предновогодняя история

Посвящается

Игорю Р., Дмитрию Д.,

Володе Л., Сергею М.,

Пете П., Константину О.,

Олегу Д.,

а также Отто Вейнингеру

и мужику в синем пальто.

Действующие лица:

Феликс (впечатлительный программист)

Компьютер (третий пень)

Фото любимой девушки (сидит на камне, на фоне моря, в майке и джинсовых шортах)

Голос любимой девушки (в памяти Феликса и в телефонной трубке телефона Panasonik)

Образ любимой девушки (в воображении Феликса)

Бог (Творец всего сущего)

Билл Гейтс (Творец Microsoft)

Фото Хемингуэя (вырезанное из журнала, прикноплено к стене над компьютером)

Крошечный значок

с изображением

Льва Толстого (куплен в Ясной Поляне в 1978 году)

Идея-фикс (назойливое желание, затмевающее все остальные желания Феликса)

Время (единица измерения жизни Феликса)

Вирус гриппа В (страшный невидимка)

Зажигалка Zippo (подарок любимой девушки)

Сигареты Marllboro (куплены в киоске у дома)

Мутирующая мечта (нечеткое, неокончательное, сиюминутное желание)

Карта Европы (прикноплена к стене над компьютером)

Новый год (милый праздник)

Музыка (Morten Harket)

Бутылка водки концерна

"Виктан" (куплена в том же киоске)

Крабовые палочки (свежие, куплены все в том же киоске)

Здравая мысль (та, которая дружит с моралью)

Кактус (заморское растение)

1.

Как это у других бывает - все как у людей? У меня всегда все, как у меня. Одним словом - жопа. Некоторые могут не согласиться, мол, нет такого слова в нашем языке. Неприлично, мол. О чем вы думаете, мужики? Ну, о чем? Я ведь не о тех буграх говорю, что сзади прилеплены, для уколов, ремней и как сидушки, я свое душевное состояние характеризую. Без жопы тут не обойдешься и емче не скажешь. Сплошь и рядом с людьми удачи какие-то случаются, счастье шурует по их жизням до полного изнеможения, а у меня так: помашет с небес что-то, большое, светлое, я только голову подниму посмотреть, а его уж нет, скрылось оно. И хоть бы знать, что махало, может, не так обидно было бы.

-...чего тебе нужно в этой жизни? Ты ж сам не знаешь... У тебя ж, если мечта, так обязательно мутирующая. - Резанула меня Ритка две недели назад.

Остановилась посреди комнаты, посмотрела, как на идиота, и говорит:

-Пошел ты в жопу. Ты меня уже задолбал.

Большое светлое засосало ее, а я остаток дня лежал и все твердил: контрол зет, контрол зет, контрол зет... Привычка. Думал она шутит, думал, вернется...

Ну не умею я делать того, чего я не умею. Не знаю, как это у других получается? Не умею обещать, зубы заговаривать, ногти на правой руке стричь... Быстро различать прекрасное и заниматься бизнесом, лебезить, быть милым, вышивать крестиком, лечить людей и летать в космос, печь хлеб и снимать кино... Хотя, казалось бы, что в этом трудного? Не умею... Да мало ли чего я не умею. Она мне, до того, две недели про Билла Гейтса травила. Лихо заворачивала, громоздко. А мораль, знаете, какая была? Он - мужик, а я - так, погулять вышел. Не то, что б я обижался, просто, иногда, дураком себя чувствуешь. А Гейтс не чувствует, потому что у него есть его, гейтсовские миллионы. Я то знаю, это у нее от комплексов, от иллюзий которыми напичкан мир, как газировка газом и которые она не может переварить. Не все могут эти иллюзии пропустить сквозь себя, у некоторых они осаждаются в предмыслительном отсеке и влияют на психику. У Ритки под это дело больше отсека отведено. Целое полушарие. А мне из-за этого приходиться идти туда, откуда я вышел до знакомства с ней.

Нет, дебилом она меня не считает. Просто замашки у нее, скажем прямо, не здоровые. Она например хотела, что бы я разломал этот долбаный Microsoft, чем и доказал бы ей свои чувства. Не то, что бы мне Гейтса жалко, просто: не этично это. А если взять во внимание Риткин характер, вообще, диссонанс какой-то получается. Разве может творческий человек, так быстро вычленяющий прекрасное, иметь склонность к разрушению?

Пробел.

Время встрепенулось в моей двухкомнатной квартире. В большой комнате на диване я лежу - Феликс. Постанываю во сне и неосознанными движениями натягиваю одеяло на голову. Подушка валяется на полу, у дивана. В противоположном углу стоит стол. На столе - компьютер. На окне - жалюзи, а в комнате - бардак.

- Одиннадцать часов утра, Феликс. Тридцать первое декабря. Тебе тридцать лет. - Укоризненно говорит время - единица измерения моей жизни.

- А я и не сплю.- Я груб с ним, с временем.

Сбрасываю с себя одеяло, но продолжаю лежать.

И тут приходит та, про которую Ритка говорила. Мутирующая мечта - нечеткая, сиюминутная, неокончательная. И ласковым голоском шепчет:

-Не хотел бы ты сейчас обнять любимую девушку?

Неторопливо свешиваю с кровати ноги, беру в руки фото в тонкой металлической рамке. Смотрю на него, нежно улыбаюсь. Ну, тебя, Ритка! Резко изменяюсь в лице.

Я зол. От того, что небрит. И оттого, что какая-то тоска засела во мне и сосет, и ноет, и требует чего-то. А я не пойму: чего ей, этой тоске от меня нужно? Бросаю фотку-ритку на кровать. Сажусь. Нервно тереблю, давно не стриженые, вихры и, с привычной для себя интонацией, говорю:

-Здравствуй жизнь.

А какая жизнь в жопе? Одинокая. Поэтому никто не отвечает.

Встаю с кровати. Неловкой из-за остиохондроза походкой иду в ванную. Вы при этом остаетесь в комнате, не люблю, когда за мной наблюдают в таких местах. Вы слышите плеск в унитазе. Далее - звук рвущейся из крана воды. Кряхтение. Дверь ванной со скрипом закрывается. Шаги в коридоре. Мои шаги. В кухне открываю холодильник. Шелест. Холодильник закрываю. Звук льющейся в чашку воды. В комнату вхожу я, с чашкой в одной руке и с упаковкой крабовых палочек в другой. Подхожу к компьютеру, включаю его, старого маразматика. Сажусь в кресло. Разрываю упаковку крабовых палочек. Крабовые палочки высовываются наружу, перемаргиваются, ехидно подхихикивают и щебечут:

-Крабовые палочки! Крабовые палочки!

Съедаю три. Хихиканье прекращается. Тереблю мышку, курсор мечется по экрану монитора. Ставлю музон. Поет Morten Harket. Откидываюсь на спинку кресла, закидываю руки за голову, потягиваюсь. Мутирующая мечта мешает сосредоточиться:

-А не хотелось бы тебе, Феликс, полежать на пляже? Где-нибудь на Гавайях или на Гаити?

Карта Европы, ни с того, ни с сего, подает голос:

-Нет таких территорий. - Говорит, уверенная в своей правоте.

-Что за глупости? Есть. - Мутирующая мечта, кокетливо.

Карта Европы:

-Нет.

-Может, Тили-Мили-Трямдии тоже нет? - Возмущается Мутирующая мечта.

Карта Европы:

-Нет.

Я слушаю музон. Я просто тащусь от этого Мorten"а, и какое мне дело, о чем спорят в моем присутствии эти две женщины. Что мне до них? Что мне, вообще, до женщин? Это они тем светлым с небес машут, я теперь понимаю. Даю слово: больше никогда не буду поднимать голову. Нет, лучше не давать обещаний. Все равно нарушу. Только подумал, а Идея-Фикс тут как тут. Она, как всегда, на своей волне - назойливая, затмевающая все остальные желания.

- Я сделаю это. - Говорит целеустремленно.

А я впадаю в прострацию, я вылетаю за пределы мыслимого, я выворачиваюсь наизнанку и тупо вторю:

-Вот тогда и посмотрим: кто из нас Билл Гейтс.

Заметьте: Билл Гейтс - творец Microsoft - спокойно спит в своей Америке. Хитро улыбается во сне.

И, вдруг, Карта Европы, снова:

-Америки нет.

Я вздрагиваю. Билл Гейтс еще больше улыбается во сне. Я укоризненно смотрю на карту. Карта на меня.

-Америки нет.

Она повторяется. Я вздыхаю. Идея-фикс покидает меня и я, одумавшись, говорю:

-Дурак. Опять повелся.

И погружаюсь в работу, и нервно стучу по клавиатуре. Когда я работаю, я всегда нервно стучу по клавиатуре. Она не в обиде. Главное, на нее кофе не проливать.

Мутирующая мечта - вечная спутница, ненасытная утроба:

-Курить, курить...

Стучу правой рукой по клавишам, левой, не глядя, нащупываю на столе пачку Marllboro и зажигалку Zippo. Вынимаю сигарету, суну в рот, щелкаю зажигалкой... Подарок любимой девушки. Стоп! Внимательно смотрю на зажигалку. Щелкаю ею несколько раз. Нет, только не это. Образ любимой девушки возникает, как всегда, из ниоткуда, из глупого воспоминания, из пепла эпизода:

-Ты любишь, когда идет дождь? Я очень. - Ее слова. Когда-то она говорила их мне, стоя у окна.

Здесь, главное - вовремя встряхнуть головой. Встряхиваю - образ исчезает. Прикуриваю и начинаю снова стучать по клавиатуре.

-Так кто тут отрицает существование Америки? - Сигарета Marllboro, нервно дымясь, надменно глядя на карту.

Продажная. Я купил их целую пачку, таких, как она, вчера, в киоске у дома.

Карта Европы, неустрашимо:

-Я.

Сигарета Marllboro поворачивается к зажигалке:

-Зипок, слышь.You andestend?

Зажигалка Zippo, сверкая золотом, инфантильно:

-Yes, of course. (С кембриджским акцентом почему-то)

-Так, а в каком плане ты отрицаешь существование Америки? - Спрашивает Сигарета Marllboro, измеряя карту взглядом.

-В плане Америки нет. - Отвечает та.

-Америка есть. - Сигарета Marllboro, упрямо.

Карта Европы:

-Нет.

Сигарета Marllboro:

-Чем докажешь?

-Есть только то, что я вижу. А я вижу, что Америки нет. - Говорит Карта Европы, глядя на себя сверху вниз.

-Логики не отнять. - Констатирует Сигарета Marllboro с сарказмом в голосе и останавливает взгляд на кактусе. - А ты, мексиканец, что скажешь?

Кактус, долго прокашливается, пыжится, наконец, удосуживается заговорить:

- Америка есть. Южная.

Он так стар, что даже излучение не помогает ему.

-Полный Гондурас! - Сигарета Marllboro в трансе. - Зипок, ты глянь на них!

Зажигалка Zippo томно вздыхает. Я выпускаю изо рта клуб дыма. Дым заволакивает карту Европы. Карта Европы кашляет.

Пачка Marllboro оживляется:

-То-то же, а говоришь Америки нет. Ее не видеть, ее чувствовать надо. Она во всем.

Труба. Я съедаю еще две палочки. Оставшиеся крепко смыкают руки. Постепенно размораживаются. Я встаю, подхожу к окну, открываю форточку и возвращаюсь на место. И, вдруг:

-Сделай это, Феликс. Ну же! - Идея-фикс.

Снова.

И я, как последний дебил:

- Я сделаю это. Я это сделаю.

Судорожно вожу мышкой по коврику. На экране один за другим всплывают окна. Всякое движение прекращается, заворожено смотрю на белый экран. Манящий, таинственный. В моих глазах - почему-то восторг. И азарт. И то светлое, на которое я упорно не хочу смотреть, потому что уверен: стоит мне поднять голову, как оно тут же исчезнет, раствориться невизуализировавшись в затхлом воздухе моей малокалиберки... и ну его на фиг, вообще...

2.

-Двенадцать часов, Феликс. Тебе уже тридцать. - Снова время.

Вздрагиваю.

-Я в курсе. - Говорю зло.

Беру в руку карандаш, мараю бумагу. Откидываюсь на спинку кресла и долго задумчиво смотрю в потолок. Затем неохотно сворачиваю белое окно и снова стучу по клавиатуре.

Это все, что я умею. Стучать в такт своим мыслям. Этим пользуются. В частности, начальство. Каждый месяц оно тычет мне подачки в форме зарплаты, а взимает гораздо больше, высасывает из меня сердцевину, энергию, жизнь, нарушая пропорции, нарушая соотношения и, единственное, что хорошо, оставляет мне живительную уверенность в своих силах. Захочу - уйду, и не буду стучать на них. Буду стучать на другого, того, кто больше платит. Процесс материального роста может быть бесконечным, если стремиться жить в погоне за прибылью. Мне это не нужно. И вам это не нужно. Поверьте. Вы просто освободите предмыслительный отсек от иллюзий и выбросите из головы вашу Ритку. А, впрочем, как угодно, господа. Я ведь не сухарь. Я все понимаю. Если с иллюзиями еще можно бороться, то мыслительный процесс под названием Ритка вживляется в мозг с такой силой, что, демонтируя его, приходиться испытывать массу болевых ощущений. Не каждому это под силу. Не каждому.

Удивляюсь, как лихо это у нее получается. Год. Один год. И полная замена моих собственных мыслей ее жизненной философией. И опиума не нужно. Согласитесь, это - своего рода наркотик. Травка, кактусы и грибы в одном единственном и, что самое страшное, милом обличье. Вот где собака порылась, мужики.

Ее Величество Светлость...

А я пытаюсь рассмотреть прекрасное, которое мне не дано рассмотреть, пытаюсь увидеть его (зачем?), пытаюсь доказать (что?)..., что я не Билл Гейтс, что я умнее, потому что могу разломать эту кость, этот долбанный Microsoft, который застрял у меня поперек горла и стал своеобразным камнем преткновения для нас двоих. Ведь у меня есть ключ. Ты слышишь, Билл?! Ты спи.

...ее глаза на звезды не похожи,

нельзя уста кораллами назвать,

не белоснежна плеч открытых кожа,

и черной поволокой вьется прядь...

А я настолько туп, что вся эта шекспировщина будоражит меня, даже тревожит, а потом берет и выводит из себя, прочь из тела, из опустошенной головы...

...и все ж, она сочтется с той едва ли,

кого в сравненьях пышных оболгали.

Всегда считал, что есть один риторический вопрос: быть или не быть? А вопрос: если ты такой умный, почему такой бедный? - нельзя считать риторическим в силу его не интеллигентности, животной грубости и материального подтекста. Но ведь она умела видеть прекрасное, и я полагался на нее...

Не зря я открыл форточку. Вон уже заглядывает убогий Вирус гриппа В. Осторожно просачивается в комнату и занимает выжидательную позицию за жалюзи. Выглядит неважно. Убедившись, что я его не вижу, спрыгивает на пол.

-М да! Недурственно. - Шепчет.

Скользит по полу к моему креслу. Касается моих ног. Заползает на колени. Ну и пусть. Пусть. Так даже лучше. О, его замечают крабовые палочки, лежащие на столе. Что?

-Ползи к нам. Объединимся. - Говорят они, явно задумав что-то.

Вирус гриппа В колеблется. Палочки машут ему, полностью размороженными руками, приглашая взобраться на стол.

-Чего надо? - Вирус гриппа В: грубо, но тихо.

Крабовые палочки:

-Ползи. Не пожалеешь.

Строят глазки. Вирус Гриппа В ведется. Заползает на стол, окутывает своей субстанцией крабовые палочки, отчего те почти задыхаются.

Вирус гриппа В. На сей раз ласково:

-Чего надо?

Крабовые палочки шепчут ему что-то на ухо. Интересно: что? Вирус гриппа В самодовольно улыбается. Выпускает из рук палочки и удивленно рассматривает их.

-За идею - на смерть. Почто? - Он явно удивлен.

То ли еще будет.

-Ради заветной цели жизни не жалко. - Крабовые палочки.

Философствуют.

А на самом деле, такие же продажные, как сигареты.

-Ценю! - Вирус гриппа В, восхищенно.

Профан. Крабовые палочки смущенно опускают глаза.

-Но для себя не приемлю.- Вирус гриппа В, одумавшись.

Жлоб.

Сейчас, сейчас. Резко протягиваю руку, беру одну крабовую палочку, суну в рот.

Крабовые палочки, громко:

-Руку, вирус! Руку!

Вирус гриппа В стремительно взлетает, хватает палочку за руку. Шустряк.

Крабовые палочки запевают:

-И как один умрем, в борьбе за Это...

Это должно было случиться. Вирус и палочка исчезают во рту. Приятно поскрипывают на зубах. Оставшиеся палочки, глядя на движущиеся челюсти, теряют дар речи. Их бьет озноб. То-то же.

Что это? Вы слышите? Голос любимой девушки:

-Ты ведь даже не стремишься изменить что-то. Плывешь по воле случая. Чем ты живешь?! Ты знаешь? Ответь. Слышишь только себя... А кто ты? Ты знаешь, кто ты? Ты - никто! И тебе никто не нужен, кроме компьютера...

Отбрасываю клавиатуру, провожу рукой по голове, смотрю на монитор. Монитор понимающе вздыхает и отводит глаза. Перевожу взгляд на кактус.

-Скажи кактус: имя твое не пейот? - Говорю.

Молчит. Скрывает. Набычился весь.

-Докажи ей, Феликс.

-Кто это? - Вздрагиваю я. - А, это ты.

Назойливое желание, затмевающее все остальные. Легка на помине. Что это? В глазах тускнеет, видение искажается, голова кружиться... Внезапная аберрация.

-Я сделаю это. Сделаю. Видит Бог.

Это говорю я? Бог - творец всего сущего - смотрит с неба. Он видит. А я...

Мутирующая мечта:

-И тогда Гавайи, и Гаити...

-И Тили-Мили-Трямдия. - Карта Европы, негромко, с сарказмом.

Упорная тетка.

А Morten Harket поет Redy to go home. А я реагирую на это, потому что не могу не реагировать. Закрываю глаза, и закрываю снова и снова, и буду закрывать... Глупо? Пускай. Пускай все будет нелогичным в этом реальном мире людей, которые умеют замечать прекрасное со стремительной быстротой и употреблять это прекрасное строго по назначению, рафинировано донельзя. У них это называется: в достаточном количестве, достаточном для того, чтобы это прекрасное не поглотило их сверх меры, не засосало их, чтобы у них осталась возможность использовать это прекрасное с пользой для себя, изыскивая в нем выгоду, а не просто растворяться и парить, как это делаю я, только не в прекрасном, а в своей... Сидя в кресле. У экрана монитора.

-Уф!Уф! Кайф. Эльдорадо.

Слышите? Слышите? Это - Вирус гриппа В. Блуждая по моему телу.

Вот он заходит в желудок. Удивленно останавливается.

-Тю. Капшо сплошное. - Говорит, глядя на останки крабовой палочки.

Продвигается ниже по кишечнику, смотрит на останки предыдущих палочек.

-А идея хорошая была.- Говорит, удрученно.

3.

-Час дня, Феликс...

-Ку-ку. - Говорю я времени.

-Кретин. - Говорит оно мне.

Оно меня не любит. Я не обижаюсь.

О, не-ет. Образ любимой девушки появляется в комнате, останавливается у окна, садиться на подоконник, встряхивает головой и улыбается. Заворожено смотрю на него, губы его шевелятся, глаза не мигают. Образ любимой девушки отделяется от окна, пересекает комнату, подходит ко мне, садится на колени, (О, нет, там только что сидел вирус!) обнимает и страстно целует меня. Мутирующая мечта краснеет. Откидываюсь на спинку, закрываю глаза. Плыву...

Идея-Фикс:

-Она любит тебя.

-Меня?- Я вздрагиваю.

Резко открываю глаза. Образ любимой девушки исчезает.

-Идиот. - Констатирует Идея-Фикс.

Иногда я согласен с ней.

-Что если это действительно так? - Бредит Мутирующая мечта. - Как было бы прекрасно...

-Наивная! - Идея-Фикс всегда на чеку.

-Не верю. - Говорю я. - Я не верю вам обеим.

-Не мудрено. Ведь ты даже себе не веришь.

Идея-Фикс строга ко мне. Слишком строга.

-Почему? - Спрашиваю я.

-Потому, что ты - никто.

-Я - никто?

Я удручен.

-Ты самый обычный программист, каких много.

Вот он! Второй камень преткновения. Я самый обычный. Вы слышите, мужики? Я - самый обычный. Каких много. А я думал... Что говорить? Какой смысл рассуждать, если я - самый обычный. Самый обычный, который живет в обычной квартире, который жрёт обычные крабовые палочки, пьет обычную воду, которую обычно хлорируют такие же обычные люди, как я, каких много.

-Я самый обычный!

-Если будешь повторять это - таким и останешься. - Идея-Фикс, лекарь души моей. - Ты должен доказать, что ты - Феликс - чего-то стоишь. Ты должен сделать то, что начал.

-Я должен?

Разве я уже начал что-то?

Идея-Фикс:

-Сомнения?

-Нет. Просто я...

Идея-Фикс, презрительно:

- Что: просто? Просто: ты ханурик?

Свежо! Не правда ли?

-Чего ты хочешь? Чтобы я повелся?

-Да ты уже повелся.

Нет, ни слова. Когда это случилось? Только что? Вчера? Или две недели назад? О, нет. Кажется, я знаю.

В тот день, когда метель сердилась

и сыпала на нас холодной стружкой,

когда Земля, нечаянно преобразилась

и стала мне, не то, что бы подружкой -

она мне стала ближе, чем Луна...

Год назад... когда я расстался с ней, пришел в свой home и написал эти строки? Да. Тогда. Там много всякого вначале... чушь всякая...

-Не может быть? Тогда? - Я удивлен.

-Ну да. - Говорит мне Идея-Фикс спокойно. - Тогда.

-Тогда. - Я резко удручен. - Так долго это длилось?

Сплошной анахронизм.

-Весьма.

И тут приходит на выручку Мутирующая мечта:

-Может быть, можно что-нибудь сделать без того, что бы...

-Заткнись, дура!- Говорит ей Идея-Фикс.

Она повторяется. Тяжело вздыхаю. Провожу рукой по вихрам.

А Идея-Фикс страшна, страшна, потому что, она открывает рот, и я слышу ее слова:

-Либо сейчас, либо никогда, Феликс. Это твой последний шанс. Возможность увековечить себя на перекрестке веков. Доказать, что ты стоишь ее...

Туман, пробел и полный delete памяти и мой шепот, отдающий эхом в заоконном пространстве двенадцатого этажа.

-Да. Да. Это последний шанс.

4.

-Молчи, время.

-Два часа...

-Молчи.

Гори оно все синим пламенем. Время, пространство, расстояние. Одно желание - и всего этого не станет. Зато у Ритки появиться герой, которому она будет стричь ногти на правой руке, и учить видеть прекрасное. Она возьмет свой самый мощный объектив и увековечит героя в остановившемся настоящем, с золотыми лаврушками, сплетенными над головой в замкнутый круг, а потом отретуширует и скрасит его подозрительную бледность легким румянцем и голубизны добавит в опьяненные от счастья глазницы. Ритка, Ритка, как тебе не стыдно? Это будет твое самое лучшее фото? Прекрасное своим глубинным смыслом. Фото траектории полета моей мысли, выпущенной из Риткиной ракетницы... Какова аллегория?

...и я уже чувствую себя неэтичным мерзавцем, хладнокровным Брутом, маленьким китайским программистиком, посягающим на святая святых... Странно, но мне это нравиться, это будоражит кровь, стремительно плюсует цифры в графе "адреналин", это ширит меня до неузнаваемых размеров и щекочет мои многочисленные нервные окончания... Я есть и меня нет. Не думал, что это все так... так приятно.

Подхожу к окну. Смотрю вниз и вижу там светлое... Там светлое? Нет, это просто снег, пеплом осыпал землю, по которой торопятся люди, у которых, наверное, счастливые лица и руки заняты. Ритка, Ритка, как тебе не стыдно?

Возвращаюсь к столу. Сажусь и порывисто открываю свою директорию.

-Ты сделаешь это. - Гипнотизирует Идея-Фикс.

А я молчу. Я у нее в плену. Я в плену у белковой оболочки с момента своей смерти в утробе и рождения здесь в новом качестве. Я учусь видеть прекрасное, господа!

Касаюсь рукой лба и чувствую влагу, которая оставляет липкие следы на пальцах. Причина этой влаги трапезничает в моей печени.

-Уф! Кайф! - Жрет и приговаривает Вирус Гриппа В.

Похоже, он уже изрядно подкрепился. Где же вы, мои клетки, которые приставлены бдить, стоять на страже и оберегать мое содержимое от вторжения инородных разрушителей?

-Бдуны тут ни при чем. - Слышу я самодовольный голос Вируса Гриппа В. - Если знаешь пароль, бдуны не помеха.

-Пароль?

Вирус Гриппа В начинает язвительно подхихикивать. Я уязвлен.

-Это я впустил тебя. - Говорю, отчаянно. - Если бы я не захотел...

-Я бы все равно вошел. Я знаю множество способов проникновения.

-А я знаю множество способов изгнания.

Вирус Гриппа В:

-Ну и? Хоть один?

Смахиваю испарину.

-Пожалуйста. Антибиотики.

Заливистый хохот.

-Анальгин, димидрол и аспирин в бесчувственное место? Мертвому припарка.

Зачем я общаюсь с ним? Он - мой враг. Я сам впустил его. Беру оставшиеся крабовые палочки, которые канючат свою незатейливую победоносную песнюшку, забрасываю в рот и начинаю остервенело двигать челюстями:

-На, подавись. - Говорю, проглатывая.

-Свежак! - Радуется Вирус Гриппа В и начинает быстро продвигаться к желудку. - Счас к новой партии присосусь.

Вот, антиген противный.

-Давай! - Сигналит Идея-Фикс.

И я даю, я прикасаюсь к клавиатуре неуверенно, как в первый раз, я врезаюсь в тот отсек, который таил даже от себя, высвобождаю настоявшееся содержимое и оно, строка за строкой, нанизывает бессмыслицу моих помыслов в единую, цельную, шедевральную идею... И бешено стучу по клавиатуре.

Бог смотрит на меня. Он ждет чего-то. Чего? Билл приоткрывает один глаз в своей Америке и недоверчиво сверлит меня взглядом. Он все еще спит. Слип, Билли, слип, пою я ему а капелла. Я твой антипод.

В потоке, льющемся из меня, невидящими глазами смотрю на стену и, неожиданно, ощущаю на себе взгляд Хемингуэя. Его легендарное лицо смотрит на меня, не мигая, с, вырезанного из журнала, небольшого клаптя, прикнопленого к стене над компьютером. Я замираю. Поток замирает тоже. Я выключаю музыку.

-Хем. - Говорю я неуверенно.

Мне, как-то, не по себе. Не знаю? Он смотрит на меня, а я делаю Это. Протянул руку, хотел откнопить клапоть и передумал.

-Мне тридцать, Хем. - Говорю я.

Время ухмыляется.

-Время говорит: мне тридцать.- Говорю я. - И что? И ничего. Пустота. Есть мнение, что меня нет. У некоторых есть. А остальным, вообще, все равно. Но мы то с тобой, старик, знаем, отчего все это. Мы то знаем. Help me.

Хемингуэй смотрит с глянцевого клаптя. Спокойно, дружелюбно. Неожиданно, черно-белый оттиск оживает, из плоскостного изображения превращается в трехмерное, настоящий Хемингуэй, только маленького размера неторопливо взбирается на нижний край клаптя, словно на подоконник, и садиться, свешивая ноги в мой мир.

Я удивлен.

Карта Европы испугано:

-Призрак! Призрак!

Бросаю на нее гневный взгляд.

-Хем! Ты пришел помочь мне?

Хемингуэй, понимающе улыбаясь:

-Смотря, что ты хочешь сделать, сынок.

Я смотрю на его потертый костюм, на огромные ручищи-лапищи... Ведь это он "По ком звонит колокол" и "Фиеста или праздник, который..." Это он. И "Острова в океане", и "Опасное лето", и "Снега Килиманджаро"... Во рту - солнце. Горло пересыхает. А он смотрит на меня, улыбается и смешно болтает ногами.

-Хочу доказать, что я существую. - Говорю с трудом.

-Ей?

Молчу. Вздыхаю.

-Зачем? - Спрашивает Хем.

-Не спрашивай.

Хемингуэй:

-А ты существуешь?

-Существую ли я? Хочется верить, что мое бренное тело не атавизм в этом огромном организме под названием Человечество.

Хемингуэй:

-Ты неуверен?

-Я бытую. Прости за архаизм.

Хем прячет улыбку.

-Чем ты занимаешься в жизни, сынок?- Спрашивает.

-Я - программист. Обычный программист, если тебе это о чем-то говорит.

-Кто такой программист?

-Это почти писатель, только вместо букв цифры. Вот продукт этого писательства.

Трогаю рукой монитор.

Хемингуэй удивленно:

-Ты это сделал?

Я смеюсь:

-Если бы я это сделал, моя Ритка никогда бы не бросила меня. - Говорю я.

Билл Гейтс во сне кривит губы в улыбке и удовлетворенно посапывает.

Тогда, скажи мне, чем ты занимаешься? - Спрашивает Хем.

-Так, пописываю мелочь всякую. Как бы тебе объяснить... Толстого знаешь?

-Как же! Глыба!

-И Ленин то же говорил. Так вот представь: я на фоне создателей этой пластмаски, как журналистишка провинциального альманаха на фоне Толстого.

Хемингуэй улыбается. Даже смеется. Спрыгивает с фотографии и мягко приземляется у клавиатуры. Закладывает руки под мышки и в задумчивости прохаживается по столу. Потом останавливается и смотрит на меня.

-Но ведь кроме Толстого есть Тургенев, есть Чехов, есть Марк Твен...- Говорит он.

-И ты есть. Ты тоже - глыба. Но ты и все они были раньше. Понимаешь? Время глыб прошло. А может, просто глыб стало больше и от этого они, как-то, обмельчали, стали менее заметны и могут проявляться лишь в коллективном труде. Эта машина и есть коллективный труд. Может, слышал о Билле Гейтсе? (Хемингуэй пожимает плечами.) Хотя вряд ли. Он пока тут и к вам не собирается, насколько я понимаю. Так вот, он - идейный вдохновитель труда. Он сумел направить коллектив в нужное русло, и теперь любой дырявый программистишка мечтает работать на него. Это единственная возможность проявить себя.

-И нет никакой возможности сказать свое слово вне коллектива?

-Есть. Но в миноре. - Говорю я.

Хемингуэй с интересом:

-Каким образом?

-Сейчас можно проявить себя, создав нечто шокирующее. Теперь это в моде. А шокирует всегда, как ни странно, только плохое. Глупая выходка или небольшая, но взрывоопасная программка.

Билл открывает оба глаза и приподнимает голову над подушкой. Струхнул?

Хемингуэй:

-Ты хочешь разрушить эту машину?

Указывает на компьютер.

Я улыбаюсь. Как старик наивен.

-Нет. Машина ни при чем. - Успокаиваю я его.

-Но ведь ты хочешь разрушить что-то? Я прав?

Молчу и мыслю. А потом только молчу, заперев мыслительный отсек на ключ.

-Да. - Говорит мой голос.

О, Боже, я сложил мозаику. "Да". Сублимировал устремления и замкнул их в этих двух буквах. "Да". И нет пути назад?

Билл Гейтс открывает оба глаза и грозно смотрит на меня. Бог смотрит на меня, как прежде.

Хем бродит вдоль клавиатуры, молчит. Размышляет. И, вдруг, останавливается, прищуривает глаза, лучики морщин врезаются в его щеки.

-Послушай меня, - говорит он. - Не нужно ничего доказывать.

-Почему?

Я удивлен. Это говорит он? Проживший такую жизнь?

-Ты веришь, что ты существуешь. - Говорит Хем. - Вот, что важно. Все остальное - блеф.

-Что блеф?

Хем садиться на край клавиатуры. Его лицо становиться грустным.

-Поверь, сынок, не стоит доказывать этого ей. - Говорит он, спустя время. - Все самое хорошее в жизни человека, как это ни парадоксально, складывается без вмешательства человека.

Он говорит убежденно. И я верю ему. И слышу голос любимой девушки:

-В нашей жизни нет места подвигам. - Скептический голос. - Если мы это место не оторвем от дивана.

О, нет. Не трогай жалюзи...

Идет. Садиться. Обнимает... Снова. Заходит в акваторию души, садиться на мои колени и я ощущаю ее теплое дыхание, блуждаю в нем, как в тумане, не замечая, что хожу у края пропасти... а в единственной трезвой точке своей мозговой структуры напряженно вычисляю азимут. Это - звездная аппасионата, это - изнуряющая дорога, ведущая в неизвестность, это - пески Сахары...

Плач, Байрон, сейчас родиться шедевр.

На ощупь вынимаю сигарету, отмахиваюсь от ритма слов. Встряхиваю головой. Щелкаю зажигалкой. Стоп! Никаких "стоп".

-Твое дело гореть, если это кому-нибудь нужно. - Говорю я зажигалке. - Почитай Маяковского. Вон, на полке прикорнул. В низу.

Зажигалка Zippo презрительно выпячивает губы. Молчит. Она надменная, как и та, которая подарила ее.

-Не финтовая обстановочка. Но у нас в Америке лучше.

Что я слышу? Сигарета Marllboro? Нет сомнений. Апломба не отнять.

Жгу ее над пламенем, протягиваю сквозь нее дым. Втягиваю дым в легкие.

-Слышь, ты... куряга, потише там! - Вирус Гриппа В, поперхнувшись.

-Что? Не нравиться?

-Когда много хорошо, это уже плохо. - Говорит он мне.

Рафинатор чертов.

-Хочешь? - Спрашиваю я Хема, шевеля сигаретой.

-С удовольствием. - Говорит он.

Моя Сигарета Marllboro кокетливо поводит глазками. Я понимаю, что размер ее слишком велик для Хема, ведь он сейчас уменьшенный, но все равно протягиваю ему пачку. Он касается сигареты рукой и, о чудо, сигарета уменьшается.

-Please. - Говорит его Сигарета Marllboro и гордо смотрит на горизонт стола. Я щелкаю зажигалкой. Хем прикуривает.

-Видел? - Спрашиваю я, имея в виду, образ любимой девушки.

-Видел. - Отвечает Хем.

-И что ты теперь скажешь?

Хем вздыхает. Весело смотрит на меня.

-Настоящая женщина. - Говорит он и хитро прищуривает глаза.

А я не пойму: что он имеет в виду?

-Это хорошо или плохо? - Спрашиваю.

-И то и другое одновременно. - Говорит он.- Ты знаешь, при жизни я всегда разграничивал черное и белое, размежевывал их на полюса, а теперь понял: да, действительно существуют такие понятия, как черное и белое, хорошее и плохое, но это абсолютно абстрактные понятия. Рассматривать их нужно не полярно, а у самого экватора, потому что эти понятия делимы лишь в нашем представлении. Мы критикуем черное, а на самом деле не замечаем, что критика сама по себе не бела, и не понимаем, что именно черное помогает нам разобраться в том, что же, в конце концов, назвать белым.

-Ты философ, Хем.

-Я был им раньше. Теперь я чистый анимист.

-Это как?

-Верю в существование души. - Говорит Хем.

И смеется. Я тоже смеюсь. Кладу сигарету в пепельницу.

- Тебе не холодно, Хем?

-Нет. Вернее, я не ощущаю.

-Пойду, наброшу свитер...

Эх, Ритка. Вот и Хем туда же. Ты настоящая. Несмотря на свою экзотическую мораль, на все те клубы иллюзий, которые ты источаешь, несмотря на твое жалкое женское желание довлеть надо мной... Ты настоящая... Сгорают планеты, астероиды сражаются за выживание, Волосы Вероники манят меня... Жизнь движется. И все мы движемся, только не так, как говорил Броун. Вопреки человеческим представлениям, вопреки нежеланию смотреть на себя со стороны, вопреки глупому ощущению себя пупом на животе Вселенной, мы неотвратимо движемся к созвездию Геркулеса, к Туманности Андромеды, к гигантскому звездному сверхскоплению, которое и представить то трудно, и вообразить невозможно, потому что велик атом мироздания... А мы, мы его частицы. И это априорное знание. Нужно только выщелкнуть его из множества мутных идей, рождаемых сложной конструкцией человеческого мозга. И ты Ритка - частица... А если захотеть, очень-очень, и слегка подпрыгнуть, и немного потревожить Вероникину прическу, можно выпасть за пределы, наплевать на время и увидеть то светлое, которое сдавило этот огромный атом, величиной с горчичное зерно, замкнуло его в кольцо и повелевает им, как ты мной... Переворачиваю песочные часы, переворачиваю дважды, четырежды, а ты такая же... Настоящая, до боли будничная, с бредовой идеей разрушить что-нибудь, ради мира в своей душе. Возможно ли? Не парадокс ли это? И кто я после этого, Ритка?

5.

-Три.

Фырчит. Оно обидчиво, это время. Не любит, когда на него плюют. Натягиваю свитер. Иду на кухню. Открываю холодильник. Достаю очередную упаковку крабовых палочек. Закрываю холодильник. Вхожу в комнату.

-Я посмотрю, что нового. - Говорит мне Хем, сидя на полке с книгами.

-Смотри. - Говорю я. - Будь, как дома.

Беру карандаш, но рука дрожит, и холод вонзает в тело острые сосульки. Сжимаю карандаш пальцами, стискиваю его и царапаю на бумаге "умные" мысли. Моя Сигарета Marllboro машет мне рукой, лежа на берегу пепельницы. Сигарета Хема дымиться рядом.

-Возьми меня.- Говорит моя загадочно.

Беру ее. Вдыхаю.

-Может, хватит пыхтеть, а? - Вирус Гриппа В.

-Может, хватит морозить, а?

Он несносен. Он просто - наглец. Царапаю дальше.

-Полежать бы. - Мутирующая мечта, ненавязчиво.- С любимой де...

-Усни навеки.- Говорит ей Идея-Фикс.

-Подумаешь. - Отвечает Мутирующая мечта, засыпая на время.

Идея-Фикс мне:

-Как обстоят дела?

Умиляюсь. Умаляюсь, теряю бдительность... И все от ее голоса.

-Я продуцирую мысли. - Говорю я.

-Это я продуцирую мысли. - Парирует она. - Ты их всего лишь реализуешь.

Саморастворяюсь, тону в холодной пучине, кричу: SOS, но никто меня не слышит. Стискиваю карандаш и тихо реализуюсь.

Краем глаза вижу Зажигалку Zippo, которая крадется к книжным полкам. Моя Сигарета и Сигарета Хема пристально следят за ее передвижениям. Вирус Гриппа В подбирается к миндалинам, першит в горле.

-Бу-бу-бу, бу-бу-бу-бу...

Бубнит.

Высовывается через ноздри наружу и удивленно смотрит на Карту Европы.

Читает по буквам:

-Как, а, эр, те, а, е, вэ, эр, о, пэ, ы. Карта Европы? Пики, черви, бубны, крести, европы. А чё такая большая?

Карта Европы измеряет его взглядом.

-Малыш, - презрительно говорит она. - Я вовсе не так велика, как кажусь.

-А я не настолько мал, насколько высунулся отсюда. - Грубит Вирус Гриппа В. - Не так велика. (Перекривляет карту) С такими размерами не смухлюешь.

Заползает обратно.

Меня знобит. Но я реализуюсь. Ледоколом вламываюсь в замороженный мозг.

-Да у тебя здесь ничего нового.- Кричит Хем с полки. - Я все это читал.

-Да, там, классика. Я люблю классику. Новое на лазерных дисках. Это такие штуки, похожи на пластинки. Чтобы их прочесть, нужно прежде вставить их в компьютер.

-Классика. - Тихо говорит Хем себе. - Хемингуэй классик. Чертовски нелепо.

-Что ты сказал?

-Ничего. Я возвращаюсь на стол.

Он быстро пробирается через завалы книг и бодро спрыгивает на стол. Зажигалка Zippo растерянно бегает между книгами. Непонятно, зачем?

-Призрак возвращается. - Констатирует Карта Европы.

-Хочет побродить по тебе. - Хохочет моя Сигарета.

Карта Европы:

-Хватит, набродились уже.

Я разрываю упаковку Крабовых Палочек. Они высовываются наружу, ехидно подхихикивают и щебечут:

-Крабовые палочки! Крабовые палочки!

Энное поколение. Вранье на генном уровне.

-Фи. - Говорит, вдруг, Сигарета Хема. - Какая проза.

-Это тебе не Америка, милочка. - Объясняет ей моя Сигарета.

-А что, в Америке лучше? - Спрашивают Крабовые Палочки.

-Безусловно.

Карта Европы, с сарказмом:

-Ага.

-А какая она, Америка?- Спрашивают Крабовые Палочки.

Сигарета вспыхивает алым гребешком, оставляя в моей руке малую полоску у фильтра. Я вдавливаю ее в пепельницу.

-А какая она, Америка? - Спрашивают крабовые палочки у Сигареты Хема.

-О, она такая... - Начинает сигарета и... разделяет участь своей сестры.

Крабовые палочки испуганно переглядываются.

Хем подходит к клавиатуре, садиться на нее, забрасывает ногу на ногу.

-Ты говоришь: пустота. Мне знакомо это чувство. В свое время оно пришло ко мне, и я совершил самую большую ошибку в своей жизни.

-Какую?

-Я расстался с ней. С жизнью. А ты теперь хочешь повторить мою ошибку.

-Нет, Хем. Почему ты решил, что я собираюсь сделать это? Я вовсе не о том ду...

-Я знаю, сынок, что ты хочешь сделать. Какая разница, разрушаешь ты себя или нечто иное. В любом случае ты, прежде всего, разрушаешь себя. Послушай меня, не делай глупостей. Будь собой и никому ничего не доказывай.

Я хочу согласиться с ним. Открываю рот, чтобы сказать: ты прав, но... ненасытная Идея-Фикс останавливает на мне гневный взгляд. И я ведусь. В который раз. Я растворяюсь. Мозаика из двух букв маячит перед глазами и мешает дышать. Встаю. Открываю балконную дверь. Морозный воздух обжигает кожу, легкие, обжигает мое возбужденное тело... Я хочу одного: улететь из своей малокалиберки, где на кровати лежит Риткина фотка, далеко-далеко, от Риткиных бесстыжих мыслей, блуждающих в моей голове, от ее запаха на моей подушке...

Молчи, Ритка. Молчи. Но она говорит:

-Ведь ты даже не знаешь, чем отличается "Любительница абсента" от "Девочки на шаре"...

Знаю, Ритка. Запахом полыни... Молчи, пожалуйста.

Мороз сжигает кости.

-Ты что, дебил? - Говорит, вдруг, прозаик Вирус Гриппа В. - Зайди в комнату. Простудишься. Видел, видел, но такого...

-Не нравиться?

Трезвею. Захожу обратно и ощущаю в теле жар. Снимаю свитер. Снимаю рубашку.

-Знаешь, что я решил? - Говорит Хем. - Я оставлю тебя ненадолго. Что бы ты подумал.

-Спасибо, Хем.

Он прыгает на клапоть, и становиться плоскостным. Я остаюсь один. Включаю музон. Morten Harket поет A kind of Christmas card. Просыпается Мутирующая мечта и говорит:

-Представь себя героем. Настоящим героем.

И я представляю. Только как-то смутно. Потому что не знаю, каким должен быть герой... или потому что никогда не стремился стать им. До того вечера, пока ты, Ритка, меня ... Вот уж точно: тот, кто не может вдохновить на подвиги, совершает их сам. А я не то, чтобы наивен, я просто влип. И ты тут ни при чем. Ты ни при чем, Ритка. Просто я услышал неродившуюся музыку и теперь, вот уже четырнадцать месяцев, нахожусь под впечатлением и готов совершить самую глупую ошибку в своей жизни. Я просто влип. И не герой я, увы.

Когда живешь неторопливо и вдумчиво, замечаешь течение жизни, замечаешь такие вещи, которые невозможно заметить впопыхах. Ну, например, что собаки умеют улыбаться... А однажды выходишь из кухни и ловишь себя на мысли, что хочется закрыть форточку и включить газовую горелку. Это, конечно, глупо, но все же. Выбегаешь из дома и бредешь, бредешь, одиноким городом, в потоке пестрых огней, среди таких же людей, а чувствуешь себя почему-то чужим. Странно это. Но тут появляешься ты, Ритка, и спрашиваешь:

-Ты выбираешь пепси или ты старое поколение?

И я выбираю пепси, потому что, в принципе, я не так уж стар. Понимаю, что невозможно совместить пепси и вдумчивую жизнь. Понимаю... И еще понимаю, что я не герой, но упорно пытаюсь стать им.

6.

-Четыре.

-Время, надоело! Уймись, в конце концов. Останови свой бег.

Молчит. Плетет против меня интригу. Пускай.

-Давай, Феликс! - Идея-Фикс.

Даю. Касаюсь клавиш мокрыми руками. Стучу. И мысли облекаю в форму. Сержусь на тебя, Ритка. Сержусь, но упорно делаю то, что начал. Глупец я, господа.

Вирус Гриппа В:

-Ты бы, хоть, температуру смерил, по приколу.

-Ты мне мешаешь.- Говорю я.

-Я рад. За тем и пришел.

-Убогий ты.

-Я не убогий. Просто ты давно меня не видел. Хоть градусник достань, да вынь малину из холодильника.

-Ты не туда попал. У меня нет градусника. И малины нет.

Вирус Гриппа В, испуганно:

-Ты труп?

Молчу. Хочу его достать.

-Ты труп? - Отчаянно.

-В физиологии ты - ноль.

-Ты труп? - С ужасом.

-Остынь. И я не буду трупом.

Жар спадает. Встаю, одеваю рубашку. Сажусь и стучу. Слабость делает тело безвольным. Вынимаю Сигарету Marllboro, суну ее в рот, ищу Зажигалку Zippo, но ее нигде нет. Бросаю сигарету на стол и продолжаю стучать.

-Да-а, не Америка. - Говорит Сигарета Marllboro, оглядываясь по сторонам.

Крабовые Палочки оживляются.

-Америка! - Кричат они. - Скажи, а какая она?

Сигарета Marllboro:

-Америка?

-Ага.

-О, Америка... Она такая... Такая... Движущаяся.

Крабовые палочки, недоуменно:

-Это как? Мы не понимаем.

-Странно. Это же проще простого. Вы не знаете, что такое движение?

Крабовые палочки переглядываются:

-Мы не помним. - Говорят они.

-У вас что, амнезия?

-Мы не помним.

-Ну вас. - Говорит Сигарета Marllboro и лениво отворачивается.

-Не слушайте ее. Америки нет. - Говорит Карта Европы. - Все на что способна эта горящая выскочка - дым в глаза пустить.

-А что такое дым? - Крабовые палочки.

-Дым? Вы что, не знаете, что такое дым?

-Мы не помним.

-Ну вас. - И Карта Европы уходит в себя.

Мутирующая мечта, томно:

-Лежать, лежать...

Дописываю очередной блок, порывисто вскакиваю на ноги, подхожу к кровати и падаю. Рука ложится на фотку Любимой девушки. Переворачиваюсь на спину, поднимаю фотку вверх. Смотрю на нее.

Идея-Фикс:

-Встать!

Резко отбрасываю фотку и сажусь.

-Чего тебе? - Спрашиваю.

-Иди пиши.

Сижу, но Идея-Фикс испепеляет меня взглядом. Впадаю в прострацию, встаю и подхожу к компьютеру. Я не принадлежу себе, успокаиваю я себя. Это не я. Это не я. И стучу снова...

Бог смотрит на меня. Он ждет чего-то. А бедный Билли смотрит в оба. Поспи еще. Еще не все готово.

Хватаю карандаш, пишу. Но он ломается. Протягиваю руку за другим, коробка рассыпается. Маленький блестящий значок с изображением Льва Толстого падает на стол. И, вдруг, сам граф, трехмерный граф оказывается на столе. Такой же маленький, как, часом раньше, Хем. В льняной сорочке, стянутой на животе бечевкой, в мятых несуразных брюках, босой, лохматый. Я вздрагиваю. Я испуган.

-Граф?

-Стыжусь, но граф. - Говорит Толстой и топчется на месте. - С кем имею честь?

-Я Феликс. Программист.

-Диковинное слово. Есть в нем какой-то смысл?

-Есть, гра... Лев Николаевич. Программист - это человек, упражняющийся с цифрами.

-Понятно.

Возникает неловкая пауза. Неловкая с моей стороны.

-Тут давеча был Хем... - Заикаюсь я. - То есть, Хемингуэй.

-Кто, кто? Не слышал про такого.

Ведь точно: глыба. Вон, как говорит. Как гром гремит. Мне даже страшно.

-Хемингуэй - писатель. Классик. - Говорю.

-Классик? Не слышал, батенька. И даже странно это, ведь классику я знаю. А что, хорошо пишет то?

-Мне нравиться.

-И как я упустил? - Недоумевает Толстой.

-Нет. Вы не упустили. Он позже вас писал.

-А-а! - Восклицает граф и радуется, как малое дитя.

-Присядьте. Здесь. - Говорю я, указывая на клавиатуру.

-Присяду. От чего ж.

Садиться. Складывает руки в замок.

Толстой:

-Не отвлекаю вас?

-Нет. Что вы? Только... Честно вам признаюсь: мне несколько неловко... Вы такой великий... А я...

-Я великий? Да что вы, батенька мой. Я былинка против вас. Вон вы, какой здоровенный.

-Нет. Я в переносном смысле. Вы - великий писатель.

-Что вы, что вы... (шепчет и машет руками) - И громко говорит. - Велик лишь Бог. Всё от него.

-И это вы говорите, не взирая на анафему.

-Да что анафема? - Вздыхает граф. - Ведь все в душе человеческой. Все от Бога.

Умолкаю. Думаю.

-Неужели всё? - Спрашиваю я.

-Истинно говорю. - Отвечает граф. - А вы батюшка случайно не безбожник?

-Есть немного.

-Ох, ох, милый человек. - Говорит укоризненно Толстой и качает головой.

Мне становиться стыдно, вдруг. Механически поднимаю глаза к верху. Бог смотрит на меня. И меня прорывает:

-Я, Лев Николаевич, больше, нежели безбожник. Я, можно сказать, смутьян.

Это говорю я? Положительно, у меня едет крыша.

-Да что вы говорите? Как же это? - Спрашивает тревожно граф и встает с клавиатуры.

-Затеял я разрушить труд других.

Билли резко вскакивает с постели в своей Америке, сглатывает слюну и напряженно всматривается в темноту.

Толстой недоуменно:

-Зачем же? Какова причина?

Пытаюсь сформулировать причину, что бы не слишком шокировать гостя и не могу.

-Что бы понять, что я еще живу. - Говорю я.

Немая сцена. Толстой молчит и смотрит на меня. Нелепым взглядом. И вдруг говорит:

-Это все Ницше.

Печально кивает головой и садиться. А я, вдруг, понимаю, что уже не боюсь его.

-Мне тридцать лет, граф...

-Не называйте меня так. - Толстой весь сжимается, и по-детски кривит лицо.

-Простите, Лев Николаевич. - Говорю я. - Не буду больше. Хочу вам объяснить причину.

-Будьте так любезны.

-Мне тридцать лет. Ведь я еще не стар. Но чувствую себя, почти что трупом. Верней, не чувствую, что существую. Я с этим жил, мирился как-то, а недавно понял, что не могу так больше. Ведь даже девушка оставила меня.

Не понял, что ли я стихами говорю?

-Вот как. Все молодость. Всему она виной. - Понимающе говорит Толстой. - Я тоже был, в свой час, повесой.

-Неужели?

-Да. Не гнушался карточной игрой.

-Не может быть.

Я удивлен. Я взбудоражен. Вот так глыба!

Толстой:

-Не должно бы, да было это все. Я правду говорю.

-И что же?

-Раскаялся в своих грехах. Задумался о сути бытия. Писательством увлекся. И в некотором роде стал занудой. Я был плох, плох. И жил дурно. И что прескверно: я был графом.

Вздыхаю. Хочется курить. Ищу глазами Зажигалку Zippo, но ее нет нигде. Тело опять пробирает холодок.

-Ну что вы, Лев Николаевич. Вы замечательный писатель. - Говорю я.

Толстой недоверчиво смотрит на меня.

-Вы так думаете?

Я киваю.

-А вы - добрый. Только, вот, молодой человек. - Говорит Толстой. - В этом ваша трагедия. Все молодость.

Граф смеется. И я смеюсь. Не думал, что он шутник. Но, неожиданно, он становится серьёзен и говорит:

- Думай о спасении. О спасении души.

Наивный граф.

-Простите. - Говорю я, встаю и иду на поиски Зажигалки Zippo.

Наивный граф. Эх, Ритка, видела б ты его! Он душка. А ты, Ритка - безбожница. И ничего святого в твоей душе нет. Ты мчишь на бешеной скорости, напролом, зная только свой путь, не обращая внимания на тех, кто хочет угнаться следом, мчишь, уверенная в своей неотразимости, уверенная в том, что стоит тебе захотеть и Луна прыгнет в твои ладошки, и утонет во взгляде твоих табачных глаз... По твоей милости и я становлюсь безбожником. Меньше смотрю вверх и больше за океан, туда, где живет и созидает наш общий Билл. Ты этого хотела, Ритка?

7.

А время, сердито:

-Уже шесть. - Бурчит.

-Так что ж?

Когда оно сердиться, я становлюсь дерзким. Хочу схватить его спираль и растянуть, что силы. И, тогда, посмотреть на него с высока.

Иду к полке, а ноги ватные.

-Что это? - Спрашиваю я себя.

А мне отвечает Вирус Гриппа В:

-Это я.

-Это ты! Чудесно! - Весело говорю я.

Веселье мне к лицу.

-Что-то я тебя не понимаю. - Говорит он настороженно. - Как-то ты неадекватно реагируешь. Не естественно как-то.

-Как-то мне так хочется. - Копирую я его интонацию.

Он сердиться, и приближается к сердцу. Я ощущаю, как сердце бешено стучится в мою грудь, а я жадничаю открыть дверь и выпустить его.

Зажигалку Zippo застаю над книгой Маяковского. Она вскидывает на меня опьяненные глаза. Беру ее в руку и иду к столу. Суну Сигарету Marllboro в рот, щелкаю зажигалкой. Прикуриваю. Зажигалка Zippo крадучись сбегает на книжную полку. Образ любимой девушки появляется в дверном проеме, стоит, улыбается. Я протягиваю руку, что бы дотронуться до него. И слышу:

-Черт побери, да ты работать будешь? - Идея-Фикс.

Безвольно падает рука, образ исчезает.

-Как ты меня достала. Не видишь, я общаюсь с графом?

-Как мило. - Говорит Идея-Фикс. - Быть может, ты покажешь его Ритке?

Вот, зараза! За живое.

-Непременно. - Говорю я дерзко.

Сажусь и обращаюсь к графу:

-Курить?

-Это? - Спрашивает он, глядя на пачку Marllboro.

Я киваю.

-Нет, спасибо. Я только трубку.

Жаль, что трубки нет. А то бы граф курнул.

-Быть может палочки? - Спрашиваю я и протягиваю ему упаковку.

-А что это такое?

-Попробуйте. Из крабов говорят, а пишут, что из рыбы.

Палочки боязливо высовываются наружу и недоверчиво смотрят на меня. Толстой берет одну палочку и сунет в рот. Пробует.

-Изысканно. - Восхищенно говорит он. Вдруг, глаза его тускнеют. - Но лучше хлеб и воду.

-Простите Лев Николаевич, но хлеба нет.

Уже и сам не помню, когда я в гастроном ходил скупиться. Пожалуй, две недели тому назад. Я стал, почти, что автотрофным организмом. Опять стихи?

-Ну что вы, что вы. - Лев Толстой. - Не беспокойтесь, батюшка. Это я так. К слову.

-Прошу меня простить. Я должен поработать немного. - Говорю я. - Не против вы, свести знакомство с Хемом? С Хемингуэем.

-Я был бы рад.

-Хем! Ты не занят? - Смотрю на плоский клапоть на стене.

И слышу:

-Нет, конечно.- Голос Хема.

-Ты не можешь спуститься к нам? Здесь Лев Толстой.

Из клаптя стремительно выскакивает Хемингуэй и спрыгивает на стол. Он, почему-то, вне себя от счастья.

-Не может быть. - Благоговейно произносит он. - Лев Николаевич?

Граф встает с клавиатуры, подходит к Хему и с интересом, цепким взглядом, смотрит на него.

-Позвольте представиться. Лев Толстой. - Говорит.

Глаза Хема расширяются от счастья. Он пожимает корчеватую руку графа и долго не выпускает ее из своей руки.

-Не может быть. - То и дело повторяет он.

-Позвольте. Почему же?

-Зачитывался вами я всегда.

-А я к стыду, о вас даже не слышал. Мне вот тут Феликс только рассказал.

-Это не страшно. - Говорит Хем. - Совершенно не страшно. Может даже и к лучшему.

-Что так?

-Да ведь вы, граф, не...

-Ни, ни, ни. Я не граф. - Опять морщиться Толстой.

-О, да! Простите. Лев Николаевич. - Исправляет ошибку Хем. - Хотел предупредить, что наше творчество, впрочем, как и мировосприятие, во многом разниться.

-Вот как? И чем же?

-Да вот, хотя бы: вы проповедуете не отвечать злом на зло, а я призываю бороться со злом. Или еще: у вас запретная любовь - это преступление, а у меня - романтика, правда, несколько ностальгическая, но все же.

-Да что вы говорите? - Удивляется Толстой. - А чем же тогда вам нравятся мои произведения?

-Всем. - Улыбается Хем.

-Ну, вы право, батюшка... - Граф умильно тянет улыбку.

-Но знаете, есть у нас с вами и много общего.- Говорит Хем.

-Что же?

-Любовь к охоте, презренье к титулам...

-Вы любите охоту?

-Как же ее не любить...

Ну вот, и спелись. Съедаю две крабовые палочки. Оставшиеся палочки смыкают руки, поют свою вечную песню. Закуриваю. Ставлю музон. Поет Morten Harket. Откидываюсь на спинку кресла, думаю.

Вирус Гриппа В высовывается из меня и говорит:

-Что, бурундук, уснул?

Он невозможный тип.

-Отстань. - Говорю я.

-Ну, не-ет. Теперь не скоро.

Втягиваю дым в легкие. Вирус Гриппа В прячется. Из глубины слышится его недовольное урчание.

Стучу по клавиатуре.

Мутирующая мечта:

-Ведь тогда она будет с тобой...

Вздыхаю. В голове сумятица, в глазах - пелена.

Пускай классики обсуждают охоту, а я буду делать свое неэтичное дело. Какой смысл просить у них помощи. Каждый совершает свои ошибки, а потом расплачивается за те, которые были совершены ради женщины.

Мое бытие определяет мое сознание, шлифует мою идею, а объективная реальность существует вне моего сознания и независимо от него. (По крайней мере, это аксиома верна для последних двух недель моей жизни.) Даже немного приблизиться к реальности, сегодня, для меня не представляется возможным. Да и какой в этом смысл? И что такое "немного" в этом мире космических тел несусветной величины? Не лучше ли оттолкнуться от этой реальности и бросить ей вызов, а потом отдаться в руки заботливой валькирии и положиться на случай?

А ты, Ритка, как Василиса Премудрая, прошествовала в жемчужном кокошнике вброд по моим мыслям, вычислила мою личную ватерлинию и исчезла. Ты хороший тактик. В редкие минуты остыва, я думаю: не колдунья ли ты? А потом, неожиданно для себя, замечаю, что я, оказывается, ранимый, и что, оказывается, был таким всегда, просто заметил это только сейчас... Как глупо. И ведь не граф, как будто?

И слышу твой голос.

-Тоже мне: вещь в себе. - Презрительный голос.

Ты нарушаешь правила, Ритка. Ты знаешь это? Ты бьешь ниже пояса. А я делаю вид, что не понимаю и еще делаю вид, что никогда не читал Канта. Да ну тебя!

Прерывисто дышу. Снимаю свитер. (А Вирус Гриппа В отличный истопник.) Так натопил в моем некрепком теле, что впору умереть.

Идея-Фикс:

-Ну сколько можно бредить? Когда ты, наконец-то, воплотишь меня?

Смысл ее слов, почему-то, ускользает от меня. Я улыбаюсь ей. Я говорю:

-Умри презренная!

И снова улыбаюсь.

Идея-Фикс, остервенело:

-Ты это мне?

Трезвею я. Смотрю на вещи под другим углом. Одумываюсь. И начинаю стучать по клавиатуре. Рукой дрожащей сигарету суну в рот.

Сигарета Marllboro:

-Так кто здесь хочет про Америку послушать?

Молчание. Крабовые палочки тихо сидят в упаковке, стараясь не привлекать к себе внимания. Карта Европы победоносным взглядом испепеляет Сигарету Marllboro. Сигарета Marllboro обиженно отворачивается, взгляд ее падает на кактус.

-Как жизнь, колючка? - Сигарета Marllboro, надменно.

Кактус долго кашляет и производит впечатление. Он неуязвим. Наконец открывает рот, что бы что-то сказать, но передумывает и пожимает плечами.

-Ты не глухой случайно? - Спрашивает Сигарета Marllboro, вопросительно глядя на Карту Европы.

-Нет. - Язвит Карта Европы. - Он просто стар.

Кактус обиженно:

-Не старый я совсем.

Карта Европы:

-Ага. А вот и Ахиллесова пята. Да, кстати, давно хотела тебя спросить. А что ты прячешь за спиной? Мне с верху видно все. Колись быстрее.

Кактус краснеет, опускает глаза, молчит.

-Колись! - Кричит Сигарета Marllboro. - Колись!

Кактус смущенно синеет. Все понимают, что ждать от него ответа бесполезно.

-Колючий старый пень. - Шепчет Карта Европы. - Пора бы на текиллу его пустить.

-Престранный тип. - Говорит Сигарета Marllboro, отворачиваясь. - Типичный Гондурас.

Мутирующая мечта, ненавязчиво:

-Сегодня Новый год...

Молчу. Стучу.

Мутирующая мечта, удивленно:

-Сегодня праздник милый...

Молчу. Стучу.

-Сегодня милый праздник Новый год. - Она же, настойчиво.

Идея-Фикс с сарказмом в голосе:

-Желанье загадай. Старик Мороз, коль не забудет, исполнит.

Смотрит на меня насмешливо. Тихо шепчет себе под нос:

-Реализатор.

У, тиранка! Есть мысль: ее в бокале утопить.

-И не думай. - Идея-Фикс грозно.

Молчу, стучу. Стучу, стучу, стучу...

8.

-Семь.

В голосе у времени веселье. С чего бы это?

А меня опять трясет. От холода. И Вирус Гриппа В по телу бродит. Прескверно, мужики. Вдруг, Голос любимой девушки, но не такой, как обычно, а другой, тихий, нежный голос:

- Ты меня любишь?

И Образ тут как тут. Приблизился к столу и ждет. О, Боже! Ритка, не так резко. Я этих перемен в твоем обличье не понимаю. Я их боюсь. Чего ты хочешь? Скажи? И если я тебя так сильно задолбал, тогда зачем таким интимным вопросом меня изводишь ты? Ведь я сейчас все брошу...

-Что ты бросишь? - Идея-Фикс.

-Все, все...

-Бросать ведь нечего еще.

Моя Идея-Фикс неумолимо беспощадна.

...венец из бересты на голову тебе одену и увезу от мира, спрячу...

Идея-Фикс:

-Ты - вирусоноситель! Кто с тобой поедет?

Мутирующая мечта, робко:

-А если в аптеке лекарство прикупить, а уж потом: из мира, спрячу?

Идея-Фикс кашляет и смотрит на мечту, как на пустое место. Презрительно говорит:

-У нее жар. А ты работай, Феликс.

Сплошной бедлам. Снаружи и внутри. Беру Сигарету Marllboro, суну в рот. Дымлю. Все кашляют. Дым заволакивает меня, ограждает от внешнего мира. Стучу.

Когда дым рассеивается, вижу графа, увлеченно беседующего с Хемингуэем.

Толстой:

-Вы сильно распутничали в юности?

Во дает глыба!

Хемингуэй улыбается:

-Я сравнительно рано женился.

-А я был неутомим. - Говорит граф, хитро прищуривая глаза.

Вдруг грустнеет.

Хем:

-Что же вы думаете о женщинах?

-Телом женщина искреннее мужчины, а мысли у нее лживые. - Говорит граф.

Хемингуэй смеется.

Толстой:

-А вы, что думаете?

-Я их люблю. - Говорит Хемингуэй.

Граф качает головой.

-Плоть должна быть покорным псом духа, куда пошлет ее дух, туда она и бежит, а мы - как живем? - Говорит он. - Кому-то я, давеча, уже эту мысль высказывал.

-Да вы, ведь, к этому после пережитого пришли. А молодежь, она не думает о старости. Она живет настоящим. И сдержать ее невозможно.

-Хотите сказать: охота пуще неволи?

-Да, - Хем улыбается. - Что-то в этом роде.

- Всему виной безбожие. - Говорит граф. - Нет в молодых содержания, нет мировоззрения. Сплошь слепое рабство перед наукой, вера в календарь. От этого и падение наше. А за падение приходиться расплачиваться.

-Несомненно. И чаще нам, мужчинам.

Метко.

Граф:

-Вы чувственный безбожник.

Хем молчит. Прячет улыбку.

-А вы женоненавистник. - Говорит шутя. - Вот скажите, зачем вы бросили Анну под поезд?

О, где ты дядя Фрейд?

Граф, сердито:

-Развратная.

-И в чем ее разврат? В любви к мужчине?

Толстой, отмахиваясь:

-Это все не то.

-Не то? Вы просто мстите им.

-Кому?

-Женщинам.

-Помилуйте, батюшка мой. Как можно? - Говорит граф удивленно. И, вдруг, хитро улыбается, подмигивает. - Женщина провоцирует унизительные порывы плоти. За это ее нужно наказывать.

Как метко! Слышишь, Ритка? Так, что венец из бересты с тебя снимаю. Ходи простоволосой в наказанье.

И даже не мечтай о Береге Слоновой Кости. Я все равно не повезу тебя туда. А если вздумаешь во снах ко мне являться, всю память о тебе я утоплю в Бискайском заливе, где часты штормы и ...

Идея-Фикс:

-Не распыляйся, Феликс!

Стучу. И мыслю. И опять стучу.

Толстой, прищуривая глаза и устремляя их на Хема:

-А вы, милый человек, хитрюга.

Хем, улыбаясь:

-Не замечал.

-Так я вам говорю. Вот вы меня читали, потому и общаетесь со мной на короткой ноге. Мол, все про тебя, старикашка, знаю. А я, ведь, вас и не читывал. И даже не слышал, откуда же мне ваше нутро знать?

-Ну, это поправимо. Я знаю тут одно местечко, где меня можно почитать.

Граф:

-Неужто?

-Пойдемте.

Хем с Толстым уходят на полку. Я вынимаю крабовую палочку. Съедаю. Оставшиеся палочки бьет озноб. Мне их, по-своему, жаль, но ведь каждый должен выполнять свою функцию в этом мире. Тебе, наверное, тоже жаль меня, Ритка? Ты, наверное, безсонничаешь по ночам, скрипишь половицами и воешь в окошко на свою любимую звезду Бетельгейзе. Не хнычь, Ритка. Тебе ли впадать в депрессию? Ведь ты даже не понимаешь, что возможность и действительность не одно и то же, что их нельзя смешивать, как нельзя смешивать ром и колу, а тем более пить эту смесь. Ты напоминаешь мне писателя-фантаста, для которого физический мир всего лишь батут, от которого нужно оттолкнуться, что бы забыть об условностях. А я просто недогадливый. Мой предел сознания слишком мал. Я настолько туп, что совершенно не понимаю, каким образом Билли мог нарушить твое спокойствие.

-Покой нам только сниться, викинг. - Замечаешь ты философски.

Это неправда. У меня был покой. Правда, тогда у меня не было тебя, но это уже издержки. Это то, с чем можно было бы смириться лет через сто. А что? Ты говори, но знай, что я уже тебя не понимаю. Наверно, слишком примитивен для тебя.

9.

-Восемь.

-Ты что-то хочешь этим доказать?

Я не пойму одно: я есть или меня уже не существует?

-Эй, вирус!

Молчание.

-Эй!

Вирус Гриппа В, кряхтя, высовывается наружу:

-Тебе чего?

-Мне ничего. Я так. Спросить хотел.

-Ну. - Грубо. - Спрашивай.

-Тебе во мне еще не надоело?

-С чего ты взял?

-Да нет. Я просто так.

-Ну, если так, то: нет, не надоело.

Собирается уходить.

-Постой. - Говорю я. - Скажи: кем ты меня считаешь?

Останавливается. Думает. Говорит:

-Тебя считаю я своей добычей.

-Хорошо. Это я понимаю. Но скажи: зачем тебе добыча?

Вирус Гриппа В громко сопит и сердится. Вдруг, машет рукой и говорит в сердцах:

-Во всем повинна моя Гриппуха.

-Это еще кто?

-Жена моя. Ты сотый у меня, а ей все мало, ей доказательства нужны любви моей.

Не может быть. Что тут сказать? Я, просто-напросто, обескуражен.

-Ты что любить умеешь? - Спрашиваю я.

-Нет, не умею, но учусь. Стараюсь. - Говорит он и исчезает в моем нутре.

Все обитатели стола молча смотрят ему в след.

-Вы поглядите, что твориться. - Кричит Сигарета Marllboro. - Ой, не могу.

-Не можешь - ну и не моги. - Спокойно замечает Карта Европы.

Обе смотрят на кактус. Кактус краснеет и опускает голову.

Сигарета Marllboro:

-Он скажет нам, что прячет за спиной?

Карта Европы пожимает плечами.

Обе испепеляют кактус взглядом.

Идея-Фикс, упорно:

-Работай, Феликс.

-Я больше не могу.

Идея-Фикс:

-Ты через не могу работай.

-Крыша едет. Когда ее сорвет, я улечу...

-А если не сорвет, ты пролетишь. Чего ты хочешь меньше?

Откидываюсь в кресле и молчу. Мне все равно. Устал я. Безмерно.

Идея-Фикс:

-А Билли не устал.

Ехидна! Противнее из всех, кого я знаю. Зачем во мне ты злобу разжигаешь, ведь я, сам по себе, не злой?

Собираюсь с силами. Зависаю над клавиатурой и стучу. Берегись, Билли, не на высоком дубе, не в чудесном ларце прячется твоя смерть. Она скрывается здесь, в моей голове, которая дала сбой, из-за вмешательства в нее Риткиных волн.

Стучу, стучу... Вдруг, слышу чьи-то всхлипывания. Оглядываюсь по сторонам. На книжной полке рыдает граф. Не может быть. Обидел что ли Хем его? Срываюсь на подмогу.

-Лев Николаевич, что с вами? - Спрашиваю.

Рыдания.

-Что с ним, Хем?

-Закончил книгу. Читал "Старик и море".

-А-а.

Вздыхаю и иду на место. Растрогался, глыба.

Сажусь и снова погружаюсь в запретный отсек.

Оставшиеся крабовые палочки робко высовываются из упаковки.

-Сигарета Marllboro, Сигарета Marllboro. - Шепчут.

Сигарета поворачивается к ним лицом.

-Чего вам?

Крабовые палочки несмело:

-Мы скоро уйдем в небытие...

-Куда, куда? - Сигарета Marllboro вскидывает от удивления бровь.

-В небытие. Хотим тебя просить...

-Ну?

-Расскажи про Америку. Подробнее.

-Фи. - Надменно говорит она. - Пожалуйста.

Карта Европы:

-Ну-ну! И я послушаю.

-Америка - это такой большой конвейер, по обе стороны которого стоят красиво одетые люди и укладывают нашего брата в пачки.

Крабовые палочки и Карта Европы недоуменно смотрят на Сигарету Marllboro.

Крабовые палочки:

-И все?

Сигарета Marllboro:

-Все.

Карта Европы:

-Своеобразное видение.

Граф Толстой и Хем возвращаются на стол.

Толстой:

-Люблю я простого мужика. Без него литература, лишь жалкое подобие литературы. - Смотрит на Хема. Восхищенно. - Ах, Боже мой, какой вы человек! Как складно написали. Сила! Сила.

Хем улыбается.

Толстой:

-Во что ж он верил ваш старик?

-В силу человеческой мощи, в руки свои.

Граф задумывается, разводит руками.

-Плохо, что безбожник. Как и вы, впрочем. - Говорит Толстой. - Но пишешь замечательно! Слов мало, а чувства - много. Настоящая мудрость немногословна, как - господи помилуй. Я кому-то давеча уже говорил об этом.

Садятся на клавиатуру. Я протягиваю Хему сигареты, он берет одну. Толстой отказывается. Ищу Зажигалку Zippo - ее нет. С трудом встаю, подхожу к полке с книгами. Ко мне бежит Зажигалка Zippo, раскинув руки, и цитирует:

Светить всегда,

светить везде,

до дней последних донца,

Светить и никаких гвоздей -

вот лозунг мой

и солнца.

Начиталась.

Беру ее. Несу Хему. Щелкаю. Он прикуривает. Я прикуриваю тоже.

Толстой, проникновенным голосом:

-Вот как вам кажется, почему люди не веруют?

Хем закидывает ногу на ногу. Думает.

-Выросли из привычного понимания Бога. - Говорит он, спустя время.

Толстой:

-И это тоже. Но, скажу я вам, не веруете вы из упрямства, от обиды, от трусости и потому, что любить не умеете. А ведь вера есть любовь. Кому же я об этом говорил? Да вот возьмите, хотя бы, этого молодого человека Феликса. Типичный анархист. Чтоб подтвердить свое существование, готов разрушить. Разрушить! Это все новомодные веяния князя Кропоткина: все твердит о свободе, а в чем ее смысл толком не знает. Ну достигнет он этой свободы, а дальше что? Пустота, безграничие... Свободы от обязанностей к ближнему мы ищем, тогда, как чувствование именно этих обязанностей сделало нас людями. С кем же это я уже беседовал об этом? Никак не припомню.

Дело, глыба говорит, а я вместо того, что бы послушать...

Кости ломит. Конечности болят. В горле дерет.

-Вирус! - Говорю я грозно. - Ну сколько можно?

Вирус Гриппа В из глубины:

-А что такое?

-Достал меня уже ты.

-Так что же?

-Давай обговорим.

Вирус:

-Что?

-Твой уход.

-Мой или твой?

Да я уж и не знаю, что лучше.

-Твой. - Говорю.

-Валяй.

-Когда отвалишь от меня?

Вирус Гриппа В:

-Пока не знаю.

-Что это значит? - Я взбешен. - Что ты не знаешь? Ты вылезь и взгляни на то, в чем ты сидишь. Я уже почти труп. Я дышу через раз.

Вирус Гриппа В молчит. Ворочается.

-Ладно. - Соглашается он. - Соберем анамнез.

-Чего?!

-Данные о развитии болезни.

-А-а. Валяй!

Вирус Гриппа В:

-Температура есть?

-Есть.

-Какая?

-Не мерял. Но высокая довольно.

-Так, значит ты еще к общенью не готов. Анамнез любит точность.

Во, гад! Тиран!

-Постой! - Кричу ему. - Температура сорок. Уже измерил.

-Уже? Довольно странно. - Удивленно. - Ну ладно. Продолжаем. Кости ломит?

-Сильно.

-А голова болит?

-Ужасно.

Вирус Гриппа В:

-Отлично. Уже что-то. А горло?

-Дерет.

-А кашель есть?

-Нет.

-Ну так, о чем разговор? Поговорим, когда будет.

Слов нет. Осталось биться головой о стену. А я к клавиатуре и стучу. И кто я после этого?

10.

-Эй, время, сколько мне еще осталось?

-Девятый пробил час.

-Ты на меня уже не злишься?

-За что?

-За то, что злился на тебя?

-Нет, не злюсь. Я ускоряюсь.

Стучу... Стучу, стучу, стучу... Пускаю дымные завесы. Они плывут, Европу закрывают. Стучу........................

......................................................................................................................................................................................................................

........................................................................................Стучу...

Тсс. Тихо, мужики. Вы не поверите. Эй, Ритка. Я сделал. Сделал. Написал для Билла тортик.

Обливаюсь потом.

Оно. Ни дать, ни взять. Оно. И нечего прибавить. Ну, я дал! Эй, Билли, гляди, вот смерть твоя в моих руках. Гляди!

Билл Гейтс резко встает и так же резко садиться. Скрежещет зубами. На его лице страх. Он думает. Раскачивается вперед-назад. Спи, Билли, спи. Теперь уже не долго...

Идея-Фикс:

-Ликуешь?

-Заметь заслуженно. Я сделал это.

-Кто это сделал, вопрос конечно спорный. Но, можешь ликовать. Пока. Двенадцать ведь уже не за горами.

Ты гедонистка, Ритка. Ты ею родилась. Удовольствие - цель твоей жизни. Ради него ты готова на все. А я готов на все ради тебя. Как по-жлобски звучит, заметьте, мужики. Я чувствую себя инфузорией. Кроме гексогена мне уже ничто не поможет. Разве что гематоген, и то, если принесешь его ты.

Подхожу к окну. Прислоняюсь лбом к стеклянной ледышке. Лоб обжигает.

За окном летают перья синей птицы, ее уже сегодня кто-то ощипал. Быть может даже я. Дышу на стекло. На нем образуется дымка, и я черчу по этой дымке пальцем бессвязное граффити. Гондола плывет по небу. В гондоле сидишь ты, а я плыву следом - синим китом - потому что я сегодня самый большой на земле... Самый большой... И что? И ничего. Я все равно не могу дотянуться рукой до Гринвича. Я все такой же. Я никак не изменился...

...представляю себя на его месте. Мужики, вы не поверите. Синильная тоска. Или мне так показалось, или я не знаю. Представьте: столько зелени, а он боится. Боится быть застигнутым врасплох. Ну и ответьте: нужны вам вот такие деньги? Тяжелый случай... Тяжелый. Да-а.

Он это я. Я это он. И дикий смех вдогонку...

Откидываюсь в кресле, вверх смотрю. На светлое. Бог смотрит из него. Бог?! Он всегда там был?

Я не могу понять: он сердиться или прощает меня, но, все же, лучше не смотреть. Так просто и так сложно... Смех вдогонку.

И чей-то голос:

-Что ж, Феликс, ты сошел с ума. С чем я тебя и поздравляю.

-Кто здесь?

Оглядываюсь по сторонам.

-Это я. Твоя Мысль здравая.

Вот это да! Как всегда, вовремя.

-Мысль... я сошел... Ты думаешь?

Здравая мысль:

- Не думаю, а знаю.

-И что теперь? Я полный идиот?

-Нет. Хуже.

-Подлец? Злодей?

-Хуже.

-Кто? - Срываюсь я.

-Ты - гений злой.

-Я кто?

Здравая мысль:

-Кто слышал. Не ерничай, в конце концов.

-Я - гений?

-С приставкой - злой, заметь.

-О, нет. Не может быть! А можно, гений, но не злой?

-Нельзя. Ты сделал выбор свой.

Я удрученно:

-Я сделал?

Здравая мысль:

-Но еще не поздно все изменить.

-Как?

-Просто удалить. Отметить и нажать delete.

-И тогда просто - гений?

-Нет. Тогда - никто.

-Никто...

И мне становиться смешно.

-Я был никем и им останусь?

-Да. Лучше так, чем сделать зло.

Невидящими глазами смотрю на стену. Медленно опускаю голову. Здравая мысль... Тело мое стремительно летит вниз, с огромной высоты, обретает вес, рассекает воздух и больно падает в кресло. Общее сотрясение. Я - полный ноль. Туман и пыль вокруг. И голос мой:

-А Ритка?

-У нее свой выбор.

-Счастливая. - Смотрю на Здравую мысль. - Скажи, где раньше ты была?

-Я здесь была, но ты меня не слышал.

-Как странно... Как мне быть теперь?

-Как быть? Да просто жить, как делал это раньше.

-Легко сказать. Без Ритки, что за жизнь? И Новый год без Ритки не Новый год, а поминки о Старом.

Здравая мысль:

-Смирись. Ты проиграл.

-А мог бы...

-Ведь ты не злой.

-Не злой. - Соглашаюсь я. - Обиженный судьбой.

-Обида глупа по своей сути.

-А что же делать мне?

Что делать, господа? Граф Толстой, Хем, Сигарета Marllboro, Зажигалка Zippo, Кактус, Карта Европы, оставшиеся палочки - все смотрят на меня. Я красный от температуры, в глазах сплошная рябь...

Я все такой же. Я никак не изменился. Я просто протрезвел.

-И знаешь, Ритка: неэтично это. Скажу еще раз: не этично. Я все решил.

Не обессудьте, мужики.

На меня смотрит Бог. Мне кажется или он действительно улыбается? Билл нервно раскачивается вперед-назад.

-Билл! Билл!- Зову его я.

Он вздрагивает:

-What?

-Хочу тебе сказать одну вещицу. - Говорю я.

-Yes.

-Живи, Билл. Храни свою гейтсовскую империю. И не бойся. Я тебя не трону.

Билл цепенеет. Время в нем занулевывается.

Все на столе аплодируют мне, сумасшедшие. Глубоко внутри рыдает Вирус Гриппа В и стремительно прорывается наружу. Кактус неожиданно вытягивает из-за спины цветок и протягивает мне. Карта Европы и Сигарета Marllboro с восхищением смотрят на него.

Что делать? Я беру в руки мышку. Открываю... Не смейтесь, мужики, я открываю Paint. Сбодаю в нем открытку с Новым годом и Ритке отошлю по интернету. Поставлю этим точку и перестану думать...

Здравая мысль:

-Но, Феликс, ты совершенно не умеешь рисовать.

-И что ж?

Уже рисую. Ты слышишь, Ритка? Нонсенс? Нет. Чего не сделаешь ради... Да. Не умею. Просто я сейчас - не я. Я болен, понимаешь? Чем? Какая разница.

Ты выиграла. Все. Конец. Я перестану думать о тебе и выброшу из головы весь старый год. А милый Новый... Впрочем, какая разница, господа.

Вот. И все готово. А ты мне о прекрасном говоришь. Я все прекрасное прекрасно понимаю. Шедевр сей нужно сохранить вначале? Что ж? Сохраняю. Открываю интернет. Желаю тебе, Ритка...

11.

-Одиннадцать часов.

-Одиннадцать часов! - Вторю я. - Отметить надо сие!

Встаю. И падаю обратно.

Вирус Гриппа В выскакивает из моего тела:

-Браток! Дай, обниму тебя!

-С чего бы? Неужто изнутри не надоело?

-Ты показал мне, как надо с женщинами обращаться. Я жизнь свою решил всю изменить.

-Я рад.

-Позволь мне удалиться?

-Позволяю.

Встаю. Неловкой из-за гриппа походкой иду на кухню. В кухне открываю холодильник. Позвякивание. Холодильник закрываю. В комнату вхожу я, с тремя рюмками в одной руке и с Бутылкой водки концерна "Виктан" в другой. Падаю в кресло.

Граф Толстой и Хем тревожно смотрят на меня.

Толстой:

-Быть может, мы не правы? Зря парню настроение... испортили?

-Нет. Все нормально. - Говорит Хем. - От женщин, как от лука, всегда глаза слезятся.

Раздаю им рюмки. Они берут. Открываю бутылку и разливаю водку.

-Мужики. - Говорю я, глядя на них. - За Новый год?

Граф вздыхает. Смотрит на меня и говорит:

-До чего красив! Хоть и болезненный взгляд, а красив! Ах, боже мой, как это хорошо!

Я туго представляю, что хорошо. А впрочем, это касается сферы прекрасного, которую я...

Телефонный звонок.

Звонок? Звонок. Она. Нет, не она. Не буду брать. А если - она? Но, может, ведь, и не она, кому-то просто надо... может. Хватаю трубку...

Ее Голос:

-Как это называется?

Она. Молчу. Пытаюсь тщетно языком пошевелить.

-Как это называется?- Она. Опять.

-Что? - Во рту моем Сахара.

-Та открытка, что ты прислал?

-А-а. - Протягиваю я и судорожно придумываю название. - Я ломаю Microsoft.

-Это - сюр. - Говорит она.

Что я слышу? Сюр? Она так говорит, лишь тогда, когда для похвалы не хватает слов. Неужели? Не может быть? Это - сюр?

-Это - сюр. - Снова.

Долго молчит. Дышит. Капли осаждаются на трубке с моей стороны. Конденсат.

-Я приеду. - Это говорит она.

Я молчу. Я ей сейчас скажу: не нужно. Не приезжай, потому что у меня теперь есть новая муза, она живет в доме напротив, толстая тетка у которой налицо все признаки андрогинии, и которая все время крутит педали велосипеда на своем балконе. Я скажу Ритке: не нужно, не приезжай, потому что она, наверное, и сейчас крутит педали, моя новая муза...

И, вдруг, я слышу свой голос, который звучит из непроглядной глубины. Выныриваю из Бискайского залива, где часты штормы и...

И мой голос говорит:

-Я жду тебя, Ритка.

Эпилог.

Не печалься Билл. В твоей жизни тоже еще будут радости.

А время обидчиво потому, что мы ценим его лишь тридцать первого декабря в двадцать три пятьдесят пять.

-Давай, Morten!

Занавес, господа!