось послушать расґсуждения моего друга на тему "любви и дружбы".
- Ты серьезно хочешь узнать? - Он вдруг стал мрачен.
- Если ты не хочешь, или если тебе тяжело говорить на эту тему, не надо. И не обижайся на мое излишнее любопытство. Ладно? - Разговор на эту тему был ему неприятен.
- Нет. Раз уж мы этого коснулись, я тебе расскажу, что и как. Только пойдем в библиотеку. Мне не хочется во время рассказа видеть твое лицо и показывать свое.
Мы переместились из офисной части в библиотеку. Друг лег на диван и попросил меня сесть в кресло лицом к окну.
- Как у психоаналитика в американском фильме, - начал он, потом помолчал, встал, взял "Лигейрос", который обычно не курил. - Видишь ли, - продолжил Гена, - я не нашел еще никого похожего на тебя... Не перебивай, пожалуйста. Мне сложно об этом говорить. Я, как ты знаешь "натурал" по воспитанию, убеждению, по привычке и, наверное, я всегда так думал, по чувствам... Не знаю как еще, скажем. По физиологическому стремлению. Помнишь, вначале, на первом курсе я избегал тебя... - Последовала пауза. - Откуда тебе помнить! Ты воґобще пытаешься познакомиться один раз. Вени, види, вици. А если не получаешь желаемого, поворачиваешься спиной. Ты никогда не думаешь о том, что те, кто узнал тебя, или любят тебя. Именно так. Или на дух не переносят. Меня всегда поражало это твое полное равнодушие к тому, как тебя воспринимают. Ты абсолютно одинаков со всеми, кроме близких - на факультете меня. Если тебе интересно, ты загораешься и готов развлекать всех без разбора, но никого ниґкогда из "чужих" не пускаешь к себе. Ты живешь за стенкой. Даже я редко-редко могу заґглянуть за нее и узнать, что ты думаешь на самом деле. Так вот, ты мне сначала был антиґпатичен. Твои корректность, холодность, твои гордость и равнодушие ко всему, что тебя не привлекает, раздражали до идиосинкразии. Я отнес это к воспитанию и влиянию семьи. Мне не нравилось, как ты одеваешься, как ты выглядишь, как ты говоришь, как смотришь сквозь неґинтересного человека, даже твой запах раздражал меня. Мне не нравилось, а ты не менялся. Тебе ни до меня, ни до кого кроме себя не было дела. Я не понимаю, как, но помню, что первый раз я подумал хорошо о тебе, когда ты обсуждал фонетические тонкости с нашей коллегой, эстонкой. Ты объяснял ей что-то о фрикативных, приводил примеры, и она умно кивала, а иноґгда смеялась. И мне захотелось, чтобы ты разговаривал со мной так же, как с ней. Потом случайґно в буфете на втором этаже я подслушал, как ты "пикировался" с изящным Автором, и подумал, что ты, и в самом деле, не глуп. Я начал вслушиваться в твои реплики на семинарах. Мне начала нравится точность и резкость формулировок. В общем, что-то случилось со мной. И на физо, помнишь, мы попали в бассейн только во втором семестре, я удивился твоей ловкости. Ты начинал мне нравиться. Я хотел с тобой общаться. А ты продолжал меня не замечать и стоял спиной ко мне. Я преследовал, а ты и не думал убегать. Я ходил за тобой, а ты не отталкивал и не выражал недовольства. И всегда я чувствовал, как глубоко тебе безразличен. Ты...ты - как айсберг, не делаешь ничего, а человек об тебя разбивается. Мне повезло. Вероятно, ты для чего-то хотел использовать меня, а может тебя удивили мои старания в занятиях латинским, но ты вдруг снизошел, заметил меня, когда вы в очередной раз мило язвили с изящным Автором, и пригласил с собой. Я не раздумывал и секунды. До сих пор помню, с каким удивлением смотреґла на меня твоя собеседница. Еще бы не удивляться, я не помедлил с решением даже ради приґличия. Я выполз на айсберг, а не разбился...Дай еще сигаретку, - попросил Гена. - И не смотри на меня.
Я кинул ему пачку.
- Чем лучше я тебя узнавал, тем больше ты мне нравился. Я отчетливо сознаю, думаю, как и ты, сколько в тебе, извини за выражение, говна. Но ты лучшее, что у меня есть. И, наверное, лучшее из возможного для меня. Мне кажется, нет, я уверен, я люблю тебя. Не пугайґся: мне ничего не надо. Я просто хочу быть рядом, Ты уже, наверное, привык ко мне. А нет ниґчего крепче твоих привычек, ты не избавляешься даже от вредных. В этом моя единственная надежда.
- Ты думаешь, я не искал, не ищу "даму сердца"? Думаешь, я просто не приґслушивался к себе? Ты сам называешь меня красивым. Мне вроде бы есть, из кого выбирать. Но твое присутствие рядом сбивает меня. Ты...ты - моя дама сан мерси... - Он замолчал, явно ожидая моей реакции, моего ответа.
- Спасибо, что сравнил меня со смертью. А если серьезно, то смешно предлагать дружбу вместо любви, тем более, когда она уже есть. Гена, я готов сказать, что ты дорог мне, и я даже люблю тебя почти, как Орест Пилада, или наоборот, но без каких-либо аллюзий и иллюзий. Извини за дурные остроты.
- Я, правда, тебе так дорог?
- Да, дороже пока только мать.
- Кстати, - прервал Гена, затянувшуюся после моего ответа паузу, - Люся неґсколько раз прозрачно намекала, что мне надо перебраться в гостевую спальню. Она там кажґдый вечер стелет.
- Я знаю, мне она прямо высказала, что, мол, неприлично в твоем возрасте делить постель со своим ровесником, даже весьма широкую. Да-а, пусть думает, как хочет. Это она тебя ревнует, - подколол я друга.
- Чего? - Гена сел на диване от изумления.
- Что слышал, мой прямо-волосый Апполон. Мне кажется, она питает к тебе не только материнские чувства, - сообщил я.
- Ха! Вот будешь ко мне жесток, уйду к Люсе, - чуть натужно пошутил он.
- Есть новости по заданию?
- Пока нет. Есть только новая история от "северян". Помнишь, года два-три наґзад всех пугали сальмонелезными яйцами.
- Их что? Мой отец отравил?
- Нет, воспользовался ситуацией. Если тебе неизвестно, приведу некоторые детали. Каждый день во Франции, а там чуть ли не самый жесткий контроль за продуктами, сальмонелезом заболевает человек пятьдесят. Из этого трагедию не делают. У нас тогда заґболело тридцать, и все ели в одной столовой. Ну, а журналисты раздули скандал и обвинили в происшествии птицефабрику. Говорят, именно "северяне" лучше всех воспользовались ситуациґей. Где могли, как могли, раструбили про повышенную опасность отечественных яиц и кур. А у нас же ТВ источник проверенной информации и объективной истины, поэтому горожаґне перестали нашу продукцию покупать. "Северяне" ввезли через свои фирмы импортные яйца, импортных кур. В итоге заработали на импорте, разорили птицефабрики, скупили на деньги от импорта эти же "птички", прекратили кампанию в прессе, подняли чуть-чуть рентабельность и продали фабрики чухонцам. Сплетничают, что счет шел на миллионы, - закончил Гена.
- Знаешь, этак мои деньги начнут пахнуть.
- Шутишь! Ни одно крупное состояние не нажито честным трудом. Если это - не универсальная истина, то к нашему бардаку имеет самое прямое отношение.
- Шучу, шучу. Что-то мы заболтались, а мне завтра квартиру снимать.
- Зачем?
- Для нас с Иркой.
- Хочешь, я своих приятелей попру?
- Гена, куда? На улицу! Им же нужна та квартира. И потом, тебе было бы неґловко и неприятно их выгонять.
- Ты прав, - согласился он. - Пойдем спать. Мне в гостевую?
- Нет, тебя точно Люсей "зашибло"! Как хочешь. Мне с тобой уютнее.
Уже засыпая, я почувствовал, как Гена осторожно, едва касаясь волос, погладил меня по голове.
"А он и ноги на стол",- мелькнуло в голове, и день догорел.
Смотрел квартиры я вместе с Ириной. Она готова была на любую в любом месте, лишь бы ускорить процесс. Возможно, рассчитывала, что мы сможем остаться в ней уже сегодня. А я, из желания поддразнить, но скорее всего, из желания выбрать что-нибудь получше, никак не хотел соглашаться на то, что предлагали. Я искал квартиру поближе к Университету, к дому. Большую, прилично обставленную, чистую. Сегодня такие принято называть "евростандарт". И кроме того, мне нужен был вид из окон.
Только поздно вечером мы нашли, вроде бы, подходящую, но смогли рассмотреть только окна, металлическую дверь. Агент с ключами уже не мог приехать.
Зато вид я смог оценить вполне. Дом стоял на Почтамтской, а окна квартиры смотрели на крыши Адмиралтейского района. Я рассчитывал, что этот вид мне понравится.
Мы с Ириной решили прогулять занятия и посмотреть квартиру утром. И если подойдет, то сразу же и снять ее.
Вечер мы закончили в "Мальтийском ордене". Вот там свиная котлетка всегда готовиґлась выше всяких похвал. Но даже замечательная котлетка и темное пиво не могли развеять печаль моей маленькой Артемиды. Она явно дулась на меня за проявленную привередливость.
- И что ты все выбирал, выбирал! Ладно, рядом с домом, хорошо. Так на Миллионной предлагали.
- Да? Этот грязный сарай, воняющий кошками?
- Ничем там не воняло. И не грязный Просто ремонт не делали давно. А так целый день потеряли! - Она шутливо, но не без обиды надула губы.
- Я для кого старался?! Для тебя старался, - попытался оправдаться я.
- Мне же там не жить. Кухня с плитой, холодильник не нужен. Ванная, клозет да комната с кроватью.
- Ну уж, дудки! Никаких подобий номеров. Надеюсь, нас связывает не только это?
- Разве?
Странные создания женщины. Встань и уйди я в тот момент, она бы переживала и , возможно, попробовала извиниться и помириться. Ляпнула, так ляпнула! Но я и бровью не поґвел. Не хотел.
- Извини, - опомнилась Ирина,- я не то хотела сказать.
- Проехали, - миролюбиво пробормотал я и добавил: - Вдруг тебе захочется там заночевать или пожить отдельно от родителей?
- Ты что! Они на уши встанут!
- Фу, какие мы грубые. Не встали же, когда мы ездили на две недели к подружке на дачу.
- Для них - я ездила одна.
- И для Андрея? - Между прочим, спросил я.
- Нет, он в курсе и отвернет тебе голову, если ты разобьешь мне сердце, - весело ответила она.
- Буду иметь в виду.
- Имей-имей.
Я проводил ее до дома. В подъезде мы, как подростки, не могли нацеловаться.
- Ты можешь быть ужасно милым, - сказала она на прощанье.
Гена явился заполночь. Я лежал и читал "Против Аппиона", конечно, в русском переґводе.
Когда он вышел из ванной комнаты, улегся в постель и, повернувшись ко мне, еще не заговорил, а всего лишь открыл рот, я сразу почувствовал запах хорошего коньяка.
- Сколько же ты выпил? - Мой вопрос упредил его первую реплику.
- И не спрашивай! Бутылки три коньку. - Гена не врал: алкоголь на него почти не действовал. - И какого! "Луи Тринадцатый". Как нувориш, как парвеню. Как "новый русский стаканаґми. Пью, а в душе плачу. Нам бы этих бутылок на полмесяца хватило. Одно хорошо: я сегодня не потратился, а заработал.
- Расскажи.
- Конечно, похвастаюсь. Не упущу возможности. Значит так. Сегодня по плану у меня шло казино. Приезжаю я на Невский, захожу. Встречаю этого из ФинЭка. Помнишь, я расґсказывал о нем. Кстати, ты прав: он кокаинист при бандитах. Подхожу с ним к рулетке. Там в большом зале два стола "американских". Смотрю минут пять и ставлю пятьдесят баксов на "зеро". Выпадает. Забираю деньги, пропускаю круг, ставлю сто баксов на "зеро". Снова выґпадает. Ну, пошли с этим кокаинистом в бар, взяли бутылку. Посидели, треснули. Много чего полезного болтал...
- Об этом завтра. Надеюсь, до утра не забудешь, - перебил я.
- Пошел назад в зал. К покеру. Пятьдесят ставлю - ничего. Еще - ничего. Сто ставлю - ничего. Ставлю в последний раз сто - сдают. Туз, король, дама, валет, десять. И предґставляешь кроме винового короля все червы. Была-небыла, рискую, меняю. Девица-крупье переґворачивает, а там червовый король. У всех челюсть до пола, а у крупье мандражик. Администраґтор подошел, видно, что и сам "чистый рояль" не видел, глаза - аж квадратные. Девица свои карты открывает, а у нее пара. Тут у меня челюсть отвисла. Что рояль мне могут сдать, в это я верил, а вот в то, что он еще и сыграет, и по крупному... В общем пил, веселился, людей слушал. А домой к тебе меня на лимузине бесплатно, как везунчика, привезли. - Голос его постепенно слабел.
Гена явно устал от событий этого дня, от коньяка, но даже в этом состоянии он доґждался, когда я выключу свет, закрою глаза, начну засыпать, и проговорил, коснувшись плеча: "Спи, мой милый Орест". Что, впрочем. Не помешало ему, несколько минут спустя, захрапеть, как паровоз.
Утром я ушел, оставив записку: "Приду не знаю когда. Пьяница, не напугай Люсю. Поґговори с моей мамой, так, о чем-нибудь. Я тебе покажу "милый"! Пока, твой Орест".
Агент не опоздал, мы встретились на углу, где Почтамтская выходит на Исаакиевскую площадь. Увидев меня, идущего пешком, он хмыкнул потому, видимо, что, как и подавляющее большинство моих сограждан, представлял себе человека с деньгами (квартира сдавалась за семьсот долларов) только в автомобиле, в кашемировом пальто, туфлях ручной выделки, если молодого, то похожего на бандита, в возрасте - на Михалкова. Увидев Ирину, агент хмыкнул еще раз: не модель, без модного, на его взгляд макияжа и не в черной униформе "богатых леди" и потасканных дам из гостиницы.
Однако. Соблюдая стандарты, почерпнутые на курсах агентов и в ТиВи, он улыбался, демонстрируя "урби эт орби", отдраенные "Вайтдентом" зубы и щербину в них, шириной в палец.
Мы поднялись на верхний этаж.
Когда дверь открылись, я понял: эта квартира - редкая удача. Кто ее хозяин, я не знал, но он точно любил доставшееся ему чудо. Громадная, квадратная прихожая с огромным от пола до потолка зеркалом между двумя высокими двустворчатыми дверями в комнаты. Никаких полок, вешалок, шкафчиков. Сюрреалистические комнаты в два света, квадратные в сечении и вытянутые метров на семь к окнам. Мебели немного, столько, сколько надо: в одной комнате - два кресла, большой обеденный стол, буфет в стиле "русского историзма" и такой же шкаф для одежды, английские стулья; в другой - низкий застеленный ковром диван, комод, похоже, "павловґский" и два кресла. От того, что потолки были под пять метров, все предметы казались маленькими, игрушечными.
Кухня потрясала в несколько ином роде. Она оказалась шедевром постреволюционной перестройки домов. Та же высота потолка, та же длина, что у комнат. А ширина - два метра. Хозяин проявил необычайную изобретательность. Разместив в ней все, чем по праву гордится в рекламных роликах цивилизация - от "нелетающего" аэрогриля до дистанционного управления освещением.
Странная прихоть - выделить и оборудовать пещеру.
Я и Ирина одобрительно кивали головами, а агент, упиваясь своим положением, пел, продавал уже купленное. Он показал нам "тещины комнаты" и туалет. Мы уже собирались расґплатиться, но тут перед нами распахнулась дверь в ванную комнату. Я обмер. Все в ней остаґлось таким, каким задумывалось в начале века: большая мраморная ванна, большая мраморная раковина, большие зеркала и небольшой выключенный фонтанчик, раковина-биде, в переносном предке котороґй как-то раз в провинции в девятнадцатом веке подали то ли гуся, то ли поросенка.
Довольный произведенным на нас впечатлением, агент сиял от счастья, словно поґказывал свои апартаменты. Он даже забыл о нашей "непрезентабельности", столь почитаемой ныне.
Второй раз он испустил лучи восторга и счастья, когда я, подписав договор об аренде, заплатил вперед за четыре месяца и к агентскому сбору добавил на бедность.
Когда мы с Ириной остались одни, она тут же произвела ревизию и отправила меня за покупками в хозяйственный и продуктовый магазины.
У подъезда меня ждал неприятный сюрприз. Выходя из парадного, я краем глаза заґметил знакомую фигуру. Видел я ее мельком, потом она исчезла в джипе за тонированными стеклами. Мне показалось, что это - Пан. "Тойота" уехала, а я закрыл глаза и попытался вспомнить, ее ли видел перед папертью у церкви, где отпевали отца. Да, этот номер "раз-два-три" принадлежал "Тойоте", которая сопровождала наш "мерс" на кладбище. Соседство не из приятных, но для дела оно могло пригодиться.
Я вернулся к "любовному гнездышку" на такси и попросил водителя помочь отнести покупки. Он не возражал, потому что разглядел набитый деньгами бумажник.
Ирина уже суетилась на кухне. Не понятно, где она нашла тряпки и порошки, но судя по кому тряпья в прихожей уборка подходила к концу. Ей нравилось этим заниматься, возґможно, потому что воспринимала эту квартиру как нашу - только ее и мою. То место, где мы встречались раньше, не могло считаться только ее: Ирина знала о предшественницах, даже приґставала с расспросами о них, да и Гена, а по необходимости и знакомые живали там периодичеґски. Эти апартаменты не имели прошлого, значимого для нее и дарили будущее.
Забавно, но только, когда мы сели за стол подкрепиться, я узнал от нее, почему она так торопилась вчера. Сегодня было новолуние, со всеми вытекающими последствиями (дурной каламбур). Конечно, мы могли поиграть в озабоченных гормональным взрывом подростков, но решили, что ожидание сделает близость слаще, а пять-семь дней - это не срок.
Договорились встретиться завтра: у нее в этот день шли вечерние спецкурсы и семинары. Мы расстались. Она отправилась в Университет, а я в Публичку, переименованную "озабоченной" властью в Национальную библиотеку.
Несмотря на все дела, мои друзья об учебе пока не забывали.
Вечером за ужином, первый раз дома за всю эту неделю, я снова застал Василия Александроґвича, но, пребывая в раздумьях об особенностях Вагиновских романов, отґмалчивался. Я выпал из семейной атмосферы и только во время "каминного сидения" обратил внимание на угрюмую и мрачную Люсю и на какую-то съежившуюся, очень уставшую мать, которой не видел дня четыре. Гена отсутствовал.
Василий Александрович, желая блеснуть умом и показать, что прекрасное ему не чуждо, рассуждал о "великих", так он называл, фильмах Феллини. Ему повезло, что киноманки, мать и Люся, его не слушали и не слышали: были погружены в свои мысли, и только кивали. Я же любил у этого режиссера только "Ночи Кабирии" и терпел "Восемь с половиной", а впрочем, если бы и любил остальные, все равно не стал бы обсуждать эти фильмы с ним. Однаґко, ровное гудение его голоса, прерываемое потрескиванием дров в камине, успокаивало. Я, увлекшись созерцанием пламени, забыл о семейных проблемах. И только, когда дядя, выґговорив все, что думал, замолчал, я подумал о серьезном разговоре с матерью и Люсей.
Традиция была соблюдена, напитки закончились, все начали расходиться.
- Мама, я хотел бы поговорить с тобой, - остановил я мать.
- Где?
- Можно у меня. Где ты хочешь?
- Пойдем к тебе
Мы пошли в кабинет.
- О чем мы будем беседовать? - Спросила она, ложась на канапе, которое очень любила. Мы частенько раньше беседовали здесь о самых разных вещах. О том, о чем разґговаривают люди дорогие друг другу, интересные друг другу, о чем говорят мать и сын. И она всегда любила лежать в это время на канапе.
- Что происходит с тобой? Зачем к нам повадился ходить этот, - я чуть не сказал "козел", - дядя.
- Тебе знакомо понятие "авункулат"?
- Ты что-то путаешь. Это дядя по матери заботится о племяннике больше, чем о родном сыне. И потом, откуда у нас взяться пережиткам матриархата?!
- Верно, я действительно спутала... Но почему бы тебе не предположить, что он, - она явно не хотела называть дядю по имени, - приходит, чтобы поддержать нас после безґвременной кончины? Позаботиться о единственном племяннике?
- Цинизм тебе не идет, - заметил я. - Возможно, тебе нужна его забота. Но неужеґли он такой тупой. Что не чувствует, как я к нему отношусь! И о чем заботиться? Деньги есть, здоровье пока то же.
- Фу, какой ты меркантильный.
- Но я же вижу, что тебе в тягость его визиты.
- Как ты определили? Ты же ни разу не поговорил со мной после похорон.
- Прости.
- Я не об этом. Я понимаю, как тебе тяжело. Может быть, тяжелее, чем мне. Но почему ты считаешь меня настолько сильной? - Ее голос звенел.
- Не понял, - машинально перебил ее я и в ту же секунду почувствовал, что она вот-вот сорвется в истерику.
Я подошел к ней и взял за руку.
- Не надо, мама, пожалуйста. - Просил, а как успокоить не знал. - Прости меня.
- Дай твою вонючую сигарету.
- Ты же не куришь
- Не лишай свою мать нового опыта. - проговорила она с непередаваемой ироничеґской интонацией. Мать пыталась успокоиться.
- Кха-кха. Фу, ну и гадость ты куришь. - Она закашлялась.
- Сигарный табак. Резковат, но ароматен, - я постарался подыграть и отвечал ей в тон.
- Ты мне еще лекцию о смесях прочитай.
- Мама, так нельзя. Ты путаешь смеси и "мешку".
- Где эта информация у тебя помещается? Прямо дисковод какой-то!
В этот раз она ошиблась намеренно. Уводя разговор в сторону от интересующей меня темы, мать ясно давала понять, что не хочет, что у нее нет сил сейчас для него.
Я не настаивал.
- Ты шутишь, и это хорошо.
- Что-то я тебя редко вижу. Хотя ты уже большой мальчик, все-таки оставляй заґписку или звони.
- Учеба. Роюсь в книгах. И Гена всегда знает, сели что.
- Гена? - Она шутливо приподняла брови. - Не усыновить ли мне его, ведь он и так почти живет у нас. Впрочем, Люся не позволит.
- А что с Люсей? - спросил я и осекся.
- То же, что со мной.
- Извини, я все понял. А у нас оригинальный предмет появился, - теперь уже я пытался сменить тему. - Хорошо еще факультативом. Раз сходить похихикать можно. Читают об эмигрантской поэзии. Закачаешься. Лектор сравнивает пелеринки первой жены Ходасевича с пелеринками второй.
- Мой сын - критикан, - усмехнулась мать. - Все для него не так, остальное не этак. Зачем ты шел в Университет, ума не приложу!
- За системой. И кстати, заметь, я почти всегда критикую дело, материґал, лекцию и никогда человека.
- Да, ты просто указываешь на детальку. Этого достаточно. - Она явно увлеклась разговором.
- Не всегда и не у всех. Зато всем отдаю должное, многим благодарен, некоторых ценю и нескольких уважаю.
- И в кого ты такая "язва"! Наверное, не в твою мамочку. - Ирония звучала чисто и естественно. Истерическое напряжение спало. - К кому же ты "пиететен"?
- Долго рассказывать.
- А может просто не о ком.
- Одного примера хватит? - Мать кивнула. - Преподаватель с русского. Часто его идеи кажутся завиральными, как у Гумилева. Но как красиво, последовательно, "интеллектуальґно честно". Ему интересен свой предмет и интересен поиск истины.
- А других это не интересует?
- Увы, новых гораздо меньше, чем стариков.
- А тебя?
- Если честно, уже не знаю. Больше, наверное, игра. Литературная игра. - Я заґкурил и продолжил: Университету я благодарен за систему, но еще больше за "науку" видеть форму, хотя этому нельзя научить, можно только научиться. Я бы искал истину, сели бы мог доводить ее "до", а не хранить "под" или "в".
- И кто же мешает? Работай, печатай.
- Так я это и делаю. Только в неакадемическом виде.
- Вот и хорошо... Как твои дела...с Ириной? - Этот вопрос меня ошарашил.
- Откуда ты знаешь, как ее зовут, я догадываюсь. Но откуда ты знаешь про мои нынешние отношения?
- Гена третьего дня, кажется, говорил Люсе, что ты не придешь на ужин, и объґяснил, почему.
- Вот трепло! Вот болтун!
- Твоя мамочка, - она смешно потрясла головой, - должна знать о своем сыночке.
- С Ириной...все в порядке.
- Что я слышу! Здравствуйте Эрика Васильевна. - Это был Гена. Он открыл дверь своим ключом, который дала ему Люся, видимо, постучал в кабинет, но мы не услышали.
- Геночка, это касается только мамочки и сыночка. А вот где ты болтаешься каждую ночь, обалдуй? Будешь бегать по девкам, Люся тебя отравит, - развеселилась мать.
- Я что... я ничего. - Он корчил рожи, изображая невинность, смущение и расґкаяние.
- Ну ладно, ребята, я пойду. Поговорите с Люсей. Особенно ты, - она ткнула в Гену пальцем, - Аполлон.
- Твои происки? - Друг повернулся ко мне.
- Нашел секрет полишинеля. Ты в зеркало посмотри, а сыночка моего в болтливоґсти не обвиняй. И Гена, пожалуйста. Не забудь о Люсе.
- Сей момент, Эрика Васильевна.
Он вышел, а мама подошла ко мне, грустно взглянула и сказала:
- Спасибо, я тебе очень благодарна за этот разговор.
Я нашел, что ответить.
Гены я не дождался, уснул. А утром обнаружил на столе записку: "Информация - не срочная. Уезжаю по делу. Люсю предупредил. Буду через неделю. Твой Пилад. PS. Люся просиґла, чтобы ты с ней разговаривал, когда приходишь".
Следующие пять дней, походили один на другой. Я шел на занятия, слушал лекции, обґсуждал в перерывах с изящным Автором текущую литературу и новости видео, а после заґнятий ехал на Почтамтскую, где ждал Ирину. Мы занимались хозяйством, то сеть драили и чистиґли то, что еще не вычистили до нас. На пару готовили еду и говорили, говорили, говорили. За два года знакомства мы проговорили меньше, чем за эти пять дней.
Ирина оказалась совсем не глупой и даже умненькой. Единственное, чего ей не хватало, это последовательности и стремления доводить рассуждения до конца.
Так, ее сначала удивил подход к понятию "свобода"как отрицательному. Еще она долго не могла смириться с тем, что степень свободы общества может зависеть от свободы одного человека больше, чем от свободы массы людей.
Как-то днем, в воскресенье, помучив друг друга и вволю нацеловавшись, мы даже включили ТиВи, и я почувствовал, что в криминальной тусовке не все в порядке. Не проходило и дня без заказного убийства или покушения. На Московском проспекте обстреляли БМВ из "калашниковых". Убили двоих. Тот, на кого покушались, проявил чудеса ловкости - успел заґлечь за колесо. Он принадлежал к овской группировке.
В "Невском паласе" застрелили средь бела дня другого овского авторитета.
У метро "Академическая" взорвали гробовых дел мастера вместе с джипом, собачкой и посторонней старушкой - хозяйкой собачки.
Выстрелом в голову убит претендент на престол шевской группировки.
Что-то делили, за кого-то мстили.
Гена по приезде должен был бы внести ясность. Но кое-что я узнал из газет: делили рынок "кладбищенских услуг".
Умирать не дешево, конечно, для родственников. И если кандидат в покойники не член какой-то "корпорации", как мой отец, то смерть часто приносит родным и близким почти разореґние и всегда снижение жизненного уровня. Об этом следовало бы помнить самоубийцам, выбирающим способ. Естественная смерть или трагическая гибель приносят боль, горечь. Самоґубийство добавляет вину, часто мнимую, и не освобождает от расходов. Наше время добавило любопытные нюансы в вопрос "кошелек или жизнь". Жить стало дорого, а умирать еще дороже.
Мои деньги и в этом случае уравнивали меня с обитателями цивилизованного Запада, где развитое социальное страхование избавляет ближних от хлопот. А рядовому гражданину "гамлетовские" вопросы стали не по плечу с материальной точки зрения. Быть - дешевле. Не быть - проще. Но не честнее ли, попав в тяжелое положение, "восстать на море бед" с оружием в руках и погибнуть "на большой дороге", или - грабя банк.
Когда после газет я пустился на Почтамтской в похожие софистические рассуждения, Ирина обозвала меня глупцом и циником.
- Ирочка, не станешь же ты возражать, что мой цинизм есть объективное следґствие времени? - заспорил я.
- А куда ты засунул мораль, нравственные нормы...-начала она.
- Клятву на Воробьевых горах, - перебил я.
- Ты не хочешь говорить на эту тему серьезно! - попыталась обидеться Ирина.
- На тему морали? Уволь. Что же до моего цинизма, то он ничто по сравнению с тем, как у нас сейчас относятся к покойникам. Если уж помогают людям умирать, - я говорил вполне серьезно, - хотя бы хоронили на казенный счет.
- Кто помогает?
- Общество в своем историческом кульбите. Себя я исключаю, поскольку не принадлежу к заинтересованным лицам.
- Ты серьезно? - Она посмотрела на меня с удивлением.
- Конечно. Пока я рос и развивался, в садах Лицея прозябал, оно влияло на меня. Но сейчас я делаю все, чтобы отстраниться, уйти от него, максимально не зависеть.
- Это твои деньги позволяют тебя вставать в позу.
- Не спорю, они здорово помогают. Но "серебряная ложка во рту" - не обязательґное условие. Я думаю, ты права в том, что от общества свободны, насколько это возґможно, клошар и миллионер. Только клошары чаще живут по социальным инстинктам, у нас - выживают, а миллионеры не догадываются или редко догадываются о такой возможности.
- Ты хочешь сказать, что за свободу, личную, - подчеркнула Ирина, - не борются, а имеют.
- И даже больше - пользуются.
- Но ведь общество из таких людей развалится.
- Общее место. Подумай, много ты видела людей таких. Кому нужна личная своґбода. Не свобода слова, собраний, общения, а суверенная воля. Ведь это часто одиночество. Челоґвек боится остаться один. Ему хочется принадлежать к "кругу". Разделять убеждения, вкусы, пристрастия, политические взгляды... Не говоря уж, о клинических случая, общих идеях. Общих идеологиях. Тут вообще конец света. По мне, "жупел всеобщего счастья" стоит "чучела не менее общего процветания". Какая разница, кто мне навязывает свою точку зрения. У одних палка государственно-экономическая, а у других экономически-либеральная, но и те, и другие гонят к одному большому гамбургеру. Вероятно, в нем и скрыта или воплощена объективная истина "конвергенции".
- Не смотрела на вещи так.
- Печален взгляд пессимиста, - начал я.
- И нет от него счастья под солнцем, - закончила Ирина.
- Закроем тему. Давай "Касабланку" посмотрим.
- Один вопрос.
- Можно. Зачем нужны эти свободные люди?
- Затем же, зачем английская соль. Не всем же и не всегда переваривать, надо вспоминать и о высоком, - отшутился я и вставил кассету.
- Пиратская запись?
- Нет. Забугорная. У нас еще не дублировали.
- Я же по-английски не очень.
- Поперевожу. Да и фильм такой, что будет понятно.
Мне нравилась эта мелодрама. Было в ней что-то такое, что напрочь отсутствовало в современных блокбастерах, дистанция, театральность жеста, отсутствие хэппи-энда и свободґный человек.
- Как фильма? - спросил я, заметив, как погрустнела и посерьезнела Ирина.
- Не ерничай! - Она помолчала. - Ты похож на Хэмфри Богарта. Такой же урод.
- А если обижусь?
- Ха! Я тебе польстила. А эта тетка - дура. Выбрала жлоба. - Лицо моей Артеґмиды порозовело.
- Эй-эй, подбирай слова. И не забудь, она пошла на это из благородства, - поґпытался возразить я.
- Дура! Себе жизнь испортила...Рику.
- Вот видишь, и тебе не нужна высокая мораль.
- Знаешь, Макбеты менее опасны, чем Платоны Каратаевы. В них есть жизнь, а эти только помирают тихо с самого рождения. Такая свобода мне не нравится.
- Пассионария Чегеваровна.
- Смеешься. Сверхчеловек и Каратаев - одного поля ягоды. Трупяки. И ты был бы такой же, если б...
- На Лейлу не смотрел Меджнун, - быстро вставил я.
- Тупица, - она стукнула меня по голове. - Если б ты не любил играть в жизнь.
- Хватит нам книжек, хватит картин, надо "Чинзано", надо сардин! - переврал я чьи-то стишки.
- Балбесина, с тобой нельзя серьезно поговорить.
- Можно. "Когда же придет долгожданный день?"
- Завтра, дурачок. - Покраснела Ирина и смущенно нахмурилась.
- А можно я сегодня выберу тебе подарок?
- Ты хочешь "обсыпать" меня брильянтами? Чтоб я сверкала всегда, как новоґгодняя елка?
- Нет. Я хочу подарить тебе неприличное платье. Вечернее.
- На меня не шьют. А что за платье?
- Примеришь, увидишь.
- Дерзай.
Я дерзнул, не откладывая в долгий ящик. Через час я уже вернулся с коробкой.
- Ты разоришься! - Воскликнула Ирина, увидев "мулечку" с ф.и.о. модельера.
- Прет-а-порте не дорого, даже в бутике.
- Ты хочешь, чтобы я примерила сейчас?
- Отложи на завтра. Уже поздно. И я могу начать приставать.
- Хорошо. Я как раз хотела вернуться пораньше, а завтра, - она замялась, - завтра остаться с ночевкой.
- А как же уши родителей?
- Я уже соврала. И все из-за тебя, балбесина.
- Сама балбесина.
- Ах так! - Ирина, шутя бросила в меня коробку с платьем.
- Беру свои слова взад, - поймал я коробку.
- Я сказала им, что останусь у подруги на компе работать. Буду библиографию делать.
- Сейчас это называется "работать на компьютере". Интересно! Лгунья. Значит. За мной снабжение и алкоголизация.
Поздно вечером неожиданно появился Гена. Заговорщицкое выражение на лице ему не шло. Но когда он открыл сумку, я сам почувствовал себя карбонарием.
В громадной парашютной сумке - "ридикюле оккупанта" по выражению Люси - лежаґла куча оружия и боеприпасов.
- Замечательно! Ты бы еще в Университет все это притащил.
- Да я только показать и просмотреть, - начал было оправдываться мой друг.
- А где все хранить? - Этот вопрос занимал меня в первую очередь.
- Ну вот, наехал и даже не спросил, откуда богатство. Не побеспокоился, не спросил, не накормил, не напоил, - заканючил Гена.
- Не ной, пожалуйста. Еще спрошу и чоп вставлю за самодеятельность и риск, - пообещал я.
- Ой, паюсь, паюсь, паюсь.
- Может, оставим пару "шпалер" здесь?
- Твой сленг устарел. Стволов. И не оставим. Сейчас не надо лишний раз рискоґвать. Люся найдет - шуму не оберешься.
- Барчук! Сами в спальне прибирать будем. - Друг не желал так легко и просто расставаться с оружием.
- Нет. И точка! - присек я его поползновения.
- Яволь, минхерц. А на Почтамтской Ирка найдет.
- Некогда ей искать будет. К тому же там тещина комната с высоченными антреґсолями.
- Согласен. Убедил.
Я попытался вызвать такси. Диспетчер долго препиралась и не хотела занимать машину на такую короткую поездку. Гена зудел и предлагал идти пешком, но мне не улыбалось тащить целый арсенал вечером по Дворцовой и Александровскому саду. Я сменил тактику и заказал такси в аэропорт.
С водителем мы договорились по дороге, и он уехал счастливый с тройной оплатой счетчика и бонусом за сговорчивость. А мы спокойно добрались до квартиры и принялись за техосмотр оружия.
Спустя пять минут на кухонном и разделочном столах лежали пять "эфок", две "мухи", четыре "ксюши", шесть пистолетов разных фирм, а рядом - целая гора патронов россыпью. В рожках и обоймах.
- И откуда ты все это приволок? - спросил я Гену, с приятной дрожью оглядывая это богатство.
- Я не успел тебе рассказать тогда. Засиделся с Люсей. А пришел, ты уже спал. В общем, некоторые начали меня принимать за своего, за "пацана", как говорят в Москве и Казани. В тот день я сидел в "Москве" в баре, случилось нечто, что может мне помочь, а нам помешать.
- Не томи, ближе к делу.
- Сижу я в "Москве", заходит браток, а может прибандиченный. Я его с финґэковцем видел, а он меня в казино. Подсаживается. Он: "Как дела?" я отвечаю. Слово за слово. Он поинтересовался, как я бабки делаю. И тут появляется Василий Александрович со товарищи. Не слабые, скажу я тебе, ребята. Садится за столик и замечает меня, приветливо улыбается и посылает к моему столику охранника. Тот передает приглашение, я не отказываюсь и, изґвинившись перед братком - видел бы ты его обалдевшее лицо - подхожу к твоему дяде. Он удивляется, что видит меня в таком обществе, сожалеет, что ты никогда не проявлял интереса к "делам". Мы объясняемся общими фразами, он выпивает свой кофе и коньяк, я - свой сок. Мы мило прощаемся. Твой дядя спешил на важную встречу. Представь, как все это воспринял мой новый знакомый. Он так назойливо смотрел на меня, когда я сидел с твоим дядюшкой, что один из бодигардов подошел к нему "пошептаться". Потом я вернулся за свой столик. Браток смотрел на меня снизу вверх...
- Не мудрено при твоем росте, - перебил друга я. - Про дядю я понял, ты про оружие расскажи.
- А я к чему веду? - Обиженно возразил Гена. - Не ценишь ты дар рассказчика, мне имманентно присущий. Вот! Ладно-ладно, уже продолжаю, - заторопился он, увидев, как я притворно насупился. - И тут мне в голову пришла гениальная мысль. Другие ко мне не приходят. Я невзначай обмолвился о "волыне", которую мечтал поиметь с детства - о "вальтере П-38". Знакоґмый, кажется, только и ждал момента, возможности оказать мне услугу. Ну чтоб если не закорешиться, так связи установить...
- Да уж, гениально! Ничего не скажешь. Откуда ты знал, кто он? И кто это неґделю назад говорил, что мы еще не действуем, а собираем информацию. Чего же от тебя ждать, если начнем! Атомную бомбу приволочешь?
- Не брюзжи, ведь ты доволен.
- Доволен. Доволен. За тебя беспокоюсь. Слишком ты неосторожен.
- Меня это радовает. Мне продолжать?
Я кивнул.
- Мой гангстер мне и говорит, что про "вальтер" такой модели он не знает, но у одного человечка оружия много. Может и этот есть. Мол, будут бабки, будут и стволы. Я как конкретный пацан достаю лопатник, показываю котлету и спрашиваю, когда и где? Он мнется. Не ожидал таких бури и натиска. Говорит не здесь. Дня три нужно, чтоб привезти. Я его за жабры, намекаю, что треплют все понемногу, что проверять надо. Он сообщает, что все это под Псковом. Если надо быстро, то вывоз мой. Договариваемся и утром выезжаем.
- Гена, а ты не боялся, что тебя не просто кинут, а еще и голову оторвут?
- За башню я не беспокоился. Я ему сразу намекнул, что "Царек" будет в курсе. Он даже сам просил словечко за него замолвить. Мол, есть такой вот парень "Киря". Я обещал. Знаешь, меня больше менты пугали. Думал, так свалятся и загребут под белы руки. Особенно дрожал, когда со всем этим назад ехал. Обошлось.
- Не рискуй так, - попросил я. Отдохни недельку и над речью поработай: говоришь, как они.
- Шучу я, шучу. Может, и прилипло что-нибудь. А за отпуск и заботу, спасибо, мон команданте. Что-то я учебу и научные штудии подзапустил. Кстати, как дела издательские?
- Терпят. Давай-ка лучше разберем все, состояние оценим.
- Не доверяешь. Я не только проверил, я отстрелял то, что можно отстрелять. За семь тонн зеленых, извини, извини, за семь тысяч долларов такие конфетки. - Он взял со стола "ксюшу" без рожка и начал быстро разбирать.
- Семь тысяч? Я же тебе столько не давал.
- А казино? Забыл? Я же там тридцатку поднял. От черт, тридцать тысяч выґиграл...На смотри, я перед перевозкой даже смазал. - Гена протянул мне разобранный автомат.
- Хорошо, не обижайся. А взрыватели где? - спросил я, показав на гранаты.
- Ты меня точно за дурака держишь. - Он полез в сумку и достал коробочку, в которой лежали аккуратно завернутые взрыватели.—Ты это оцени. - Друг похлопал по "мухам". - Мечта стройной блондинки на шпильках. Маленькие, легкие, никакой отдачи, и ни один джип не устоит.
- Молодец. Херой! "Вальтер" тебе достали?
- А как же! Только удивлялись, зачем мне такой антиквариат. - Он протянул руку и взял со стола изящный, вороненый пистолет, похожий по форме на "парабеллум", но чуть меньше. - Патроны подходят "макаровские", но я две обоймы "9 Пар" купил.
- Откуда ты столько про оружие знаешь? Книжки читал?
- Хобби-хорс. Я с детства маньячил. У моих родственники в бывшем Кенигсґберге. А там у детей эти штуки вместо игрушек были. А сейчас еще и справочников навыґпускали. Так что, детская практика закреплена теорией.
- Засиделись мы с тобой, а у меня завтра важный день.
- Все откладываешь? А квартира супер! Может, здесь заночуем, - предложил Гена.
- Нет, мама с Люсей беспокоиться будут. Приехал Гена с баулом, среди ночи заґбрал бедного мальчика, и оба исчезли.
- Я так, в виде варианта. Я еще есть хочу. Под Псковом больше водку пили: они от страха, я от него же и скуки. Быка съем.
- Вот и хорошо.
- Мы быстро убрали наш арсенал в коробку от видеодвойки и с трудом воґдрузили ее на антресоли в "тещиной комнате".
Наши шаги отчетливо звучали в тишине пустой Дворцовой. Столп стоял, подпирая серое, хлипкое небо. Никого.
- Паша, а ты сможешь выстрелить в человека?
Вопрос оборвал мелодию, которую тянули скрипки, звучавшую во мне.
- О чем ты думал, когда тебе в голову пришла "гениальная идея"?
- Ни о чем. Не об этом. Мелькнула мысль, появилась возможность. Я никогда не пытался ответить на этот вопрос. Он и не стоял передо мной.
- Ты полагаешь, когда я принимал решение, я не думал? Еще как. А сейчас даже не считаю это проблемой.
- Почему?
- Все это литература и кино. Если тебя прижмут к стенке, ты инстинктивно будешь сопротивляться. А переживать и мусолить потом. Взвинти себя до предельного соґстояния, и ты поймешь, что это не проблема.
- Это все слова. А как будет на самом деле, покажет только дело. Извини.
- За что?
- За тавтологию. Ты, наверное, принял ее за плеоназм.
- Сто пятьдесят.
- Что сто пятьдесят? Сто пятьдесят шагов от выстрела до плеоназма.
- Язва ядовитая.
- Снова стали слышны только шаги. Столп остался сзади.
Весь день я летал. Проблемы, бандиты, мечты, даже отец - все отошло на второй план. Я ждал, когда кончатся лекции, когда я смогу пойти на Почтамтскую. Я не видел ничего вокруг и, чувствуя, что глуповато улыбаюсь, продолжал это делать. Даже изящный Автор, с которой мы сошлись на полном безразличии ко всему кроме самих себя, заметила мое состояние и съязвила, назвав его "полной атараксией, граниґчащей с деменцией". Откуда эти красивые словечки брались в ее маленькой головке!?
Чтоб справиться с возбуждением я один пошел в "уголок", решив пропустить предґпоследнюю пару. Но даже коньяк не помог.
В результате, у входа на факультет я разверґнулся и удвоил порцию. Когда Гена на последней паре, семинаре по синтаксису, спросил, как погода, я ответил, что не знаю. Он посмотрел на меня с удивлением и потрогал мой лоб. Друг не помнил, чтобы я пребывал в таком состоянии.
- Ты часом не влюбился? - шепнул он.
- Не знаю.
- Ты не кричи так, - снова шепнул Гена.
- Я не кричу, - успел произнести я, и только тогда по лицу преподавателя понял, что говорю в полный голос.
- Не хватает еще холода в членах и сухости во рту, дабы назвать твое состояние любовной лихорадкой.
- Мерсибо, за диагноз, - эти слова я все же прошептал.
- Может тебя ущипнуть? Может ты бабочка, и видишь сон?
- Сейчас по лбу дам!
- Все я буду молчаливым привидением.
Гена, действительно, не приставал ко мне, а я... я глупо улыбался.
Семинар закончился, я сказал другу, что вряд ли сегодня вернусь, и рванул в гардероб.
Выскочив на набережную, поймал машину. И успел уже доехать до квартиры, когда решил купить цветы. Водитель взглянул на меня, как на больного, попросил деньги вперед и, пока мы ехали, посматривал в зеркальце. Цветы у Гостинки мне не понравились, мы поехали к Техноложке. Где я наконец нашел то, что хотел - большие, красные и банальные розы.
Видимо, мое нетерпение передалось и моему временному Автомедонту: он гнал, не разбирая ям и канав, так, словно от этого зависела его жизнь. Опомнился он, проскочив Мойку, и недовольно посмотрел на меня. То ли моя улыбка была столь заразительна, то ли купюра - неожиданна, но отъезжал он от подъезда с лицом не менее глупым, чем мое.
Наверх я взлетел, перепрыгивая через две ступеньки, и уже когда открыл дверь, вспомнил, что обещал купить напитки и еду. Мне повезло: Ирина еще не появилась. Я снова вылетел на улицу и чуть не столкнулся нос к носу с Игорем Ивановичем, "Паном". Он меня не заметил.
В маркете на Большой Морской я купил все, что приглянулось, не задумываясь о количеґстве, и только у кассы представил, как я это все донесу. Но и эта задача решилась сама собой: администратор зала, поблагодарив за покупки, отправила со мной престарелого "боя" - подсобного рабочего. Я не стал испытывать его на выносливость и большую часть пакетов тащил сам. И все же "бой" едва поспевал за мной.
В парадной, заметив, как тяжело он дышит, я пожалел его, и мы останавливались дважды - перевести дух.
На всякий случай я позвонил. Ригель щелкнул, дверь открылась - и мой шерп чуть не оставил нас без спиртного. Я доверил ему этот ценный груз, потому что пакет с бутылками оказалґся самым легким. Бутылки звякнули о площадку, а он этого даже не заметил.
"Бой" не смотрел, не разглядывал, а пялился на Ирину во все глаза. Моя дама-подґросток открыла дверь, одетая в новое, накануне купленное платье. Мало того, что оно облегало ее фигуру, как перчатка, так его еще сшили из мелкой сетки. А поскольку ни боди, ни комбинаґций Ирина не носила, то оставалось только догадываться, о чем думал мой "бой", увидев ожившую эротическую картинку.
Когда она засмеялась над этим соляным столбом, он взглянул на меня потерянно, осторожґно поставил второй пакет на площадку и, словно зомби, повернулся и на негнущихся ногах начал спускаться по лестнице. Я занес пакеты в квартиру, догнал его, сунул в руку бумажґку. Он пробормотал в ответ: "Кино, да и только!"
- Нельзя так пугать людей, - наставительно заметил я.
- Я думала: ты один. Ты зимовать собрался? Столько накупил.
- Я-то один такой.
- Не путай меня, я не в том смысле. Ну как тебе это платьице на мне? Очень неґприлично? - хихикнула Ирина.
- Да-а, такого эффекта я не ожидал. В общество можно выйти только, одев комбинаґцию или белье попроще.
- Вот-вот. Рейтузы и ватник. А мне нравится.
- Не замечал в тебе кокетства. Хотя, сказать честно, я бы с тобой пошел, но только в сопровождении или с охраной. Иначе или тебя какой-нибудь болван обидит, или мне из зависти рожу набьют.
- Ты думаешь я ничего себе?
- Нет, ты прегадкий утенок. А фигура, как у бабы-яги.
- Противный, уйду от вас. Ну скажи правду. Ска-ажи-и.
- Да, у тебя совершенная фигура и интересное, живое лицо, - печатая каждое слово, ответил я.
- Я не об этом, - ей явно нравилось играть кокетку, - не о совершенстве и не об интересе.
- Хорошо. У тебя очень красивая фигура и привлекательное лицо.
- Ах так! Только привлекательное. Сейчас заплачу. - Она выпятила нижнюю губу и совсем стала похожа на девочку.
- Ты заходила в ванную комнату? Там сюрприз.
Ирина застучала каблучками. Маленькая, она привыкла к туфелькам на шпильках и даже дома надевала тапочки только перед сном, отправляясь в душ.
Прошло уже пять минут. Я выбирал закуски, выставлял тарелки и бокалы на сервировочґный столик, успел даже достать лед для "Барберо" и поставить вазу для цветов, а ее все не было.
Подкатив столик к дверям в спальную комнату и, услышав шум воды, решил пойти поґмочь подрезать розы.
Цветы так и плавали в ванной, никто к ним не прикасался. Вода белой струей била в ракоґвину. А мой подросток всхлипывал. Заметив меня, Ирина, как кошка, провела маленькой ладошкой по заплаканному лицу и отвернулась.
Я обнял ее за плечи. Не поворачиваясь ко мне, вздрагивая, она заговорила:
- Ты никогда, никогда не дарил мне цветов. А я....я так этого хотела. Я все время жда-а-ждала, чт-о ты до этого додумаешься.
- Не люблю, когда взрослые девочки плачут.
- Ты...ты бесчувственный. Ты...ты... - Не договорив, Ирина повернулась и уткґнулась заплаканным лицом в мой свитер.
Второй раз мне вменяли отсутствие сердца.
- Я думала, когда ты перестал мне звонить и встречаться. - она начинала успокаиватьґся, - что уже никогда не увижу цветов, подаренных тобой.
- Давай я их подрежу и поставлю в вазу, - предложил я.
- Нет, ты точно деревянная балбесина. Я ему в любви объясняюсь. А он: "Давай цве-еты подрежу", - попробовала гнусаво пропеть Ирина.
- Хорошо. Я - бесчувственная, деревянная балбесина, желающая подрезать цветы и поставить их в вазу. Столик уже сервирован.
- Урод противный, тебе нельзя доверить цветы, ты заморозишь их своим леденяґщим дыханием.
- Ах так! - Я поднял ее лицо и крепко поцеловал в губы. - Что-то ты не синеешь от холода.
- Не дождетесь! - Она вырвалась из объятий. - Поторопись, я голодна.
- В каком смысле?
- Поручик, вы пошляк. Есть я хочу. Есть.
- Сей момент.
С цветами я управился за считанные минуты.
- Свитер сними, - предложила моя дама, когда я входил с розами в спалню.
- Уже раздевают.
- Не больно-то и хотелось.
Я снял свитер, мою обычную униформу в холодное время года. От отца я унаследовал простоту в одежде. Понятно, что в моем шкафу висели и костюмная пара, и тройка, и смокинг, и фрак, но все эти одеяния шли к месту, к событию, к парадоксу. Во фраке замечательно пьется пиво. В обычной жизни я носил мокасины, джинсы и рубашки со свитерами. Хорошие, иногда дорогие, но как всякая хорошая вещь, неброские или, наоборот, яркие, они выбирались мной без всякой оглядки на моду. Мне было безразлично, выгляжу ли белой вороной или белым лебедем.
Как-то раз по ТиВи я увидел ток-шоу, где речь шла о том, как свободна нынешняя молодежь в выборе всего, что связано с внешним видом. Участники рассуждали очень умно, часто справедливо, обсуждали пирсинг, тату, экзотические стрижки. Когда я рассказал об этой передаче Гене, он дико смеялся, называл автора и ведущего передачи дураком, который абсолюґтно не понимает пепси-тинов (Гене нравились варваризмы-неологизмы.), их манеру одеваться и того, что для них является главным - одеваться так, чтобы не выпасть из своей тусовки по внешнему виду. Друг пошел даже дальше и заявил о стадности тинейджеров, с какой вряд ли что-либо сравнится, а автора обвинил в полной слепоте. Я разделял его мнение. При той бедноґсти в одежде , что была даже отцы и матери нынешних тинов выглядели гораздо ярче и интересґнее, а уж про их прабабушек и прадедушек можно было и не говорить. И хотя мода существоваґла во все времена, Бруммели раньше появлялись чаще.
- Какая интересная у тебя рубашка, - заметила Ирина.
- Крашеное армейское, офицерское белье, образца пятидесятых годов, - сообщил я и сел в кресло напротив дивана.
- Надо же! А я такие маленькие воротники видела только в ультрамодных журнаґлах.
- Оставим внешнее и отдадим должное плодам и яствам.
Ели мы в молчании.
- Я чувствую себя неловко. Как невеста перед первой брачной ночью, - вдруг призналась Ирина.
- И платье на тебе свадебное. Подходящее. Подчеркивающее чистоту невесты и, вместе с тем, строгое, - начал язвить я, - может, чтоб совсем свадебный ансамбль был, белье красное купим?
- Гад порядочный. Я правда робею. Никогда у меня с тобой такого не было.
- Я тоже, - признался я. - Будем ждать темноты.
- Давай чуть-чуть посидим.
- Согласен. Только я пересяду. - Я пересел. - Психологи говорят, что интимный контакт устанавливается на расстоянии менее метра.
Ирина отодвинулась.
- Чего дразнишься?
- А почему ты так не реагировал, как носильщик?
- Не носильщик, а "бой" из маркета.
- "Бою" лет пятьдесят.
- Этого уже не исправишь.
- Так почему?
- Видишь ли, мой ангел, я созерцал тебя в разных одеждах и без оных. Не красґней сама напросилась. И к тому же, я просто не подал виду и, на самом деле, с трудом удержалґся от такой же реакции.
- Вот! - Она горделиво подняла лицо, прищурила глаза и. закинув ножку мне на колено, разрешила: - Можешь поцеловать разик!
- Разик? Хочу три разика.
- Ты еще один не попробовал, а уже выпрашиваешь. Ну так и быть, целуй. Неґнасытный.
- Хитрюга!
- Я!? - Ирина лукаво подняла брови.
Она специально разыграла всю эту сцену. После двух лет знакомства хитрый подросток знала, что я - человек "тактильный". Чтобы завести меня, достаточно дать свободу моим рукам и особенно губам. Ей самой нравилось ласкать меня, и она дарила мне сейчас редкую возможность, отрывая кусочек от своих удовольствий.
Вероятно, она действительно смущалась, поэтому отдавала инициативу мне.
Если, едва дотрагиваясь, нежно погладить пальцем губы, конечно, при условии, что они не разбиты, не растрескались и без герпеса, а палец - мягок, получится одна сотая тех ощущеґний, какие переживал я, целуя женское тело.
Горячая и нежная была эта ножка с узкой щиколоткой, точеной лодыжкой. Даже чулок не мешал мне.
- Эй-эй, вы зарвались, милостивый государь, - весело вскрикнула Ирина, пытаясь высвободить ножку из моих рук. - Затяжек наделаете, - предупредила она, заметив, что я уже в возбужденном состоянии.
- Купим новые.
Я снял туфельку и начал целовать пальцы.
- Щекотно, - хихикнула она.
- Ты меня не зли.
Я пошел выше к бедру. Чулок последовал за туфелькой. Я выпрямился. Не мог лишить себя удовольствия увидеть ножку целиком, едва тронутую загаром. Всегда удивлялся тому, как долго, моя дама остается загорелой. Снова припал к ней губами. Ирина пошевелилась, я поднял голову и увидел. Что она наклонилась снять вторую туфельку.
- Не надо, - попросил я, - мне хочется все сделать самому и медленно. Ты же не пьешь дорогой коньяк или вкусный портвейн стаканами.
- Ты будешь не в силах, - ее голос дрогнул.
- Я успею еще раз их набраться. Мне так хочется.
Я нагнулся и поднял другую ножку на диван. Ирина теперь сидела лицом ко мне. Я видел по крепко сжатым кулачкам, что она сама едва удерживается от желания притронуться ко мне.
Медленно, поглаживая ногу, я снял вторую туфельку и скатал чулок. Платье-сеточка немного задралось в верх и только черные, в цвет платья, маленькие трусики разрывали плавґную линию бедер.
- Я не выдержу.
- Свяжу, - проворчал я, с трудом шутя: меня уже трясло.
Картер Браун верен истине, когда отказывается описывать от первого лица все ощущеґния, сопутствующие "живейшему из человеческих наслаждений". Точное описание возможно лишь до, между, после или вместо - со стороны. Если же "божественное безумие" уступает место осознанному восприятию, то такая жанровая зарисовка сопоставима с наблюдения натуралиґста за кошечками и мухами. Бедный Лев Толстой, он так и не смог этого понять и, видиґмо, пережить. Наши современники сделали упор на технику и вряд ли представляют, что они потеряли, зациклившись только на ней. Они думают и говорят "об этом", вероятно, лишь для того, чтобы подстегнуть свое усталое воображение. Здоровые люди не слышат, как бьется их сердце.
- Пойдем в ванную, - попросила Ирина, когда возбуждение схлынуло. Платье лежало на кресле, белье в разных углах дивана.
- Пойдем. Ты впереди.
- Развратник. Заросший мехом обезьян, - она провела пальцем по моей груди.
- Ты на себя то посмотри, - сладко зажмурился я.
- Мур.
- Маленькая, а какая тяжелая. Вставай. - Дама-подросток встала и пошла.
- Как прекрасны ноги твои в туфельках, округления бедер твоих, и живот твой, мной сейчас не видимый - круглая чаша, про чрево молчу, - нараспев начал я.
- Смеешься? - Обернулась она у самой двери.
- Нет. Где слог найду, чтоб описать твой стан, похожий на пальму, маленькую. И груди, - тут я запнулся. - На виноградные кисти не похожи. Не пойдет. Назовем их половинками "московской дыньки".
- Будешь хихикать, я тебе "Лисистрату" представлю.
- О как любезны ласки твои, о, как много они слаще вина. Вся ты прекрасна возґлюбленная моя, и пятна нет на тебе. Только родинка на попке.
- Где? - Ирина подошла к зеркалу в прихожей и через плечо стала рассматривать себя. - Не вижу. Врешь ты все.
- Вот здесь, - я подошел к ней и провел пальцем по упругой округлости.
- Где? - Она чуть наклонилась вперед.
- Х-ха, - резко выдохнул я. - А не пойти ли мне на гору мирровую и на холм фиґмиама.
- Ну что же, выйдем в поле, - согласилась она.
- Соседей зальем, - заговорила Ирина.
- Поздно об этом думать.
- Давай хоть воду уберем.
- Нежься, я сам. - Я убрал воду, помог ей выйти из ванной, завернул в полотенце и понес в комнату.
- Не урони, впрочем, я за что-то зацеплюсь, - она высвободила руку из полотенца и коснулась моего бедра. - Монстр.
- Не-а. Соскучился.
- Я то же. Посему, возлюбленный мой, приди в сад, паси между лилий.
- А ты красивый, - начала моя дама, когда мы лежали в сладкой истоме на диване. - Там...
- Слышала бы тебя мама или записные эстеты. Нет, Приапа не назовешь красиґвым.
- Чтобы ты понимал?
- Перекусим. Принесу. - Я, не одеваясь, пошел в кухню.
Сколько женщин не разделяло взглядов Ирины. Мне повезло, что случай свел меня с ней. Мы любили "живейшее из наслаждений", как вольный дар, когда получаешь, отдавая.
- Кисмет.
- Что? Какой кисмет? - спросила она, когда я раскладывал фрукты.
- Судьба свела нас с тобой.
- Это следует понимать как объяснение в любви?
- Может быть. Ты не устала? Я снова попристаю.
- Погладь меня по спине. - Ирина вытянулась на диване с бокалом в руке.
- Если бы я мог, я бы съел тебя. Нет, сделал бы так, чтобы чувствовать тебя всю сразу.
- Я то же.
Приятная усталость не мешала повторять все снова и снова, лишь обостряла ощущения.
Заснула моя дама под утро, а еще долго лежал, чувствуя теплую тяжесть ее головы, лежаґвшей на моем животе, и вдыхал, пил запах женского тела.
Проснулся я от щекотки. Мой подросток с серьезным и сосредоточенным видом гладил мои ноги и бедра, вытащенной из вазы розой.
- Доиграешься, - улыбнулся я, - в "школу" не пойдешь.
- Ха, напугал. Ну и не пойду.
- Сколько сейчас времени?
- Десять. Мне к третьей паре надо, а потом домой. Не хочу-у. А надо: Андрей обещал прийти.
- Мне то же к третьей.
- Так чего же мы время теряем!
- Это я - ненасытны-ы...- Ирина заткнула мой рот поцелуем.
Мы медленно подошли к Ломоносову и остановились у него. Не выспавшиеся, но доґвольные, мы выглядели свежее наших коллег.
- Буду сегодня, как на протезах, ходить, - улыбнулась Ира.
- А ты завтра не можешь с ночевкой приехать? Попробуй, - попросил я.
- Нехорошие излишества ведут к глухоте...я попробую.
- Это не те излишества. Беги, опоздаешь, - я подтолкнул ее.
- День добрый, Гена.
- Судя по кругам под твоими глазами и счастливому виду, "ночь умерла не зря".
- Не говори красиво, друг Аркадий. Завидуй!
- Тебя сегодня ждать?
- Вместе пойдем, - сообщил я.
- Нет сил? - хихикнул он.
- Ира занята. А завтра опять не приду.
- Завидую.
- Кому?
- Дурак, - обиделся Гена.
- Я не нарочно. Я инстинктивно. Посидим сегодня, потупим. Давно хорошей фильмы не смотрели. Я грогу наварю, а можем и жженки наделать, - попытался подлизаться я.
- Жженки? Чтоб утром голова трещала. Уволь. И у меня не хватает терпения Чаадаева, не могу я косточки выбирать и фрукты резать, - отказался он. - А вот против кинища не возражаю. Новенькое что-то есть?
- Старенькое: "Бабочки", "Бал", "Бразилия".
- Издеваешься, смеешься! "Бабочки" не катят, нет настроения. "Бал" не пойдет, недавно без тебя смотрел. А "Бразилия" у нас скоро в жизни будет. Давай что-нибудь попроще - боевичок какой-нибудь.
- Хорошо. В уголок пойдем?
- А как же! Кстати, изящный Автор уже спрашивала, куда пропал. Неровно дышит.
- У тебя превратные представления и интерпретации. Отдушину в море обыкновенноґсти, подобной тебе, ищет она.
- Это точно, друг Аркадий.
Отсидев лекции, совершив ритуальный поход в уголок, мы с Геной расстались: я поехал за новыми кассетами, он - к младшей сестре.
- Совсем пропащий, - встретила меня Люся.
- Здравствуй! Как ты? Как мама?
- Эрика тебя вчера ждала. Хотела попрощаться. Потом Гена пришел, сказал, что не придешь. Так и уехала не дождалась.
- Куда? Она же никуда не собиралась? - удивился я.
- Поехала в Европы. От ваших адвокатов или управляющих, я толком не знаю, письмо пришло. С Василием Александровичем. - многозначительно уточнила Люся. - Он по делам и ей помочь разобраться. Надеюсь, твоей матери хватит ума окоротить его.
- Люся, мама тебе не говорила, почему терпит его?
- Подумай сам. Это, конечно, гипотеза. - Наша домохранительница знала о своей слабости к теоретическим построениям во всем: от метафизики до системы повышения цен на колбасу. - Предположим, они хотят наложить лапу на ваши деньги, или полагают, что твою мать много знает, да и ты - то же. Вот твой дядя и пользуется положением.
- Для чего? Если он ими руководит... пока руководит. Они хотят денег, так? И он их хочет.
- Ты слепой! Ты что? Никогда не замечал, как он смотрит на Эрику? Он же из-за нее, если не ненавидел, то едва терпел своего брата! - выпалила Люся.
- Ты ничего не путаешь? Может, ему просто вечно вторым не хотелось быть, - предположил я.
- Путаю!? А ты не видел, какие подарки он каждый год делал? Твоя мать украшеґний не любит: ей не надо. Надень она все, что Василий подарил, места живого бы не осталось.
- Ну и обороты у тебя! Может, он дарил ей как жене босса, - вяло сопротивлялся я. Люсины слова меня встревожили.
- Мы университеты с красными дипломами кончали! Это вы с Генкой вместо вивлиофик по кокоткам шляетесь. - Она, конечно, шутила. Если ей и не нравилось, что мы не ночуем дома, то только потому, что она беспокоилась о нас. А Гену еще и неосознанно ревноваґла.
- Скажи еще: я тебе глаза открыла! Ты ходишь в себя погруженный, ничего не видишь, ничего не слышишь. В отца. Холодный и застегнутый.
- Люся, пощади. - Она была третьей, кто назвал меня бесчувственным. - Неґужели я так безнадежен? Я исправлюсь, буду трепетен, чуток, внимателен и нежен.
- Как змий ты будешь. Весь в папочку.
- Так он тебе не нравился? Настолько был противен?
- Дурак - ты, Павел. Твой отец, чем бы он ни занимался, для меня человеком был. Мужчиной. Плохая работа. Плохое занятие. Ну и что! - Люся разгорячилась. - А у кого хорошее? Он мать и тебя, потом и меня хотел вытащить из этого дерьма, прости за выражение. Чтоб ни у тебя ни у нее...чтоб ни ты, ни она не продавались. Кто он был, кто его родители! А ее! Ни денег, ни корней, ни традиции. А сейчас...
- Ни корней. Ни традиции, - перебил я.
- Ты! С серебряной ложкой. Социальное положение купишь или заслужишь, если захочешь, не без помощи денег. Почти свободен. А корней и традиций ни у кого уже нет. Так только, в романах и в крестьянах. Ты же - не Толстой, - раскипятилась она.
- Это точно! Косить в жару и морковные котлетки есть не буду.
- Если б не твой отец, сгинула бы Эрика со своим характером в "инженершах" или "учителках". Я сама в школе работала. Догадываешься, сколько сил надо, чтобы не уработаться, учителем быть и самой собой оставаться?
- Вот ей весело дома сиделось! Мать же не ходила никуда, - заметил я.
- Дурак. Фантастический дурак! Или ребенок. Она же кошка - ей кроме отца и тебя никто не нужен. И ходить ходила: в театры, в музеи, в концерты. Меня с собой таскала, я чуть ноги не стерла. А много ли радости в ваших тусовках? Вы с Генкой и там вдвоем. Хорошо, если третий появится. Впустите? Вам же никого не надо. Близнецы сиамские.
- И Гене досталось. Дай ему, Люся, дай.
- Что же ты, змей, смеешься над чувствами пожилой женщины. Вот отобью у тебя Гену. Мне женщине в полном расцвете сил и с массой достоинств - это просто. -Люся гордеґливо повела плечами.
- Рубенсовская... "Весна".
- Ох, напросишься. Хорошего человека должно быть много. Заморыш.
- И барышень таких же, наверное, выбираешь. Тощих, как щепки. Подержаться не за что.
- Почему же? Разных.
- Ловлас. Доведут тебя до беды.
- Тогда ты мне поможешь. Коня остановишь, в избу войдешь.
- Хватит смеяться, плакать много придется. Есть будешь или Гену подождешь?
- Люблю тебя за... - начал я.
- За пищу и заботу. Меркантильный и бесчувственный.
- Сдаюсь, пощади.
Кино после ужина мы решили смотреть втроем, поэтому долго выбирали. Люся ни за что не хотела "чистое стрелялово", и Гена ей уступил. Я нашел решение, удовлетворившее всех. Против "Прирожденных убийц" не возражал никто: я хотел посмотреть, просто потому что хотел, Люсю привлекала фамилия модного режиссера, Гену заинтересовали "убийцы".
- Бонни и Клайд на современный манер, - начал друг, когда фильм закончился. - И не фильм был.
- Убийцы глазами эстетизирующего интеллектуала, - присоединился я.
- Вы не видите, что фильм про масс-медиа, - отозвалась Люся.
- Точно. Осудим прессу убийцу нравственного прогресса, напустим метаґфизического тумана для кинозрителя гурмана, - сымпровизировал Гена.
- Добавим мелодраматических соплей, чтоб картинка получилась теплей, - проґдолжил его импровизацию я.
- То же мне, эстеты. Это не так, то не совсем. А что вам нравится? Только серьезґно.
- "Бал", "Бабочки", "Бразилия", Брюс Виллис, ВУ Джон...
- Гена, хватит-хватит. А тебе? Из того, что смотрел недавно? - Люся поґвернулась ко мне.
- "Матадор" и старенькая "Касабланка"...
- А я почему "Касабланку" не видел? Хочу, - заканючил друг.
- И все перечисленное Геной, - добавил я.
- Ву вы за что любите? Сплошная пальба, драки, кровь.
- Мы - вампиры, - продолжал веселиться Гена. - Без крови это не фильма. В крови по библейскому преданию душа, а мы - душелюбы.
- Не скажи, Люся. А сделано как! Дэшил Хэммет и Микки Спилейн поґзавидовали бы. Ты вот крупные идеи вылавливаешь, содержание оцениваешь, а мне содержание без упаковки - без хорошей упаковки - каким бы прекрасным ни было, хотя это вряд ли, не нравитґся. "Жертвоприношение" помнишь?
- Конечно.
- Учебный фильм для кинокритика и синефила. Еще полезнее, чем "Бронеґтемкин". Утроение, учетверение и ееение почти одного и того же символа. Жертва сбоку, жертва снизу, жертва изнутри и снаружи. Христианство, буддизм, ведьмовство, атомная война, музыка, живопись - и все жертва. Прямо-таки справочное пособие, а не фильм. Только ради приемов и смотрю его иногда.
- Ясно. Значит, "Красное колесо" не читаем, "Доктора Живаго" не ценим, а позднего Толстого в сумасшедших держим, - перескочила Люся на литературу.
- "Список кораблей" интереснее. А графу только дай попроповедовать. Иногда без вкуса и часто без ума, - спокойно согласился я.
- Точно! Джон Баптист какой-то, - поддержал меня Гена. - Ему и в поле, и на горе кафедру подавай. В угрюмости и серьезности ничего нет. Ни любви, ни ума.
- Ни силы, ни красоты.
- Приговорили, - усмехнулась Люся. - Хотя я согласна. Он сам себя приговорил. "И жизни нет в его очах, и правды нет в его речах". Признаюсь и каюсь, я "список кораблей" прочла только до середины.
- "Бессонница. Гомер..." - начал подсказывать друг.
- Слушайте, я и не заметила, что цитирую. Ладно, мне хватит на сегодня. Пора на постелю.
- Меня завтра не ждите, - предупредил я.
- Ты в зеркало на себя смотрел? Круги под глазами.
- Вот-вот, и я так сказал. - Улыбнулся Гена.
- Сдюжим. После смерти отоспимся.
- Типун тебе на язык и пиявку. Спокойной ночи, мальчики.
Все шло по плану: Гена приносил свежие слухи и сплетни, собирал информацию; Люся опекала и обихаживала нас; я каждый день проводил на снятой квартире - Ирина ходила счастлиґвая и подзабыла об обиде. Мне оставалось только выбрать момент и способ помягче, чтобы добиться своего.
За две недели перед Майскими праздниками позвонила мать. Я не ночевал, и она разґговаривала с Люсей. Мать просила передать, что приедет через неделю и очень хочет застать меня дома, что предстоит серьезный разговор, что разговор этот касается меня и ее. Я не пыталґся догадаться о содержании этого таинственного разговора, но решил повременить с не менее серьезной беседой с Ириной и, возможно, с ее братом.
Прошла неделя. Я отменил нашу обычную встречу на Почтамтской, рассказав Ирине о звонке, и с утра в воскресенье сидел дома как на иголках.
Мать приехала за полдень, долго возилась в прихожей, потом ушла в ванную комнату, что-то делала в спальной и, наконец, постучав, но, не дождавшись ответа, вошла в мой кабинет. Я сидел и читал какую-то из академических "Грамматик русского языка". Делал вид, что читаю. Решив не мешать мне, а может быть, еще потянуть с разговором, мать тихо повернулась и соґбралась уже выйти. Я с шумом захлопнул книгу.
- Я готов.
- Что ж, не будем откладывать. Давай перейдем в библиотеку.
- Давай.
Даже после ванны лицо ее оставалось серым. Очень уставшим.
- Вдруг разговор затянется. Хочешь, я принесу чего-нибудь выпить? Может быть, сигареты нормальные? Генины. Они мягче "Лигейроса", - предложил я.
- Принеси коньяк, а я полежу.
Когда я выходил, она лежала на диване и на любимое канапе не собиралась.
Я плеснул коньяка на палец в ее бокал, а другой и бутылку поставил рядом с собой на ломберный столик, и сам улегся на любимое место матери. Она редко меняла привычки, но если делала это или отказывалась от чего-то, то отказывалась навсегда. Вряд ли теперь я бы увидел ее лежащей на канапе. Мать приподнялась на локте, сделала глоток и поставила бокал рядом с собой. Я закурил, плеснул себе, пить не стал: во рту пересохло, хотелось прохладного сока, а не крепкого коньяка. Нервное напряжение постепенно нарастало, даже руки подрагивали, заболел левый висок и глаза, словно долго читал; уже готов был заговорить, когда она сказала, что выґходит замуж за Василия Александровича, что так надо, что этого требуют обстоятельства, что так будет лучше ей и мне, что без этого будет трудно, что дядя неплохой человек, что он любит меня и ее, что будет заботиться.
Мать говорила и говорила, она топила меня в потоке слов.
Я молчал. Она снова и снова повторяла, что без этого невозможно. Мать приводила одни и те же соображения, одни и те же общие места. Ей не хотелось останавливаться, ее пугало мое молчание, она боялась моих возможных вопросов. Она пыталась строить из разумґных оснований и непроизвольно разрушала ложными предположениями, неискренними доґпущениями. Мать хотела оправдать себя и убедить меня. Ей надо было покаяться и показать, что она не чувствует себя виноватой. А я молчал.
Я не двигался, не курил, а в голове, в висках стучало глупое, неуместное, чудовищно литературное "бадья в шахту сорвалась, бадья в шахту сорвалась"...
Наконец, мать выдохлась.
Я залпом выпил, налил еще, выпил, закурил. Стало тихо. Книги остались такими же, потолок - белым, канапе - на четырех ножках, купол Спаса - там же, мать оставалась матерью. В желудке зажгло, в глазах защипало. От дыма.
- Ты скажешь мне что-нибудь!? - Не выдержала мать.
- Он здесь жить будет?
- Тебя только это интересует?
- Да, - твердо ответил я.
- Нет, если позволишь, будем заезжать.
- Это твоя квартира и, кажется, Люсина, если дядя не будет возражать.
- Зачем ты так! - Ее голос дрогнул.
- Как? Не надо слез и истерик. Я старался понять тебя. Я не понял. Может быть...потом.
- Подумай. Подумай не только над словами. Я прошу. Ты же мой единственный сын, - попросила она, едва удерживая себя в руках.
- Я обещаю стараться.
- Прости. - Мать встала и задела бокал. Он не разбился. - Я уберу, извини, - заґсуетилась она, и в этой ее суетливости было столько слабости, неуверенности, что я чуть не вскочил, чуть не бросился к ней помочь, поддержать. Но только "чуть". Мать подняла бокал и пошла к двери, когда я сказал ей в спину:
- Коньяк - не грязь.
Она вздрогнула и совсем ссутулилась.
Гена нашел меня на том же канапе. На столике стояли три бутылки: две - пустые, одна - почти полная, рядом с ними пепельница и пустая пачка "Лигейроса".
Я лежал с закрытыми глазами, поставив бокал на грудь, придерживая его за ножку, когда услышал, как он подошел ко мне, и почувствовал, что он трогает меня за плечо.
- Один человек напился и просил оставить его в покое.
- Поговорим завтра? - тихо спросил друг.
- Может быть, поговорим завтра.
Серое в центре города небо. Ночью серое из-за фонарей, вывесок, подсветок. Луна - тусклая, облака - грязные. Звезд почти не видно. Только появятся, раз - рассвет. Рассвет мне всегда нравился. Как его не любить! Цвет становится цветом, дома - домами, купола - куполаґми. Ночь превращается в день. Старая жизнь кончается вместе со старой смертью, новая начинаеґтся. Что не успел сделать в понедельник, успел во вторник. Не умер во вторник, сдохґнешь в среду. Жизнь продолжается.
Заснул я, когда стало совсем светло.
Толстая, мясомасая баба с ярко-красными губами, нарисованными бровями без единого волоска, жирным угреватым носом, расставив ноги, сидела на диване и одной рукой ласкала свою жирную грудь с громадными потрескавшимися сосками, а другой трясла меня за плечо и приговаривала: "Получил, получил! Еще хочешь?" Я никак не мог вырваться, меня тошнило.
- Павел, Паша, Пашенька!
Я открыл глаза: Люся трясла меня за плечо.
- Пашенька! Пашенька!
- Люся, - язык как сухая губка едва слушался меня, - ты мне сотрясение мозга сделаешь.
- Ты никак не хотел просыпаться, дергался и не просыпался, - еще испуганно оправдалась она.
- Налей коньяка.
- Нет. Нельзя так распускаться. Сейчас аспирин принесу, потом ванну примешь.
- Не надо аспирин. Коньяку. Я еще хмельной.
- Ладно. Но ванну я наливаю, - уступила Люся.
Я заметил, как у нее дрожат руки, пока она наливала мне коньяк. Правда. Бутылка о бокал не стучала. Я выпил. Курить не хотелось. Сел на канапе.
- Может тебе помочь?
- Иди наливай ванну, я следом. Сам дойду.
Люся ушла. Голова не болела, но всей массой давила на позвоночник, на плечи. Я поґсидел, потом встал и, твердо, как альпинист на льду, ставя ноги, двинулся к двери.
Долго чисто автоматически чистил зубы, разглядывая себя и их в зеркале. Белые, крупные, но неровные - отцовские зубы с ярко выраженными клыками; лицо - ничего себе; глаза - пьяные; а вот складок у губ вчера не наблюдалось. Словом, нравилось мне мое лицо.
Вода в ванне оказалась горячей. Сразу начало мутить, захотелось вылезти и подбежать к унитазу и долго "звать Ихтиандра", но я перетерпел, дождался, когда отпустит. Вода поґстепенно остывала, становилось легче, я начинал различать запахи: почувствовал, что вода пахґнет йодом. Люся не забыла положить морскую соль. Потянуло в сон, я выдернул пробку; оцениваґюще оглядел фигуру, пока вода уходила в сток. Фигура нравилась.
В спальной, скинув махровое полотенце, лег на кровать, и только тогда до меня дошло, что я проспал весь день: за окном смеркалось. Лениво подумал об Ирине, о том, что она уже ждет, что надо бы позвонить, что-то мелькнуло о Гене, и я снова погрузился в сон. Теперь не пьяный.
Ночью я проснулся от холода.
Горел ночник, рядом со мной сидел Гена. Он, наверное, стащил с меня одеяло и теперь смотрел на голое тело. Я всегда сплю голый. Друг периодически проводил рукой по моей груди, животу. Я уже хотел возмутиться, но понял, что он вдребезги пьян. Таким я не видел его ниґкогда. Ему, вероятно, пришлось выпить ящик, чтоб довести себя до такого состояния.
- Гена мне холодно, закрой меня, - спокойно попросил я.
- Ну еще кап-капелюшечку, - икнул он.
- Я заболею.
- Не-не надо. Счас.
Он аккуратно накрыл меня одеялом, а в последний момент, расправляя его, не усидел и упал и обнял меня.
- Гена, мне тяжело. Ты Ирину не предупредил? - Потряс я его за плечо.
- Нашел я ее, нашел. - Гена снова икнул. - Я отодвинусь, а руку не уберу.
- Хорошо, - сдался я
Друг отодвинулся чуть-чуть, положил руку мне на грудь и вдруг захохотал.
- Ты чего? - удивился я.
- А государь имп-ператор узнает о нашей дружбе и сделает нас хгенералами.
Все это напоминало пьяную истерику.
- Сделает, Гена, сделает. - Я погладил его по голове. Он икнул, всхлипнул и отґвернулся. Я немного помучился, пытаясь сдвинуть руку, тяжелую, большую, мужскую, но друг всякий раз начинал беспокойно шевелиться и что-то бормотать, и я смирился.
Утром Гена страдал от головной боли и стыда, не решался посмотреть мне в глаза. Верно, помнил, что делал ночью и что говорил. Я помучил его немного: молчал, пока мы не принялись за кофе. И только тогда проговорил:
- А государь император узнает о нашей дружбе и сделает нас генералами, - и заґсмеялся.
- Так ты не сердишься, - улыбнулся он, все еще кривясь от головной боли.
- Что с тебя, пьяного дурака взять. А если бы ты насмерть упился? Куда мне без Пилада, Штирлица и прочих личностей в твоем лице?!
- Я испугался. Я подумал: ты никогда не станешь прежним.
- Ну вот я. Цвету и пахну, - проговорил я спокойно. Кому интересно знать, что я думаю о себе и своих личных делах?
- Я в воскресенье поздно пришел. Люся рассказала мне без подробностей. Одни факты. Я зашел в библиотеку...помочь, поддержать... Ты, помнишь, что ты сказал? "Может быть поговорим завтра". Я утром заглянул, а ты - как покойник, и бутылки пустые. Сначала не хотел идти в Университет, потом про Ирку подумал и побежал предупредить. Я же не знаю ни группы, ничего кроме курса. Во все аудитории ломился. На первой паре не нашел. Кофе попил и опять искать. У преподов от моего вида глаза уже бешенными становились. Едва нашел.
- Что сказал? То, что Люся рассказала? - почему-то забеспокоился я.
- Нет, наврал, что ты мать ночью встречал, самолет задержали, приехал с темпераґтурой, день-другой полежишь. А днем спать будешь.
- Молодец!
- И мы могём! - Похмелье постепенно отпускало Гену. - Прибежал, тебя в библиоґтеке нет. К Люсе. А она мне подробности, и ты же знаешь, гипотезы и теории о том, как ты переживать будешь. Сидел я, на тебя смотрел, и так мне плохо стало. Решил забыться.
- И возносился, возносился до помутнения в мозгу... Хоть с кем? Где?
- Мне все равно было с кем. Пошел сначала в магазин, две взял, в твою парадную зашел. Ты же знаешь, глотка у меня луженая. Выпил. Думал натощак двух хватит. Не берет, хоть ты сдохни. Я кафе недалеко нашел и добавил с пивом. Тошнит, а ты из головы нейдешь.
- Гена, - я покрутил пальцем у виска, - ты мог упиться навсегда.
- Вот! Обидишь, уйду в гребцы к Харону. - Вернувшаяся способность шутить свидетельствовала об окончательной победе над похмельным синдромом.
- Ты алкозельцер пил или аспирин? - поинтересовался я.
- Ничего я не пил.
- Завидую твоему организму и метаболизму.
- Видишь, и у меня есть масса достоинств. - Он задрал нос.
Отменили последнюю пару, и я пошел к Ирине на факультет: какая-то заезжая знамеґнитость читала лекцию о "Самопознании".
И автор знаменитого опуса и лектор свои прихотливым умом и полным отсутствием мысли напоминали уродливых восковых кукол. Даже не мертвецов. Лектор цитировал неґобязательные рассуждения, недоказанные положения и упивался кажущейся свободой и "ноґвизной". А я слышал голос самородка, прочитавшего "Капитал" и никогда не слышавшего о том, что был такой восемнадцатый век - век разума. Они оба (как отделить апологета от учиґтеля?) пытались поведать правду о начале века. Постоянно звучали дурные, поскольку ничего не объясняли слова "метафизическое", "метафизика". Они оба не понимали, о чем сами говорят и пишут. Казалось, и тот - покойник, и этот - еще живой появились на свет никогда не жившими стариками. "Эстетическое", "религиозное", "проблемы пола" сыпались, как горох, оставляя ощущение эрудированности и пустоты. Ни жареная булка, ни последние стихи на поґследних шкурах, ни бутылка пива, купленная в жаркий день на последние деньги ничего им не говорили. Их тусклый стоно-вой о разрыве культуры и народа ничем не отличался от лапидарґного "кто не с нами...". Они не могли помыслить о том, что дорогой ценой оплачивается не только мнимое освобождение и блеклые ценности прогресса, но и капли морской воды на теле, запах сена, изящная строфа и красивый жест.
Единственное оправдание этому "творению", возможно, нашлось бы в стройных формах силлогизмов, жесткости академизма или прихотливой изысканности словесных построений. Но увы! Каким-то почти тувинским горловым пением лектор, вгоняя в тоску, пел, что культурное возрождение начала века пало жертвой оторванности элиты от социальных течений, а социальґные инстинкты сохранились лишь у немногих, поэтому наступили роковые последствия рокоґвой революции; и если бы Эрос не подмял под себя Логос, а оргиазм не вошел бы в моду, то наступило бы "огого" какое время. Точнее сформулировать он не мог. Все это напоминало хрестоматийґное "страшно далеки они от народа", за которым предполагалось "были бы ближе, огого что наступило бы". И Робеспьеры с Маратами и Шарлотами Корде, и североамериканцы с концлагерями для южан, и Троцкие со Сталиными тихо умилялись бы единению и единодушию элиты и народа, становились бы гуманны и одухотворены. Естественно, вместо борьбы за власть все политики сажали бы капусту, а на худой конец, покровительствовали бы философам. Путешествие на пароходе и жизнь в изгнании ничему не научили автора, оставалось уповать только на его последнее плавание через Стикс.
Инвективы в адрес молодых, интересных, играющих людей начала века, за то, что именно они эти молодые люди что-то не внесли в социал-демократическое движение и не стали его составной частью, перемежались с упреками и обвинениями в безнравственности и безґволии.
Лектор упивался избитыми и затасканными идеями "соборности" и "личности", иногда даже сверкал глазами, тожественно вздымал руки, представляя себя то ли Цицероном, то ли Катоном, и как-то забывал о повальном бегстве почти всех обвинителей, об измене их своим идеалам, и о редкой стойкости тех, кого они обвиняли.
Молодые остались молодыми всю жизнь. Они играли всю жизнь, а автор "Самоґпознания" играл в жизнь, в науку, в убеждения.
Под занавес лектор почувствовал себя в ударе, и я развеселился вовсю, когда он назвал своего кумира пророком и призвал вчитаться в вещие слова. Сразу представился этот пророк с жидкой эспаньолкой, страдающий ишиасом, с горчицей в тазике, призывающий слить экстаґтические восторги Диониса - недоступные ему по причине ревматизма и преждевременной старости сердца - с нравственностью и верой в Христа - недоступной ему в виду слабости воли и отсутствия внутренней свободы. Эта картинка настолько удалась, что я засмеялся. Горловое пение оборвалось. Лектор как-то сразу скис, стушевался и превратился почти в старика чем-то напоминающего жалкого Акакия Акакиевича. Ирина посмотрела на меня с удивлением. Мне стало стыдно за свою невыдержанность и за нарушенное благолепие и покой, который читался на лицах слушателей.
- Что-то произошло? - спросила Ирина, когда мы вышли на Менделеевскую. - Ты никогда не смеялся на лекциях, хотя были гораздо смешнее.
- Почти ничего, если не считать, что я, возможно, потерял мать, и мне, точно, требуется твоя помощь.
- Что с ней случилось? Гена говорил: она опоздала, а ты приболел.
- Она выходит замуж за дядю, - спокойно проговорил я.
- И ты можешь так говорить об этом! - В ее словах звучал испуг.
- А что прикажешь делать? Сесть на гноище, посыпать голову пеплом и роптать на небо? Или разрыдаться прилюдно. А равно и интимно и искать утешения на твоей широкой груди?
- Не надо так. Ладно. - Голос ее задрожал.
- Извини, я несколько взвинчен. Я не хотел тебя обидеть.
- Не извиняйся. Тебе не идет. И я тебя понимаю.
- Только этого мне и не хватало. Постой, не перебивай. Я договорю, - остановил я ее. - Ты мне можешь помочь. Но не надо сочувствий и сопереживаний. Я не хочу, чтобы еще и у тебя периодически портилось настроение.
- Но я все рвано чувствую, когда тебе плохо.
- С этого момента мне будет хорошо.
- Как знаешь, - Ирина кивнула. - А чем я тебе могу помочь?
- Дома поговорим.
- У тебя дома? Мы туда пойдем? - Удивилась она.
- На Почтамтской, и лучше завтра. Ты сегодня сможешь остаться?
- Вообще-то я ничего не говорила парентам, думаю - смогу.
- Если не можешь или не хочешь, скажи. Я не принуждаю.
- Дурак ты все-таки.
- Такой ты мне больше нравишься, - улыбнулся я.
- Может тебя еще по башке ударить, поумнеешь?
- По голове. И не ударить, а погладить. И вообще я не видел тебя шестьдесят четыре часа с минутами.
- Значит, счет идет только на минуты, а мгновения разлуки не считаются.
- Маленькая. Метр с кепкой, а подкалывает, как большая. Угадайте, кто это?
- Это известный всем Паша, готовый излить яд и посыпать английской солью сладкий пирог. В простоте он считает соль аттической, - улыбаясь, пропела Ирина.
Я нагнулся и поцеловал ее, она обняла меня и не отпустила. Минуты через две разґдалось легкое покашливание, и знакомый голос проговорил:
- На лекции не ходим, а на свидания появляемся.
Ирина стала пунцовой, да и я немного смутился. Преподаватель с "русского", которого я ценил и уважал уже проходил мимо нас.
- Здравствуйте, - поприветствовал его я. А он улыбнулся, кивнул головой и сказал в ответ: - Все правильно. Весна. Продолжайте.
Мы засмеялись.
Я откладывал разговор со дня на день. Ирина не спрашивала, не торопила, не лезла с вопросами. Она в очередной раз удивила меня. На такое понимание с полуслова, с полувзгляда я рассчитывал, только общаясь с Геной. Мы, как обычно, встречались с ней, иногда ходили вместе в Публичку, а каждый вечер - на Почтамтскую. Я собирался с силами и думал. Думал, как построить разговор. И что мне, собственно, надо.
К майским я был готов.
День, неожиданно яркий, начался непривычно рано. Солнце ударило по глазам через планки полуоткрытых жалюзи. Окончательно проснувшись, я посмотрел на сладко улыбающегоґся друга, которому ни свет, ни комары в походах и на природе не мешали отдавать должное и еще чуть-чуть Морфею. Из чистого любопытства я встал протопал к окну и поднял жалюзи. Ни какого эффекта, Гена даже не жмурился.
Дня два назад мы договорились поехать вчетвером в Павловск, погулять. О Павловске и его красотах пела нам всегда изящный Автор, когда же я согласился поехать с ней, она долго морщилась, объясняла, что не сезон, и явно не хотела, чтобы ехала Ирина, но, в конце концов, сдалась.
Изящный Автор любила быть в центре внимания. Роль беззаконной кометы ее бы не устроила, скорее она бы с достоинством, ничуть не смущаясь, приняла бы скипетр и державу "центра мироздания" - звезды всех звезд. Поэтому, наверное, ее так раздражала Ирина, на котоґрую Гена и я неизбежно могли бы отвлекаться, не оказывая самой "звезде" - многим не равной - должных почестей. "Какое же это внимание, ведь часть его уделяют другому или другой," - читалось в ее взгляде, в походке, даже в спине, когда моя сокурсница разворачивалась и уходиґла, если ее собеседники заговаривали или просто интересовались кем-либо кроме нее.
С ней всегда было сложно. Острый язык, сильный ум, хорошая память и трезвый взгляд на вещи выделяли ее из ряда бывших школьниц уже на первом курсе. Доґвольная собой и гордая до надменности, она долго оставалась неприступной личностью. И лишь как-то случайно, то ли зацепившись языками, то ли на спецсеминаре, мы отчасти поняли друг друга и, обменявшись улыбкой авгуров, подписали пакт о возможности общения. Мы регулярно встречались на перерывах, ходили в "уголок".
С ней приятно было постоять рядом. Длиннейшие ноги, красивые бедра, талия, открыґтое лицо и красивые ухоженные волосы льстили моему самолюбию, когда мы шли рядом. Пара получалась просто великолепная - она на высоких каблуках и я, едва ей до носа, будь она даже в домашних тапочках. Пожалуй, быть бы роману и по причине родства душ, и по тесному общеґнию, но изящный Автор не проявлял видимого интереса к подобному развитию событий, а я сам не сильно добивался.
Когда мы познакомились поближе с Геной, а потом и подружились, я ждал, что она обратит на него внимание. Тем более, ростом он вышел, лицом удался. Язвительґностью и юношеским цинизмом они вполне могли поменяться друг с другом. Но Гену неґсколько раздражал ее аутоцентризм, а ее - его раздражение. Поэтому они так и не сблизились, и даже беседовать им нравилось только при мне. К тому же, изящный Автор, так казалось, предпочитала свой пол, однако об этом никто точно не знал.
Зато втроем мы могли веселиться на славу, перемывая косточки сокурсникам и "светиґлам" от науки, подсмеиваясь друг над другом, иногда так, что коллеги с факультета удивлялись, как мы еще не переругались. Пикировка и подколы стали нашим стилем с легкой руки все той же изящного Автора, которая просто и, так сказать, невинно говорить не любила, а если и говориґла, то в общем потоке иронии определить это становилось невозможно. Такой стиль мог бы надоесть, когда бы круг тем был ограничен, а шутки и подколы пахли маслом, но ее память и ум всякий раз дарили новые словечки и идеи, нам же оставалось только развить и расцветить их, причем Гене это всегда удавалось лучше. Я слушал их, изредка вставлял реплики и при необґходимости "лил примиряющий елей".
Я подошел и подергал Гену за ногу.
- Какого, спрашивается! В воскресенье! - пробурчал он и, подтянув ногу, наґкрылся одеялом с головой.
- Гена, я за водой пошел.
- Только попробуй.
Я попробовал, пошел в ванную комнату, набрал воды в стакан и вернулся. Друга в поґстели не было. Он выпрыгнул из-за моей спины, перехватил руку со стаканом и попытался выґлить воду на меня. В результате, взвизгнули мы оба. Вода в кранах в нашем городе в мае - ледяґная.
Раздался стук в дверь, мы хором сказали: "Войдите!". Дверь приоткрылась и появилась голова Люси.
- Завтрак подан, как заказывали, - успела проговорить она, а потом ругнулась: - Тьфу. Бесстыдники, хоть бы трусы натянули! - Дверь с шумом захлопнулась.
- Неудобно как-то, - смутился Гена.
- А войдите, кто орал? - напомнил я.
- Я не подумал.
- Есть чем?
- Покатый лоб и выступающие надбровные дуги, тяжелый подбородок... С кем я дружу! Ты же, Паша, неандерталец, кстати, растительность на груди подтверждает это.
- Ладно. Античный мозг, хорош "реписом" трясти. Завтрак остынет.
- У Люси? Для меня? Мой Завтрак? Никогда!
- Ты мудреешь, - заметил я.
- Да, я выбрал желтое яблоко! - Блеснул Гена отсылкой к "Тысяче и одной ночи".
- Не задирай нос! С твоим ростом потолки попортишь, белить придется. Я в ванґную.
- Злобный карлик. Я в другую.
-
- Резвитесь, ровно щенки, - встретила нас Люся. Вид у нее был не совсем здороґвый. Темные круги вокруг глаз, бледное лицо, синева над верхней губой.
- Люсь, а Люсь, не вешай нос, - начал Гена, - ты болеешь? Давай мы на хозяйґстве побудем.
- Тебе доверь, пылью зарастете. Я и без вас оболтусов справлюсь, - отказалась она.
- Люся, не переживай, все наладится, - попросил я и понял, что сболтнул глупость.
- С чего ты взял? Вот еще! Буду я переживать.
- Посиди с нами, хочешь, я кофе с чесноком обжарю и с черным перцем сварю?
- Я зык у тебя, Гена. Ты бы еще зеленого чая с курдючным салом предложил.
- Люся, Гена тебя не подкалывает. Такой рецепт есть, - защитил я друга.
- Ешьте, остынет. Потом сваришь. - Она села напротив нас, подперла щеку рукой и стала похожа на "добрую старушку" из старых советских фильмов-сказок. Только глаза - больные и грустные.
Мы поели. Гена сварил кофе и разлил по чашкам. Я взглянул на него, он - на меня и, взяв чашку, вышел из кухни, сославшись на необходимость погладить вещи и привести их в порядок перед походом.
- Ты зачем его отослал? Дал бы кофе ребенку допить, - заметила Люся, когда друг вышел.
- Нашла ребенка. Он уже по всем законам совершеннолетний.
- Он - не ты.
- Я - не он. Это верно со всех сторон.
- Ты меня прекрасно понял.
- Люся, я хочу попросить тебя об одном большом одолжении...
- Говори проще и короче, без приступов: я не нервическая институтка, - переґбила меня она.
- Хорошо. Я хотел бы, чтобы ты осталась ради меня, для меня, для Гены. Я хотел бы, чтобы этот дом был и дальше твоим домом.
- Почему ты решил, что я собираюсь уйти? - Люся внимательно смотрела на меня.
- Потому что ты не глупая еще молодая женщина, которая понимает, что прежґняя жизнь кончилась, и ничего уже не поправишь.
- Эрика передала мне. Что ты хочешь, чтоб я осталась...тогда же, после вашего разговора. Я думала, это первая реакция. Ты, правда, этого хочешь? И я тебе нужна не как... - она замялась, - не только как домоправительница?
- Действительно, хочу. Мне и Гене. Мы давно воспринимаем тебя как родственґника, близкого родственника. Не обижайся, как добрую тетушку. А эта. Эта пусть делает, что хочет!
- Не эта, а мать. Она тебя родила и вырастила, - нахмурилась Люся.
- Хорошо, мать. Так ты останешься? Я очень прошу. Без тебя здесь станет соґвсем пусто.
- При условии: ты или Гена появляетесь здесь и беседуете со мной не реже двух раз в неделю.
- Чаще, чаще, - замахал я руками.
- Не маши за столом, посуду побьешь. И говорите со мной...хоть о книгах, - вздохнула она.
- Спасибо, Люся. Почему бы тебе как-то не развеяться, не развлечься?
- Странный ты Паша. Вроде бы сердце есть. Железное оно у тебя? Я уже своих мужиков отлюбила, теперь вот с детьми, с вами нянчиться да внуков ждать. Сам-то своих слов не слышишь. "Еще молодая" - это уже не свежая или скоро не молодая. И нужны мне мужики? Мне вас, дураков, хватает! - Люся замолчала, думая продолжать или нет, и решилась: - Одноґлюбка - я, и муж мой - первый и единственный. Спасибо, матери твоей, хоть ты мне через нее, а потом и сам по себе родным стал... И Генка при тебе. Привыкла я к вам. А-а, хватит, а то сейчас заплачу.
- Извини, если что не так.
- Тебе письменно, индульгенцию на дальнейшие грехи выдать?
- Люся, ты - гигант.
- И мы в Аркадии... могём! - Она кривовато улыбнулась.
- Не могём, а могем.
- Иди собирайся, опоздаешь.
Я обошел стол поставить чашку и блюдце в раковину, потом тихо подкрался к Люсе. Положил руки ей на плечи и, быстро чмокнув ее в затылок, проговорил:
- Спасибо, тетушка.
- Выискался племянничек на мою голову! Люся, а не тетушка! Я - "еще молодая", а не уже старая! - притворно рассердилась она, но моих рук с плеч не убрала.
- Спасибо, Люся.
- Иди, Пашенька, иди... и смотри, Павел, с Генкой не напейтесь, - добавила она, когда я дошел до двери. Я обернулся, увидел ее лицо, и мне стало немного легче.
Встречались мы на "Пушкинской", наверху у эскалатора. Гена и я приехали первыми, потом - Ирина, последней - изящный Автор. И все раньше времени. Сокурсница не опаздывала никогда и приезжала за пять минут до оговоренного срока, Ирину напугали расґсказом о злобности Автора, а мы жили ближе всех.
Солнце, с утра такое яркое, закрыла легкая дымка, поднялся слабый ветерок, но весной пахло уже у вокзала - влажной землей, влажным деревом и сладковато от асфальта городом.
- А мы по лестнице пойдем, где Анненский умер? - тихо спросила у меня Ирина, с опаской поглядывая на изящного Автора, но не убереглась.
- Ща, все бросим и пойдем. Кассы-то внизу. На обратном пути пройдем, я поґкажу. - "Звезда звезд" вела себя, на удивление, мило. Очевидно, рост сыграл свою роль, и она решила покровительствовать моей маленькой подруге.
- Я, конечно, понимаю: он - поэт, профи, но в стихах только настроение, - услышав знакомую фамилию, подключился к разговору Гена.
- Тебя только ясность устраивает, газеты читай! - Друг мой ростом вышел, поґэтому его сокурсница не щадила. - А ты Анненского любишь?
- Кое-что. "Среди миров", "Pace", "Старых эстонок"...
- Недурственно, - одобрила ценительница изящного.
- Ты у нас - арбитр, мерило вкуса, - съехидничал Гена.
- Ты сказал.
Легко поругиваясь, мы дошли до касс. Лучшие враги зашли купить билеты, а Ирина и я пошли, согласно разработанному плану, за портером и чипсами.
- Она всегда такая?
- Всегда, я другой не видел, - ответил я.
- Тяжело ей. Одной.
- Она не одна. У нее семья большая.
- Одна. Я же вижу, - не согласилась Ирина, - она слишком гордая, чтоб делиться с кем-нибудь. И слишком в себе, чтобы не прятаться.
- Это у тебя от занятий философией, или ты сама такая умная? - сыронизировал я, хотя мысль мне понравилась.
- Не всем же, как тебе, дано счастье рождаться дураками, да еще и глупеть с возґрастом.
- Экспромт? - Я еще пытался язвить.
- Мы, как некоторые, блокнотов с "мотами" не носим и тайком острот не читаем, и маслом, - она сделала вид, что нюхает рукав моей куртки, - от нас не пахнет.
- Туше! - Признал я.
- Нокаут, балбесина.
- Мне нравится, как ты меня называешь, - попытался я еще подергаться.
- Мне тоже нравится, как я тебя называю.
Электричка отошла от вокзала. Изящный Автор и Гена, утомленные препирательґством, принялись подкреплять силы портером и чипсами, Ирина присоединилась к ним, а я смотрел в окно на мертвый город, по которому мы ехали. Когда-то здесь кипела жизнь: громадґный доходный дом слева населяли люди, жили они и справа, где за Обводным каналом тянулась целая улица, чем-то напоминавшая брошенный, чумной город. От воздухоплавания осталось лишь название и жидкие деревья, окруженные иногда пошарпанными, иногда антикварными краснокирпичными промзонами.
В новостройках и я принялся за портер. Что интересного можно увидеть в новых райґонах? Незнакомые люди с их маленькими трагедиями, драмами и фарсами интересовали слабо. Мне хватало своих бурлесков и мыльных опер. Портер привлекал гораздо больше. Не разґмазанный плоский вкус сгоревшего солода "Балтики 6", а бархатный с обертонами мягкий "Империал".
- Хорошее пиво было, - словно услышав мои мысли, начала изящный Автор, - "Тройка", "Двойка", а сейчас "Пятерка" так себе.
- Раскрутились. Теперь можно и похалтурить. Двадцать один день они пиво не держат, - принялся объяснять Гена, блистая познаниями.
- Паш, почему ты машину не купишь? Ехали бы сейчас с ветерком. - Вздохнула сокурсница и убрала пустую бутылку под скамейку.
- Я бы захлебывался слюной, слушая ваш хруст и хлюпание.
- Мы не хлюпаем, мы тихо попиваем. Ответь серьезно. У тебя же деньги есть.
- Не хочу. Я не работаю, спешить мне некуда. Плавно шествую по жизни. Если мне надо доехать быстро, беру такси, - ушел я от ответа.
- Ленив он. Возиться ему не хочется. Ставить, заправлять. Даже рулить, - доґбавил не без ехидства Гена.
- Так нанял бы водителя, - дала совет Автор.
- Чужой человек рядом... даже если не обращаешь внимания? Нет, не комфортґно, - отверг я ее предложение.
- Как это не замечаешь? - вдруг влезла в разговор Ирина.
- Просто. Смотришь как на автомат. Помнишь Гегель возмущался рыночной торговкой, когда та не видит в даме на рынке вдову прусского майора, а видит только поґкупателя. А ведь очень верная точка зрения.
- Но ведь все люди.
- Они же не ближние. В наше время ты постоянно пересекаешься с энным количеґством людей. На улице, например. Они все для тебя - прохожие. Ты просто физически не выґдержишь, если на каждого будешь реагировать как на человека, - пояснил я.
- Ну а человечество, а уважение к личности? Их ты куда определил? - Не унимаґлась моя подруга.
- Мы на эту тему уже говорили...
- Фикция и идеологические понятия, - безапелляционно заявил Гена, перебив меня.
- Не совсем так, - не согласилась с ним Автор. - Человечество как биологичеґский вид существует. Как культурное целое - едва ли.
- И самое печальное, что единое, оно станет таким унылым, некрасивым и неґинтересным. Личность? Определи, что это? Особь, индивидуум, осознавший себя индивидом. Если это определение подходит, так ему твое уважение или внимание до лампочки. Вот взгляни на "Автора", - попросил я. А сокурсница гордо с довольной ухмылкой подняла голову. - Ей же глубоко безразлично, что думают о ней и тот синюшный мужичонка у двери, и ее комрады по университету.
- Ха! Ей не безразлично, что думаю о ней я, - перебил Гена. - А я думаю: она - задавака, язва и глупа до ужаса.
- Тупица! Ты на себя посмотри. Ежики и то умнее, - вступила в перебранку изящный Автор.
- Дайте ему договорить, - попросила Ирина. - Мне интересно.
- А что тут говорить? Дальше он скажет: личность - это личность. А не социальґная функция - не студент, не покупатель и даже не преступник. Если ты не ограничиваешь себя сам, то никто тебя не ограничит иначе как принуждением, кое и получило название законов. Твои же преподы лет десять-пятнадцать назад пели одно, сейчас - другое. Журналисты писали одну правду, теперь - другую, - Гена сел на любимого конька.
- Но это все отражается на личности, - заметила моя подруга.
- Да на чем отражаться, если изначально присуще человеку стремление вкусно есть и пить и мягко спать. Он же продает перо по специальности, как шахтер умение рубить уголь. Он же не продает свои взгляды. Их просто может не быть, только мнения и привычки. А продаются технические навыки манипулирования словами.
- Есть же и принципиальные люди, - возразила Ирина.
- Да, но мало. И принципиальным быть легко и просто. Для этого надо отґказаться думать и анализировать.
- Одно дело "принсипы" Павла Петровича, от которых тебе не холодно и неґжарко, а другое, которыми или не поступаются или с пеной у рта навязывают, - подала голос Автор.
- Вы сами себе противоречите, - не сдавалась подруга. - Может быть те, кто говорил одно, узнали что-то новое. И потому теперь говорят другое.
- Точно! - Улыбнулся Гена. - Они "в окопе, накрывшись одеялом, сидели", а поґтом пригрело, и под одеялом жарко стало. Дело не в этом. Просто есть слова, над которыми не задумываются.
- Сейчас мимо проедем, социологи. "Зависеть от царя, зависеть от народа..." Пошли гулять и прожигать юные жизни. - Прервала обсуждение изящный Автор.
- Смотри, своим блистанием мне куртку не прожги, - съехидничал Гена.
- Твоя тупость, Геночка, блестяща. Ты светишь отраженным светом.
Парк был официально закрыт на просушку, но никто не мешал гулять по нему. "Изящґный Автор" долго защищала достоинства Павловска, рассказывая, какой он летом, осенью, зиґмой. Ее никто не слушал, никто не оспаривал, и она замолчала.
Мягкая от воды дорожка вела к простенькому желтому павильону, за которым начинался "английский парк".
Сыро, пусто, мокро - листья не шуршали под ногами, а ветки не трещали. Все было выґдержано в коричневых тонах, в цвете прошлогодней, прелой листвы с небольшими еловыми вариациями зеленого, да на отдельных дубах еще кое-где оставались желтые листочки.
Воздух совсем не такой, как осенью. Не прозрачный, едва теплый и тугой от влаги. Хиленькие цветочки могли бы испортить все впечатление: слишком живенько она смотрелись, но к счастью, неяркий свет спрятал их, не дав им ярко выделиться среди бурых листьев и поґтерявшей за зиму цвет травы.
- А я весной не болен, - разорвал тишину, нарушаемую редкими каплями, Гена.
- Ты всегда патологически здоров! - Начала Автор новый раунд.
Они шли и подзуживали друг друга, и их голоса вписывались в запахи земли, воды и леса. Наверное, сто лет назад здесь пикировались, шутили, грустили так же, как они. И так же, как они не думали о ближних, дальних, а просто получали удовольствие от движения, молодоґсти, ума или глупости, слов или молчания.
Изящный Автор старалась. Она водила нас в самые заброшенные уголки, по глухим дорожкам, где под елками еще лежал снег; она показывала свои любимые места, и ей это нравиґлось. Этот парк принадлежал ей. Автор присвоила его, и только по нелепой случайґности его дворцы и павильоны, его пруды и реки не были оформлены на нее юридически. Как бы жила она в нем!
Серые от воды, увечные кентавры на мостике располагали к ужину: у них наша проґгулка заканчивалась. Мы, неторопливо описав круг, вышли снова к дворцу.
Оставался последний пункт программы - кафе "Мариенталь". Мы живо зашагали к вокґзалу.
- Ну как тебе? - тихо спросил я у Ирины.
- Замечательно! Покойно-покойно. Никогда не думала, что весной здесь так. И ребята, - она показала на ушедших вперед, - хорошие. Вот была бы парочка.
Гена обернулся и, увидев, что мы говорим, остановился.
- О чем шепчетесь?
- О твоих матримониальных планах. Обсуждаем, кто из вас раньше сковородкой другому по башке треснет. Автор, изящный Автор, - позвал я. - Как вы смотрите на брачные отношения с этим представителем человеческого рода?
- Если он будет меня содержать, развлекать, подавать кофе в постель, потакать прихотям, почитать и петь дифирамбы...
- Хватит-хватит, я уже не согласен, - остановил ее Гена.
- А тебя собственно не спрашивают. Куда ты из колеи денешься, у нас - не у вас: прикажут, и полезешь.
- Если не будет приставать, ограничивать свободу, мешать интрижкам, - проґдолжила Автор перечислять свои условия, - бегать по девкам, умничать, тогда я могла бы расґсмотреть его кандидатуру.
- Ну что же! Требований не так много. Теперь выслушаем другую сторону, - хиґхикнула Ирина.
- Если она... - И друг перечислил все те же условия, изменив лишь одно: заґменил "бегать по девкам" на "шлындать по мужикам".
- Да-а, долго вам придется притираться, если ваш брак все же состоится, - приґуныл я. - Тут ходишь, смотришь: птички почти поют, травка почти зеленеет...
- Гормоны играют, - вставила Автор.
- Фи, маменька, грейте шампанское! Листочки почти появляются. Думаешь: осчастлиґвить кого. Предложишь двум особям образовать ячейку, а они нос воротят. Нехорошо.
- Что же ты сам с Ирой не образуешь? - Сокурсница намерено пробила лед, по коґторому я шел, ожидая, как я буду выкручиваться.
- Мне нельзя. Я, во-первых, не устоялся как существо общественное, во-вторых, не хочу разбивать тебе сердце, в-третьих, мы очень подходим друг другу, нам будет скучно в браке: нечего притирать.
- И к тому же, кто и когда говорил, что мне нужна эта балбесина, - поддержала мои рассуждения Ирина, взяв меня под руку.
- Смотреть противно, - фыркнула "Автор", - от горшка два вершка, а туда же. Тебе и до сердца моего не дотянуться. Пойдем, Гена. - Кокетливо вильнув красивой попкой, она повлекла друга за собой.
- Эй, гуливеры, умерьте шаг.
- Поспевай, коротконогие.
Когда они отошли, Ирина посмотрела на меня и спросила:
- А если серьезно, почему?
- Первого мая я тебе все расскажу, и ты поймешь. Давай сегодня веселиться.
- Пир во время чумы?
- Во время чумки.
"Мариенталь" приятно удивил.
Миленькое, не лишенное привлекательности здание вокзала скрывало в правом крыле простенькое кафе. Пластиковые столы и стулья, на удивление, подходили к аляповатой росписи, высокому потолку, большим окнам и стойке, вписанной между двумя стенами. Еще удивительґнее были цены и качество блюд. Наш предводитель указала нам на "солянку мясную" и "свиниґну с грибами". В ожидании, чтобы согреться, мы вкушали "столовое Љ 21" и перебрасывались отдельными репликами о прогулке.
Подали солянку в горшочках из трех сортов мяса и мясопродуктов с лимоном и маслиґной, как и положено.
- Предлагаю выпить за изящного Автора, за нашего Магеллана, Беринга, Неґвельского...
- За нашего Кука! - перебил меня Гена.
- Не дерзи! За первооткрывателя весенних парков! - закончил я.
- Я рада, что вы рады. А на самом деле, такой весной я первый раз, - скромно пробормотала Автор. - Мне здесь всегда нравилось, но весной я...
- Мягчу мозги в тиши библиотек и плющу ягодицы, и о гранит наук ломаю зубы, - продекламировал друг.
- Твоим мозгам, увы, не повредишь: они - идея лишь, символ, одно названье, - в тон ему пропела Автор, а Ирина захлопала.
- Когда из вас я одного увидел, я б думал, что сие есть исключенье, игра богов, второй такой мне язвы не найти. Но тут я вижу две, - заметил я.
- Кто б говорил! Мы тихих два ужа, перед тобою - ядовитый аспид, - напал на меня Гена.
- Два робких до румянца мухомора, час потошнит, и нет от нас вреда. А ты - ты бледная поганка, одной тебя на человека хватит! - поддержала его сокурсница.
- И без щита он с поля побежал! - неожиданно прокомментировала Ирина.
- И что с того? Зато живой остался! - подытожил я.
Официантка, менявшая блюда, заулыбалась и по собственному почину сменила пепельґницы. В кафе мы сидели одни.
Сытые, размягшие от водки, мы поджидали электричку. Чуть было не пропустили ее.
Уже входя в вагон, столкнулись с нарядом милиции и контролерами, которые,. Заметив наше состояние, приняли нас за потенциальных зайцев и выглядели весьма разочарованно, обґнаружив, что мы с билетами.
- Как голодные бросаются! - Обратила внимание на них Ирина.
- У них работа такая, - вступился я.
- Я не о них, а - о ментах, - пояснила она.
- Вот это да! - восхитился Гена.
- Да, мой брат, если ты это имел в виду, честный опер, а из-за этих и его мусором называют. Не лучше бандюков. Ой, Паша, извини!
- Чего уж там, ляпи! Тем более, что ты права: и те, и эти - хуже. Только эти еще хужее, они за законом прячутся и деньги зарабатывают. А те - на свой страх и риск.
- И на наш страх, - подключилась к разговору изящный Автор.
- Это-то и плохо, что щепки в нас попадают, - признал ее правоту я.
- Паша, ты бы прибандитился, или как там это называется... И тебе спокойнее, и нам. У тебя же отец был в "авторитетах", и дядя - сейчас, - посоветовала сокурсница.
- Как ты себе это представляешь? Фамилией трясти? Я и без этого могу. Зачем? Гарантии это не дает. С людьми этими я не общаюсь. Деньги мои отец защитил. Пока меня за бугор не вывезут. Не получат. Конечно, все возможно... Но от этого никто не защищен.
- Почему их стало так много?! Брат считает из-за "органов". Разрушили, кадры разбежались.
- Интересно девки пляшут! Ты же - философка! Почему сейчас ментов больше, чем раньше, а толку - ноль? - Перебил Ирину Гена.
- Ирочка, - начала изящный Автор, - я, Гена и очень многие, даже ты хочешь "нормальной жизни". И у каждого свое представление. У Гены, например, от пуза натрескаться, - не преминула она съязвить. - У меня жить без забот, читая, развлекаясь. Но деньги есть только у Паши. Гена, положим, не хочет работать из денег, только из денег, по складу характера такая работа не для него. Я боюсь тюрьмы, смерти, не имею возможности. А другие хотят, и неґкоторые делают все, чтобы иметь деньги.
- Ты считаешь только из-за этого? - В голосе Ирины звучало сомнение.
- Мы же не говорим о бытовой преступности. Представь: ходит толстый папик, ездит на мерсюке по курортам, а я, здоровый, не обремененный моралью, вижу это, - разъяснял Гена.
- Что ты мне, как маленькой, разжевываешь! Но ведь не все "не обременены моралью". Совесть то людей есть.
- А на кой она?! У кого есть, у того мало, что есть. Причем, именно потому, им много не надо. Вот они-то и тормозят прогресс.
- Почему же? - Не согласилась с ним изящный Автор. - У меня есть чуть-чуть совести, а мне все равно надо многое и много.
- Не знаю, не знаю, есть ли?
- Гена, дам больно!
- Простите, мадам. Так вот, у кого есть, тот не смотрит на папика, а пашет себе и пашет. А тутти-фрутти не хотят. Обоснованно не хотят. Почему это верхние, которые, честно говоря, не сильно перерабатывают, имеют, а они, нижние, не имеют...
- А мера ответственности, а профессионализм?
- Сказки! Читайте американские книжки. Только не "Как стать богатым?". Что-нибудь об управлении. Там, где мера профессионализм, заработки и доходы не сильно отличаютґся друг от друга. В среднем - раз в десять.
- Ты бы, Ира, вдобавок к профессионализму еще актеров вспомнила, - улыбнуґлась сокурсница.
- Так вот, - строго проговорил Гена, пытаясь закончить свою мысль. - Так вот, одни, прикрывшись родственниками, статусом, законом "обогащаются", а другие это видят и хотят.
- Самые уверенные в себе - делают. Конечно, начинать приходится с малых сих, но даже гоп-стопник смотрит вверх. Уже богатых не сажают - сложно и по статусу столпов общеґства им позволено чуть-чуть химичить; тех же, кто хочет разбогатеть быстро, ловят, естестґвенно, они защищаются и организуют группы. Вот тебе и феномен роста преступности.
- Что же происходит с высокими идеалами дона Корлеоне? - спросил я.
- Ковёр он спёр из высоких идеалов, а грузовик угнал?
- Марксизм какой-то! Бедные завидуют богатым и грабят "награбленное". Неґужели ничего нового? - Ирине объяснение явно не нравилось.
- Почему бедные? И бедные, и богатые, и средний класс. "Не укради" ко всем относилось задолго до Маркса. И не завидуй... Автор, сколько вам надо для счастья? - спросил я.
- Один миллион долларов и один цент. Чтобы потратив часть, с гордостью говорить, что у меня было больше миллиона, - ответила она.
- Видишь? А у кого-то есть миллион, и нет никаких соображений, как убить время, как развлечь себя за этот миллион. Вот он и зарабатывает второй, третий... Иногда заґрабатывать скучно и долго. Есть желание и есть возможность украсть...
- Фу, надоело! Скучно! - Возмутилась изящный Автор.
- Зачем вам один цент, я поняла. А зачем вам миллион. Для каких нужд? - спросиґла Ирина.
- Чтобы быть независимой, чтоб иметь то, что хочу. Делать то, что хочу, и не думать, что я буду есть и носить завтра. И не ждать, к чему меня вынудят чувство голода, холода и "огромной благодарности". Чтобы жить, а не бороться за жизнь.
- Ты не борешься, ты рассекаешь по жизни, - ерничал Гена.
- Пока да, а потом? - Сокурсница даже вздохнула. - Кто меня содержать будет? Толстый папик? Бандит? А я, чтоб не противно было, начну искать в нем положительные стороны. И с кем я буду общаться? Податься в богему? Околонищее и не всегда интересное прозябание. Я пишу. Они, - она показала на меня и моего друга, - ценят, а пробивать стены я не умею. Паша гонорары платит. Случись с ним что... Эх, успеть бы имя заработать. Тогда легче.
- Не кисни Автор, мы тебе поможем.
- Неудобно, Паша, получается. Я тебя, выходит, использую.
- Ну и что! Тебе сам бог велел. Ты - не чужая. - Я ткнул Гену локтем: - Ты чего кислый?
- Странная у нас жизнь. Сидим, говорим, не глупые, а толку от нас...
- Гена, ты сберендил. Тебя пожалеть, по головке погладить? - Изящный Автор не на шутку возмутилась. - Играй, живи, порхай. О чем ты заботишься? Тебя принудили жить. Так сделай жизнь праздником. Какой пользы ты хочешь? Научить всех видеть, думать и чувствоґвать ты не можешь. Одного-двух - уже хорошо. Приправа - вот цель. Игра - вот занятие. Ну не рожден ты хлеб растить.
- А социальная справедливость? - Ирина уже утомляла своей настойчивостью.
- Кесарю - кесарево, слесарю - слесарево! - Попытался отшутиться я.
- Ты смеешься, потому что у тебя есть независимость, - обиделась она.
- Ты у Гены спроси?
Гена, не дождавшись вопроса, вдруг сказал:
- Я бы сдох от его "свободы".
Ирина и сокурсница посмотрели на него, на меня и как-то разом тяжело вздохґнули.
- Эй-эй, вы на поминках?! Что за мировая скорбь. Гена, тебе за порчу настроения жетон на метро не дам, пешком пойдешь. А вас... вас буду сечь морально и подвергну преґзрению.
- Куда направимся? Где жизнь сожжем, и где положим животы на алтарь разґвлечения? - Начал исправлять настроение мой друг.
- Геночка, это не плеоназм, а смысловая тавтология! - Автор, как всегда. Требоґвал изящества фразы.
- Хотите в казино? - Неожиданно для самого себя предложил я.
- Ой. Я не одета.
- Я то же, - присоединилась к сокурснице Ирина.
- Мы ездили в Павловск с двумя "ню". Пойду в понедельник за очками. Какой случай упустил. Не увидеть голых женщин на фоне весенней природы. Нет мне прощения! - Пробасил Гена.
- Сейчас возьмем такси, едем к Автору, потом, - я оглядел себя и Гену, - на Почтамтґскую - и в казино. Гена, у тебя твой выигрыш с собой?
- Ну вот! На мои денежки девчонков развлекать. У-у-у...
- Паша, ты ходишь в казино? - Удивилась сокурсница.
- По делу, по делу.
- Возьмите паспорта, - посоветовал Гена.
- Зачем?
- У мужчин спрашивают, может, и у вас спросят. Наверное, для бухгалтерии.
- Спасибо. Паша, - поблагодарила меня изящный Автор, когда мы подъезжали к казино. - Я хотела посмотреть, мне для нового опуса нужно.
- Не стоит. Ты поиграй. Не бойся. По секрету скажу. Гена их ободрал.
- Что это ты с моей потенциальной супругой шепчешься? - Отозвался Гена с передґнего сиденья на наш шепот.
- Фату на свадьбу обсуждаем. - Я сделал паузу. - На свою. Двоеженцем буду.
- Я не против. А тебя, Геночка, в мажордомы возьмем, - подтвердила Ирина.
- За харч и постель? С кем делить буду?
- С собачкой. Мы тебе фоксика заведем. Они, Гена, такие же шустрые, как ты, - добавила Автор.
- Я его выучу. Он вам чулки рвать будет. Пашка на новых чулках разорится, и будете втроем в переходе стишки на заказ сочинять, а я разбогатею и со стульчиком буду приґходить, монетки кидать и слушать.
- Заврался, брат!
- Ты ему, Паша, машину купи, - посоветовала Ирина.
- Кататься? - подыграл ей Гена.
- Губы закатывать.
Швейцар в ливрее вежливо открыл дверь и, когда мы прошли, пробормотал что-то в уоки-токи. По застеленной зеленым ковром лестнице мы поднялись на второй этаж.
- Вы в ресторан? - спросил охранник, в костюме, при галстуке, но без лица.
- Нет, в казино.
- Вы в первый раз?
- Они, да, - Гена указал на нас.
- Раздевайтесь и зарегистрируйтесь, пожалуйста.
Изящный Автор почему-то решила скрыть свои красивые ноги и бедра под длинной, балахонистой юбкой. Кофта, хотя и выглядела модно, смотрелась строго. Ирина же удивила меня, а остальные впали в шоковое состояние. Даже отношение обслуги, официально-преґнебрежительное поначалу, изменилось. Моя подружка пришла в платье-сеточке, под которое надела весьма игривое боди, прикрывавшее меньше, чем обычное белье.
Сокурсница ахнула от восторга и посмотрела с нескрываемым уважением на Ирину, а поґтом - на меня. Гена покраснел отчасти из смущения, отчасти от изумления. Охранник как-то потупился. Словно увидел на полу монету и предложил нам пройти через подкову металлоґдетектора, но глаз не поднимал и поглядывал искоса. Мы цепочкой прошли и, предґводительствуемые Геной, направились в ярко освещенный игровой зал.
Посетителей было всего пятеро, и только трое играли. Все на рулетке. Крупье и адґминистратор зала отреагировали на наше появление так же, как охранник: им всем понадобиґлось срочно перетасовать колоды, поправить фишки на столах, отряхнуть юбки и брюки.
Мы подошли к одной из рулеток, Гена взял фишек на всех, поделил их на четыре части и отправился к "блэкджеку". Я, Ирина и изящный Автор остались у стола.
Через полчаса, растранжирив половину фишек, мы присоединились к нашему другу, истратившему чуть меньше, чем мы.
Когда мы переходили, я заметил, что Ирина рискует: ее платье могло расползтись по ниточкам от взглядов. Особенно упорно смотрели на нее два игрока, оторвавшиеся для этого от своего занятия.
Первый - толстый, хотя и пытался скрыть особенности своего телосложения расґстегнутым дорогим пиджаком; второй - "романтик", брюнет с большими зрачками кокаиниста. Для приличия эти двое сделали по паре ставок на своем столе, перешли на соседний стол с поґкером и стали "распускать хвосты". Явно желая привлечь внимание, они играли только по-крупному. Толстяк постоянно пытался острить, а брюнет - выглядеть рисково, и оба делали вид, что им плевать на проигрыши. Скорее всего, так оно и было. Ирина стала уставать от игры, она потеряла интерес к ней уже на рулетке, а изящный Автор ловила фортуну, приговаривая: "Быть или не быть". Чаще выпадало "не". Наконец сокурсница не выдержала, оставила "блэкджек" и снова перешла на рулетку - играть на равный шанс. Мы с Ириной отправились к бару.
Раздраженные невниманием, толстяк и брюнет переключились на Автора: сели играть за ее стол. Поначалу она даже не замечала этого, тем более, что три раза подряд выиграла на черное. Гена, видимо устав, подсел к нам.
- Ну и? - Обратился он к Ирине.
- Что "ну и"?
- Как тебе эта забава?
- Скучно.
- Ты не азартна. Вдруг выиграешь?
- Не порть ребенка, - вмешался я.
- От твоего ребенка в этом платье у мужичков с головкой плохо делается. Откуда оно? - поинтересовался Гена.
- Паша подарил. Сам мне купил. Правда же, пикантное? И мне идет.
- Да уж! Ирочка, а не кажется тебе, что оно более откровенно, чем твои кожные покровы?
- Разве это плохо? Мной можно гордиться.
- Хорошо. Что сегодня пусто, а то у нас могли бы возникнуть проблемы.
- Как тебе те две особи мужеского пола? - спросил я у Ирины.
- Иллюстрации к разговору. - Влез мой друг.
- Типы. У толстого полные карманы денег. Не помню. Где-то я его видела. - Она задумалась. - Точно. Договор Трансгаз или Транснефть и мэрия. Он из какого-то Транса.
- И что же ты думаешь о его профессионализме? - Напомнил ей Гена старый разговор. - Всю жизнь нефтяник. Не по книжкам учился. Так у нас говорят. Нужен ему твой профессионализм. У него помощников куча, и бумаги. Бумаги, бумаги. Он бур и трубы лет двадцать назад видел, и то - во сне, однако справляется, как видишь. - Он ухмыльнулся.
- А ты сертификат прочитаешь? - Продемонстрировала Ирина свою эрудицию.
- За неделю обезьяну выучить можно. Этот толстый профессионал, а Нобель - нет. Смех, да и только. Забудь ты об этом понятии. С определенного уровня идут чиновники-профессионалы.
- А второй? - Ей стало интересно, что скажет Гена о другой особи.
- Второй - хайлафист и папмамин сын или бандюк из крепеньких. Определенно кокаинист, определенно игрок.
- Ты по зрачкам догадался? - спросил я.
- Не только. Видишь, он носом пошмыгивает.
- Может пойдем отсюда: устала я.
- Автора нельзя бросать, дай ей оттянуться.
- Какие слова мы знаем! - Сыронизировал Гена.
- А что она бормочет?
- Ирочка, Автор не бормочет, а гадает по "Гамлету". Быть или не быть - черное или красное.
- Не слабо! Да, Паша?
- Вполне ее понимаю. Вот, кстати, она и закончила.
Сокурсница вдруг резко встала из-за стола и пошла к нам.
- Достали, козлы.
- Тише, где твое воспитание?
- А как зявут вас? А как васю подругу?
- Ну, один-то из них интересный. Брюнет, - пошутил я.
- Паша, что с ним делать? Водку пить да в постель, в постель да за водку - романґтика! - неожиданно серьезно ответила Автор.
- У него деньги есть.
- У тебя то же. Вы как? В выигрыше?
- Нет. А ты.
- Я - в плюсе. Поехали, насмотрелась я.
Мы завезли Автора, Гену и вдвоем остались на Почтамтской.
Первого мая я встретил Ирину у Казанского собора, и мы сквозь дворы Педагогичеґского института вышли на Мойку. Весна не хотела набирать силу. Тепла не хватало, и деревья все собирались, но так и не зазеленели. Меланхолическое уныние тихой набережной наткнулось на колонны празднующих и праздношатающихся, текущие по Исаакиевской площади. Люди радовались выходному, весне и как-то слабо, словно нехотя, солидаризовались с трудящимися других стран. Нам пришлось обходить оцепление.
На нашей улице неожиданно играло солнце: сумело проковыряться сквозь серые облака. Комнаты в квартире казались из-за этого обитыми светлой тканью - цвет менялся. Как будто по стенам пробегал ветер. И они стали зыбкими и податливыми.
День мне нравился. К разговору я подготовился. А вот Ирина, видимо, измученная ожиданием, выглядела не выспавшейся.
Я не торопился, напротив, старался, чтобы все шло своим чередом. Сварил кофе, приґнес его в комнату, сел в привычное кресло. Моя подружка лежала, прикрыв глаза, и было видно, что неопределенность ее утомила.
- Если тебе так плохо, давай развеемся, погуляем, - предложил я.
- Ты же все прекрасно понимаешь. Что за манера рубить голову в несколько приемов! Ты - как садист, даже не намекнул в Павловске, почему...
- Не знаю. Не думал. Возможно для того, чтобы довести тебя до такого соґстояния. Чтобы разговор и само решение, которое мы примем... ты примешь, стало облегчением.
- Психолог фигов. Садист. Неужели нельзя было просто поговорить.
- Мне необходим определенный результат, - объяснил я.
- Ты не боишься, что я встану и уйду?
- Ты не уйдешь, ты не захочешь. Минутное раздражение и доказательство своей независимости не стоит наших отношений. Тем более что они изменились, и ты это чувствуешь.
- Да. Ты стал ближе, чем до той, - она подбирала слово, - паузы. Телефонной паузы. И все равно, ты закрыт. Этот разговор - пример. Поэтому не тяни кота.
- Хорошо, - согласился я и рассказал ей о смерти отца, о подозрениях, о дяде, неґкоторых выводах и. наконец, о своем желании разобраться.
- И как это препятствует нашим отношениям?
- Ты говоришь о штампе в паспорте?
- И да, и нет. Мне достаточно твоих слов. Обещания, чтобы я ушла от родителей. Ты не готов его дать?
- Я не могу этого сделать по одной причине. Она не касается моего отношения к тебе. И я бы не хотел о ней говорить, если ты не потребуешь.
- Ты знаешь. Я не капризна, но мне хочется знать...Я не требую. Чего же ты хочешь от меня? - Ирина села на диване и смотрела прямо мне в глаза.
- Я хочу, чтобы твой брат дал мне нужную информацию. Только ты можешь заґставить его сделать это. Как? Тебе решать, - спокойно проговорил я.
- Ты все рассчитал...ты заранее все рассчитал!
- Это вопрос?
- Нет, я знаю и без тебя. Ты хотел меня использовать. Ты же встретился со мной только после смерти отца. Так? - рассудила она.
- Да, я хотел тебя использовать, но...впрочем. Не стоит.
- Ты даже не желаешь оправдываться или объясняться. Ты весь в этом.
- Не хочу вести разговор в таком тоне. Ты не можешь помочь? Я переоценил твое влияние на брата? Или ты не хочешь?
- Что ты давишь? Ты и так сделал мне больно.
- Извини. Не думал, что ложь тебе приятней.
- А ты не думал попросить меня тогда? Сразу?
- Я был не уверен
- Ты за два года не понял, что я тебя люблю...
- Так многие говорят.
- Идиот. Какой идиот! Что ты со мной делаешь! - Лицо Ирины горело обидой и недоумением.
- Хватит. Хочешь поругаться, пожалуйста. Только думай. Думай, вспоминай и сопоставляй.
- Мыслитель хренов. Ты ждешь. Что я начну сравнивать, как ты относился ко мне тогда, с тем, как относишься теперь. Да я уже сравнила. И без тебя такого... - Она всхлипґнула. - Как ты уличных девок называешь - "мясо". Я для тебя чуть выше была - "мясо с приправами". Ты думаешь, я не чувствовала, не понимала? Все я видела.
- Почему же терпела?
- Вот дурак деревянный. Непробиваемый. Это только ты можешь взвешивать и отворачиваться, даже когда тебе не хочется и тяжело. Ты вспомни, сколько у тебя близких людей. И много прибавилось.
- Мне много не надо. Зато те, кто есть, настоящие. Я их ценю.
- Ты их допускаешь. Ты же ничем не жертвуешь ради них.
- Это мораль.
- Да, мораль. Я бы от тебя ушла, ты не отпускал.
- Не понял?
- Все ты понял. А не понял, песенку вспомни: "Любовь зла, полюбишь и козла".
- Если все так, то я избавлю тебя от себя.
- Ё-к-л-м-н! Хоть матерись с тобой! Сделаю я, о чем ты просишь. Сделаю. Сломаю братца. - Ирина заплакала.
- Не надо, пожалуйста. Я к тебе очень хорошо отношусь. Ты мне очень нравишьґся. Я стал тебя уважать, и ты мне не безразлична.
- Ты не можешь и не хочешь сказать: я тебя люблю. Еще себя не понял, не решил, нет данных! - Всхлипывая, со злостью произнесла она.
- Мне выйти?
- Проваливай! Вернешься через час. Тебе братец нужен, вот и повинуйся. Ну, уходи же...
Я вышел.
Странное ощущение осталось после разговора. Сделал все, как надо, получил, что хотел. Еще не до конца, но остальное не зависело от меня. А вместо удовлетворения от хорошо исполненного плана какая-то кислость. Слово "осадок" не устраивало меня: осадок остается и изменяет, я же не хотел меняться.
В Александровском саду попал в кучки - в толпу они не сложились - гуляющих. Ниґкогда не чувствовал себя своим. Все время легкое отчуждение. Вероятно, поэтому меня не разґдражали люди. Толкались, ругались, пили - это их дело. Ни я к ним, ни они ко мне никакого отношения не имели. Я оказался среди них. Получил что-то - образование, через родителей возможность выбирать, и все. Остальное сделали другие люди, жившие до них. Умирали. Сеяли. Писали, тешили честолюбие, убивали, изменяли. Веселенькая у нас история. И все же прошлое вызывало больше почтения. Те еще жили, стремились куда-то или азартно играли, а эти уже ничем не отличались от деревьев, собак и кошек. Только длили существование. Для этого наґживали капиталы или зарабатывали на хлеб, для этого берегли здоровье. И жутко боялись смерти. "Быть любой ценой" - этот здоровый инстинкт определил для них всё. Даже дети стали продолжением существования, воплощением чаяний. И в результате, чтоб оправдаться, пытаясь объяснить такую жизнь, некоторые умники доказывали, что человек проявляет свое я лишь в пиковой ситуации. Правда, те, кто доказывал, не думали, что в такой ситуации человек уже и не человек, а зверь - напуганный, страшный, цепляющийся за ту же самую жизнь. Только ему ниґкто не может помочь: он - один. Как легко люди шли бы по жизни, если бы знали, что на другой стороне их ждут. Вели бы себя смелее или строже, как предки. И не думали бы, что жизнь - лучший дар; не ломались бы, узнав о своей смертельной болезни. Не пытались бы вслед за Толстым убежать от себя, от страха, от темноты и пустоты в выдумки о светлых конусах. Убежать в работу, в деятельность, в жратву. Что-то было в прошлом такое, чего не стало сейчас. Что-то объединяющее Македонских и Калигул, Тютчевых и Барковых. Все-таки красота жеста из современного костюмированного фильма мало похожа на сладковатую с легкой порчей, гнильцой песенку Вертинского. Но мне песенка доставляла больше удовольствия, больше эмоций. Судьбы античных героинь кажутся много более трагичными, чем сюжеты Флобера, но как нужно было увидеть и описать Эмму Бовари, чтобы она стала в один ряд с Федрой и Ифиґгенией.
Но мне-то не хотелось ни славы Цезаря, ни лавров Пруста. Мне хватило бы узкого круга друзей, моря, камина, книг. И выпускать книги, которые прочтут немногие.
Утешало то, что прочтут хорошо, что редких и не издаваемых ныне книг много, что камин есть. Море доступно, а друг, пусть один, но настоящий.
Разгулявшись, я не заметил, как добрел до Итальянской. Я сел в скверике, где стояла страшная цементная мать, и в дождь и в зной развлекавшая своих безруких и безногих детей - очевидно, очередных жертв вандалов, времени или чрезмерного употребления медикаментов. Я закурил и с вниманием, но без пристрастия начал сравнивать этот монумент с Домом радио - коричнево-желтым зданием а-ля палаццо, построенным в эпоху модерна.
К Почтамтской я вышел с Поцелуева моста только через два часа. Мне было все равно, застану я Ирину, или нет, обиженная она ушла или злая: что сделано, то сделано, что должно сделать, то должно сделать.
Подходя к парадной, заметил джип Пана и, спрятавшись за угол, решил понаблюдать. Он вышел через полчаса и не один, с охранниками. Я мысленно провел линию от своего окна до места стоянки джипа. Слишком резкий угол, слишком круто пришлось бы брать. Когда джип уехал, я поднялся и позвонил. Никто не открыл. Я достал ключи. Отворил дверь. В ванной комґнате шумела вода.
- Ты в порядке? - прокричал я, постучав.
- Да. Не надейся! - Услышал я голос Ирины.
Новость, особенно то, как высказали ее, меня порадовала. Я снял куртку, тяжелые ботинґки, когда дверь ванной комнаты открылась, и выглянула моя маленькая подружка, заверґнутая в полотенце.
- Иди ко мне, - распорядилась она.
- Куда? В ванну?
- Нет! На биде! Конечно, в ванну.
- Ты хочешь меня изнасиловать? - усмехнулся я.
- Да, как в "Утомленных солнцем", только наоборот.
- О боги, боги! Феминизм, доколе ты будешь шествовать по планете!
- Не становись в позу страдальца, а повинуйся! Это тебе надо нечто от меня, а не мне. Иеремия из тебя никакой! - прервала Ирина мои сетования.
- Да, - признал я, - мне кое-что надо. - И облизнувшись, я прыгнул к двери.
- Балбесина. Нос прищемлю!
- Ура! Я опять всего лишь балбесина, а не дурак! - Я обрадовался на самом деле.
- Ну что за манера тянуть. Что ты красуешься и ломаешься! Я простыну из-за тебя.
- Бегу. Не хочу твоей болезни. Ломака праздный ищет ласк ужасных.
- Тьфу! Болтун.
После такой приятной и неожиданной встречи и последовавшего за ней еще более приятґного времяпрепровождения я отправился в кухню блистать мастерством - готовить мясо с кровью. Такое, когда разрез напоминает триколор, если не считать прожаренной корочки: первый слой у края - серый у говядины, белый у свинины; второй - розовый; а в центре - почти сырое, красное мясо. Ели мы все это с маринованными белыми грибами.
- Ты, хищник, на серединку. Совсем сырая. - Ирина, хотя и любила такое мясо, видимо, решила побаловать меня деликатесной частью.
- Я - не хищник, я звучу гордо.
- Когда пучит.
- Ирочка, мы же за столом. Меня же стошнит.
- Стошнит - не вырвет. Помнишь Венечку? Какие дефиниции!
Жизнь продолжалась. Меня простили. Оставалось ждать.
Как-то вечером, разобравшись с новостями, добытыми Геной, мы сидели за парадным ужином на Мойке: праздновали день рождения. Нас было пятеро - я, Мой друг и Ирина с изящным Автором, их попросила пригласить "новорожденная", Люся. Ей, как она сказала, захотелось отметить свой день рождения в кругу своих и не совсем чужих.
Обязательные тосты, сменились отдельными репликами, иногда перераставшими в общий разговор. Все гости выражали восхищение тонкими блюдами и изяществом сервировки, и лишь в конце застолья, об этом условились заранее, перешли к вручению подарков. Приґглашенные дамы робели, краснели, но в итоге удивили всех, подарив один подарок - кактус в горшочке с большим белым, похожим на восковой цветком и маленькую сумочку, которую Люся тут же надела на плечо и, гордо обойдя стол, заметила, что этот подарок своими разґмерами подчеркивает пикантную весомость ее фигуры, чем привела дарительниц в восторг и смущение.
Потом, сбегав куда-то, явился Гена с извинениями за банальность подарка. Он неловко сунул в руки виновнице торжества громадный букет белых роз и, быстро наклонившись, чмокґнул ее в щеку. Она засмеялась, заявила, что банальность искупается большим, и потребовала соответствующей по длительности компенсации. Гена пытался отшутиться. Но по требованию присутствующих исполнил волю хозяйки вечера: подошел, склонился и... попал в плен. Люся целовала его минуты две, удерживая своими крепкими руками. Под дружные крики "горько!", провозглашаемые нами, а потом, отпустив, раскраснелась и, тихо проговорив: "Давно не брал я в руки шашек", - запила поцелуй любимым вином.
Друг ошарашено похлопал глазами и сел. Но так и не нашелся, как ответить.
Мне с подарком было проще, я знал, что наш ангел-домоправитель хочет "Же-о-зе" - старую марку французских духов, вытесненную с прилавков новыми, более модными. Я вручил их ей, чмокнул в щеку и, несмотря на протесты Гены, уселся без добавочного приношения. Ему же единодушно вынесли осуждение за отсутствие честолюбия, выразившееся в желании разґделить награду.
Все перешли к камину поболтать, а потом решили посмотреть фильм, выбранный именинниґцей, жаждавшей разделить свое восхищение с нами. Только мы расселись в кресла, а изящный Автор улеглась на ковре, как раздались звуки, за которыми, по выражению музыкальґных критиков, слышатся "ужасы предсмертных томлений" - это Люся вставила в музыкальґный звонок кусочек из "Дон-Жуана", отомстив Моцарту за радостный апофеоз хороґвого финала.
Я пошел открывать.
На пороге с маленьким букетом ирисов стояла мать.
1. - Добрый вечер. Впустишь, подругу поздравить? - Робко спросила она. Видимо, не ожидала, что откроет кто-нибудь кроме Люси.
2. - Здравствуй, проходи, - спокойно, пригласил ее я.
3. - Как поживаете? Как Люся?
4. - Люся - хорошо, поживаем хорошо. Сегодня празднуем.
5. - Ты недоволен тем, что я пришла?
6. - Нас не трое, а пятеро. Две гостьи. А ты пришла не ко мне, а к Люсе.
7. - Это следует понимать как объяснение твоего раздражения?
8. - Да, мне было бы легче без тебя. Но тебе следовало поздравить подругу. И значит, ты правильно сделала, что пришла.
9. - Я готова. - Мать переобулась в туфли, которые этой зимой ей подарил отец. Остроносые, с выгнутым вверх подъемом, на каблуке рюмочкой, они ей очень шли.
Как я и ожидал, беседа рассыпалась. Неуловимое напряжение, которое внесла мать поґчувствовали даже дамы. Люся, желая разрядить атмосферу, предложила приготовиться к фильму, а сама увела нежданную гостью в кухню, пообещав вернуться через пять минут.
- Гена, какой фильм выбрала Люся? - поинтересовалась изящный Автор.
- "Розенкранц и Гильденстерн мертвы" с Олдманом и Ротом в главных ролях.
- Здорово! Я о нем много слышала, но не смотрела.
- Мы так же. Купить купили, а руки так и не дошли.
- Паша, а кто она тебе? Тетушка? Родственница? - продолжила допрашивать меня сокурсница.
- Она нам, - Гена показал на меня и себя, - тетушка. Арина Родионовна.
- Интересная женщина. С характером, - определила Ирина.
- Как она у вас появилась? - Не унималась Автор
- У них в поместье был садовник. Так вот, она - внучка того садовника...
- Гена, не ври. Мне же это как писателю надо.
- Люся - подруга матери, ее одноклассница. У нее погиб муж и сын. С тех пор, уже шесть лет, она живет с нами.
- Вы... вы ей платите?
- Автор, что с вами? Вы не видите, что Люся - член семьи?
- И наша, точнее, моя тетушка, - добавил Гена.
- Которая без ума от племянничка, - закончил я.
Люся вернулась вместе с матерью.
- Паша, пусть Эрика с нами посмотрит, ладно? - шепнула "тетушка".
- Ты - новорожденная. Твое желание - закон, - согласился я и добавил. - я же не истерик, чтоб скандалы с выставлением устраивать
Гена взял пульт, и фильм начался.
Два милых человечка, философ и экспериментатор, извлеченные коварной и жестокой волей автора из небытия, пытались разобраться в том хаосе событий, в который он их погрузил. Жизнь - театр, театр - жизнь; все абсолютно ясно, поэтому непонятно. "Гамлет" с другой точки зрения: без Йорика, без "быть или не быть" - словом, ясный и прозрачный, согласно режиссеру, хорошо знакомый зрителю. А зрителю, не читавшему Шекспира, не адресованный.
Фильм шел. Напряжение растаяло: все увлеклись зрелищем настолько, что забыли о неґловкости, которую испытывали.
Пошли замечательные сцены театра в театре. Сначала в кабаке, потом во дворце. Вдруг справа от меня кто-то зашуршал, я посмотрел: это встала мать. Гена нажал на паузу.
- До свидания, - попрощалась она.
- До свидания, - ответил ей нестройный хор.
- Не провожай, не надо, - шепнула мать мне, должно быть, по привычке. Я и не собирался ее провожать.
События в фильме развивались катастрофически, и хитрый Гамлет полностью переґиграл двух милых человечков и отправил их на рею. Автор, натешившись, спрятал всех до следующего раза.
- Оптимистический конец, - сардонически оценила сокурсница.
- Я спросил у Гильденстерна с Розенкранцем: на фига полезли вы на шканцы, но они, увы, не отвечали. Тихо с реи тушками качали.
- Гена, старо и плагиатисто, - прокомментировала стишки Люся. - Электриком Петровым отдает.
- Да-а. Вот так всегда: ходишь в университет, ходишь. Пьешь кофе, а тебя раз - и с того и с сего трамвай переехал. Или саркому нашли. Весело! - высказалась Ирина.
- Нет. Не надо было играть по правилам. Надо было самим вести партию, - наґчал спор Гена.
- Навязанную извне? И далеко бы ты ее увел?
- Вы не о фильме спорите, - вмешалась именинница.
- Спасибо, Люся, за идею. Фильм - чудо. Зачем его обсуждать? Поэтому и спор по поводу.
- Паша. Ты же - формалист, - улыбнулась Люся.
- Да, форму мы все любим и ценим, - вступилась за меня изящный Автор. - Но здесь то приемы очевидны, текст хорош. Хотелось бы, конечно, на языке оригинала, хотя и так не очень плохо. Видно. Как сделано. Причем, намеренно сделано именно так. Рамка - невероятґное количество "хэдсов", там, где выпадает обратная сторона, начинается театр. Скучно говорить о форме всуе и не останавливаться на деталях. Тут я согласна с Пашей. Фильм - хороший, и идейки интересные есть.
- "Весь мир актерствует" - свежая мысль, - сыронизировал Гена. - Прямо с "Глобуса" сняли.
- Ну не всем же такими умными быть. Не дурно и напомнить. - Ирину снова бросило на защиту "маленького человека".
- Знаете, это - не истина. Человеку свойственно заигрываться, и тогда роль - становится человеком, - возразила Люся. - А те, кто не знают о "театре", спокойно проживут и без него.
- И вы так же делите: искусство для всех и для некоторых?
- Нет. Ирочка, не делю. Искусство и не-искусство - масскульт. А между ними узкий мостик - свободная игра.
- Что же, и раньше так играли?
- Еще больше. Почему бы прямо не высказаться, не рассказать в газете. Так нет же, романы пишут. А для романа нужна сторонняя позиция. И потом, игра - дело серьезное и не для всех доступное.
- Хомо люденс. Сведем все к игре, даже естественные отправления организма, - скривилась Автор. - Как у голландца с непристойной фамилией.
- А почему бы нет? - спросил Гена.
- В смерть не сыграешь.
- Зато со смертью можно, - поддержал я друга.
- И чем же вы тогда недовольны? Раз игра была раньше, есть сейчас. И вся жизнь игра, почему вы пессимисты? - озадачила нас Ирина.
- Потому что "радовают" мелочи. - ухмыльнулась сокурсница.
- Потому что мы не вольны в выборе сцены, пьесы и правил. - добавил друг.
- Да. Правила под видом морали, общественного долга, запросов времени, - неґожиданно присоединилась Люся.
- Но вы сами, - повернулась к ней моя подружка, - пережив столько, считаете, что ценность жизни в игре?
- Трепачи и болтуны! Проговорились! Ужо я вам! Мне не хочется говорить об этом. Но вам...тебе полезно. Зачем мой муж пополз в горы, зачем следом за ним пополз мой сын? За новыми ощущениями? Красотами, себя побеждать? Эти ответы не понятно кем и для кого придуманы. Ему так хотелось - вот единственный точный ответ. Он выбрал этот путь заґявить "хочу-существую". Себе заявить. Только человек хочет не есть, пить, спариваться - а другоґго. Есть, пить - это из пережитков животного царства, - шутя, закончила наша домоґхранительница свое философическое рассуждение.
- Хотеть - быть. Как проявление воли? - задумалась Ирина.
- Своеволия, вольности. И если у меня это отнять, я умру, - заключила серьезно Люся.
- Но в горы не полезешь! - подколол ее Гена.
- Ты тоже. И мое "хочу" больше походит на твое. - Она повернулась ко мне. - На твою суверенную замкнутость. Но тебя мне не переплюнуть.
- Не будем переходить на личности. - предложила Автор, заметив, что мне не нравится смена темы и адресат. Но Люся продолжала:
- Не покушайтесь на его вольность, иначе он забудет про вас. Не ставьте его перед выбором. Он-то выберет, но будете ли вы этому рады?! С ним лучше быть самим собой, он сам все решит.
- Ну, спасибо! - Не выдержал я. - Законченный эгоист и эгоцентрик.
- Да. Но ты же не мешаешь другим быть такими, какими они хотят.
- Как это? - удивилась Ирина. - Нет ли здесь противоречия?
- А так: если он тебя ценит, протягивает руку, ты не хочешь. Отворачиваешься, он не обижается.
- А если он не ценит, - снова влез Гена, - это не рука. Это он дарит тебе возґможность собой полюбоваться.
- Люся, кажется, сегодня твой день рождения, а кости перемывают мне.
- Я бы назвала все это "дифирамбом". Если бы это говорили обо мне, мне бы это льстило, - серьезно проговорила изящный Автор.
- Хорошо. Согласен, продолжайте петь оды, но зачем в них элементы разґоблачения. К тому же в виду заинтересованных лиц. - Я улыбнулся и посмотрел на Ирину.
- Паша, я говорила, в общем-то, о себе. И наблюдения свои экстраполировала, - объяснилась Люся.
- Автор, зачем тебе "суверенитет" и воля. Может мое присутствие рядом с тобой компенсирует недостаток этих качеств? - Мой друг продолжал подшучивать. Теперь он выбрал другой объект.
- Это предложение руки и сердца? От тебя, Гена, не ожидала! Но на данном этапе в развитии наших отношений ты можешь компенсировать только отсутствие фенолґфталеина.
- В качестве индикатора на кислоту? - подыграла сокурснице Ирина.
- В качестве слабительного. Химию в школе все учили! - засмеялась Люся.
- Не все и не очень хорошо. У меня ни химия, ни физика, ни математика не шли, вот родители и решили, что я чистый гуманитарий, - чистосердечно призналась моя подружка.
- Классический случай! Мои не далеко ушли, но мне хоть с учителем повезло.
- Тебе, "о изящная", с мозгами повезло, - полушутя, полусерьезно заметил Гена.
- Это как посмотреть. Без них проще. Пойдемте пить чай с тортом, - предложила "новорожденная".
Мы перешли в столовую. Ели торт, пили чай, болтали и не заметили, как засиделись. Гостьи засобирались домой, а мы - их провожать.
- Приезжайте. Просто поговорить, - пригласила наших дам Люся, - я сижу дома одна, а эти "племяннички", - хохотнула она, - шлындают, где попало.
- А можно?
Такого вопроса от изящного Автора я не ждал. Неприступная и гордая в университете, заносчивая в любом обществе, она вдруг потянулась к почти не знакомому человеку с искренґностью и интересом.
- Конечно. Даже нужно.
- Я вам позвоню.
- И чем скорей, тем лучше. До свидания, девочки.
На лестнице Гена явно оплошал: не понял настроения нашей сокурсницы, и попытался задеть ее вопросом:
- Ты уроки жизни брать будешь?
- Пошел ты... - услышал он в ответ.
Вернулись мы поздно. Гена дулся на меня за лекцию, которую выслушал в такси. Соґдержание ее сводилось к тому, что не следует подкалывать замкнутых людей в минуты искренґности, особенно, если ты их уважаешь, а тех, кого не уважаешь и вовсе необходимо избегать.
Люся еще не ложилась, она беспокоилась за нас. Мы могли не ночевать, не приходить, но если обещали прийти, она всегда ждала.
- Спокойной ночи. И мы хотим тебе сказать спасибо за хороший вечер, - начал я, войдя на кухню.
- Снова ты начинаешь с яиц Леды. Хочешь сказать, говори.
- Спасибо!
- Вот! И вам спасибо. Интересные девочки. Особенно Автор. Ирина кажется еще совсем маленькой.
- Приговорила.
- Гена с тобой?
- Со мной. Дуется. Один зайдет, после меня.
- Выговор ему объявил? За что? Избыточное веселье? - Предположила она, и угадала.
- Почти. Мать не говорила, когда у них свадьба?
- Бомбу подложить хочешь? - пошутила Люся и осеклась, увидев, как изменился мой взгляд. - Извини. сказала, что в конце июня. Сейчас у них времени не хватает.
- Вот и хорошо. Успею уехать в Крым.
- Ты не думаешь, что ее могли вынудить к такому поступку?
- Это не оправдывает.
- Не буду сейчас спорить. Время покажет и докажет, кто был прав... и ты, возґможно, поймешь.
- Спокойной ночи. С днем рождения.
Прекрасным майским днем, - впрочем, кому-то этот дождливый холодный день с поздним, ладожским ледоходом не показался бы прекрасным, - я выскочил из дому на Мойке и почти бегом отправился на Почтамтскую. Обстоятельства и Ирина такой поспешности вовсе не требовали, но нетерпение свойственно всем.
Подружка позвонила из дому и сообщила, что может поведать - ее словечко - мне о своей беседе с братом и проинструктировать меня. Жажда деятельности не моя болезнь: неґдеяние - комфортнее и часто благообразнее. Однако два месяца не умерили силу желания разоґбраться в смерти отца, а замужество матери даже сделало его острее.
Ирина еще не пришла, и я уселся на широченный подоконник. Крыши у нас в городе особенные, только Гоголь, ходивший внизу, по улицам, мог безапелляционно утверждать, что они плоские. Конечно, в его времена крыши были поплоше, однообразней. Но даже классицизм не порождал того однообразия, какое воцарилось в век прогресса и эрзацсахара.
На Почтамтской проживал Тряпичкин. Но его создатель, по всей видимости, боялся высоґты и на крыши не очень-то смотрел. Город плоский с выпрыгивающими куполами увидел бы он, и причудливые декоративные стенки, ничего не поддерживающие, и странные фонари, и главное - изломанные прихотливые крыши с трубами. Трубы, трубы, трубы. Есть в них что-то кроме угара.
Хлопнула входная дверь. В прихожей завозились, стукнуло в тещиной комнате, преґвращенной в гардероб - и в комнату вошла Ирина.
- Все сидишь! А меня Абдулла за гранатами прислал!...Встать! Когда с тобой разговаривает подпоручик! - Она с таким удовольствием и задором произнесла последнюю фразу, что я зааплодировал и засмеялся. Детское лицо притворно сморщилось, нижняя губа заґкрыла верхнюю, и ставший плаксивым подросток проканючил:
- А целовать кто будет? Пушкин?
- Какой-такой Пушкин? Что за соперник? Допрыгаешься, Дездемона! - Поґследние слова я произносил, уже обняв ее. - Рассказывай.
- Не нукай. Баньку не истопил, а уже понукаешь.
- Нимфоманка! Чревоугодница и сластолюбка! Кофе? Чай, англицкий чай, сок или поросенка с хреном и музыки Бетховена?
- Сам такой! Кофей с кулубникою! Там еще осталась, - напомнила Ирина.
- Новое в мире извращений. Про лесбиянов я слышал, но про нимфоманов - в первый раз!
- Это такое... травестийное амплуа. Да куда тебе, темноте, разобраться.
За кофе Ирина молчала из желания подразнить. Я подыгрывал ей: ерзал в кресле, суетґливо поправлял волосы, вопросительно посматривал, но ни слова не говорил.
- Что же ты не спрашиваешь? - Первой не выдержала она.
- Не говорят ли обо мне в свете?
- У-у, змей, гад порядочный, ехидны порождение...
- И земляной червяк, да-да. Земляной червяк. - Я улыбнулся и попросил: - Расґсказывай. Я весь внимание.
Ирина рассказала.
Брат согласился, хотя долго сопротивлялся, и сдался только после ультиматума: после того, как она поставила его перед выбором - он помогает, или больше она его не знает. На ответ ему было дано двадцать четыре часа. Брат не смог от нее отказаться. Единственное, чего он просил, немного времени на подготовку, потому что вынести материалы он не мог, а копии снимать не хотел. Поэтому мне предстояло еще чуть-чуть подождать, пока Андрей не пришлет мне повестку с вызовом в РУБОП. Еще он просил передать, чтобы я не удивлялся вопросам, которые будет задавать в кабинете. "Нигде нельзя быть уверенным, что тебя не слушают", - объяснил Андрей Ирине.
- Сколько у меня будет времени? - спросил я после рассказа.
- Столько, сколько понадобится.
- Нет. Я не хочу постоянно портить настроение твоему брату, тем более ставить его под подозрение, поэтому обойдусь одним визитом. Скажи ему, что мне нужны данные только по отцу и дяде. Об остальном можно будет переговорить здесь. Документальные подґтверждения мне не нужны.
- Ты и так уже подпортил. Ты ему никто, он тебя совсем не знает. Его так ломаґло... он мне-то ничего не рассказывает, отшучивается только, да вообще рассуждает.
- Извини. Я не спросил, как ты... чего тебе это стоило?
- Лучше бы и не спрашивал. Твоя корректность хуже холодности. Прикажешь описать тебе мои мысли и чувства? Очень неприятно насиловать близких...а быть готовой поґрвать с ними? - Вспыхнула Ирина.
- Все-все-все. Богине мира не идут змеи в волосах и бич мести. Я тебе очень, ну очень - честно! - благодарен. И готов исполнить любое из исполнимых желаний.
- Какие бичи, какие змеи? Ты что? Меня фурией обозвал? Сейчас получишь!
Последнее время она явно перестала "зацикливаться" и научилась владеть собой.
- Но ты, Паша, потрудишься, побегаешь, - продолжала Ирина. - Я тебе приґдумаю задачу. Ха! Вот потребую, чтобы ты спал на коврике у моей двери. Хотя тебе это легче исполнить, чем признаться мне в любви.
- И тебе будет не стыдно, что я на манер бомжика буду отираться в твоей парадґной?
- У женщины должен быть раб. Но ты на это высокое звание не тянешь. Не сможешь скромно и с обожанием смотреть на ремешок моих сандалий из окна подвала. А воґобще-то ты очень щедр, ведь, если подумать, кроме нескольких простых желаний, остальные относятся к неисполнимым.
- А вдруг ты - Салтычиха, самодурка, тиранка и деспотка. Тогда я многим рискую.
- Сам - Салтычих.
- Будь здорова, Сова.
- Я тебе дам Сову. - Ирина кинулась в бой. Я сдался на милость победителя.
В повестке был указан адрес и время, к которому мне следовало явиться к А.К Гайґдамако.
Правоохранительных учреждений у нас явно прибавилось. Бедного гражданина опекали со всех сторон - и ФСК, и ГУВД, и РУБОП, и налоговая полиция вместе с налоговой инґспекцией. Работы им хватало. Легитимация капиталов - модное выражение журналистов - и образование среднего класса, взыскуемое и чаямое, словно манна небесная или воды движение (что хорошего в посредственности, медиокриты - не дети богов), по вполне понятным причинам привели к массовым нарушениям постсоциалистической законности. И даже отмена статей за самогоноварение и нетрадиционную ориентацию вкупе с повязкой на глазах и без того слепой Фемиды не сократили поток желающих "попариться" и отдохнуть в местах довольно-таки обычных, но не лишенных некоторой романтики. И выражение "когда меня приняли" вовсе не означало, что гражданин, его употребивший, попал на раут, бал, файвоклок к вдовствующей императрице или же добился своего и был допущен со своими маленькими проблемами к высокоґчиновному телу. Теперь это выражение приобрело иное значение: "посадили", "арестоваґли". Открытый разгул и разинская вольница сменили тихое воровство, прикрываемое унылой скукой редких партийных съездов и частых партийных собраний.
Архитектура зданий, где размещались органы воздаяния и перевоспитания, иногда оставляґла желать лучшего, зато места, в которых расположились главные управления свидетельґствовали о тяге к прекрасному, а может, к его заменителям. Дом на Чайковского, дом на Литейном, дом на Первой роте! Какие улицы, какие районы! Музыка истории звучала у читавшеґго адреса "административных и по-доброму карательных" органов. Медленно проґплывали воспитанные смолянки, слушающие литургию Чайковского под сводами Исаакия и кокетничающие с бравыми гвардейцами, среди которых каким-то образом затесались почетные литейщики...
Тяжко вздыхая по чужой молодости и свежести, я летел на прием.
Охранник, торжественная тишина, полумрак - все это заставило бы забыть свои шуточки и сделало бы серьезным и строгим даже скомороха. А может, и нет.
- Здравствуйте, Павел Данилович.
Это был Андрей. Он решил сам спуститься за мной, когда ему позвонили из бюро проґпусков.
- Здравствуйте, Андрей...
- Кириллович, - подсказал он.
На лестнице Андрей тихо предупредил, что к нему могут войти, поэтому я должен сидеть спиной к двери и читать оперативно-следственные дела, лежащие на его столе. На зрение я не жаловался и капризничать не собирался. Мне эти материалы и боком прочитанные очень пригодились.
Не очень длинный коридор. В таких прохладно всегда. Снова мертвая тишина. Одинаґковые двери. Одна из них стала нашей. Андрей достал ключи и открыл. Обычный кабинет: два стола - на одном компьютер, канцелярские стулья.
- Садитесь. Я вызвал вас, чтобы уточнить... - Брат Ирины начал задавать пустые вопросы, на которые я отвечал, стараясь в то же время не упустить ничего важного из пухлого досье, не совсем удобно, боком лежавшего на столе передо мной.
" Данила Александрович ..., лидер северной преступной группировки, кличка "Батя", неоднократно привлекался...осужден не был. По данным...владеет сетью автозаправочных станций, сетью магазинов, пакетами акций мясоперерабатывающих комбинатов...имеет доли в ряде нефтяных компаний как в Петербурге, так и в других регионах и за рубежом.
Группировка построена по бригадному типу, координирует деятельность группа лиц, состоящая из ...кличка "Батя", ...кличка "Царек", ...кличка "Пан", ...кличка "Костя Могила". Кроме указанных лиц в совет группировки входят два члена правления Северного банка и один из банка "Берсеркер".
На данный момент самая сильная и хорошо организованная преступная группа. Сбор доказательств затруднен в виду особой формы организации бригад, разбитых на звенья. Каждое звено при необходимости получает поддержку всей группы, но чаще выполняет задания или зарабатывает самостоятельно. Общая касса формируется за счет деятельности контролируемых коммерсантов и подконтрольных фирм. Бойцы звеньев и их семьи получают поддержку вне зависиґмости от успеха той или иной операции, что укрепляет их преданность звену и ОПГ. Доґход от самостоятельных операций остается в звене. "Некрепкие" звенья, то есть вызвавшие поґдозрения, изолируются, лишаются поддержки и быстро распадаются...Указания передаются от одного из помощников бригадира непосредственно звеньевому. По непроверенным данным ОПГ имеет связи в высших кругах администрации, правоохранительных органах. Данные подґтверждены аналитически: группировка пользуется служебной информацией.
Хорошо экипирована, оснащена автотранспортом, оружием, средствами связи. Рядовые участники, согласно оперативным данным, регулярно занимаются в тире.
Лидер ОПГ ..."Батя" пользуется авторитетом не только в своей ОПГ, но в городе, в Москве. Установил связи с ОПГ других регионов. Ведет здоровый образ жизни, наркотиков не употребляет. Женат. Имеет сына".
Аналитическую справку сменили оперативные донесения:
" Д.А. ... "Батя" выехал с женой на отдых на Канарские острова. Никаких контактов с лидерами зарубежных ОПГ и российских ОПГ не отмечено. В.А. ... "Царек" выехал вместе с И.И... "Пан", на Канарские острова. С братом не встречался, поселился отдельно. В местах отґдыха не появлялся. В день смерти Д.А. ... вылетел в Россию. Обстоятельства смерти Д. А. выґзывают сомнения. Учитывая здоровье. Диагноз инфаркт сомнителен. При вскрытии и исґследовании трупа обнаружены следы повышенного содержания адреналина и веществ снижаюґщих его содержание. Определение о естественной смерти вынесено без дополнительного изучеґния и анализа. Возможно. на патологоанатома оказано давление".
Я, подозревавший, что дело нечисто, все равно был ошарашен.
- Вам воды? - спросил Андрей. Видимо, на моем лице, как я ни старался выґглядеть невозмутимо, отразилось все, что я переживал в этот момент.
- Спасибо. - Я поперхнулся. - Не надо.
Я еще раз перечитал страничку о смерти. Об убийстве отца и закрыл папку. Когда Андрей пододвинул мне вторую с данными на Василия Александровича, я отрицательно поґкачал головой и спросил:
- Много еще вопросов?
- Нет, мы уже закончили. Давайте пропуск, я подпишу. Я провожу вас к выходу.
- Не надо, я сам найду дорогу, - отказался я: мне хотелось остаться одному как можно быстрее.
Пахло бензином. Сильно и неприятно. Я свернул и пошел в сторону Мойки. Старым домам, ветхим и ненужным, оставалось жить до близкой реконструкции, после которой сохраняґлись стены, а содержимое вытряхивалось за ненужностью - кенотафы старины. Могилы без покойников. После такого ремонта никакая фантазия не в силах создать им прошлое. Бронзоґвые или мраморные мемориальные доски походили на ярлыки "ренглер", "левайс" на турецких джинсах.
Город стелился под ноги, дома склонялись над водой, небо серым небеленым потолком давило на крыши. Солнце с редкой прилежностью пользовалось каждым разрывом в пелене облаґков, но не успевало выглянуть полностью. Только вечером стало ясно.
Идти оставалось совсем немного, я перешел Вознесенский проспект.
На Почтамтской горел свет, хотя мы не договаривались увидеться сегодня. Четыре выґсоких не зашторенных окна выделялись на темном, почти ночном фасаде. И в одном из окон замерла тень, силуэт, снизу с улицы напоминавший странную вазу с округлыми ручками. Ирина всегда сидела на подоконнике, сложив ноги по-турецки, впрочем, она называла эту позу "лотоґсом".
Я постоял на улице. Покурил и поднялся.
- Ну как? Все в порядке? - засуетилась моя подружка.
- Да, я узнал почти все, что хотел, - спокойно ответил я.
- Значит, надо договориться о встрече здесь?
- Хотелось бы. Ира, налей мне коньяк, - попросил я. - Пойду сяду.
- Ты заходил домой?
- Нет. Гулял.
- Иди сядь, Паша. Я сейчас принесу. Ты есть будешь?
- Нет. Пока не буду.
Перед моим приходом Ирина слушала музыку. Рядом с центром лежали кассеты с "Внезапным сычом" и "Бахыт-компотом", а из динамиков не очень громко о ломке и желанной медицинской помощи, которую мог оказать некий доктор, если бы привез "снега", кричал "Ноль". Потом пошла "Улица Ленина" с жалостливым причитанием о промывании мозгов. Коґгда песня закончилась, я вынул кассету и стал выбирать, что послушать самому, вошла Ирина с коньяком и кофе.
- На панков потянуло?
- Давно не слушала. Ты хочешь что-нибудь другое поставить?
- Да, - усмехнулся я, - что-нибудь лирическое. Ай-си-ди-си.
- Все смеешься! А я, кстати, знаю, что "У-2" - это группа, а не подводная лодка, хотя в их музыке есть что-то военно-морское.
- Этот фильм мне нравится. Только Энди Макдауэл не в моем вкусе. У нее ноги безобразные.
- Какой требовательный! А у кого же тогда красивые? - кокетливо спросила Ирина.
- У изящного Автора, у тебя.
- У Автора они иксом. Только и есть что длина. Если ее ноги так тебе нравятся, так и водился бы с ней, - надулась дама-девочка.
- Между нами все порвато, все тропинки...
- Будешь насмехаться, получишь, - предупредила она.
- А сколько раз? - улыбнулся я. Сколько попрошу?
- Балбесина. Ничего в голове, кроме голых теток.
- И маленьких девочек.
- Будет вам, молодой человек! Ишь как разрезвились!... Ты скажи, что узнал? Как поговорил?
- Узнал... - Теперь я должен был всё рассказать Ирине. - Много узнал. Не торопи. Сейчас всё расскажу.
Я походил по комнате: никак не мог найти удобное место. Наконец, сел на подоконник.
- Я не услышу, если ты будешь бурчать себе под нос.
- Я буду громок и звучен, как труба иерихонская.
- Не надо разрушать стены этой квартиры: она мне нравится.
- Хорошо, я буду умеренно громок: она мне нравится не меньше.
Я сделал глоток коньяка и, наклонив бокал, смотрел, как медленно тонкая пленка желтой жидкости стекаґет по стеклу. Ирина молчала.
- Сегодня я узнал с точностью до девяносто девяти процентов, что моего отца убили. Один процент я оставил для красного словца. - пояснил я спокойным и ровным голосом. - Теперь я собираюсь отомстить за его смерть. Не прямо сейчас. Так что успокойся и не волнуйґся... Пока.
- Кому? Как? Ты не сможешь.
- Я знаю, кому... Смогу. Но пока еще не решил, как. И не надо меня останавлиґвать и отговаривать. Воздаяние не на земле меня не прельщает. И не надо мне мешать, я сомну и тебя, а ты мне дорога, поэтому я вынужден объяснить тебе всё до конца. Я понимаю, что всё это неизвестно чем закончится, поэтому предупреждаю тебя: будь готова ко всему.
- Ты... ты собираешься сделать это один? - Ей явно хотелось спросить не об этом.
- Скорее да, чем нет. Хотя рассчитываю на некоторую помощь.
- Ты хочешь их убить?
- Да. И остаться безнаказанным. Но не только. Я хочу попробовать лишить их власти. Постараться сделать это.
- Ты считаешь, ты способен убить? - только теперь она спросила о самом главґном для нее.
- Готов и способен. Не знаю, как поведу себя, увидев мозги врага на ботинґках, - я ухмыльнулся. - Верно, будет плохо и стошнит, а может, и нет. Но то, что я их убью, в этом уверен...Мы привыкли видеть в кино и в литературе железных типов, шагающих по трупам во имя добра и справедливости. Иногда в целях личного обогащения. А обычных людей рвет, тошнит, они мучаются а-ля Раскольников. От головы это всё. Стрелялись в девятнадцатом веке Грибоедовы и Пушкины, накалывали друг друга на шпагу по поводу и без повода, а нас приучили и принуждают воспринимать убийство в любом виде только как "ужас, ужас, ужас". Заумничались, зарассуждались... Помнишь, в каком-то старом фильме постреволюционные школьники судят Онегина за убийство Ленского, - я намеренно долго и нудно гудел, чтоб дать Ирине время успокоиться.
- Да, помню.
- Их отцы в Гражданскую, извини, гнездили друг друга, и за что? За слова и звуки? За чужую власть? За свою, но не для себя? Не подумай, я не оправдываюсь. Я просто пытаюсь склонить тебя в свою веру.
- Искушаешь?
- Точно!
- Поздно. Уже совратил.
- Вот и хорошо. Я продолжу?
Она кивнула.
- Включи телевизор, и ты увидишь, что наше время - время стеснительных убийц. Плохо и неприлично убивать из денег и вблизи, зато эстетично и высокодуховно поґбомбить и пострелять ракетами, исходя из этических соображений и общечеловеческих принциґпов.
- Как с воровством, - перебила Ирина меня. - Красиво украсть миллион, еще лучше - миллиард.
- Вот-вот. Мои жертвы виновны, я осудил их. И для меня это убийство - священґный долг.
- Кровная месть?
- Нет. Замена спящего правосудия. Доказать не сможет никто и ничего. Я говорю об убийстве отца. Следовательно, общество лишний раз продемонстрировало слабость. И я как суверенное государство вынужден встать на защиту своих интересов и начхать на внешние для меня законы, кои не очень уважаю, и на общественное мнение, которое есть лишь в головах не самых умных журналистов, или просто лозунг - идеологическая фикция.
- Ну ты речугу отломал! А если серьезно?
- Серьезно? Я готов ко всему... время всё покажет.
- За себя не боишься?
- За тебя боюсь. Боюсь, что тебе будет плохо. Боюсь, как бы тебя не зацепило, - честно признался я. - Иногда даже думаю оттолкнуть, разругаться и уйти, чтобы, случись что со мной, тебе было бы легче.
- Фу-ты, ну-ты. Благородный какой! А меня ты спросил?
- Но я же не ушел.
- Так зачем тогда это говорил?! Покрасоваться? Величие души проґдемонстрировать?! - Уязвила меня Ирина.
- Слушай! А ведь точно. Для этого и сказал.
- Иронизируешь. Намекаешь: не поняла, мол, моей души.
- Нет, честно. Не думал об этом мотиве, - признался я.
- Весь ты в этой фразе. Не думал об этом мотиве! А о последствиях ты думал!
- Когда злишься, говори спокойно, твоя злость будет сильнее. Холодная ярость страшнее пылкого гнева. О последствиях я всегда думаю. Но в тебя-то мне не влезть, вот и приґходится заниматься моделированием.
- И часто ты попадаешь? - Подружка взяла себя в руки.
- Случается... С тобой пятьдесят на пятьдесят. Ты у меня годунчик, как говорят преферансисты. С другими...у них стандартные реакции. Исключения редки.
- Наверное, о Гене говоришь.
- О Гене, Люсе, об отце, о изящном Авторе, - перечислил я. - Немного, но я знаю немногих.
- Эт-точно! - Ирина попробовала произнести эти слова, как товарищ Сухова.
Коньяк закончился, и я сходил на кухню за новой порцией.
- Твоя холодность. Я имею в виду, в рассуждениях, - заговорила Ирина, когда я снова уселся на подоконник, - неестественна.
- Я знаю. Откуда ей взяться, естественности. Я же живой человек. Переживаю опасность. Чувствую. И за тебя боюсь. Не хочу, чтобы ты ушла.
- Ты говоришь это, как автомат.
- Ясно и отчетливо. Тебе бы больше понравились сопли и истерики? Проявление чувств? Как в американских текстах? Шоу лав, шоу кэа, - жутко гнусавя, пропел я последние слова.
- Переведи, - попросила она.
- Покажите любовь, продемонстрируйте, что заботитесь.
- Так это лучше, чем ничего. Пусть хоть форма.
- Да, на бесптичье и жопа соловей. Это Даль, - пояснил я.
- Сама знаю. Значит, под этой непробиваемой оболочкой скрывается чуткая душа, - съехидничала подружка.
- Тушка души - страстное сердце. Куда мне до вас, Психея!
- Ничем тебя не пробить...
- Балбесина, - закончил я фразу.
- Балбесина! Кто же еще!
- Мусик, Пусик хочет Мусика.
- Вечно у нас самый серьезный разговор, - Ирина притворно нахмурилась, - поґстелью заканчивается.
- Адреналин, знаете ли. Бурление крови, расширение сосудов. Не все же, как в романах - алтарем или могилой.
- Ты - нерусский человек на рандеву, - хихикнула она.
Несколько минут спустя, несмотря на весну и молодость, мы мало напоминали скульптурґные группы Родена.
Гена на следующий день приставал с расспросами в университете на лекциях и добился таки своего по дороге домой на Мойку.
- Да, я все узнал. Моего отца убили, и я знаю, кто стоит за этим. Это Царек и Пан, - ответил я, не выдержав очередной серии многозначительных покашливаний и воґпросительных поглядываний.
- Значит, ты все решил.
- Какая тонкая мысль! Как ты догадался? Мы восхищены!
- Не стебись, - серьезно попросил Гена.
- Слушай, я лишу тебя почетного права и обязанности работать приват-Штирлиґцем, если ты будешь употреблять такие словечки.
- Ты же не одергиваешь Автора за ее бесконечные "фичи". И не уводи разговор в сторону.
- У "Автора" они органичны. Она сама в этот момент пепси-беби. И ничего я в сторону не увожу. Я тебе ответил, что собираюсь делать, знаешь. Как, можем обсудить, когда ты определишься. Хотя ты можешь продолжать заниматься "мониторингом преступной среды, а расправу предоставить мне. "Я мстю, и мстя моя ужасна" - так написано на одном из столов на факультете.
- Твоя речь - милый образчик завуалированной просьбы не бросать тебя в колодец и в трудную минуту. Сначала ты намекнул на тот, наш первый, разговор. Потом, в мягґкой форме напомнил мне о моем решении, затем, показал, что примешь любую помощь от меня. И наконец, подчеркнул, что ответственность за действия - только на тебе. И все это в окружеґнии шуток.
- Семантический анализ, заслуживающий места в "акадэмическом" журнале, - улыбнулся я. - Все так. Но я же не могу обратиться к тебе с "СОСом".
- Почему бы прямо не спросить: ты мне поможешь?
- И тем самым надавить на тебя. Этот вопрос равнозначен просьбе о помощи.
- И что в этом стеснительного? - удивился Гена.
- Мне ты никогда не ответишь: нет.
Друг замолчал. Его красивое лицо поглупело, как у любого, кто напряженно думает или сильно переживает. Спокойные лица бодхисатв и будд отражают отсутствие мысли - блаженґный покой вечной смерти.
- Ты в порядке? - Забеспокоился я минут через пять. - Не расшибся о дно нирґваны.
- Оно - мягкое, с подкладкой набитой атманом.
- О чем ты так напряженно размышлял? Принимал решение?
- Ты - зануда. Я его еще тогда принял, и неча мне на дверь указывать. Я с тобой. Думал я о твоем... о просьбе о помощи и твоей интерпретации, - ответил он. - По твоему, это такой вопрос, который равен мольбе, воплю "помогите!".
- И что с того?
- Я не буду больше использовать эту формулировку.
- Почему, Гена?
- Потому что, услышав вежливый отказ, самый вежливый. Я вынужден буду отґвернуться от человека. От своего...
- Почему? Ведь ты волен выбирать? Кто тебя вынуждает отказываться от близґких кроме тебя самого?
- Разве это не самая сильная форма принуждения?
- Смени кочку зрения, и увидишь, что не самая, - ухмыльнулся я.
- Ха! У тебя - точки, а у меня - кочки. Сам дурак.
- Наконец-то! Наша беседа приобрела высокоинтеллектуальный характер. Кстати замечу, не точки, а одна маленькая точка, и с нее видно всё вокруг. Если у тебя две точки, то ты получишь две стороны - правую и неправую...
- А плюрализм, не в смысле возможности, но актуальный, я уподоблю многоґфлюсию или разбитой роже: болит везде, что непонятно, - вставил Гена, - и глаза щелочками. Ничего не видят.
- Поясни различия.
- Ты можешь допустить расхождение взглядов на жизнь и даже восторгаться их оригинальностью, но ты не можешь увидеть мир из другой головы. Я и весь остальной мир одинаґковы по объему и существуют одновременно.
- Тебя Ирина просветила, или ты сам дошел до жизни такой? Солипсист!
- Энциклопию читай. Словей нахватался... Я же отделяю внешний мир от себя. - Он подумал и добавил: - Хотя то, о чем я не знаю, для меня не существует.
- Значит, ты - гносеологический солипсист.
- Нет, я просто буддее самого Будды, и скромное воплощение истины в себе.
- Не слабо! - Восхитился я. - И истинное воплощение скромности в тебе!
- Сам себя не похвалишь и ходишь как оплеванный.
- Старо, Гена.
- В мире нет ничего нового под Луною. Хотя как нет?! Я, пар экзампль.
- Да! Вершина французской речи и мысли... Время любить себя, и время неґнавидеть других; собирать камни и бросаться ими...
- Время стучать, и время перестукиваться, - вдруг добавил мой друг.
- Ты это к чему? - удивился я.
- Так... Вчера услышал разговор про барыгу с наркотой. Под ментовской крышей работал, под районной, а кто-то из клиентов в главк попал. Во время последней операґции, - пояснил он.
- Ну и?
- Посадили. Срок скостили... Теперь перестукивается с теми. Кто раньше сел по его наводке. - Гена помолчал и спросил: - Что делать будем? С чего боевые действия начнем?
- Я еще не всё знаю о конкурентах. Кто может быть опасен "северянам"? Узнаю, подумаем. Пока можно начать покусывать через прессу.
- Вычислят.
- Вот и подумай, чтоб не вычислили. Кстати, не забудь, после сессии в Коктеґбель поедем. Сестру возьмешь?
- Она мир хочет посмотреть... Поможешь, Паша? - Гена замолчал и остановилґся. - Вот черт! Зарекался этот вопрос не задавать.
- Ты еще не готов.
- Ну конечно. Ты у нас, как пионер, - слегка обидевшись, отреагировал он.
- Помогу. - Я улыбнулся. - Ты, когда говоришь со мной, расслабляешься, за словами не следишь. Я иногда с рассуждениями прокалываюсь, а ты - со словами.
- Солнце признало наличие пятен, - подколол меня друг. - Средь всех детей ниґчтожных мира быть может всех достойней ты!
- Ты на самом деле так думаешь? - Захохотал я.
- Да, и собираюсь отлить конный памятник из бронзы, причем конь будет с твоей головой.
- Хоть в таком виде мой почти совершенный лик узрят потомки. Спасибо, и за это.
Мы, Гена и я, чтобы "покусать наших противников, решили прибегнуть к разрушительґной мощи типографического снаряда. Зарегистрировали на "левый" паспорт ООО, оформили лицензию на издание газеты, договорились о распространении занимательно-обличительного листка "Пиявка". Всюду мы действовали через подставных лиц, а платежи проводили безналом по почте.
Первый номер мы посвятили разгулу преступности вообще. Материала Гена насобирал много, так что, размазывая слезы скорби, иронически подхахатывая и проводя исторические параллели, можно было заполнить весь номер.
Помогла мне в оценке ситуации и беседа с Андреем. Ирина заставила его рассказать всё, что меня интересовало. Картинка преступной жизни оказалась несколько иной, чем я ее представлял: во-первых, никакого территориального деления не наблюдалось - овские на юге уживались с ельскими и ёлами, а охранные конторы энских соседствовали с офисами северян; во-вторых, к убийствам конкурентов прибегали редко. Разборки чаще заканчивались денежными расчетами, тяжесть которых ложилась на "барыг"; в-третьих, иногда некоторые из ОПГ дейстґвовали сообща; и наконец, на удивление мало " страдали" от органов - потери исчислялись единицами, да и то, как правило, дела до суда не доходили или разваливались прямо в суде - доказательства лопались, свидетели молчали, и Фемида отдыхала. Встречались исключения, но лишь тогда и там, где интересы ОПГ сталкивались с материальной заинтересованностью "ментовґских" крыш. Так, анских сажали и ловили и даже постреливали за открытый конфликт с охраняющими места заработка органами.
Ирина, пока он все это рассказывал, крутилась на кухне - готовила ужин. Мы почти заґкончили, когда она, не выдержав, постучала и заглянула:
- Скоро вы? Ужин готов.
- Неси, за ужином договорим. Что ты пить будешь? - спросил я Андрея.
- Я не привык выбирать. - Ему не нравилось ни то, что его заставили расґсказывать, ни мое общество, и особенно то, как его сестра относилась ко мне. - Что нальете, то и буду.
Ирина кивнула и исчезла.
- Последний вопрос, - начал я.
- Задавай.
- Кто явно или тайно точит зуб на "северян" и хочет занять их место?
- Хотят многие. Могут только овские. Они уже давно поняли, что пистолет сильґнее кулаков, автомат - бейсбольной биты, а мозги - мяса. Они первые конкуренты. У них есть и связи, и техника. Пошел слух, что после "Бати" они двигать "северян" будут...
- Помоги, - попросила Ирина. Я подержал дверь - она вкатила сервировочный столик.
- Это всё, что тебя интересовало? - спросил Андрей.
- Да.
- Тебе обязательно было являться к нам? Об отце читать? - В его голосе звучало раздражение.
- Обязательно. В твоих словах, невольно, присутствовала бы неоднозначность вывода.
- Ты не поверил бы мне? - Он удивился.
- Поверить и узнать - разные вещи.
- Но справку писали люди, а они, как известно, ошибаются. - Его заинтересовал мой подход.
- Они же составляли ее не для меня. Не учитывали адресата, - пояснил я. - Ты, имея представление о собеседнике, мог бы неосознанно исказит факты.
- Ты хочешь сказать, что мы учитываем личность того, кому пишем?
- Конечно, странно было бы, если бы ты, отчитываясь перед начальством, резал правду или, того смешней, рассказывал о том, что думаешь о начальнике и как он тебе мешает. Тебя бы выгнали взашей.
- У вас, в высоком мире науки, все иначе! - саркастически заметил Андрей.
- Увы, не всегда, не везде, и, честно говоря, не часто. Редактор научного журнала, заведующий кафедрой, начальник отдела и прочие руководители - люди. У них есть свое мнение, теории, знания. Если сказанное тобой противоречит их мнениям, ставит под соґмнение факты, превращает "истины", добытые ими в ложь, то лишь единицы из них анализируют и оценивают суть сказанного, остальные отстаивают свою позицию всеми возможными средстваґми. Эти, последние, воспринимают поиск истины и интересы дела как выпад против них лично.
- И есть примеры?
- И есть примеры. Только и ты мне не называешь имен своих начальников, и я не называю. Зачем? Если это болезнь, которая порой поражает и хороших людей.
- Интересно, существуют ли для тебя непререкаемые авторитеты? - Его явно увлек наш разговор. Он даже меня начал воспринимать не как удачливого соперника, а как соґбеседника.
- Авторитеты, конечно. Но не непререкаемые. "Отечества отцы" - это уже кумиры. А я кадить не люблю. Уважать и ценить можно.
- Но ты никого не назвал.
- А что тебе в именах?! Они для тебя "таинственные", - усмехнулся я.
- Это цитата, - предположил Андрей и сразу начал раздражаться. - Наверное, из редкого автора, чтоб место мне указать!
- Извини, если обидел. Я не хотел. И потом, это - из Библии. Ее к редким книгам не отнесешь.
- Блещешь эрудицией?! - Он не хотел принимать извинений.
- Нет, Андрюша, просто для тебя одни вещи естественны, а для него другие. Он цитирует автоматически. Это профессиональное. Ты ловишь преступников, он - слова, - заґщитила меня Ирина.
- Слова, слова, слова. Только ими и живете! - Хмыкнул ее брат.
- Ты живешь иным. Действия, действия, действия. Конечно. Тебе некогда остановитьґся и подумать, взвесить. Ты только чувствуешь и делаешь, - съязвил я. - И что же кроме слов и, шире, условных обозначений выделяет тебя из животного царства?
- Я имел в виду количество слов.
- Я много и долго говорил? Или уходил от ответа? - Андрей мне даже начинал нравиться своей непосредственностью, которую часто смешивают и путают с хамоватостью.
- Я не совсем о тебе говорил, - как-то робко и бесхитростно попытался оправдатьґся он. Не будь здесь Ирины, Андрей, возможно. вел бы себя по другому, но ее приґсутствие сдерживало его.
- Зачем же тогда ты использовал определенно-личные формы - "живете". Сказал бы корректно: "Некоторые живут". Или как журналисты: "Мы живем".
- Второй вариант предпочтительнее, - улыбнулся он: игра ему нравилась.
- Конечно. "Мы все виноваты" - замечательное высказывание, - вступила в разґговор Ирина. - Тот, кто произносит ее, автоматически становится коллективной совестью, и при этом тонко подчеркивает, что он сам менее виновен, так как "обличает", и очень скромен, поскольку признает чужую вину как свою.
- И еще - вопрос или проблема этой фразой не снимаются, так как остаются в плоскости этических оценок. "Кто виноват?" - редко бывает стимулом к разумным действиям, - добавил я.
- То есть призыв к общему покаянию - пустышка! - победно заключила моя подружка.
- Но существует же понятие "вина", "доказательство вины", - заметил Андрей.
- Ты подкалываешь. Если серьезно, то "вина" понятие личное, а коллективная вина складывается из поступков или проступков личностей и оценивается с точки зрения неких норм либо общепризнанных или установленных - закон, право; либо значимых для одной личноґсти, и отсюда "я виноват", "меня совесть мучает", - разошлась подружка не на шутку. - Смешение понятий добром не заканчивается. Фетишизм слов какой-то! Обозвались демоґкратией, а меньшинство голоса не имеет...
- А большинство мнения, - перебил ее Андрей. - А вывод?
- Никакого.
- Паша, ты не прав! - Ирина хитро улыбнулась. А как же суверенное государґство? Аристокрация или клошарство духа?
- Это не всем подходит. Общественное мнение не потерпит, будет пальцами тыґкать и "королем" дразнить. А столпы общества постараются к ногтю прижать. Так что такие идеи афишировать нельзя, - поддержал я ее несерьезный тон.
- Но ведь на Западе не так, - высказал ее брат самый сильный и распроґстраненный аргумент, заменивший в наше время "ипси диксит".
- О да! Ведь там - страна чудес. И все вольны. И вершины духа видны даже с нашей территории.
- Ирина, не ерничай! Объясни.
- Андрей, ответь: много ты слышал отличных от общепринятых высказываний? Много ты видел хороших фильмов, много читал хороших современных книг?
- Нет. Но они же есть.
- Они-то есть, но мусора больше. И этот мусор кто-то слушает, читает, смотрит. И чем больше и чаще это делают, тем выше общественный статус мусора. Попсовый фильм, собравший кассу, становится шедевром и образцом.
- О вкусах не спорят, - возразил он.
- При чем здесь вкусы? Мусор производят и потребляют.
- Если звезды зажигают, это кому-то нужно, - прокомментировал я.
- Помолчи. Паша, мы не о деньгах говорим.
- Ты хочешь сказать, что для потребления мусора и мозги нужны особые. Я-то сейчас не о культуре и просвещении, а о государстве, защищающем гражданина, говорил.
- Извини, я не поняла. Хотя и с этим не все так, как принято думать.
- Что-то вас на социологию потянуло, мадам, - зевнул я.
- Паша, дай нам договорить. Мне интересно, - попросил Андрей. - У меня на раґботе народ все больше конкретный - о делах, о машинах, о политике по газетам и о бабах расґсуждает. До отвлеченностей им дела нет.
- А о чем говорить? О государстве, которое защищает гражданина от поползґновений других граждан, или от самого государства? Если других граждан, то, где ты? Среди защищаемых, или "хищников"? - "Беседа становилась томной", как заметил какой-то киноґгерой, я устал от этих разговоров ни о чем.
- Это софистика, - привел Андрей еще один "сильный аргумент".
- Хорошо. Я выскажусь еще. Существует... по крайней мере, декларируется норма "не укради". Но ведь банальное уклонение от налогов есть везде, и борются с этим поґвсеместно. И государство, пренебрегая "презумпцией невиновности", заставляет граждан отчитыґваться в своих доходах, а кое-где расходах, защищает граждан от соблазна украсть. Граждаґнин, особенно активный, нанимает юристов и сражается с любимым государством, или объединяется с другими налогонеплательщиками и требует смягчения налогового бремени. Но, заметь, не отмены палки тоталитарного контроля, поколику подсознательно признает: не будь палки - он платить и не подумает. Пример? Пожалуйста: Соединенные Североамериканские штаты. Если ты не в курсе, напомню, что "фининспектор" сопровождает среднего американца с самой колыбели до могилы. А как тебе нравится фактическое поощрение стукачества, которое превращается в благое дело защиты общих интересов? Чем такое стукачество отличается от "идеологического"?
- Ты, Паша, здесь что-то намутил. Свалил в кучу законы и нравственные нормы. Но ведь есть право высказаться по любым вопросам. Это же завоевание. - Решил упереться Андрей.
- Ты прыгаешь с темы на тему.
- Сиди здесь и высказывайся, а мы в кухню пойдем, - с улыбкой сказала Ирина.
- Не понял?
- Все ты понял, Андрей. Свобода слова - это еще и свобода быть услышанным. Ты можешь издавать газету и писать в ней обо всем, в рамках закона о печати. Но какой у тебя будет тираж? Ты же хорошо должен понимать, что популярность - это общепризнанность или раскрученность. Если ты богат, ты можешь кидать камушки, но в болоте круги до берегов не доходят. Тебе еще пример привести? - усмехнулась она.
- Ну приведи.
- В одной очень популярной в "продвинутых" кругах газете была замечательная рубрика "Воскресная аналитика", где регулярно в фельетонной форме остроумно разбирались передачи братьев наших меньших - телевизионных аналитиков. А потом один из важных братьев дал той же газете интервью и заявил: "телевидение - это да, а вы - дураки". Почти так, я не вру, чуть-чуть утрирую. И этот знак, перст свыше, руководство газеты превратило в дейґствие - умерла рубрика, ушли авторы, а может, их ушли. - Ирину прямо-таки несло.
- Что ты так на телевидение кидаешься? - Улыбнулся ее брат, заметив, как она разгорячилась.
- Я не кидаюсь. Просто жанр "телеаналитика" вывел на экран китайских болванґчиков. Очень важно рассуждают вслух и при этом не думают. Исключения редки.
- У них свои задачи, и с ними они справляются, - вступился за обиженных и оскорбленґных я. - Посмотришь такую программу - и у тебя уже есть мнение. Удобное мнение, коротенькая мысль. Придешь на работу, и есть о чем поговорить. Лишат тебя такого шоу, ты газеты начнешь читать? От этого пищеварение портится. Газеты читаешь - расстраиваешься. Не дай бог думать начнешь. Слухам верить. А там и до бунта недалеко. Так что, цените телевизор - источник легкого возбуждения и возмущения гражданского чувства, и ваша страна избежит многих затруднений. Обилие информации, все равно какой, - это гарант общественного соґгласия.
- Вы не хотите говорить серьезно, - снова начал обижаться Андрей.
- Серьезно - это скучно? Мы же не изучаем предмет, - попытался оправдать нас я.
- Обдумаем...Мне пора. Паша, проводи: я с тобой поговорить хочу.
Ирина удивленно посмотрела на брата, и он добавил:
- Ира. Я задержу его ненадолго.
- Хорошо. - Она кивнула, все еще недоумевая, зачем я понадобился Андрею.
Мы вышли на улицу. Сквозь неожиданно выпавший, видимо, из-за вечернего поґхолодания туман мерцали окна, фонари, вывески. Проблескивала улица. В такую погоду всегда очень тихо.
- Поговорим по душам, - начал Андрей.
- Смотря на какую тему.
- Ты всегда усложняешь? - спросил он.
- Нет. Просто не люблю открывать душу перед малознакомыми людьми, - спокойґно ответил я.
- Я имел в виду тебя и твои отношения с Ириной, - ограничил он тему разговора.
- Против этого я не могу возражать: она - твоя сестра. Спрашивай.
- У тебя это серьезно?
- Если я правильно понял "это". То да, серьезно.
- Ты не мог бы без подколов.
- А ты без раздражения.
- Если бы не она, я бы тебе давно врезал! - Андрей и вправду рассердился.
- Может быть. Хотя вряд ли. Я не подзадориваю...но твой животик...твоя подґготовка...я сомневаюсь. Я сильнее тебя, - спокойно отреагировал я. - Спрашивай конкретнее.
- Допрыгаешься когда-нибудь, - зло пробормотал он.
- Проехали. У тебя есть еще вопросы? Я пока...готов отвечать.
- Зачем тебе вся эта информация?
- Этот вопрос не относится к теме наших с Ириной отношений.
- Ты...-Андрей непроизвольно дернул плечом и корпусом, я отскочил шага на три. - Не дрейфь, - усмехнулся он.
- Нехорошо бить гостя, и к тому же брата своей девушки. Если ты плохо владеґешь собой, когда говоришь по душам, то не следует заводить такие разговоры. Нет вопросов? Тогда я пошел.
- Я тебе вот что скажу: если ты ее обидишь, или с ней что-нибудь случится из-за тебя, я тебя...
- Сотрешь в порошок. Без твоих слов я об этом не догадывался. Во-первых, для этого тебе придется, возможно, пожертвовать карьерой; во-вторых, я отношусь к ней не хуже, чем ты. - Последние две фразы я выпалил быстро, чтобы не разозлить его окончательно, но по носу щелкнуть.
- Почему же я ее в слезах видел?
- Давно? - уточнил я.
- Давно. И еще после того, как ты в управление приходил.
- Давно было давно. Она тебе ничего не сказала, как я понял, и я не могу, не хочу, но смею успокоить: той причины для слез нет. После моего визита к вам?.. Ты бы спросил у нее, она точнее ответит, почему она плакала.
- Скажи ты, пожалуйста. - Андрей решил, что вежливостью добьется большего.
- Беспокоилась и беспокоится за меня.
- Значит, моя информация касается ваших отношений! - Ему показалось, что он загнал меня в ловушку.
- Ты не логичен. Она беспокоится не о моих делах, а переживает лично за меня. Этого я ей запретить не могу. Прямого касательства к моим делам здесь нет.
- Учти, если ты чего, я тебя посажу, - снова принялся грозить Андрей.
- Если я чего, как ты говоришь, ты меня задержишь, а сажать будет прокурор и суд.
- Я предупредил.
- Тебе это по должности положено
- Прощай.
- До свидания.
Мы расстались на углу Мойки и Вознесенского.
-
-
-
- О чем говорили? - Спросила Ирина с волнением в голосе.
- Ни о чем. Твой брат объяснил мне, какую ответственность я беру на себя, подґдерживая близкие отношения с тобой.
- Он тебе грубил?
- Что ты! Мы мило побеседовали. Он рассказал мне, как привязан к тебе. Поґпросил, очень вежливо, заботиться о тебе. И сказал, что рад ближе познакомиться со мной, - не моргнув глазом, приврал я.
- Правда?! Я так рада. Я бы хотела, чтобы ты с ним подружился. Я так боялась, что он тебе не понравится, - призналась она.
- Он мне сначала и не нравился. Бурбон и бука. А когда оживился, ничего себе человечек показался.
- Так ты говоришь, он рад был познакомиться?
- Да.
- Замечательно! Честно признаться, я думала, он будет грубить и хамить тебе.
- Ну что ты! Он вел себя очень мило. Хватит об этом. - Мне надоело приґтворяться.
- Как хватит? Для меня это все важно и интересно. Я люблю тебя, а он мне очень дорого. Он сразу после тебя.
- Не дорого ты ценишь кровные узы, - я попытался увести разговор в сторону.
- Ха-ха. Очень смешно. Рот до ушей. Доволен. Во-первых, мы - сводные; во-вторых...- Ирина задумалась.
- Во-вторых, не дорого.
- Не издевайся, балбесина. Дай подумать.
- Даю. Считаю до ста и иду в ванную комнату, - весело проговорил я. Мне удалось сбить ее с неприятной для меня темы.
- Кровные узы - это поддержка семьи и семьей, привычка, привязанность, неґкоторое взаимопонимание, какая-то, может, интуитивная связь. Поддержку отбросим. Приґвычка - к тебе я привыкла; привязанность - тебя я люблю; взаимопонимание - тебя я понимаю лучше, чем их, а ты меня...до конца не понимаешь, но все же много полнее, чем кто-либо. Связь? Мать я чувствую лучше... Ой! Извини.
- Проехали. Я приму ванну?
- Конечно, конечно. - Ей стало не по себе из-за случайной оговорки. И я решил ее успокоить: - А ты со мной? Так только, спинку потереть?
- Х-х, - притворно выдохнула Ирини. - ну что с тобой делать?!
Прошла неделя, и обнаружилось, что нашу газету читают многие, несмотря на неґбольшой тираж. Я и Гена несколько раз замечали ее даже в университете. Мы поспешили издать еще два номера.
За неделю до отъезда в Крым выяснилось, что Гене придется задержаться недели на три, чтобы отправить сестру во Францию и заодно - он сам вызвался - ликвидировать все следы "Пиявки". Продолжительное существование нашей газеты не входило в планы, так как могло вывести заинтересованных лиц на нас, хотя мы и принимали все меры предосторожности.
Изящный Автор, которую мой друг, которую мой друг, несмотря на их теплые взаимоґотношения, уговаривал поехать с нами в Кокос, долго отказывалась, ссылаясь на отґсутствие денег и "не желая быть на содержании и лишаться независимости". Но потом все же соблазниґлась.
Я шел на Почтамтскую в хорошем настроении: компания для летнего отдыха поґдобралась неплохая и соответствовала каноническому требованию - не меньше трех.
- Привет, - кисло поздоровалась Ирина, открывая дверь.
- Что случилось? Извини, здравствуй! Что случилось? - Выражение ее лица обеспокоило меня.
- Я не могу поехать с вами, - еще кислее ответила она.
- Почему? Кто? Что лишает тебя общечеловеческого права на отдых? Плюнь на них, на дела. Поехали.
- Паша, я серьезно не могу. Паренты не отпускают...на это я могла бы наґплевать, но...
- Что еще? Не выдержал я.
- Не горячись. Ты же знаешь, у меня куча родственников. Ну и бабушка сломала ногу - надо кому-то сидеть.
- Все лето?!
Мы вошли в комнату и сели на диван.
- Я не знаю. Но они - все вместе - договорились дежурить по очереди. У всех - дачи, работа, халтуры. Я просила дать мне отдежурить сразу недели две-три. Их это не устроиґло. - Она помолчала и спросила: - Ты точно с Андреем не ругался?
- Почему ты об этом спрашиваешь?
- Невежливо отвечать вопросом на вопрос в обычном разговоре. Ты сам меня этому учил?
- Я с ним не ругался. Более того. он мне даже начал нравиться. Почему ты вдруг об этом спросила?
- Мне кажется, что это все он устроил. Не бабушкину ногу. - Ирина грустно улыбнулась.
- Может быть, тебе удастся вырваться. Будет хотя бы неделя, хоть пять дней - прилетай на самолете.
- А объяснения! К кому? С кем? На какие шиши?
- Скажешь, курсовые делала, подработала. Ты же столько раз здесь оставаґлась! Вот и объяснишь: трудилась, устала, едешь отдохнуть к подруге...
- Какой подруге? - перебила она. - Паренты проверят.
- Ты - как ребенок. Скажи к другу. Думаешь, они не догадываются?
- Не догадывались. Они помешаны на благопристойности. И если я права, и Андрей им что-то про нас с тобой наплел, они будут всячески мешать.
- Но тогда они будут мешать и после Крыма.
- После Крыма не будут, а если попробуют, им придется выбирать. - решительно и веско сказала Ирина.
- Хорошо, я готов смириться с твоим отсутствием, но все же попробуй выґрваться, - попросил я. Эта поездка вполне могла оказаться для меня последней.
- Попытаюсь. Когда вы с Геной едете? Билеты взяли?
- Генка еще останется на три недели. Мы летим вдвоем. Я и изящный Автор, - сообщил я.
- Вот и хорошо. Она там за тобой присмотрит.
- Зачем за мной присматривать? - Меня удивила такая постановка вопроса.
- За тем.
- Невежливо уходить от ответа. Об этом я тебе уже говорил.
- Ну и что! Хочу быть грубой, хочу ругаться! - Подружка перестала киснуть.
- А сели я с ней роман закручу? - усмехнулся я.
- Четыре года не крутил, а теперь закрутишь.
- Темпора мутантур. Это не препятствие. Вдруг я в ней, а она во мне откроем неґизвестные дотоле достоинства.
- Я буду за вас рада. И пойду к ней свидетельницей. Если она пригласит.
- Я серьезно.
- А я нет. Если ты с ней закрутишь легкий романчик, она тебя убьет, а если тяжеґлый романище со страстями - я.
- Жизнерадостные перспективы. С ней я не могу по указанным тобой приґчинам...и она же присматривать будет. Беда! Еще и ты ее попросишь...Труба дело, - печальґно улыбаясь, пошутил я.
- Конечно, попрошу. Она и без этой просьбы всех девиц оценивать будет. Не заґвидую тем, кто ей на язык попадается! - Ирина хохотнула. - Впрочем, тебе ее комментарии до фонаря. Ты у нас известный...как бы помягче выразиться...бабник, нет. Юбочник. С этим ниґчего не поделаешь! Я смиряюсь.
- Почему это я юбочник или бабник. Ты меня за руку не ловила...
- Сказал бы точнее, за что я тебя не ловила, - засмеялась она. - И потом, мы равны. Ты же не будешь контролировать мое поведение. Я здесь повеселюсь.
- Это правильно. Хотя иногда царапнет такой свободой, но отнимать ее нельзя, - согласился я.
- Значит, все-таки царапнет? Будем знать.
- Хомо сум, и отеллу чуждым себе не полагаю.
- Ревнив, коварен и юбочник - суперсочетание, - подчеркивая каждое слово, с улыбкой проговорила она.
- Ревнив в отношении целого. Приключение - это одно, а отношения - совсем другое.
- Я с вами переспала, но это - еще не повод для знакомства, - вставила подружка, блеснув знанием мемуаров Казановы.
- Вот-вот, именно. Коварен? В чем? Что во мне коварного?
- Твой незаметный охмуреж. Ты делаешь вид, что ничего не делаешь, сам же неґбольшими шажками подбираешься к жертве. А в финале изображаешь невинного младенца. Мол, не я начал.
- Если я и веду себя так, то только рефлекторно. Честно. - начал оправдываться я, автоматически прижав руку к груди.
- И после этого ты не хочешь признавать себя юбочником и бабником.
- Я - эстет, ценитель женской красоты, - захохотал я. - Стремлюсь познать ее во всех формах. Чем я хуже Лопе де Веги!
- Балбесина - ты, и сатир. Красота тебе нужна?! Нет, ты ее сам додумываешь. Тебя только откровенное уродство отталкивает, - съязвила Ирина.
- Помнится, третьего дня меня кто-то отталкивал, отпихивал. Не была ли эта кто-то воплощением отталкивающего уродства?
- Сейчас дам и дам больно, - тихо почти шипя, проговорила подружка и неґожиданно стукнула меня кулачком по спине.
- Сдаюсь! Юпитер, ты сердишься...- В этот момент мне удалось поймать ее за руки. - Лицо Юноны в гневе страшно некрасиво.
- Ах, ты опять меня уродиной обозвал, - она притворно нахмурилась. - Заплачу.
- Вот посмеюсь. Мне будет весело, потому что тебе станет грустно.
- Тоже мне, герой выискался!...И все-таки, Паша, ты смотри там, особенно не гуляй, - уже спокойно попросила подружка.
- С кем? Ты же меня знаешь. Твоим конкурентом могла бы стать изящный Автор. Но я ей безразличен.
- Откуда ты знаешь? Она - такая же или почти такая же, как ты. Железоґбетонная, непробиваемая. По крайней мере, на людях.
- Я же к ней подъезжал до знакомства с тобой. Ну и ничего не...
- Твое искусство строить куры - это одно, а твое самолюбие - это что-то иное. Она, наверное, сделала вид, что не заметила, а ты сразу же плюнул. Не любишь ты такого.
- Ты хочешь сказать, что я не способен на длительную осаду? - Мне стало интересґно.
- Способен. Утешься, способен. Но для этого тебе необходимо решиться на нее и поставить задачу добиться чего-то или кого-то. А так ты перья распустил - тебя не заметили, ну и не надо, не больно-то и хотелось. Вот если заметят, или ты цель определишь, тогда да: тогда ты мылом каменную стену проковыряешь, и, - Ирина довольно ухмыльнулась, - солитёром в душу влезешь.
- Дураком был, балбесиной был, бабником и юбочником был, но вот глистом! И так просто, и от кого! О, дамочки, вам имя...
- Не балбесничай. Кстати, ты в своей черной униформе - джинсах и свитере - на змею похож. Я в детстве в каком-то спектакле такой костюм видела, - пояснила подружка.
- Обидели! Уйду от вас!
- Как же быть с исполнением желаний? Кто тут пел? Кто мне обещал? Ты...ты мне всю жизнь погубил, - она вновь воспользовалась репликой из "Белого солнца пустыни".
- Слушаю и повинуюсь.
- Короче. Ты отправишься к Люсе и предупредишь ее и Гену, что каждый день будешь здесь. Далее, ты будешь меня кормить, поить, помогать мне к экзаменам готовиться; и наконец, - Ирина хищно облизнулась, - будешь ублажать меня без всяких отговорок и ссылок на слабость и усталость.
- Ты хочешь, чтоб я ехал выжатый, как лимон?
- Правильно. Пусть другие цедрой обходятся. Приступим прямо сейчас. - Ее решиґмость не оставляла никаких надежд на "спасение".
- И после этого я - нимфоман, сатир, маньяк? - Слабо сопротивлялся я, улыбаясь.
- Не зли, а то, как с Орфеем, будет. Куски в унитаз спущу! - Сурово хмурясь, предупредила она.
- Только угроза вынуждает меня согласиться, - проныл я.
Через неделю, "потрепанный, но не побежденный", в сопровождении Гены и Ирины я прибыл в Пулково. Изящный Автор, по обыкновению, приехавшая заблаговременно, нервно и зло, как тигр по клетке, расхаживала перед стойкой, хотя до окончания регистрации оставалось еще сорок минут. Сначала, увидев нас, она обрадовалась, но потом, опомнившись, высказала с самым суровым видом все, что думает о таких непредусмотрительных людях, как мы. Смягчиґлась сокурсница, только услышав робкую просьбу Ирины присмотреть за мной.
- Ха! Это мы с превеликим удовольствием, - произнесла Автор, посмотрев на меня с высоты своего роста.
- Чтоб он там по девкам не бегал, заразу не цеплял, - добавила моя подружка, смеясь.
- Он рядом со мной спать будет. Я его за ногу привяжу.
- Я все понимаю, но на таких условиях отдыхать отказываюсь. Иду сдавать билет, - возмутился я.
- Ты уж не привязывай. Так поколачивай слегка, - продолжила свой инструктаж Ирина.
- Нельзя его бить, - строго и внушительно возразил Гена. - В нем жизни на две пачки сигарет. Ударишь, и дух вон.
Они поизмывались надо мной еще минут двадцать. Я не сопротивлялся. Наконец, изящный Автор начала маяться и поглядывать на часы.
- Ну ладно, до свидания, Автор, до свидания, Паша, - попрощалась Ирина и, чмокнув меня в щеку, пошла, не оборачиваясь, к выходу.
- Я телеграфну. Пока, Автор. Не съешь его до моего приезда, - попрощался Гена.
- Только ноги понадкусываю! До свидания, Гена.
- До свидания, Гена. Ирине помоги, - попросил я, и он побежал догонять мою подружку.
Мы прошли регистрацию, долго сидели в старых, как в кинотеатрах, креслах.
- Они нам даже ручкой не помашут? - поинтересовалась сокурсница.
- Помашут, - уверенно ответил я. - Просто я не люблю долго прощаться, а она это знает.
- Ты ее любишь?
- Вот это да! Автор, ты не похожа на себя.
- Много ты меня знаешь.
- И она так говорила.
- Ну так как? Любишь? Мне надо узнавать жизнь...
- И описывать, - перебил ее я. - Как там у кого-то: "отнимать аромат у цветка".
- В твоем случае, амбре у навоза, - уточнила сокурсница.
- Фу! Так и обидеть можно.
- Тебя?! Ты всегда останешься в белом-белом. Так ты ее любишь?
- Зануда - это...
- Вот и ответь, - не дала она мне договорить.
- Не знаю. Может, это так называется.
- Ты серьезно?
- Это допрос с пристрастием?
- Третью степень я пока не применяю. Ты серьезно?
- Серьезно. Вам-то, ваше изящество, что с того?
- Не твое дело.
- Значит, я отвечаю, а ты манкируешь. Все, до Симфы слова не скажу, - поґобещал я.
- Не больно и хотелось!
- До Симферополя мы летели в полном молчании. Спали.
Из самолета мы вышли в самую жару.
"Извозчики" ловили клиентов уже на летном поле, предлагали воспользоваться услугами милиции, чтобы миновать пограничный и таможенґный контроль. Отдых, раскованность и непринужденность начинались в аэропорту.
- Будешь разговаривать? Или молчать? - Сурово буркнула "изящный Автор", коґгда мы встали в очередь к пограничникам.
- Буду разговаривать, мой длинноногий аргус, - пробурчал я ей в ответ.
- Как поедем?
- На тебе! Шучу-шучу! - Увернулся я от тычка. - На машине. Твои ноги нам пригодятся для эстетических упражнений на голом пляже.
- А мы сегодня искупаемся? - "Автор" все еще сомневалась в том. что отґдых начался.
- Естественно. Искупаемся. Попроменадим. Впереди нас ждет счастье. - Крым и Коктебель я всегда воспринимал как самое счастливое место.
- Что тебе там так нравится?
- Ты хотела спросить, почему я не езжу отдыхать за бугор?
- И это то же.
- Видишь ли, - начал я, когда мы прошли пограничный контроль, - вот они, - я показал на пограничников и таможенников, - последняя условность, которую мы видим. Дальше будет своя хозяйка, которая есть так, будто ее нет, любимые места, необязательность общения, равнодушие к одежде, спокойные люди без претензий. По крайней мере, так было еще в проґшлом году.
- А в Ялте не так? - перебила "Автор". - А в Сочи?
- Там выставка одежд и кошельков. К тому же, в Планерском есть и степь, и море, и лес. А люди значительно проще и потому лучше...если не считать небольшой группы и общей массы временно приехавших.
- О ком ты?
- О тех, кто едет туда, потому что не может в другое место. Это массы или временґно приехавшие. Им, как правило, там не очень...
- А небольшая группа?
- Я расскажу все, даже если ты не будешь перебивать.
- Извини, жарко. Может, пива возьмем?
- Не уморит? В жару?
- Не-а. Мы много возьмем.
- Хорошо, пойдем за машиной, и уже на ней за пивом, - предложил я.
- Согласна.
- Не думал, что Церера для тебя столь же значима, как и Бахус.
- Ты не только в универе цитуешь, но и на отдыхе.
- Ноблес оближ. Бандитское происхождение обязывает.
- Слушай, а у тебя правда отец такой крутой был? - вдруг спросила "Автор".
- Да. По деньгам не видно? Я продолжаю рассказ про тусовку.
- Изволь.
- Часть, небольшая группа - это "очень, ну очень важные" деятели культуры с большеглазыми, волоокими и низкобедрыми, по Набокову, томными женами и прочими членаґми семьи. В отдельности мужчины переносимы, иногда милы. Немного похожи на ОРЗ: тянет чихнуть, но вполне...Когда они одни, то ведут себя просто. Возможно, и жены вели бы себя проще...
- Ха! - Снова перебила "изящный Автор". - Ты заблуждаешься. Точнее. Пытаешьґся их выгородить. Ты же знаешь Ольгу с нашего курса?
- Конечно, - скривился я.
- Видишь, тебя от одного упоминания крючит. Она всюду томная. Я иногда думаю, что она и туалетную бумагу отрывает с тяжким вздохом и слезиґнкой в глазах: о погибших лесорубах и деревьях вспоминает.
- Наверное, ты права. Сама увидишь. На пляже. Есть еще там и "пацаны", "приґпацаненная молодежь". Они не лезут. У них своя свадьба, у отдыхающих своя. "Мясо" есть, как везде на курортах. Все эти типы посередине, а жизнь по краям.
- Это я и без тебя знаю. В яблоке огрызок в середине, - заметила она.
- И семечки, без которых жизнь невозможна, - добавил я.
- "Козье племя" комрада Лимонова, кое его выкормило, выпоило, и к которому он успешно вернулся.
- Не бей дяденьку. Позволь ему на старости лет покуролесить. Посмотрим, что с тобой будет, когда ты в идейный маразм впадешь.
- Я не впаду. У меня прививка пожизненная. Мне что красные, что зеленые, золотоґпогонные... Из-за слов друг друга гнездили, гнездят и будут гнездить!
- Ну-ка, продолжи. Не нукай, не запряг. Пива хочу, - "Автор" была восґхитительно груба.
- Пожалуйста, продолжи, - попросил я.
- Так и быть. Темнота! Ликвидну твое невежество. Хапнешь у меня культурки. Лозунг какой был? Грабь награбленное. Ну и ограбили. Сейчас какой? Тот же. Ну и грабят. Тогда грабили "других", и сейчас - "других". Тех называли "буржуями", "дворянами", нынешних - "партократами", "бюрократами". И тогда, и теперь после грабежа упадок был. А жизнь начнется, когда все поделят и охранять "свое" начнут.
- А дальше?
- Дальше? Если делиться не будут, опять все то же самое. Пролетарий и буржуа - самые революционные классы в истории и самые реакционные...Мы машину ловить будем? Пива хочу! Надоели мне и те, и другие! - Раскапризничалась изящный Автор.
- Уже бегу. Хотя не надо. Вон идет колесовладелец.
Мы сговорились с "извозчиком", купили полную сумку пива и поехали через Судак - по красивой дороге.
Попивая пиво, Автор со всей утонченностью, не обращая внимания на смешки и ухмылґки нашего возницы, предложила пари: кто раньше попросится в кустики. Никто не выґиграл.
Поздно вечером, уже в темноте, мы въехали в Планерское. В моем любимом месте у поґстоянной хозяйки нашлась подходящая комната. Побросав вещи, отправились к морю и искупались.
Можно было с уверенностью констатировать: лето для меня началось.
Неделю мы сгорали на пляже, объедались осетриной и шашлыками, пили сухое и портґвейн, и отсыпались. Изящного Автора утомил прошедший год, я никак не мог избавиться от напряжения последних месяцев. Мне надо было остыть, на время забыть обо всем, чтобы месть стала холодной.
На седьмой день пришла телеграмма от Гены с одним единственным словом "Бди" и восклицательным знаком. Это означало, что кто-то выведывает о "Пиявке" и, возможно, уже знает о нас. "Автор" долго допытывалась, не ограничит ли это мою свободу и не помешает ли нашим развлечениям.
- Бдеть - это вовсе не означает "пугаться", "шарахаться" или "издавать неприґличные звуки". Вспомни картину "Три богатыря", - посоветовал я.
- А-а? Это как пионерский салют?
- Точно. Только левой рукой, - уточнил я и спросил: - Ты отоспалась?
- Почти.
- Не пора ли подумать о "связях", тусняке и обществе милых дам, вариант, молодых людей?
- Ты хочешь отправить меня в свободное плавание, то есть нагло бросить одну, чтобы я, как шлюха, бродила по паперти, завлекая "мужуков"! - Голос ее звучал обвиняюще.- Кстати, чем я не замена милым дамам? Может, и сгожусь? - кокетливо замурлыкала она и наґчла строить глазки.
- Легкой интрижки у нас не получится. А на счет тусняка жужжала ты. Что же до свободного плавания, так я просто подумал, не стесняю ли тебя?
- Оправдывается трусливый. Ты боишься - в любви будешь никакой. И поґпробуй только меня стесни - ночевать не пущу.
- Вопрос снят с повестки дня? - изображая робость, спросил я.
- Паша, ты глухой? Или занырялся? Вода в ушах? Меня устраивает твое общеґство. Ты выгодно оттеняешь мои достоинства своим уродством... Да, ты не учишь, хотя обещал, играть в преф.
- Хорошо, что напомнила. Надо завтра карты взять.
На следующее утро я поднялся рано. "Автор", выставив из-под простыни хорошенькую попку, - ночью было душно - пробормотала: "Не фиг будить в такую рань, если всю ночь проґтаскал по шалманам". Поле реплики она повернулась на другой бок и заснула. Восхитившись богатством словарного запаса, я отправился купаться. Дорога на пляж по традиции шла через магазин.
На пляже я в очередной раз проклял свою забывчивость и, изображая "человека умелоґго" или обезьяну, долго открывал бутылку сухого подручными средствами - камнями, заґжигалкой, пока не догадался воспользоваться ключом. Ритуально хлебнув пару глотков, я отправилґся в море - лучший алказельцер, посланный человечеству, провидением.
Часа через полтора, возвращаясь к берегу второй раз, я увидел длинное и изящное тело Автора, лежащее рядом с моими вещами. Народу у Юнги прибавилось; лежали, сидели пары, тройки, компании. Вокруг моей спутницы расположились "кавалеры", если так можно назвать голых мужчин на "голом" пляже.
Я вышел из воды, пошатываясь от приятной усталости, подошел к своим вещам и достал из пакета бутылку сухого.
- Паша, как ты можешь после заплыва?! После такой ночи!
- Это ты ночью вела себя невоздержанно, я только скромно шествовал за тобой. Что до заплыва. То вспомни английских джентльменов-спортсменов. Сигара, стакан портвейна - и вперед, заниматься спортом, - пустился я в объяснения.
- Убедил. Дай глотнуть.
- Ты же не хотела.
- Ну дай, - заканючила она и, вырвав бутылку, присосалась к ней.
- Алкоголичка. Я посплю. - Я улегся на длинную балахонистую майку, употребляеґмую в качестве тканого изделия за всё - как полотенце, если его забыл, как подґстилка, если ее не взял, как рубашка, Автором во время ночного похода в "ЭМЖО".
- Спи, лентяй. Я поплаваю.
Я всегда смотрел, как сокурсница идет к морю и входит в воду. Длинные ноги, красивые бедра, руки делали ее действительно изящной и очень привлекательной.
Мы успели еще два раза поплавать, сходили поесть, купили вторую бутылку сухого, когда у нас появился сосед. Подкачанный, аккуратно подстриженный молодой человек молчал недолго. Заметив, что мы играем в "гусарика", он спросил:
- Может, я за болвана посижу?
- Может, и посидите, - грубо бросила Автор. Своими манерами она не поступаґлась, даже желая познакомиться.
- Паша, а эта фурия - изящный Автор, - представил я нас.
- Денис. Спасибо, а то я один. Первый день, еще никого из своих постоянных не видел. А вы откуда? Я из Питера. А почему вы "Автор"? Это кличка? - затараторил он, словно молчал перед этим неделю.
- Пожалуйста. Мы не одни. Восьмой день. Никого не знаем. Я не знаю, а он не ищет. Мы из Питера. Автор, потому что автор. Это не кличка. Все, что хотел узнать? - Скороговоркой выпалила моя сокурсница.
- Не злитесь. Я не специально.
- Я злюсь?! Ха, парниша не в своем уме!
Мы молча сыграли три сдачи, причем сокурсница по неопытности два раза перезаґложилась, после чего наш новый знакомый отправился охладиться.
- Ты же сама хотела с кем-нибудь познакомиться, - тихо напомнил я.
- Я и знакомлюсь, - раздраженно прошипела она.
- Да-а! Ты бы еще обложила его по матушке, а потом удивлялась бы, что он убежал.
- Пока не убежал. Раз вытерпел, значит познакомимся.
Я редко встречал людей, так совершенно, как Автор, изображающих уверенность в себе, даже некоторое презрение к другим и при этом внутренне сомневающихся в своих достоинґствах.
- Чего заснул? Сдавай, - проворчала спутница.
- Сейчас, выйдет, и сдам. Как никак, мы его приняли в игру.
- Хорошо. Буду вежливой. Но я не фурия.
- Замечательно. Ты - гений мира и приличия.
- И еще красоты, - задрав нос, добавила она.
- С такими титьками? - Я хихикнул. Грудь у нее была маленькая.
- А тебе вымя надо...Рубенсовских баб?
- Больше дамочек красивых и разных.
- Странно...Меня просили, прямо-таки пугали твоей монструозностью. И ты на эту тему говоришь, а я с тобой в комнате и "до сих пор нетронутая...а ночью диспуты ведем", - подколола меня Автор. - Ты, наверное, только поболтать.
- Наверное, - препираться мне не хотелось: я размяк на солнце.
- Ну-у, так не интересно! Я хочу, чтобы ты спорил, - заныла она.
- Вон, сосед идет. Играть будем.
Мы сидели и играли. Сокурсница испытывала терпение нового знакомого, тот же вел себя предельно вежливо, отшучивался, учил ее играть и старался всячески понравиться ей. Я молчал.
Только по дороге с пляжа домой я решил, что встреча с "питерцем" не случайна, а его почти нечеловеческое терпение объясняется не желанием познакомиться с интересной девушґкой, а иными причинами. Изящному Автору о своих сомнениях я решил не говорить, чтобы не входить в объяснения и не беспокоить раньше времени.
Отдохнув и помывшись, я - из шланга, она - в душе, мы отправились в ежевечерний поход по злачным местам. Изменения в стране не обошли стороной и Крым: отдыхающих стало меньше, а заработать хотели все, поэтому на паперти предлагали в этом году многое и дешево. Автор в коротком платье и на высоких каблуках важно вышагивала; я в пляжных шортах и той же майке-подстилке шел рядом. Моя спутница примерно через каждые двадцать шагов поощрительґно поглядывала на меня сверху.
Не успели мы еще нагулять аппетит и выбрать, куда "упадем" сегодня и где будем "заґвисать" до утра, как нас окликнули. В свете фонарей не разглядев звавшего, мы готовы были прошествовать дальше, но тот же голос попросил нас подождать секундочку, и через несколько мгновений к нам подошел пляжный знакомый.
- О! - пропела Автор. - Да тебя не узнать!
Действительно, если бы я увидел Дениса, я вряд ли бы узнал его в летнем легком костюме, очках в дорогой оправе. Он смахивал на дипломата на отдыхе, но все впечатление портиґла тяжелая золотая цепь.
- Я же приглашал вас. Вы забыли, - он укоризненно покачал головой.
- Нет. Мы просто поздно выходим, - оправдался я.
- Ха! Чувак! - Автор поддерживала свой имидж. - Мы гуляем, где хотим, с кем хотим.
- Если вы уже нагулялись, может быть, присядете к нам за столик. Я угощу вас замечательным коньяком.
- К вам?! Ты со своим самоваром?
- Автор. Ты же эсфетка. У меня скоро уши вянуть начнут.
- Хорошо, Паша. Я буду вежлива, - пообещала она. - Так вы с девушкой?
- Нет. И не надо на вы. Давайте на ты. Там мой друг с девушкой, с дальней родственґницей, - быстро добавил он, заметив, как при слове "девушка" моя спутница наморщиґла нос. Нравилось ей быть единственной.
- Ладно. Паша, ты не против?
- Мы пройдемся, Денис. Вернемся минут через десять.
- Слышал, что сказал мой кавалер?! - Изящный Автор свыока посмотрела на Дениса.
- Никогда не представлял тебя такой! - Выразил я свое восхищение, когда мы отошли.
- Какой? Такой красивой и умной! - засмеялась она.
- Такой резкой, грубой и, пожалуй, эффектной.
- Ты находишь? Ха! То ли еще будет! Как тебе этот тип?
- Этот? Никак. Я не делаю поспешных выводов.
- Молодец. А цепь! О чем он думает! - удивлялась сокурсница.
- Это способ показать, что у тебя есть деньги. Возможно, в его кругу без этого не обойтись. Кстати, ответь: я тебя не смущаю своим затрапезным видом?
- Будешь смущать, я скажу. Ты сам-то как собираешься в этой майке обольщать девушек? Современные все больше на одежку клюют.
- Я буду их днем на плавки ловить. - Плавки у меня на самом деле были очень хорошие, но таких еще не рекламировали, и поэтому они бы вряд ли помогли.
- На бесплавье, - хмыкнула спутница. - Хочешь, помогу? Пущу слух, что ты милґлионер...
- Меня должны любить за сокровища души, а не за деньги, - нежно и почти возґвышенно пропел я.
- Не счесть алмазов там-тарам-то. До твоей души отбойным молотком не достучишґься.
- Но они-то этого не знают. Пошли к Денису. Есть хочу.
- Пошли, халявщик.
- И не стыжусь этого, - важно, с чувством собственного достоинства признал я.
Она улыбнулась и, медленно наклонив голову, чмокнула меня в макушку.
- Не стыдись, зайчик.
Когда мы подходили, Денис встал, чтобы мы могли заметить его. Ему явно хотелось заґлучить нас за свой столик.
- Изящный Автор, Павел, - представил он нас. - Мой друг, Аркадий, Татьяна, - указал он на сидящих.
- Мы польщены, - язвительно пропела сокурсница и улыбнулась так, что сидящие простили ей "яд".
- Очень рад, - я наклонил голову. - Прошу извинить за непристойный в вашем хорошо одетом обществе вид.
Аркадий, как и Денис, сидел в легком летнем костюме, а мадам, явно перестаравшаяся с косметикой, в вечернем платье.
- Рады встретить земляков, - раздвинул губы Аркадий.
- Да. Здесь обычно так много москвичей, - выпалила Татьяна и порозовела. Видиґмо, "обычно", прибавленное без задней мысли, чем-то смутило ее.
- Коньяку, - предложил Денис.
- Стоматологического? Нет уж, - отказалась Автор.
- Зачем же, у нас хороший, - возразил он и с гордостью показал бутылку дешевого французского коньяка с буквами "V.S.". неискушенная в таких деталях Сокурсница взглянула на меня, я едва заметно покачал головой.
- Нет, не надо. Мы чего-нибудь попроще. Сухенького. Вся ночь впереди, - поґяснила моя спутница свой отказ.
- Боитесь нас разорить? - гордо засмеялся Аркадий.
- Мы - бедные и скромные студенты, - вежливо улыбнулся я. - Снимаем дешево. Едим недорого. Пьем вкусно.
- Это точно, - поняла мою игру изящный Автор.
- Вот мы и подкормим земляков, - щедро предложил Денис.
- Да нам на хлебец хватает, - сделала вид, что обиделась моя спутница.
- Извините, мой друг не точно выразился.
- Ну если так, - покачал я головой.
- Я закажу, - сказал Аркадий и пошел к мангалу.
- Я за сухим, - сообщил я, вставая.
- Да он притащит, сиди, - остановил меня Денис.
- Не, у нас свои места. Там дешевле.
- Окей, я развлеку твою...-Он замялся.
- Чувак! Ты даешь! Твою беби! - Автор была неподражаема. Татьяна в изумлеґнии уставилась на нее. - Что рост смущает? - продолжала моя спутница громко, так что оборачивались из-за соседних столиков. - А меня нет. В мужике важен не рост и не размер пиджака, а кое-чего другого. Шею наедят, - она победительно посмотрела по сторонам, - а ночью тык-мык. Заплатите налоги и спите спокойно.
За одним из столиков зааплодировали. Я едва удержался от хохота. Денис и Татьяна чувствовали себя неловко. Нашим новым знакомым не повезло, они терпели, хотя явно относиґлись к людям не умеющим хорошо смеяться.
Вернулся я минут через десять. Денис и Татьяна пришли в себя: в мое отсутствие Автор, видимо, не хотела растрачивать свое эпатажное красноречие. На столе стояли средние порции шашлыка, говорившие, если не о скупости, то о недостатке хлебосольства. По взгляду моей "беби" я понял, что она набирает "информацию для опусов" и только поэтому подґдерживает разговор. Я открыл бутылку, разлил по пластиковым стаканчикам.
- За знакомство, - поднял свой коньяк Денис.
- Прозит, - произнесла Автор.
- На здрав, - проговорил я.
Остальные кивнули.
- Чем занимаешься в Питере? - спросил Аркадий. Ему не хватало хорошего восґпитания. Так в лоб допрашивать мог только уже знакомый человек.
- Грызу гранит науки.
- Я то же...Грыз на юридическом, - сообщил он. Его дальняя родственница молчала. Моя беби о чем-то болтала с Денисом.
- Два года назад кончил. Теперь адвокат, - со значением произнес Аркадий поґследнее слово.
- Надо же! Замечательно! И какие перспективы?
- Как какие? Бабки зарабатываю. - Он, очевидно, не знал старого анекдота.
- Это хорошо. Сейчас без бабок беда. Мы вот с ней, - я показал на Автора, - курсовые для дураков пишем. - А вы надолго?
- Еще не знаем. Недели на две. У нас дело.
- Понимаю, - с серьезным видом покивал я. Наши новые знакомые нравились мне все меньше и меньше. Было во всех их действиях что-то не то: какая-то натянутость, предґнамеренность.
- А вы давно приехали? - спросила Татьяна.
- Нет, но мы до конца лета.
- Богатые студенты, - улыбнулась она.
- Зачем богатые? Добрые люди кормят, - я посмотрел ей в глаза.
- Тогда конечно...- смутилась она.
- Здесь все так дешево, - вмешался Аркадий.
- Да, - согласился я. - И друг скоро приедет. Нам с "беби" денег одолжит. А вы где подвизаетесь? На какой ниве? - спросил я у Татьяны, желая включить ее в разговор.
- Что?
- На каком поприще?
- Работаешь где, - несколько раздраженно пояснил Аркадий.
- Я... в цветочном деле.
- Торгуете?
- Нет. Я бухгалтэр. - Последнее слово произнесено было так, что смутился даже ее друг-родственник: слишком фальшиво.
- Дебет- кредит, брутто-нетто, - пошутил я, открыто улыбаясь.
- Да-а... квартальный ...кредит и... - оживилась она, но тут увидела исказившееґся лицо Аркадия и проглотила конец фразы.
- Мы, филологи, в этом не в зуб ногой. Цифры, иксы разные. У нас кто учится? Кто в арифметике ни бум-бум, - разыгрывал я дурачка. Причем делал это намеренно неискусно: хотелось посмотреть, как воспримет это мой новый знакомый.
- У вас же матлингвистика есть, - заметил он.
- Матлингвистика у матлингвистов. А мне что матрицы, что факториал, - я безґзаботно смотрел на собеседника, - все одинаково.
То ли Аркадий понял, что я ломаю комедию, чтобы проверить их, то ли в самом деле был туповат, но продолжал вести серьезный разговор.
- Зато у вас языки. А сейчас с ними, хоть куда.
- Да. У нас на русском отделении куча языков, и все из числа необходимых сегоґдня. Старославянский, древнерусский, древнегреческий для знакомства, латинский в том же объеме, один из славянских и английский - венец всего! - Я чуть не смеялся им в лицо.
- Вы полиглоты! - С искренним уважением проговорила Татьяна.
Конечно, я с почтением и прилежанием учил все перечисленные языки, благополучно сдавал экзамены, сожалел о том, что греческий и латинский мы учим совсем недостаточно, но с такой невинной реакцией не ожидал столкнуться. Восторг человека недоучившегося по каким-то обстоятельствам звучал в словах этой девицы. Я присмотрелся к Татьяне и только тогда увидел, что ей едва ли девятнадцать, а "пошарпанность" и старообразность придает косметика, положенная по моде, но без ума.
- К сожалению, нет, - я перестал гаерствовать. - Из шести названных четыре мертвых и со словарем, а на двух другим мы в основном читаем.
- А кем вы будете?
- Лицами без определенных занятий. Или учителями. Или большими боссами, но это только те, кто со связями и при условии отказа от профессии, - ответил я, проглотив поґследний кусок, не самого хорошего на "паперти" шашлыка.
- А у Аркаши и Дени связи есть, - простосердечно и гордо заметила Татьяна.
- Надо же! - восхитился я. Аркадий помрачнел. Девица попала в компанию случайґно. Вероятно, они взяли ее с собой развлекаться на досуге. - И в каких же эшелонах влаґсти? Или в наших бескорыстных органах? - спросил я.
- Да почти нет...Так кенты...- Аркадию стало неудобно за столом. - Друзья, приятели с юрфака. Это она думает, что они шишки. - При этих словах Татьяна дернулась, поґсмотрела под стол, потом - на своего друга. - Они - мелочь пузатая.
- Вас по фене ботать учили?
- Так. Немного.
- Что значит "гнать"? Что ты "гонишь"? Не объяснишь слово? - наивно поґпросил я.
- Неужто вы, филологи, не знаете. Гнать - врать, притворяться незнающим, неґпонимающим. Что ты гонишь - это что ты врешь, - с едва заметным напряжением объяснял Аркадий.
- Спасибо. Автор! Беби.
- Чего тебе, милый? Видишь, я беседую. Впрочем, я отбеседовала. Ты хочешь идти? - Изящный Автор встала. - Милейшие люди! Не правда ли?! - Звуки ее голоса долетаґли, несмотря на грохот музыки, до соседнего кафе. - Мы в постелю, милый? На всю ночь? Завидуйґте, девочки! А лучше - сводите своего к доктору Щеглову! - прогремела она.
В этот раз хлопали почти за всеми столиками.
Мы пошли по направлению к дому, но у входа в парк Литфонда я потянул сокурсницу за руку, и мы свернули в калитку.
- Ты была неподражаема! - понизив голос, романтически прошептал я.
- Чего ты шепчешь? Они все равно не услышат. Мы же отошли. И музыка!
- Ты права.
- Странные мужики. То ли бандиты, то ли...
- Адвокаты. Значит, тебе они то же не показались?
- Они - не нашего круга, не наших интересов. Новые русские? И вел себя Денис странно. Ни заигрываний, ни мужского кокетства. Я ему определенно никак. - Автор поґмолчала и добавила: - Как человек не нравлюсь, и как женщина... На ночь он может и польстилґся, но не более.
- Они, наверное, по мою душу, - предположил я.
- Ой! Как интересно! Расскажи.
- Беби, нельзя быть такой любопытной.
- Они за тобой охотятся? Я тебя буду защищать, - развеселилась она.
- Нет. Если бы охотились, давно бы уже того... И на киллеров они не тянут. Максимум на прибандиченных.
- А ты знаток! Много видел! Что же им тогда надо?
- Не знаю. Может, следят. Может, смотрят, чем дышу? - рассуждал я.
- Ты не боишься, что у тебя "манечка"? Мания грандиозности своей личности и ее жуткого преследования?!
- Смейся...
- Что же мне теперь? Отлуп этому, Денису, давать? - поинтересовалась "Автор".
- Делай, что хочешь, только не забывай, кто они.
- Тебе действительно понравились мои выступления?
- Блеск! И не только мне. Ты можешь быть уверена: завтра на нудике у тебя приґбавится знакомых.
- Правда? Подумаешь! Мы и не так еще можем! - Довольно проговорила она. - Мы домой? Я не хочу.
- Стал бы я тебя на Литфонд тащить! Конечно, погуляем.
- Может, за этими последим? - В ней просыпался частный детектив.
- Ты еще не так хороша, как миссис Марпл, чтобы разгадывать тайны, - хихикґнул я.
- Мелкий! Сначала дорасти до меня, потом будешь подкалывать.
- Ум - функция роста, - согласился я, - особенно у тех, кто думает спинным мозгом.
- Ха-ха-ха! Как смешно, - с сарказмом проговорила Автор. - Мелкие думают мозжечком. Пошли на пирс... Нет, пойдем искупаемся.
- Принято.
Ночью часто было тихо. Если и дул тихий ветер с берега, то волны не гнал. Море напоминало слегка покачивающееся на тарелочке прозрачное заливное. Слабый запах водоґрослей только намекал на запах рыбы.
- Слушай. А оно фосфоресцирует? Спросила "изящный Автор". Осторожно ступая по камням.
- Если подальше отплыть. Когда тихо. Но обычно это бывает позже в августе. Хотя можно и не заплывать далеко, а сходить в заповедник.
- Вода теплая. Давай быстрее, - позвала она.
- А потом будем голяком по пляжу бродить, одежду искать? Дай я по кафешкам сориентируюсь.
- Ты хочешь меня кинуть и подальше заплыть. Не разрешаю. Мне будет скучно и печально.
- Хорошо, мы будем плыть рядышком.
- Тихо как! Будто и "паперти" нет. - Голова "Автора" медленно поднималась и опускалась над водой: ей не хотелось мочить волосы.
- Дальше в море - еще тише.
- Почему ты всегда уплываешь?
- Не люблю купаться. Мне нравится большая вода. Упругая, когда быстро плывешь. Там она другая - чистая, сильная и легкая.
- Ты тащишься от воды, - заметила она.
- Фу! Я не тащусь, я с ума схожу. И что у тебя за словечки!
- Молодежный сленг. Не пристало тебе как филологу быть таким рутинером, - сыронизировала Автор. - Помнишь нашу даму по "стилистике"? Как она тебя ретроградом назвала за то, что ты к речи дикторов придирался?
- С тех пор, как у нас появились "договора и начати", много воды утекло.
- Ты - пессимист?
Я нырнул и дернул ее за ногу.
- Дурак, напугал.
- Любопытной Варваре обе ноги оторвали. Поплыли назад. Я, когда медленно плыву, замерзаю, - пояснил я.
- Ну так разгонись и плавай кругами.
- Ты даже в море хочешь быть в центре.
- Разве это неправильно, - скромно призналась "Автор".
- Ха!
- Паша, это плагиат! "Ха" - моя фича.
- Ты на буквы еще штампик не поставила?
- Издеваешься! Ужо я тебя утоплю! - Забыв о волосах, она неожиданно попытаґлась пихнуть меня в глубину. Я вывернулся.
- Ха! Ты в плавках! Днем - голый, ночью - в плавках.
- Видишь ли. Когда-то мне рассказали одну печальную историю...Все, я замерз, поплыву к берегу.
- А историю?!
- На берегу дорасскажу, - пообещал я и поплыл в сторону двух фонарей, между которыми лежала наша одежда.
"Изящный Автор" вышла из воды минут через пять после меня и одеваться не спешила. Стояла передо мной и томно потягивалась, соблазнительно поводя бедрами.
- Замерзнешь.
- Сейчас высохну и оденусь. Тебе не нравится смотреть на мое тело?
- На твою тушку? Нравится. Из бедра вышел бы восхитительный окорок, а из...
- Завидуешь, мелкий. Из тебя выйдет только чучело для огорода! Ты мне стори обещал, - напомнила она.
- Тебе не кажется, что ты ведешь себя, как моя...
- Твоя беби, зайчик. Тебе не нравится? Или ты ощущаешь некоторую неполноту отношений? - Съехидничала сокурсница.
- С тобой не поспоришь. Слушай рассказик. Эта поистине трагическая, но коротґкая история. Все рассказанное в ней случилось здесь очень давно. Пьяный Леандр отправился искать мистическую Геро в водах этого моря. Через некоторое время от воды он начал трезветь и понял, что на берегу немистических Геро полно, и искать их там сподручней. И тогда, разверґнувшись, он поплыл назад...
- Причем здесь плавки? - перебила она.
- Терпение. Он плыл и грезил о том или о той, что ждет его на берегу. Он плыл без плавок. Накануне был легкий шторм, а может, его обещали на следующий день - история об этом умалчивает. Естественно, обитатели моря, именуемые медузами, устремились, как это у них принято, к берегу или же продолжали пребывать у "положенного предела". И вот, физиоґлогические особенности мужчины в сочетании с грезами и отсутствием плавок сделали тело Леандра менее обтекаемым, что привело к столкновению с коварной обитательницей глубин. После чего Леандр долго плакал и Геро на берегу не искал, хотя они свои красные фонари держаґли непогашенными до утра. Он же, осторожно ступая, в печали отправился домой и на нудике не появился даже на следующий день.
- Так ты боишься медуз?
- Автор, в плавках ничто не мешает быстро плыть. Ты собираешься одеваться?
- Зануда...
Я помог ей застегнуть платье, больше похожее на перчатку с молнией на спине, она взгромоздилась на каблуки и вцепилась в меня: по камням в босоножках ходить неудобно. Мы снова вышли на "паперть", чтобы поесть и попить чего-нибудь вкусненького. Обсуждая эту насущную проблему, мы незаметно для себя оказались у расширителя - площадки перед администраґтивным зданием Литфонда. Неожиданно из-под дерева вынырнули две внушиґтельные фигуры и преградили нам дорогу. Я сделал полшага вперед и в сторону, убирая Автора за спину.
- Чуваки, мы на отдыхе. Что надо? - раздался голос у меня над ухом. Даже в такой ситуации она оставалась самой собой и, пожалуй, нашла верное решение: говорила спокойґно, но громко, чем и привлекла внимание прохожих. Впрочем, они, притормозив, тут же прибавляли шагу.
- Тебя Павел кличут? - спросил один из здоровяков, поменьше ростом, чем другой, но шире меня раза в два.
- Зовут Павел, - признал я.
- Мы тебя часа полтора ищем, - сообщил "новость" второй, ростом повыше Автора.
- Какая радость! А мы вас нет! - Отреагировала моя спутница.
- Ты эта...успокой ее! - попросил высокий.
- Тебя в гости зовут, - сообщил широкий. - Пойдем.
- А меня не зовут?
- Ты не пуржи. Мы его оберегать должны, - снизошел до объяснений высокий.
- Паша, я тебя здесь подожду, - шепнула она.
Я помолчал секунд пять и ответил неожиданной парочке:
- Вы на колесах. Давайте завезем девушку, а потом я поеду с вами. Автор, соґгласна?
- Хорошо. Что мне здесь без тебя делать, - кивнула моя спутница.
- Пошли, - широкий указал рукой в сторону Литфонда.
У пищеблока стояла новая седьмая "бомба".
- Садитесь, - открыл нам дверцу высокий.
- Ха! Какая вежливость! - С язвительностью произнесла "Автор".
- Смешная, - спокойно проговорил широкий, садясь за руль. - Куда?
- К кафешке. На Победе.
- Лучше хату не нашел?! - удивленно спросил высокий.
- А зачем? - вопросом на вопрос ответил я.
Он пожал плечами и замолчал.
- Пойду переоденусь. Неудобно в таком виде, - пояснил я, когда мы остановиґлись у горки.
- Только побыстрее. Двенадцать уже, - веско уронил широкий.
- Как получится. Что ему бегать из-за вас? И так вечер поломали! - Не удержаґлась и нервно влезла Автор.
- Хорошо-хорошо, не шуми деушка. Зудишь, как комар, - успокоил он ее.
По дороге я попытался убедить свою заступницу, что бояться нечего, что, очевидно, мне ничего не угрожает, к утру приеду, а если, что случится, пусть позвонит Гене и Люсе.
- Паша, будь поосторожнее.
- Кто бы просил! Ты сама-то зачем так резко говорила. Ты же их невольно провоцироґвала.
- Я от испуга. - честно призналась Автор.
- Не боись! Прорвемся. Ты новый опыт приобретай. Наблюдай жизнь. - усґпокаивал я.
- Паша, если с тобой что-нибудь случится...
- Лучше домой не приходи, - улыбнувшись, перебил я.
- Тебе, правда, не страшно?
- Поздно бояться.
- Я тебя буду ждать.
- А завтра на пляж не пойдешь: будешь целый день в постели валяться. Нет уж, ложись и спи. Ничего не случится.
Я убеждал и ее, и себя. Вряд ли неожиданное знакомство днем и еще более неожиданґная встреча вечером только случайно связаны. Телеграмма от Гены, эти люди - всё говорило о том, что мной начали всерьез интересоваться. Видимо, мы попали своей газеткой в больное место, нарушили спокойствие - стали кому-то мешать. Поездка, в которую меня так настойчиво сейчас "приглашали" добавила бы в ситуацию ясности. Хотели бы, уже все сделали бы, поэтому бояться не стоило.
Я переоделся в светло-серый костюм, подобрал под рубашку синий галстук, причесалґся, взял у Автора стильное канотье, смахнул пыль с туфель и спустился с горки, где мы квартироґвали.
Поджидавшие меня высокий и широкий курили, прислонившись к багажнику, и абсолютґно не обращали на меня внимания, пока я не подошел к ним и, приподняв канотье, не проговорил: "Куда мы едем? Я готов". Они не ожидали увидеть меня в таком виде, поэтому слегка опешили, потом посмотрели друг на друга и пошли садиться в машину.
- Так куда мы едем? Могу ли я курить?
- Едем мы в Феодосию. Курить ты, - высокий выделил "ты", - можешь. Ты - вроде как гость.
- Вроде или гость? - полюбопытствовал я.
- Гость. Просили тебя найти и пригласить, - последнее слово далось ему с трудом.
- Не поздно ли для приглашения? Да и форма странная...
- Нас просили сделать все быстро. Вот нам в кайф по ночам гонять. Не врубаюсь, на кой "папе" ты понадобился? - задумался высокий - Ты - не из братвы. Не крутой. Девчонка у тебя смешная, - продолжал он, - может ты барыга из новых? Нет. У тех бабы жадные и труслиґвые... у таких, как ты, мелких. А твоя ничего! - Похвалил он мой вкус. - И сама такая...и не боится. Ее б в фирму упаковать. Чо молчишь? Денег нет, наверное? Или жадный?
- В какую фирму? - мне стало интересно.
- Ну чтоб как у всех. - Высокий повернулся ко мне и наморщил лоб, вспоминая. - Ну как у крутых пацанов девчонки, - и он перечислил предметы туалета, которые даже оригинальґную, невинную и свежую девочку превратили бы в стандартную дорогую с обязаґтельной примесью вульгарности кокотку.
- На такое мне не хватит, - согласился я. - И ей не понравится.
- Понравится. Все они поломаются сначала... И как ты такую ляльку закадрил?! Скажи по честному, много бабок на нее уходит?
- Куча! Почти все! Сам видел, где снимаю.
- Я тебе скажу. Промежду нами. Зря ты. Она покрутит. Покрутит, а потом свалит к папику побогаче, - голос его звучал уверенно и солидно, как у человека с опытом.
- Учту, - признательно проговорил я и закурил.
- Странно воняет.
- "Лигейрос".
- Что? На "Мальборо" не хватает?
- Да. Экономлю.
Видимо. Ему расхотелось говорить с таким жмотом, поэтому дальше мы ехали молча.
С шоссе свернули направо, проехали по небольшой дорожке и остановились перед массивґными металлическими воротами. "Заборчик" напоминал кремлевскую стену, если не высотой, то зубцами. Широкий нажал на клаксон, загорелся прожектор - через минуту ворота почти беззвучно открылись. Машина въехала во двор, немного уступавший размерами Марсову полю. По боковой дорожке мы подъехали к особняку.
Французское окно, у которого машина остановилась, было гостеприимно распахнуто.
- Пошли! - скомандовал высокий, весь подобравшись, как солдат перед встречей со старшиной.
- Пошли, - кивнул я.
Гостиную, куда мы попали через распахнутое окно, слабо освещали настенные бра, две большие люстры не горели.
- "Папа" просил подождать в машине, - спокойно и властно распорядился неґизвестно откуда вынырнувший наголо обритый невысокий коренастый мужичок лет сорока. Я развернулся к выходу.
- Павел, вы останьтесь, - остановил он меня.
Высокий вздрогнул, пробурчал что-то под нос, взглянул на меня с любопытством и слегка испуганно и вышел.
- Пойдемте, - пригласил мужичок. - Вас ждут.
Меня принимали как почетного гостя.
Мы вышли через двухстворчатую дверь в широґкий коридор и прошли, очевидно, до малой гостиной. Посередине, освещенный единственной горевшей в этой комнате лампой, стоял стол с закусками и бутылкой сухого "Мартини", а воґкруг - три низких обитых кожей кресла с высокими спинками, в одном из которых сидел челоґвек в светлых брюках, рубашке поло. Лицо его оставалось в тени.
- Добрый вечер, Павел, - поздоровался сидящий, не вставая.
- Здравствуйте. Скорее ночь, - уточнил я.
- Присаживайся, и ты, Петр, садись, - предложил он мне и моему провожатому. - Разреши на ты?
Я кивнул.
- Ты уж извини за форму приглашения. Дело срочное. И сына друга захотел поґвидать. Сам-то ты вряд ли бы приехал.
- Мне отец не рассказывал о вас, - сообщил я.
- Ты не спрашивал. Беседовали мы о тебе. Хвалил он. И за отсутствие ненужного любопытства. - Сидящий ронял фразы. Вероятно, привык к тому, что его внимательно слушаґют.
- Меня зовут Данила. Как твоего отца. Только по батюшке я Иванович. Мои оболтусы за глаза "Папой" кличут.
- Данила Иванович, если вы беседовали с моим отцом обо мне, то вы знаете, что его "слава" и дела меня не интересовали, и вспоминать мне нечего. Перейдемте к делу, - твердо проговорил я, и добавил: - Там девушка осталась. Беспокоиться будет.
- Ребятки напугали? Петр, кто ездил?
- Лешка с Мишкой. Я им объяснил, что гость. Правда. я от тебя сам только что узнал, что за гость. Они грубили? - мужичок повернулся ко мне.
- Нет. Наверное, они всегда такие, когда пытаются быть вежливыми.
- Данила, я позвоню, пусть предупредят, успокоят, чтоб не волновалась.
- Психолог ты, Петр. Ночью вломятся к девушке. Что она подумает? Позвони, пусть ей трубку отнесут и номер дадут. Она сама позвонит. Да скажи, чтоб девицу послали с трубкой. Трубка пусть останется. Павлу пригодится. А ты ешь, пей, - предложил Данила мне.
- Спасибо. Теперь, пожалуй, можно, - принял я предложение.
Петр ушел звонить.
- Я тебя не вспоминать звал. Хотя рассказать много могу. Отец твой просил меня. Помочь тебе, если надо будет. Он и тебе хотел про меня рассказать. Этой зимой. Чувствоґвал. Не успел. Я ему обязан. Что не инвалид, что живой. Этим, - он обвел рукой стены. - Всем. Он никогда ничего не просил и не требовал. Только зимой про тебя рассказал и Эрику.
- Выпьете? - я наполнил бокалы.
- За отца твоего.
Мы выпили. Вошел Петр.
- Я им, Павел, хвоста накрутил. Через десять минут позвонит твоя девушка...За что пили? За знакомство? - спросил он.
- За тезку моего. Выпей и ты. И тебя бы без него давно не было.
Петр налил себе и выпил. Мы молча закусывали.
- А ты спокойный. Не из этих... - Данила Иванович брезгливо махнул рукой. - Ерзающих...Богатые стали. Над деньгами трясутся.
- В отца, - кивнул и согласился Петр.
- Этого мы не знаем. Но к делу...
В этот момент запикала трубка, лежавшая на столе.
- Да, вас слушают. Павла? Секундочку. Тебя.
- Паша у тебя все в порядке? - Услышал я взволнованный, но не испуганный голос "Автора".
- Да. Засыпай. Я у друзей.
- Правда? Ты не обманываешь?
- Нет. Спи. До свидания.
- Скажи еще что-нибудь.
- Иди ты к Морфею!
- Уже пошла, - хихикнула "Автор", и разговор закончился.
- Сурово, - заметил Петр.
- Учись краткости, - одобрил мою манеру Данила Иванович. - К делу. Твой дядя... - он тяжело вздохнул и пояснил. - У нас есть кое-какие общие дела. От отца твоего остаґлись. Твой дядя прислал двух гавриков. С письмом. Я с ним не люблю говорить. Просит им поґмочь. За тобой присмотреть.
- Я уже их видел, - сообщил я.
- Вычислил? Вот и славно. Я за ними присмотрю. Извини, но тебя поохраняю. Тихо. Ты не заметишь. Если что, скажу. Ты, надо будет, позвони.
- Спасибо.
- Не благодари. Я бы его, твоего дядю, послал. Но дела. А вот последнее желаґние друга - закон. Ты не косись. И не думай. Я сам никого не прошу.
- Давно не просим, - вставил Петр. - Кажется, и твоему отцу лишь намекали.
- А тебя прошу. - Данила Иванович сделал паузу. - Прошу позвони. Не подводи меня. Дай обещание исполнить....Я этих гавриков, - помолчав, продолжил он, - убрать могу. Тихо. Хочешь?
- Пока нет. Они не мешают. А что еще было в письме? - поинтересовался я.
- Знать хочешь? Вот - читай. Писать он не умеет. - И Данила достал из-под салфетґки два сложенных листка бумаги с текстом, отпечатанным на принтере.
"Данила Иванович. ...присмотри за этим стервецом. Он, сын такого отца, ...борьбу с преступностью организовали...шум поднялся...Менты озверели...Овских на нас наґтравливает... Точно не знаю, но вроде бы Павел эту газету придумал. Своя кровь, но дела важней. Помоги моим, я добром отплачу. Если он не успокоится, прямо хоть убивай", - быстро прочитал я.
- Ты? - хитро улыбнулся хозяин дома, заметив, что я закончил с письмом. - Заґчем под него копаешь? Твое дело. Можешь не отвечать.
- Отвечу. При условии: мешать не будете? - глядя ему в глаза, спросил я.
- Обещаю. Не буду.
- Он к смерти отца руку приложил.
- Что?! Да я его гада...Петр, наши спецы свободны?...Нет! Я сам...
- Вдвоем... Я то же отметиться хочу.
Они заговорили почти одновременно, так что я пожалел о сказанном.
- Спокойней, - повысил я голос. - Спокойней! Вы обещали!
- Я нет, - возразил Петр.
- За язык ловить не буду. Вы обещали не мешать. Это мое дело. Если у меня не получится, можете вы попробовать. А сейчас ваше вмешательство навредит мне.
- Как? Мы его убьем, тебе проблем меньше.
- Он не один. Про других пока не расскажу. И я хочу заставить его бояться, - я медленно выговаривал каждую фразу.
- Похоже, ты все обдумал. Не забудь оставить нам все имена. На всякий случай. Найдешь способ? - спросил, стараясь сдерживаться, Данила Иванович.
- Найду. За помощью обращусь. За прикрытие спины - спасибо. Рад был поґзнакомиться. - Я встал.
- Это вежливость? Или обстоятельства? Ты же нас - не любишь. Отец говорил. - Уронил он.
- Бандитов? Блатных? Это не мой круг. Я рад знакомству с друзьями отца. - Поґследнюю фразу я постарался выделить. - За род занятий любить нельзя. За профессионализм уважать можно. У вас такого понятия, - я улыбнулся, - нет.
- Рад был познакомиться, - Данила Иванович встал, и мы пожали руки. Лица его я так и не разглядел: оно все время оставалось в тени.
Петр проводил меня до самой машины.
- До свидания, Павел, - он потряс мою руку и, нагнувшись к высокому, сидевшеґму впереди справа, погрозил ему пальцем.
- До свидания, - попрощался я, сев в машину.
Почти всю дорогу высокий и широкий молчали, и только у поворота на Орджо высоґкий, вздохнув, пробурчал: - Ты того...не обижайся. А? Меня Леха зовут, - догадался предґставиться он. - Его Миха.
- Все нормально. Я и не думал.
- А чего ты фазенду поприличней не снимешь? Хочешь, мы тебе халяву организуем роскошную? - По-детски наивно и необдуманно предложил он.
- Не вяжись к человеку! - Одернул его Миха. - Ему Папа и без тебя бы сделал, - резонно заметил он.
- Спасибо за предложение, не надо.
- А чё ты дурака гнал? - Осмелел Леха, заметив, что я улыбаюсь. - Бабок нет...бедный
- А что? У Данилы Ивановича бедных знакомых нет?
- Есть. Только я три раза слышал, как Череп вы говорит. Так то люди были! - В его голосе прозвучало нескрываемое восхищение.
- Череп - это Петр?
- Да, погоняло такое. Они с Папой лет двадцать вместе. Чисто братья.
- Не трепи! - бросил Миха. - Павел сам в курсах. Да?
- Да, - согласился я.
"Бомба" плавно остановилась у кафе.
- Пока, ребята, - попрощался я.
- Не обижайся, Паш. Пока, - махнул рукой Леха.
- Если что, мы обычно у ресторана. Пока, - попрощался его напарник.
Утро началось с крика детей, живущих на соседнем дворе и зверских ругательств сонґного Автора, в коих перечислялись недостатки современного воспитания, плохие родители, позволяющие своим чадам садиться на шею не только себе, но и окружающим. Гневные тирады закончились вопросом: - Ты не спишь?
- Интересно, если бы я ответил: сплю, чтобы ты сделала?
- Истолковала бы как просьбу "не беспокоить". - Подумав, проворчала Автор и, попросив не подсматривать, принялась одеваться.
- Что ты хихикаешь! Утро - ритуальное время! Я помята, неприглядна, зеваю и мой...
- Хорошо-хорошо, я не подглядываю.
- Одно дело просыпаться в объятиях мужчины, тогда утро - это продолжение ночи.
- А ночью ты раскрываешься, - сообщил я.
- Ну и что? Я-то этого не знаю. А за тело мне стыдиться нечего. Ты лучше расґскажи, как поездка и что это за люди? - попросила она.
- Меньше знаешь - крепче спишь.
- Банально и неправда. Иногда крепче. Иногда совсем не спишь, потому что волнуешьґся и беспокоишься. Что я скажу Ирине и Геночке, если их обожаемый "пуп земли" исчезнет? И как я сама буду без моего мелкого уродца нести себя в мир? Так что колись.
- Тебе это надо? - сопротивлялся я.
- Надо или не надо, ты должен хотя бы намекнуть, в чем дело. Чего мне ждать? Намекивай.
- Дело в том и в этом. Ждать нечего. Все будет хорошо. Мы можем перебраться в апартаменты люкс. Мы можем избавиться от вчерашних знакомых...
- Абсолютно? Совсем избавиться? - перебила меня Автор.
- Не знал, что ты кровожадна.
- Я? Нисколько. Только в холодную погоду и при северо-восточном ветре. А так, я - робкая, трепетная. Но если бы у меня были бабки, швырялась бы ими, как Сорос и Морозов, чтоб портреты в газетах печатали и интервью брали...Эта ночная поездка как-то связана с твоим отцом? - неожиданно спросила "Автор".
- Отчасти. Все-то ты знаешь.
- Ха! По части слухов наш факультет не уступит рынку.
- И что же говорят наши коллеги? - спросил я.
- Мы пойдем мочиться в море, или ты так и будешь лежать?
- Что говорят коллеги? - Повторил я вопрос и начал одеваться.
- Коллеги судачат: не ладно что-то у тебя в семействе. И мрачным бродишь ты по коридорам...Ты стал еще более замкнут. Хотя куда уж больше! Ты начал заниматься тем же, что отец, и Гену вовлек, - продолжала она. - Питер - город маленький. Кто-то видел тебя или Генку с "братками", кто-то заметил, что вы оба стали реже появляться на занятиях. Так далее и тому подобное. Вот и сделали вывод: вы, или ты входишь в дела отца.
- Наследник, - ухмыльнулся я.
- Вот-вот, наследник, вступающий в права. Это не правда?
- Автор, не читайте "Крестного отца" и перестаньте смотреть ТиВи...Припомните век восемнадцатый. Если тогда наследничков шкатулками покалачивали и подушками им асфиксию устраивали, то сейчас какой может быть наследник в бурном мире криминала и жизни по "понятиям".
- Есть же и там какие-то принципы, - с сомнением в голосе проговорила она.
- Как везде. И свои представления о порядочности. Только они, как и у всех остальґных, распространяются только на своих.
- И то хорошо! А то у некоторых наших меньших братьев на высоких должноґстях все от полноты кармана зависит и стороной, конечно, определяется.
- Ничего не понял.
- Тупой. Это я давно знала. В правый карман или в левый карман денег им поґложил.
- А если одновременно и одинаково?
- Ха! Тут вилы. Похлеще бритвы Оккама будет. Ножки могут разъехаться - и карьера тю-тю.
- Нагромоздила. Без порции морской воды на перегретый в рассуждениях мозг не обойтись.
-
- Кефирчик купим или сухенькое? - Спросил я, когда мы вышли.
- Вчера, считай, мы не употребляли. Опять же в кефире есть следы алкоголя. Следовательно, сухенькое вполне его заменит, - рассудила Автор.
- Алкоголь или кефир?
- Не придирайся. Ты все понял. Кстати, что ты думаешь делать с этими жлобаґми?
- С адвокатами? - уточнил я.
- Не поправляй, ты сам считаешь их жлобами. Жмутся, хотят чего-то. Экономят, и без чувства юмора, - безапелляционно перечислила она "достоинства" наших вчерашних знакоґмых.
- Напомню: я раньше тебя спросил. Что с ними делать?
- Резвиться насчет слабоумненьких надоело. Но ведь любопытно узнать, что им от тебя надо.
- Комиссар Мегре? Нет, худовата. Эркюль Пуаро? Нет: усов не хватает. Арчи Гудвин? Арчи, ты зачем нацепил платье?
- Смейся! Я разрешаю! - Сокурсница была невозмутима.
- Ладно. Тебе интересно, ты и узнавай.
- Ха! Не больно-то и хотелось.
Мой прогноз, сделанный накануне, о популярности изящного Автора сбылся на сто пятьдесят процентов. Холодная и презрительная девица, какой ее обычно видели на пляже, теперь воспринималась как пикантный собеседник, не лишенный остроумия. К тому же еще и привлекательный. Я отошел на второй план. Мальчик при даме, лишенный каких-либо доґстоинств, который вытащил выигрышный билет, но едва ли сможет воспользоваться своим везеґнием - все это прочитывалось в легком пренебрежении, с которым смотрели на меня все увеличиґвающиеся в числе новые знакомые моей сокурсницы. Автор царила и получала от этого удовольствие. Я пребывал в полной атараксии.
"Адвокаты" с Татьяной как-то потерялись в увеличившейся компании и потому не разґдражали. Только изредка кто-нибудь из них, чаще Аркадий, пытался завести разговор со мной, но, натыкаясь на молчание, быстро уставал говорить в пустоту.
Неделя прошла не так, как первая. Пока Автор развлекалась в новой компании, я, преґдоставленный самому себе, договорился с егерями и вечером уходил в заповедник, в самую дальнюю бухту, в свое любимое место, где прибой вымыл в скале маленькую пещерку-нишу, которая, словно резонатор, вбирала в себя все шорохи волн, шуршание гальки. Там я купался. Сидел, курил и смотрел на совсем другое небо, чем у нас, в Петербурге, с другими звездами, другиґми облаками. Почти никогда я там не спал: не мог заснуть, но утром чувствовал себя свежим и отдохнувшим.
- Куда ты пропадаешь по ночам? Девочек завел? - капризно спрашивала меня "Автор". Я тебя уже седьмую ночь не вижу!
- Я же тебе говорил. Ухожу в заповедник. Хочешь, свожу?
- Нет. Сейчас не хочу. Вот устану от тусняка, тогда пойду.
- Ты устанешь быть солнцем?! Друг Владимира Ивановича Немировича-Данченки говаривал в таких случаях: "Не верю!" - улыбнулся я.
- Нельзя светить постоянно: привыкнут. Иногда надо прятаться в тучи, чтобы ждали, - парировала она.
- Ты и так прячешься на ночь. А в моем отсутствии это интригует.
- Пожалуй, ты прав. Но затмение не повредит. Потом. Позже.
- И солнце продолжило без гнева и пристрастия ласкать лучами внимания персть земную...
- Ха! Как всякое порядочное солнце. Ты думал меня уязвить?!
- Тебя?! Намекая на твою выдающуюся скромность? Это невозможно, ибо нет дифирамба или оды, что полностью воспела и выразила твои достоинства.
- Ха! И ты признал. Гордись! - Посоветовала Автор, высоко подняв подбородок и прищурив глаза.
- Чем?
- Отраженным светом, каким ты блистаешь в моих лучах.
- Увы! Ты ошибаешься. Для твоих новых знакомых я скорее досадное и неґнужное дополнение к тебе. И восхищение, и восторг, вызываемые тобой, на меня не распроґстраняются. Даже оттенять твои достоинства я, на их взгляд, не способен. Посему, свети в гордом одиночестве.
- Сам виноват. Ты не делаешь ничего. Чтобы привлечь их внимание. Ты даже не оденешься поприличней. Не ведешь бесед. Не шутишь. Сплошные "не". Вот и расплачивайся.
- "Автор", вы больны? Не ослепил ли вас ваш собственный блеск, отразившийся от волн морских? Где и когда ты видела меня ищущим внимания?
- А моего?
- Так ты - уважаемая "людя". С тобой мне иногда интересно.
- Ах, только иногда!
- Не горячись, солнце. Ты же сейчас занята другими. Забавляют они тебя. Мне с ними никак. И ты думаешь, я буду тужиться и стараться привлечь внимание?
- Но я-то не тужусь, - сказала она.
- Потому что ты развлекаешься, играешь с ними. А у меня нет настроения играть. В твоей же игре места мне нет. Это мысль! Нет места, именно поэтому я для них нелепая ошибка - существующая, наличная пустота.
- И тебе это никак?
- Конечно, это твоя партия и, если я буду стеснять тебя в розыгрыше, ты скажи. Я найду себе другую пещеру.
- Вот уж дудки! А кто будет восторгаться мной по утрам и вечерам!
- Я думаю, из жаждущих выстроится очередь.
- Надо составить список кандидатов.
- Составь, - согласился я. - Я пошел.
- Ты опять бросаешь меня одну.
- Ты уже взрослая девочка и можешь развлекаться сама.
Я вскинул сумку с бутылкой сухого и одеялом на плечо и отправился в заповедник. Глумиться и куражиться на "паперти" мне нравилось с Геной или нашим общим знакомым, коґторый в этом сезоне еще не появлялся. Возможно, я со временем составил бы компанию Автору, но пока мне этого не хотелось. И она, судя по всему. еще до конца не насладилась этими новыми для нее плодами не скованного никакими условностями общения, что и отличало Коктебель, где разница между людьми не чувствовалась, а между кошельками и подавно.
Я дошел до егерского пляжа и поравнялся с домиком, врезанным прямо в склон холма, когда заметил девичью фигурку, напомнившую мне Ирину. Ярко светила луна, и темный силуэт отчетливо вырисовывался на фоне подсвеченной воды. Девушка стояла на камнях у небольшого обрывчика, за которым начинался заповедник. Не желая беспокоить ее своим присутствием и не испытывая никакой потребности разговаривать, я обошел ее по другой тропинке и уже, углубившись в колючие кусты боярышника или чего-то еще, услышал сзади громкие голоса егерей, призывающие дерзкую нарушительницу остановиться. Чем закончилось все это проґисшествие меня не интересовало, но красивый силуэт то и дело всплывал в памяти.
Утром, искупавшийся, свежий, я разбудил , по его просьбе, старшего помощника младґшего специалиста по охране ценностей окружающей среды, как он себя называл, и спросил, что за даму остановили они вчера вечером.
- Девчонка совсем. Лет пятнадцать. В тебя тыкала и наглела, - пробурчал он, умываясь. - Ну объяснили.
- Ничего хоть?
- Вполне. Только маленькая. - Ему самому исполнилось семнадцать.
- Понятно. Пойду я. Счастливой охоты на нарушителей.
- Придешь сегодня?
- Не знаю.
- Если пойду, принести чего-нибудь?
- Не надо. Все есть...Сами сбегаем.
Еще не увидев эту "наглую" девчонку, я заинтересовался ею. Хотя в Коктебеле много любителей дикой природы, но представительницы весьма окрепшего в двадцатом веке пола не особенно резво в ночное время в одиночестве устремлялись в заповедник. Это желание, побыть одному, было более свойственно особям противоположного пола. Они часто забредали на одинґокий берег, чтобы набраться сил, которые утратили в процессе жизни.
Поднявшись по дороге из плит на бугор, я обнаружил, что возвращаюсь домой по холодґку не я один. Труждающиеся и подвизающиеся на ниве отдыха еще брели с "паперти". Из этой категории летних обитателей Кокоса вполне можно было делать гвозди: такой физической крепости и стойкой преданности сложившемуся распорядку дня, все строение которого определяґлось одним словом "развеяться", я не наблюдал нигде. Мужчины и женщины, юноши и девушки этого типа ложились в пять-семь утра, говорили "доброе утро" в четыре дня, в семь вечера появлялись с пляжа переодеться и уходили, чтобы вернуться в пять-семь утра. В таком ритме они трудились две-три недели, после чего отдохнувшие и набравшиеся сил отправлялись по месту службы, дабы двигать вперед экономику. Большая часть их работала на финансовом поґприще в званиях старше прапорщика - младшего бухгалтера, младше майора - кто-то, но не главный.
Такая парочка, два друга из столицы, жила в нашем домике на чердаке. Изредка утром падением тела на пол они сообщали нам о своем присутствии. Но в этот день я их не встретил.
Автор спала и гудела на всю комнату, насыщая атмосферу ароматами, свидетельґствовавшими о веселой ночи, наполненной не одними разговорами. Я оставил записку, не решившись вырвать ее из сна, и отправился на пляж.
Было еще рано. Еще не исчезли со столиков и с асфальта следы ночного разгула, еще попадались забытые зажигалки и пачки сигарет. Купающиеся, за одним исключением - крепкий мужчина с головой семидесятилетнего старика, еще отсутствовали.
Вода утром, когда нет жары, всегда казалась мне теплее. И в этот раз я заплыл очень далеко и даже устал немного бороться с легким течением от берега, поэтому, когда вышел из воды, сразу заснул.
Я бежал, мне не хватало воздуха, пот заливал глаза. Вдруг кто-то, словно услышав мои желания, окатил меня прохладной, легкой водой...
- Спасибо, - пробормотал я и открыл глаза. Надо мной стояла Автор и из пакетиґка поливала меня.
- Мы хотим сходить туда, - она показала рукой. - Пойдешь с нами?
- Нет. Что я там забыл. И тебе там не понравится...
- Что ты слушаешь...
- Он не знает...
- Пойдем, пока не жарко...
Загалдела вся компания разом. Я поманил сокурсницу пальчиком, она нагнулась, и я спросил: - Правда, легче плыть по течению?
- Ха! Спрашиваешь! Ноу проблем, - Автор меня поняла. - Главное - во время выбираться на берег.
- Давай, тебя ждут, - заторопил я ее.
- Ты здесь лежать будешь?
- Не знаю. Ужарюсь, уползу...наверное, здесь. Поесть схожу и вернусь.
- Ладно. Найдемся.
Солнце поднялось высоко, и моя кожа потребовала водных процедур. Хорошо, что утром я закрыл себе голову.
После купания требовалось восстановить водно-солевой баланс, и я, одев плавки, отґправился за сухим и фруктами. Приятно, беззаботно идти по пляжу, разглядывая тела, не обремененные лишними одеждами, и ни о чем не думать. Безмыслие - самое блаженное соґстояние...
- Осторожнее...
- Извините! - Я увлекся откупориванием бутылки и чуть не сбил маленького ангела, только что вышедшего из воды и, к моей радости, расположившегося рядом с моей майкой-подстилкой. Ангельским казалось лицо моей соседки: пухленькие, как у амуров губки, прямой небольшой носик, свежие щечки, большие голубые глаза и вьющиеся почти белые с легким рыжеватым по вине солнца отливом волосы. Она сидела, подобрав под себя ноги, поґэтому о фигуре в целом ничего определенного сказать было нельзя, но грудь, плечи и руки смотрелись не хуже лица - еще по-детски округлые, упругие, свежие - "мячиковые".
- Не знаю, искупит ли мое преступление сей фрукт? Мытый. Но вино я не рискну вам предложить, потому как не знаю, цените ли вы этот жидкий продукт и готовы ли употребґлять его с утра, - проговорил я, протягивая незнакомке абрикос.
Она слегка нахмурилась, когда я начинал свою речь, потом улыбнулась и взяла румяный, покрытый нежным пухом плод.
- Спасибо. Очень вкусный. - Белые ровные зубки блеснули и исчезли в мякоти.
- У вас и голос ангельский, - прокомментировал я ее слова. - Колоратурное сопрано.
- Меня зовут Ольга. Оля, - улыбнулась она снова.
- Я как раз обдумывал, как мне с вами познакомиться. Меня - Павел. Паша, Пашка, и звательно - Паш, - представился я, наливая стаканчик. - Так вы, Оля-ля, входите в избранную касту аристократов и дегенератов, или только фрукты и здоровые продукты молочґного ряда касаются ваших губ до полудня?
- Паша, вы всегда так говорите?
- Вам не нравится, Ангел? Я стану краток. Выпьете, или возраст, старая бабушка...
- Выпью, и нет никакой бабушки, - тряхнула волосами Ольга.
- Это пугает! - воскликнул я с дрожью в голосе.
- Как? Чем? - удивилась она.
- Рисуется образ угрюмого опекуна или счастливого соперника.
- А никого нет. Я одна и только вчера приехала. Ни с кем не знакома, ты - первый.
- Это уже не обычное чудо. Это - великое событие, единственное в своем роде! Так мне не везло с тех пор, как я летел с крыши!
- А ты...- Ее "ты" звучало так мягко. Что меня переходящего с "вы" только после недель знакомства, это не раздражало. - Ты падал с крыши? - удивилась она.
- Да, мне было пять лет, и я залез на крышу автобуса и поскользнулся, но тут мне повезло! - Я сделал интригующую паузу, отхлебнул сухого и продолжил: - Крыша лежала на земле: ее срезали на металлолом, поэтому я жив и радуюсь солнцу и нашему знакомству.
- И с пяти лет тебе больше не везло? - засмеялась Ольга.
- Да. Такова была моя участь с младых ногтей! Все читали на моем лице приґзнаки уродства, и я падал и ушибался. Я был скромен - меня называли дебилом; я стал болтуном. Я глубоко чувствовал добро и зло - меня считали сентиментальным; я стал отрывать мухам крылышки. Я был угрюм, другие дети - веселы, и меня называли букой. Я чувствовал себя выше, но вырос ниже; я стал глядеть на всех снизу вверх. Я был готов любить весь мир: меня не поняли - обозвали сексуальным маньяком...- Здесь Ольга засмеялась, поблескивая восґхитительными зубками, а я, добавив цыганской слезы, повествовал дальше: - Моя бесцветная молодость протекала в борьбе с собой и светобоязнью - я до сих пор щурюсь, взирая на солнце и на вас. Лучшие мои чувства я похоронил в загаженном дворике, закопав свою любимицу, серую крысу-пасюка, задушенную соседским фокстерьером. - Моя новая Ангел хохотала, а я почти рыдал. - Я говорил правду, мне не верили, я стал лгать, у меня не получалось. Узнав свет и людей, я стал искусен в науке жизни и постоянно вляпывался в неприятности, в которые другие попадали без знания этой науки. Я сделался от отчаяния калекой. Одна половина меня хотела, другая - могла, вместе они встречались только во сне и частых обмороках. Я бы просил наґписать это над могилой...- воодушевившись от своей речи, я сумел выжать слезу. - Но тут я встретил вас. Похоже, вы соединили мои половины или вернули им полноту: теперь я могу и хочу и справа и слева. Возможно, моя речь покажется вам смешной, мне она такой не кажется, но ваш смех меня не огорчит так, как огорчит отказ от стаканчика, - и улыбнувшись я протянул хохотавшей соседке полный стакан.
- Ты...ты... - Она еще смеялась, рискуя поперхнуться. - Ты всегда такой?
- Нет. Просто ангелы ныне редкость. Тем более, во плоти и с красивыми формаґми, свидетельствующими о принадлежности к женскому полу.
Ольга слегка смутилась.
- Мокнемся? - предложил я, она кивнула и встала.
Это ее силуэт я видел ночью. Маленькая гимнастка, чуть тяжелее, чем Ирина, возґможно, от возраста или занятий спортом стояла передо мной.
Плавала Ольга не очень хорошо, поэтому мне пришлось отказаться от обычного заґплыва и кружить вокруг нее. Прозрачная вода давала прекрасную возможность полюбоваться крепким, упругим телом, что в наше время редкость. Часто уже десятиклассницы имеют бедра матрон и все признаки грядущего целлюлита - пляж тому свидетель! Но Ольга напоминала гладкую, резиновую куколку, чуть пышную, какими бывают дети.
- Ангел. Не хотите ли вы вкусить от плодов местной кухни? Я знаю места и блюда. И конечно, напитки, - она не успела еще ответить, как я продолжил: - Вы любите сладґенькое, кисленькое, крепенькое или букетистое?
- Я не разбираюсь в этом. И у меня совсем мало денег с собой, - просто признаґлась Ольга.
- Не смущайтесь, в моем лице вы видите Креза, когда он еще был лидийским царем. Так что, откушаем тем, чем бог послал.
Начав с салатика, мы через харчо перешли к мантам, запивая все это сухим вином.
- Как ваш юный организм, чувствует себя удовлетворенным? Кажется, брюшко натягивает майку! - улыбался я.
- Не может быть! Это твой живот уже нависает над шортами. - Ольга уже шутиґла надо мной. Ощущение "своего" пришло к ней очень быстро.
- Предлагаю, не выходя из-за этого стола, решить вопрос с вечерней проґграммой, - предложил я.
- За. Планы никогда не поздно отменить, - согласилась она.
- Тогда я приглашаю вас в...У вас есть вечернее платье?
- Простенькое, - засмущалась она.
- Главное есть. Тогда приглашаю вас в ресторан, - договорил я.
- Неужели Крез был так богат? - хохотнула Ольга.
- Ну не так! Чуть беднее, - почти серьезно ответил я.
- А в твоей майке в ресторан пустят?
- Я и сам не пойду. Это антикварная майка, когда-то она была белой. Во времена короля Лира, но его шут манкировал обязанностями прачки, а несчастный и глупый король утирал ей свои черные слезы убийцы юного Кларенса, отравившего продуктами собственного разложения целую цистерну, танкер с мальвазией...
- Ты заврался. В мальвазии утонул другой, а у Лира - слезы скорби и страдания. И он никого не убивал, - перебила Ольга.
- Но не станете же вы отрицать, что майка - черная?! Следовательно, древняя. Посмотрите: небо видно.
- Хорошо-хорошо, о майках я ничего не говорю.
- Так всегда! Только займешься археологией, как тут же осаживают, - поґплакался я.
- Я не буду, - улыбнулась Ольга.
Я шутил, Ольга смеялась. В три часа она ушла приводить себя в порядок и мыть голову, в чем, на мой взгляд, не нуждалась. Я повалялся, подождал изящного Автора, исчезнувшего в холмах Киммерии, но так и не дождался - отправился домой чистить перышки и снимать пылинки с парадного платья.
Свой выбор я остановил на голубой рубашке в тонкую синюю полоску, светло-серых брюках и завершил ансамбль синим шейным платком.
В половине восьмого я подошел к ресторану и нашел там знакомую "БМВ", в которой меня возили в гости в Феодосию. Постояв минут пять, попробовал вызвать ее владельцев через швейцара, но тот, пообещав позвать, с места не двинулся. До него, как и до многих в наше время, слова доходили лишь в сопровождении шороха купюр или кулака. Ожидание такого сопровождения, служило хорошим стимулом, но не всегда и не для всех. Судя по шее этого швейцара, он временґно занимал свой пост в надежде подняться до более громких дел и, вероятно, уже сейчас считал себя богатым. Заметив его нерасторопность, я не стал предлагать ему деньги, дабы не оскорбить себя в лучших чувствах, питаемых к человечеству. Я подошел к "бомбе" и хорошґенько пнул ее по колесу. Сигнализация меня не подвела. Швейцар вдруг обнаружил завидную для своего телосложения подвижность: я еле-еле успел отскочить и забежать за машину. У нас были разные весовые категории, и даже попади я ему туда, куда надо, я бы мог плохо кончить под его могучей тушей. Что случилось бы, если бы он зацепил меня, предсказывать не берусь. Но вряд ли бы я вызывал меньшую жалость, чем святой Себастьян, на иных картинах наґпоминающий дикобраза. После того как этот быстроногий Ахиллес упустил свою черепаху, он разразился потоками брани и злобными обещаниями моей скорой смерти. Когда швейцар дошел до описания пятна, которое из меня получится, голос его перекрыл рев сигнализации, подтверждая великую мысль, что земля наша обильна не только Невтонами и Платонами, но и Стенторами.
Публику этот скетч начинал уже забавлять. Гуляющие сбились в группки, и я, поґглядывая на них, прикидывал, какой доход принесет срежиссированная мною сценка, если заґпросить с каждого зрителя хотя бы по десять центов. На авиабилет до Нью-Йорка еще не хватаґло, поэтому я добавил жару, крикнув своему преследователю "сам дурак", и легкой трусцой пустился вокруг машины. Соревнования не получилось. Появились Леха и Миха, швейцар остановилґся и, тыкая в меня пальцем, задыхаясь, пытался что-то объяснить.
- Здорово, Паша, - поприветствовали они меня.
- Добрый спортивный вечер.
- Что такое?
- Просил позвать, а ему лениво. Воспользовался плодами прогресса, - пояснил я.
- Он - первый день. Мы про тебя с другими поговорили, а с этим...
- К вам, - я поднял руки ладонями к ним, - никаких претензий. Но он может и нарваться...и вас подставить.
- Это да, - согласился обстоятельный Миха. - Усек? - повернулся он к моему преследователю. - Не делай больше так! Не надо!
- Я не въехал. Подошел не наш, - начал оправдываться тот.
- Ты попросил вежливо?! - догадался Леха.
- Как обычно...Будьте любезны позвать...
- Ну ты даешь! - Восхищение Лехи достигло высших пределов. - Ты со всеми так разговариваешь?
- С обслуживающим персоналом? В общем, да. Зайдем, поговорить надо.
- Пошли, пошли, - заторопился Миха.
- Ну ты даешь! А ты ничего! - Высокий Леха никак не мог успокоиться.
- В каком смысле? - спросил я, важно поклонившись швейцару, услужливо расґпахнувшему дверь.
- Ну он бы тебя зацепил?
- Если бы у бабушки...не попал бы.
- Присядешь, - предложил конкретный Миха.
- Присяду, кивнул я. - Мне столик нужен на двоих сегодня в девять и хорошее обслуживание.
- За здоровье! - Леха успел плеснуть слегка желтоватой жидкости из штофа в три стакана и поднял свой.
- Будем здоровы! - согласился я. Мы чокнулись.
- Где тебе? У окна?
- Пойдет. Что за "бальзам" мы пьем? - Напиток был обжигающ и вкусен. Леха подозвал официанта и что-то ему втолковывал.
- Горилка. Черниговская, - ответил Миха.
- Запомню. Ну что? - спросил я у Лехи.
- Все - тип-топ. Сейчас хозяин придет...
- Не ваш ресторан?
- Ну-у, зачем все отнимать, и у хороших людей?
- То же правильно. От худой коровы молока не допросишься.
- Еще по одной, - предложил Леха, хихикнув. - За коров?
В этот момент появился хозяин. Полный, спокойный, пожилой мужчина, которому ниґкто не мешал жить, он, в свою очередь, не жадничал, почему и выглядел уверенно. Хозяин подоґшел, отодвинул стул и, не присаживаясь, спросил: - В чем проблема, ребятки?
- От "Папы", лично, - ткнул в меня рукой Миха.
- Мне столик нужен на двоих сегодня и сервис на хорошем уровне. Если есть, что-нибудь из деликатесов. За оплату не беспокойтесь, - объяснил я.
- Ну ты даешь! Папа нас съест, если ты в таком месте заплатишь.
- Не съест. Я хочу заплатить. Мне это надо. Есть причины.
- Понял-понял. Девчонку заморочить! - ухмылялся довольный своей доґгадливостью Леха.
- Почти так, - согласился я. - И еще есть причины...
- Вообще-то, если вы от Петра или Данилы Ивановича, я не должен брать с вас деньги.
- Знаете, - начал я раздражаться, - если бы мне хотелось, я бы построил здесь ресторан, рядом с вами! Мне упрашивать вас и объяснять все причины? - уже спокойно заґкончил я, недовольный своей вспышкой. Давненько меня так не опекали.
- Ну ты даешь!
- Извините, - хозяин понимающе улыбнулся. - Ко скольки? Где?
- У окна. В девять. Спасибо.
- За что? Вы же платите!
- За дополнительные услуги. Извините, вспылил, - я улыбнулся. - Гостеґприимные люди готовы задушить в своих объятиях. Выпьем?
- Чуть-чуть, - согласился хозяин, а высокий и широкий заухмылялись.
- За общее знакомство!
Ольга не опоздала. В девять мы вошли в ресторан. Швейцар слегка покраснел.
Конечно, официант встретил нас не во фраке и не в снежной белизны рубахе и не в штанах голландского полотна. И подавали нам не "балычок янтарный с Кучугура, пахнущий степным ветерком, и не белорыбицу с огурчиком, и икорку отнюдь не парную и не белужью, паюсную ачуевскую. Поросеночек с хреном, розовенький, спрыснутый водочкой, чтобы корочґка хрустела, и телячьи котлетки а ля Жардиньер так же отсутствовали, как и селяночка с осетринґкой и стерлядкой мочаловской, не говоря уже о полном блюде семги и жареных мозгах на черном хлебе. Но холодная смирновка, черниговская горилка и массандровский портвейн стол украшали, а новосветовское шампанское оказалось из коллекционных и ничем не напоминґало ланинский редерер и современные шипучки АОЗТ "Игристые вина". В общем, ужин удался во всех отношениях, даже в зале было тихо, и ни одна из сидящих за столиками компаний не дошла до состояния разгула. Возможно, профилактическую работу провели Леха и Миха, которые сначала, увидев мою новую знакомую, удивленно округлили глаза, но потом вели себя весьма благовоспитанно и спокойно наливались горилкой. Вкусив из каждой, в зависимости от закусок, бутылки понемногу, после десерта я перешел на портвейн, чем нарушил законы "божеґские и человеческие" - идти на повышение - однако, не причинил ущерба своему здоровью, поскольку благодатный воздух Крыма отменяет действие всех законов, и ничто здесь не вредит здоровью.
Ангел, очевидно, не часто предававшаяся ресторанным излишествам, чувствовала себя скованно, почти молчала. Периодически принимаясь теребить традиционную ныне вечерґнюю униформу - черный верх, черный низ. Разговорилась она, если можно так назвать отдельґные реплики, только за десертом - по моей просьбе сделали крюшон из фруктов и шампанского.
Впрочем, вновь, как и на пляже зазвучали необязательные слова, общие высказывания. Иногда вспыхивали зачатки юмора.
Я предложил проветриться и пойти погулять.
Но и на берегу, и на пирсе Ольга говорила и держала себя так, что я сначала пытался ее растормошить, шутил, а потом оставил свои попытки: мне стало скучно. Ничего, кроме формы, оболочки, да еще и без умения подать свои достоинства. Не было и той неуловимой и необъґяснимой детальки, черточки, что делает женщину обаятельной.
Я никогда не был привлекателен для таких существ, уже потому что за исключением сексуґального влечения сам к ним ничего не испытывал. Да и это влечение часто вызывал алкоголь в неумеренных дозах.
И если в этот вечер, под этим не очень умным месяцем ее поведение - а она демонстрироґвала неожиданно возникшую крепкую привязанность - еще находило объяснение в банальных меркантилистких мотивах: деньгах, выкинутых в ресторане; то ее утреннее знакомґство - точнее выбор места рядом с кучей тряпья, которую всегда напоминала моя пляжная униґформа - выглядело весьма странно. Не для того такой тип существ холит и лелеет себя, не для того воспитывают их папы и мамы, чтобы кинуть все это отточенное неживое великолепие под ноги случая и прихотливой судьбы. Эти существа всегда сильны и всегда умны, именно умны, потому что достигают своей цели, а в жизни - счастливы. Разочаровываются и мучают те, кто пытается найти под формой содержание. Эти страдают, унижают и унижаются. Проводят свою жизнь в тоске и печали. Есть и третьи...
- Ты был в заповеднике? - Этот вопрос Ольги привлек мое внимание: разглядеть меня вчера в темноте она не могла.
- В этом году еще нет, - соврал я. - Что там делать? Вода - та же. Чуть чище. Камни - те же, правда, они - натуральные, положенные природой. А эту меловую щебенку, - я показал на пляж, - завезли человеки.
- Я так хочу сходить в заповедник!
- Сейчас...сегодня вряд ли получится, а завтра я могу попробовать и доґговориться с егерями. Когда вы хотите пойти? Утром или днем?
- Мне говорили... - она запнулась, - там хорошо ночью.
- Ночью так ночью, - согласился я.
- Это так здорово, что ты можешь договориться!
- Да, это здорово, - скромно признал я свои успехи.
Разговор перешел в монолог, состоящий из восклицательных предложений, в которых выражался восторг и благодарность за завтрашний поход, за сегодняшний "замечательный" день и "чудесный" вечер, за восхитительный обед и упоительный ужин. Попутно небу было вынесено особое поощрение за случай, подаривший встречу со мной. Мне полагалось в ответ на это таять и млеть, и я молча млел, пока выдерживал. Наконец, Ольга заметила, что я молчу и периодически потираю висок.
- Что с тобой?
- Видимо, намешал алкоголей - голова начинает побаливать, - ответил я, убедиґтельно скривившись. - Давайте я вас провожу...если вы не собираетесь еще погулять.
- Хорошо. Я сегодня устала. Так много впечатлений!
Мы пошли к ее дому.
Она снимала слишком дорогой для бывшей школьницы или студентки домик в дорогом месте, причем - без соседей и не у самых щедрых хозяев.
Ольга остановилась у калитки и смотрела на меня выжидательно. Я мученически скривил лицо, потер висок и сказал: - Рад с вами познакомиться. Спокойной ночи.
- Мне с тобой было очень весело и здорово! До завтра! - Голос ее прозвучал печальґно и томно. Она не торопилась уходить и стояла.
- Бай-бай, - я криво усмехнулся, помахал рукой и пошел к своему дому.
- До завтра, - вслед мне повторила Ольга. Я не оборачивался.
Зайдя за угол, я с облегчением вздохнул. Потянулся, словно сбросил с себя тяжелую ношу.
Свежесть, молодость...Как хорошо, что они есть на свете!
Гумберт и его Автор рассказали миру о прелестях юного возраста. Но его судьба убедительно показала, что даже сверхмолодость и сверхсвежесть чреваты гибельными последствиями и скукой.
Если "это" - единственный конек, на котором скачешь по жизни, или самый породистый и любимый из коньков, то скучно не будет. Хуже, если это не так. Если кроме желания обладать "любовницей младой", я испытывал потребность, пусть только в перерывах, в искусстве чистых бесед, и вдруг вместо них, вместо игры ума, привлекательной не меньше игр в постели, слышал нечленораздельное мычание, членораздельную глупость, патетические и восторженные вопли, унылые, меланхолические завывания, мне становилось скучно. А скука и отношения - две вещи несовместные. При всем постоянстве подобных отношений, вызванном душевной ленью, временным сосуществованием или другими причинами, они легко обрываются, прерываются на многие годы. Отдельными вспышками вызваны случайные встречи: неожиданным сильным воспоминанием, желание тряхнуть стариной...
Что надо от мимолетного курортного романа? Случайного, мутного? Удобства без раздражения. Но молодость и свежесть никогда не раздражали меня! Скучно было по другим причинам. Я никак не мог остыть, отвлечься от дел. Я хотел на время забыть обо всем, эти двое неожиданно нагрянувших "адвокатов" помешали. Ольга. Что ей надо от меня?
Я собирался в очередной ночной поход в заповедник и уже закинул сумку на плечо, когда появилась "изящный Автор".
- Ты опять собираешься бросить меня на всю ночь?
- Да, я в заповедник.
- Пойдем сегодня со мной. Я познакомлю тебя с таким мальчиком. Он, по-моему, голубой. Такой душка и неглупый, - принялась упрашивать меня, изящный Автор.
- С каких это пор тебя потянуло на цветное?
- С тех пор как мужики превратились в самцов. Эти смотрят на меня по-другому...как на собеседника.
- Ты записываешься в феминистки?
- Избави бог! Я, наоборот, думаю, с них-то все и началось. Ежели мы, например, с тобой абсолютно одинаковы, что кроме постели, где мы отличаемся, может нас соединять?
- А ты не передергиваешь? Не одинаковы, а равны...
- Одинаковы. Равенство вторично. Первична мысль "мужчина ничем не отличается от женщины"...
- Ни умом, ни сообразительностью...
- Вот-вот. Даже если мужичок так себе, вшивенький, с головкой слабенькой, он все равно будет говорить с женщиной как с существом не до конца разумным. Я-то это понимаю, а феминистки настаивают на том, чтобы я в нем видела равного мне человека, - довольно пояснила "Автор".
- Не все же вшивенькие, - улыбнулся я. - Признают же некоторые, что и женщине голова нужна не только шляпку носить.
- Со своего убогого высока...Конечно, не все. Тебе в принципе насрать...
- "Автор"!
- Хорошо-хорошо! Ты у нас дюже воспитанный. Живой великорусский не выносишь. Хотя и на это тебе в принципе на...чхать.
- Зачем же ты из меня пофигиста лепишь.
- Это гордое звание не для тебя. Пофигисту всё по фигу, но это всё он видит и замечает. А ты - один во всей вселенной...
- Вэ солис, - засмеялся я.
- Что ты ржешь, как жеребец?! Я глупости говорю? Другой бы задумался, - рассердилась Автор.
- Это ты книжек много прочитала...Я же не Овидий в ссылке. К тому же, все одиноки. И тем больше, чем больше об этом думают.
- А ты не думаешь?
- Зачем? Какой есть, такой есть. Я же никому не мешаю.
- Ага, готов даже посочувствовать и помочь.
- Сочувствовать - вряд ли, а помочь - не трудно.
- Ловлю на слове. Поможешь мне сегодня отдыхать. Считай это слезной просьбой, - с торжеством в голосе проговорила сокурсница.
- Меня могут разоблачить. Это не важно, но не хотелось бы, - попытался отбиться я.
- И кто же? Когда это ты успел? За один день возложить на себя цепи почти семейных отношений? Это надо умудриться! - съехидничала "Автор".
- До цепей дело еще не дошло, но соврать пришлось.
- Надоела так быстро? Зачем тогда продолжение?
- Настроения сегодня не было... будет, продолжу.
- А вдруг она чиста и невинна? Впрочем, совесть тебя мучить не будет. Какая она из себя? Наверное, мелочь пузатая - типа тебя.
- Да, она карлица. Зато у нее ноги прямые, а не иксом, - хихикнул я.
- Представляю. Еще бы! В вершок тельце и в вершок ноги. У меня, кстати, ноги не иксом. А будешь дразниться, пинка получишь.
- Ножку повредить не боишься?
- Ради такого дела, ничего не жалко...Ты почему рюкзак не снимаешь? Я же тебя слезно попросила.
- Смотри, пожалеешь. От моей унылой физиономии сладкий портвейн прокиснет, - еще отнекивался я, но рюкзак начал снимать.
- Так веди себя благопристойно. Поддерживай разговор. Расслабься, в конце-то концов.
- Хорошо, уломала. Только по дороге ты зайдешь и проверишь, спит ли моя новая знакомая.
- Ладно. Проваливай за дверь: я переодеваться буду.
- Зачем?
- Не всем же маргинальствовать...Кстати, о поведении своем подумай. Как Ирке в глаза смотреть будешь?! - Автор вспомнила о надзирательских обязанностях.
- Честно и открыто. - Я вышел из комнаты.
- Ну, ты - нахал!
- Нет, прохвост и циник. Я же не навязываюсь.
- Ага! Только знакомишься и кокетничаешь, - прокомментировала моя сокурсница с таким сарказмом в голосе, что я смог представить ухмылку на ее лице.
- Нихиль хоминис.
- Скажи еще: экий я хомо! Я тогда слезу пущу и поверю, что ты раскаиваешься в своем несовершенстве.
Мы препирались через занавеску минут пять, пока Автор переодевалась, а потом отправились в "ее победное шествие". По дороге на паперть завернули к домику Ольги. Сокурсница блестяще справилась с возложенной на нее задачей: она не только узнала от хозяйки, что новая жилица спит, но и убедилась в этом сама, заглянув в окно.
Программа ночных развлечений мало отличалась от традиционной. К полночи радостного дня вся компания уже была навеселе и выбирала точку, где музыка звучала не так громко, и столики стояли в стороне от дороги. Предполагалось продолжение разгула, но тихое - с косяками, а не с возлияниями.
Косяки всегда спокойнее, если ими не злоупотребляют до тошноты. "Угощение" принес как раз тот, новый знакомый с замашками голубого.
Один раз внимательно прочитав Пруста, начинаешь замечать определенные особенности в поведении непроизвольно. Да и за своим видом эти мужчины следят с большим старанием. Не то у розовых: эти очень часто мужественность путают с неряшливостью или просто не имеют вкуса.
Новый знакомый "изящного Автора" оказался неплохим собеседником с неортодоксальными вкусами. Впрочем, меня это мало интересовало. Я молчал, только иногда подавая голос. Сокурсница недовольно поглядывала в мою сторону, а пару раз даже попыталась вовлечь в разговор. Но после двух моих реплик, сказанных невпопад, свои попытки оставила.
Наконец, столики нашлись - прямо у парапета, с видом на море. Когда все уселись, началось живое обсуждение качества травы, которую когда-то где-то курил каждый из присутствующих. Одни особенно выделяли силу "прихода", другие предпочитали мягкость, третьих волновала длительность.
Трава оказалась очень хорошей. Веселой, мягкой и сильной. Забавно вели себя те, кого, по их словам, не "торкало". Одна из девиц, когда все свои спустились к воде, умудрилась сфотографировать компанию, гулявшую по соседству, направив объектив и вспышку на себя. Другой "силач" потерялся в аллее длинной десять метров, откуда и был извлечен каким-то доброжелателем и доставлен на берег. Неожиданные оговорки, не скоординированные действия порождали вспышки безудержного смеха. Никто ни над чем не задумывался.
Я также почувствовал себя лучше. Отпустило напряжение, в мыслях появилась спокойная ясность, прошлое отодвинулось, а будущего не существовало. Такое состояние мне всегда хотелось остановить. Причем по-своему: всегда в море, хотя бы как предпоследнее мгновение своей жизни.
И в этот раз я разделся и залез в воду с одним желанием - плыть от берега, пока хватит сил, а потом поизображать из себя Мартина Идена минуты две - и всё. Наверное, потому я и не проделал всё до логического и фактического конца, что никогда даже не помышлял о таких "подвигах", если мне было плохо или некомфортно.
Я вошел в море и поплыл, ожидая, что на этот раз вода будет казаться теплой долго. Очень долго. Но огоньки все еще были видны, когда по телу пробежала первая волна озноба. Возможно, инстинкт самосохранения срабатывал у меня именно таким образом, и жизнь побеждала смерть неизвестным способом. Насиловать себя в виду берега я не собирался. Сил оставалось много, а бороться с холодом долгие часы, терять ощущение полноты движения, терять ощущение счастья не хотелось: вместо внезапно оборванного по своему желанию удовольствия вышла бы обычная борьба за жизнь. Когда сильно замерзаешь, думаешь только о тепле.
Подплывая к берегу, я заметил других ночных купальщиков из нашей компании, снимающих усталость и оба вида опьянения с помощью морской воды. Предполагалось, что веселье продолжится.
Разгул закончился только под утро, когда небо начало светлеть. Дружно была съедена последняя вобла, отобранная у какого-то знакомого из высоких соображений - чтобы не зарывался, выпита последняя бутылка портвейна - на дорожку, и все, усталые, но довольные собой и окружающими вяло зашагали по домам.
Однако для меня, как оказалось, приключения еще не закончились.
Обмывшись перед сном холодной водой из шланга, перекурив и почистив зубы, я вошел в комнату, раздумывая, почему Автор не выключила свет, с одним желанием упасть и заснуть.
Не знаю, что хотела доказать и кому моя сокурсница, но лежала она, "подобно девке площадной". Широко расставив ноги, одной рукой она гладила свою грудь, а другой - ласкала себя между бедер. Я спокойно разделся, раскрыл свою кровать, лег и напомнил ей:
- Не забудь выключить свет. Спокойной ночи.
- Ты обессилел? Или не хочешь со мной? - с раздражением спросила она.
- Тебе обязательно знать причины?
- Ах, да. Я забыла о твоей даме, оставшейся там, дома. Она же несравненно пикантней.
- В тебе говорит алкоголь...Я выключу свет?
- Пожалуйста! Какие мы нежные!
- Ты ревнуешь? Зачем тебе все это?...Не отвечай. Будем считать, что ничего не было.
- Вот еще! Не больно-то и хотелось...Один раз ничего в наших отношениях не изменит...И новый опыт. - Она икнула.
- Я так и думал.
- Про что?
- Ты сейчас не очень хорошо соображаешь, поэтому...
- Ты всегда соображаешь, - перебила "Автор" меня. - Лучше объясни, почему ты не хочешь? Неужели я тебе противна как женщина?
- Может быть, мы не будем говорить, пока ты в таком состоянии.
- В каком таком? Ты думаешь, я забуду, что ты скажешь? Фигушки! А в другом я тебя об этом постесняюсь спросить.
- Я не хочу говорить, - ее настойчивость начинала меня раздражать.
- Тогда я не дам тебе спать и буду гудеть до утра.
- Если я тебя обижу...
- Ты уже обидел, - снова перебила она.
- Я не настолько уродлив и не настолько стар, чтобы любить "мясо", да еще холодное...
- "Мясо" из Саши Черного?
- Возможно. Ты еще способна вспоминать? - не удержался я от подколки.
- Я тебе уже сто раз сказала: соображаю не хуже тебя.
- На что же ты рассчитывала? Ты же видела, что я отнюдь не в игривом настроении. И то, как ты себя подала напоминало дешевый порнофильм, соблазнительный для тех, кто только о коитусе думает. Резиновая кукла в полумраке выглядела бы привлекательней. Мясо всего лишь вариация на тему дуньки кулаковой, я пока могу и потерпеть.
- Значит, во мне не хватало страсти и романтизма, - с иронией протянула Автор.
- Да. Пусть минутного, но острого желания. Его ни с чем не перепутаешь, - спокойно согласился я.
- И тогда бы ты не устоял? - хихикнула она.
- Возможно, я...
- А как же Ирка?
- А как же твое поручение?
- Я - говно, это я про себя давно знаю. Думала, ты лучше...
- Знаешь, мы на эту тему перед отъездом с Ириной говорили, - перебил я запнувшегося Автора.
- Обо мне? Конкретно? И что же?
- Нет, в общем. Пока мы можем позволить свободу в таких отношениях.
- Пока - это сколько?
- Пока слегка царапает и в отсутствии другого. Когда начнет уязвлять, либо отношения рухнут, либо отпадут возможности, - объяснил я.
- А почему в отсутствии?
- Предпочтение в присутствии оскорбительно...да и невозможно. Только за неимением гербовой пишут на простой.
- Она - гербовая у тебя. Что ты в ней нашел?
- Что сам увидел или придумал.
- Нет некрасивых женщин, есть мало водки.
- Вы, Автор, начинаете пошлить. Вам и мне пора спать. Завтра договоришь, если захочешь.
- Извини...Чтобы понять красоту Лейлы, надо смотреть на нее глазами Меджнуна. Поняла, не дура. Спокойной ночи, Паша, - пробормотала тихо сокурсница и начала укладываться поудобнее, поскрипывая продавленными пружинами кровати.
Минут через пять она засопела, и я вышел на улицу перекурить разговор.
Я ей не соврал.
Море смягчило ночью действие косяка, а поутру травка взяла свое. Я чувствовал приятную, не тяжелую вялость, которая проходила в воде, но под солнцем на пляже превращалась в сладкую дремоту.
Дома за завтраком Автор казалась хмурой, и во всех ее движениях чувствовалась напряжение. Она ждала от меня каких-то слов после ночного разговора и полагала, что я выкажу ей свое недовольство и выскажу раздражение. Когда мы сели за кофе, я решил ей помочь:
- Кип смайл, Автор. Поговорили, сделали выводы и забыли о лишних эмоциях.
- Тебе, правда, никак? - удивленно спросила она.
- Что никак?
- Разговор...мое поведение...Или ты считаешь, с кем не бывает?
- Нет. Какое право я имею, чтоб тебя осуждать?... Если честно, меня покоробило твое мнение обо мне, выраженное таким неожиданным образом. Очевидно, я сам в этом виноват. Но про себя всегда думаешь лучше. Даже если употребляешь сильные выражения, - я улыбнулся, - типа: я - говно. Все равно кажется, что не самое зловонючее.
- Сподобился на такое слово! Надо записать. - Автор перестала напрягаться.
- Запиши. Добавь, что я матом когда-то злоупотреблял по-детски, не учитывая силы выражений.
- Опять ты в филологию пополз. Мы - на отдыхе. - Она помялась и спросила: - Паша, ты серьезно ответил "возможно"?
- А разве я бываю несерьезен? - хохотнул я.
- И все-таки.
- Почему нет? Ты мне давно нравишься...как женщина тоже.
- Имея дома повара, пойдешь в ресторан, - засмеялась она.
- Теперь ты в историю литературы полезла. Мы - на отдыхе. Я серьезно ответил "возможно".
- Не передразнивай.
- Какая грозная! И слова в простоте не скажи!
Неожиданно сокурсница смутилась: вспомнила утреннюю скованность и напряжение, а потом вдруг выпалила:
- Спасибо.
- За кофе, спасибо, за сахар? - улыбнулся я.
- Дурак - ты, Паша. За то, что с тобой иногда очень легко.
- И все потому, что - дурак.
Море окончательно сняло, возникшее было ночью напряжение, и мы, я и Автор, мило и лениво перебрасывались словами с другими членами нашего пляжного прайда. Сокурсница кокетничала со знакомыми и нежно поглаживала меня. Не знаю, что думали они о прошедшей ночи, но поглядывали на меня холодно.
В полдень появилась Ольга. Она, слегка смутившись, оглядела компанию и легла рядом со мной. Автор поджала губы, незаметно ущипнула меня в бок и громко потребовала, чтобы я представил ее своей новой девушке.
- Мою новую знакомую зовут Ольга, - оторвав голову от майки, заговорил я. - Мою старую знакомую зовут Автор.
- Не знакомую, а беби, - насмешливо закапризничала сокурсница. - Твою старую беби зовут Автор. Ты не рассказал Ольге, что у тебя есть беби? Обидел! Ольга, - обратилась она к новой знакомой, - он всегда забывает рассказать о своих беби.
- Их так много, и Паша в них путается? - улыбнулась та.
- Не верьте, ничему не верьте, - начал защищаться я. - Гораздо меньше, чем можно себе представить.
- И сколько же ты можешь себе представить? - спросила Ольга.
- Одну, - ответила за меня Автор. - Та, на кого он смотрит в данный момент, его единственная и неповторимая беби. Видишь, видишь, он смотрит на тебя. Значит, ты - единственная...А теперь, - она повернула мою голову рукой, - он смотрит на меня, значит, я - единственная.
- Оговор. Гнусный оговор. Тебя послушать, так здесь все женщины мои. Да меня же побьют! Видишь, как твои знакомые поглядывают, - отбивался я.
В этот момент вся компания, привлеченная громким разговором, улыбалась и посмеивалась, но два кавалера, чаще других заигрывавшие с Автором, подхахатывали неестественно.
- Это ты зарываешься. Правило, которое я вывела, действует на расстоянии до двух метров. Лиза, Люся, Таня подползите ближе. Паша доставит вам оргазматическое удовлетворение, - самым серьезным тоном продолжала сокурсница.
- Сдаюсь и сбегаю. Столько за раз я не потяну, - жалобно простонал я и, поднявшись, пошел купаться.
- Ему земных теток не хватает на земноводных, на нимф потянуло, - прокричала она мне вслед.
- И как у него получается? Они же хвостатые, - поддержала ее Ольга.
Сегодня был хороший день. Новою Ангел нравилась мне гораздо больше, чем вчера при расставании. Или Автор задала тон? А подпевать всегда легче.
Когда я вышел из воды, мои беби отсутствовали, но подстилка и пакеты лежали на месте.
- А где мои беби? - спросил я Антона, самого приятного из мужчин компании.
- Пошли за сухим и фруктами. Тебя ублажать, любвеобильный ты наш.
- Завидуешь? - засмеялся я. Мелочь, а приятно.
- Есть чему. Можно я тебя обнюхаю? Чем ты так намазан?
- Нюхай. Только не вздумай слизывать.
- Боишься, приревнуют? Или я домогаться начну?
- Не. Я - бинатурал.
- А вон и они. - Он махнул рукой в сторону бетонных ступенек. - Неплохая у тебя парочка.
Парочка была неплохая, но мне знакомая. Издалека казалось, что идут Ирина и Автор.
- Я тебя утешу, - доверительно сообщил я Антону. - Ты можешь смело присоединяться. У нас будет полиандрия и полигамия.
- А мы? А про нас забыли? - засмеялись те, кто слышал наш разговор.
- Еще не больше четырех, - строго заявил я.
- И желательно женщин, - серьезно заключил Антон.
- Что это тут у вас, - вмешалась подошедший Автор, - проповедь свального греха?
- Как ты догадалась? - засмеялся я.
- А о чем могут шептаться два мужика? Не о политике же!
- Мы не шептались, - улыбнулся Антон.
- Какая разница! Что могут проповедовать два голых мужика на голом пляже голым теткам? Не свободу слова! - неожиданно вступила Ольга, а Автор с одобрением посмотрела на нее и с недоумением на меня.
- О чем переглядываетесь? - поймала ее взгляд новая Ангел.
- Об вам, - не стесняясь, ответила сокурсница.
- И?
- Удивляюсь, почему Паша не провел вечер с вами?
Я лягнул Автора ногой, но опоздал.
- У Паши вчера голова разболелась после ресторана, - сообщила Ольга, которую мне тоже захотелось лягнуть, но она все равно бы ничего не поняла. Зато сокурсница почувствовала. Что совершила ошибку.
- Да, у Паши так болела голова, что он гулял до пяти утра, - злорадно и как бы шутя пропел один из кавалеров неудачников, желая посмотреть на возможный конфликт.
- Да, бедный студент в драной маечке. Свою беби в курятнике держит, а по ресторанам разгуливает, - иронически пропел второй неудачник.
Напрасно они старались. Обмолвившаяся Автор тут же, слегка приврав, разъяснила все Ольге и одновременно хлестнула по незадачливым ухажерам:
- Я его из постели вытащила и заставила пойти. Он, хоть и в драной маечке, а сама галантность и сила. Не то, что некоторые.
- Получили! - захохотал Антон.
- Но ты, Пашенька, не радуйся, - переключилась сокурсница на меня. - С новой беби сразу в ресторан, а со старой в кафе. Он что? предлагал тебе руку и сердце? - она в ужасе округлила глаза.
- Нет. Только пел что-то. "И будешь ты царицей мира...", - поддержала ее игру Ольга.
- Это он всем поет. Без этого никак. А на руку не клюй.
- Сейчас заплачу. Заклевали, - жалобно проныл я. - Антон, дай я припаду на твое плечо.
- Припади, Паша. Создадим скромную мужскую семью.
Целый день прошел в легкой словесной перепалке, и только под вечер, когда все ушли купаться, Ольга спросила меня о заповеднике:
- Паша, ты еще не договорился с егерями? Про заповедник?
- Домой пойду, по дороге договорюсь, - соврал я.
- Когда и где встречаемся?
- У Автора спрошу. Может, она пойдет.
- У тебя с ней был роман? - спросила Ольга, судя по голосу, серьезно.
- Вам нужны детали? Если да, то вы не пойдете в заповедник? А если у меня и сейчас роман? Мы с ней учимся вместе. Живем сейчас вместе. Отдыхаем часто вместе. Без романа все эти действия были бы пустой формальностью, - улыбнулся я.
- Простое любопытство. Извини, - виновато объяснилась она.
- Не за что. Готов ответить на большую часть ваших вопросов.
- Не надо. Я понятливая.
- Это точно, - согласился я. - Через день.
- Что через день?
- Вчера вы были не такая. Не те задачи решали? - неожиданно спросил я.
- Не поняла?
- Ну и правильно. А вот и Автор...Беби, вы пойдете с нами ночью в заповедник?
- Нет, мы собираемся войти в ту же реку. Повторить сегодняшнюю ночь. Петя уезжает и угощает напоследок. Петей звали владельца замечательной травки.
- Мне принесите что-нибудь, - печально подняв брови, жалобно попросил я.
- Ага, в легких. Не фиг по камням ползать. Днем ему моря мало...Тебе и без косяка хорошо будет, - пояснила Автор и посмотрела на Ольгу.
Та вдруг залилась легким румянцем.
- Вас в девять часов устроит? - спросил я у нее, не обращая внимание на смущение.
- В заповеднике всегда хорошо, а ночью чудесно, - поспешила ей на выручку моя сокурсница.
- Тогда в девять на горке.
- Хорошо...
- Слушай, а вдруг у нее это с тобой серьезно? Очень серьезно? - спросила у меня Автор, когда мы шли после пляжа домой.
- Что это меняет?
- Ты - законченный циник!
- Я еще ничего не сделал и не собираюсь, - честно признался я.
- Как же! Ты сначала одно говоришь, а потом другое запоешь.
- Обещаю, что не буду проявлять никакой инициативы.
- Почему ты так спокоен? Странно...Может, ты думаешь, что ее подослали? После тех гангстеров я уже во все верю... Не молчи, отвечай, - потребовала сокурсница.
- Вчера вечером был почти уверен. Сегодня она совсем другая, - поделился я своими наблюдениями.
- Видишь! Женщины - это тайна, - довольно произнесла Автор. - Не то, что эти адвокаты. Я их, кстати, второй день не вижу.
- Не думай о них. Отдыхай... Она-то другая, а почему? Не на такое вчера рассчитывала?
- Может быть, ты все-таки не прав...или она неожиданно для себя в тебе что-то нашла...Везет тебе, Паша. Такие девушки липнут. Мне бы такую!
- Не понял? - От удивления я потряс головой.
- Это так пикантно.
- Так в чем дело? Знакомься с розовыми.
- Не интересно. Мне все время попадаются не те. Плосковатые не фигурально, а ментально...
- Красиво говоришь.
- Коротко, и тебе понятно. Все условия искусства чистых бесед соблюдены.
- Хочешь, я с тобой поделюсь? - шутя, предложил я ей.
- Кем? Иркой или Ольгой? Хочу, - часто и радостно замигала она.
- Ты - законченная циник!
- Это ты предложил.
- А ты согласилась.
- Я шутила.
- А я говорил серьезно.
- Правда? - засмеялась Автор.
Я вышел на горку без пяти девять. Ольга уже ждала.
- Пошли.
- Зачем тебе такой полный рюкзак? - полюбопытствовала она.
- Он легкий. Там спальник, подстилка и два одеяла. Ночью на камнях спать холодно, - ответил я.
- Мне кажется, я не усну...Там, должно быть, очень красиво!
- Да. Но не стоит впадать в такой восторг. Сил на все красоты не хватит.
- Ты так не любишь сильных эмоций?
- На пустом месте? Не люблю.
- Ты боишься растранжирить свои силы?
Я удивленно взглянул на свою спутницу.
- Что? Не ожидал от меня таких вопросов? - усмехнулась Ольга.
- Не ожидал. После вчерашнего вечера...
- Я выглядела так глупо?
- Кому-то такая манера нравится. Возможно, очень многим.
- Ты не считаешь, что женщина должна быть глуповата?
- Вы устраиваете форменный допрос... Нет. Даже поэзия не может всегда достигать подобного совершенства, - улыбнулся я. - Но вы уж слишком сообразительны и здравомыслящи.
- Заметь, ты не сказал: умна.
- Редко пользуюсь этим словом. Житейские явления ума не требуют... Зайдем, - предложил я, когда мы спустились с горы и поравнялись с единственной в этой стороне, но не плохой кафешкой.
- Перекусить? Или с собой бутылочку взять? - хитро взглянув на меня, спросила Ольга.
- Без намеков. Хотите - возьмем. Не хотите - не возьмем.
- Возьмем.
- Тогда выберете сами. Я бы взял сладенькое. Портвейн, кагорчик.
- Ты предоставил свободу и тут же ее ограничил, - засмеялась моя спутница.
- Что это за свобода без ограничений. И я рекомендовал, а не навязывал.
- Ну если ты не навязывал, тогда портвейн или кагорчик. И перекусить. Я бы хотела...
- А вот еду, пожалуй, навяжу, - перебил ее я. - Здесь когда-то готовили неплохое жаркое.
Мы зашли в кафе, купили бутылку "Южнобережного", Ольга поела.
- Кто вы? Мата Хари? - спросил я, когда мы встали из-за стола.
Она ответила только на егерском пляже, до которого мы шли молча. Моя спутница морщила лоб в раздумьях, а я не торопил.
- Я совсем не так сообразительна, как ты думаешь. Я так и не вспомнила, кто - эта Мата Хари.
- Не путайте сообразительность с осведомленностью. Мата Хари - исполнительница экзотических танцев и шпионка. Так, по крайней мере, считали.
- Ты полагаешь, я танцую?
- Браво... Вы очень не похожи на себя вчерашнюю. Не наивны, не восторженны...и, возможно, не так свежи, - усмехнулся я.
- Насколько я поняла: у тебя противоречивые вкусы, - улыбнулась Ольга. - Ты хочешь свежести и...нашла: опыта в одном флаконе.
- Почему нет? Будьте мудры, как змий, и наивны, как младенцы.
- Там не совсем так сказано и не совсем про то.
- Вы не хотите отвечать на тот вопрос. Ответьте на другой. Зачем вам нужен я?
- Здравствуйте! Приехали! Более неожиданный вопрос трудно придумать.
- Не уклоняйтесь. Если об этом не спрашивают вслух, то рассуждают про себя. Так, зачем? - настаивал я.
- С какой стороны? - улыбнулась моя спутница.
- А их несколько?
- Ты же не можешь быть уверен, что я говорю правду.
- Не могу. Но это дела не меняет. Положим, я готов утешить себя иллюзиями.
- Что ж! Я отвечу. Во-первых, ты, судя по вчерашнему застолью, не беден; во-вторых - не уродлив, хотя и не красавец; в-третьих, можешь вести себя галантно, как сообщила твоя старая беби. Кстати, почему Автор?
- Потому что. Традиция.
- Как ее зовут на самом деле?
- Она просила не говорить. А вы снова уклоняетесь от ответа, - вернул я Ольгу к интересовавшей меня теме.
- Неужели ты еще не понял, что я, вполне возможно, принадлежу к классу хищниц...
- Да, млекопитающее, хищное, человекообразное, женскополое...
- Точно! Содержанка, - завершила она.
- Допустим, это так. Тогда почему вы оказались рядом с кучей тряпья?
- Ты говоришь о своей одежде? Случайно. Я ее не заметила.
- Справедливо. Кто обращает внимание на мусор? Но вы не замечаете некоторой неувязки...Осторожно, здесь крутая горка, - предупредил ее я. Мы шли по верхней дороге, а не по берегу.
- Положим. Я все-таки наивна. Какую неувязку?
- Я, и вы это заметили, не содержу. А женщины, проходящие по такому разряду, не признаются так, как вы.
- Следовательно, я - очень наивна, или... - Ольга улыбнулась.
- Или хитра, хотели сказать вы.
- Или мне нужны совсем другие отношения. Ты не допускаешь, что ты мне стал интересен?
- Чем? Пустой болтовней? Не уродством?
- Не обязательно рассуждать о вечном...
- Согласен. И все же?
- Ты мне непонятен...
- Я - не загадочная женщина...
- Не перебивай. Сам просил ответить, - попросила она.
- Уже молчу.
- Допустим, как говоришь ты, я - победитель. Допустим, я играю. Допустим, я увлеклась игрой и жажду видеть такого странного человека, как ты, у своих ног...
- В чем моя странность? И если она есть, как вы узнали о ней за один день?
- Опять перебил...Какая вода!...Видишь, я уже кое-что получила. Вот это. - Моя спутница с нескрываемым восхищением смотрела на ночную бухту.
- Это не высший класс. Дальше - лучше. К тому же, это создал не я, и владею этим не я.
- Но ты подарил это мне.
- Хорошо. Теперь буду считать, что прожил жизнь не напрасно, - с пафосом воскликнул я.
- Ты зря иронизируешь. Кстати, ты почти всегда иронизируешь.
- Понял, в чем моя странность. Веду себя как шут?
- Как вездесущий ассистент. По крайней мере, сегодня ты подыгрывал, а остальные блистали.
- Ну что же, задник на сцене тоже роль.
- Не кокетничай. Ты все понял! Ты и сейчас подаешь реплики, но без них...
- Вы снова стали бы свежей и наивной, как вчера.
- Кто тебя воспитывал? Перебиваешь...
- Это реплики. И без них свите не сыграть короля.
- Ты снова кокетничаешь. Ты - не свита, а я...
- Не королева...Нет, мы пойдем за второй родник, - не дал сесть я своей спутнице.
- Ты не показал мне первый.
- Ночью? Он и днем-то неприглядный. Второй покажу. Как вы собираетесь добиться своего? Поставить меня на колени?
- Лестью. Легкой болтовней. Увидишь.
- Вы не боитесь неудачи? Вдруг это я играю с вами? Спешу предупредить: я - опытный и циничный игрок.
- Значит, кто кого.
- Может не стоит. Вы еще так свежи...
- И неопытна, - закончила Ольга. - Я хорошо сохранилась.
- Понял. Под личиной ангела скрывается коварный искуситель...Осторожно! Здесь крутой склон.
Мы поднялись к роднику, попили воды и спустились в мою любимую бухточку.
- Как здесь хорошо!
- Вот теперь я с вами согласен. Здесь очень хорошо! Только иногда заливает. В сильный прибой. Нам туда, - я показал на вымоину под скалой.
Ночь была ясная и безветренная. Вода застыла, но море шумело.
- Надо же! - удивленно воскликнула моя спутница.
- Вы о чем?
- Море шепчет.
- Да, здесь всегда шумит. Вот это, - я похлопал рукой по спальнику, который разложил на подстилке, - ваше место.
- Какой ты предусмотрительный! Прямо прелесть! - с легкой ехидцей пропела она. - Сам-то не замерзнешь на камнях.
- Это меня опытные друзья научили. Что нужно женщине ночью? Мягкая постель и тепло, - важно заметил я. - Все равно вряд ли засну, а сидеть и на одеялах не холодно.
- Может, ты перейдешь с "вы" на "ты".
- Надо же заметили! А зачем? Я перейду, когда сочту нужным...скажем, после игры. Отвернитесь, пожалуйста, я надену плавки.
- Вот это номер! Ты стесняешься.
- Конечно. Нас двое. Мы не на голом пляже. Я вас плохо знаю, а переодеваться перед незнакомыми людьми мне не нравится. Смею заверить вас, что плавки после первого купания сниму.
- Тонкая грань. Тогда отвернись и ты.
Я переоделся и полез в воду. Плавал я долго и далеко.
- Ты всю ночь будешь совершать заплывы? - улыбнувшись, спросила Ольга. Она уже давно вышла на берег и сидела голая на спальнике, поджав под себя ноги и накинув одно из одеял на плечи.
- Нет. Это последний. Я осматривал окрестности бухты, чтобы убедиться, что вам не угрожает карадагское чудище.
- А сам ты его не боишься? - засмеялась она.
- Мы с ним одной крови: он - чудище, я - чудовище. Доставать портвейн?
- Ты не боишься, что я возьму тебя тепленьким?
- С одной бутылки, растянутой на всю ночь? Дудки, сударыня.
Я открыл бутылку и достал стаканчики.
- Надо же! Зачем было так беспокоиться! Может, я хочу коснуться губами того места, которого касался ты, - усмехнулась Ольга
- Это разведка боем?
- Нет. Тихий сап.
- Тогда выпьем за победу, - предложил я.
- За чью?
- Как в кино, за нашу.
Я отпил из стаканчика, поставил его на камень, подошел к воде и снял и выполоскал плавки.
- Думала, ты шутил, - хмыкнула Ангел.
- Когда?
- Когда говорил о переодевании.
- Зачем? Чтобы вас рассмешить? Давайте помолчим и посмотрим на звезды. Хочу получить удовольствие от хорошего вина, крепкой сигареты и природы, - пояснил я.
- Давай, - абсолютно не обиделась она.
- Вы не против, если я лягу на спальник. На одеяле жестковато.
- Ну что вы, благородному сеньору разрешается даже положить голову на колени дамы, - развеселилась она.
- Благодарю, и принимаю ваше предложение. Вас не смутит вид обнаженного тела у ваших ног?
- Нет, только не замерзни.
- Еще тепло.
Я взял стаканчик с портвейном, закурил и. прикрыв ноги одеялом, улегся чуть на бок, чтобы видеть море.
- Тебе удобно? - спросила Ольга.
- Не хлопочите...
- Все. Молчу.
Давно я не лежал так славно. Удобно и приятно. Нависшая над нами скала заканчивалась небом. Звезды под тихий лепет воды поедало море. Портвейн был в меру сладок, сигарета - вкусна, женская грудь - красива.
Новая Ангел сидела, опираясь локтями на колени, и мечтательно смотрела куда-то вдаль.
Стаканчик кончился, сигарета догорела, и я перевернулся на живот. Нога у Ольги была не хуже груди, нежная, гладкая, упругая и теплая. Я, ни о чем не думая, закрыл глаза.
- Ты - колючий, - тихо произнесла Ангел.
- Больно?
- Щекотно.
- Я подложу руку.
- Это начало домогательств?
- Могу сползти ниже.
- Клади руку.
Пока я лежал, погруженный в сладкую полудрему, Ольга почти не шевелилась. Только раз поправила одеяло
Наконец, мне захотелось еще портвейна и еще моря. Я перевернулся на спину, начал приподниматься на локтях и открыл глаза, только коснувшись лицом груди. Оказывается, моя Ангел так и не сменила позы и нависала почти всем телом над моей головой.
- Приятно, однако, - заметил я, лизнув маленький аккуратный сосок.
- Но-но, парниша. Не наглейте. - Ольга засмеялась и выпрямилась. - Купаться пойдем?
- По глоточку и в воду.
- Только не уплывай, пожалуйста.
- Как можно! Я запланировал приступ в воде.
- А может быть, это я подвигла тебя на него.
- Безусловно. Но это будет братский приступ.
Она засмеялась.
Мы долго купались и играли. Ловили друг друга, хватали за ноги, топили. Один раз я напугал Ольгу: быстро заплыл между камней и лег на воду в тени одного из них, а когда она начала меня там разыскивать с шумом и брызгами рванулся к ней.
- Так и до инфаркта недалеко, - отдышавшись после испуга, проворчала она.
- Я же предупреждал. Я - побратим карадагского чудища.
- Каких проявлений твоей зверской натуры мне еще ждать?
- Нежных объятий.
- Я не против.
Мы плавали, пока я не услышал, как у моей знакомой стучат зубы.
- Ты, извините, вы совсем обалдели! А если вы простудитесь, подхватите воспаление легких и умрете? Я за вашей могилой ухаживать не буду, - начал ругаться я.
- Мне было весело...Один ноль в мою пользу, - засмеялась она.
- У нас не может быть победы по очкам. Марш на берег!
- Слушаю и повинуюсь.
- Пожалуй, я вас разотру.
- Уже? Не рано ли?
- Полотенцем.
- Я быстро доплыл до берега, раскрыл спальник и взял большое полотенце.
- Интересно, Афродиту так же принимали из волн? - усмехнулась Ангел.
- Прокопченный Гефест...едва ли.
Я начал растирать ее довольно жестко.
- Эй! Ой, ты протрешь во мне дыры.
- Зато разогрею.
- Налей-ка лучше стаканчик. Я сама...
- Да, мой генерал.
- Кажется, моя победа близка.
- Это кажущаяся близость.
- Ну что ж! Тогда я укладываюсь в спальник, - с ухмылкой проговорила она и посмотрела внимательно на меня.
- Естественно. Для вас уже приготовлено.
- А почему не для нас?
- Это вопрос или предложение?
- Как тебе будет угодно.
- Тогда, с вашего позволения, я повременю, - улыбнулся я.
Ольга залезла в спальник, я вытерся и, натянув майку, завернувшись в одеяло, уселся рядом с ней.
- Один - один, - заметила она.
- Или всё, или ничего...
- А ты - максималист.
- Вы сами предложили борьбу.
- Может, я шутила.
- А я нет.
- Но это же только слова.
- "Я никогда не относился серьезно к себе, но всегда к своим словам...". Кажется так.
- Похоже. Гилберт Кит Честертон.
- Где та вчерашняя простушка? Признавайтесь, она - ваша сестра-близнец. Не угадал? Тогда вы играли очень талантливо. Зачем?
- Кажется, мы уже это обсуждали...
- Хорошо. Приношу извинения за свое занудство.
- Ты специально процитировал или ты так думаешь? - спросила Ольга.
- О-о! Вам хочется поковыряться в моей голове...
- Почему не в душе? - перебила меня она.
- До души не доберешься. Я и сам не знаю, есть она у меня, или нет.
- Серьезно?
- Как обычно. Это же слова.
- С тобой без стаканчика не разберешься, - засмеялась Ангел.
- Смотрите. Вино коварная штука. Ослабляет волю, усиливает желания.
- Если меня это не пугает?
- Я вас боюсь, коварная.
- Это тоже серьезно
- Мне каждое слово комментировать или через одно?
Немного помолчав, она спросила:
- Ты не замерз?
- Я - закаленный Маугли.
- Так ты не хочешь забраться в спальник и погреться?
- Это вопрос или предложение? - засмеялся я.
- Ты повторяешься.
- Что делать, та же мысль, те же слова.
- Я ничего не имела в виду. Мне просто больно смотреть, как ты мерзнешь.
- Я не имел ничего в виду. Мне просто не хочется стеснять вас...
- В каком смысле?
- В прямом - спальник узок. В не прямом - я не хочу одеваться, а вы раздеты, мы поневоле будем соприкасаться.
- Опять новость! А в воде что мы делали? - усмехнулась она.
- Там вы могли ускользнуть, я мог отплыть, а спальник ограничит свободу маневра, - спокойно объяснил я.
- Снова военные термины. Тогда, чтобы не предлагать и не просить, я прибегну к тактической уловке.
- Это становится любопытно. Я подготовился.
- Ковбой, мне холодно.
- Ну-ну, - покивал я головой.
- Фу, какой непонятливый! Я же сказала: мне холодно.
- Извините, коугёрл, я подумал, что вы привели название уловки...
- Снова слова, а я мерзну...Мне холодно, ну очень холодно, - жалобно запела Ольга.
- Тогда я укрою вас одеялом.
- Ты хочешь разыграть все прямо по анекдоту. Хорошо. Паша, мне все равно холодно.
- Тогда я укрою вас вторым одеялом.
- А мне холодно, - сменив интонацию с плаксивой на вздорную, решительно произнесла она.
- Чем же еще вас накрыть?
- В таких случаях моя мама ложилась рядом со мной...
- Надеюсь, вы помните, о чем думал ковбой.
- Мне, может быть, просто холодно. Без экивоков и намеков.
- Как истинный джентльмен готов услужить даме. Уже спешу. Только пододвину рюкзак с сигаретами и портвейном.
- Холодно, ну очень холодно...и сними свою майку. Ты, надеюсь, не спишь в ней, - капризничала Ангел.
- Стираю через день, но как ночное белье не использую.
Я придвинул рюкзак, расстегнул молнию до середины спальника и попросил:
- Повернитесь на секундочку на бок. Я втиснусь, и вы сможете улечься, как вам будет удобно.
Ольга повернулась.
- Помолчим, попьем портвейн, ты покуришь, - предложила она.
- Не помешает... Вам удобно?
- Я могу распоряжаться?
- Джентльмен, согласившийся стать калорифером, становится калорифером не на словах, а на деле.
- Значит не только слова?
- Не ловите калорифер за язык. Его у него нет.
- Тогда ложись на спину, подложи под голову одеяло, чтобы было удобнее...
- Вы же замерзли! Как же я могу снять целое одеяло?!
- Надо же! Сломанный калорифер попался. Говорит, а должен молчать, - смеясь, заметила Ангел.
- Я исправлюсь...
- Молчи, - смешно нахмурившись, строго приказала она и принялась укладываться.
- А стаканчик бедному прибору? - жалобно проканючил я.
- Из бутылочки. Приборам стаканчики не нужны.
Ольга достала из рюкзака бутылку поставила ее в изголовье, а сигареты и зажигалку положила рядом со мной на камни. После этого сползла вниз спальника, положила руки мне на грудь, как школьница - на парту, с хитрецой посмотрела сверху на меня и согнула правую ногу так, что ее колено оказалось на моих бедрах.
- Тебе не тяжело? - спросила она.
- М-мм, - загудел я, показывая на закрытый рот.
- Так и быть, перевожу тебя в разряд интеллектуальных устройств. Говори.
- Мне приятно, но хочется курить...
- Обогреватель с голосом, типа джакузи, это я понимаю, но с эмоциями. Загадка природы. Ну ладно уж курите, а я глотну.
- А мне?
- На-на, ненасытный.
- Вы разыгрались.
- Тебя это пугает?
- Нет. Просто кто-то предлагал помолчать.
- Было и такое. Помолчим. - Кивнула Ангел и, положив голову на руки, начала внимательно рассматривать мое лицо. Я не обращал на это внимания и смотрел на звезды, в который раз ругая себя за плохое знание карты звездного неба. Тело Ольги казалось на удивление прохладным и легким. Она, действительно, была очень маленькая и улеглась на мне так удачно, что нигде ничего не давило, не кололо.
Я докурил, дотянулся до портвейна, сделал глоток и прикрыл глаза.
Когда Ольга снова зашевелилась, над морем уже появился месяц, узкий, умирающий.
- Тебе удобно? Я не отлежала ничего? - тихо спросила она.
- Море, тепло, воля, хорошее вино, красивая и уютная женщина на груди, что еще нужно человеку...
- Чтобы спокойно встретить старость, - хихикнула она.
- До старости я не доживу, - спокойно ответил я.
- Так многие говорят. Но это лишь поза.
- Старость - это состояние души, а не тела. Когда у меня станет не хватать физических сил делать то, что мне хочется, я сдохну...даже от легкой простуды...или сойду с ума, когда перестану хотеть.
- Какие мы романтичные! - съязвила Ангел.
- Вам виднее. Вы же со стороны.
- Как это я - на тебе, а не со стороны. Неужели ты этого не чувствуешь!
- Я же сказал про "красивую и уютную женщину на груди".
- Снова слова, а где реакции?
- Это вопрос или предложение? - ухмыльнулся я. Это слегка зацепило Ольгу.
- А ты - жуткий тип. Что ты вообще о себе возомнил?!
- Я - не жуткий тип, просто не хочу вас соблазнять...
- Что же ты делал до этого?
- Удовлетворял ваши прихоти, которые вы выражали открыто, и свои желания, совпадавшие с вашими...
- Следовательно, сейчас ты ничего не желаешь?
- Почему же?
- Это никак не проявляется.
- Это призыв к проявлению или констатация факта?
- Обидел, - фыркнула она и стукнула кулачком по груди. Мне показалось, она не шутила.
- Утешься прекрасным вином...
- Да пошел ты со своим вином, - в сердцах выпалила она.
- Я же предупреждал, что сух, циничен, вероятно, бездушен. Мне вылезти?
Ольга молчала. Я незаметно для нее расстегнул молнию спальника, твердо взял ее за плечи, приподнял и выскользнул на камни. Она обиженно и сердито посмотрела на меня. Я объяснился: "Извини. Это - не жест. Захотелось искупаться".
Как хорошо, что большая вода не требует взаимности.
Море похоже на женщин. Чтобы его почувствовать всем телом, нужна сила и движение. Оно не прощает слабости, зато его чувствуешь всем телом. Я схожу с ума от него, когда оно теплое, а, холодное, оно бодрит. Я люблю женщин. Они требуют силы и прощают слабости. Холодные, они свели бы меня с ума, а страстные - наполняют меня жизнью.
Какая чушь лезет в голову. Глупею. От воды и от женщин.
Я лежал на камнях у самого берега, когда Ольга снова заговорила:
- Ты обиделся?
- На что? Я сказал то, что хотел, вы сказали то, что думаете по этому поводу.
- Ты прикидываешься или...
- Или такой на самом деле? Мне нравится ход вашей мысли. - Я засмеялся. Вылез из воды и уселся на спальник рядом с ней, накинув на плечи одеяло.
- Дай мне затянуться, - попросила она, когда я закурил.
- Не стоит. Вредная привычка, и сигареты - крепкие.
- Я хочу.
- На.
Ольга от "Лигейроса" зашлась в кашле.
- Мы же вас предупреждали, - улыбнулся я.
- Ты мог бы сделать это в более резкой форме или не давать.
- Вы бы взяли сами. Не стану же я хватать вас за руки.
- Падающего не надо толкать: он и сам упадет? - хмыкнула она.
- Если он не хочет упасть, его можно удержать.
- Предупреждением?
- Вам известны другие способы? Схватить за шиворот и трясти, пока не придет в чувство? Может, это падение - единственный способ освободиться от условностей?
- А если это - всего лишь вопль о помощи? Если по-другому не получается? Не умеют, стесняются, не хотят обнаружить слабость.
- Тогда тем более надо не останавливать, а просто помочь.
- Но ты вряд ли поспешишь на помощь.
- Почему же. К тем, кого считаю близким, если пойму, что это вопль.
- А как с теми, кто рассчитывает на тебя?
- Всем не поможешь, да и надо ли.
- Твою помощь необходимо заслужить, - усмехнулась Ольга.
- Я этого не говорил.
- Снова слова...
- Да, именно они. Наверное, я помог бы и далекому, если бы он меня попросил. А разбираться? Мне бы с собой разобраться.
- Странно, мне казалось, что ты всё для себя решил.
- Зачем решать все? У меня есть дела, которые надо сделать. Что будет потом, какой буду я, кто об этом знает? Может, во мне проснется коварный злодей. - Кровожадно оскалив зубы, я посмотрел на нее. - Или я сподоблюсь, - я поднял брови и изобразил невинность, - и стану новым отцом Сергием. А может, я превращусь в обычного гражданина, и мой труд вольется в труд моей республики.
- Ты не хочешь говорить на эту тему.
- Что говорить, когда нечего говорить. Читайте классику: в ней вы найдете кучу рандевушек с политической и метафизической целью.
- Там встречается и кое-что другое.
- Шепот, робкое дыханье...
- Да. Если двое встречаются с глазу на глаз в пустынном месте, вряд ли они будут читать "Отче наш", - проговорила Ольга.
- Откуда?
- Увы, Юго, - хохотнула она. - Как на латинском, я не запомнила.
- Что-нибудь типа "солюс кум сола"...Ольга, я могу устроить вам маленький допрос?
- Если ты снова хочешь спросить, зачем я с тобой познакомилась, то не надо. Я не отвечу.
- Нет. Обычные протокольные вопросы?
- Валяй.
- Откуда вы приехали? Где вы учились или учитесь? И уж извините, вас этот вопрос вряд ли обидит, сколько вам лет?
- Почему ты не спрашиваешь о семейном положении?
- Меня оно не интересует, - заметил я.
- Если я совру?
- Зачем? Это лишено смысла.
- Скажем, ради игры...хотя это вряд ли добавит ей остроты. Я приехала из города Санкт-Петербурга, там и проживаю. Училась я в том же месте, что и вы с Автором. Следовательно, лет мне чуть больше, чем тебе, - посмеиваясь, ответила она. - Не пугайся, не намного.
- Удар ниже пояса. Под личиной нимфетки скрывается тертая калачиха. А я-то считал, что разбираюсь в людях! Горе мне, пойду утоплюсь! Может, вчера на вашем месте была младшая сестра, тогда я позволю себе не топиться? - жалобно спросил я.
- Нет. Но я могу тебя утешить. Не ты - первый, не ты - последний. К тому же, я вчера, действительно, была не своей тарелке...
- А в тарелке свежести и невинности. Если бы я не обещал не задавать лишних вопросов, я бы повторился: кто вы, Мата Хари? Нет, нет, это внутренняя речь, и ни о чем не спрашиваю.
- Спросил бы в первый день. Хотя тебя это не интересовало. Кстати, почему?
- Если бы вам захотелось, вы бы рассказали сами, а я ленив и не любопытен.
- Опять цитата.
- Слова, знаете ли, и голоса. Трудно выразить по-новому то, что уже высказано. Но да погибнут те, кто сказал это до меня.
- Шутка? Откуда? - засмеялась Ольга.
- Уж и пошутить нельзя. Не помню. Кажется, встречал у Исэ Тургенева, а источник не знаю. Мы университетов не кончали, нам еще год учиться, авось узнаем абсолютно всё.
Я начал замерзать, поэтому решил утеплиться и потянулся к майке.
- Взмерз, Маугли?
- Есть немного.
- Ты не хочешь залезть в спальник и погреться? - захохотала Ольга.
- Хочу, но вы же пока не предлагаете, - со скорбью в голосе проныл я.
- Почему ты не ответил так, как раньше? Тогда хотел меньше?
- Ровно так же. Ну очень сильно! Однако вы моего желания, выраженного в форме вопроса, не почувствовали, а осторожности моей не оценили, - томно и смущенно пояснил я.
- Фу, какой ломака!
- Так я одеваюсь?
- Так и быть лезь!
- Тогда я вынужден одеться.
- Женщина не должна брать всю ответственность на себя.
- Какую ответственность? За что? - Я пренаивно хлопал глазами.
- Так мы продолжим борьбу?
- О чем вы, какая борьба? Мне просто холодно.
- Ты сдаешься?
- Так вы мне разрешаете залезть или предлагаете?
- Хорошо. Я все поняла. Ковбой, мне так холодно, что одеяла вряд ли помогут, - плаксиво произнесла Ольга и начала открывать молнию спальника.
- Это, очевидно, зов о помощи. Я как чуткий человек просто вынужден на него откликнуться. Но заметьте, это - не предложение.
- Тьфу, болтун.
- Уже действую, но не забудьте, я повторяю, о чем думал ковбой.
- На что это ты намекаешь.
- Всего лишь предупреждаю.
- Поняла. Сигареты крепкие. Привычки вредные, - пытаясь сымитировать мои интонации, проговорила она.
- Подвиньтесь, пожалуйста.
- Холодный как лягушка. - Ольга зябко поежилась. - Выходит, я тебя грею.
- На всякую вещь можно смотреть по-разному.
- Тогда ложись на спину, подложи под голову одеяло...да, чуть не забыла. Можешь взять свою бутылочку.
- А сигаретку?
- Много курить вредно. Хотя сейчас я тебе разрешаю, - с ехидством проговорила она и легла на меня, чуть расставив ноги. - Не тяжело ли тебе, девица, не тяжело ли тебе, красная.
- Вы соблазняете меня.
- Нет, просто лежу. Мне так удобно. И не надо меня обнимать.
- И не думал. Просто моей руке так удобнее. Убрать?
- Нет, можешь оставить. И портвейн оставьте.
- Вино сыграет с вами злую шутку.
- Ты надеешься, что я поддамся на твои уговоры, - улыбнулась она. - Все эти скользкие намеки. Витиеватые рассуждения о соблазне.
- Уже не надеюсь.
- И правильно. Докурил?
- Да.
- Теперь я тебя слегка помучаю.
- Может не надо.
- Надо, Паша, надо. И не распускай руки.
- Я недооценил ваше коварство.
- Поздно. Не будешь же ты применять ко мне силу?
- Вы правы, не буду.
Сначала мне было даже приятно. Ольга гладила и целовала мою грудь, губы, обхватывала мои бедра ногами, прижималась ко мне всем телом. Потом она сползла вниз и вбок, положила голову мне на живот, и принялась за дело всерьез...
Когда я дошел до высшей точки напряжения, она резко дернула головой, сбросив мою непроизвольно гладившую ее волосы руку, выпрямилась, лежа на боку, приподнялась на локте и, глядя мне в глаза, ледяным голосом отчетливо проговорила:
- Теперь я хочу, чтобы ты вылез из спальника. И не только хочу, но и прошу тебя вылезти.
Я приложил все усилия, чтобы справиться с напряжением, жестко выдохнул, едва не застонав, и сказал:
- Я настаиваю на продолжении. Я очень этого хочу и готов взять инициативу на себя.
Она молчала. Я осторожно отодвинулся и, выскользнув из спальника, разбежался и прыгнул в море, не услышав того, что было сказано мне вдогонку.
Женщины похожи на море. Чтобы их почувствовать нужна сила и встречное движение. Они прощаю слабости. Как жалко, что нельзя почувствовать их всем телом. Я схожу с ума от них, и холодных, и страстных. Я люблю море. Оно требует только силы. Холодное - приводит в чувство, теплое бывает холодным.
Ну и выраженьица! Тупею. От женщин и воды.
- Вы не хотите искупаться, - крикнул Ольге я, подплывая к берегу. - Вода очень теплая.
- Ты уже остыл? - закричала она в ответ.
- Да. И больше не похож на Приапа.
Ангел выбралась из спальника и вошла в воду. Я подплыл к ней и спросил:
- Поиграем или просто поплаваете?
- Ты не злишься на меня? - спросила она.
- На что? Я получил почти все, чего хотел, вы дали все, что могли дать. К тому же, никто не нарушал правил игры.
- Пожалуй, я поплаваю одна.
- Пожалуйте, поплавайте, - спокойно согласился я. - А я, пожалуй, вылезать начну. Замерзаю.
Ольга купалась долго, но за все время ни разу не взглянула в мою сторону. Наконец, она встала у самого берега. Я подошел к ней с полотенцем и спросил:
- Вас растереть?
- Дыры протрешь. Налей-ка лучше стаканчик. Там еще осталось?
- Не алкоголик же я. Конечно, осталось.
Она вытерлась, влезла в спальник, выпила стаканчик и сказала:
- Я устала и хочу спать.
- В чем же дело. Давайте подложу рюкзак под голову.
- Может, ты сам ляжешь мне под голову...я предлагаю тебе залезть в спальник.
- Я бы хотел это сделать, но, если возможно, предпочел бы отклонить ваше предложение.
- Все-таки сердишься...или испугался. Я обещаю не повторять, - усмехнулась она.
- Нет и еще одно нет. В этом было что-то от издевательства, но я не отказался бы от повторения. Я просто вижу, что вы устали, а я едва ли засну, поэтому буду ворочаться, вылезу, когда захочу поплавать, - объяснил я.
- Ты добиваешься, чтобы...
- Не надо, - перебил я ее. - Вы вспылите и заработаете бессонницу. Я считаю, вам надо отдохнуть. Сказал же я то, что думаю. А в доказательство своего доброго расположения к вам сейчас совершу над вами легкое насилие.
Ольга не успела ничего ответить, как я слегка прижал ее грудью и, крепко обхватив голову, начал целовать в губы. Она сначала инстинктивно дернулась, но потом не сопротивлялась, а даже продемонстрировала свое искусство.
- Мне жаль, что вы устали, но я надеюсь наверстать упущенное в будущем, - проговорил я, выпрямившись.
- Если я буду...
- Извините, что перебиваю. Если вы будете настаивать, я ни от чего не откажусь, но в вас сейчас говорит запал и азарт, а не желание. Надо ли вам самой все это?
- Ничья в связи с поражением обеих сторон.
- Ничья бывает только тогда, когда обе считают себя выигравшими, - не согласился я.
- Пожелай мне спокойной ночи.
- Спокойной ночи.
Судя по солнцу, было около семи, когда Ольга проснулась.
- Доброе утро. Нам пора выбираться. Я уже хочу спать, - сказал я.
- У меня есть время искупаться, чтобы выглядеть свежей и невинной, а не помятой? - спросила она, потягиваясь в спальнике.
- Да, конечно.
- Тогда отвернись.
- Вы с Автором похожи.
- В чем?
- Она тоже считает, что утром на одевающуюся женщину может смотреть только тот мужчина, в чьих объятиях она проснулась.
- Я над этим не задумывалась. Ты не замерз?
- Нет. Поторопись.
- Я уже в воде.
Минут через пять мы вышли. Ольга пыталась начать какой-то разговор, но, заметив, что я в ответ только зеваю, замолчала. На горе я попрощался:
- До свидания. До встречи на пляже.
- Ты появишься после обеда? - спросила она.
- Нет. Сейчас пойду. Покормлю Автора завтраком. И пойдем с ней.
- А спать?
- На пляже.
- До встречи, железный человек.
Я не стал спрашивать, что она имела в виду.
На часах, когда я вошел в снимаемую комнату, было девять. Автор уже не спала, а дремала, поэтому, услышав мои шаги, встретила меня вопросом:
- Как тебе понравилось с Ольгой?
- В каком плане?
- Невежливо отвечать вопросом на вопрос.
- Да. Я расслабился на отдыхе, - признал я. - Уточни, пожалуйста, какие аспекты межличностных взаимоотношений тебя интересуют.
- Поправила на свою голову. Лучше уж расслабься. Мы на отдыхе. А интересует во всех.
- Ольга - очень умная женщина и тонкий собеседник. Красива, нежна. Очень хорошо сложена. Исключительно гладкая и упругая кожа. Судя по технике, должно быть, отличная любовница. Это, пожалуй, все. Я почти сплю, поэтому сразу всего не вспомню.
- Мне больше не надо. Но я не поняла. Ты не трахался с ней?
- Фу! Автор, даже отдых не оправдывает таких выражений.
- Извини. Так ты с ней не переспал?
- Если не вдаваться в подробности, а я не собираюсь обсуждать с тобой детали моих сексуальных отношений с другими, то между нами был метафизический кинжал...
- Короче, что-то не вышло. А что? - сдавалась сокурсница.
- Ты же слышала: я в детали не вдаюсь. Сексопатолог и психотерапевт мне пока не нужны. Вставай, а то я рухну на кровать и без освежающей силы моря просплю до завтра
- Мне показалось, или в твоих словах был намек на возможность каких-то отношений со мной? Я не против.
- Я тоже, но не сейчас.
- А когда?
- Липучка. Когда у тебя будет желание и силы, чтобы соблазнить меня...Какой-то сумасшедший дом!
- Ты о чем?
- О том, что как в дурном сне повторяю те же слова, или почти те же...
- Которые говорил ночью.
- Перебила в такту.
- Ах, вот почему у тебя ничего не получилось. Хочешь жить во грехе, но с чистой совестью, - засмеялась Автор.
- С относительно чистой. Почему нет? Я устал. Не бей меня парадоксами, - зевнул я. - Пойду варить кофе.
- Учти, Паша, я - не гордая, поэтому ловлю тебя на слове.
- Лови, только скажи на каком, а то я столько наговорил.
- Я напомню, что ты был не против.
- Делай, что хочешь, только оставь меня сейчас в покое, - попросил, зевая во весь рот, я.
- Отлично. Я помогу. Приготовлю яичницу.
Весь день на море я устраивал заплывы и спал. Разговоров не вел, отвечая на вопросы, ограничивался "да" и "нет". Никто ко мне не приставал.
Но под вечер, когда все члены пляжной тусовки разошлись отдохнуть перед ночными забавами, Ольга и Автор приступили ко мне с вопросами.
- Какая у тебя программа на сегодня? - начала сокурсница.
- Мы пойдем в заповедник? - спросила Ангел.
- Я набрался сил и весь в вашем распоряжении.
- В чьем? - в один голос воскликнули они.
- Я же по-русски ответил в вашем.
- Вы договоритесь между собой. Метните жребий. Мне легче плыть по течению, чем выбирать, - ответил я.
- Мы тебе одинаково безразличны? - не сговариваясь, но в один голос спросили они.
- Я бы ответил, что вы мне обе одинаково нравитесь. Настоящий рыцарь рад всегда услужить любой даме, когда дама его сердца находится вдали от него, но при одном условии... - загадочно ухмыльнувшись, проговорил я.
- Каком? - Опять в один голос.
- Вы спелись?
- Он не ответил про условие, - указав на меня, заметила Ольга.
- Ты не догадалась сама? - усмехнулась Автор. - Главное и единственное - чтобы любая дама попросила его об этом, желательно, оговорив все детали. Чего хочет, как, когда, в каком количестве.
- Значит, я такая - не первая, - засмеялась Ангел, слегка смутившись.
- И не последняя, - утешила ее с улыбкой сокурсница.
- Психологи! Знатоки человеческих душ! Я понимаю, Автор - она еще юна и практически невинна. Но вы, Ольга, почти пожилая женщина, почти предбальзаковского возраста. Или напротив, ладно Ольга - она обычная девушка на отдыхе, хотя и умная. Но вы, Автор, почти титан духа, почти светлый гений человечества, - развеселился я.
- Мы ошиблись? - Они переглянулись.
- Два бац-баца, и оба в белый свет, как в копеечку. Эх, вы! Простейшее условие, с которым согласился бы любой плохонький рыцаречек, - я захохотал.
- Не томи, - сказала Ольга.
- Ишь разыгрался. Давай отвечай, когда тебя две беби спрашивают, - поторопила меня Автор и подкрепила свои слова щипком.
- Главное и единственное условие - это чтобы любая дама была привлекательна, а еще лучше красива и интересна.
- Вот дурак-то! - возмутилась сокурсница.
- Что да, то да! - присоединилась к ней Ангел.
- Может, бросим его одного, - предложила первая.
- Вариант, - согласилась вторая.
- Вот мне радости-то будет! - весело воскликнул я и рванулся к морю.
Проплыл я в этот день изрядно, поэтому в этот раз оставался у берега, наблюдая с воды за тем, как горячо обе дамы обсуждают какие-то важные для себя проблемы и грозят кулаками в мою сторону. Однако не мог же я вечно скрываться, пришлось вылезать.
- Сдаюсь на милость прекрасных фурий и яростных гурий, а равно, и наоборот, - жалобно пропел я, поднимая руки.
- Ты думаешь, он справится? - громко, чтобы я услышал, спросила Ольга Автора. - Не мелковат?
- Да-а, - задумчиво протянула та в ответ. - Хотелось бы чего-то более сильного и привлекательного...Но думаю, захочет жить, справится.
- Я должен с кем-то сразиться за милых дам. И восстать на море бед с оружием в руках? Прямая есть возможность, чтоб погибнуть?
- Уже и Гамлета переврал. Мы не...
- Откуда вы знаете, - перебил я спевшуюся парочку, - что он думал?
- Рыцари слушают дам внимательно! - наставительно произнесла сокурсница.
- Ты сегодня ведешь в заповедник нас обеих и... - Ангел сделала многозначительную паузу.
- Я весь дрожу, не пойму от чего. Эврика! От ужаса!
- Шут, нет...клоун, нет...гаер площадной! Убойся, мы не шутим, - не выдержала Автор. - Договаривай Ольга, он не оценит важности момента, хотя бы ты держала паузу три минуты.
- ...и будешь всячески ублажать нас обеих. Ты осознаешь всю значимость возложенных на тебя упований.
- Что я должен делать? Носить вас на руках? Сразу двух? - Я скорчил испуганную рожу.
- Я говорила тебе, Ольга, этот уродец не удивится, не восторгнется душой, не затрепещет от радости, а потребует конкретики, - фыркнув, проговорила сокурсница.
- Значит, мы с тобой правильно сделали, что заранее обо всем договорились. Мы - умные, а ему придется плохо, - утешила ее Ольга.
- Об чем это вы договорились?
- Не о том, что ты думаешь!
- Откуда вы знаете, что я думаю? - сладко улыбнулся я.
- По роже видно, по хитрой сладострастной роже! - Иронически скривилась Автор.
- Значит, в девять на горе? - спросила Ангел
- А я буду томиться от неопределенности, - надул я губы.
- Потомишься! - ответили обе беби в один голос.
Сколько я не тормошил Автора, по дороге с пляжа домой она не сдалась и ничего мне не рассказала о том, что меня ожидает. Однако коварным замыслам, осуществления которых я ждал с понятным интересом и некоторым напряжением, не дано было осуществиться. Наша хозяйка встретила меня у двери нашей комнаты и вручила срочную телеграмму с двумя словами "Все хорошо" - Гена срочно вызывал меня в Питер.
Я решил воспользоваться оставленным мне телефоном, с трудом нашел бумажку с номером местного "крестного отца".
- Что-то случилось? - спросила Автор, заметив, что я набираю номер.
- Да. Я срочно уезжаю.
- Ты бросаешь меня одну? - Она попыталась скрыть беспокойство под капризными интонациями.
- Я вынужден. Извини. Возможно, это ненадолго. Тогда я вернусь с Геной...
- И с Иркой?
- Возможно.
На другом конце сняли трубку:
- Да. Слушаю.
- Здравствуйте, это Павел из Питера, - представился я.
- Мы уж думали, ты не позвонишь. Это Петр, даю трубку Даниле...
- Мне хватило бы вас, - успел сказать я, но Петр не отреагировал.
- Добрый день...или вечер, Павел. Что у тебя?
- Здравствуйте, Данила Иванович. Мне надо срочно уехать, желательно сегодня.
- Улететь, - понял он.
- Это был бы лучший вариант. Можно через Москву.
- В одиннадцать вечера Петр заедет за тобой. Что-нибудь еще?
- Присмотрите за...
- Уже присмотрели. Обстоятельства.
- Почему в одиннадцать?
- Так надо.
- Спасибо. До свидания.
- Ни пуха, ни пера тебе, Павел, - пожелал Данила Иванович.
- Спасибо, - ответил я и услышал, как он хмыкнул перед тем, как положить трубку.
- Значит, в одиннадцать? - Автор выглядела расстроено.
- Да. Схожу в девять попрощаюсь с Ольгой и... Вы, кажется, нашли общий язык?
- Слишком быстро, - машинально ответила сокурсница.
- Тебе тоже так показалось? - с интересом спросил я.
- К тебе это не относится.
- Извини, я сейчас не способен разгадывать ребусы. Что ты имела в виду?
- Может быть, я ошибаюсь. Ты ей нравишься...
- Я и тебе нравлюсь, насколько я понял, - с улыбкой заметил я.
- Не зарывайся! Мне ты всего лишь интересен как новый опыт. Ей ты нравишься по-другому, - серьезно произнесла она.
- Как ты это определила? По томным взглядам, бросаемым ею в мою сторону?
- Ты будешь гаерствовать даже на краю могилы.
- Хотелось бы, - согласился я. - Но мы не обо мне.
- Ты становишься любопытен, но мы не о тебе, - съехидничала Автор.
- Ты недалеко ушла от меня, но мы не о тебе.
- Оставляешь за собой последнее слово? Ну что ж, пользуйся моей добротой...Я продолжу об Ольге. Она поначалу задергалась, когда я предложила ей пойти в заповедник втроем...
- Возможно, ты неправильно истолковала ее поведение? - предположил я.
- Где твои манеры? Перебиваешь на каждом слове!
- Извини, опростился.
- Принимается. Ты думай, как тебе угодно, а я делюсь своими наблюдениями...Ей очень хотелось пойти с тобой вдвоем, но она постаралась этого не показать. Знаешь, я даже раз случайно заметила ее взгляд. Не злой, нет. Я затрудняюсь сформулировать...исподлобья? Надеюсь, ты понял.
- Не богато! Но все же будем иметь в виду. Как говорил какой-то киногерой или героиня: "Баба, она сердцем чует", - покивал я, серьезно наморщив лоб.
- Сам дурак!
- Ультима ратио. Сдаюсь!
- Чуешь, чем пахнет ультима ратио? - Автор поднесла свой маленький кулачок к моему носу.
- Удовольствием и красивой дамой, - принюхавшись, захохотал я.
- Могилой, клоун...Тебе помочь собраться?
- Я поеду налегке. Без вещей. Я все-таки надеюсь вернуться. Кстати, - я залез в сумку и достал деньги, - оставляю тебе. Дома еще возьму.
- Ты меня смущаешь.
- Сама дура! - улыбнулся я.
- Хорошо, я буду экономна.
- Будь. Я подремлю до полдевятого. Разбуди.
- Хорошо, Паша. Я приготовлю прощальный...извини, "провожальный" ужин.
- Кто из нас больший выпендрежник?
- Какие слова мы знаем! Ладно, дремли.
Если бы не Автор, я бы проспал девять часов.
- Подъем.
- Сколько сейчас? - потянулся я.
- Полдевятого, как просил. Вставайте, герцог, вас ждут великие дела, - поторопила меня сокурсница.
- Мне полагалось бы бросить в тебя сапог, но могу воспользоваться тапочкой.
- Попробуй! Как дам поварешкой по голове.
Я открыл глаза, увидел, что она "вооружена", и спросил:
- И что же мы будем есть?
- Что дадут то и будешь.
- А...
- Пить будем горькую. Мне хочется почувствовать себя окончательно несчастной и брошенной, - усмехнулась Автор.
- Я бы, напротив, подсластил существование.
- Я тебя поцелую перед отъездом. Если захочешь, - пригрозила она.
- Ты - не переодетый мужчина.
- Если тебе нравятся мужчины, я переоденусь специально для тебя. Это, конечно, не совсем то, но, - сокурсница засмеялась, - за неимением гербовой...
- Запомнила! Надо же.
- И еще не раз припомню.
- Запугаешь - не вернусь.
- Куда ты из колеи денешься.
- Тут, ты права. Меня моя - устраивает, - признал я.
- Не опоздай, философ.
- От гаера до философа - так будет называться мое жизнеописание.
- Его напишу не я.
- Уж конечно. Тебе не хватит ума и сообразительности, чтоб оценить, кого потерял мир, - печально проговорил я.
- Редкого задаваку. Иди, а то опоздаешь на свиданку.
- Ревнуете?
- Жуткий воображала! Губы подбери!
- Ах, так? Ну, я пошел.
- Проваливай. Ужин в десять не опаздывай. Можешь Ольгу позвать.
- Не боишься явить миру кулинарную убогость?
- Доиграешься, - Автор взмахнула поварешкой, и я выскочил из комнаты с криком: "Кажется, уже все подгорело!"
Море. Легкий ветерок. Маленькие люди на пляже под горкой. Что дальше?
- Ты давно ждешь? Почему один? - раздался за спиной голос Ольги.
- Потому что не иду в заповедник. Автор, вероятно, тоже. Хотите, я провожу вас и договорюсь с егерями?
- Что-то случилось?
- Джозеф Хеллер, - хмыкнул я. - В этом смысле - ничего. Я уезжаю, пришел попрощаться. Полагаю, мы вряд ли встретимся. Кстати, можете позвонить и сообщить о моем отъезде. Мне это не помешает.
- Зачем ты так? - вспыхнула она.
- Вы даже не отрицаете, - начал я, но Ангел перебила: - Я поняла, что ты догадался?
- Когда? - Мне стало интересно. - Вчера? После вопроса о шпионке?
- Когда поняла? Или когда догадался?
- И то, и другое. Мне интересен ход ваших мыслей.
- Я могла бы не отвечать и уйти!
- Я вас не держу. Почему вы не уходите? Идите, - спокойно сказал я.
- Я тебе безразлична?
- Я пронес это чувство через долгие два, нет, три дня и теперь хочу сказать вам: я не люблю вас, - в пол-лица ухмыльнулся я.
- А Автора? - инстинктивно спросила она.
- Что вам до нее? Почему вы не уходите? Прощайте.
- Ты меня гонишь? Ты мог бы уйти сам.
- Можно посмотреть и так. Хорошо, прощайте, Ангел. - Я встал с камня, на котором сидел, разглядывая море.
- Постой. Я же не ответила на твои вопросы.
- Мне интересно, но не необходимо.
- Останься, я хочу объясниться, - попросила Ольга.
- Вы понимаете, что это ничего не изменит? Даже если бы я не догадался...даже если бы вы не были "засланным казачком"? Мне приятно ваше общество. Вы - умная женщина и тонкий собеседник. Красивы, нежны. Очень хорошо сложены. У вас исключительно гладкая и упругая кожа. Судя по технике, вы, должно быть, отличная любовница. Сегодня я уже говорил это о вас Автору...
- Ты ей все рассказываешь?
- Не все. Я не вдаюсь в интимные подробности отношений. И ни с кем не делюсь своими интимными переживаниями. Зачем отягощать друзей созерцанием тяжелых для нравственности картин, - хохотнул я.
- Чему ты смеешься?
- Продолжению рандевушки.
- Ты, кажется, не закончил ту свою мысль.
- Какую? Ту, где дифирамб вашим достоинствам. Вы - совершенство, но не более. Я, мне так кажется, люблю другую. Вас устроит такой ответ?
- Если бы на моем месте...
- Если бы на вашем месте была та девушка, которую я водил в ресторан, я вряд ли бы зашел так далеко. Не люблю щелкать по носу невинных людей...хотя если бы она настаивала, мне было бы приятно...
- Видишь, ты сам не знаешь, что делаешь, - заметила Ольга.
- Я вас об этом предупреждал.
- Может, ты все-таки оставишь координаты?
- Кому, Мата Хари? Ольге или шпионке? - улыбнулся я.
- Мне. Я не скажу им.
- Кому? Меняемся? Я координаты, вы имена?
- Ты не боишься, вдруг я соврала и продолжаю играть?
- Такой вы мне нравитесь: возбуждаете воображение. Не боюсь, потому как "давно так сидим".
- На ящике с динамитом.
- Ну, зачем же уточнять. Разговор теряет свою прелесть.
- Игорь. Теперь координаты.
- Иванович? Надо же, а вы высоко летаете. Если я соврал и меняться не хочу?
- Ты уже и так на мне потоптался.
- Ты слишком умна, чтобы говорить это всерьез. Вот мой адрес и все телефоны. - Я достал из кармана заранее приготовленную бумажку. - Ты могла бы стать моим другом. Почти как Автор. Прощай.
- Снизошли ваша милость. Соблаговолили перейти на "ты". Вы слишком много о себе мните, - разозлилась Ольга.
- Я же говорю: ты - почти Автор. Только она никогда не будет исправлять меня. Я устал говорить "прощай", поэтому передаю тебе ее приглашение на ужин в честь моей особы.
- Я принимаю, - спокойно ответила она. Только напряжение крыльев носа выдавало раздражение.
- Мы принимаем бой. Пошли. - Я взял Ольгу под локоток и повел вниз по дороге к нашему домику.
- Ты далеко не Маугли.
- Хватит уже обо мне, - хныча, попросил я. - Надоело, надоел. Тебе не надоело? Лучше расскажите мне детали заговора.
- Ленив и нелюбопытен! - усмехнулась Ольга.
- Интересно же.
- Игорь - один из моих многочисленных дядьев. Самый заботливый...
- Шейлок не только скуп, но и чадолюбив...
- Не перебивай и не перевирай.
- Все женщины так строги!
- Я же просила. Он, Игорь, во многом мне помогал. Я знаю, чем он занимается. Не мне его исправлять! Он попросил меня помочь последить за одним типом за деньги. Этим типом оказался ты.
- Я говорил - Мата Хари. И ты за деньги легла бы под меня...нет, под того типа?
- Если бы тот тип мне понравился...
- Ты покраснела, потому что не думала об этом. Не так цинична, как себе кажешься?
- Наверное, ты прав. Но с тобой я об этом вообще не думала.
- Это объяснение в любви? - засмеялся я.
- Я так поняла, что это ничего не изменит в твоих отношениях ко мне.
- Нет.
- Тогда догадывайся сам. А твое "почти как Автор" означает, что ты любишь ее?
- Ты слишком плохо думаешь обо мне. Я бы тебя не заметил.
- У тебя какой-то нравственный сдвиг...
- Я уже сам себе надоел, поэтому прошу тебя: хватит обо мне, - жалобно простонал я. - Скажи: ты урод или еще что-нибудь, и закончим с моей персоной. Не то я превращусь в героя романа.
- Ты это заслужил, - съехидничала Ольга.
- Всё! Затыкаю уши!
Она пыталась еще что-то говорить, но я ничего не слышал. Скорчив обиженную гримаску, Ангел замолчала.
Автор не удивилась нашему появлению. Она ждала, что я вернусь не один, и накрыла на троих.
- Я ее разоблачил, - сообщил я сокурснице. - Ангел на самом деле коварная шпионка. Она пыталась обольстить меня из корыстных соображений. Но я ее перевербовал.
- Паша, ты беспощаден! Пожалей девушку, видишь, Ольга покраснела.
- Да, я смущена и такой откровенности с его стороны не ожидала, - признала Ангел, не обращая внимания на румянец заливавший ей щеки.
- С кем не бывает, - успокоила ее Автор. - Ты, наверное, объяснилась ему в любви, а он и поверил. Наивный!
От этих слов Ольга покраснела еще больше.
- Как ты бестактна! - обратился я к сокурснице. - Человек чистосердечно признался, а ты так прозрачно намекаешь на неискренность.
- Ни на что я не намекаю. Это ты не признаешься в том, что наивен и не разбираешься в людях. А уж во мне, женщине, чье имя вероломство! Я в трусов превращаю мысль! - торжественно закончила Автор.
- Как-как? - захлопал я глазами.
- Известным только мне способом. Вот! При помощи слов. Сказала и превратила.
Мне везет на хороших людей. Кто на месте Автора вел бы себя так естественно. Она сняла напряжение с Ольги. Я отвлекся от своих проблем. По крайней мере, они не лезли на первый план.
- Приятного аппетита. Извините, но я за Павлом. - Это был Петр.
- Знакомьтесь, Автор, Ангел-Ольга, Петр...
- Алексеевич. Но я еще не так стар, - закончил он.
- Нам пора? - спросил его я.
- Да. Но не бегом.
- Тогда присаживайтесь, - предложила Автор. - Я принесу тарелки и прибор.
- Если можно, то только кофе.
- Отдыхай, сварю, - сказал я.
- Спасибо, Паша.
Когда я вернулся с кухни, троица весело над чем-то смеялась.
- Над собой смеетесь или надо мной?
- Паша, как ты догадался? Конечно, над тобой! Весь мир вращается исключительно вокруг твоей персоны, - с ехидцей заметила Ольга, которая чувствовала себя гораздо лучше после объяснения со мной.
- Нет, - как можно серьезнее заметил я. - Автор - центр вселенной. Надо мной лишь смеются. Я - вселенский мальчик для битья.
- Что в лоб, что по лбу. Все равно ключевая фигура мира.
- Не без этого, - я скромно согласился.
- Я попал в общество звезд, - подключился Петр Алексеевич.
- И Ангелов, - уточнила сокурсница.
- Как вы уживаетесь вместе? - засмеялся он.
- Только заурядные личности борются за преобладание, мы же не замечаем чужого блеска, - объяснила Ольга.
- Ты подаришь мне это выражение для очередной фичи? - спросила у нее Автор.
- Не спрашивай, а пользуйся, - посоветовал я.
- Нам пора, - поднялся Петр. - До свидания, девушки. Я пойду, заведусь, - сказал он мне и вышел из комнаты.
- Ну что? Покедова, бабаньки. Гуд бай, леди. До свидания, милые дамы, - начал было я.
- Паша, не ломайся, - серьезно попросила сокурсница.
- Могу заплакать.
- Не ломайся. Дай я тебя поцелую, - повторила она.
- Я так жалок?
- Ты - дурак, иди сюда. - Автор встала, я подошел. Она обняла меня и поцеловала, не по-братски. - Сладко! - проговорила она, оторвавшись.
- Надеюсь, не в последний раз.
- Типун тебе, Паша, на язык и пиявку. Ольга, я могу выйти, чтобы не смущать...
- Вот-вот, выйдите, а то...
- Паша, Автор права. Ты - редкий дурак! Иди сюда. - Я подошел. Ольга поступила так же, как Автор. - И вправду, сладко!
- Надеюсь, не в последний раз.
- Дурак! К тому же, неумный. Ничего нового выдумать не может, - заметила с улыбкой сокурсница.
- На далеком Севере у холодной Невы меня будет согревать мысль, что вы спелись. Автор не обижайте Ангела. Ангел не обижайте Автора. Если серьезно, спасибо. Мне грустно. До свидания.
- Это так серьезно? - печально спросила сокурсница.
- Одно из двух: или да, или нет. Я телеграфну. Пока.
- Что случилось? - спросил меня Петр Алексеевич, когда я сел в машину.
- Не знаю. Что-то важное и неотложное, а позвонить и узнать нельзя: могут слушать.
- Могут, - согласился он. - Тот, кто сообщил, надежный.
- Это - другая часть меня. Лучшая.
- Ты сорвал банк. Он догадается не светиться в аэропорту?
- Гена? - машинально произнес я. - У нас все обговорено.
- Конспираторы, где-то вы прокололись, - заметил Петр с легкой усмешкой.
- Что такое?
- Да поймали этих двух гавриков сегодня ночью со стволами почти у вашей фазенды. Хлопнули бы тебя и не болтали бы мы мило с тобой.
- Возможно. Не считал их опасными. Расслабился после разговора с вами, - оправдывался я. - К тому же, я ни разу дома не ночевал.
- Вот это номер. На кого же ты свою девушку оставил? - удивился он.
- Это - мой друг. Расскажите, что с гавриками?
- Сидят в домике. Как говорят в шпионских фильмах: работают под контролем. Регулярно сообщают твоему дяде, что ты куда-то отъехал, но, по слухам, вот-вот будешь.
- А вчера или позавчера ничего не изменилось? - спросил я.
- Нет. На том конце говорили спокойно. Почему ты спрашиваешь?
- Да так.
- Не темни, Павел. Колись.
- Сейчас это уже не важно.
- И все же. Ты заметил кого-то еще?
- Наверное, мне показалось. Не будем об этом: не отвечу. Что с гавриками думаете делать? - поинтересовался я.
- Ты уверен, что мне не надо знать все? - Петр пристально взглянул на меня.
- Да. Лучше смотрите на дорогу, - улыбнулся я. - Не доедем.
- Я на ощупь помню, - усмехнулся он. - А будут работать на нас, будут жить.
- Вряд ли они откажутся. Я закурю?
- Окно пошире открой.
Покурив, я спросил:
- Почему вы Алексея или Михаила не послали меня отвезти?
- Потому что им все знать не положено. Крепче спать будут. Я лечу с тобой, - ответил Петр Алексеевич.
- Зачем такие хлопоты? Я не против, но...
- Ты - умный мальчик. Уж извини, что я так. Но ты многих вещей просто не представляешь.
- На мальчика не обижусь, потому что умный, - усмехнулся я. - Значит, без вас не справлюсь?
- Справиться-то справишься, но дров можешь наломать. Ты "Шерлок Холмса" читал? - спросил он.
- На примере хотите объяснить? Давайте? Веселее ехать будем.
- Помнишь, как он с Ватсоном наследил...
- Нужен криминальный талант!
- Точно, - засмеялся Петр. - Помнишь, свои слова про "профессионалов"?
- Извините, коли обидел?
- Я не о том. Ты прав: у нас давно просто профессионалы - не Авторитеты, но профессионализм-то необходим.
- Вы абсолютно правы. Я - дилетант. Но у меня задача - простая.
- Как знать! Будет день - будет пища. Ты не возражаешь, если я еще тебя поспрошаю? Чтоб дорогу скрасить.
- Давайте. Только я не на все вопросы отвечу, - предупредил я.
- Это твое дело. А эта вторая тоже твой друг и больше ничего?
- Да-а. Петр Алексеевич, Петр Алексеевич, не ожидал я от вас такого любопытства, - улыбнулся я. - Приглянулась? Как мне, совсем юные нравятся?
- Красивые!
- А Автор что же?
- Я подумал, что она - твоя, поэтому не разглядывал.
- О, времена, о нравы! Вдруг это Ангел - моя? А вы ее рассматривали, где ваши представления о порядочности?! - захохотал я.
- Ты серьезно? - опешил он.
- Вполне.
- Как же ты с одной живешь, а с другой...
- Неужели нельзя жить на отдельных кроватях. И я не говорил, что у меня с кем-то что-то было.
- Тогда выходит: ты просто треплешься. Я-то серьезно спросил? И не про постель речь, - слегка обиделся Петр.
- Не обижайтесь. Я не трепался.
- А как же тогда? Не понимаю.
- Праведники и развратники чем-то похожи. Одни только и стремятся к разврату, а другие только его и видят.
- Смешной ты, Павел. Я же по-другому воспитан и в других понятиях рос.
- Давайте теперь я вам на примере объясню.
- Учи яйцо курицу, - хохотнул он.
- Вы школьную программу не помните?
- А вот и нет. Я, когда меня приняли первый раз, читал много, а книжек в "доме" было мало. Может, меня книжки на преступный путь и поставили, - развеселился Петр. - Я же без учителей читал...Ты продолжай. Если не пойму, спрошу: не стеснительный.
- Помните Печорина? Похож он на неверного мужа?
- Так ты, значит, Печорин? - захохотал он.
- Нет. Мне для этого романтизма и невинности не хватит. Я другое имел в виду. Считает ли Вера, что он изменяет ей? Считает ли он, что кому-то изменяет?
- Выходит, это от взглядов зависит. Ну а заповеди где?
- До чего умный бандит пошел! Прямо горьковские клошары-философы!
- Ну, не все же нам, как в кино, злодействовать, убивать, деньги делать и "Мурку" слушать. Иногда и на прекрасное тянет, - жалобно прогудел Петр.
- Ка эРа читают тоже в кино...Впрочем, старое поколение никогда не выберет пепси.
- От нее только зубы портятся...А ты не ответил.
- Для меня - это интимный вопрос. Был бы я Печорин, я бы монолог про себя произнес...Я почти серьезно. У вас же есть что-то основное, и оно не в голове. Вот и у меня так.
- Ты же образованный. Не хуже академиков мог бы о высоком порассуждать.
- Порассуждать, поболтать, потрепаться, побазарить. Стиль изменится, а содержание нет.
- Ты загнул. Для меня это - сложно.
- Не прибедняйтесь. Вы про Веру не спросили, а половина ваших ровесников уже забыла, кто это. Скорей Верку-модистку вспомнят.
- А половина твоих - никогда не знала. Такие времена. Бывает, Данила уедет и поговорить не с кем.
- Чистый Горький!
- Спать не хочешь? - спросил он, заметив, как я зевнул.
- Недостаток кислорода. Я спал, но от добавки не откажусь.
- Вот и правильно. Давай-ка я остановлюсь, и ложись на заднее сиденье.
До Петербурга мы долетели без проблем. Болтали о Пелевине, поклонником которого оказался Петр Алексеевич. Прочитал он только "Чапаева и Пустоту", но знал эту книжку почти наизусть. В Аэропорту нас уже ждала скромная, что называется "без наворотов", "шестерка".
- Куда везти? - спросил встретивший нас водитель с лицом злодея, пожав нам руки и не представившись.
- Куда тебе, Павел?
- Сначала позвонить...
- На трубку, - прогудел встречавший. Я взял, набрал номер, выслушал четыре долгих гудка, разъединился, повторил то же самое еще раз и сказал:
- Через час нам надо быть на площади Тургенева.
- Конспираторы! - улыбнулся Петр. - Одобрямс. Где тут у вас перекусить можно? - обратился он к водителю.
- И поближе к месту, - попросил я.
- Сделаем, - коротко бросил злодей.
Мы молча доехали до Загородного и уселись в фастфуде у Техноложки.
- Хвоста твой приятель не приведет? - спросил за столом Петр.
- И мне светиться ни к чему, - добавил водитель.
- Вот мы и посмотрим, - ответил я. Все снова замолчали, погрузившись в свои мысли.
В условленное время Гена пересек площадь и пошел по Садовой в сторону Никольского собора. Мы постояли минуты две, ничего не увидели и я распорядился: - Теперь вперед и за собором направо, первая подворотня, напротив входа в садик. Нам туда.
- Толково, - оценил злодей.
- Как в кино, - усмехнулся Петр.
Мы въехали в крошечный двор колодец, и я вылез из машины. Петр вылез следом за мной.
- Будет лучше, если твой друг и мне все обрисует. По делу. И могут возникнуть вопросы, - объяснил он.
- Тогда машину лучше отослать на час, - предложил я.
- Дима, - приедешь через час. - Посмотри по сторонам. Злодей кивнул.
- Пошли. - Я уже набрал номер кодового замка и стоял у раскрытой двери.
- И снова толково. Как в кино!
- Что-то вы, Петр Алексеевич, не озабочены, - усмехнулся я.
- Еще ничего не знаю. Когда напрягаешься, совершаешь ошибки, - улыбнулся он в ответ.
Мы поднялись на самый верх и вошли на чердак, как всегда, не закрытый.
- Осторожно здесь стена, - предупредил я.
- Я неплохо вижу в темноте.
- Вот мы и пришли. Садитесь, Петр, я газетку подложил.
- Вижу-вижу, какой предусмотрительный. - Он сел окинул взглядом помещение и довольно произнес: - Отлично выбрано. Надеюсь, второй выход есть?
- И третий, и четвертый. И через другой подъезд, и через соседние дома, и на другую улицу.
- Не зря ты книжки читал. Даже свет - как надо.
- Старался, - хмыкнул я.
Скрипнула дверь, послышались шаги, и в проеме у стены появилась хорошо освещенная фигура моего друга.
- Паша, ты не один? - раздался его голос.
- Здравствуй, Гена. Ты в своем репертуаре.
- Да ладно тебе. Здравствуйте. Лучше бы представил нас.
- Петр.
- Как меня, вы знаете. А по батюшке? - спросил Гена.
- Алексеевич.
- Неплохо! - с улыбкой заметил друг.
- К делу, Гена, к делу, - поторопил его я.
- Тебя вели? - спросил его Петр.
- Дайте хоть сяду... Ну вот, теперь можно. Вели, но это детали. Я уже сто раз проверился... Они были в твоей новой квартире - это раз. Насчет арсенала не знаю. Может не нашли. Твоя мать через Люсю передала записку мне - это два.
- Не тяни!
- Спокойствие и хладнокровие - вот девиз настоящего гангстера, - хихикнул Гена.
- Еще один смешливый попался, - не без иронии заметил Петр. - Оно и правильно...
- Что в записке? Неужели все так срочно? - спросил я.
- Серьезно? Как посмотреть...В свете того, что меня пасут уже недели две, текст "Павла могут убить" мне показался достойным твоего присутствия.
- Доконспирировали! - засмеялся Петр. - Вы бы вместо газеты еще публицистическую передачу придумали. Типа "Человек в маске", чтобы вас у подъездов телестудии ловили.
- Зато посеяли в стане врага разброд и шатания. Не все так плохо! - улыбнулся я.
- Лучше не придумаешь! Задачу-то мы выполнили. Власти обратили внимание, общественность всколыхнулась, мы теперь - столица преступного мира, - с сарказмом заметил Гена и серьезно добавил: - Главное - овские начали твоего дядюшку теснить. Да и в самой ОПГ, как ты говоришь, "разброд и шатания". Авторитет-то упал.
- Ты, Гена, телеграмму правильно послал. А тебе, Павел, надо на дно ложиться, и про отдых и развлечения забыть, - посоветовал Петр.
- Что же мне теперь все время прятаться. Я предпочитаю действовать. Вряд ли кто-то, кроме "Паныча" и "Царька"...ну еще одного-двух, так озабочены моей персоной.
- Ты решился? - Друг пристально смотрел на меня.
- Да. Хватит откладывать и раздумывать. Сегодня и начнем.
- Отговаривать тебя бесполезно, так?
- Да, Петр Алексеевич. Поэтому к делу. Ты был после обыска в квартире? Они взламывали? - спросил я Гену.
- Нет. Все чисто. Наверное, ключи подобрали. Я бы и не заметил, если бы Ирка не позвонила и не спросила, когда я заходил? Она что-то почувствовала, а потом заметила, что кресло чуть-чуть повернуто и телефон по-другому стоит...
- Может, ей показалось?
- Не утешай себя, Паша. Ты же ее знаешь. Ей не показалось, а твою квартиру нашли и, видимо, давно.
- Тогда нам надо незаметно вытащить арсенал. Вот ночью и пойдем. Часиков в десять...
- По чердакам? - спросил меня Петр.
- Можно и так...
- Не можно, а нужно, - перебил меня он.
Мы обсудили детали и договорились встретиться вечером.
- А вам обязательно идти с нами? - спросил Гена Петра Алексеевича.
- Мы уже говорили на эту тему с Павлом, - ответил тот.
- Да, Гена, будет лучше, если у нас будет опытный опекун.
- Подельник, - заметил Петр. Все разом улыбнулись.
Расставшись на время с нашим "опекуном и подельником", Гена и я отправились убивать время подальше от города, в Павловский парк, чтобы случайно ни на кого не нарваться.
- Ты с Иркой-то переговоришь? - спросил меня друг, когда мы уселись в электричку.
- После сегодняшнего дела...если все пройдет гладко. Ты не проверял: за ней никто не ходит?
- В меру своих сил. По-моему, никто.
- Сам-то ты, как уходишь? - поинтересовался я.
- Я не уходил до сегодняшнего дня. Зачем?
- Да-а, Гена, если бы не друзья отца, ты бы следом за мной успокоился.
- Все так плохо?
- Петр рассказал, что за мной приходили. Думаю: ты был бы вторым.
- Вот это номер! А я тут цвету и беззаботно пахну. Влезли мы, Паша.
- Влезли, и неумело. Надо исправляться. Особенно, тебе... Так, как ты сегодня ушел?
- На Васильевском, проходными дворами от журфака, а потом на трамвай. Боялся, что у метро будут стоять. Ты не замечаешь, что у нас все, словно в кино?
- В дешевом: сначала все получается легко и быстро, но с развязкой тянут, чтобы продемонстрировать все достоинства положительного героя. Я уже в Крыму от литературных положений устал, - признался я.
- Почему в дешевом? У тебя все, как в "Гамлете", - начал он и осекся.
- Не смущайся, мои мозоли уже не болят. Продолжай, а я послушаю и поправлю.
- Смерть отца, скорая женитьба матери на дяде...
- Извини, что перебил. Знаешь, как зовут мою мать?
- Разве не Эрика?
- Так ее с детства родители и близкие звали. Когда она родилась, ее дедушка. Старый большевик, настоял на звучном имени - Гертруда, сокращение от "Героиня труда". - У друга вытянулось лицо. - Гена, рот-то закрой: мухи залетят.
- Не фига себе! Может, ты по паспорту Гамлет, по национальности датчанин?
- Это вряд ли. К тому же, не принц, - засмеялся я.
- Но сын короля преступного мира.
- Не говори так красиво.
- Но ты согласен, что завязка, как в пьесе? - настаивал друг.
- Только Гамлет был один. Горацио, так, наперсник: в действии участия почти не принимает. С призраком свести, одежду подвезти - вот и вся роль. Ну еще в концовке дать всем необходимые объяснения и заявить себя верным другом. Ты-то мне активно помогаешь.
- А сколько было тех, кто тебя приходил убивать? Не двое?
- Как ты догадался?
- Гильденстерн и Розенкранц...
- Эти двое останутся живы. Где призрак? Где Офелия? Полоний? Лаэрт? Трудности? Кажется, ничего не забыл.
- И намерено умолчал о "Мышеловке", - заметил друг.
- О чем ты? Я никуда никаких стихов не вставлял...
- Дурака из себя не строй! Ты полагаешь, что никто не заметил, как ...твоя мать, - он с трудом выговорил последние слова, - встала во время фильма? На Полония тянет Игорь Иванович, на призрака... - Друг задумался.
- Шакеспеар, - захохотал я, - явился во сне и сказал: Паша, перечитай мои пьесы.
- Хватит ржать, как конь. Ты в РУБОП ходил. Информацию об уже, - Гена снова запнулся.
- Мертвом отце читал. Но Лаэрта нет, Офелии нет, трудностей нет. Наоборот, кругом одни помощники, как в волшебных сказках об Иванушке-дурачке, и сплошные боги из машины и в автомобилях.
- Ты бы еще проходного Озрика вспомнил. И чем тебе Ирка - не Офелия? Только тем, что ты ее, как Гамлет не оттолкнул, а она не утопилась...
- Утонула случайно: "коварный сук сломался, и травы, и она сама упали в рыдающий поток", а потом у нее "в усмерть" упились одеяния. Кстати, Озрик - не проходной, с его помощью сюжет приходит к развязке, а Датское королевство - к упадку.
- Все равно они не главные персонажи...
- Гена, ты не боишься магии слов? Накличешь на меня такую же развязку. - Я улыбнулся. - И понесут меня четыре капитана, а ты останешься дышать в суровом мире, чтоб обо мне поведать всему свету.
- Тьфу,тьфу, тьфу. Типун тебе на язык.
- Да что это вы все типунами разбросались!
- Кто это все? - заинтересовался Гена. - Автор? И??
- И! Любопытной Варваре...
- Любопытство привело Буратино в страну счастья. Классику надо помнить, - съехидничал друг. - "Гамлетов" сейчас в школе проходят, а "Золотой ключик" - внеклассное чтение.
- Есть там одна "деушка". Приедем, сам увидишь.
- Ты так уверен в успехе?
- А без уверенности не следовало начинать. Будет, что будет.
- Ты - фаталист.
- Хватит! Достали с литературными аллюзиями. Не жизнь, а сплошная реминисценция. Поговорим на отвлеченные темы. О твоей сестре, - предложил я.
До самого вечера мы не говорили ни о каких делах и даже о них не вспоминали. Только один раз, когда Гена нашел в Павловском парке придушенную мышь, он не удержался и воскликнул: "Бедный Йорик!", но продолжения не последовало.
О чем думала мать, когда писала свою записку?
С Петром Алексеевичем мы встретились у Адмиралтейства в виду Медного всадника.
- Вы не похожи, - пошутил друг, указав "опекуну" на памятник.
- Еще как похожи! - не согласился тот. - А теперь без шуток...и желательно без слов. Надо найти, где переодеться, а то ты, Гена, как сломанный светофор - горит и зеленый, и красный.
На площади Труда в парадной Гена натянул на себя серую робу.
- В размер, - довольно поводил он плечами.
- Сам выбирал. Теперь ведите.
Мы не рискнули заходить через ближайший к нашей с Ириной квартире подъезд, а предпочли проделать путь по крышам. Если бы не подельник, сделать это тихо нам бы не удалось. Из большого, неброского баула, висевшего у него на плече, он, не глядя, доставал нужные ему отмычки и за секунды справлялся с замками.
- Там нет лестницы, только люк, - прошептал я, когда мы оказались на чердаке над нашей лестничной клеткой.
- Не проблема, - тихо и без каких-либо признаков волнения ответил Петр Алексеевич. - Сначала надо в окна посмотреть.
Он достал из того же баула раздвигающуюся штангу и вылез на крышу. Гена глубоко дышал.
- Гамлет в Эльсинор по крышам не добирался, - постарался я снять напряжение.
- Это точно, - кивнул друг.
- Темно и никого, - сообщил возвратившийся Петр.
Мы осторожно, стараясь не шуметь, сковырнули люк.
- Не хрена себе потолки, - с восторгом, но тихо выдохнул опекун.
- Я спрыгну и вас приму. Хоть рост на что-то пригодиться, - не без гордости прошептал Гена.
Когда он выпрямил руки, ноги его почти достали до уровня перил. Нас он ловил легко и небрежно, словно мы ничего не весили.
- Такой бугай и филолог, - прокомментировал Петр наш спуск и присел у замочной скважины. - Все ясно и просто. Такой замок можно женской шпилькой открыть. - Он с осуждением посмотрел на меня.
- Не моя квартира. Снимаю. Не профессионал, - с улыбкой оправдывался я.
- Я открою и проверю на жучки и на датчики, а вы, как договорились. И больше - ни звука.
Опекун открыл дверь, достал из баула небольшой чемоданчик желтой кожи, открыл его, нажал на какую-то кнопку и бесшумно вошел в квартиру.
Ждали мы больше часа. Мне очень хотелось закурить, но я почему-то не решился.
- Отбой воздушной тревоги, - почти в полный голос сообщил Петр. - Заходите. Про свет не забудьте. Включать только в ванной и в сортире.
- Не совсем же мы идиоты, - шутливо надулся друг.
- В каком-то смысле совсем.
- Вы уверены? - спросил я Петра.
- Ты про жучки? Да. На телефоне хороший, а в подкладках под вазами слабые метров на сто и старой модели. Я их заглушил на время. Будем надеяться, не спецы работали.
- Или для отвода глаз.
- Слишком сложно. Тогда к Даниле не обратились бы.
- Паша, арсенал не нашли, - довольно выпалил Гена. - Хорошо, что я его в самый зад задвинул. Сам еле-еле пальцами до ящика достаю.
- Что не достать? - спросил я.
- Паша, давай я тебя подсажу. Ты подвинешь.
- Вот и мои габариты подошли, - негромко хихикнул я.
- Не дразнись.
В ящике все оружие лежало так, как мы его и укладывали.
- Не слабо! - Петр с одобрением посмотрел на нас. - Вот можете же, если захотите.
- У меня к вам вопрос, - начал я.
- Валяй, - кивнул он.
- До конца этой улицы жучки добьют?
- Сомневаюсь.
- Значит, остается только квартира "Паныча". Раз на жучки денег пожалели, то вряд ли будут специально квартиру снимать, - рассудил я.
- Соображаешь, - согласился опекун.
- Тогда мне бы хотелось туда заглянуть. Поможете?
- Сегодня? Без разведки и подготовки? - изумился Гена.
- Если он не дома, то без проблем: на сигнализацию я проверю, - не стал спорить Петр, пристально посмотрев на меня.
- Если он дома, то проблемы будут у него, - спокойно глядя ему в глаза, сказал я. - Гена, тебе лучше переждать на чердаке, и вам, Петр Алексеевич, в квартиру входить не надо.
- Ты уверен в себе? - спросил друг.
- Отчасти.
- Тогда я у тебя за спиной постою.
- Не стоит.
- Не надо спорить, войдем втроем. Квартира, наверное, большая. И дверей - не одна. Романтизьм, - опекун специально произнес последнее слово так, - нам не нужен. И про перчатки не забудьте, конспираторы, - ухмыльнулся он.
- Хорошо, - сдался я.
В половине второго ночи, проверив оружие, накрутив глушители, мы стояли перед металлической дверью на третьем этаже.
- Как бы кислоту не пришлось использовать. Замок-то тяжелый, - шепнул мне на ухо Петр, а спустя мгновение, радостно и тихо выругался: - Вот жмот, ядрена Матрена, или ремонтники жулики. Замок-то не фирменный.
Прошло еще пять долгих как день минут. Из-за двери ничего не было слышно. В подъезде стояла тишина. Я бездумно смотрел на "ксюшу" с глушителем.
Самодельный. Выдержит ли?
- Ну, Павел, с богом, - Петр потянул дверь.
- К черту. - Я щелкнул затвором и ступил за порог.
Тяжелое сопение доносилось из левой не плотно закрытой двери. Неожиданно оттуда раздался протяжный женский стон. Я непроизвольно осклабился и решительно двинулся влево, оставляя на Гену и Петра, застывших за моей спиной, менее интересные комнаты справа.
Пол не скрипел, дверь не скрипнула - вот недостаток евроремонта.
Он сидел спиной ко мне в неглубоком кресле и смотрел жесткое порно, где события шли к развязке - крупная блондинка, с кобылообразным лицом леди Ди, доказывала, что способна удовлетворить, задействуя руки и все природные отверстия, сразу пятерых самцов. Фильм настолько захватил "Паныча", что он не почувствовал, когда я, не удержавшись, коснулся затылка глушителем.
- Нравится? - громко спросил я. Он резко повернулся и уставился не на меня, а на ствол. - На проститутках экономим или не получается, а сексопатолога стесняемся, - продолжил я спокойно.
- Ты чего? Ты чего? - нервно повторил Игорь, но потом взял себя в руки и только зло смотрел на меня.
- Должок вернуть зашел.
Он не стал оправдываться. Да и не поднялся бы так высоко, если бы был слабоват.
- Железный вы человек, а порнушкой балуетесь.
- Щенок. Только болтать. У тебя руки трясутся, - попытался надавить Игорь.
- Еще что-нибудь из "Убить человека"? Вы - крыса? - оскалился я.
- Что сопли жуешь? - Попытался он скрыть за насмешкой ярость.
- Угадал. Я думал вам надо покаяться, хотя бы в крысятничестве. Не хотите? Ваше дело. - Я нажал на спусковой крючок. Хлопнуло, как будто громко лопнули три воздушных шарика. Может, чуть громче. На кресле появились три дыры, а перед ним на полу - лицом вниз человек, старающийся подтянуть к животу ноги.
- Время-то дать? - спросил я его.
- Сука! Сучий сын, - пробулькал он в ответ. - Все ваше племя...
Я взорвался. Нажимал на крючок, пока не стало тихо.
На пороге с испуганным белым лицом стоял Гена. У моих ног лежала куча грязного тряпья.
- Ты испачкался, - машинально заметил друг.
- Говно, - я плюнул.
- А вот этого не надо. - Подскочил Петр и, обмакнув какую-то салфетку в кровь, затер мой плевок. - Нашумел ты, Павел. Но пошукать надо. Пять минут. Павел, если плохо, выйди. Да и ты, - он показал на Гену, - не помощник.
- Я в порядке. Что брать, - хрипло спросил я. В горле пересохло от злости.
- Все записи. Пальчики не оставь.
- Понял. Носители информации. Видеокассеты не влезут.
- На хрена они нужны.
- Я просмотрю оглавления.
- Четыре минуты.
Гена вышел.
С почином вас. Глеб Георгиевич!
Вышли мы из того же дома, куда входили три часа назад. На площади Труда уже стояла знакомая шестерка: Петр еще на чердаке позвонил по сотовому.
- Варежки не снимали? Ничего не забыли? Ножки не оставили? - спросил уже знакомый злодей.
- Я проследил, - ответил ему опекун.
- Тип-топ. Куда?
- Как можно ближе! Сбросить стволы. Я решил не оставлять Пашин на месте, - пояснил Петр.
- На Мойку за Голландию, - предложил я, облизав губы.
- Пойдет, - кивнул водитель, посмотрев на меня в зеркало заднего вида.
- Гена, заснул? Снимай комбинезон и тапочки! - поторопил опекун.
- Сейчас, - вяло ответил друг.
Прошло еще две минуты.
- Вот и бульк, - довольно и весело сообщил злодей, сев в машину. Мы трое не выходили. - Сколько там чистых? - спросил он у Петра.
- Два, - ответил тот.
- Жалко, но надо, - улыбнулся водила, снова посмотрел на меня в зеркало заднего вида и добавил: - А теперь к нам.
Никто ему не ответил.
Спал я без сновидений.
Открыв глаза, увидел стандартный невысокий потолок и не сразу понял, где нахожусь. Вставать не хотелось.
- Поднимайся, Павел, завтракать пора, - услышал я голос Петра. - Друг твой уже кофе варит.
- Сейчас.
- Зубная щетка в ванной. Я вчера купил.
- Как в лучших домах Лондона и Парижу, - ухмыльнулся я.
- На Запад ровняемся, за улыбкой следим, - хмыкнул Петр в ответ.
За завтраком Гена подал голос, он был еще бледен, но, судя по виду, спокоен:
- Что у нас на сегодня?
- Хорошего помаленьку, - глупо хихикнул я, а друг слегка вздрогнул. - Рвем когти, как говорят в кино. Билеты достанем? Или через Москву?
- Через Москву. До Москвы на машине, - сказал Петр.
- Так будет чище, - согласился злодей.
- Мне надо еще позвонить, - сообщил я.
- Ирке? - спросил Гена.
- Да. И лучше бы ее забрать. Кстати, ты понял, что едешь с нами? - спросил я.
- Так сразу все вместе. Не слишком шумно?
- Нас здесь не было, - заметил опекун.
- А самолет? Билеты... - начал друг.
- Мы летели без билетов, - перебил его Петр.
- Тогда лучше было бы мне лететь официально с Иркой, - предложил Гена.
- Неизвестно, сможет ли она: у нее бабушка...и не лучше. Мне будет спокойнее. В Москве с проводниками договоримся.
- Вариант, - согласился Петр.
После завтрака я позвонил.
- Кто это? - невежливо ответили на другом конце.
- Извините, ошибся номером, - пробасил я не своим голосом и через десять минут еще раз набрал тот же номер.
- Алло, вас слушают, - услышал я Ирину.
- Здравствуй! Ничего не отвечай, приезжай на Витебский. Где обычно, - скороговоркой выпалил я.
- Алло, вас слушают? - повторила она.
- Сколько отсюда добираться городским? - спросил я у злодея.
- Двадцать минут.
- Через час. Успеешь?
- Никто не отвечает, - сообщила кому-то на другом конце Ирина и повесила трубку.
- Монтекки и Капулетти? - блеснул в очередной раз Петр.
- Смольный институт, - отшутился я и спросил: - У вас кредитки принимают?
- Павел, не пори чепуху, - немного обиделся он.
- Понял, извините. Где встречаемся?
- На Московской у выхода, - предложил злодей.
- У первого по ходу поезда через два часа.
- Договорились.
- Гена, не вешай нос! Прорвемся! - улыбнулся я другу.
- Я перевариваю, поэтому серьезен. "Тщательно пережевывая пищу, ты укрепляешь обороноспособность страны!" - ухмыльнулся он.
- Вижу, все приходят в норму, - довольно заметил Петр и снова блеснул, кажется, Шекли: - Трудно первые сто лет.
- Осталось всего ничего. Я пошел. До встречи! Гена кофе изумительный! - Я встал из-за стола.
- Я не дама, чтоб меня хвалить, - удовлетворенно пробурчал друг.
Город чудный, город бледный...Тих, спокоен общий вид...Но вглядись, какой ужасный крокодил на дне лежит.
Сигарета обожгла пальцы, и я выбросил ее в урну - редкое явление в центре города. Впрочем, у метро они еще стоят.
Ирина приехала на десять минут раньше и еще до поцелуя выпалила:
- Что случилось?
- Здравствуй. Я, кажется, тебя люблю.
- Я - тебя. Что случилось?
- Вот это да! Ты даже не заметила моих слов!
- С "кажется"? Не тяни! Что случилось?
- Предлагаю тебе бросить свои дела и отправиться со мной в Крым, - сообщил я.
- Это предсвадебное путешествие? - улыбнулась она.
- Так будет лучше.
- Безопаснее, - ты хотел сказать.
- Не знаю, - не согласился я. - Ты можешь оставить бабушку?
- С бабушкой уже все. Но паренты...они спрятали все мои документы, а вещи выдают в обмен...и ты знаешь, это - Андрей...
- Что-то рассказал?
- Да. Охраняет. Чем-то их напугал.
- Тогда тебе безопаснее дома...
- Ты хочешь, чтобы я ехала с тобой? - перебила меня Ирина.
- Хочу, хотя это неправильно...
- Опять твои выкладки. Я еду.
- Хорошо, - кивнул я. - Через пятьдесят пять минут нас ждут на Московской. - Пойдем пешочком. Как раз успеем. На Трамвае подъедем пару остановок.
- Как? В таком виде? Без всего, без паспорта...
- Все купим сегодня вечером в Москве или в Крыму. Времени нет, - пояснил я.
- Пойдем, - махнула она рукой и вдруг проговорила: - Ты изменился.
Я вздрогнул, а когда услышал добавление "в лучшую сторону", у меня непроизвольно вырвался хриплый смешок: - В чем ты это находишь?
- Ты откровенно говоришь, чего хочешь...Решительнее. Не такой холодный.
- Начинаю исправляться, - хмыкнул я. - И готов снять свое "кажется".
- Это предложение руки? - усмехнулась она.
- Еще нет. Я сделаю тебе формальное предложение, когда...мы вернемся из Крыма.
- Тебе еще далеко до совершенства! Не спешишь объяснить, что происходит.
- Надо?
- Как ты считаешь?
- Нет.
- Следовательно, не все так плохо, несмотря на мое похищение...мое бегство.
- Кто сказал плохо? Все хорошо!
- Как поживает Автор? Вы еще не впали в грех? - с улыбкой спросила Ирина.
- Ты изменилась, - я засмеялся, - на мой взгляд в лучшую сторону. Спокойно задаешь такие вопросы и не задаешь лишних.
- Начинаю исправляться. После снятия "кажется" стану совершенством.
- Ты уже...
- Серьезно?
- Вполне.
- Ну тогда можешь признаться, с кем ты познакомился и, возможно, крутил роман, - хихикнула она. - Теперь мне никто не страшен.
- Серьезно?
- Вполне.
- Не передразнивай!
- Тебе можно, мне нельзя. Дудки! Ты, Паша, попался, теперь я запущу в тебя когти.
- Я еще могу сбежать.
- Если ты мне признался, то сбежать ты можешь только в могилу: в другое место я тебя не отпущу. Отравлю уксусной эссенцией, чтобы дольше мучался, - хищно оскалив зубки, нежно прорычала Ирина.
- Этот вариант стоит обдумать, - спокойно согласился я.
- Балбесина и задавака! Может держать тебя на привязи!
- На привязи я увяну, растолстею, полысею...
- Ну с лысиной я бы справилась "пантином", чтоб не ожирел, купила бы тренажер, а вот увядший ты мне не нужен.
- Консенсус!
- Пользуйся моей добротой...и слабостью, - помолчав, добавила она серьезно.
- Наверное, силой, хотела ты сказать.
- И тем и другим.
Мы замолчали.
- Ты расскажешь, что случилось? - спросила Ирина, когда мы дошли до Ленинского проспекта.
- Ты стала терпеливой.
- Я не буду повторять вопрос. Гену расколоть легче.
- В этот раз, сомневаюсь.
- Нет, плохие замашки так быстро не проходят, - усмехнулась она. - Сомневаешься - хорошо. Но многозначительное "в этот раз" зачем?
- Извини, буду следить за собой. Просто, дело было серьезное, поэтому не тереби Гену, - попросил я.
- А с тебя как с гуся вода?
- Нет. Но я не хочу объясняться.
- Молодец. Без всяких ломаний и мотивов. Не буду и все.
- Я учел твои пожелания...Нам вон в тот автомобиль, - показал я на стоявшую между выходами из метро "шестерку".
- Сколько нас едет?
- Полная машина.
- Ты не боишься?
- За кого? Тебя? Стойкость спутников? Успех предприятия? Свои чувства? - смеясь, перечислял я.
- Фу, противный.
Мы сели в приветливо распахнутую заднюю дверцу. Я представил спутницу Петру и водиле, их - ей.
Путешествие из Петербурга в Москву прошло в молчании. Ирина и я изредка перебрасывались репликами. Гена и Петр дремали, а злодей вообще был не разговорчив.
Один раз где-то, уже в Тверской области, когда мы остановились, я попытался заговорить с другом, но он лениво махнул рукой и коротко бросил: "Я уже в норме!"
В Москве, попрощавшись с водителем на "Соколе" и услышав в ответ "не буль-буль", мы успели закупить одежду для Ирины и Гены и отправились на вокзал.
С начальником поезда договорился Петр. В результате у нас оказалось свое купе, в котором мы легко проболтали всю дорогу, покидая его лишь за тем, чтобы пополнить запасы пива и еды.
Рано утром, когда поезд подходил к Феодосии, а мы с другом стояли и курили в тамбуре, он спросил меня:
- Ты временно приостановил действия из-за меня?
- Нет, не надейся. Просто хочу перенести их с "милого Севера в сторону южную", чтобы на Данию не походило, - с усмешкой ответил я.
- Ты больше не захочешь воспользоваться моими услугами?
- Гена, я - не железный человек. Мне тоже не совсем...
- По тебе не скажешь, - криво улыбнулся он.
- Тебе досталась благая часть: выражать эмоции, а мне рефлектировать, - засмеялся я. - Без пафоса, высокой цели и рефлексии история меня не оправдает.
- Становитесь в рекомендованные литературой позы и вы избежите лишних переживаний. Отвлеченный или слишком конкретный подход губителен для душевного самочувствия, - развеселился друг.
- Так-то лучше! - заметил я.
- Извини.
- Проехали еще позавчера.
- Мы вас не ждали так скоро! - радостно пропела Автор. Когда Ирина, Гена и я появились на пляже. - Привет Ирочка, хай, Геночка - моя радость, ну и ты здравствуй! - Протянула она мне руку. - Надеюсь, все в порядке?
- Ты о чем? - спросил я.
- Не о твоих же делах! Если ты не понятливый, спрошу в развернутой форме. Ты, как честный человек, рассказал...
Я уже не помню, что ответил мне Павел, и о чем мы болтали на пляже. Я - это Автор из его незаконченной рукописи. Паша как всегда был весел, Гена - ироничен, Ирка - на зависть хороша и спокойна. Ее, по-видимому, нисколько не смущало и не раздражало наличие Ольги, да и мое. Словом, день прошел так, будто ничего не случилось и не могло случиться.
Это сейчас я понимаю, что происходило, а тогда даже не догадывалась. Три дня ребята веселились с нами. А на четвертый день Гена остался один. Впрочем, Павел предупредил, что исчезнет по делам. Он на самом деле исчез и живым уже не появился.
Как он погиб достоверно неизвестно, поэтому что-то я восстановила по обрывкам.
Ему, вероятно, удалось вытащить своего дядю на юг. Возможно, это сделали друзья его отца. Скорее всего, Эрика, мать Павла, уже находилась тогда в положении заложницы, поэтому она также приехала или была привезена дядей. Гена говорил, что в записях, которые они нашли в квартире Пана, мелькало что-то, связанное с шантажом то ли по поводу денег, то ли по поводу жизни самого Павла. Во всяком случае, давление на нее оказывали задолго до летних событий.
Почему мой друг встречался со своими врагами один? Не захотел никого вмешивать? Подозревал ловушку? Просто устал? Даже если бы он вернулся, я вряд ли бы добилась от него правды. Но я убеждена, что готов он был к любому исходу, чтобы ради жизни не потерять основания жить.
Автор тот же, e-mail: artgift@yandex.ru
|