Серый мертвенный свет заливал комнату сквозь грязноватое окно. Занавески на окне были короткими, и казались скорее издевкой. Деревянные половицы закрывал вытертый палас, заваленный смятой бумагой, мусором, пустыми бутылками. На продавленном диване в одежде спал человек. Он открыл глаза, посмотрел мутным взглядом в потолок, медленно повернул голову и посмотрел на бутылку с водой. Она стояла около дивана прямо под рукой, но протянуть к ней руку у него, казалось, не было сил. Невыносимо глотать и даже шевелить языком в пересохшем рту. Он пошевелил ногой в дырявом носке и медленно сел. Протянув руку, он взял бутылку и начал жадно пить, проливая воду на мятую футболку. Потом поднялся и, переступая через мусор, отправился по длинному коридору в уборную.
Вернувшись, он снова отпил воды, уже не так жадно, и поднял с пола скомканный клетчатый тетрадный лист, развернул:
"Солнечный зайчик на поверхности реки, скачущий, как искра, как горящая спичечная головка, по поверхности воды. Проходящая мимо лодка разбивает его, кажется, безвозвратно, но он, как существо другого мира, вновь выбирается и предстает перед нами яркостью и веселостью самого счастливого летного дня. И так же, как ощущение моментального и полного счастья в приятный день, он незаметно исчез, стоило лишь мне отвернуться".
"Что за дрянь?" - скривился он, бросил лист на пол, подошел к небольшому холодильнику в углу комнаты и достал банку пива. Открыл, сделал долгий глоток, сел на диван, откинувшись на спинку и закрыв глаза. "Унылое существование унылого существа" - подумал он, отметив про себя, как трясутся руки. Затем встал, поставил банку на стол и принялся подметать пол и палас щеткой со слипшимся ворсом. Смятые листки с записями, лежащие на полу и столе, он выбрасывал, уже не разворачивая. Увязав пакет с мусором, снова сделал глоток пива, обулся, накинул зеленую куртку и по темной, пахнущей мочой и помоями, лестнице отправился вниз на улицу. Закинув пакет с мусором в контейнер, он поднял глаза наверх, посмотрел на своё окно, потом на то, что было чуть дальше - её окно. Досада из-за случившегося перебивала даже минутную бодрость, проснувшуюся в нем от дернувшей электричеством прохлады раннего утра. "Зачем мне это? Ну мне - понятно. А зачем ей?" - размышлял он, поднимаясь по лестнице. Войдя в комнату, он критически оглядел её в поисках мусора. Обычное холостяцкое жилье - небольшая комната, стул, стол, шкаф с какой-то одеждой, диван, окно с издевательски короткими занавесками. В комнате было холодно, и он не стал снимать куртку. Здесь он проводил большую часть времени, стараясь выжать из себя хоть каплю из того, что некогда считал талантом.
Запах прокисшей выпивки, сигарет и пыльного тряпья висел в комнате. Он приоткрыл окно в надежде чуть проветрить помещение. "Когда она приходит, всегда остается этот запах сигаретного дыма. Надо выгонять её курить на лестницу". Но он понимал, что выгнать её куда-то он не может, ведь даже не знал, придет ли она снова, а увидев, уже не думал ни о чем. Она была его соседкой, жила через две комнаты, примерно его возраста, высокая, с девичьей тонкой фигурой, маленькой грудью и длинными стройными ногами. Она была разведена, родила в браке дочь, но та жила с отцом и лишь иногда виделась с матерью. Она часто говорила о том, как это несправедливо - лишать её дочери. Однако суд посчитал, что хорошая мать из завязавшей наркоманки без достойной работы не получится. Девочка осталась с отцом. "Без неё мне не к чему стремиться",- часто говорила она, лежа с ним на диване уже после их очередной близости. - "Я будто зажата в трещине скал или увязла в болоте, и только она смогла бы мне помочь выбраться". - Она часто плакала, отвернувшись к стене, потом поспешно одевалась, часто забывая у него нижнее белье, и, крадучись, уходила к себе, а он оставался с начатой бутылкой и приканчивал её, садился писать, марал бумагу, вычеркивая, злясь на себя за беспомощность, за неспособность помочь ни ей, ни себе. Так заканчивалось каждый раз, когда она приходила. Поначалу, когда они только познакомились и начали общаться, изредка выпивая вместе, и она рассказывала ему о неудачных встречах, каких-то хмырях из соседней рюмочной, с которыми она иногда сходилась в приступах жалости к себе или к ним. Она поначалу храбрилась, а он корчил из себя непризнанного гения, но все закончилось тем, чем и должно было закончиться между ними. Казалось, что она относится к себе наплевательски - почти не пользовалась косметикой, любила выпить, просто одевалась, но, несмотря на это, в её облике сохранялась некая легкость, свойственная молодой девушке. Та легкость, которую растеряло большинство её сверстниц, а многие не имели её вовсе. Её волосы всегда приятно пахли, ступни были чистыми, а на теле - ни волоска. Он всегда чувствовал себя эдаким увальнем на её фоне, здоровенным, неуклюжим, нависающим над её хрупким силуэтом. Когда она была достаточно пьяна, чтобы отпустить из плена мысли свою чувственность, то шептала, как ей приятно, когда, чуть сжав зубами её сосок, он проводил руками по её шее, животу, бедрам, следуя каждому изгибу её тела, вычерчивая в замершем на секунду кристальном воздухе её силуэт. Но потом, чуть остыв от страсти, она накидывала платье, и почти бегом устремлялась к себе, чтобы потом пару дней не здороваться с ним, не отвечать на непонимающий ищущий взгляд, когда они встречались на лестнице или в булочной через дорогу. Не понимал он и того, почему ни разу после их первой близости не видел её больше в компании других мужчин, которые иногда находили место в её объятиях. Будто она хранила какую-то верность тому неловкому пьяному первому разу, когда оказалась в его руках. А потом хранила такую же верность второму разу и третьему, и так до сих пор.
В комнате стало совсем холодно, и он закрыл окно. Запах немного выветрился, но комната от этого, казалось, потеряла ещё больше обжитой вид, выглядя брошенной в спешке сборов в путешествие на другой конец земного шара. Возможно ли оставаться здесь, где от каждой трещины на потолке в сердце вцеплялась тоска, сбивавшая дыхание ледяной рукой, оставляя пустоту, апатию и желание зарыться в колючую пыль между половиц в надежде пыльное удушье собственных воспоминаний. Но от воспоминаний становилось только горше, и он, захватив мятую тетрадь и карандаш, вышел из комнаты.
Грязные бары и рюмочные давно стали для него привычным местом для творчества. Он невзначай срисовывал своих персонажей с посетителей, а разговоры некоторых записывал почти слово в слово, ведь такое не могло прийти ему в голову, как он ни старался. Ещё на подъеме его творчества редактор говорил, что диалоги ему удаются плохо, безликие люди, говорящие штампами выходили только на бумаге, не имея ничего общего с настоящими характерами. Теми характерами, что садились за соседние столы, жевали воняющую кошачьей мочой рыбу и запивали её прохладным пивом, сладковатым от подлитого в него спирта. Только солнце, показывающееся из-за туч все реже в это время года, заставляло его гулять по паркам и выбираться на набережную, а не просиживать штаны в поисках одного затасканного синонима взамен другого.
Спустя некоторое время он снова опустился за знакомый столик, заказав кружку пива, и стал не торопясь рассматривать окружающих. Кафе было небольшим, тесным, но в данный момент народу было немного, колокольчик над входной дверью покачивался от удара последнего вошедшего, искусственные цветы в углу, клеенчатые стулья и обитая пластиком стойка. Каждый заказывал у стойки, кто-то проносил своё звенящее на волоске счастье к столу, а кто-то не дожидаясь, выпивал прямо у кассы и отходил, уже сыто рыгая, или заказывал ещё. Войдя внутрь, он заметил какое-то напряжение, висящее в воздухе, но не придал этому значения. Его внимание привлекли двое парней, явно впервые оказавшись в этом заведении. Студенты, завернувшие из книжного магазина промочить горло в эту сомнительную рюмочную. Хотя, похоже, они уже были достаточно пьяны, возможно, выпили где-то в более приличном месте или, наоборот, выпивали прямо на улице или во дворе дома, дабы сэкономить денег. Теперь они, пребывая в веселом расположении духа, взяли несколько порций водки, громко восторгаясь низкими ценами, присели за большой стол неподалеку, где немедленно выпили и начали прерываемую взрывами смеха беседу:
-А теперь представь что ты удав...
-Что? Зачем? - сквозь смех
-Ну представь, но только как следует!
-эммм... хорошо... представил
-А теперь... Пошевели руками! - Взрыв хохота.
-Или вот ещё.. подожди-подожди... Нева...- снова смех прерывает их разговор...
-Ну!
-Нева уже вскрылась... Это ведь вроде так называется? Вскрылась?... так вот... Нева уже вскрылась, а ты ещё нет, бессердечная тварь! - и снова взрыв смеха. Вся рюмочная, все люди будто отошли на второй план, ушли за сцену - все сконцентрировалось вокруг них.
Он смотрел на этих ребят, и в нем закипала бессильная злоба. "Я не мог бы, да и не хочу им навредить, они не раздражают меня так, как иных посетителей рюмочной. Я злюсь на себя, на собственную пустоту и бессмысленную темноту в душе. Я был таким же, когда шлялся и выпивал с друзьями в студенческие годы... Как шагал по мостовой под летним ливнем с бутылкой Кампари в руках, чувствуя, как вода наполняет кеды, как играл в снежки у входа в бар неподалеку от дома, как ездил на с друзьями и любимой девушкой на озеро отдыхать... воспоминания заставляли меня смотреть на мир другими глазами, свободными от туч пыли, что застилала от меня горизонт сейчас", - думал он.
Взяв ещё порцию выпивки и осилив её, он отправился домой, в эту постылую комнату без толики уюта и надежды. Когда он вышел на улицу, ветер усилился, разглаживая налету мятые газеты, подхватывая пыль и песок, раскачивая деревья, как расшалившийся ребенок. Затем снова вечер, и новая выпивка, новые строки безусловной лжи. На бумаге ведь можно написать что угодно... И снова она стучит в дверь - это уже слишком часто чтобы быть чем-то случайным.
"Ты знаешь, ведь в жизни, в сущности, есть только два варианта - быть мужчиной или женщиной. А я хотела бы быть бестелесным призраком. И носиться над водой, и чтобы тьма над бездной...", - и она вновь была поглощена своими мыслями.
Он глядел в потрескавшийся потолок и думал о тех студентах в рюмочной и их глазах, свободных от пыли. Вспомнил о прочитанном в журнале интервью и одной фразе, запавшую в душу своей сценической и точной как укол простотой.
-Знаешь, мне так нравится слово вдруг, - произнес он. Оторвавшись от неё, поднялся с разложенного дивана, казавшегося сейчас не таким засаленным, оделся. Она смотрела на него в ожидании, немного озадаченная его словами. Он слегка улыбнувшись, театрально вскинул голову: "Смотри", - и, зашагав к двери, произнес: "Он закрыл за собой дверь - и вдруг..." С этими словами он вышел в коридор, притворил за собой и улыбнулся. Восемь шагов - и он на кухне, налил из остывшего чайника на плите воды в стакан, глоток, подошел к окну - за ним, за разводами грязи, за ветвями поникших деревьев, за туманом городской пыли занимался такой привычный и все же всегда новый рассвет.