Аннотация: рассказ мальчика о детской туберкулёзной больнице.
Три пальца.
На учете в России состоит 212 тыс. больных туберкулезом, по крайней мере, такую цифру в 2013 году озвучивал "Центральный НИИ организации и информатизации здравоохранения". 212 тысяч человек это население современного Пскова или Южно-Сахалинска, это два Камышина или сумма жителей Элисты и Долгопрудного. Много ли это? Я не знаю.. Но наверняка среди них есть дети и для каждого из них больничные коридоры на долгие месяцы, а то и годы становятся и домом и дет.садом и всем миром.
************
Родился я в 80-х годах, в одном из Астраханских населённых пунктов. С первого года рождения, я был поставлен на учёт к фтизиатру. Надо внести ясность, на учёт вас могут поставить, если вы находитесь в контакте с больным туберкулёзом, к примеру, ваш брат, отец, бабушка, в общем, все те, с которыми вы делите кров, являются туб.больными или же вы сами являетесь счастливым обладателем палочки Коха. Я имел две причины находиться под патронажем врачей.
Самых ранних туберкулезных дней я не помню. На оперативке моей памяти первые "читабельные" файлы относятся к возрасту 3-4 года. Бесконечные боксы, туб. диспансеры ,врачи с марлевыми повязками на лицах, всё это смешалось в моей памяти. Астраханская детская туберкулёзная больница для моего детского сознания была неотличима от Саратовской больницы или иной другой больницы, в которых я лежал. Тот же закрытый режим, те же месяцы ожидания родителей, тот же белый шершавый силикатный кирпич, типовые мед.учреждения СССР с типовым персоналом и типовым обслуживанием.
Помню, как первый раз меня оставили в больнице. Мать непривычно много тискала меня в поезде. Я даже стал входить в раж от этой неожиданно свалившейся на меня детской неги, но чувство чего-то надвигающего болезненного и грустного ни давало мне полностью провалиться в это светлое чувство. Ах, если бы ни скрипучие больничные двери, в конечной точке нашего путешествия, эти воспоминания, наверняка стали бы самыми лучшими в моей жизни! Но, к сожалению, именно там и закончилось наше скорое путешествие.
После не долгой процедуры оформления в лечебное заведение, меня завели за большую дверь и уже от туда, из недр, пропахшего лекарствами казённого обиталища ,через небольшое окошко я всматривался в покрасневшие глаза мамы. Что она говорила, я не помню, а может быть и не мог понять... Помню только, что она мне на пальцах показывала, когда приедет ко мне в гости.. три пальца... Какая мелочь - наверно, подумал я - всего то, три пальца.
Я чуть ли ни днями напролёт ходил с зажатым в застывшем счёте пальцем, боясь потерять ориентир своего свидания. Когда наступил третий день и третий палец был победоносно загнут, я сидел в коридоре, напряжённо вслушивался, всматривался, внюхивался ко всему тому, что происходило за той дверью с небольшим окошком.
Прошёл день и я решил, что счёт мной произведён не правильно, видимо, надо было не считать день приезда - Сказано ведь, через три дня! Через три дня после моего приезда, а не вместе с днём нашего прибытия. Немного всплакнув, но твёрдо уверенный, что третий палец надо загибать завтра, я кое-как уснул.
Ни на следующий день, ни через ещё три дня, мама так и не приехала..
Я входил в распорядок дня, я привыкал к больничным палатам и к тем людям, которые меня окружают. Друзей у меня не было, я был самым маленьким из больных, самым не опытным среди всех этих мальчиков и девочек, большинство которых лежали здесь по второму и третьему разу. Любимцем мед. персонала я тоже не стал, наверно во мне не было никакой коммерческой выгоды, мои родители были: во-первых ,самые что ни на есть, простые и бедные люди, а во-вторых не местные, а следовательно ни частых посылок по мою душу, ни червонец мед.сестре за адресный досмотр за мной, не предполагались. Ко мне относились как ко всем иногородним детям- на сколько это возможно в мед.учреждении безучастно, дежурно холодно, иногда раздражительно.
(До сих пор не могу понять, каким боком прополка, вручную травы, во дворе больничного комплекса могла способствовать нашему выздоровлению и почему трудотерапия распространялась только на самых маленьких приезжих детей?!)
Мысль о подлом обмане с тремя пальцами меня не покидала, то и дело в течении дня накатывали горькие слезы. Перед сном я отчитывал маму за этот безобразный поступок. Во сне она просила прощения и мы, не собирая вещей и не откладывая всё в долгий ящик, убегали, уезжали, улетали прочь от этих сине-белых больничных стен. Я вообще, не помню других снов, кроме окончания лечения и возвращения домой. Эта фабула оставалась всегда неизменной, менялись лишь способы побега, некоторые сюжетные линии и люди, которые недоумённым взглядом провожали нас с мамой в наш сказочный путь. Что это за "счастье", когда его некому показать?!
В субботу был банный день, помывочный зал находился в подвале больницы. Да и были ли это специально предусмотренные строителями душевые? Скорее всего, собственными силами слесарей и администрации больницы, в отопительные трубы, висящие под потолком подвала, были врезаны переходники и по чёрным поливочным шлангам, вода поступала в душевые оцинкованные лейки. Кафель был холодный, вода горячей, а пол и стены мыльными и грязными. Хлорка ела глаза, запах хозяйственного мыла бил в нос, маленькие туберкулёзные детские тела толкались рядом с жестяными тазиками. Кто-то плакал, кто-то гоготал, всё это мокрое действо звонким эхом оттеняемым шумом льющейся воды носилось по стенам подвала. Медсёстры выводили одних и заводили следующих...
Банный день был как бы завершением недельного больничного цикла, так же как сон был завершением ещё одного бесконечного однообразного больничного дня.
Я не знал что помимо часов и дней, существуют ещё и недели. Мою туманную гипотезу подтвердил мне один из старших товарищей. На мой сбивчивый неумелый детский рассказ о трёх пальцах, он мне сказал- Дурак, твоя мать, тебе показывала ни три дня, а три недели, наверно.
Расспросив у санитарок, у нянечек, у соседей по палате, я составил более чёткое представление о загадочных неделях. Считать дни и загибать пальцы, на протяжении всего срока было трудно, поэтому я решил считать только банные субботы и одна из них только, что прошла!
И снова в моём детском мозгу забрезжил свет надежды. Сны стали ярче, уколы терпимее, а взрослое безразличие врачей менее заметно и тягостно.
Недели тянулись невыносимо долго. Они просто не хотели заканчиваться. Те советские недели были значительно длиннее нынешних российских, видимо невидимый часовщик, сейчас совсем съехал с катушек, на почве рыночных отношений и постоянно нас обвешивает в количестве часов и недель на квадратный метр прожитого!
Самые долгие минуты в туберкулёзной больнице, находились в комнате-кладовке рентген- кабинета. Детей с утра набирали в группы для прохождения обследования и вели извилистыми тропами внутренних обшарпанных двухцветных коридоров в тёмный кабинет рентгенолога, затолкав отряд маленьких бойцов в маленькую комнату, высыпав из мешка всякие нехитрые советские игрушки, после по списку выдергивали от туда детей на обследование. Мне не везло, первая буква моей фамилии была на задворках этого списка, поэтому сидеть мне приходилось до самого обеда. Те процедуры, не то, что нынешняя быстрая, цифровая флюорография. На холодном ,жёстком столе рентген - аппарата, нужно было лежать недвижимо очень долго, минут 10-20, хотя за точность, тех временных циклов я не ручаюсь, особенно с позиции современного времяощущения. Просто помню, что всё это было очень долго, скучно, холодно.
В общем, дни тянулись, нанизывались, словно разноцветные разноразмерные бублики детской головоломки, в целую стройную неделю-пирамидку и выходя из подвала больничной "бани" я загибал очередной палец. Так прошло три первых недели.
К окошку меня никто не подозвал, матери я не увидел, а от тех же товарищей и нянечек, я узнал, что кроме недель в человеческой системе времяисчисления есть ещё пухлые по количеству дней месяцы и даже годы. Пальцев рук, на моих ладонях не хватало чтобы измерить длину трёх месяцев, ни в днях ни в 'банях-неделях'. Размер месяца, был за пределами моего четырёхлетнего понимания, почти так же, как сейчас мне слабо представляются размеры атомов или величина гос.долга США. Поэтому, вскоре, я бросил считать пальцы, перестал обращать внимание на банные дни, да и вообще перестал обращать внимание на время.
Я перестал ждать, я перестал обижаться на мать, я почти перестал отвечать на больничные раздражители. Наверно, я был единственный, кто безслёзно переносил все уколы и процедуры. Лишь однажды я заплакал, когда пожилая ночная санитарка, влепила мне раскисшей грязной половой тряпкой, по спине, за несанкционированный поход в туалет после отбоя. Да и то я плакал не от боли. какая там боль от тряпки?!...просто было несколько обидно и стыдно перед соседями по палате, глядящими на всё это в проёме полуоткрытой белой двери.
Энди Уорхол (американский художник), как то сказал - "Как только перестаешь чего-то хотеть, оно само идет в руки". Я понятия не имел тогда, кто такой Энди Уорхол, но эта прописная истина, которая приходила и приходит в голову многим взрослым на земле, была открыта лично мной и мной же подтверждена на собственном детском, четырёхлетнем опыте.
В один, из ничем не примечательных дней, мою фамилию неожиданно окрикнули в коридоре и в заляпанном окошке приёмного отделения, словно в запотевшем люке космической туберкулёзной станции, где привычно обитала холодная безвоздушная пустота, показалась моя давно покинутая планета. Я узнал лицо своей мамы, которая потеряла меня на невообразимо долгие, на непереводимые ни в дни , ни в "бани-недели" три пальца!