Говорят, у собак есть свой язык, и слов в нем не меньше, чем в нашем. Только они понимают людей, а мы их - нет.
Ее назвали Лаей сразу по двум причинам. Во-первых, кто-то из ее родителей - то ли мама, то ли папа - явно был лайкой. Зато второй уж точно принадлежал к бедной, но гордой "дворянской" породе. Что и определило будущее их дочери, оказавшейся на улице в жуткий февральский мороз. Это стало первым осознанным воспоминанием Лаи - леденящий, пронизывающий до костей холод, на который она выползла из теплого подвала, а следом за ней - трое ее братьев и сестра. А что было делать, если мама уже три дня и третью ночь не возвращалась...
Возле одного из подъездов ее и обнаружила хозяйка - жутко окоченевшую и скулящую из последних сил. Эту ночь Лая впервые провела на теплом диване, завернутая в старое детское одеяло... И ниоткуда не дуло!
Второй причиной имени стала ее привычка глухо ворчать, как только на пороге появлялась хозяйкина сестра. Лая почти не помнила собственных братьев и сестер, где-то сгинувших-таки в ту ледяную февральскую ночь. Порой они приходили к Лае в снах - знакомыми теплыми запахами и смутными тенями из детства. И растворялись в памяти с рассветом.
Впрочем, говорят, что собаки не видят снов...
Сестра хозяйки была жива и вполне здорова, несмотря на все ее "ты меня до инфаркта доведешь!" но Лая существование подобной родственницы везением не считала. Эту женщину с хитрыми маслянистыми глазами полулайка возненавидела сразу. И вовсе не за то, что та, впервые увидев Лаю, прошипела: "Вышвырни эту приблуду на помойку, у нее наверняка блохи!" Нет, ненависть возникла по каким-то другим, непонятным самой Лае причинам - вот и все. Она точно знала: хозяйкина сестра - их общий враг. Вот только хозяйка этого не видит...
Впрочем, сестра приходила редко - не чаще раза в месяц, а по собачьим меркам это почти все равно, что для людей раз в год. Сама хозяйка редко куда-то выходила - разве что в магазин или с Лаей на прогулку. Из магазина она приносила в основном хлеб и молоко. С другой едой - той, что в миску! - к ним почти каждый день заходила тетя Маша - пожилая женщина с соседнего этажа, работавшая в столовой. Лая не знала, где находится эта "столовая", но радовалась, что есть такое место, где выдают столько вкусной еды! Тетя Маша всегда одобрительно кивала Лае:
- Правильно она у тебя делает, что Таньку облаивает! Хорошую защитницу воспитала! На крылышко, Лая...
Лая радостно колотила хвостом по полу, ее карие глаза счастливо блестели от похвалы...
- Надо же, ведь все понимает! - умилялась тетя Маша, - глаза умнющие!
Потом дождливой, полной тоски осенью с улицы рвала душу невыносимо-печальная музыка, под которую хотелось выть... И под эту музыку из подъезда в большой красной коробке вынесли тетю Машу и увезли в большом черном фургоне. Назад не привезли.
Хозяйка плакала несколько дней. Сначала она горевала лишь по подруге, а потом вдруг как-то раз беспомощно села на пол рядом с Лаей, как часто делала прежде. Взяла в ладони черно-бело-рыжую морду и тихо сказала:
- Что же нам теперь делать-то, Лаюшка? Маша умерла, а меня ведь на работу с моим диагнозом не возьмут, здоровых полно. А пенсия-то у меня маленькая... - и заплакала.
Что такое "диагноз", Лая не знала. Но поняла, что хозяйке плохо, и заскулила вместе с ней...
В квартире становилось все меньше вещей. Сначала исчез большой платяной шкаф, потом - холодильник ("Зима, Лаечка, проживем!"). Дольше всех хозяйка жалела старенький телевизор, ведь по нему можно смотреть все эти многосерийные сказки с красивыми актерами и красивой жизнью. А когда ушел и унес его хмурый дядька ("Ну, семьсот. Ну, не стоит эта развалюха больше!.."), даже заплакала, устало опустившись на пол и прижав к себе верную Лаю...
...На сей раз маслянистые глаза хозяйкиной сестры не улыбались, даже притворно:
- Все родительское наследство просадила! Пропила небось, алкашка!..
- Я не пью, ты же знаешь... мне нельзя... - бормотала несчастная Люба.
- Еще бы, ты и без того кретинка! Так вот - говорю тебе в последний раз: или ты переезжаешь ко мне, я даю тебе комнату и буду тебя, олигофренку, кормить, квартиру переоформляем только на меня, здесь будет жить мой сын! Или я тебя в "дурку" сдаю!
- Танечка, но нам же родители двоим квартиру отписали, а у тебя уже есть... - плакала Люба.
- Отписали, потому что тебя, придурочную-отсталую, пожалели! Кто ж знал, что ты до сорока лет доживешь! Что все распродашь здесь! Все, я тебя предупредила. Хочешь на освидетельствование? Уже через неделю в "дурке" будешь!
Лая глухо заворчала, поднимая голову. На ее взгляд, эта мегера и так здесь слишком надолго задержалась.
- Заткнись, пустолайка! - рявкнула Татьяна.
- Лаечку мне можно с собой взять?
- Какую "Лаечку" в мою квартиру?! Ты мою мягкую мебель, ковры видела?!
- Нет, ты же меня никогда не приглашала... - пробормотала Люба.
- Никаких блохастых шавок у меня не будет!
- Лая не блохастая... Пожалуйста! Хочешь, на колени встану?!
- Поднимись, дура! Ладно, твоя Лая останется здесь! Мой сын будет ее кормить! Все!..
Когда хозяйку, облившую слезами Лаину шерсть, увозили в шикарной Татьяниной иномарке, Лае вспомнился фургон, так же навсегда унесший тетю Машу. Собака улеглась на холодном полу опустевшей квартиры и горько, жалобно завыла.
...Плакала она, пока в двери не зазвенел чужой ключ...
- А ну, пошла вон, на помойку! Там твое место! Вон, тварь приблудная! Живодеров на тебя нет, шваль!..
Сынок хозяйкиной сестры, разумеется, не собирался терпеть ее здесь, и родная мама, конечно же, предупредила его, что он имеет полное право вышвырнуть "блохастую дворняжку" вон. В последующие дни Лая много раз слышала это от соседей, но ей уже было почти все равно. Жизнь разделилась на "до увоза хозяйки" и "после"...
Лая поселилась в закутке за лестничной клеткой. А куда еще пойдешь в феврале?! Год назад у этого подъезда ее нашли... За тот год щенок с едва открывшимися глазами превратился во взрослую, сильную собаку. Как говорил сосед дед Емеля, по прозвищу "Твоя неделя":
- Статью поменьше чистокровной, а морда ну совсем лаячья... И кто придумал, что "морда" для человечьего лица - ругательство, а для собачьего - в самый раз?
Лаю подкармливали всем подъездом.
Верную собаку, единственное близкое существо умственно отсталой Любы знали все. Носила ей косточки и Катя - девушка, поселившаяся вместе с Татьяниным сыном в бывшей хозяйкиной квартире. У Кати всегда были грустные глаза...
В марте Катя ушла. Стены в подъезде тонкие, и Лая хорошо слышала срывающиеся на визг вопли Татьяниного сыночка:
- Сама влетела - сама и разбирайся со своими проблемами! На фиг мне твой спиногрыз!
- Но он же и твой...
- Почем я знаю? Все, вали нафиг!..
Новая его девушка Лаю уже не подкармливала. У нее были жесткие, холодные глаза. Лая как-то слышала, как эта яркая блондинка, стоя у подъезда, смеялась в железную трубку, по которой люди переговариваются на расстоянии:
- До завтра! Все, пока, солнце! Я уже у подъезда моего урода стою. Чао, милый...
К середине марта потеплело. Лая полюбила бродить по улицам, особенно провожая до магазина кого-нибудь из добрых жильцов. Наиболее частым ее спутником стал любитель поболтать дед Емеля. Он сам частенько звал Лаю с собой:
- Ну, пошли, проводишь да встретишь. Эх, взял бы я тебя к себе, да у меня уже три кошки. Эдак меня моя бабка вместе с вами выгонит...
В тот день Лая и дед Емеля не спеша брели в "сберкассу" (место, где дают деньги. Деньги - то, на что покупают еду), как говорил ее друг: "за пензией". По пути Лая привычно слушала жалобы деда на непутевых внуков, не умеющих жить "как надо". Впрочем, "Твоя неделя" всегда добавлял при этом:
- Да ладно! Уж лучше мои, чем Татьянин Мишка, чтоб ему ни дна, ни покрышки, да и его маменьке тоже! Что с Любкой сделали, суволочи!..
Лая согласно вскидывала уши.
- Ну надо же - все понимает! - кивал дед Емеля точь-в-точь как когда-то тетя Маша. - И кто придумал собак зверями звать? Лучше бы кой кого из людей так обозвали!.. Эй, а это что еще за партсобрание?! - дед решительно направился к группе людей, стоявщих вокруг чего-то и это "что-то" бурно обсуждающих...
На подтаявшем снегу лежал человек. Лая называла таких бездомными, люди - бомжами.
- Сдох, что ли? - лениво спросили из толпы.
- Да не, вроде шевелится...
- Может, ему плохо стало? - робко предположила бабуля в белом платке.
- Да ну - плохо! Нажрался, небось!..
- А может, замерз ночью?
- "Скорую" кто-нибудь вызвать догадался?! - сурово повысил голос дед Емеля. И Лая подумала, что как раз сейчас вряд ли кому-нибудь придет в голову сказать ему: "Мели, Емеля, твоя неделя!"
- А че - "скорую"? - сплюнул на снег хмурый поддатый мужик. - Поедут они, как же! К бомжу!..
- А не говорить, что к бомжу? - не меняя тона, рявкнул дед Емеля. - Человеку на улице худо стало!
Парень лет двадцати, по виду - студент, потянулся за своей разговорной трубкой. Хмурый презрительно взглянул на него, сплюнул и отвернулся.
"Скорая" приехала часа через полтора. За это время возле бомжа остались только бабуля в платочке, студент, дед Емеля и Лая. Дед за это время успел проверить пульс и биение сердца и констатировал, что "пациент скорее жив, чем мертв. Да и сивухой не пахнет. Давление, может..."
Молодой врач и немолодая медсестра скривилась абсолютно одинаково.
- Вы к кому нас позвали?! - сурово спросил доктор.
- Человеку плохо. Осмотрите, - с достоинством объяснил дед Емеля.
- Где вы видите человека? Это - бомж. Вы соображаете, что мы из-за него можем не успеть спасти действительно человека?! Нормального человека! Вы еще к ней! - он махнул рукой в сторону Лаи, - "скорую" вызовите!..
- Кого к ней вызывать - понятно! - вмешался в разговор студент, - а к нему - кого? Если вы его человеком не считаете! Тоже ветеринара?
- Да кого хотите! - рявкнул вымотанный сегодняшними сменами врач. - Мы людей спасаем. А не философию разводим! Людей, а не отбросы! Все, до свидания! К этому - ментов зовите! Пусть к себе везут!
- Не по-божески это... - пробормотала бабуля, теребя узел платка.
- Знаете что, бабушка... - начал врач, но махнул рукой, нырнул вместе с медсестрой в фургон и уехал...
- Парень, помогай! - вдруг скомандовал дед Емеля. - Я здесь живу через три дома, несем ко мне. У моей бабки средство от вшей найдется. Хоть на день, а приютим мужика, пусть оклемается. Рядовой Лая, твоя задача пугать звуком голоса предполагаемых врагов, буде таковые станут нам мешать...
Идя за ними следом и радостно виляя хвостом, Лая вдруг поймала на себе чей-то внимательный взгляд и резко обернулась. На нее из-за обшарпанного ларька смотрел дикий пес-полуовчар с бело-серой шерстью и острыми черными ушами...
...Бомж дядя Вася оказался одним из тех несчастных, кого "смена режима" оставила за бортом. С восемью классами образования, бездетный пенсионер-вдовец, он стал жертвой аферы мошенников, купивших у него квартиру за бесценок. Так дядя Вася оказался на улице...
Дед Емеля после трех недель поисков сумел устроить его сторожем с койко-местом в общежитии и теперь с гордостью объявлял всем, что "честный труд сделал из обезьяны человека, а, значит, и человека человеком обратно сделает..."
Его звали Бим - то ли за белую шерсть и черные уши, то ли просто - потому что так кому-то пришло в голову. Он, как и Лая, был полукровкой. За мамой-овчаркой не уследили хозяева, и результатом стали "бастарды-полудворяне". Хозяева с ног сбились, пристраивая плоды мезальянса. Биму повезло дважды. Во-первых - он уродился самцом и, значит, сам не мог в будущем принести хозяевам нежеланное потомство. Во-вторых - его действительно согласился взять один дальний знакомый хозяев для своей маленькой дочки. Пятилетняя дочь и тридцатилетний папа радовались проделкам щенка целое лето. А в августе приехала с курорта мама, тут же заявившая, что у нее аллергия на шерсть, и собака в доме ее просто убьет. Когда этот аргумент не подействовал, она в отсутствие мужа и дочери посадила Бима в пустую коробку и унесла на другой конец города, где и оставила. Биму опять повезло - это случилось летом. До зимы он успел освоиться в диком и жестоком мире городских джунглей. Он выжил.
К моменту встречи с Лаей Бим уже третий год жил самостоятельно и мог смело считаться ветераном улиц, помоек и свалок большого города.
- У нашей барышни завелся уличный хулиган! - прокомментировала однажды утром сложившуюся ситуацию тетя Фрося с третьего этажа.
- Собака есть собака, весна есть весна, - покачал головой дед Емеля, видя радостно носящуюся в стае уличных собак Лаю. - Да и какая она теперь барышня? Вот погодите - куда мы щенков денем потом, а, товарищи... господа, то есть?..
В конце мая Бим перестал приходить. В начале июня Лая сама кинулась его искать.
Его не было.
- Живодеры! От них не убежать! - кратко пояснил ей на их лающем собачьем языке вожак стаи Рваное Ухо - весь покрытый старыми шрамами от ушей до лап восьмилетний матерый уличный пес. - Сейчас облавы пошли. Город чистят.
Лая и прежде слышала от людей какие-то непонятные слова: "депутаты", "выборы", "очистим город от опасных элементов". Но что эти "опасные элементы" - Бим, она не знала...
Лая вернулась в подъезд. Три дня она просто жалобно скулила, свернувшись в комок.
- Ты вот что, Лая! - сказал ей на четвертый день дед Емеля, - кончай-ка бомжевать. Я свою бабку уговорил!
Лая покорно поплелась за дедом на пятый этаж...
- Ну вот и молодец... Лежи, отдыхай. Да ты ешь, ешь...
Скорбь прошла через несколько недель. Как-то враз образ Бима подернулся дымкой печали. Лая опять начала вилять хвостом, радостно вскидывать уши, вновь заблестели ее темно-карие глаза... Еду она подметала подчистую и просила добавки. Но чем больше оживала Лая, тем сильнее хмурился дед Емеля.
- Ох, не к добру это! Материнский инстинкт. Ох, побегаем мы с тобой, бабка, со щенками-то!..
Детей родилось пять, как когда-то их самих у мамы. Лая вылизывала щенят от носиков до кончиков лапок, следила, чтобы всем хватало молока, и засыпала счастливой...
- Не шуми, мамаша. А ты, старая, что придумала! Хоть бы меня спросила сначала. Троих соседи обещали взять, еще двух в подъезды распихаю.
Лая инстинктом всех матерей поняла, что могло быть и хуже. Дети будут жить. И жить не на улице - с риском попасть в лапы... (нет, лапы - у собак, у этих - руки) живодеров, а в тепле, у добрых хозяев. Она позволила забрать малышей - одного за другим. И теперь она видела их, лишь когда хозяева сначала выносили, а потом и выводили новых любимцев на прогулку. И даже чувствовала гордость, что детей удалось так хорошо "пристроить". Вот только вновь вернувшаяся печаль уже никуда не уходила...
- Будет новая весна! - утешал загрустившую Лаю дед Емеля, - будет тебе и новый друг сердешный и новые щенки! А нам с бабкой - новые проблемы...
Лая не думала о весне. Сейчас был только февраль. Опять февраль.
Зов настил ее в середине месяца. Лая и раньше слышала о том, как собаки и кошки находили хозяев где угодно. Но с таким же чувством люди слушают рассказы о героях и олимпийских чемпионах. А теперь...
Лая завыла и бросилась на дверь.
- Сейчас идем! Сейчас! - дед Емеля, кряхтя, отпирал замок. - Да что с тобой?!
Лая не слышала его. Она стремглав бросилась вниз по лестнице. Не дожидаясь деда.
Лая вихрем неслась по тротуару. Не глядя, пересекала проезжую часть, ей вслед сигналили машины...
Она почти успела.
На другом конце города - из дома, в котором Лая никогда не бывала прежде, двое дюжих санитаров выводили сопротивляющуюся Любу, ее бывшую хозяйку, и заталкивали в фургон. В такой же, что отказался взять дядю Васю.
Лая со всех лап понеслась вдогонку...
Этот водитель не успел притормозить, а, может, и не пытался...
Она еще попробовала что-то объяснить сердобольной старушке, склонившейся над умирающей (или, как принято говорить - издыхающей) собакой. Сквозь исчезающее зрение бабуля показалась Лае той самой, из прошлого года... Полулайка попыталась попросить ее передать хозяйке, что Лая уже не сможет ее спасти, пусть хозяйка простит, если сможет. Передать деду Емеле, чтобы не очень горевал, а то у него сердце больное... Передать щенкам, что маму они больше не увидят... Старушка погладила ее по голове.
"Надо же какие умные глаза. Как будто все понимает, только сказать не может!" - подумала она.
Говорят, у собак есть свой язык, и слов в нем не меньше, чем в нашем. Только они понимают нас, а мы их - нет!