За помощь в правке, поддержку и кучу всего еще спасибо Гольшанской Свете.
А еще большущее спасибо замечательному "подопытному читателю" Этери Анне.
Самый последний вариант романа можно посмотреть здесь. На другие сайты все заливается по мере наличия свободного времени.
Эсме
Я сидела на скамейке в коридоре, бесцельно болтая ногами. Странно, никогда не жаловалась на рост, а здесь не могу достать до пола. Я фыркнула: думалось о всякой ерунде. Потому что, если не занять голову хоть чем-нибудь, придется думать о единственно важном. О чем думают все эти люди вокруг меня. О том, что сделало совсем неважным все остальное. Я оглянулась, выходя из сомнамбулического состояния, и невнятный гомон разделился на отдельные голоса. Теперь можно было различить рыдания матери, отца, выспрашивающего что-то у медсестры, пустые успокаивающие слова врача.
Отец как обычно пытается рассуждать логично:
- Но не было никаких признаков! Ведь, когда уже совсем нельзя помочь, должно быть что-то заметно! Разве нет?
Мама только спрашивает снова и снова:
- Может это ошибка?
А что выспрашивать? Как-то глупо звучали эти расспросы после стольких обследований. Ясно же было сказано: рак. Причем такого вида, что уже ничего не поможет. Никакие клиники, никакие деньги. Поздно. Как сказал врач, с детьми, которые родились после Чернобыля, такое часто случается. Если бы обследовались раньше, если бы обратили внимание на незначительные признаки, если бы... Они, конечно могут попробовать, врач перечислял возможные действия и их последствия. Но каждый раз заканчивал он тем, что называл срок. Совсем маленький, меньше года.
В первый момент, когда только-только назвали диагноз, тогда предположительный, я злорадно подумала: ну хоть кто-то подтвердил - все мои жалобы не предлог, чтобы прогуливать школу или отлынивать от домашних дел. А полное осознание еще не пришло. И это хорошо, не хочу прямо здесь позориться, показывая, насколько мне страшно.
Родители все еще что-то обсуждали, а я снова тупо рассматривала мыски сапог, то появляющиеся, то исчезающие в поле зрения. Надо продержаться. До дома совсем недалеко, а там можно запереть дверь и... что "и" я тоже старалась не думать.
Не дав родителям ни единого шанса начать со мной "серьезный разговор", как они это называли, я почти бегом бросилась в свою комнату и заперла дверь. В конце концов, это не им умирать через... а через сколько?
Врач сказал, что мне осталось не больше полугода. Рак щитовидки бывает разный -- какой-то легко оперируется, а какой-то дает метастазы. Мне не повезло.
Застыв напротив зеркала, я вглядывалась в испуганные глаза отражения, а в голове голос врача снова и снова повторял: "анапластическая карцинома, прогноз пессимистический". Стараясь отвлечься от этих слов, я рассматривала себя, отыскивая изменения. Сейчас мой вид портила синюшная бледность и круги под глазами. Но дело было не в болезни, просто я не спала две ночи, дожидаясь результатов из больницы. Пока я оставалась практически такой же, как раньше.
Внешность у меня не особо примечательная, никаких признаков родства с прабабушкой, роковой красавицей-цыганкой, в честь которой меня назвали. Нет, я не дурнушка, просто обычная. Лицо с четко очерченными линиями, непропорционально большой рот, угловатая линия подбородка, черные волосы и большие темные глаза, которые, по мнению Кристины, были главным моим достоинством.
Мне не верилось, что со дня на день на моем лице все заметнее станет печать смерти, и в конце я превращусь во что-то уродливое и жалкое. А может, я не успею измениться до того, как умру?
Я умру.
Странные слова. Они просто не могут быть обо мне. Я пыталась представить себе, как все в мире останется по-прежнему, а меня не будет - и не могла. Ведь, если меня не будет, то и мира этого не будет. Как он может быть, если я его не увижу?
Я думала о том, что будет, вспоминала моменты, когда только появлялись какие-то мелкие признаки. И я, и родители списывали их на усталость, простуду, мнительность. Почему никто из нас даже не подумал о том, чтобы пойти к врачу?
И тут меня накрыло. Провыла несколько часов в подушку, а потом забылась, будто свет в голове выключили. Посреди ночи я проснулась от того, что снова плачу. И долго еще то закусывала подушку, чтобы не голосить, то всматривалась горящими после слез глазами в блики фонарей на потолке. А ночь никак не соглашалась уступить моим желаниям и закончиться.
К утру я практически успокоилась. В конце концов, я не Кристинка, чтобы бросаться на стены и все крушить в бешенстве от несправедливости, пряча под раздражением страх. Я другая. С болезнью тоже надо как-то жить. Я хмыкнула. Правда, недолго.
Я не единственный ребенок. Скоро из лагеря вернутся близнецы, вот-вот начнет ходить младший, так что родителям будет, чем заняться и без меня. В нашей семье столько народа, что иногда мне казалось, что мое исчезновение заметят, только если позвонят из школы и спросят, почему Эсмеральда не ходит на уроки.
Самое трудное теперь - это сказать другим. Выдержать шквал жалостливых взглядов и приторных, фальшивых ободрений, за которыми прячется все та же жалость и страх перед болезнью и смертью.
Мне подумалось, что я рассуждаю как древняя старуха, особенно если принять во внимание мой возраст, но я всегда была такой и уже, похоже, не изменюсь. Не успею.
Кристин
Сегодня был год, как я познакомилась с одним из немногих действительно любимых мною существ.
Кажется, что это случилось буквально вчера. Помню, как я неуверенно оглядываюсь на папу: столько лет мечтать о рыжем ганновере с белой проточиной, найти почти точно подходящего под описание коня и сдуру пойти смотреть "заодно" еще одну лошадь.
Кобыла, которую мне предложили, была буденновской породы, от Габиона, красивой темно-бурой масти, с большой отметиной на морде, сорочьими глазами, высококровная, подходящего возраста, и, судя по всему, с характером.
Эта лошадь не походила на мою мечту ни по одному параметру, но я никак не могла оторваться от нее, осматривала, попросила погонять на корде и даже поседлать.
А отец удивленно поглядывал, но молчал. Он ничего не понимал в лошадях и был в тот день со мной просто потому, что я несовершеннолетняя. Ну и из-за того, что лошадь была его подарком.
Я сама определиться, кого же буду брать, не смогла, потому что моя мечта была так близко, но и кобыла запала в душу. Я загадала, что решающим станет слово ветеринара. И судьба решила. У ганновера тесты выявили хромоту, а кобыла оказалась здорова.
На конюшне народ поднимал брови, видя мою покупку, некоторые крутили у виска: буденновцы имели дурную славу. Но мне было все равно.
После покупки меня ждали приятные хлопоты. Я исступленно носилась по конным магазинам, подбирала амуницию, придумывала новую кличку, потому что нынешняя была совершенно глупой: Гроздь. Но кличка никак не желала придумываться, и я отложила пока это дело. Начались тренировки. Кобыла была с характером, но прыгала отлично: смелая, техничная, быстрая - то, что нужно для троеборья. Мы как-то подошли друг другу, хотя иногда было трудно. В ходе нашего "знакомства" родилась и кличка: Рогнеда.
За прошедший год мы привыкли друг к другу, выезжали на несколько соревнований, даже довольно успешно для начала.
Да, быстро прошел этот год. Но, вместо того, чтобы выйти в кухню, где за тортом девчонки с конюшни отмечали мой очередной полет через препятствие без кобылы и, заодно, годовщину коневладения, я сидела в раздевалке и смотрела в стену. Сегодня утром позвонила Эсме и рассказала о вчерашнем походе в больницу. Рак... Это показалось дурной шуткой, но Эсме не могла шутить. Мы дружили так давно, что никто не помнил, как и когда мы познакомились. Вместе ходили в детский сад, потом на гимнастику, потом на конюшню. Правда, недолго - когда Эсме сильно расшиблась, родители запретили ей заниматься конкуром. А через несколько месяцев мы с ней вместе собирались поступать в университет. Но через несколько месяцев Эсме не будет... Я передернула плечами. Нет, не стану сейчас думать об этом. Не могу. Потом. В другой раз.
Эсме
Внезапно появилась масса свободного времени: ведь к экзаменам теперь готовиться не надо. Школу я бросила. Сначала решила, что буду вести обычную жизнь: ходить в школу, готовиться к экзаменам, торчать в библиотеке, отыскивая что-нибудь интересное. Все это было бы возможно, но мама решила предупредить школьную медсестру о моих обстоятельствах. Дня через три новость дошла до чьих-то родителей, и уже ко второй переменке весь класс был в курсе.
После этого находиться в школе стало просто невыносимо. Учителя постоянно разглядывали меня с неприкрытой жалостью, одноклассники шарахались, как будто боялись заразиться. Я выдержала целую неделю. А потом просто забрала документы. Сама, без родителей. Иногда быть на целый год старше всех в классе удобно.
А дальше все пошло по нарастающей. Знакомые как-то резко перестали объявляться, и круг общения сузился до родственников и Кристины. И я сосем не чувствовала в себе сожаления по этому поводу.
Мне, конечно, совсем не хотелось закрыться в четырех стенах, но общаться с теми, кто обсуждает твою смерть как особо экзотическую новость, моральных сил не хватало.
Сегодня мне не сиделось в комнате, тянуло куда-нибудь на воздух.
Дома никого, в будни я всегда оставалась одна, но это как раз хорошо - родители смотрят на меня так, будто я умру прямо сейчас, и это невыносимо. Книги и телевизор уже надоели до зеленых чертей. У Кристинки была тренировка, мы встретимся только завтра.
А погода была хорошая: солнечно, безветренно, солнце уже по-настоящему пекло.
Решив прогуляться, я по-быстрому собралась. Завязывая волосы, бросила взгляд в зеркало и нахмурилась: чего-то не хватало. И только сейчас заметила, что так и не одела подвеску, снятую мной перед обследованием. Это был подарок старого друга, с которым до этого я никогда не расставалась. И только завязав ленточку, почувствовала себя спокойнее: дискомфорт, мучавший меня в последние дни, тут же прошел, все снова было на своих местах.
Я вышла со двора, еще не определившись, куда пойду. Раздумывая, остановилась у ворот. Фыркнула: стою и не могу решить, куда двинуться, прямо как в "Поверни налево".
Солнце, отразившись в горном хрустале на шее, оставило забавный зайчик на заборе. Я усмехнулась: раз зайчик показывает налево, прогуляюсь до магазина.
Проходя мимо соседского дома, пустовавшего уже не меньше месяца, я услышала знакомый голос:
- Эсме! Совсем зазналась, не здороваешься!
Я обернулась, радостно улыбаясь: Данила - тот самый запропастившийся хозяин - был дома.
- Привет! Я тебя и не увидела!
Парень вышел из-за низкой войлочной вишни, густые ветки которой его спрятали. Данила был высокий, худощавый, с резкими, но правильными чертами лица. Довольно красивый, но, по нашему с Кристин мнению, ему категорически не шла прическа: прямые темно-русые волосы, обрезанные на уровне подбородка, делали его лицо худым и длинным.
Данила был лет на десять, если не больше, старше меня, но, как бы странно это ни звучало, мы дружили. С того самого дня, как он переехал в Вишенки. Нам с Кристинкой было тогда по лет по десять. Из любопытства мы залезли в дом, посмотреть на нового соседа. Данила нас не прогнал. Вместо того чтобы отругать и выдать родителям, он угостил нас яблочным пирогом и пригласил заходить еще. И мы заходили, так часто, как только могли.
Я задала традиционный вопрос:
- Ну как, не нашел еще своей единственной?
Шутка была старинная: Данилу часто брали в осаду местные девчонки, но он никогда не отвечал им взаимностью. На вопрос Кристины, почему он так и не стал встречаться с кем-нибудь из них, Данила ответил, что каждая из этих девушек рано или поздно заговорит о чем-то большем, чем просто свидания. Я тогда спросила: что же в этом плохого? А Данила отбросил свой вечно несерьезный тон и сказал, что ни на одной из них он не женится, и было бы нехорошо тратить время другого человека на несбыточные мечты. И добавил:, что та, на ком он женится, ему еще не встретилась, потому что он сразу ее узнает.
Это было настолько непохоже на обычные речи Данилы, что с тех пор после каждого приезда в поселок, мы интересовались: не нашел ли он свою единственную.
Данила усмехнулся, покачав головой. Мы болтали о чем-то незначительном, когда он резко прервался и сказал совсем другим тоном:
- Ты сегодня, и правда, какая-то заторможенная. Что-то случилось?
И тут я поняла: все. Больше не могу притворяться спокойной. Только что все было нормально и - на тебе. Слезы потекли, и я никак не могла их сдержать. Чертыхнувшись, Данила увел меня в дом. Уложил на диван, долго-долго слушал, успокаивал, потом как-то непонятно поводил руками по шее, нахмурился.
- Что?
- Плохо...
- Еще бы.
Я была рада, что он ни о чем не спрашивает. И, кажется, не собирается меня жалеть.
Мы проговорили до темноты. Вернувшись домой, я застала родителей в панике: они не знали где я, а мобильник остался на кухонном столе.
Данила снова уехал - он часто надолго пропадал. Жизнь потекла по привычному руслу.
Прошло три дня.
Поздно вечером я сидела дома, просматривая список книг, с которыми планировала познакомиться, и прикидывала, что бы скачать себе, почитать перед сном, когда зазвонил телефон. Это был Данила. Он коротко поздоровался и предупредил, что сейчас приедет. Я обрадовалась, потому что осталась в тот вечер одна в доме и компания была совсем не лишней.
Но, уже через несколько минут после прихода Данилы, мне стало не по себе. Он суетился, перескакивал с темы на тему, не в силах сидеть спокойно, бродил по комнате. Потом остановился и вперил в меня взгляд. Его карие глаза смотрели сегодня странно, отдавая безумием, да и лицо изменилось - осунулось и потемнело. Я поежилась. Как в кино оказалась. Ужастике. Для полноты картины не хватало только полутьмы и мрачной музыки.
Наконец, он заговорил.
- Эсме, я бы никогда не сказал тебе... но ты вот-вот погибнешь, а я, может быть, смогу помочь. Есть люди, которые лечат не так, как обычные врачи. Но не здесь. Я не знаю, согласятся ли они помочь и смогут ли, но ведь стоит попытаться, правда?
Я ничего не понимала, но кивнула. Помочь? Кто может с таким помочь?
- Я... - Он снова заходил по комнате. - Я не отсюда. Не из этого мира... Мне пришлось уйти из дома, это длинная история. Но там у меня остался друг. Я дам тебе письмо, все объясню... он поможет, если это будет в его силах...
Данила остановился и вперил в меня взгляд.
- Ты готова еще побороться? Чтобы жить?
Я снова неуверенно кивнула. Но тут же поправилась:
- Погоди, дай сообразить...
- Думай. Но недолго. Времени почти нет. Переход проще будет сделать в полнолуние, а к такому заклинанию надо еще подготовиться.
Почему-то мозг с готовностью принял эту "новость". То ли после известия о смерти меня уже трудно чем-то удивить, то ли инаковость Данилы всегда была чем-то очевидным.
Я вдруг задала совершенно глупый, но почему-то важный для меня вопрос.
- А как тебя по-настоящему зовут?
- Дорвен.
- Красиво...
Данила смущенно улыбнулся.
- Это значит "Каменный воин", точнее там как-то более поэтично переводится, но смысл такой.
Я надолго замолчала, размышляя над странным предложением, отыскивая в себе сомнения или возражения. А потом сказала:
- Данила... Дорвен, я согласна попробовать.
- Это может быть опасно.
Хмыкнув я спросила:
- Опаснее, чем остаться здесь?
Он опустил глаза и вместо ответа молча покачал головой.
- Только... что мы скажем родителям.
- Я создам твоего двойника, иллюзию, куклу без разума. Для всех ты неожиданно впадешь в кому и умрешь.
- Это ужасно, так их обманывать
Почему-то только сейчас до меня дошло, что авантюра, в которую я собралась ввязаться, затронет не только меня, но и всех близких.
- Так будет лучше: родителям не придется смотреть, как ты угасаешь. А мне не придется жить с осознанием того, что я мог помочь и не попытался.
- Но я ведь смогу вернуться?
Дорвен покачал головой.
- Нет. Ты станешь частью того мира, будешь подчиняться его законам. Пути назад не будет. В этом мире ты будешь мертва.
Я вздохнула.
- Это как-то очень грустно. Но ведь другого выхода нет, правильно?
Парень пожал плечами.
- Если и есть, мне его не видно. Но я хочу, чтобы ты понимала: там может и не быть спасения. Вы можете не найти лекаря, можете погибнуть в дороге... Да просто во время перехода может что-нибудь пойти не так: наш мир в последние годы нестабилен и переходы опасны.
Меня удивляло поведение Дорвена: минуту назад он хотел, чтобы я согласилась, а теперь будто бы отговаривает. Неужели боится, что я буду его винить в случае неудачи?
- Я все понимаю, правда. И... давай попробуем это сделать.
Он испытующе поглядел на меня и сказал:
- Хорошо.
Мы долго обдумывали детали, и к вечеру план был почти готов. Мне удалось уговорить Дорвена рассказать о нем Кристине. Было бы предательством уйти, ничего не сказав.
Время от времени Данила... Дорвен пытался проверить, а точно ли я соображаю нормально - его беспокоила легкость, с которой я приняла это отдающее бредом предложение, но никаких признаков моего сумасшествия он не находил.
Позже я смотрела как родители, повторяя ежедневный ритуал, ужинают, идут в зал, включают телевизор. Совесть, то и дело напоминавшая про готовящийся обман, умолкала, стоило в красках представить картину медленного умирания, которую придется наблюдать отцу и маме, если мы не сделаем так, как предложил Дорвен.
Кристин
Эсме рассказала мне о предложении Данилы. Я не поверила. Данила, конечно, хороший парень, но с головой, видимо, не дружит еще больше, чем мне раньше казалось. Или он пошутил, но это было бы слишком чудовищно в такой ситуации.
В следующий раз в гости к нему мы заявились вместе. Увидев меня, выглядывающую из-за плеча подруги, парень усмехнулся. По лицу Данилы можно было без труда прочитать: он прекрасно знает, зачем я сюда пришла.
Не успела дверь закрыться, как я выложила все, что думала по поводу его идеи и того, насколько сильно он ударился головой.
Данила ничего не ответил, просто схватил воздух собой, чуть заметно шевельнув губами. Потом, насмешливо улыбнувшись, спросил:
- Теперь веришь, что я не врал насчет другого мира?
Я хотела спросить, что он имеет в виду, но не получилось. Тело не слушалось, я не могла пошевелить ни одним мускулом. Из глубины поднялась паника, я стала задыхаться. Парень картинно щелкнул пальцами - ко мне вернулась способность дышать, но и только.
Эсме прикусила губу, мне показалось, что она старалась не рассмеяться, а Данила неспешно уселся в кресло и только потом одним словом освободил меня. На его лице сверкнула озорная улыбка.
У меня, кажется, волосы задымились от ярости.
- Это не смешно! Это издевательство и ничего больше!
Но Данила не собирался раскаиваться, или хотя бы извиняться. Вместо этого он с невинным лицом пожал плечами:
- Я просто не знал, как еще тебя убедить, не убивая на это целый вечер.
Все еще злясь, я смотрела на него, пытаясь найти новые, чужие черты, но так ничего и не увидела.
- Значит, ты говоришь, что там есть люди, которые смогут вылечить Эсме?
Данила терпеливо повторил:
- Я говорю, что в моем мире есть лекари, которые могут попробовать вылечить Эсме.
- А ты сам не можешь?
- Я не умею лечить.
- Конечно. Издеваться над людьми куда как проще.
Он только руками развел:
- Вообще-то, обездвижить действительно проще, чем лечить.
- Не сомневаюсь.
Я понимала, что выгляжу глупо, но остановиться не могла. Состояние, когда не можешь дышать без разрешения, меня испугало, а страх разозлил. Я привыкла контролировать ситуацию, а здесь оказалась полностью во власти другого. Данила уже не казался мне тем человеком, которому можно доверить все-все, теперь в его лице чудилась незамеченная раньше жесткость.
Но Эсме верила Дорвену, как, оказывается, звали Данилу, и мне ничего не оставалось, как смириться. Они решили оставить на подготовку две недели. Потом Эсме покинет наш мир.
Мы каждый день пропадали у Данилы, пока родители Эсме были на работе. Я так вообще переселилась к Эсме: папа опять был в командировке, а ездить каждый день из города мне не хотелось - на это уходило слишком много времени. Да и до конюшни так куда ближе.
Дня через четыре я поймала себя на том, что скептик во мне сменился осторожным, но оптимистом. Мне так хотелось верить в спасение Эсме, что я заразилась подготовкой.
Мы перебирали одежду, разбирали вещи, пытаясь понять, как выбрать самое необходимое, чтобы ни в чем не нуждаться... и чтобы рюкзак не лопнул.
Родители Эсме косились на нашу троицу, полную энтузиазма и совсем не напоминающую похоронную бригаду, но пока ни о чем не спрашивали. И меня и Эсме это более чем устраивало, потому что нас мучил предстоящий обман.
Данила впихивал в Эсме, а заодно и в меня, так как я постоянно была рядом, все новые и новые сведения о мире, о жизни там, о том, что нужно делать после перехода.
Меня интересовало все, от истории мира, который назывался Землей Большой Рыбы, до религии, но Данила, которого я, в отличие от Эсме, так и не приучилась называть настоящим именем, коротко отвечал на мои вопросы и продолжал методично выдавать те сведения, что, по его мнению, могли пригодиться Эсме.
Однажды, меня как током ударило: мы совсем забыли о важном вопросе, которым следовало озаботиться изначально.
- А как она там будет разговаривать? Она же язык не знает!
Данила улыбнулся.
- Не знает. Но тут поможет кое-что, перешедшее к ней от прабабушки. Дело в том, что носителям дара не нужно учиться некоторым вещам. Конечно, если рядом есть тот, кто умеет передавать знания. Я умею, говорят неплохо. Вот сегодня на ночь сделаем "обмен" и завтра утром она будет знать пару языков и основы истории моей страны. На первое время этого хватит.
- А зачем ты тогда столько рассказываешь сам?
- Делиться знаниями сложно, я этого сто лет не делал, да и не все можно передать.
Эсме
Две недели прошли очень быстро. Кристина поначалу напугала меня скептическим отношением к нашей с Дорвеном затее. Если с ее стороны это выглядит так ненадежно -- есть ли у меня хоть какой-то шанс? Но постепенно она втянулась и теперь донимала Дорвена расспросами, не пропуская ни одного дня - даже перенесла тренировки на другое время, чтобы постоянно быть рядом. У Кристинки дара не было совсем ни капли, и ей Дорвен передать знания не мог, а то бы наверняка сделал это, чтобы избавиться от бесконечных расспросов. Кажется, даже кончики ее рыжих волос дымились, когда она загоралась жаждой знаний.
За несколько дней до дня перехода Дорвен сделал, как он это называл, "обмен", и утром я проснулась с осознанием того, что знаю язык, письменность и даже историю Синего королевства. Синим его, как я с удивлением "вспомнила", назвали за то, что люди носили одежду синих тонов из-за какого-то распространенного в той местности красителя. А еще я поняла, что могу немного говорить на видербенском. Внутренне позавидовав тамошним магам - на изучение английского я убила все школьные годы - я принялась осваивать новые знания.
Дорвен заставлял меня все оставшиеся до перехода дни говорить на новом языке, пару раз я попробовала писать на нем, а вечерами пришлось читать книгу по этикету и нравам мира Большой рыбы. Кристина, когда увидела эту книгу в руках Дорвена, чуть на пол не упала от смеха. И правда: забавно было представить Дорвена, читающего справочник по этикету. А уж зачем было тащить его в чужой мир - совсем непонятно. Но Дорвен обиделся на смех и не стал рассказывать, как книга тут оказалась.
Читать оказалось сложнее, чем говорить, а вот письменность особых затруднений не вызвала - значки были совершенно иные, но все же чем-то похожи на наши по написанию. Оставалось только порадоваться, что там обычные буквы, а не иероглифы.
Подходил к концу последний день. Я не позволяла себе думать о будущем. Иначе только разнервничаюсь. Потом разберусь.
Весь вечер мы провели у меня дома. Сидели в гостиной вместе со всеми и молчали. Кристинка разглядывала меня и мою семью каким-то застывшим взглядом, а я пыталась впрок насмотреться на родных. И не могла поверить, что больше никогда сюда не вернусь.
Дорвен сказал, что во время перехода никого кроме меня и его в доме быть не должно, так что мы с Кристиной попрощались рано утром. Я грустила, даже солнце, уже совсем по-летнему пригревавшее, не давало достаточно света, чтобы разогнать придавившую меня тоску, а Кристина плакала.
Переход был совсем простым. Для меня, конечно. Дорвену заклинание далось тяжело. Он весь взмок, за пять минут сотворения заклинания, лицо мага осунулось и почернело. Размеренно, как в трансе, шагая по комнате, и быстро перебирая пальцами, Дорвен словно плел узоры и почти бесшумно шептал неизвестные мне слова.
Я сжала крепче лямки рюкзака и шагнула к появившейся в белом тумане двери. Уже взявшись за ручку, я оглянулась. Дорвен махнул рукой.
- Будь счастлива!
Я постаралась улыбнуться в ответ:
- И ты...
Дверь за мной закрылась.
Кристин
Дома меня поджидала телеграмма. Домработница, пряча глаза, протянула листочек. Я ушла к себе в комнату - было в ее лице что-то, напугавшее меня, не хотелось читать послание под чужим пристальным взглядом. Честно говоря, мне вообще не хотелось его читать.
Прошло неизмеримо много времени, а я все сидела, тупо перечитывая и перечитывая короткие строчки, надеясь увидеть, что я ошиблась и там напечатаны совсем другие слова.
Папа погиб. Попал в аварию. Его не было уже три дня.
Взглянув на часы, я заметила, что пора ехать на тренировку. Будто в трансе я взяла сумку и вышла из дома. Пока добиралась до конюшни, спасительный транс прошел. Я долго пробыла в раздевалке, плакала, металась по комнате, била кулаками стены, почти не замечая боли, но легче не становилось. Да и не могло стать.
Помещение манежа показалось мне тесным, воздуха не хватало. Наспех размяв кобылу, я галопом вылетела в поле. Не привыкшая к такому, Рогнеда нервничала и вот-вот могла понести. По правде сказать, я была бы не против: ее быстрые ноги могли хоть ненадолго унести меня от той боли и страха, что разрывал меня на части.
Кентером мы двигались по лесной дорожке. Но это было слишком просто. Нужно было отвлечься, хоть на минуту забыться... На глаза мне попалась троеборная трасса, на которой всего два месяца назад мы с Рогнедой выиграли кубок. Это был всего лишь приз "местной водокачки", но я так радовалась, потому что папа был рядом и гордился мной...
То, что надо! Я направила кобылу к первому препятствию. Мы шли по дистанции быстро, быстрее, чем было разумно, но скорость не позволяла мне отвлекаться. Кобыла горячилась, чувствуя, что я неспокойна, мне было трудно сдерживать ее. Вот впереди показалось новое препятствия. Я вдруг подумала, что больше всего на свете хотела бы оказаться сейчас рядом с Эсме, начать все сначала, пусть без отца, но с подругой, почти сестрой. Ведь без нее я осталась совсем одна.
Кобыла напружинилась, оттолкнулась, снова выступившие слезы унесло ветром. Вдруг я почувствовала, как дернулась и нагрелась подвеска. Ее Данила подарил Эсме на пятнадцатилетие, и с тех пор она с ней не расставалась, а утром отдала мне на память. Воздух перед лошадиной мордой задрожал, пошел рябью, раздался всплеск, будто мы прыгнули в воду. Я зажмурилась. Но копыта Рогнеды ударились о твердую землю. Я открыла глаза и резко осадила лошадь.
Трасса пропала. Вокруг меня был светлый лиственный лес. Мы приземлились на широкую дорогу, которая заканчивалась у дверей низкого и длинного каменного дома.
Но не он привлек мое внимание. В десяти шагах от меня удивленно застыла Эсме.
Эсме
Я вышла из тумана прямо на широкую дорогу. Колеи заросли травой, видимо телеги здесь ездили не так часто, но посередине дороги была вытоптана тропинка.
Здесь был уже вечер. Закрыв глаза, я глубоко вдохнула воздух нового мира. Он чем-то неуловимо отличался от того, к которому я привыкла дома. Казался сладковатым на вкус, как березовик. Мир был чужим: я почти видела, почти могла потрогать, как перемещаются вокруг меня потоки силы. У нас ничего подобного не было.
Занятая своими чувствами, я не успела толком осмотреться, когда позади раздался стук копыт. Звук будто взялся из ниоткуда: всего секунду назад стояла тишина.
Я обернулась и застыла: в нескольких метрах от меня, приседая на задние ноги, остановилась лошадь. А на ней сидела Кристина, удивленно разглядывая меня. Она была бледнее обычного, а темно-рыжие волосы рассыпались по плечам, как от долгой скачки.
Кристин
- Ты как...
Эсме от неожиданности была не в состоянии даже сформулировать вопрос, только глуповато смотрела.
- А я и сама не знаю... Ой!
После приземления я не сразу ощутила свое тело, но теперь чувствительность вернулась, и от боли выступили слезы. На груди у меня красовался здоровенный ожог, а ворот футболки оплавился. Подвеска! Смущаясь, я улыбнулась.
- Кажется, я слишком сильно хотела тебя увидеть.
Эсме чуть повеселела.
- Да уж... И что теперь делать? Как тебя обратно отправить?
Я, борясь с желанием дотронуться до ожога, водила рукой по краю здоровой кожи. Посмотреть в глаза Эсме не хватало сил. Как вслух признать, что папа... Как можно равнодушнее, я произнесла:
- Я... ты не знаешь... пришла телеграмма, катастрофа, все такое. Я теперь сирота.
Эсме закрыла рот рукой, будто удерживая слова - удивление и соболезнования звучали бы банально.
- То есть...
- То есть у меня теперь совсем никого. - Через слово сбиваясь, я быстро заговорила: - Я была немного не в себе, после телеграммы, поехала в поля с Рогнедой. Каким-то кружным ходом выехала на нашу троеборную трассу. Мы начали ее проходить, я подумала, что больше всего на свете хотела бы оказаться сейчас вместе с тобой. Воздух над препятствием пошел рябью и... вот, собственно... - Выдохнув, я добавила: - Я даже рада, что получилось то, что получилось. Лучше с тобой, чем там. Если ты не против.
- Естественно, не против. - Эсме неуверенно улыбнулась. - Ну вот, уже одной проблемой меньше: назад тебя отправлять не надо.
- Что будем делать?
Эсме пожала плечами:
- То же что я делала бы одна. Пойдем к дому. Дорвен дал мне письмо к своему другу. Он поможет.
- А если его не будет? Дорвен ведь говорил, что его друг все лето путешествует. - Я присмотрелась к дому. - По-моему там никого. И темнеет уже.
- Будет. Смотри, тут даже листья еще не распустились.
Однако когда мы подошли к дому, стало ясно, что я права, и там никого нет. Эсме не смутилась.
- Давай подождем, должен же он вернуться ночевать.
Я привязала Рогнеду к коновязи, и мы уселись на крыльцо. Мои опасения оказались пустыми: долго ждать не пришлось.
На дороге показался всадник на поджаром рыжем коне. Он спешился и, привязав рыжего подальше от кобылы, зашел, наконец, во дворик. Подойдя ближе, парень с интересом уставился на нас. Как и мы на него.
Хозяин дома оказался ровесником Дорвена. Это был коротко стриженый русоволосый мужчина. Черты его лица, не слишком красивые по отдельности, и чересчур мелкие для мужчины, вместе, тем не менее, смотрелись неплохо, парень явно считался красавчиком. Очень уж приятное у него лицо - открытое и добродушное. Одет он был в куртку и брюки из плотного полотна, когда-то коричневые, но теперь выгоревшие почти добела. Сапоги, тоже совсем не новые, закрывали ноги почти до колена. Под курткой я заметила темную рубашку.
- Чем обязан?
Эсме подошла к калитке и протянула письмо, которое все это время вертела в руках. Прочитав его, он снова стал нас рассматривать.
- Я так понимаю ты, - он кивнул на Эсме, - та, о которой говорится в письме. А это, - он перевел взгляд ярких серо-голубых глаз на меня, - кто?
Я не понимала ни слова, так что Эсме пришлось переводить. Неужели Дорвен ошибся? Кажется, он не был рад ни Эсме, ни мне.
Вместо того чтобы ответить на его вопрос, или дать Эсме сказать, я выпалила:
- Может ты нас в дом пригласишь? Мы что так и будем на крыльце разговаривать? Меня, кстати, Кристина зовут.
Смешно дернув бровями, парень достал из висевшего на поясе кошеля ключ. Кажется, ему перевод не требовался.
Обстановка в доме оказалась совсем простой: циновки и тканые половики на полу,тяжелая деревянная мебель вдоль стен. Никаких украшений, только яркие шторы - крупные красные цветы с темными листьями на белом фоне.
Махнув рукой в сторону стола, хозяин дома бросил:
- Садитесь. Поесть не предложу - меня весь день не было. Я Беонвен. - И добавил, судя по всему это имела какое-то особое значение. - Рожденный маг. Потомственный.
Заметив, что Эсме по-прежнему пересказывает мне его слова, Беонвен подошел ко мне и, жестко обхватив голову пальцами, что-то произнес одними губами. Потом добавил, уже для меня:
- Так проще.
Я с удивлением поняла, что знаю, как говорить на совершенно чужом языке. И понимаю, что он говорит.
- Дорвен сказал, что у меня нет даже зародыша дара, и передать знания о языке, таким как я, нельзя.
Я замолчала, так непривычно было слышать чужие слова, произносимые собственным голосом.
- Дорвен прав. Нельзя.
- Но...
- Нарушение законов природы. Это как если бы пресловутое яблоко не упало на голову вашему ученому, а взлетело в небо. - Парень невесело усмехнулся, будто бы отбросив в какие-то сторонние мысли. - Это просто.
Так и не дав мне возможности узнать, откуда ему известно про Ньютона, он спросил:
- А теперь рассказывайте, с чего это вдруг Дорвен решил, будто нашему миру не хватает двух девиц, едва вышедших из детского возраста.
Мы стали пересказывать произошедшее, а Беонвен, противореча своим же словам, разжег в печи огонь. Только почувствовав запах яичницы и каши, я поняла, что дико голодна. Я ведь не ела с тех пор, как получила телеграмму. Странно, здесь мне проще было вспоминать об отце, не так больно. Словно телеграмма пришла уже очень давно. Хотя нет. Казалось, что эта телеграмма вообще была не в моей жизни: я, наверное, видела это в кино или прочитала в книге.
Беонвен не слишком удивился, узнав, как я появилась здесь.
- Все просто. Капля магии в подвеске: наверняка, Дорвен вложил туда какое-нибудь пожелание; дыра в пространстве не так далеко от тебя, сделанная тем же человеком, что и подвеска; то, что Эсме долго ее носила... Ты очень сильно захотела, вот магия и настроилась на твою подругу. Плюс ты говоришь, лошадь в это время прыгнула - скорость помогла затянуть тебя в переход. Вот и вышло незапланированное перемещение.
- И что мне теперь делать?
|