Благодаря вам я окончательно утратил веру в людей и стал лучше понимать кошмары.
Можно дождаться ночи, но большинство наших начинает праздновать с самого утра.
Кто помоложе - с ветром в голове, бездумно тратящие силы на всякие пустяки - колесят уже всю предпраздничную неделю.
Я и Та-что-под-самой-крышей смотрим на таких слегка снисходительно, втайне завидуя и вспоминая собственные юношеский гулянки и безумства.
Главное - не перегнуть палку, как это сделал мой сосед. Большой силы был, но легкомысленный и совершенно не умел держать себя в руках. И где он теперь? В сумасшедшем доме. Искренне надеюсь, что он там еще не рехнулся со скуки.
Я отогнал грустные мысли и начал готовиться к Пайни Панайо, самой страшной ночи в году.
* * *
Этот и не думал еще просыпаться. Все будильники отключил, не приходя в сознание, хотя и побаивается - моими стараниями, естественно - что за постоянные опоздания его погонят с работы. Если бы не праздник, можно было бы просто ничего не делать. Соврет, конечно, что-нибудь про расстройство желудка или что трубу прорвало. Опять выйдет сухим из воды. Но сам потом еще несколько дней будет ходить с виновато опущенной головой, ожидая вкрадчивого голоса из-за спины "Я-а все-е зна-аю. Лжец! Лже-ец... Я уже всем всё рассказал. Теперь все знают, что с тобой нельзя иметь дела. Тебя все будут презирать."
Заманчиво. Но не сегодня. Что он там смотрит?
Во сне омерзительно уютно. Этому снится детство - крошечный уголек давнего воспоминания, когда он был совсем маленьким и счастливым.
Зелень листвы. Желтизна песка. Синева воды и неба. Этот здесь со своим отцом. Каждое движение родителя-великана (как же еще малыш может видеть взрослого?) исполнено спокойной силы, уверенности, доброты. Его глаза сияют отражением неба, смех раскатывается, словно гром.
Большой человек и маленький человек ловят рыбу. Утро не убывает. Смех не становится тише. Рыба охотно хватает наживку.
Этот построил себе маленький рай во сне. Жалкие попытки спрятаться от реального мира.
Я встряхиваюсь и берусь за дело.
По голубому небу пробегает стайка невесомых облаков, быстро сменяясь тяжелыми и темными грозовыми тучами. Солнце скрывается, воздух становится сырым, скользким, холодным. Мальчик зябко ежится - мурашки по коже - но все же забрасывает удочку еще раз, и начинает крутить катушку. Он отчаянно не хочет отсюда уходить. Леска натягивается. Короткая радость: "Ого, крупная какая!".
Затем он видит массивную черную тушу коряги, за которую уцепился пестрый значок блесны.
Вдали раскатывается глухой гром. С неба падают первые капли дождя, мелкие, назойливые.
Он тянет сильнее, затем дергает, надеясь, что повезет. Сухо щелкнул, леска рвется.
Снова раскат грома, уже ближе. Усилившийся ветер гоняет по темным речным водам клочья желтоватой пены.
- Я тебе говорил не забрасывать туда? Я тебе говорил, что там коряги? - в голосе отца отчетливо слышно раздражение.
Мальчик обернулся. Вместо доброго великана перед ним предстал тролль. По восковой коже расходятся красные пятна злобы и струйки дождевой воды.
- Папа! Папочка! Я же случайно! Я не нарочно!
Лязгнула пряжка, и вытянутый из брюк ремень закачался в отцовской руке, словно рассерженная змея.
- Лучшую блесну утопил. Ты знаешь, сколько она стоила?
- Вон! Вон она!
Отец всмотрелся в корягу. Рука с ремнем опустилась.
- Сейчас ты пойдешь туда и принесешь ее, - почти спокойно говорит он.
Мальчик с ужасом уставился на бурлящие речные воды.
- Или будешь наказан прямо сейчас.
Он всхлипывает, и начинает осторожными шагами спускаться к воде.
Коряга не так уж и далеко от берега. Здесь не так уж глубоко. Он смелый. Он справится. Всего несколько шагов туда и обратно.
Мальчик поскальзывается на размокшей глине и падает в воду. Затхлая жижа забивает ему глаза, уши, нос, рот, втекает внутрь, заполняет желудок и легкие.
* * *
Этот просыпается в приступе кашля - все еще кажется, что тонет. Из глаз вытекают последние капли приснившегося дождя. Краткое облегчение - жив! Приснилось! - при взгляде на часы сменяется паникой. Он выбирается из скрученного в кокон одеяла и на негнущихся ногах идет в ванную.
* * *
В лифте мы встречаем соседей сверху. Металлический ящик не меняли уже очень-очень долго, поэтому - скрежет медленно закрывающихся дверей, моргающие лампы, жжёные кнопки, теснота и характерный запах безгранично усталого металла. Этот волнуется, потеет, переступает с ноги на ногу - каждая новая минута опоздания раздувает чувство вины. Девушка сверху вжалась в угол, почти не дышит, смотрит в пол. Та-что-под-самой-крышей как-то рассказывала - эта страшно боится незнакомых мужчин. Нельзя встречаться с ними взглядом, ведь в ответ почти наверняка покажется плотоядная улыбка. Тебя схватят за руки, и не в твоих силах будет вырваться. А потом с тобой будут делать всякое. Той-что-под-самой-крышей очень нравится эта формулировка - всякое. Она лишь её нашептала, а зловещий смысл в него добавила уже сама девушка. Избиение, изнасилование, вырезанные ножом по коже надписи - самое безобидное из того, что родила ее богатая фантазия. И пусть она теперь ходит на курсы самообороны, пусть носит с собой шокер и баллончик перцовки - все равно. Вжаться в угол и не поднимать глаз.
И все же они встречаются взглядом на выходе, когда этот в порыве бестолковой галантности пытается пропустить даму вперед, не предполагая, что для нее для этого надо сделать три шага через личный ад.
Мы с Той-что-под-самой-крышей за это время успеваем улыбнуться друг другу и немного потрепаться.
- Во сколько тебя сегодня ждать?
- Да как этого, - киваю в сторону. - С работы отпустят.
- Ясно, значит, уже ближе к полуночи.
- Может, и раньше получится. Клаустрофобии у моего подопечного нет, а вот куда-то опоздать - этого он побаивается.
- Ловко придумал, - одобряет моя подруга.
- Потанцуем сегодня?
- Первый танец твой, как всегда. Я буду ждать.
Тут наши подопечные наконец-то решают лифтовой вопрос, и приходится прерваться. Та-что-под-самой-крышей успевает помахать мне на прощание.
Она сегодня особенно хороша - как всегда, в черном, но сегодня - в празднично-черном. Суровая, внушающая ужас, хрупкая, беззащитная.
* * *
Сбор гостей назначен на девять. В половину восьмого возникает легкое беспокойство. Без повода, без причины, просто так - маячит на границе сознания и постоянно напоминает о себе.
А выключила ли я утюг? А запер ли я дверь перед уходом? Я потерял паспорт, или дома оставил? Это у моей машины сработала сигнализация, или нет?
Классика. Всегда работает.
Непонятная тревога быстро распространяется, вынуждая этих искать по карманам ключи и кошельки, искать внезапно ставшую очень нужной вещицу в сумочке, поминутно смотреть на часы. Кто менее стойкие - быстро собираются и выходят на улицу, не замечая даже, что ноги несут их вовсе не туда, куда надо.
Те, кто выдерживают до начала девятого, уже не идут - бегут прочь из офисов и домов. Маленькие страхи: удушливая вонь близкого пожара и монотонный плеск наводнения, дурнота подступающей болезни и звон в ушах после близкого взрыва, кишащие под ногами тараканы и мертвый блеск знакомых глаз - все это и многое другое слилось в один безразмерный кошмар.
Без пяти минут девять весь город толпится на улицах вокруг главной площади, пытаясь найти силы и поддержку в окружающих. На площади пусто. Пока еще пусто.
* * *
Пайни Панайо начинается ровно в девять. Мы считаем мгновения, зная, что не будет ни боя часов, ни фейерверков, ни прочих причуд, которыми начинают свои празднования эти.
Миг наступил, когда приходит тишина. Причитания, крики, рыдания, требования, угрозы - все стихает, и мы выходим на волю из самой темноты человеческого зрачка, снимаем с себя наших подопечных и наших же тюремщиков, словно перепачканную одежду. Они останутся здесь, парком восковых фигур украшая нашу ночь.
С разных сторон звучат звуки песни, одной из самых древних, которую знают эти небеса. Поют рядом со мной, пою я, поет Та-что-под-самой-крышей, выбираясь из осточертевшего за год тела. Я протягиваю ей руку, и мы идем танцевать.