Все хорошо у Бениньо, все хорошо. Дом есть, и поле, и Эулалия родила четырех дочерей. Посвятили их четырем ветрам, вырастут - улетят в четыре стороны света. А пока - пашет и сеет Бениньо, мастерит дочерям ложки с солонками, выскребает податливое дерево кривым ножом, роняет упирающиеся стружки.
- Забирайте, - говорит Бениньо выжидающим сумеркам, и призрачные пальцы тянутся к упавшему, бережно подбирают каждую крошку.
Ненужное превращается в нужное, мертвое - в живое, и каждое станет крестом. Но сначала - деревом, из которого его вырежут.
Все хорошо у Бениньо, все хорошо. Однако терзает его тоска. Долгая и смутная, поселилась внутри, свернулась плотными кольцами, запустила когти в самую душу, то и дело раскрывает сизые крылья, вздымает острые головы, смотрит рубиновым.
- Дьявол тебя унесет, - повторяет Эулалия, шлепая тесто о стол, и с шершавых локтей ее сердито осыпается мука. - Чего тебе не хватает? Кроме сына?
Не хватает Бениньо сына. Что останется после, если нет у тебя сыновей? Попусту прожита жизнь, понапрасну съедена соль. Ходит Бениньо через мост, смотрит вокруг: есть у людей сыновья, но не приносят они покоя.
Для чего нужны сыновья, коли гложет тебя неведомое?
По ночам плачет Эулалия в твердую подушку, а Бениньо быстро одевается и выходит в кричащую цикадами тьму. Светлый круг качается по земле, разбегаются в стороны испуганные тени. Вот и заветное дерево - из тех, что сажают корнями вверх, дабы росли они из неба. Когда солнце валится за тугой горизонт, а листва прижимается к ветвям, опускаются на дерево шафрановые птицы, и поют, и рассказывают об иных мирах.
Говорят, их можно приманить светом масляной лампы, а если вбить в землю острую звериную кость, упадет птица на нее грудью и, умирая, исполнит любое желание охотника. Хочет Бениньо избавиться от тоски, хочет подарить ее небесной птице. И будут у его сына волшебные сказки о дальних странах.
До утра сидит под деревом Бениньо, слушает птичий щебет, ловит расклеванные обрывки. Но не складываются они в слова, не рисуют затейливых линий. Бледнеет провисшее над деревом небо, улетают птицы прочь, и возвращается Бениньо домой, и бредет в свое поле выворачивать плугом тяжелые парящие комья.
- Дьявол меня унесет, - шепчет Бениньо, и буйволиные хвосты согласно взмахивают над гладкими влажными спинами. - Дьявол меня унесет, потому что не знаю я, для чего это все и что мне делать.
Мухи кружат над горячей растревоженной землей, из широкой борозды поднимаются зыбкие фигуры, заламывают тонкие руки, растворяются в дрожащем воздухе.
Солнце неторопливо сдвигается к зениту, уползают под деревья придорожные тени, обжигает ступни красноватая пыль.
В полутемном доме прохладно, спит Эулалия, разметались по лавкам четыре невесты. Долго пьет Бениньо отдающую затхлостью воду, долго плещется у кадки во дворе, стряхивает с волос медленные капли.
- Забирайте, - говорит в пустоту, и она распахивается бесцветными губами, жадно ловит мутную влагу.
Каждая капля станет кому-то долгожданным глотком, но сначала - пройдет сквозь тысячи глоток.
Полуденный ветер отворяет ставню, заглядывает в окно: не родилась ли у Бениньо еще девчонка, не пора отметить ее голову сединой?
- Уходи, - роняет Бениньо. - Уходи. У меня будет сын, и он никому не достанется.
Рассыпается ветер звенящим смехом, катится по крыльцу розовый жемчуг. Как проснется Эулалия, соберет двенадцать шариков, будет у ее сына взрослая игрушка. Ничего не скажет она мужу, назовет каждую бусину человеческим именем, спрячет в пустой колыбели.
Этой ночью Бениньо идет в лес. Опадает листва от звериного воя, истекает смолой пугливая пихта. Нет у Бениньо жалости, душит его тоска сизыми перьями, забивается в самое горло. Не будет больше у дочек ни солонок, ни ложек - затупился нож о твердые кости, источился донельзя, вот-вот - и растает в воздухе. Там, где в насыщенном запахом свежей крови мраке остывают последние звериные выдохи.
- Забирайте, - устало шепчет Бениньо, и тьма сгущается больше, закручивается стремительной воронкой. Лес немеет. Лопается кора на осиновых стволах.
Каждый выдох станет чьим-то дыханием, но сначала - разорвется болью под ребрами.
Улетели шафрановые птицы и не видят, как в предрассветных сумерках прилаживают неуклюжие руки пахаря заостренную кость в сопротивляющуюся землю, прячут белое среди разбуженной зелени.
Ночь за ночью приходит Бениньо к заветному дереву. Но не падает с него говорящая птица, не пронзает себе сердце, не дает ответа на вопрос. А в щебете сверху все чаще слышит Бениньо человеческое имя. Звуки сливаются в слова, обретают диковинный смысл. Не будет у Эулалии сына, но станет Бениньо отцом. Не тронут ребенка ветра, но убьет его выросшее из стружки. С той стороны моста вернется он к Бениньо, но затеряются меж людей судьбы двенадцати розовых жемчужин.
Крутит Бениньо головой, запрокидывает лицо к голосящим древесным корням. Но не разглядеть шафранового в ночи, не понять, где хлопает крыльями.
Лезет на дерево Бениньо, оставляет внизу разгоняющую сумрак лампу. Осторожно цепляется за хрусткие ветви, обнимает искусанную ветрами кору. Смеется ему в глаза шафрановая птица, распускает веером изогнутый хвост. С треском ломается выжженный солнцем корень, и летит, летит Бениньо, обрывая сонные листья, рассекая обмякшим телом шелестящую крону.
Следом падают четыре женских звука, разделенные спасительным мужским.
Дом у поля дрожит под напором четырех ветров, рушатся деревянные стены, сплетаются в обломках кипарисовое, сосновое, кедровое, складываются крестами ложки, складываются граалями солонки.
Торчит из разорванной груди Бениньо звериная кость, разливается под сердцем ледяное и жуткое, скрюченные пальцы впиваются в рыхлую землю. Пляшет по ним пожирающий масло огонь. Наливается небо цианом и охрой, расплетаются сизые кольца, вслед за шафрановым тянется в высь многокрылое, многоголовое, хищно посверкивает рубиновым оком.
- Забирайте, - хрипит Бениньо, и раскрываются стены между мирами, и проходит сквозь них рвущееся к восходу пламя.
Каждая часть его станет чьим-то смертельным надрывом, но сначала - вероломно приманит теплом.
Рыдает Эулалия над руинами, ищет унесенных ветрами дочерей. И идет через мост, и нарекает жемчуг предательством, и швыряет его в сторону монастырских ворот. И не видит, как над засеянным полем вьется растерянный голубь и как полуденный ветер слизывает запекшуюся кровь с девственно белых перьев.
июль, 2007