|
Обзор от Дмитрия Куваева (Коллективный сборник - 6 под редакцией Козлова И.В. ) ![[]](/img/r/rusowa_marina/awu131/emperortaro.jpg) Хочу подчеркнуть, что это только моё субъективное мнение читателя и закоренелого графомана, не подкреплённое никакими теоретическими знаниями в области стихосложения. Парой слов, как всегда, не обошлось ;. |
|
Рышкова Елена Ты изменяешь мне Ты изменяешь мне, ты изменяешься, Ты от меня идешь в чужую муть, А пианист по чёрно-белым клавишам Наигрывает благостно - "Забудь!" Но каждый раз, сдирая по остывшему, Я сыплю соль на след измены той, И сердце перепёлкой в рёбра тычется, А вырвется - что делать с пустотой? Кто будет рядом в час, судьбой оплаченный, Кому уткнёшься в тёплое плечо? Моя любовь тебе и мать, и мачеха Ей только дождь зацеловал лицо, Они давно великие любовники, Смотри, как прижимается к щеке, Он будет рядом, даже если сломлена Последняя соломинка в руке, Он будет рядом даже если сгину я За поворотом солнечного дня - Забудь про зонт, и я прижмусь, счастливая К твоей щеке остатками дождя. Зацепило с первых же строк. Уж сколько их упало в эту бездну - в том смысле, сколько уже написано стихов о любви и неверности. Ещё одна банальная (увы) история... Кажется, костры эти давно отгорели, всё уже украдено (зачёркнуто), сказано до нас. Но... 'Ты изменяешь мне, ты изменяешься' - это гениальная фраза. Она сделала, по-моему, всё стихотворение. Да простит меня автор, но остальная часть текста мне показалась несколько вторична. Ты, изменяя мне, - изменяешь себя, изменяешь себе. Предаёшь прежде всего самого себя. Этот текст - о предательстве своей идентичности. Предательство любимого - это не просто удар по доверию, а землетрясение в самой структуре 'я'. В близких отношениях мы, словно в зеркале, отражаемся в другом: партнёр становится соавтором нашей и своей идентичности, хранителем общих мифов, свидетелем тех граней личности, которые невидимы для остальных. Когда это зеркало разбивается, вместе с ним рассыпается и целостность самоощущения. Предать другого - всегда значит предать часть себя. Тот, кто изменяет, совершает двойное преступление: против доверия партнёра и против собственной целостности. В момент выбора 'чужой мути' человек не просто нарушает клятвы - он отрекается от той версии себя, что когда-то искренне верила в любовь, в общие смыслы, в святость договора двух одиночеств. Могу добавить в защиту последующих строк - это анатомия боли, рассечённая до костей, где каждая метафора становится скальпелем, вскрывающим раны, которые мы привыкли прятать под шрамами повседневности. Предательство здесь - не событие, а процесс: уход в 'чужую муть' превращает близкого в незнакомца. Личность растворяется, как чернила в воде, и я подозреваю, что пианист, наигрывающий по чёрно-белым клавишам благостно - 'Забудь!' - это и есть молчаливый свидетель, 'великий любовник', целующий лицо с равнодушием вечности - бедолага, дождь, соучастник этой метаморфозы. Его музыка - фальшивый реквием, попытка заглушить боль. Он - единственный, кто останется 'даже если сломлена последняя соломинка', превращая человеческую драму в часть бесконечного цикла природы. Соловьёва Виктория Человек идёт Человек идёт без спросу к другу на денёк. Человек несёт в авоське - старый "Огонёк". В "Огоньке" лежит бутылка, "Краковской" - кружок. Человек с лицом утырка - жизнь на посошок. Сядут рядом - потолкуют о своих делах. Поминая жизнь людскую, время в колтунах... И совсем под тёмный вечер на крыльце с плющом звёзды шепчут им о вечном... А о чём ещё? Что такое триггер? Триггер - это термин, который имеет разные значения в зависимости от контекста. Корректно ли применять понятие 'триггер' к элементам литературного произведения? Думаю, да. В поэзии триггер - это элемент текста (слово, образ, тема, звук или ситуация), который провоцирует у читателя сильную эмоциональную или психологическую реакцию, часто связанную с личным опытом, воспоминаниями или глубоко укоренившимися ассоциациями. Это понятие заимствовано из психологии, где триггеры - это стимулы, запускающие непроизвольные реакции (например, тревогу, грусть, радость). В поэтическом контексте триггеры могут быть как осознанным инструментом автора, так и субъективным восприятием читателя. Человек с лицом утырка - жизнь на посошок. Основной триггер этого текста - алкоголь как символ саморазрушения, механического повторения падений и бегства от реальности. Второстепенный триггер: И совсем под тёмный вечер на крыльце с плющом звёзды шепчут им о вечном... А о чём ещё? - метафизическая тяга к смыслу, которая остаётся неудовлетворённой. И, конечно, - 'Огонёк' (отсылка к советскому журналу, ассоциировавшемуся с интеллигенцией, литературой, культурой). Такие триггеры выходят за рамки бытовой конкретики - они превращаются в ориентиры, раскрывающие драму внутреннего мира героя, разрывающегося между утраченным талантом и опустошённостью существования. Герой, несущий в авоське старый 'Огонёк' и кружок 'Краковской', - кто он? Актёр, который давно перестал отличать сцену от жизни, а его 'денёк' у друга - последний акт пьесы, где звёзды-софиты гаснут, оставляя его в темноте с вопросом: 'А о чём ещё?'. Поэт, чья муза захлебнулась в бытовом болоте болтовни о своих делах? Философ, что слишком много думал, чтобы принять мир, и слишком разуверился, чтобы его изменить? Лирический герой этого стихотворения действительно неоднозначен и явно несёт в себе черты травмированной творческой личности, погрузившейся в экзистенциальный кризис. Он - прямой наследник Венички из 'Москва-Петушки', чьи философские бдения в электричке тоже сопровождались бутылкой и метаниями между абсурдом и откровением. Здесь, как мне кажется, происходит разрушение иерархий, стирание границ между возвышенным и обыденным: высокое ('звёзды о вечном') и низкое ('лицо утырка') смешиваются, как в сцене с ангелами у Ерофеева, где небесные посланники спорят о сортах портвейна. Оба героя задают вопросы без ответов. Строка 'звёзды шепчут им о вечном...' в этом произведении перекликается с ерофеевским: 'Петушки - это место, где не умолкают птицы, но где я никогда не был'. Однако если Веничка ищет 'райсобес' (обетованную землю в советской реальности), герой Виктории Соловьёвой уже не верит в поиски. Его 'денёк' у друга - не паломничество, а ритуал капитуляции, где даже разговоры о вечном превращаются в 'колтун' времени. Качур Виктория Исааковна занимательная геометрия ты говоришь, что нам не сойтись? резонно. мы с тобой, словно два параллельных рельса? даже они встречаются у горизонта, даже холодный металл от трения греется. нет никакого смысла таить обиду, так уж устроен мир, и всё в нём по-честному. выучив геометрию по Евклиду, может, пора попробовать по Лобачевскому? хватит уже отдельно страдать и каяться, нужно чуть-чуть удачи, немножко нежности. линии параллельные пересекаются где-то за горизонтом. там, в бесконечности. Привет, мой литературно одержимый ценитель поэтических парадоксов! Вот взялся я за этот геометрический ребус под названием 'занимательная геометрия', и, признаюсь, первые же строки вогнали меня в экзистенциальный ступор. 'Ты говоришь, что нам не сойтись? Резонно' - фраза которая изначально кажется финальной точкой. Но автор, словно мастер оптических иллюзий, превращает её в начало спора с самой реальностью. Она не ищет лёгких ответов. Вместо этого она рисует мир, где параллели - не приговор, а повод усомниться в самом ньютоновском порядке вещей. Интересно, как автор играет с геометрическими системами: от Евклида - к Лобачевскому. Это не смена теорий, а попытка пересмотреть саму природу связи. Евклидова строгость сталкивается с неевклидовой свободой, где линии могут пересечься, если признать, что любовь - это кривизна пространства. Может, пора попробовать по Лобачевскому? - вопрос, который звучит как призыв: 'Давай перепишем законы'. В её мире линии могут расходиться, спорить, но где-то за горизонтом, в 'бесконечности', они всё же сойдутся. Не потому, что должны, а потому что хотят. Стихотворение - это мини-поэма о выборе между мирами. Евклидова геометрия здесь - метафора предсказуемости, а Лобачевский - символ надежды, что за горизонтом привычных правил скрывается иная реальность. Флинт Киборд Демотема Слепой смотритель маяка Завинчивает гайки В его подвал пришла строка В безалкогольной майке На горизонтах постинор, Война и белокрылка Инспектор нор, лобастый Тор Пришиблен до затылка В глазах маячат и сквозят Несозданные дети Ему нельзя - бери ферзя А мы тебе посветим Да, поэзия, как понимал ее Тургенев, не ночевала у Флинта Киборда, а только изредка наносила визиты, как бы напоминая ему о своем, хотя и плачевном, существовании. Возникновение Флинта Киборда - закономерный этап истории, обусловленный её объективным ходом. Это, однако, не отрицает ценности индивидуальности. Свобода личности раскрывается не в противопоставлении себя историческим законам, а в способности воплощать их в жизнь - умении быть созвучным эпохе, воспринимать её требования. Индивидуальность и историческая необходимость не противоречат друг другу, а взаимосвязаны. Творчество (ведь индивидуальность - это характеристика деятельного начала в человеке) предполагает осознание своего места в историческом потоке - оно влечёт за собой ответственность за выбор и действие. Нихао (;;), путник в лабиринте абсурда! Вот стихотворение, где техносфера встречает миф, а логика тонет в стакане безалкогольного безумия. 'Слепой смотритель маяка' - уже оксюморон, как жизнь в эпоху искусственного интеллекта: мы светим другим, но сами бродим впотьмах. 'Строка в безалкогольной майке' - поэзия, лишённая опьянения, выпаренный сухой остаток творчества. Как будто автор говорит: 'Слова больше не пьянят, они - униформа'. Война и моль (белокрылка) - паразиты, пожирающие ткань реальности. 'Лобастый Тор' - не бог, а инспектор, 'пришибленный' системой. Даже мифы здесь - часть отчётности. 'На горизонтах постинор' - контрацептив будущего, растворённый в пейзаже. Здесь контроль над телом становится частью ландшафта, как облака или ветер. 'Несозданные дети' маячат в глазах, как призраки нереализованных возможностей. Это поколение, которое никогда не родится, потому что 'Ему нельзя - бери ферзя'. Ферзь здесь - не шахматная фигура, а символ слепого следования правилам, где жизнь заменяется стратегией. 'Мы тебе посветим' - жест солидарности, превращённый в ритуал без смысла. Как в 'Заводном апельсине' (если кто-то ещё помнит этот фильм), где насилие - лишь часть спектакля. Если Евклид и Лобачевский спорили о параллелях, то 'Флинт Киборд' напоминает: в цифровой эре все линии - это код. И даже маяк может быть слепым, если его алгоритм глючит. Фомальгаут Мария Владимировна Как же вы сбережете свет? Тысячи лет уже В мире без мая, Призраки жгут в печах Сны и цветы, Свечи хотят зажечь, Не понимая, Что не горит свеча От темноты. Сотни лет в бесконечном сне Бесконечные пилигримы Ищут солнце и ждут рассвет, И неведомо никому - Как же вы растопите снег, Если в душу закрались зимы, Как же вы сбережете свет, Если в сердце пустили тьму? Вилами по воде Пишут невнятно Горы крутых идей, Громких речей, Ищут в потёмках день, Им непонятно, Не выживает день В мире ночей. Сотни лет в бесконечном сне Бесконечные пилигримы Ищут солнце и ждут рассвет, И неведомо никому - Как же вы растопите снег, Если в душу закрались зимы, Как же вы сбережете свет, Если в сердце пустили тьму? Тропы во тьме крутя В хаосе темном Люд изо льда идёт Тропами льдов, Лёд растопить хотят, Только не помнят, Что не растает лёд От холодов. Сотни лет в бесконечном сне Бесконечные пилигримы Ищут солнце и ждут рассвет, И неведомо никому - Как же вы растопите снег, Если в душу закрались зимы, Как же вы сбережете свет, Если в сердце пустили тьму? Мария Владимировна Фомальгаут - чьё имя звучит как имя вымаранного по соображениям цензуры персонажа неизданного романа Эриха Марии Ремарка, - пишет так, будто её строки выдолблены во льду вечной мерзлоты. Её поэзия - это выдох, замороженный в пространстве между отчаянием и надеждой, между 'было' и 'не будет'. В её стихах нет воздуха - только лёд, плавящийся от дыхания, которого не хватает. Этот текст - о поколении, которое, подобно ремарковским 'потерянным', утратило веру в свет, но не разучилось искать его. 'Тысячи лет уже в мире без мая' - вот отправная точка её метафизической географии. Здесь маяк не просто погас - его стёрли из памяти, оставив лишь 'призраков, жгущих в печах сны и цветы'. Фомальгаут - поэт парадоксов. Её 'пилигримы' идут сквозь века, но их путь замкнут в петлю: они ищут солнце, не замечая, что несут в себе зиму. 'Как растопить снег, если в душу закрались зимы?' - этот вопрос, кажется, адресован каждому, кто хоть раз пытался согреть мир, забыв, что лёд начинается с холода в сердце. Ритм стихотворения гипнотически монотонен, как шаги по замёрзшему озеру. Повторы ('сотни лет... бесконечные пилигримы') создают эффект безысходного кружения, а рефрен 'Как же вы сбережёте свет...' звучит как приговор. И всё же - почему мы продолжаем читать эти строки, заворожённые их мрачной музыкой? Ремарк писал о потерянном поколении между войнами. Фомальгаут - о поколении, потерявшемся в войне с самим собой. И если 'свеча не горит от темноты', то её строки - те самые опалённые фитили, что ещё тлеют. А пока тлеют - есть шанс, что кто-то вдруг подует на них. ну вот пока так. Дмитрий Куваев |
|