Руж Дмитрий. По следам сбежавшего гиппопотама

Эй вы, как живется там?
У вас есть гиппопотам...

Опять о влюбленных ( к р и т и к а )

Любовь -- это очень прекрасное чувство.

Только не к писательству, читательству и критиканству. И если вам незнакомо это самое отвратное из чувств, вас это только украшает. Счастливчики вы.

Когда человек влюблённый, это чувство захватывает его целиком, без остатка. Но в отличие от нормальных влюбленных графоманы, библиофилы и их Предметы Любви, как правило, ничего вообще не делают.

Сидят, бывает, тихо-тихо... Пинай их тогда, толкай, перцу толченого проси -- не дадут. Заняты они: читают. Ничего еще, если книжку -- день-два поотсутствуют да и воротятся как ни в чем не бывало. А вот, если мысли -- плохо дело. Может и к Перу потянуть.

А потянуло к Перу -- зови на помощь. Самому с такой болезнью не справится. Соседей зови. Родственников. Должны отговорить, бывали случаи...

Влюбляясь в непокорные глагол, подлежащее и сказуемое, незлобивый вроде человек с такой страстью вдруг начинает измываться над ними: то скрутит, то оборвет; а потом еще надуется и раскидает по комнате. Жить с ним таким могут одни Писатели. И в Журнале только.

Но вскоре все они умирают.

Хорошо еще, что здоровому типу любви подвержены без исключения самые больные Столпы Эпохи. И тогда: солнышко светит, воробушки поют; рожи красные, глаза выпученные и языки мокрые. Счастье... Только вот притаится где-нибудь под столом писатель Горчев и все запишет.

Или это не писатель Горчев будет, а Солженицын.

Или не Солженицын даже, а поэт Гандлевский.

А если не поэт Гандлевский, то Пушкин.

И некуда от них скрыться. Разве зажмуриться, да отдаться этому. Писательству, читательству, чему угодно!

По любви.

Стихи ( л и р и к а )

Если сказать негромко, но настойчиво "я пишу стихи, но не понимаю, о чем они", Мир тут же разделится на три части и заговорит.

Первая часть скажет: "Стихи, как интересно!" Неназойливая, надо сказать, часть. Скажет и забудет.

Вторая же -- выдаст без обиняков: "Несерьезное это дело, ты бы лучше жил правильно..." Но ей, в основном, тоже до лампочки, что ты там пишешь; лишь бы газ был на плите, и батарея горячая.

Но вот третья часть возмутится на ровном, можно сказать, месте: "Ага! Я знал! Я всегда говорил, сами не понимают, чего пишут!" И пойдет-поедет в крестовые походы за мир во всем мире и прочая.

А я -- что? Явление временное. Пописал, не зная о чем, и -- к сородичам. "О чем ты?" -- спрашивают. Не отвечаю толком: "так, мол, и так... можно и в письменном виде, да стоит ли?" К соплеменникам между тем отчаиваюсь -- та же речка. К Миру, наконец, самому, проницательному, а он -- вон чего...

Может и вправду уйти? Насовсем. Пускай зарисовывают!

Математика ( ч т о д е л а т ь )

Я думаю, уже пора отлучать от Математики. Самое время.

И особенно время -- тех отлучать, кто будто бы с Математикой никак не связан. Воображалы! Для таких и церковный канон не грех вспомнить: сжигать на кострах, проклинать, наводить, наконец... ну, или просто в сырую землю закапывать.

Не самих людей, конечно, а мучающуюся вокруг них Математику. Математика же, хоть и есть при каждом, но отдельно всегда от человека. Думают даже, что если не учить Ей с детства, то вырастет человек Неуч и очень на зависть всем будет Счастливый. Но так делать, конечно, никто не будет -- всем ведь только и охота в этой жизни Счастья побольше да подешевле; а тут -- целый дурдом и бесплатно. А вот отлучать -- в самый раз.

Скажет, например, человек-вроде-бы-образованный: "Дваждыдва равно, сколько моей душе угодно!" И тут же: все калькуляторы отобрать, паспорт изъять, телефон, телеграф, азбуку Морзе -- все отключить. Чтоб не путал больше Яичницу с Черт-Знает-Чем! В темноте обезьяно-человеком пускай поживет, поотлучается.

Ну, разве зайти лет этак через пяток, спросить, сколько Дваждыдва по его мнению. Да разве сейчас без калькулятора кто посчитает? Отлучать всех...

Бездарностям нужно помогать. А там -- видно будет.

Секс ( у т о п и я )

Секс занимает до неприличия мало времени в жизни сколько-нибудь нормального члена общества. Меньше даже, чем Математика. А -- подумать только! -- сколько всего интересного ради него начинается, тянется, будто осенняя серая слякоть и заканчивается! Почитать сейчас иных вполне себе хомосапиенсов, так и вовсе ничего не останется нам ловить в бурном приливе цивилизации, кроме, собственно, Акта. А, собственно, Акт скоротечен и некрасив, редкая неожиданность запечатлится прихотливой памятью по его завершению. Мало, мало, говорю вам, Его!

А все потому, что человечество одиноко, у себя дома, надеется решить проблему. В крайнем случае -- на работе: "кто, кого и с какими последствиями..." Очевидно же, что необходимейшая на Земле вещь совершаться обязана постоянно. Притом так нужно рассчитать, чтобы у тех-кто-уже-не-может, рядом всегда были те-кому-самое-время. Очень важно, чтобы именно рядом -- и посмотреть можно было, и советом помочь, если что. Жизнь не должна останавливаться ни на минуту!

Конечно, на произвольное количество человек, нельзя, такое рассчитать. Да и на произвольное трудновато, пожалуй, будет. Ну и что же? Кого-то нового народится, а кого-то, ничего не поделаешь, выкинуть придется с Земли-Матушки. На Юпитер, например, целину тамошнюю поднимать. Какие пустяки! Ради всемирного Счастья и не на такое согласны, верно же?

Убил. Пушкин. Меня убил.

Плыву и и думаю: что за сволочь, как посмел?

Это б еще Толстой -- можно понять, а то -- Пушкин!

И когда!!

Как пушинкой зарезал.

Бывает такое, а? Вы мне скажите, бывает?

Нет. Болтовня все. Слухи. Жив я. Плыву даже...

Но вот, куда плыву?

Эй, Иванваныч, Пушкина здесь не проплывало?

Проплывало, говоришь? Тьфу, ты, Господи! Хоть и на берег вылазий.

Ох-хх, зла моего не хватает...

Как жить-то теперь, а? Не знаете?

И я не знаю.

Маршрутка (3)

Много сейчас маршруток. Иванваныч и сел в одну. Куда идет -- неизвестно, но вроде через Ленина.

-- А вы после Ленина куда поворачиваете? Да?! А потом куда? Неужели?! А дальше???

Оказалось, маршрутка шла прямо до дома Иванваныча. Подъехала аж к подъезду. Дальше -- на лестницу. Иванваныч на четвертом этаже проживал. Доехали до четвертого. Квартира сто пятая. Комната -- через коридор и направо. Диван.

Выяснилось еще, что до утра маршрутка никуда не поедет дальше. Устала. Проезд бесплатный только для ветеранов войны и так далее. Остановок "здесь, там, у светофора" -- ни в коем случае. И не просите, и не просите даже!

Иванваныч же и не думал просить что-нибудь; он мирно спал, привыкая все больше к новым пассажирам, водителю и мягкому своему креслу с ручками.

"Здравствуйте", -- видимо, сказало чудовище. Так как не съело нас сразу.

Глаза (2)

Иванванычу пришло в голову как-то утром, что если не откроет он сейчас глаз своих лазоревых, то не случится уже в его тряской пернатой жизни ужасного пробуждения, тоскливой тошноты посреди походного завтрака, обрыдлевшей собственной пошлости в мимолетном зеркале и бега, бега, бега... не будет наплевано в его ожидание, никогда уже не нагадит ему трус-начальник через жопу закона, не попросит у него на водку бывший сослуживец-гандон, притворяясь, что "на лечение". Не окажется даже вокруг ни единого чьего-нибудь жутко говнистого родственника, ни черта, ну ни черта вообще не понимающего!

Подумал так Иванваныч, подумал... и не встал.

А когда встал, дома, конечно, никого уже не было. Жена - на работе, дети тоже умотали куда-то, а кот и вовсе подох, давно подох.

Расстроился тогда Иванваныч, повалился волоком на постель и умер, наконец, совсем.

А терпел сколько!

Я так расстроился, когда по радио сообщили, что Тьюринг умер не своей смертью, и пришлось возвращаться.

Тем более, что воздух в баллонах заканчивался, зрачки вылезали из орбит, тело старело, а я уже, откровенно говоря, вечность как вернулся и никуда отсюда не вырвусь...

Иванваныч (1)

Иванваныч расправлял как-то постель. Достал матрац, постелил. Глядь за окно -- а уже утро.

"Вот чудак", -- подумал Иванваныч -- "утром постель расправляю!" И принялся тут же все назад складывать.

Задумался на минуту, а уже ночь.

"Не могла же ночь быстро так наступить", -- засомневался Иванваныч -- "видимо, мне показалось, будто день". Показалось.

Матрац, соответственно, опять постелил. Разделся и лег. А не спится.

"И че это ему не спится?" -- возмутимся мы -- "И че это ему все мерещится?!" -- намекнем мы недобро.

Нет, в самом деле, не ясно ни черта насчет этого Иванваныча. Не понимаем мы его и точка.

Руж Дмитрий : другие произведения.

По следам сбежавшего гиппопотама