Рындин Акварель 002. Ничего особенного...

-----

____________________________________________________________________________________________________

001

Наконец-то долго и лениво пухнущие тучи разродились осадками.

Сначала это были редкие робкие снежинки вперемешку с каплями дождя, чуть заметные на пестром фоне безлистых яблонь, но вот некошеная с самого июля трава поседела, а кое-где усилиями ветра стали возникать наносы снега.

С возрастом всё чаще оказываешься в ситуации, когда, начав какое-то действие, вдруг забываешь его причину и в недоумении останавливаешься. Вот и сейчас, открыв дверь, ведущую на чердак, забыл зачем туда собрался. Пришлось выстоять несколько секунд в нерешительности, чтобы наконец-то вспомнить: выпавший снег подсознательно надоумил меня если уж не приготовить лыжи к сезону, то хотя бы опустить их вниз, в комнату. Когда нет определенного распорядка в существовании, то на активные действия толкает даже не интуиция, а посильная степень необходимости какого-то движения, инстинкт самосохранения, ты без этого действия как бы уже и не можешь, потому что всякие предварительные размышления неизбежно приводят к отрицанию надуманного:. "зачем? - задаешься вопросом.

Поднимаюсь по стремянке, в темноте, на ощупь пробираюсь к тому месту, где должны быть эти лыжи, нахожу их и выношу на свет.

Лыжи, как были весной внесены с улицы в дом, так и оставлены без особой консервации. Всякий раз корю себя за подобное поведение и всякий раз "забываю" исправиться.

И все же у меня хватает духу заставить себя подойти к верстаку, закрепить точило и заточить пики лыжных палок. Для снега это не так и нужно, но до того, как станет возможной прокладка лыжни по лесу, можно побегать недельку-другую по льду соседнего пруда.

Сделав это, довольный собой, подхожу к огромному окну веранды.

Снегу заметно прибавилось.

002

А они вдруг ожили и - в рассыпную!

О, Боже мой! что ж я наделал?!

Крышу закончил и, убирая за собой, в уголке нашел кучку мусора. Удивился мусору, но взял горстью и обнаружил, что это не мусор, что это гнездышко малиновки и дохлые птенцы распластались.Такое бывает: мать кошке попалась. Пожалел птенцов и сбросил вместе с ними этот "мусор" с трехметровой высоты.

А они вдруг...

Вот ведь как!

Конечно, тут же сполз на землю и, осторожно двигаясь, принялся искупать своё преступление. Четырех разыскал по разным щелям и ямкам.

Не знаю теперь, примет ли их мать.

Чуть не наехал на гадюку: из-под самого колеса вывернулась и шмыгнула в траву. Иду осторожно вслед, но сделав пару шагов, останавливаюсь, пригибаюсь пониже, стараясь высмотреть её клубок в густой лебеде, но передумываю:"зачем?" Действительно, зачем? шагнул, не обрачиваясь назад, и пошел дальше, ведя велосипед в поводу. Змей не боюсь, встречал их много, никогда не замечал у них агрессивности.

Соседский кот по сути ещё котенок - у него первая весна, но уже попробовал парной дроздятинки и теперь сидит в корнях большой сосны, на которой висит дуплянка, занятая белогрудками. Самец белогрудки неосторожный игрун, то и дело трепещет крыльями над самой землей. Его-то, по все видимости, и ждет кот. Кота прогнал, но теперь уже ничем белогрудкам не поможешь: выследит гаденыш!

Представляю себе зачем по лесу разгуливает охотник с ружьем и собаками; и лиса высматривает сквозь щели забора не виноград; нет в небесах приличной трапезы для коршуна, часами парящего над лесом... всё это естественно. Я и сам не выпущу в травку ещё живого клеща, извлеченного мною из складок кожи на собственном животе, буду сколько угодно размахивать просяным веником, изгоняя шершня с чердака, но убить змею иди даже крысу не смогу. Трусоватый сосед, чего он не отрицает своим поведением, пришел похвастаться проявлением своего героизма при убийстве на своем участке большой змеи:"...луплю, луплю её палкой, прыгает на меня... вон висит на заборе, посмотри". Смотреть там нечего, но какое-то сомнение потянуло меня к забору.

- Это же уж! Ты же веретинар, неужели не можешь отличить ужа от змеи?!

Так дурно стало, дня три видеть его не мог.

...Вот день и прошел. Вставил новые батарейки в прибор и измерил давление.

Сначала это были два желтых огонька в сплошной темноте октябрьской ночи. Они непрерывно двигались, точнее бы сказать, шевелились, беспокоились относительно друг друга, но когда вдруг словно из-за стены, хотя никакой стены там не было, появился третий такой же огонек, эти два чуть успокоились, притихли. Третий направился прямо к одному из них, сблизился с ним, сросся, отчего опять стало два огонька. Что это были за огоньки я так и не понял. На автомобильные фары это не было похоже, да и откуда там автомобили? для простых фонариков слишком ярко.

Немного побесившись огоньки вдруг разом исчезли, погасли, но буквально через секунды на том же самом месте появились несколько синих огоньков. Их цвет почему-то сразу напомнил мне цвет той лампы, которая обладая якобы каким-то лечебным свойством, держалась в нашем доме, и я, ещё десятилетний пацан, с радостью заменял ею вдруг сгоравшую обычную лампочку. И тогда комната становилась таинственным прибежищем воображаемых духов. Мне это щекотало детские нервишки и, когда я, чрезмерно фантазируя и пугая самого себя, выбегал на свет, это походило на то, как выскакивают из ледяной воды в парную.

Синие огоньки сразу же выстроились в горизонтальный ряд с равными просветами и замерли.

Там, где всё это происходило, не было ни людей, ни строений, поэтому долго ломал голову над причудливой картинкой, но так и не смог додуматься до чего-то определенного. Бояться было нечего: огоньки не приближались ко мне, хотя и не удалялись, к тому же между нами была речка, точнее, широкий ручей не шире упавшего поперек телеграфного столба, но и это было достаточной защитой.

Вообще говоря, никогда не оставляю неразгаданными возникающие вопросы, бьюсь над ними до конца, и если разгадать не удается, то только потому, что какие-то другие дела забирают на себя моё внимание.

Подобное происходит и сейчас: за спиной, в противоположной стороне вдруг возникает гул двигателя приближающейся машины, который быстро нарастает и вот уже огромный грузовик с прицепом проносится в пяти метрах от моей головы. Я только плотнее сжимаюсь, забираюсь с головой в спальник, поверх его ещё накидываю телогрейку, поворачиваюсь на левый бок и считаю до ста.

Она никак не решится: то ли ждать когда я сверну с тропы и объеду её по полуметровому сугробу, то ли самой отойти в сторонку. Но я уже съезжаю в сугроб, проваливаюсь в снег чуть не по колено и пытаюсь объехать старушку.

Она что-то говорит.

Поворачиваю глаза в её сторону: маленькая, горбатенькая, бедно одетая, зубов нет. И на её улыбку улыбаюсь сам.

- Я вот тоже мечтаю на лыжах... да снегу маловато.

Эту жалкую пару встречаю нередко. Два старых человека, цепко держась друг за друга, коротким семенящим и одновременно осторожным, медленным шагом спускаются с холма, на котором стоит их дом, к подвесному мосту. Такое ощущение, что старики каждый раз направляются на собственные похороны, но чего-то не срастается и им приходится возвращаться. Их жалкая собаченка рыданиями в голосе словно подтверждает мою догадку.

Вероятно, дом строил их богатый предок: таких больших домов в деревне нет, но за многие годы сооружение обветшало до предела. Огромная четырехскатная крыша покрыта чем-попало: дрань, толь, куски шифера, ржавое железо; стены черны словно после пожара; цокольный этаж облицован белым кирпичом, но так небрежно, словно каждый камень с трудом поднимался и укладывался в стену обессилившей рукой.

Долго закрывают калитку, о чем-то неслышно переговариваются, топчутся на месте. Но вот калитка закрыта, они неестественно плотно прижимаются друг к другу, сцепляют руки и спуск с холма начинается.

Не дай Бог дожить до такой старости. Невольно ускоряю шаг, словно испытываю собственные силы.

Не дай Бог!

Холодновато сегодня. Ветер что-ли восточный. Но зато ясно и солнце где-нибудь в закутке греет, хоть в одной майке...

То ли у вороны нечего снять, чтобы не сопреть в закутке, то ли закуток не найти...

Она нашла трубу котельной и подобно огромной черной бабочке порхает в потоке горячего газа.

Но долго порхать ей не по силам, ворона садится на шпиль громоотвода и пытается отдохнуть. А шпиль не холоднее газа и опять ворона...

Мне смешно...

Он делает мне замечание, он говорит:

- Вы как-то медленно едете.

Я возражаю и хочу добавить, что мне безразлично чьё-либо мнение по поводу своих привычек. Но не добавляю.

Вчера в короткой беседе он, гуляющий по морозу с обнаженным торсом и таксой на поводке, на мой вопрос "как к нему относятся соседи", сказал ту же фразу: "Мне безразлично мнение соседей, я поступаю так, как хочу поступать".

Вчера поверил ему, а сегодня уже не верю: тот, кому безразлично чужое мнение, не станет и сам интересоваться чужими привычками.

Утром какой-то хмырь язвительно упрекнул меня в том, что при вполне комфортной погоде я иду глубоко запрятавшись под капюшоном. Можно было бы послать его подальше, но промолчал: сплюнул себе под ноги грубые слова и прошел мимо.

Бианке, - говорит, - сети помогал ставить, - и так лукаво улыбается, что хочется закончить его фразу: "браконьерили".

В моей ответной улыбке нескрываемое сомнение.

Есть такие люди, с лица которых никогда не сходит лукавая улыбка, хотя ни рот, ни глаза не выдают этого состояния, просто разглаживаются морщины и кажется, что перед тобой "человек, который всегда...".

Ему уже под восемьдесят, но выглядит, как, дай Бог, выглядеть в пятьдесят.

Угощает меня карамелькой:

- Пососи! тебе до дома, как раз, хватит.

Стоять долго на морозе не могу, прощаюсь.

Надо летом, как-нибудь, порасспросить: много, наверно, знает.

Наконец-то всё это стало мне совершенно не нужно.

Время непреодолимо прессует прошлые увлечения, заставляет отказываться от всего того казавшегося неоспоримо ценным, что скапливалось годами с понятной, но сомнительной целью. И вот теперь ничего этого не нужно. Смотришь пустыми глазами и вдруг просто запнешься, но вместо того, чтобы "извиниться", матюгнешься и пнешь вдобавок: "фу ты, черт!"

И только тогда опомнишься. Действительно, даже скопленные кредитки приносят удовольствие только тогда, когда удается потратить их с благой целью, то есть, когда эти траты кому-то доставят истинную радость, от которой чуть-чуть перепадет и тебе.

Их много.

Один увлеченный фотограф: без камеры из дому не выходит; любит крупные планы: цветы, бабочки, минорные пейзажи; флешки бережно хранит в коробочке.

Другой пишет и пишет рассказы, ничуть не заботясь о читателе.

Третий за свои деньги из года в год строит на удаленном озере приют для случайных туристов, не стесняясь их неблагодарностью.

Четвертый безбоязненно прогуливается в любой мороз с обнаженным торсом.

Пятый...

Они искренне рады случайным встречам и могут простоять на дороге ... две-три минуты в интересной беседе.

И с той же радостью расстаться.

Но сердечное тепло от встречи долго держится в душе подобно тому, как держится в теле тепло от выпитой чашки горячего молока.

Кто же они?

Эти девчонки, пацанки, то и дело забегали на подвесной и с визгом побежденного страха падали в воду с пятиметровой высоты, дергаясь руками и ногами.

- Утонете же! - сказал я.

13;

Если жить чуть помедленнее...

Если заставить себя строго исполнять последовательность операций, за каждую выставлять себе оценку и, не добившись отличия, повторять и повторять...

Если прежде, чем отдать продавцу деньги, чуть постоять, а затем отойти от прилавка и заставить себя заглянуть к конкурентам...

Если отказаться от еды всухомятку...

Если любопытство заместить любознательностью...

И ничего себе не доказывать...

То это буду уже не я.

Ничего о нем не знаю.

Точнее сказать, не пытаюсь знать ничего лишнего, чтобы не потерять имеющееся. А имеется то, что мы часто встречаемся и в меру терпимы друг к другу.

Да, достаточно узнать это лишнее и терпимость улетучится, расплывется как расплываются случайные облака в ясный летний день.

И потому ничего не спрашиваю, не задаю никаких вопросов, не пытаюсь советовать даже тогда, когда он об этом просит.

И тем не менее наши многочасовые прогулки наполнены словами. Возможно пустыми, возможно безответными, возможно неправдивыми. Зато безошибочными.

И мы вновь и вновь договариваемся о встрече, потому что быть вдвоем нам интересно в равной степени.

Не могу вовремя уснуть: всё эта блажь из головы не выходит. Саша говорит: - Сколько вам лет?" Он собирается открывать багетную мастерскую и мне бы хотелось с ним дружить.

- В Питере на каждой улице эти лыжники на роликах, - говорит Таня. Она снисходительна к моей глупости.

Алексей сомневается. - Потерпите, - говорит, - я всегда так делаю.

Терпеть невыносимо. Кликаю по ссылкам. Даже совет Тани, сокративший мои возможные расходы на поездку втрое, не избавляет меня от возбуждения, хотя должен бы это сделать, ибо реальность задачи всегда приводит страсть в уныние.

Но ничего так не окрыляет, как случайно найденная в кармане десятка.

Я в благодарности своей не волен и за улыбку Вашу и за плеч загар, но все же более всего за тот пожар поэзии, которым переполнен.

Непрестанно вру: вру на рисунке, вру на бумаге, вру в диалоге с товарищем. Зачем?

Смотрю в окно. От стола мне видно только небо. С утра шел дождь, он продолжается и сейчас, можно посидеть дома. Но опять вру: дождя нет. Быстро одеваюсь, беру зонт и выхожу.

С явной тоской посматриваю на приклеенное к двери ванной комнаты напоминание. Нет, я не отказываюсь от регулярной помывки, просто всякие обязательства мне противны. Но, походив-походив кругами, все же включаю воду и раздеваюсь.

В постели не успеваю о чем-либо подумать - сразу засыпаю; в дороге меня всё что-нибудь отвлекает; грязной посуды так мало, что ни о каких мыслях и речи не может быть.

И остается одно место, где я освобожден от любых помех в своих размышлениях.

В доме прохладно. Водопад горячей воды расслабляет.

Мысль возникает вдруг и вдруг ощущаю состояние полной самодостаточности... и вдруг оказывается, что ни в ком не нуждаюсь, более того, нет желания кого-либо видеть возле себя, подобно тому как не хочется видеть сладкое после съеденного куска жирного торта.

Нет, калитки не закрываю. Пусть приходят, пусть отвлекают, пусть крадут остатки моего времени. Буду рядом сидеть, буду слушать, буду благожелательно отвечать на вопросы, буду угощать яблоками прямо с яблони.

И буду с облегчением смотреть как плавно удаляется спина гостя.

Цифра "сто восемьдесят" сразу не понравилась. Охнул и отложил счет влево, на полку, где такие документы.

Наверно, обиделся. Я всегда обижаюсь, когда меня принимают за идиота: "Платить не буду".

Зелененькие листики лука появились на седьмой день. Надо было воткнуть поглубже: кончик луковицы подсох и листикам долго не удавалось пробиться.

Люблю, когда что-нибудь растет и можно по нескольку раз в день подходить с баночкой теплой воды и поливать.

Вздрогнул от сильного выстрела.

" фу, ты! как надоели эти хлопушки!"

Старухи толпились возле входа: они пораньше пришли платить за свет, возмущались.

Немного подождав ухожу отнести заявление прямо в контору, а потом вернуться и получить посылку: очень хочется посмотреть на покупку.

Вообще, больше не буду пить чай с вареньем: сахару в нем с лишком. Можно просто перед обедом ложечку подцепить и запить холодной водой.

Снег идет всю неделю и по лесу не проехать, палки до середины проваливаются.

"Заметил клопа на куртке и больше уж не хотелось дружить с товарищем", - это из Добычина.

Ждут "двадцать первое", готовятся к встрече конца Света. Майя, майя... Ерунда какая-то... надо просто не платить: договора нет, счет не честный...

Вообще-то, по такому снегу можно бы развернуться пораньше, где-нибудь на Бугре, но моих семечек ждут синицы и я тащусь по колено в снегу.

Алексей не пишет, занят, наверно, своими школьниками. Может, и пишет, да я сам давно не заходил на E.mail.

Все-таки, заплатил. Частично: струсил.

Вечер долог как дорога на кладбище. И ничего не придумать, чтобы скоротать его.

Но вот, случайно взгляд упирается в ведро с водой, приготовленное к уборке полов.

Я иногда так делаю: делю нелюбимую работу на части, заставляю себя натыкаться на препятствия.

Отрываюсь от скучной книги, читаю которую с явным усилием, засыпая на каждой странице, вылезаю из мягкого кресла и делаю движение по направлению к ведру с водой.

Не могу найти тапки, ищу под столом в темноте тени, натыкаюсь на магнитолу, мысль переключается. Сую вилку шнура в розетку, магнитола извлекает звук. Присаживаюсь рядом и забываю дело.

Ждать - моя работа. Легкая работа. Даже когда сплю - "служба идет". Зато ничто меня не тревожит, совесть моя чиста - я работаю. Ну и что, что бесплатно, зато свободен, свободен всегда.

Я ем свой ужин, ничем не смущаясь, ведь я работаю, моя работа - ждать. Я бездельничаю, но и это моя работа, потому что в такие моменты вспоминаю, что безделье - моя работа. Иногда заглядываю в записную книжку и удивляюсь тому, что работа моя слишком непроизводительна. Но ни ускорить, ни изменить что-либо в процессе или технологии работы не могу и никто не может мне помочь, потому что нельзя ждать быстрее, нельзя ждать лучше или хуже.

Стараясь быть приветливым вызываю его на разговор, долго не отпуская тяжелую ладонь его.

- Что тебе рассказывать?

Он мнется:

- Плохой я рассказчик, жил как все, сорок один год за баранкой отмотал... - и вдруг полез платком к носу, - сволочи! открытку...

Расстроился.

Пару минут молча сидим у калитки его дома на большом березовом пне.

- Я тебе не рассказывал, как в Германии?..

Рассказывал. Но ни тогда, ни теперь слушать я эту историю не хочу.

Прошу простых повседневных событий.

- Что тут рассказывать? - сердится.

Эта германская история тешит его самолюбие; он отбился от парней, напавших при патрулировании, получил за это отпуск и какую-то награду.

- Вот вчера наколол гору поленьев, привезли такие чурбаки, что... хорошо есть колун острый: намечу бороздку и потом клином, клином... Интересно?

Утвердительно киваю головой.

- ...забор из профлиста...

Мне всё интересно: рассказывая, он преображается, начинает вспоминать, придумывать то, чего и не было, и в конце-концов увлекается сам своим повествованием.

Прощаемся мило.

- Подожди, - говорит, - я сейчас.

И приносит в подоле куртки крупных красивых яблок.

Смородины в этом году наросло много.

Решил ничего не заготовлять впрок, особенно сладкое: нет смысла никакого. Но жадность победила: намял-таки пару литровых банок с сахаром, как бы для зимы. Куст смородины и не почувствовал моих поборов: каким был черным от обилия ягод, таким и остался. Можно, конечно, пощипывать понемногу, но, ведь, рядом соблазнительная малина, да и яблоки уже призывают как в этой сказке. Вот и придумал штуку - срезАть по ветке, всякий раз появляясь на даче, и прямо с ягодами нести домой, а там в воде ветка будет долго стоять, не требуя внимания.

Налил в большую пластиковую посудину воды, сунул туда смородину и пошел.

Нести неудобно: отростки торчат во все стороны, шаркают по штанам, да и тяжело с водой-то. К тому же, я после операции, пью какое-то антибактирицидное лекарство: качает, мотает, ноги не идут. Обычно за полтора часа дохожу до дому, а тут и половины не прошел, а полутора часов как не бывало; одно утешение: куст смородины на балконе!

Перед подвесным дорожка узкая вдоль самого берега, машин здесь нет, деревенские избы стиснулись боками и глазеют на реку: красиво! Вот и гуляют тут бабы с детьми беззаботно.

Люблю я эту улочку.

Много уже и знакомых. Вот и эта любезная старушка с козой, всегда остановит, поговорит. Коза у неё как дрессированая, ходит за ней не отставая. Даже в продуктовую лавку вместе ходят: коза встанет поперек двери и не пускает ни туда, ни оттуда. Смешно!

- Ой, что это у вас? - интересуется и, приглядевшись, - сморода!..

Пробую оправдать варварское отношение к растению, но старушка и не слушает.

- ... я люблю смороду, а вот нет её у меня...

Решительно протягиваю ветку любезной женщине и тут же отворачиваюсь к дороге.

- Спасибо, спасибо, - несется вслед.

"Чего уж там", - успокаиваю сам себя.

Встречаясь они, не сбавляя шага, спрашивают:

- Почему не на лыжах? - и довольные собственным остроумием, громко хохочут.

Это они так шутят.

Зная наперед эти шутки я все же не успеваю адекватно отреагировать и, лишь пройдя с десяток шагов, оборачиваюсь им вслед и пробую острить. Но они уже насладились моей растерянностью и не слышат меня.

Веселые люди, всё время в поиске.

То ли вижу я их не там и не тогда, то ли их поиски не слишком удачливы, но они всегда трезвы. Иногда, правда, проходя мимо их допотопной халупы, слышу возбужденные голоса через разбитые временем окна. Но вот и халупа сгорела, а уныния на их лицах нет как нет:

- Почему не на лыжах? - смеясь, интересуются эти дети Диогена.

И их настроение передается мне.

Он математик, профессор. Теперь уже "был".

Видно как она жалеет: "Все удивлялись, - говорит, - у него нельзя было выиграть". "В преферанс?" - не разжимая губ вяло интересуюсь я. "Нет, - одними глазами отвечает она.

- В домино.

Так вот, завернул я за ближайший угол, а там Алексей: только что подъехал на велосипеде. "Ну что, - говорит,- прокатимся до Низино?" А я и рад избавиться от своей скуки: "Без проблем", - говорю и бегу в дом переодеться.

Мы с ним каждую субботу куда-нибудь мотаемся, уже весь район объездили. Я-то езжу из желания что-нибудь обнаружить удивительное для наброска, Алексею же интересна сама возможность покрутить педали - он спортсмен, любит посоревноваться, ему вероятно показалось, что потаскать меня по горам /а у нас холмистый рельеф/ удовольствие достаточное для его души. К тому же у нас всегда есть интересная тема для дорожных бесед. Прошлый раз, например, мы четыре часа не могли договориться о роли Веры/философское понятие/ в сохранении собственного здоровья. А сегодня, думаю, будет разговор о дружбе. Сложная тема. По моим понятиям в дружбе надо пробираться по краешкам, никак не углубляясь и тогда гарантирована продолжительность отношений. Как думает Алексей - не знаю, он не торопится к откровению.

Низино не близко: когда отвечаешь любознательному на вопрос, "куда?" тот удивляется, "такую даль!" А мы привыкли, бывало и подальше. Как-то добрались до БобинО, нашли живую душу, спрашиваем: "Это БОбино?" "Нет, - говорят, - БобинО."

Зря тащились.

Доминошники колотили фишками по столу и зло матерились; остальные в нетерпении тупо смотрели и молчали. Вокруг стола ходили голодные голуби и ждали кто бы чего выбросил. Всем было скучно.

Land Cruiser перегородил дорогу, пришлось отклониться вправо и под ветвью старой березы сильно пригнуться к рулю. Надо бы понервничать, но не получилось.

Дождя не обещали, а небо топорщилось тучами. Спешил, боялся не успеть доделать вчерашнее.

Девица с мобильником детской коляской сбила грузовик. Дура.

Шел купить китайскую терку для морковки за полтораста, зачем-то купил соковыжималку Moulinex за полторатыщ.

Ужинать не стал.

Веселые ребята, давно чего-то не были.

Я им и окна распахнул и ключ в двери оставил, а не идут.

Прошлый раз заходили, на диванчике полежали, на мандолине поиграли, но и всё: никаких разрушений или варварства. Так: забрали на чердаке пилу циркулярную, да электрорубанок, видать, строить чего-то собрались. Но больше ничего. Была там плита газовая - не пригодилась. Илья говорит, что была ещё шлифмашина, но я чего-то не помню, может и была.

Одно у них не получилось: решили дверь закрыть изнутри, ну, как бы, от других таких же, а вылезти в окно. А окно-то им не закрыть на шпингалет, его ветром и разбило. Но это мелочь!

А так, веселые ребята. Давно чего-то не были.

Молодой цыган в новой дубленке и дорогой меховой шапке остановил меня вопросом: искал Заречную. "- За рекой", - сказал я. "Это понятно", - согласился цыган, с тоской повернувшись в сторону реки, и сделал движение рукой, словно хотел снять с головы свою дорогую шапку. Но не снял. Я насторожился. "А я не провалюсь?" - спросил цыган. "Нет", - сказал я, - "не провалишься". "Спасибо!" - сказал цыган, несмотря на новую дубленку и дорогую меховую шапку. Я не ожидал: все-таки цыган.

Закатное солнце портит мне интерьер кабинета: так бы я видел на стенке свои художественные произведения, а пришлось снять, так как...

Через неделю вывешу: солнцу уже будет не добраться до стенки и попортить акварели.

Почему все против меня? Собрался распилить бревна - пошел дождь; стал копать картошку, а её всю поели мыши; достал из-под дивана гламурные журналы - глаза режет; пошел в ванную помыться - воды горячей нет; и вот теперь солнце на стене... Как жить?!

Заварки нужно положить в чашку столько, чтобы разопревший чай был горьким. Перед тем как пить нужно взять другую чашку примерно равную по объему первой и несколько раз перелить из одной чашки в другую. С каждым таким переливом чай становится всё сочнее и сочнее. Неплохо бы опустить в чашку одновременно с заваркой и пару листиков культурной мяты, тогда чай станет ещё и ароматнее. А затем положить в чашку столько сахарного песку, чтобы сладкость перебивала горечь, но вместе с тем горечь обжигала губы.

И тогда получится великолепный чайный напиток, который можно пить и без закуски. И без варенья.

Или поставить на дисковод J.S.Bach и забыться в экстазе.

Иногда хочется поплакать. Беспричинно. . Ставлю на магнитолу violin concerto in E minor, Op 64.

И плачу сколько хочу.

Туча вдруг порвалась и в прорыв устремились внезапно охлажденные водяные пары, сталкиваясь и соединяясь в капли. Встречные машины жалеют меня, объезжая лужи справа.

Желтобрюхая иволга как-то кособочась, словно храмокрылая, неудобно пересекла дорогу и через секунду уже в лесу весело свистнула.

С козырька кепки капает на руль, стекает на колесо и колесом же возвращается мне на бороду.

- Передохни! - кричат из-под зонтов.

Сверкнуло и сразу же загрохотало тысячей упавших с неба листов железа.

Лучше бы укрыться под сосной, но спина уже намокла и, остановившись, рискуешь застудиться.

Говорят, "молния охотится за дураками", но, ведь, "везет же дуракам!"

Надеюсь и я.

Два ошалевших от порочной страсти рыболова, разбивая колотушкой тонкий лед перед носом своей лодки, медленно плывут по озеру. То ли ставят сети, то ли разыскивают оставленные под мороз.

Мне нет до них дела, я сам не лучше их, если оказался в это противное утро возле озера. Но у меня есть оправдание - ежедневная прогулка. По лесу. Прогулочная тропа промята мимо этого озера.

Таких, как я, достаточно, но в последние дни все куда-то попрятались. То ли их пугает отвратительная ноябрьская погода, то ли смелости не хватает на преодоление растекшихся ручьев, но, так или иначе, я один проминаю выпавший ночью снежок, опираясь на дубину.

Дубина мне нужна: побаиваюсь встретить в пустоте поздней осени какую-нибудь зверюгу и, хоть дубина малополезное оружие, тем не менее мне с ней чуть спокойнее.

Нет, зверюги здесь себя особо не проявили, но иногда кто-то "видит" волчат, иногда кому-то кажется, что медведи, не устроившие себе берлоги из-за бесснежья, могут забрести и сюда, поближе к людям. А вчера, к своему удивлению, встретил прямо на дороге, не доходя до леса, настоящую рыжую лису. Шла она мне навстречу, ничуть не страшась и только поравнявшись со мной, перебежала к противоположной обочине. Правда, выглядела лиса как-то уж больно невзрачно, шерсть как у паршивой собаки, длинный, но совсем не пушистый хвост и вообще вид довольно жалкий.

И всё это я принимаю, страшусь, но... но свою смелость укрепляю таким вот образом.

Одет легко в расчете на быструю ходьбу, но быстрая ходьба не всегда согревает: вдруг снег, превратившийся в дождь, начинает проникать под воротник; шерстяная шапочка намокает, прилипая к волосам; тонкие рукавицы уже не удерживают влаги. И хочется поскорее закончить прогулку, добраться до горячей печки, побаловать себя теплой булочкой. И эта мысль согревает сильнее, чем энергичное движение.

Внезапно возникает странный, жутковатый звук. Замираю. Но звук повторяется и я облегченно возобновляю движение - всего лишь жалобный плач верхушек сосен, колышимых ветром.

Осторожно перехожу по неустойчивым лавам самый "сердитый" ручей, стряхиваю с резиновых сапог налипшую лесную грязь, прячу свою дубину в кустах и, освободившись таким образом от всех тяжестей и страхов, почти пробегаю последний отрезок пути.

В комнатке жарко и в радость теперь попить чайку, понежиться, почитать...

Удобно устраиваюсь на диване, кладу на грудь ленивца-кота, раскрываю книгу.

Книга, подрагивая, медленно сползает на живот.

Печка нагревается медленно. Березовые дрова, заготовленные только осенью, не успели как следует просохнуть и потому тепло уходит на их тление. Это, конечно, меня немного раздражает, но винить некого. В прошлом году решил, что зимовать на даче не буду, что интернет требует больше времени, чем уделяю ему, и потому обойдусь уже заготовленными дровами. Но не получилось, победило Одиночество и я вновь на даче, вновь зимую и жгу полусухие дрова. В лесу много и сухих дров, но это всё сосна, которая сгорая, оставляет на стенках дымохода много сажи, что не может мне нравиться. И терпеливо, чуть нервозно жду нагревания дома, чтобы закрыть дымоход, оставить печку в покое, а самому предаться дреме.

Устал за день. Вроде бы ничего не делал, а устал. Перекатался на лыжах. И не собирался ехать на городскую лыжню, а поехал. Сначала хотел только посмотреть есть ли эта лыжня, промята ли она и вернуться. Но разноцветье лыжников возбудило во мне спортивную страсть и, несмотря на то, что уже накрутился по большому пруду возле дома, въехал на эту злосчастную городскую лыжню.

Не скажу, что я со страстью слушаю классическую оркестровую музыку, но по серьезной мере это несравненно лучше того, что приходится слушать. И вот слушаю оркестровую музыку. Все девять симфоний Бетховена звучат из динамиков моей магнитолы с утра до вечера. Пятую я то и дело повторяю, особенно первую часть "Allegro con brio" и при этом не испытываю никакой усталости, музыка течет как вода в реке, не мешая моим мыслям.

Мысли мечутся по сторонам, ударяются в воспоминания всегда неприятные, топчутся вокруг житейских проблем сегодняшнего дня. Я же втискиваю их в единственно интересное для меня русло - ожидание чуда. Хочется чего-то ожидаемого и всё же неожиданного, чудесного. И только потому, что цепь прошлых чудес уже выстроилась в достаточно длинный ряд, обещая продолжение.

Печка наконец-то разогрелась, белые языки пламени посинели и, значит, можно закрыть дымоход. Я поудобнее располагаюсь на диване, выключаю свет и закрываю глаза.

Девятая симфония, четвертая часть "Presto. Allegro assai".

Еду медленно.

Взгляд направлен в одну точку - под переднее колесо. Не потому,что дорога плоха, хотя она на самом деле плоха; не потому, что боюсь съехать на обочину, хотя и это не желательно; не потому, что хочу разглядеть тайное. Нет. Просто меня больше ничего не интересует. Надо ехать и ехать, смотреть и смотреть под колесо, больше ни о чём не думая и не заботясь. Это, правда, не значит, что я не чувствую красоты окрестностей. И поехал-то по этой дороге, потому что проложена она вдоль реки, но в отличии от реки дорогу не смущают бугорки и ямки: в одни она врезается, над другими поднимается в насыпи и потому бежит прямо, позволяя реке то приближаться к самому своему краю, то, прячась, убегать на километры. Чтобы почувствовать и первое и второе не нужно бинокля - чувствует душа моя. И тогда, либо останавливаюсь на минутку, чтобы полюбоваться с высоты берега красотой водного простора или тихой деревенькой на противоположном берегу, либо до предела ухожу в себя и тогда уже, действительно, меня ничем не проймешь.

И все-таки, какой бы спокойной ни была дорога, жизнь и там не останавливается, то лисенок, не страшась, перебежит её в десяти шагах от меня, то вдруг пятнистый кукушонок, зазевавшийся перед колесом автомобиля, преградит мне путь и я уже не смогу не остановиться и не убрать легкое тельце в кусты обочины, хотя бы уже потому, чтобы не пришлось и на обратном пути с замиранием сердца отвлечь внимание на ничтожность жизни.

Но впрочем, нет и никакой нужды всматриваться в даль. Что я могу увидеть там? в жизни важны только мелочи; дальше двух шагов ничего, как в густом тумане, не видно, а то, что и высмотришь, так это обычно либо сплошная полоса леса, за которой дерева не видно, либо печные трубы покинутой деревни. И это и всё другое отрывает мой взгляд от колеса, я поднимаю голову и тут же либо наезжаю на камень, либо проваливаюсь колесом в ямку: кругом одно и то же! Но и это не мои проблемы: еду я по дорожным правилам; при моей скорости разве только пешехода и можно обогнать; велосипед исправен и случайная ямка не может повредить ему.

Еду медленно.

Не ввязываюсь в скандалы: при злом рычании автомобиля за спиной, не оборачиваясь, съезжаю на самый край обочины, пропускаю негодяя, снова забираюсь на краешек асфальта и продолжаю свой путь.

Еду медленно.

Сколько уже проехал - не знаю. Велосчетчик, которым был снабжен прежний велосипед, на этот не подходит; часов у меня никогда не было; по солнцу ориентируюсь слабо; желудок терпелив и больше забывчив, чем капризен. Да, собственно говоря, никакой еды у меня и нет, рюкзачок пуст, то есть там только насос для подкачки камеры переднего колеса, которая в этом иногда нуждается без объяснения причины. Надо бы как-нибудь снять колесо да поискать причину, но об этом, как обычно, забываю, едва возвратившись домой.

Еду медленно.

Дорога мне не знакома, здесь никогда не ездил и потому ориентироваться по деревням не могу, верстовых столбов здесь нет, спрашивать редких прохожих не хочу, чтобы не выдать своей случайности: случайные люди чаще подвергаются нападению и у меня уже был случай, когда только самообладание спасло от большой неприятности.

Тем не менее дорожные страхи это всё же больше экзотика, нежели повод для настороженности.

Еду медленно.

Чего-то даже и не вспомню когда точно выехал, помню только, что после обеда. А сейчас уже явно вечереет. Солнце вот-вот начнет готовить себе постель на макушках дальнего леса, а в сентябре это бывает после шести. Значит, так и есть.

Не люблю закаты при ясном небе. Такую тоску нагоняют, хочется спрятаться куда-нибудь, закрыть глаза и ждать пока совсем не стемнеет.

Но надо ехать, останавливаться нельзя и я еду.

Асфальт кончился. И сразу дорога раздвоилась штанами: одна широкая, но уходит резко влево, другая узкая и тоже влево, но чуть спокойнее.

Еду медленно.

Теперь, если даже и хотел бы ехать побыстрее - не получится; дробленый щебень острыми гранями вот-вот порвет протектор, надо быть предельно осторожным. И, конечно, по сторонам смотреть тоже не получится, хотя давно уже нет ни встречных, ни попутных автомашин.

Дорога кончилась неожиданно быстро.

Надо было, наверно, ехать по широкой. Но что теперь жалеть? Останавливаюсь, слезаю с седла и только теперь отрываю взгляд от дороги. Справа - река, слева - вырубленный и не убранный лес, прямо - густой, непроходимый кустарник, позади... позади - пройденное, не сохранившее в памяти никаких желаний.

И как быть?

Солнце упокоилось, сразу стало и темно и холодно. К тому же, от реки потянуло сыростью.

Осторожно кладу велосипед на траву, медленно опускаюсь на огромный пень, закрываю лицо ладонями.

И плачу.

Туман потерялся неожиданно. Вчера ещё, когда увидел его в теплице, где и зимой тепло и сухо, и дал ему хлеба, он, несмотря на старость, был вполне здоров, только на затылке возле уха кровоточила ранка - след, как я предположил, драки в собачьих серьезных играх. Я не придал значения этой детали, тем более пес был полубездомным, его хозяин умер полгода назад, а дочери хозяина хватало других забот. Но когда пропажа стала несомненной /так бывает, если нарушается привычная цепь событий, где отдельные звенья становятся заметны только с их поломкой/, мы с соседом обменялись беспокойством, ибо любили эту умную и добрую собаку и поначалу пришли к выводу, что пес "гуляет" на собачьих свадьбах. Но уже на следующий день я предположил, что он не вернется больше и что....Туман ушел умирать, так как дав себя поранить, он понял своё бессилие. Куда ушел? не знаю, но интуитивно предположил, что вольные звери по лесу не валяются, а имеют схроны. Сосед посомневался в моей догадке, но не долго. Он достаточно хорошо знал лес и, как и я, никогда не встречал в лесу умерших по своей причине зверей.

Мы согласились.

"Же-е-ня-а-а!" Я сразу ответил:"Чего-о-о те..." и проснулся в испуге, потому что захлебнулся собственным голосом, так как лежал на низкой подушке животом вверх. Сначала справился с горлом: проглотил комок воздуха, откашлялся и только потом осознал зов. Это был несомненный ЕЁ голос. Она ни разу за всю жизнь не кричала меня таким протяжным и сильным по её хрупкому телу голосом, но все равно ничуть не усомнился в догадке.

Не знаю, может быть запали в память прочитанные накануне традиции народа в канун Пасхи, там упоминались беседы с умершими, но мне казалось, что я как-то вскользь проскочил это, интересуясь совсем другим. Но случилось же!

И теперь это торчит во мне явью.

Боится сороченок только своих сородичей. Стоит мне крикнуть: "Тикай,Андрюха!" как сороченок мигом скрывается в любой щели стоящегося дома и прячется. Но он не Андрюха, он Аркаша, потому что всех своих ручных птиц зову этим именем.

Сороки хотят просто заклевать его, погубить, ибо крики их злы, агрессивны и страхи сороченка вполне оправданы. Но пока Бог миловал.

Он чуть больше воробья и умный на удивление.На веранде я ловлю ему мух и достаточно вскрикнуть: "Хоп!" при удачной попытке как Аркаша оказывается рядом.

К осени сороченок вырос, стал самостоятельным, но попрежнему чурается соплеменников, бомжует. Летом его подкармливают.

А зимой ему не выжить.

Когда несчастный старостью обкраден,

но жар души пока в нем не угас,

он вдруг представит утешенья ради

взгляд незнакомых и прекрасных глаз.

И всё терзает жалкий клок бумаги,

слагая непокорный стих, но...

...но видно по глазам, ослепнувшим от влаги,

что не поймет его никто ...

И не простит.

Птицы ночью не летают, птицы ночью спят и некоторые в кустах или траве. Кошки отсыпаются днем, а охотятся ночью и рыщут по кустам и травам.

Вот почему мои любимые белогрудки так легко достаются котам. Летят через океаны домой, а дома их уже ждут эти сволочи. И не знаю то ли расчувствоваться и плакать, то ли рассвирепеть и жестко наказать виновников моей печали, хотя ни то, ни другое не логично. С точки зрения...

Я болен. Выпил лекарство и полезнее было бы оставаться дома, потворствуя обессиленному телу. Но не получается.

Вот уже больше недели мой мозг не получает вестей воспаленного воображения и я не могу изъять из него ни одной обнадеживающей фразы. Но без напряжения мысли моё существование бессмысленно и остается только единственный способ стимулировать мозг - заставить его солидаризировать внешность. Я должен идти, я должен шагать в неизвестность, мирно соседствуя с автомобилями, с порывами осеннего ветра, с неудержимым раскачиванием подвесного моста, с улыбками приветливых селян, угощающих меня яблоками. И всё это только для того, чтобы воспалить воображение.

Как мало мне надо и как трудно этого добиться.

Чуть не наступил на ёжика. Он лежал на тропинке и так как по тропинке хожу только я, то винить было бы некого. Не наступил. Комочек величиной с кулачок женской руки. Я поднял его и отнес в сад в кучу прошлогодней травы на газоне. И опять, взяв ведро, пошел к колодцу. Каково же было мое удивление, когда на том же месте увидел своего найденыша. Как он успел обскакать меня?!

Но возвратив ежа на место увидел того, первого. Значит, их было два. И в тот же день нашелся ещё и третий, не нашлась только мать. Неужели лиса?

Ёжики легко прижились в копне сухой травы. По утрам я делился с ними овсяной кашей, угощал куриными хрящиками, да они и сами были достаточно активны, весь день роясь в газонной траве в поисках насекомых.

Если я запаздывал с кашей и они уже выходили на самостоятельную охоту, достаточно мне было крикнуть что-то призывное, как они со всех ног мчались к мисочке с кашей и ели кашу похрюкивая от удовольствия.

К осени ежи выросли.

Уезжая на лыжах оставляю поползня Аркашу в комнате, предварительно насыпав на стол семечек, кусочков сыра и сливочного масла. В комнате много книг, недоплетенных корзин, узких щелей и Аркаша, сколько бы я ни оставил ему еды, успевает за полтора часа моего отсутствия всё это упрятать в те самые книги, корзины и щели. Правда, масло и сыр он все же съедает.

Вернувшись, я открываю дверь в комнату, он спокойно вылетает на веранду и с веранды на улицу.

Он "дружит" со стайкой синиц, но их дружба основана только на том, что синицы своим шумным щебетанием выпрашивают у меня семечки, а получив их, особым писком извещают об этом своих соплеменников. И Аркаша тут как тут. Он запросто садится на мою ладонь, при этом ко мне оборачивается задом и, пока не наберет полный клюв семечек, не покидает ладони.

Заманить его в дом совсем не трудно, нужно просто открыть дверь и позвать по имени. Он не влетает, а входит. Причем очень забавно: продвигается вперед, но голову поворачивает вбок, как бы стесняясь своего нахальства. Но если с улицы в холодную веранду я могу держать дверь открытой сколько угодно, то дверь в теплую комнату лишь чуть приоткрываю, сберегая тепло. И словно понимая мои опасения он без промедления уже не входит, а влетает.

Забавная птица.

Не знаю умеют ли лисы плавать, но каждой весной кто-то разоряет утиные гнезда в моем болоте. Уткам болото нравится, оно плотно заросло ивняком, выходит на простор пруда, люди их здесь не беспокоят. Весной утки кружат над дачным поселком, разминаются, строят свое гнездо. Но ближе к июню, когда пора вылупляться птенцам, вдруг исчезают. И так случается почти каждый год. Подозреваю, что защищая утят, утка жертвует собой.

Лет пять тому назад в калитку моего сада цепочкой друг за другом вошли пять утят, последний пятый заметно прихрамывал. Мой сад граничит с лесом, между болотом и садом каких-нибудь двадцать метров этого леса, а основной же массив уже за болотом.

Утята шли как к себе домой, ничуть не смущаясь моим присутствием , и сразу опустились в маленький садовый прудик.

Естественно, я удивился такому явлению, быстро накрошил белого хлеба в банку из-под салаки и пустил корабликом в пруд.

Охранял их всё лето. И было от кого, но, слава Богу! всё обошлось и уже, встав на крыло, они все-равно ежедневно точно в одно и то же время с одной и той же стороны прилетали на прудик ночевать, пока не примкнули к перелетной стае.

Хромого утенка не приняли в стаю, он остался зимовать на речке и, вероятно, погиб.

А лиса и теперь каждый день пересекает болото, подходит к моему саду , на свежевыпавшем снегу её следы легко читаются. Она не боится людей и при встрече со мной лишь легкими, грациозными прыжками отдаляется на безопасное, как ей кажется, расстояние.

Сосед недавно видел как она тащила в зубах кошку.

Дня два, наверно, она вышвыривала из дуплянки мусор, оставленный синицами, а потом принялась за расширение жизненного пространства во все стороны. Это была адская работа. Было неудобно, потому что в самом дупле не поместиться, приходилось половиной туловища с хвостом оставаться снаружи, а головой долбить внутри.

Я сидел в комнате и в окно мне хорошо видна была вся эта процедура. Алое подхвостье трепетало от энергичной работы, а щепки летели из дупла словно там был ещё кто-то и вышвыривал их.

Уже не помню сколько дней длилась эта битва с инстинктом, но, наконец, я увидел торчащий из летка клюв. Это уже была победа, теперь надо было только "отесать углы" и детям будет обеспечен покой и уют.

Каждое утро едва небо светлело на востоке голова дятлихи появлялась в летке и какое-то время осматривалась, ожидая какого-то сигнала. Я так и не догадался что могло быть таким сигналом, но вот он проявлялся и птица вылетала из дупла. Вечером же, если моё присутствие поблизости беспокоило дятлиху, она то ли запугивала меня тревожным криком, то ли тревожилась сама. Я понимал сигнал и удалялся. Птица тут же проникала в дупло и успокаивалась.

Потом лес наполнялся шумом и песнями прилетных птиц, светать стало рано и я уже не сидел у окна. Но однажды случайно обратил внимание на то, что дятлиха не показывается возле дупла по вечерам, чему несколько удивился.

Весной следующего года стал поправлять рассохшееся дупло, в гнезде обнаружил иссохшее тельце птенца.

Что-то не срослось.

И эта допрыгалась.

Точнее, доходилась, ибо каждое утро она ходит, прихрамывая, вдоль дороги, не страшась машин. Утром машин немного, но, всё равно, меня раздражает её тупое бесстрашие, которое как-то уводит её в последний момент из-под колеса.

И вот она валяется посреди проезжей части и я уже рассуждаю о том, кто уберет труп. Вчера утром я сам убирал сбитого на трассе хорька.

Жалко любую божью тварь зря погибшую. Сколько птиц по обочинам, сбитых автомашинами! И чего они порхают под колесом, словно испытывая себя. Особенно эти трясогузки. Едешь, а они впереди тебя словно играют: полетит-сядет, полетит-сядет.

И вот эта кошка теперь... а где она?

Вот сволочь! Уже выступает, прихрамывая, по тротуару, видать отдыхала на теплом асфальте.

... сдернул с головы кепку, захватил зубами и, рыча, стал яростно мотать её из стороны в сторону.

Эта огромная псина тут же в страхе отскочила.

Конечно, было не до смеху. Все-таки внезапность нападения сзади, беззвучно, яростно, с явным намерением причинить ущерб, причем в лесу, утром... Испугался. А этот кретин стоит в полусотне метров и истошно орет свое "фу".

Сначала-то просто отбивался кулаками или чем там, но...

... но шел и похваливал себя: ...

...на этот раз удержался и не проронил ни слова.

Этот, в огромной белой кепке на затылке, видно, не спит: когда ни подойдешь к окну, ходит он кругами возле пивнушки, ждет. И не качается.

Был бы хоть чуть повыше да не так худ, да не слишком сутулился, да рук не держал в карманах можно было бы предположить какой-то интерес в его размеренной походке. Но он мал, худ, сутул и рук из карманов не вынимает.

Приходят подельники, начинают ходить вместе. Чего ходят? ещё не рассвело как следует. И в пивнуху не заглядывают. Странно как-то!

О! вот он со своей кепкой. Опять ждет.

Мне, вобщем-то, плевать, пусть ходит.

Но, как только сам окаэываюсь у окна, выискиваю глазами белую кепку.

Их немного, тех, которые хотят жить правильно. А среди них мало, кто живет правильно. Правильно, как он. Он живет правильно. Я тоже хотел бы так жить, но чуть запоздал. Так жить нужен талант особый. Такого таланта у меня нет. Я, например, не мог не жениться, а женившись, не мог не строить дом, а построив дом, не мог не содержать его... И так, цепляя одно за другое, протянул паутину жизни через всё прошлое, а теперь вот... ну что теперь?

Теперь я мог бы жить правильно. И попрежнему хочу жить правильно. Но время ушло, ушли силы и, самое главное, ушли страсти, те самые, без которых нельзя жить правильно. И получается, что живу как придется. Разве только ошибок делаю меньше. И то только потому, что вообще ничего не делаю: только долго сплю, часто ем... много размышляю. Но ничего не делаю. И это хорошо, потому что тот, кто ничего не делает, не делает и ошибок. Ибо люди легко прощают самые скверные злодеяния, в которых явно просматривается умысел, но никогда не простят ошибки, ибо ошибка есть проявление глупости. Глупость же всегда презираема. Лучше, когда ничего не делаешь - не в чем потом упрекать себя, а для меня есть мучение упрекать себя. В такой момент чувствуешь себя ничтожеством, недостойным показаться людям, ибо все они, люди, кажутся выше тебя, а ты есть ничтожество. Не хочу упрекать себя лишний раз. И ничего не делаю. Совсем ничего.

Но хотеть жить правильно, думаю, можно.

Правильно, как он.

Ставлю на "replay" "Piano Concerto in A minor, Op.16". Все три части за тридцать минут. В четыре часа, которые просиживаю рядом с магнитолой в глубоком кресле с письмами ДеГа, музыка повторяется восемь раз. И каждый раз "по капле" постигаю её. Сразу не получается. Может быть, и восьми недостаточно.

Это, наверно, и есть волшебство гениальности - постижение "не сразу". Не читал Малларме, но готов поверить Полю Валери, что "...не пройдет и полувека... как немногочисленные творения Малларме... раскроют перед самыми внимательными умами все свое совершенство"

Я не выбираю, я подчиняюсь собственным страстям, своему желанию, своему хотению. Непроизвольно, почти наощупь, повинуясь незрячим пальцам, беру диск и ставлю на лоток.

...и ещё: чем больше делаешь, тем больше вероятность того, что сделанное тобой будет нарушено. И следовательно, то есть, из этого следует, что ничего не делающий не испытает чувства собственной ничтожности, он всегда в состоянии адекватности Миру. И в самоуважении. Мнением тех, кто живет иначе, он не дорожит. И потому свободен.

Но не всем так везет.

Иногда это ощущение /или желание/ свободы приходит чуть раньше необходимого срока. Вдруг начинаешь чувствовать собственное преимущество в той среде, где пребываешь, как бы, своё превосходство. Продолжаешь трудиться, но отстраняешься от Мира, считая себя свободным. Это, наверно, ошибка. Ибо рано или поздно она, эта ошибка, признается /Дега/, что есть драма жизни. вечная проблема/!/: ничто так не огорчает, как небрежение к благорасположенности /кажущейся, чаще всего, и потому не воспринимаемой ожидаемым образом/.

"...броди, скрывайся и таи и тропы и дела твои" - прости Тютчев

Ограбили...

Унесли всё самое ценное.

Слава Богу! Теперь хоть не надо бояться, что вдруг ограбят и унесут всё самое ценное..

А то исстрадался весь.

Я стеснен его бесцеремонностью и, несмотря на потребность в консультациях, сдерживаю себя. Но порой эта бесцеремонность кажется мне искусственной, наигранной, производной желания чувствовать себя необходимым мне. И тогда набираю номер и дрожащим от волнения голосом консультируюсь.

Задержка со звонком его раздражает:

- Почему не звонишь? - сердится он.

Однажды и с водки слегка заскучаю и хочется квасу, и хочется чаю, и хочется в лес, на простор, к землянике, и слышу согласье и радости крики. И там на природе, на пляже, на лодке ну, как же без чаю?..нет, как же без водки?

Самое скверное в моем существовании - осознание своей неспособности сказть вслух хотя бы ещё что-нибудь. Я давно смирился с тем, что всё возможное мною нарисовано и что каждая новая попытка к этому будет только повторением, чего боюсь больше, чем откровенной пассивности. Но словесная эквилибристика кажется мне лишь недавно начатой, всего лишь попыткой и что просто надо много-много работать, чтобы наконец найти самого себя в этой сфере. Но попытки идут, а ожидаемого не случается.

Я прекрасно понимаю, что придумать ничего нельзя, что озарение есть дар Божий, но ведь Бога можно просить. И я прошу, отстраняясь от всех соблазнов; я прошу, скрываясь в лесных чащах; я прошу, отключив все связи с миром. Но у просьб моих не по масштабу коротенькие крылышки и они, просьбы, до Бога не долетают. И тогда я плачу и свой плач упаковываю в слова.

"Какие-то рассказы у тебя печальные," - говорит Леонид.

И я, соглашаясь с ним, опустив глаза, молча вздыхаю.

- Я удивляюсь...удивляюсь!

Он стоит на краю высокого крутого откоса и кричит в мою сторону.

Поднимаю голову.

Солнце заглядывает под капюшон, слепит. Пытаюсь понять причину крика и, чуть поднявшись со льда на берег, останавливаюсь, смотрю вверх.

- Я удивляюсь...удивляюсь!

Пробую отшутиться, но щеки скованы морозом, губы не открываются, голоса нет. Прикладываю левую руку к груди и театрально склоняюсь.

Он сдвигается с места, продолжая смотреть в мою сторону:

- ... прожить столько же...

Чего это он?

- Ах, Наташа, Наташа, - притворно говорю я, и все же неподдельно волнуясь, - когда вижу вас кровь воспламеняется в сердце моем, сдавливая виски мои. Как жаль, что у вас нет способа измерить это моё давление, не пользуясь тонометром.

Она всегда летает по больничным коридорам и полы её легкого халатика не поспевают за быстрыми движениями ног. Куда она несется опять? не сестра, не на службе, всего лишь практикантка, волонтерка при больнице, но не может заставить себя остановиться, выхватывая из рук сестер капельницы и шприцы.

- Пожалуйста, померьте мою температуру, - стесняясь своей небритостью, продолжаю удерживать юную первокурстницу и притворяться, подставляя свой лоб.

Наташа, не прекращая движения, ловким, быстрым касанием маленькой легкой ладошки исполняет мою просьбу:

- Нет у вас никакой температуры.

Скорость движения относит её на целый метр в сторону от меня и только взгляд зеленоватых глаз сохраняет связующую нас незримую нить.

- Ах, Наташа, Наташа, мы все любим вас!

Наташа на мгновенье замирает:

- А вы?

На почте очередь.

Небольшая, ну, может быть, с десяток человек. Прикидываю: удастся ли до обеда. Вроде бы не успеваю, но продолжаю стоять: удерживает любопытство. На улице этого нет, а здесь как в театре: сердятся, жалуются, ругают власть. Какая-то гражданка выговаривает мне за молчание, показываю пальцем на своё ухо. "Глухой", - догадывается глупая женщина. Передо мной оператор выставляет аншлаг: "обед". Невозмутимо выхожу вслед за толпой неудачников и устраиваюсь перед дверью: ждать час.

Ну и что?!

Из соседней двери, поверх которой - "ВИННАЯ ЛАВКА", выходит мужичок и возле меня останавливается. Пытается заговорить. Вяло повторяю удавшийся прикол "глухой". "Спасибо", - говорит обиженный прохожий.

Конфликт есть повод к творческому возбуждению.

У меня много ДРУЗЕЙ, но нет ни одного друга. Такая вот история!

Иду по тихой деревенской улице, хочу одиночества. Но одиночества не получается: навстречу движется человек и боюсь, что он может оказаться недругом, то есть тем, с кем придется останавливаться и вести беспредметные разговоры. Но сблизившись настолько, чтобы различить черты лица, узнаю человека из бесчисленного числа ДРУЗЕЙ, а это означает, что мы просто улыбнемся ДРУГ ДРУГУ и молча разминемся. Улыбки вполне достаточно, чтобы настроиться. Я не знаю ни имен, ни званий своих ДРУЗЕЙ и это избавляет меня от необходимости обращаться к ним фамильярно и задавать неизбежные в таких случаях необязательные вопросы, даже если эти вопросы риторические. А всякому любителю одиночества претит неизбежность реагировать на бессмысленное любопытство. Незнание имени настораживает меня, я сдерживаюсь.

На обратном пути останавливает незнакомый человек:

- Меня зовут Рома, - говорит он.

С некоторым любопытством смотрю ему в глаза и молчу.

- Я знаю вас, - продолжает теперь уже Рома, - вы.., - и называет моё имя.

Молчу.

- ... вы с Александром объехали...

Догадываюсь:

- С Алексеем.

- Да, конечно, - извиняется Рома.

А дальше следует нудный пересказ того, что мне, как участнику, известно лучше. Я устаю, я нервничаю, но та небольшая мера воспитанности, которая инстинктивно заложена в меня, исключает решительность в избавлении от неприятности. Известность моего имени, как раз, и делает меня таким податливым, мягкотелым.

- Будем дружить, - обещает Рома, - я живу на... заходите, побеседуем...

У меня нет друзей и благорасположенность к конфликтности оправдывает это.

Не выходит из головы у меня этот цыган. Какой-то дикий, лохматый и одинокий.

- Время не скажешь? - остановливает он меня.

На мосту холодно, со всех сторон ноябрьский, пропитанный влагой ветер, ни кусточка, ни деревца, ни души живой - пустота.

Показываю дисплей телефона.

- Не понимаю, - говорит цыган, мотая головой в подтверждение, и, получив ответ, интересуется, - сегодня что? воскресенье?

- Сегодня понедельник, - вяло, но не без уважительности говорю я, - праздник, - и на недоуменный молчаливый вопрос добавляю, - день народного единства.

Сарказм улыбки разглаживает морщины его лица.

- Вы, конечно, не курите? - интонирует цыган догадку и, повернувшись ко мне спиной, медленно удаляется.

Посмотрев в окно и поверив в то, что дождя нет, спускаюсь по лестнице и выхожу под козырек подъезда: на ближайшей луже пузырьки дождя.

Решаю, все-таки, прогуляться.

Девочка не старше восьми-девяти лет медленно преодолевает на велосипеде небольшой подъем, сил не хватает, соскакивает с седла и, упираясь слабыми ножками в щебень тропы, тащит в горку тяжелую машину.

Поравнявшись со мной останавливается:

- Скажите, пожалуйста, сколько время?

Неловко извлекая из кармана уже успевшей намокнуть куртки мобильник вглядываюсь в ребенка: старенькое пальтишко, самовязка-шапочка, бесхитростные сапожки и... милый детский, непритворный взгляд.

- Куда ж ты идешь?

- В воскресную школу.

"Ах, боже мой, это ж далеко", - удивляюсь я и только теперь объясняю себе безлюдность совсем не раннего воскресного утра.

Мать жалуется: совсем спился, жена забрала детей и ушла, дома ничего не делает...

Идем рядом.

- "Мишаня, друг, выручай!" А чего не выручить? Это мои друзья. Вот иду опохмелить ребят, вчера хорошо посидели...

- И этот?... - киваю на соседний дом, с хозяином которого часто вижу их на лавочке.

- Этот? этот не друг...

- ...просто сосед, - подсказываю.

- Да, сосед...

Помолчали.

- Мои друзья - афганцы, - и уже на распутье, смущаясь, - я майор.

Что-то защемило внутри.

Ворона недвижно тоскует на коньке новой крыши, покрытой металлической черепицей зеленого цвета и взгляд её направлен на противоположный берег реки. Я знаю, что вороны и с такого расстояния могут разглядеть соринку в глазу, но что она, ворона, может видеть там, в ряду невзрачных темных от старости крестьянских домишек? Картину тоски несколько оживляет асфальтовое шоссе, грубо оттолкнувшее деревню от реки. По шоссе время от времени словно мышки бесшумно проскальзывают юркие машинки, но вряд ли у вороны это может вызвать интерес.

Моросит мелкий холодный дождь, какой бывает только в конце ноября. Он возникает из ничего, в ничего и исчезает. А ничего - это толстое ватное одеяло во всё небо, пропитанное до предела сыростью, которая иногда проваливается на землю в виде дождя.

Пытаюсь задать вороне мучающий меня вопрос, но делаю это так неуверенно, что ворона ничего не слышит. Да и не надо. Вопрос больше задаю себе, чем вороне, хотя, честно говоря, ответом и сам не интересуюсь.

Полоса старых ив сплошной стеной заслоняет от меня широко разлившуюся от осенних дождей реку, её пока ещё бурозеленые островки, сгрудившихся в стаи крупных жирных уток, запоздавших с отлетом. Но вот ивы расступаются, я выхожу на намятый бугорок, с которого можно видеть и воду,и островки, и уток. Картина не чарующая, но в таинственную даль всегда хочется смотреть.

На пару секунд притормаживаю, чтобы сглотнуть слюну грустного восхищения открывающимся внизу зрелищем и тут же следую дальше.

Может быть и вороне это доступно?

Ну,нет, бред какой-то!

На пару секунд замешкался. Но затем сбрасываю рюкзачок с плеч, достаю баночку с кусочками сыра, открываю и бросаю щенку один кусочек, обеднив порцию своего кота. Тот даже не жует, а сразу заглатывает лакомство. С неохотой, но все же бросаю ему ещё кусочек, закрываю банку и прячу.

Голодные глаза собаки меня разжалобили, но надо было продолжать путь, и отвернувшись от пса, даю понять, что сеанс милосердия окончен. Но ошибаюсь. Даже не оборачиваясь "вижу" затылком, что щенок следует за мной.

Наверно знаю, что нельзя помогать слабым, что это противопоказано, это вредно, это преступно по отношению к Природе. Только что трагически расстался с человеком, которого впервые увидел плачущим. И пожалел. Мы сдружились и человек не стал скрывать своего слабого здоровья. Я же остался на прежних позициях, заразившись идеей заботы о слабых. Но всё закончилось так, как и должно было закончиться. Зачем Господь дал нам одновременно и жалость, и разум, и инстинкт, которые противоречат один другому? И что такое отсутствие всякой способности делать жесткие выводы из практики?

Километра полтора пес преследовал меня, отставая на десяток шагов. Сохранять это положение у меня не было никакого желания, тем более, что впереди был лес. Нетерпеливо ищу решение и оно является в виде приоткрытой калитки. Оглядываюсь, боясь свидетелей, достаю остатки сыра, показываю собаке, подхожу быстро к калитке и, не заходя за ограду, бросаю сыр за калитку. Пес ловко подскакивает к приманке. Мгновенно прикрываю калитку, почти бегом огибаю дом и скрываюсь за углом.

... тридцать пять. Светает.

Пересекаю шоссе, поднимаюсь лыжами лесенкой на снежный вал...

...та-та-та-та-та!!! Кому это он сигналит? кроме меня никого нет. Вглядываюсь.

Прильнув носом к лобовому стеклу водитель, сбавив скорость, сигналит, смотрит на меня и приветственно помахивает рукой.

Улыбаюсь в ответ.

За рекой тишина. Все попрятались и непрерывно топят печи.

Но вот вдали кто-то посреди дороги возится с мотоциклом. Заглох что-ли?

Подъезжаю ближе.

Судя по размерам это парень, но закутан так, что кроме глаз ничего не разглядеть. Не мотоцикл, а мопед. Парень изо всех сил крутит педаль или что у них там...

Теперь я приветственно машу ему рукой: если в тридцать пять человек сел на дряхлый мопед, то это наш человек.

И он отзывается взаимностью.

Ещё полкилометра. Опять человек навстречу. Но уже на велосипеде. И не человек, а женщина. И эта укутана так, что кажется круглой. Ноги в огромных, вероятно, мужских валенках. Но, ведь, едет! Её я иногда встречаю, где-то здесь живет.

Опять взаимные улыбки, ибо...

...нас, таких...

Она девочка внимательная.

Я ещё в двадцати метрах, но она уже оборачивается и кричит: "здравствуйте! я иду к бабушке".

- Ты что ли Красная Шапочка?

- Не-ет, - она весело смеется.

- И Серого Волка не боишься?

Опять: "не-ет"

- Ну хоть пирожков бабушке несешь? Тоже нет?

Хохот на всю улицу.

Каждое утро я тщательно осматриваю леску; подтачиваю надфелем пику крючка; поправляю резиночку на поплавке, потому что резинка старая и частенько рвется; убираю удочку в чехольчик и иду на озеро.

Озеро рядом, всего пару километров от дома, и это не вызывает усталости, к тому же, кроме удочки ничего с собой не беру. Наживка мне не нужна, сумка для рыбы тоже, мой второй завтрак лишнее: к обеду обязательно вернусь.

Но иду пораньше, так как берега озера поросли камышом и удобно пристроиться можно только в одном нешироком плесике. Если чуть зазеваешься, то кто-то другой обязательно опередит тебя и тогда неудобством подпортишь удовольствие от рыбалки.

Чаще всего прихожу первым, удобно располагаюсь на берегу и закидываю удочку.

Через полчаса появляется мой основной конкурент. Человек он не добрый, смотрит на меня с укоризной, что-то всегда бормочет, как мне кажется, злобное. Вероятно, его раздражает мой галстук, хотя со светло-розовой сорочкой он вполне сочетается.

Устраивается поблизости.

Мы никогда не общаемся. Да и ни к чему. Я даже не смотрю в его сторону, всё моё внимание на поплавке, пусть даже за всё лето он ни разу не дрогнул. Можно предположить, что причиной тому отсутствие наживки на крючке, но даже если бы какой-нибудь дурехе и приспичило прицепить мой, сверкающий золотом крючок, себе на губу или куда-нибудь ещё, я бы всё равно не взял её с собой. Но смотреть часами на слабое волнение поверхности озера интересно: чего бы тогда сотни таких же ни сидели у воды!

Сосед часто вскрикивает, вероятно срывается крупная рыба, но стараюсь не поворачиваться в его сторону.

Иногда он громко хрипит:"Идиот!", думаю, это не ко мне. Но если и ко мне, то он не прав.

Schubert. Trio. No.2 in E flat major, D.929

...а память здесь напрасно не ищите,

к ней нет тропиночки среди могил,

как нет надежды в траурном граните,

раз память обо мне гранит не сохранил.

Но если днем, вдруг подойдя к окошку,

среди толпы узнаете меня - не верьте!

знать ошиблись Вы немножко,

я только там, где не бывает дня. ;

Появляется всегда неожиданно и, хотя знает, что вторник у меня хозяйственный день, что по вторникам я могу отлучиться, без всяких умыслов приезжает именно во вторник. Мой дом у него как пень на дороге - обязательно споткнется на пути к своим огурцам.

Сразу ставлю чайник на плитку; знаю, что он от чая не откажется, потому что "пнем" на его пути не только мой дом, но и речка с лещами, до которых он охотник, и за утро успевает достаточно намахаться своим спиннингом.

Чай люблю покрепче, но вместо сахара конфеты. Конечно, конфетами кормить гостей мне не с руки, но сахара и печенья к чаю не жалею.

Говорить нам не о чем, то есть никаких повестей с продолжениями у нас нет, но бессвязный разговор может длиться часами. Это и хорошо!

Он журналист, книголюб и этого достаточно, чтобы всегда была тема для беседы. К тому же, как-то непроизвольно наши речи сотканы из афоризмов, какой бы темы они ни касались. Прямых рассуждений почти не бывает, на каждое его предложение следует моё, после чего неизбежен хохот. Так же поступает и он. Чаще всего нас цепляют события последних дней, но столь же легко переключаемся на повседневную жизнь людей, не озабоченных большими проблемами.

Проболтав часа полтора-два начинаем прощаться: его нетерпеливо ждут огурцы, мне же хотелось бы вернуться к своим игрушкам. Первый акт прощания - выход из комнаты на веранду. Там немедленно находится повод для вопросов и этот разговор занимает ещё минут пятнадцать. Второй акт - медленное продвижение с веранды на террасу. Здесь хватает пяти минут из-за тесноты коридорчика, когда видишь только спину с тяжелым рюкзаком. Но на террасе, умиротворенная красотой лесного пейзажа и чистотой соснового аромата беседа, вновь приобретает характер нескончаемого опустошения стянутого идеями мозга. Хватает полчаса.

Он уже держит за руль своего росинанта, он уже топчет тяжелыми сапогами цветочные клумбы, которых почему-то не замечает, но его рот, поощряемый моими шуточками, никак не может закрыться.

Провожаю гостя сначала до калитки, затем до поворота. Наконец, он может запрыгнуть в седло и мне остается только крикнуть в спину: "Заезжай!"

Он что-то кричит в ответ, но я уже не разбираю слов.

В девять часов одеваемся и выходим за калитку. Автобусы ходят хорошо, ждать почти не приходится. Через час мы в своей городской квартире и можно передохнуть.

Пес привык к просторной квартире и в моих дачных пяти квадратных метрах ему не комфорт. Да ещё такой суетливой породе. И всю ночь он "ходит" по мне, как по холмам, не давая уснуть. К тому же, на веранде кот, изгнанный из комнаты за непримиримость, собирает своих соплеменников и без стеснения проповедует им кошачье счастье, на что те отзываются не всегда адекватно. Псу их беседы не нравятся и он нервничает.

Я не нервничаю. Ситуация временная, не больше недели-двух. Успокаиваю себя осознанием неизбежности, фатальности событий и необходимостью сохранять собственное здоровье.

Спокойствие, господа! только спокойствие!

Он опередил меня минут на пятнадцать, не меньше, потому что, когда я подъехал к биваку снег со всех столов, скамеек и с самой площадки был чисто сметен, а кострище загружено дровами.

- Сейчас погреемся! - сказал он, обнажая зубы в улыбке.

Но я не стал ждать костра, да и не очень надеялся, что могу согреться у огня, больше доверяя метаболизму, как сейчас говорят. И потому, развернувшись и что-то сказав в свое оправдание, двинулся дальше завершать дистанцию.

Сейчас я пробую найти слова, чтобы передать чувства, раздирающие моё сердце при виде деяний моего товарища и его друзей, но мне это не удается, я только помню, что было состояние человека ощутившего смысл жизни.

Не дело пишущего воспроизводить картину увиденного, пусть каждый сам вообразит это так, как сможет его фантазия, но только скажу, что в лесу, на берегу озера, вдали от поселений, в то же время в месте, доступном любому прохожему, создан уют туриста. И создан он на пределе доброты, благородства и щедрости. Его сохранность гарантируется только тем, чтобы неизбежные последствия варварских выходок немедленно устраняются.

Вернулся минут через двадцать. Сухие дрова феерически выбрасывали оранжевые полотнища пламени, а перед огнем мой товарищ снимал с себя всю одежду, которая была совершенно мокрой, чтобы переодевшись во все сухое и теплое, дожидаться своих друзей и так в компании за стаканом горячего чая поговорить "за жизнь".

Пригласил и меня. Но при морозе под двадцать не мог даже у огня просидеть и пяти минут.

Мы распрощались.

Солнце не скоро добирается до моих окон. Сначала ему нужно, как это и полагается, обогреть моих соседей, затем подразнить меня беззаботностью игры в макушках сосен, обнадеживая лишь длинными тенями, и только потом мягко расположиться на крыше дома. Я в нетерпенье: надо снимать укрытие теплолюбивых томатов и скорее приступить к намеченным с вечера делам, ибо, как все суетливые люди, я инстинктивно стремлюсь начать всё сразу и лишь потом разбираться в случившемся, каждая минута задержки мне кажется вечностью.

Но понемножку всё образуется: солнце с легкой ехидцей вползает под пленку, ощутив, вероятно, благодарственную симпатию молоденьких растений и блаженно располагается на прошлогодней листве, укрывшей почву. Теперь всё в порядке, теперь всё путем.

Беру легкий топорик и отправляюсь за болото: мне нужны жерди.

Но солнце и там опережает меня. Сразу за болотом на южной стороне небольшая поляна, где солнце появляется раньше всего. Она уже прогрета и не задержаться на теплой травке мне не по силам. Травка, правда, прошлогодняя, но густая и мягкая. В лесу ещё минус, холодно и я с наслаждением подставляю солнышку свою спину. Жерди позабыты, да и зачем они мне? Так, с вечера надумал себе проблему и теперь, как человек обязательный, стараюсь исполнить своё обязательство.

На равнине холодный ветерок, а здесь в закустаренном болоте тишь и благодать; была бы земля потеплее наверняка улегся бы и поблаженствовал полчасика.

Но чувство долга оказывается сильнее. Выдергиваю топорик из пня, обушком ударяю пару раз, чтобы железо осело на рассохшееся за зиму топорище, и углубляюсь в царство теней.

Я не стал возражать. Точнее, возразил мысленно, мысленно выругался, излил, что называется, душу и успокоился. А что толку возражать? Доказывать правоту?

И вообще: возражать, спорить, делать замечания, давать советы - сущая нелепица: никого не убедишь, никого не исправишь, никого не научишь. Тогда зачем? И я ничего этого давно уже не делаю. И как-то привык, надо только успеть ретироваться, уклониться, быстро исчезнуть.

Она же не унималась, ей казалось, что и молча я возражаю.

Тогда я улыбнулся, зачем-то снял кепку с вешалки в прихожей и, не надевая её, вышел за дверь. И, пока спускался по лестнице, слышал, как вслед мне неслась брань.

Мне хотелось нравиться ей.

Я начистил новые, но давно не ношеные ботинки, ночь полежал на брюках, постригся и даже повертелся у большого зеркала в прихожей.

А днем мы бродили по городскому парку, ели мороженое в кафе, я острил, умничал и даже прочитал одно своё стихотворение, от авторства которого поначалу отпирался, но вскоре без особого напора с её стороны признался в этом авторстве.

Договорились встретиться ещё раз. По моему звонку. Потому что она сказалась очень занятой и не смогла определиться по времени.

Уже дома, вечером приподнятое настроение не покидало меня, я даже строил какие-то планы на это следующее свидание.

Уснул сразу, но часа в четыре проснулся и уже не смог уснуть: какая-то сумятица сотрясала мои мозги и они, путаясь, выдавали то восторг ожидания, то стыд неуемной страсти своей поведенческой неуклюжести. А когда она устоялась, успокоилась вдруг ощутил настроение хандры и смирения.

Звонить не стал.

;От всех своих болезней лечится он только дешевым красным вином и ещё более дешевыми сигаретами "СССР". Сигареты помогают плохо, а на вино всей пенсии не хватает. И приходится страдать: задыхается при ходьбе; поднять тяжелого не может: что-то там в паху; правой рукой топор не удержать.

Младшая все время уговаривает вернуться в город, а несколько раз он даже соглашался и его увозили. Но через три-четыре дня вновь из печной трубы струился едкий дым полусырых дров и часа в три утра уже горел свет - не спалось.

Летом мы частенько перекликаемся через низенький заборчик, но этой зимой насыпало много снегу и к заборчику в привычной обуви не подойти, а переобуваться ради этого не будешь же. Вот и посматриваю то на дым из трубы, то на свет в окне.

Я сентиментальный, жалостливый. Мне жаль и его самого, жаль его вечно голодного кота Борю, жаль брошенного на зиму другим моим соседом беспородного пса, жаль и самого себя.

И я начинаю злиться на всю эту беспросветность. Злюсь до ярости.

И становится чуть легче.

На рынок я езжу не за продуктами, на рынок я езжу порисовать, поделать наброски с живых людей в их привычном облике. Я прячусь куда-нибудь в уголок, раскрываю маленький этюдничек и рисую.

Раньше я ездил на стареньком велосипеде и, поставленный к заборчику, он никого не напрягал. А неделю назад купил нового заграничного коня, обвешанного со всех сторон прибамбасами и наворотами.

Мужики.

Торгуют барахлом не ради дохода, а как мне кажется, только чтобы потусоваться. Их свалочное барахло никому не нужно, я ни разу не видел, чтобы кто-то что-то у них купил. Мужики эти не стоят за прилавком, а ходят-бродят по рынку, громко перекликаются, острят, ёрничают. Я для них предмет внимания и, тем более, мой новый велосипед.

- Сколько такой? - спрашивает цыган, более всех шустрый.

Называю цену и пытаюсь оправдать её совершенством изделия. Их это раздражает. Подходят другие такие же, обсуждают, ехидничают.

Рисовать уже не получится, пытаюсь уйти. Беру велосипед, выхожу за ворота и, подогреваемый вниманием, делаю попытку красиво заскочить ногой через седло. Но переднее колесо на что-то натыкается и велосипед теряет равновесие, я чуть не падаю. Суетливо повторяюсь и уезжаю.

В спину мне летит злорадный свист.

Они хорошие люди.

Он давно на пенсии, но продолжает работать: чего-то там конструирует. Она тоже на пенсии, но ничего не конструирует, а каждым утром приходит сюда, переодевается, берет двуручную пилу, самодельные салазки и идет за полкилометра пилить валежник на дрова: у них в доме три курицы и, наверно, картошка в подполье - надо протапливать.

Они добрые люди.

Тут недавно "заполцены" продали мне десяток настоящих свежих яиц от этих самых кур и я эти яички впервые за несколько лет сварил всмятку: наслаждение!

Подкармливают бездомную кошку Мусю, никого не трогают и не напрягают своими проблемами.

Хорошие люди, добрые люди....

Но что-то тут не так...

Как всегда появляется тихо, крадучись из-за угла дома. Не потому, что хочет внезапности, просто такая манера все делать спокойно, размеренно, не спешно. Без слов приветствия берет из поленицы чурку посуше, подкладывает под зад и садится.

Жду.

Достает сигарету прямо из кармана, на ощупь из пачки. Закуривает. Дым жесткий, неприятный.

- Рассказывай, - говорю.

- Чего?

- Не знаю, - говорю, - чай новость принес.

- Какую, нахрен, новость, - машет выразительно рукой в подтверждение того, что новостей у него нет. Но вдруг встает, выпрямляясь.

- Ещё мост рухнул.

- Где?

- В Каегоще.

Мы смеемся. Нам смешно не потому, что рухнул мост, а потому что не умеем ничего делать толком.

Разговоры у нас всегда пустые: ни о чем. Но на этом и дружба. Потому что когда по существу, то уже через минуту не беседа, а спор, через две - полемика, а потом может быть только ругань. Этого допускать нельзя, мы тут в лесу одни зимуем, мало ли что.

Выкурив подряд штуки три, так же внезапно, как и появился, уходит.

- Печка горит, - объясняет.

Вместе с ним отправляется приблудный рыжий кот, вечно голодный, но преданный хозяину. У меня он иногда разживается остатками рыбной диеты. На этот раз ему ничего не перепало и потому на морде лица его недовольство.

- Да и мне топить пора, - говорю вместо прощания.

Расходимся.

Поджигаю заранее приготовленный заклад. Огонь быстро разгорается и тепло приятно расплывается по комнате. Бросаю натрудившиеся за день кости на диван, включаю лампочку над головой и пробую читать что-нибудь простенькое, так, ради успокоения. Мне надоели эти разные, пустые проблемы. Так мирно делается на душе и грустно.

За стеной теплой избушки ждут меня зимние звезды. Я к ним пойду как только чуть стемнеет. Буду мучительно определять какая это планета в западной части неба упорно продвигается вверх, в сторону Возничего. Прошла уже Овена, пересекла Плеяды.

Слепой длинноногий паук своей щупалкой шарит по моему колену, добираясь до раскрытой книжки.

Приемник, приглушенный до предела, чуть слышно бормочет: выборы...выборы...

- Ничего не следует делать ради будущего.

- Молодой нуждается в любви другого, старый - в любви к другому.

- Лучшие стихи написаны на ресторанной салфетке.

- Новое человек признает только сопротивляясь ему.

- Удачный рисунок раздражает воображение.

- Всякое искусство есть средство указать на человеческое ничтожество.

- Печалит не потеря, печалит сознание потери.

- Наши рассуждения полезны лишь тем, что слышащий получает возможность опровергать их. И тем порадовать себя.

- Можно не верить в добропорядочность своих товарищей, но надо ли отвергать товарищество?

- Удача не в том, что художник талантлив, а в том, что он успевает схватить удачу за хвост.

- Есть такая грань в искусстве, не дойдя до которой будешь не понят, а перейдя, бесталанен.

- Свобода легко достигается усмирением своих амбиций.

- На хорошей выставке не знакомые посетители ходят кучками.

- Подчиняю только то, что мне необходимо, остальному подчиняюсь сам.

- Удачная акварель удачна и "вверх ногами".

- Успех в рисунке это уменье выбрать из хаоса линий нужную.

- Зло менее докучливо, ибо не предполагает обязательств.

- Моя музыка отдаляет меня от моего окружения.

- Счастливый всегда счастлив.

- Я ничего не делаю, чтобы разрушить дружбу, но когда она рушится, я мало печалюсь.

- Дурная прихожая может стать радостью, если за ней комната счастья.

Она сама заговорила со мной. Конечно, мог и я найти повод, это не трудно, но не было никакой необходимости.

Накануне при нулевой погоде выпал обильный снег. Снег напитался влагой, а сегодня подморозило и я решил взять уже изрядно потрепанные старые лыжи, чтобы продавливать снежную корку. То проваливаясь в глубокий снег, то скользя там, где мощные ели своими широкими лапами прикрыли просеку, я в конце-концов добрался до речки, развернулся и поехал обратно. Иногда я проезжал и болото, но на этот раз не решился, боясь провалиться в лужи, прикрытые предательским снежком.

На лыжне хорошо думается. Ничто не отвлекает. И руки и ноги привыкли к своим обязанностям и делают их без участия головы, оставляя ей возможность думать.

Поэтому, когда впереди появилась фигура, всё, что я должен был сделать, это сойти с лыжни и пропустить женщину. Я так и сделал.

- Вы, наверно, первый проехали? - не столько спросила она, сколько поздоровалась таким образом.

Я кивнул утвердительно. И улыбнулся.

И больше ничего. Но остаток пути я рисовал в своем воображении нашу встречу у мольберта, чай с вареньем и её глаза, блестящие от смущения.

Мне грустно. Я потерял дорогого мне человека. Слезы заволакивают мои глаза и, тонкой струйкой стекая по щекам, капают на только что купленные две белых лилии.

Грустно мне ещё и от того, что как-то внезапно я ощутил и потерю светлых воспоминаний, теперь они покрылись патиной печали.

И что же остается?

Приезжаю утром. В девять спускаю велосипед с четвертого этажа и неспеша кручу педали. Дорога неплохая, но движение интенсивное и много тех, кто не любит велосипедистов. Поэтому иногда я забираюсь в сугроб, иногда с головы до пят облеплен жидкой кашей из снега с грязью. Но это не останавливает меня, мне же нужно!.

Через час я на месте и, едва открыв дверь, вижу кота. Он не ждет меня, но, заслышав знакомые шаги, пробуждается. Ему хочется жрать, хотя его чашка полна любимой рыбы. Даю сосиску. Сначала играет с ней как с мышью, подбрасывая и хватая на лету. Затем съедает, запивает свежей водичкой и устраивается на диване.

- Иди погуляй! - укоряю я его и, не встречая понимания, беру под брюхо и выкидываю в открытую дверь. Тут же освобождаю лаз в окне для возвращения. Через пару минут он опять на диване.

Сосисок больше нет, рыбу он не жрет, а мне надо отлучиться на пару дней, пока нет сильных морозов и можно кота оставить в теплой комнате. Конечно, за двое суток температура упадет до нуля, но другие коты вообще не устроены никак и тем не менее живы и здоровы.

Я нервничаю, я упрекаю кота, перебираю варианты и наконец говорю себе:"Хуже, чем тем, бездомным, ему не будет!" И этим успокаиваюсь. В конце-концов он сам ко мне приклеился и я сделал всё, чем мог угодить ему. Но есть пределы!

Протапливаю как следует печь, открываю все кошачьи лазы, кроме лаза во двор и закрываю дверь на ключ.

Ну, что делать?!

;

Каждое утро ещё до завтрака беру пластмассовое ведерко и выхожу в сад подбирать с земли упавшие за ночь яблоки.

Почему они падают? Конечно, "врагов" у яблок много: червячки, обосновавшиеся ещё в цветках; осы - любительницы сладкого; более всего дрозды, защиты от которых просто нет; да мало ли всякого. Но падают и совершенно здоровые яблоки: крупные, красивые, сочные, сладкие... Зачем же им-то отрываться от яблони? Или срок?

Вчера умерли соседи. Сразу один за другим в течении двух дней. Сначала он. Накануне ещё приносил собаке кашу и только чуть прихрамывал. А за ним сразу жена: не выдержала стресса. Или срок?

Ем курицу. Курица вкуснее, чем отварная картошка с соленым огурцом, но у меня предубеждение. Сегодняшняя курица - продукт случайный, так получилось, что отдать некому, выбросить жаль, а съесть мешает предубеждение. Побеждает малодушие и я ем эту злосчастную курицу.

Начитался всякой ерунды и, хотя ничему осознанно не верю, подсознательно следую советам. А, может быть, собственным инстинктам? или интуиции? Действительно, если картошка с огурцом покрывают мои интенсивные физические нагрузки, то и хорошо, то и достаточно?

И все же половину курицы отдаю коту, хотя после курицы он вряд ли будет есть свою рыбу. А курицы-то больше не будет.

Сегодня я не поеду в город, сегодня я заночую на даче. Не потому что в городе скучно, хотя так оно и есть; не потому, что на даче веселей - и это не так, а просто захотелось отдохнуть, расслабиться, просто полежать на диване, ни о чем не заботясь. Утром проснуться не под гудки сигнализации машин под окном, не под скрип лопаты дисциплинированного дворника, не под лай плесневелых комнатных собачек, а просто так, потому что выспался, потому что в предвкушении веселого пламени огня в камине, довольного мурлыканья сытого кота и шороха падающих на мансардное окно крупин снега.

Я вношу велосипед с холодной веранды в прихожую, где тоже не жарко, но, по крайней мере, плюс и он может расслабиться; подогреваю на плитке вчерашний чай, кладу возле себя на диване кипу красочных альбомов, хотя хватило бы и двух, и поочередно то сглатывая чай, то листая альбом, углубляюсь в мечты.

И это всё, что я могу.

Иногда он оставляет у меня свои лыжи и тогда появляется так рано, что я не всегда успеваю и позавтракать. То ли ему не спится, то ли боится за эти лыжи: какие-то они особенные. Правда, ботинки и палки все же уносит с собой.

Уверяет меня, что он мастер спорта по лыжам, всю жизнь только и делал, что гонялся за кем-то, хотя числился шахтером. Я верю ему, ибо мне льстит бегать на равных с мастером, хотя и не всегда успеваю за ним на своих деревянных. Он же оснащен по полной: одних лыж четыре пары. Недавно принес тубу лыжной мази похвастаться и, когда назвал цену, я аж присел: ноги задрожали.

Учит меня теории бега. Я сопротивляюсь: сколько можно учиться! но понемножку следую его советам. И не зря.

На разговоры у него времени не хватает. Или желанья нет: о чем с непрофессионалом говорить?!

Денег у меня мало, можно сказать, их нет, но если бы их было ещё меньше, то и это вряд ли бы меня опечалило.

Вчера купил дорогой импортный велосипед, красивый, надежный. Теперь надо думать на что купить хлеба и чем оплатить квартиру. Мозги бешено извиваются, прощупывают варианты. Это их работа, они привыкли соображать, искать выход. Это же интересно! И всегда находят, раз до сих пор живу.

Теперь на очереди новые лыжи и палки с победитовым наконечником. Куплю и это, надо только снега дождаться.

Какой идиот придумал эту синтетическую веревку?! В прошлом году она, действительно, была прочной, но то ли состарилась за год, то ли мороз на неё подействовал, но рвется и рвется едва натянешь. Длина-то всего меньше десяти метров, а уже третий узел завязываю.

Но ладно, это мы переживем.

Длина траншеи, думаю, метров восемь. Или девять. Хотел измерить, но рулетка куда-то подевалась. Минуту назад держал в руке, а теперь не найду никак. Пусть будет восемь... Можно измерить шагами, но площадка не ровная и точно не измеришь.

Копать надо не очень глубоко: в начале всего на штык лопаты, а в конце уже до метра. Правда, ширина всего двадцать сантиметров: как лопата.

Земля здесь тяжелая: глина, галька, к тому же постоянно сочится вода и приходится работать в резиновых сапогах.

Закончил всю траншею только после ужина, часов в шесть. И сразу без паузы начал складывать яблоки в два ведра. Сначала выбирал помельче, но они быстро закончились и тогда в ход пошли крупные. Красивые в этом году яблоки!

Как я точно рассчитал траншею! За полтора часа все яблоки были на дне, даже немного не хватило, пришлось пожертвовать морковкой - ну фиг с ней, куплю потом. И немножко картошки. Картошку, правда, жалко. Точнее, жрать больше нечего, а рынок черт-те где.

Но засыпать траншею до темна не успел, придется отложить до утра.

А так хотелось отпраздновать это дело сегодня: всё-таки такой груз с души свалился!

Я пытаюсь сказать ей, мысленно строю фразы, чтобы быть помягче, поделикатнее. Но сказать не могу, не получается. Она непременно обидится, занервничает, уйдет в другую комнату, стану догонять её, настаивать на своём. Пользы никакой, все останется без изменений и только часа на два мы разойдемся по своим углам и будем молчать.

Но я же хочу как лучше, в её желании нет никакой пользы, более того, ей это вредно. И тем не менее... Хуже всего, когда родной человек губит себя, ты это видишь, знаешь как помочь и ничего не можешь сделать.

В конце-концов ты признаешь своё бессилие, оправдываешь происходящее фатальной необходимостью, природной объективностью и, не желая быть свидетелем драмы, исчезаешь, замыкаешься в собственном эго и только в нескончаемом страхе ждешь трагической развязки.

"Бобры питаются корой осины", - утверждает Илья. "И рыбой", - добавляю я. Ему верят, а мне нет.

В лесу вырыли большой пруд, установили насос и качают воду на полив. Сосед запустил карасиков и они быстро размножились. Прудовой карась не такой вкусный как озерный и попахивает тиной. Но озеро далеко, а пруд под окном. Когда есть страсть я хожу к озеру, а когда только желание ставлю сетку в пруд. Ячея в сетке крупная на крупного карася и в первый же день их набилось в сеть предостаточно. Конкурентов у меня нет и я оставил сеть в пруду. Но второй осмотр сети не дал ничего и я был просто удивлен. То же повторилось и в следующий осмотр.

Сеть при осмотре я не вынимаю, вода прозрачная и видно не только рыбу в сети, но и дно пруда.

Моё удивление повторилось вдвойне когда я вынул сеть из воды: она вся была издырявлена.

Целую неделю я кормил бобров рыбой.

Никогда не был плаксивым. Но вчера среди дня пошел на кладбище. Думал, что не найду подгнивший столб, который был приметой в бескрайнем загробном поселении. Нашел. Немножко поплакал.

Удобнее всего на стекле.

Во-первых, гладкое и мучная мелочь, пыль всякая не пристают: открыл дверь, дунул и - чисто! Во-вторых, можно удобно расположиться: двигай стекло как хочешь. Ну и другие разные удобства. Плохо только, что крупа стала относительно чистой. Раньше пшено было наполовину из мусора, так сидишь часами, чтобы полкило перебрать, а теперь и перебирать не надо. Правда, пшено я чего-то давно не варил, всё овес да овес: и быстрее, кажется вкуснее и ,говорят, полезнее. Пробовал что-нибудь другое , чтобы вообще не варить - не приживается.

Переборка крупы самое действенное лекарство и для нервов и для творческого вдохновенья: сидишь вот так у светлого окна, пальцы автоматически шевелятся, глаза тупо высматривают, а мозг чист как это самое стекло: мысли так и вьются, бывает за полчаса какую-нибудь теорию так раскрутишь с начала до конца, что сам удивляешься. Вроде бы думал, почему это государству плевать на культуру? а посидел над кучкой овса и всю теорию прогнал через логику. Оказалось, что так и должно быть.

И довольный иду варить кашу.

Попиликать на скрипке приятно, но получается плохо.Зато вспоминаешь те давние времена, когда представиться скрипачом было в кайф.

У студента- медика оказалась в руках скрипка. Играть он совсем не умел и не могу понять зачем он привез свою скрипку на медицинскую практику в санаторий. А скрипка хорошая. Едва я взял её за гриф как она сама нежно запела, заставив в удивлении обернуться свидетелей, среди которых... Ну, это потом...

Моя скрипка не такая, радости своим звучанием доставить она не может, но скрипучие звуки её я дополняю воображением.

И этого хватает.

Ехать от дачи до дома минут сорок, идти пешком вдвое больше. Правда, ехать надо по шоссе, а идти напрямую по деревне и через реку по подвесному мосту.. Приятнее ехать, а интереснее идти. Велосипед штука небезопасная, когда едешь в попутном направлении, поэтому напряжение не спадает с начала до конца, а во встречном рискуешь быть загнанным под откос.

Я чередую оба способа. Сегодня пойду пешком. Спешить мне некуда, более того, надо просто потянуть время, ибо на даче не сидится, а дома днем делать нечего, вот и ищу выход в пешей прогулке.

Кусок пути все же совпадает с трассой шоссе и это самый неприятный кусок. Асфальт посыпают солью и снег там не держится, а на обочины соли не хватает и потому дорога в ледяном корыте. В потепление на пониженных участках собирается море воды и машины здесь больше похожи на катера. Не дай Бог оказаться на траверзе, как говорят флотские, этого моря: с головы до ног окатят ледяной водой. Вот и пробегаешь такие участки как заяц, оглядываясь то и дело. Но преодолев все угрозы наконец уходишь вправо, в деревню. Здесь ни машин, ни людей: тишина с утра до вечера. Деревенские всё больше старики: либо копаются во дворе, либо смотрят сериалы. Тропинки чуть намяты, идешь как в цирке по канату. Можно было бы перейти реку по льду, но в этом году зимы нет, река не замерзла как следует: полыньи, тонколедье - опасно! Делаешь приличный крюк, чтобы пройти по подвесному мосту.

Под мостом рыболовы гуськом вдоль полыньи сидят как истуканы под пленочными колпаками. Идиллия!

Осенью обрушился бетонный мост. И не старый ещё, а вот - на тебе! Теперь его переделывают. И опять зимой.

Надо бы постоять возле рабочих, посмотреть, может быть порисовать...

Но негде прижаться.

"Лунная соната"... Художник Аlfons Mucha... .

Недопитые бутылки на полке слева, слева же рюмка и шоколадки в пакетике. Пакетик открывается с трудом. Пустые бутылки на полу справа у двери. Можно, конечно, пустые бутылки выбрасывать, но тогда как я узнаю, что вчера...

Хочется поиграть на скрипке... Но почему-то не получается.

Чувствую, что надо покататься, но домой ехать не хочу, по карьерной дороге - скучно. Покружить по лесным тропам?... Тоже удовольствие небольшое. Кабы с кем-нибудь...

Но велосипед стоит уже за дверью, вроде бы вышел помыться, но не оказалось воды. Пожалуй, поеду просто так куда глаза глядят...

Вдруг приходит идея ехать в деревню навестить родственников. Идея хорошая, но до обеда не управиться, а там может никого не быть.

Обед стандартный, привычный, слишком раздумывать не приходится, голова пуста и непроизвольно прокручиваю маршрут. До поворота дорога обкатанная, никаких проблем не будет, а вот дальше километров шесть яма на яме, да ещё деревни по пути, где бузят пьяные мужики. Они не тронут, но иногда чего-нибудь прокричат и это раздражает.

Родичи люди приветливые. Начнут водить по саду, показывать своё хозяйство, начнут спрашивать-распрашивать, потом станут предлагать чай. Я буду отказываться от чая, потому что не люблю сидеть за чужим столом, чтобы кто-то потчевал, а тебе не во вкус. Потом вдруг почувствую, что веду себя по-хамски , что интерес ко мне падает. Потихоньку все расходятся, я остаюсь столбом на крыльце один. И это самое поганое состояние.

- Ну ладно, - скажу, - поехал.

- Приезжайте почаще, - скажут они из-за кустов смородины.

- Да, - отвечу я, вытаскивая велосипед в узкую калитку.

"Уф-ф!" - смахиваю испарину с носа, выхожу за дверь, беру велосипед за раму и вношу в дом.

Накатался.

Одиночество, одиночество,оди... Человек не может быть одинок. Когда-то он любил и, возможно, был любим. Этого достаточно.

Время от времени я бросаю все свои дела и иду к Ларисе. На кладбище. Поговорить. Разве нужно, чтобы тебе отвечали?

Просто её молчание - знак согласия.

Сначала иду в "Магнит"... Нет. Сначала завтракаю. Дожидаюсь девяти и иду в "Магнит".

Как-то так получается, что сыр заканчивается всегда в субботу вечером, так что просто приходится с утра в воскресение идти за сыром. Это недалеко, но забавно то, что прохожу мимо Петровского, Юлии, Пятерочки и Дикси. Любимый сыр есть и там, но в Магните существенно дешевле и, хотя я не запариваюсь на ценах, все же не могу заставить себя переплачивать: инстинкт что ли?

Сыр беру только Литовский, он лучше.

Заодно прихватываю пачку масла "Fin" и пару коробок сливок "Venta" - последние, видно. Отечественное не беру, не верю тому, что у них там нацарапано на этикетке.

В магазине пусто: два-три человека и тех за горкой не видно. Можно спокойно побродить, присмотреться. Иду в отдел "чай-кофе". Всё это дома есть, но на всякий случай... вдруг чего-нибудь с желтой наклейкой - "Акция".

К кассе подхожу, вываливаю товар на ленту, жду.

С пятисотки кассирша дает три сторублевки и мелочь. Сразу соображаю: много, ошиблась в мою пользу. Мягко подсказываю.

Делает злое лицо, готовится возражать, но скоро, видать, доходит, выхватывает из моих рук купюру и, не меняя выражения лица, поворачивается к подошедшему покупателю.

- Спасибо, - говорю я.

Никогда бы не поверил утверждению, что существует такая работа - ждать. Даже не знаю чего я жду. Жаль только то, что это единственно что я могу делать, чтобы оправдать свое существование. Движения, прием пищи, развлечения - это всё только средства, сохраняющие способность ждать. Я их так и воспринимаю, не утруждая себя необходимостью их строгого исполнения. Не собрав и половины теплицы вдруг бросаю работу; покрутив педали до ближайшего леска разворачиваюсь, не доехав до грибной ухожи; хочу блинчиков, ем овсянку на воде: я очень занят, я - жду!

Вчера за вечер начал и закончил простенький рисунок. Дождался-таки!

Сколько ещё ждать? и чего?

100

Наверно, нужно было бы сразу пойти домой и там дать волю чувствам. Но из притворной вежливости я остался, ходил хвостом за теми, кто управлял процессом, делал то, что приказывали, бросал в яму песок, поправлял венки..

А потом пил противное вино, заедал салатом. Требовали пить кисель - я пил; отвечал на вопросы каких-то малознакомых мне людей и даже сам спрашивал что-то мне совсем не нужное.

Чужие люди вставали за столом, говорили глупости, после которых опять следовало пить вино...

Наконец, все напились, наелись и стали расходиться. Я подождал и вышел последним. И, только отстав от толпы, достал наконец-то из кармана носовой платок.

101

Весь вечер то и дело подхожу к окну и вглядываюсь в темноту двора, словно надеюсь увидеть там нечто необычное. Но вижу одно и то же: заросший двор под хаотично помятым снегом, небрежно разбросанные по нему автомобили, игрушечные с высоты пятого этажа, редких прохожих.

Но, может быть, я хочу посмотреть на термометр за окном, он опять пугает меня оттепелью, предвещая завтрашнюю пешую прогулку семь туда - семь обратно. Я не верю ему и всё надеюсь увидеть как стрелка термометра под напором восточного ветра упадет вниз, на мороз.

Можно было бы поверить в то, что я хочу увидеть в чистом небе самую яркую февральскую звезду, но небо затянуто облаками и никакой звезды увидеть нельзя.

Так что же я высматриваю в полумраке?

Я высматриваю...

102

Он не отказывается платить мне за выполненную работу, но у него постоянно заедает молнию на кармане и я иногда вынужден неделями ждать починки этой злосчастной молнии. Меня искренне печалят его несчастья, тем более, что работа моя нравится ему и он уже намекает на новый заказ.

Но и расставание с деньгами для него событие драматическое. Это заметно по тому, как дрожат зажатые в ладонях банкноты в момент, когда он категорически настроен расстаться с частью денег ; опять я печалюсь его печалями и снисходительно сбавляю и сбавляю размер гонорара. Он заметно радуется. Наконец, я называю сумму равную той, которую он заплатил моему подсобнику. Невольно из его рта вырывается обида:"Ну, зачем же так?!" ... и расстается именно с этой суммой.

Зато всегда остановится и подберет меня, чтобы довезти до дому на своей роскошной иномарке.

Достаточно и этого.

103

Сегодня пойду пешком. Решение, как это всегда бывает, приходит спонтанно. Я бы даже не стал называть это решением, просто из всех вариантов ни один, кроме этого, не принимает душа, хотя есть велосипед, есть проездной на автобус. Но...

Прохожу дворами, тропинками, выхожу на обочину шоссе и так двигаюсь навстречу нетерпеливым автомобилям. Асфальт разбит, весь в выбоинах, талой воде уйти некуда, приходится кланяться каждой машине, чтобы не облила грязью. Иду, опустив глаза к дороге: не хочу ничего видеть вокруг. Ничем не сдерживаемые мысли толпятся в мозгу, не давая ни одной установиться, но на подходе к мосту что-то происходит и я уже весь - внимание.

Мост восстанавливают. Не ахти какое великое сооружение, но мне он интересен тем, что на стройке ведутся круглосуточные работы и это чуть ли не единственная возможность порисовать работающих человечков. Их много, они пестрят разноцветными костюмами, поднимают и опускают тяжести, трещат отбойниками и вибраторами; непрерывный шум и в то же время нет никакой суеты или чехарды, можно, пристроившись где-нибудь в уголке, спокойно понаблюдать и, конечно, порисовать. За этим я, вероятно, и пришел.

Но на этот раз ничего не вышло: сробел.

Но теперь знаю зачем мучился в сомнениях, завтра приду опять.

104

Метров за триста до перехода появился мандраж. Не знаю что это было: страх? отчаянье? необоримый инстинкт?

Вчера, в большом волнении переходя реку, зарекался повторять это впредь. Вдоль слабо промятой тропы то слева, то справа зияли черные дыры, казавшиеся мне следами неосторожной поступи, и то, что я делаю, было настоящей "русской рулеткой". "Нет,нет, - утешал я себя, - если сейчас перейду, то никогда больше..."

Переход реки по льду сокращал мне на восемь минут время в пути. Весь путь занимал восемьдесят минут, теперь же получалось семьдесят две. Я никуда не спешил, мог ехать автобусом, мог взять велосипед, но неудержимый инстинкт требовал extreme и я не в силах был этому сопротивляться.

Всё ещё внушая себе, что рисковать не буду, спустился по откосу, вышел на кромку берега и ступил на лед. Пройдя несколько шагов остановился, топнул ногой, постоял.

Я не чувствовал биения сердца, я слышал его стук под одеждой. Оставалась самая опасная часть тропы. Под ней было глубокое русло с сильным течением, которое покрывалось льдом много позднее и раньше освобождалось ото льда. Это течение ясно выделялось темной лентой на широком пространстве замерзшей реки, а тропа уже была покрыта слоем воды поверх льда.

Не могу вспомнить чем я объяснял себе необходимость риска, но, сжав дыхание, я шагнул вперед.

Было тринадцатое марта, пятница.

105

"Дядя" советует сжигать картофельные очистки.

- А где ты их берешь? - спрашиваю.

- Нигде. Я жгу газеты.

- Это всё ерунда, - сокрушаюсь я, - надо искать причину, я её знаю...

- Знаешь, а чего ж?..

- ...трубу надо наращивать.

Мы оба понимаем, что сейчас ничего не сделать и замолкаем.

Всю зиму вынужден, засучив рукава по самое "некуда", сражаться с наростами сажи в дымоходах, после чего остается только топить баню, чтобы смыть сажу не только с тела, но и с одежды. И такое повторяется чуть не каждую неделю.

Но сегодня у меня праздник: нашел-таки совершенно простой способ очистки дымохода и, сделав это, наконец-то услышал как шумит пламя в топке, то есть появилась желаемая тяга.

А решение возникло, как всегда, случайно: вдруг удивился тому, что ни в топке, ни в начале дымохода сажи нет. "Она же горит! - догадался я, - а дальше пламя не достает и сажа липнет к стенкам, надо её как-то сжигать.

Вот и всё.

.106

Всю неделю бегаю один: лыжня обледенела , а сильный ветер накидал на неё мелких веток, сосновой коры и прочего мусора - ехать невозможно!

Особо шустрые пытались проложить параллельную лыжню, но вынуждены были пасовать - не получилось.

Я выхожу на лыжню по инерции, у меня это вошло в режим, в систему, вызрело в инстинкт, побороть который я был уже не в состоянии. Матерюсь, плююсь, но пытаюсь как-то двигаться, рискуя стукнуться головой об лед.

А сегодня эта проблема разрешилась: перенес правую лыжу на обочину, где мусор не страшен, ибо под весом лыжни проваливается, а левую оставил на лыжне. И теперь могу при необходимости просто переступать мусор. Вот так преодолеваются надуманные препятствия.

Мелочь, а радует.

107

Есть у меня пила. Хорошая, но электрическая, привязана к дому проволокой. А дрова есть только в лесу за полкилометра. И приходится пилить валежник ручной пилой. Мучительно!

Попробовал лучковой продольной: зря что ли купил лет десять назад?! Не пилит, заедает. Попробовал развести пошире - эффект нулевой! Оставил в покое. Но не смирился, ибо простая ножовка есть орудие пыток. Мучаюсь, а голова никак не успокаивается. И придумала-таки! Развернул продольное полотно наоборот и стал не толкать его от себя, а тащить на себя. И как по маслу!

Чудеса да и только!

108

Если бы обочину шоссе иногда чистили или, если бы снег, наконец, растаял и я не боялся бы быть обрызган грязью, то, конечно, ничего л у ч ш е г о не придумать, чем ежедневно рано-рано выходить из шумного дома и просто перемещаться в направлении скромного дачного гнезда, чтобы ....поздно-поздно покидать это самое гнездо и так же просто возвращаться в уже вволю нашумевшийся дом. И в этом вся моя тайна, ибо всякое свободное перемещение и есть та самая настоящая жизнь, тогда как всякое, пусть даже не менее свободное возлежание, жизнью называть не хочется.

Но обочину не чистят, а снег не тает и я изощряюсь в изобретении какого-нибудь глупого занятия вроде переборки овсяных хлопьев, чтении давно прочитанных книг или обучения кота цирковому искусству.

И тоскливо жду момента истины.

Примечание: возникло подозрение, что невнятное описание собственного путешествия в дальние страны, когда все удивления ограничиваются ценами на гостиницу или ужин в кафе, объясняется только тем, что человек едет не за интересом к стране, а удовлетворяет свою неудержимую тягу к перемещению в пространстве.

109

Хуже всего вечером, когда все дела вроде бы сделаны или от лени и усталости больше ничего делать не хочется, а за окном и солнце, и сосновый воздух, и несмолкаемый гомон разбуженных весной ворон, а ты распластался неподвижным бревном на просторном диване и изображаешь покой. А покоя-то как раз и нет, есть тоска и глупые мысли о смысле собственного существования. Погоня за удовольствием или, наоборот, опасение неудовольствий - что определяет мою активность? для чего я пробуждаюсь в пять утра никуда не опаздывая? для чего я ежедневно считаю километровые столбы вдоль разбитого и грязного шоссе? для чего я экономлю электроэнергию, пользуясь туалетом не включая свет? для чего брожу по магазинам в поисках дешевой рыбы для кота? для чего безвозвратно отдаю сэкономленное родственникам, зная, что моя экономия будет бездарно промотана? Чушь какая-то!

Всё чем-то обусловлено и разобраться в этом невозможно. Пробовал кормить кота дорогим сыром и мясом. Но ничего опять не получилось, всё как-то само собой оборвалось, оказалось, что мне спокойнее кормить его полупротухшей тресочкой, а себя овсяной кашей на воде.

И добро бы таким жмотом был я один. Так, нет же! Мой заказчик-бизнесмен, обладатель многих миллионов, донашивает до дыр свои сандалии, а бейсболку не меняет лет десять. Сосед, зарабатывая приличные деньги, не хочет потратиться на дрова и таскает их за полкилометра чуть ли не на горбу. Третий вообще ничего не тратит, складывает все доходы в кубышку и этим гордится.

И выходит, что вместо поиска удовольствий, что, казалось бы, логично, мы больше опасаемся неудовольствий и этим определяются все наши действия.

Возможно я заблуждаюсь.

110

Вода капает и капает из умывальника. Это меня раздражает, я начинаю считать паузы между каплями, надеясь на то, что капание начнет замедляться. Можно бы вылезти из-под одеяла и, сделав всего два коротких шажка, прекратить издевательства. Но мне страшны эти два шажка по ледяному полу, страшно покинуть теплое одеяло даже на секунды. И я терплю, уговариваю себя.

В комнате два на два с половиной метра помещаются все удобства: печь с плитой и духовкой; широкий диван, служащий мне и кроватью и опорой для мольбертов; обеденный столик; злосчастный умывальник; туалет. За печкой склад дров на неделю, в стену вмонтирован телевизор. Окон в стенах нет, одно большое окно в потолке, свет падает через стеклянную крышу. По стенам, обшитым деревянной рейкой, развешены рисунки. Уютно. Низкий потолок сохраняет тепло.

Я не собирался зимовать в этом "шалаше" и потому утеплился недостаточно. Но обстоятельства вынудили меня перебраться сначала на время, а потом и надолго. Постепенно привык и каждый год прибавляю то одно, то другое для сохранения тепла. Но пока этого недостаточно.

Все-таки достал меня этот умывальник: выскальзываю из-под одеяла, поправляю шток и быстро ныряю под одеяло.

111

Наружная дверь открывается точно на заход солнца и, если летом это не имеет никакого значения, то сейчас, в апреле, солнце садится на верхушки сосен уже в семь.

Вечернее солнце действует на меня угнетающе, как всякий заход, всякое неожиданное потемнение. Может быть, поэтому я стараюсь пореже выходить вечером во двор.

Лет пять тому назад я дважды решался на дальнюю поездку на велосипеде и проехал бы намеченные километры, но обе поездки заканчивались вечером того же дня. И не усталость после двухсоткилометрового пробега, а именно вечернее солнце так угнетающе действовало на мою психику, что душа просто не выдерживала стресса, я добирался до ближайшей станции, забирался в поезд и возвращался.

Сегодня для душевного гнета особые причины, мне и без вечернего солнца тошно и, открыв дверь по какой-то надобности, я вдруг ощущаю всю силу своей тоски.

112

Печалюсь. Мне кажется, что происходящее со мной непоправимо, что будущее перечеркнуто жирной киноварью. В темные, холодные, ненастные вечера это чувство обостряется и я не нахожу выхода.

Но вот ветер прорывает черные тучи, на мгновенье озаряет мою поляну ярким солнечным светом, вдруг вижу проткнувшие мерзлую землю пики тюльпанов и настораживаюсь.

Страх, настороженность, жажда, озноб....это всё чувства, отвлекающие меня от тяжелых рефлексий и мне остается соглашаться с тем, что в жизни всё обусловлено, что нет ничего случайного, что происходящее есть лишь напоминание о твоих обязанностях перед Богом, давшим тебе и жизнь и возможность короткого счастья. Не сокращай же его, это короткое счастье!

Каждый день я встречаю на своем пути сотни лиц, которые однажды явившись мне, исчезают навеки и только ложь осведомителей уверяет меня в том, что они есть, они существуют, но я-то знаю, что никогда с ними не встречусь, они для меня прошлое. Тогда чем могут отличаться те, кого я видел тысячи раз и вдруг потерял. Может быть их просто спрятал тот, кто этим жестом предупреждает мою лень и расхлябанность, будит во мне страхи и страсти?

И я принимаю этот звонок и пробуждаюсь.

Каждый день умираю спокойно, на подушку щеку положив,

как бы жив, но и как бы покойник. Так покойник? Иль

все-таки жив?

А под вечер запишешь в анналы: походил... посмотрел...

И ложись на подушку устало.

Это ж смерть!

Но похожа на жизнь.

113

Не было никакой нужды ехать в город, но ясная солнечная погода, безветрие, надоевшее одиночество заставили плюнуть на все намеченные на сегодня дела и решиться на поездку. Утром по морозцу это было бы вполне разумно, но сейчас при плюс пять лесная дорога неизбежно должна превратиться в месиво грязи и снежной каши, проехать по которому невозможно, а тащить на себе двенадцать килограмм велосипеда целый километр было бы безумием. И все же я не мог справиться с внезапно возникшей страстью и, подкачав шины, что мне казалось необходимым, ступил левой ногой на педаль.

Опасения мои оправдались не полностью. Лесная дорога большей частью была в тени огромных сосен и потеплению сдавалось неохотно. Поэтому кой-какие участки этой дороги я даже, хотя и с опаской, преодолевал на колесах, а грязь оказалась не такой страшной.

До асфальта добрался даже ни разу не зачерпнув ни воды, ни грязи, хотя, конечно, на освещенных солнцем полянах грязи хватало..

Ну вот и асфальт. Прислоняю велосипед к столбу, выбираю снежную ямку посочнее и долго чищу подошвы кроссовок.

114

Снег на плечах тает превращаясь в дождь. Лыжи по свежему мокрому снегу ползут как по траве. Надо бы, пока далеко не уехал, вернуться к уютному дивану и горячему кофе, но...но не получается, ноги, словно чужие, не сочувствуют моим сомнениям и продолжают с упорством продвигаться и продвигаться вперед. Было бы не так занятно сознавать бессилие чувств в угоду страсти, но подобное происходит не в первый раз: как-то так получается, что всё чаще я начинаю какое-то дело, не желая предварительно продумать последствия, а остановиться уже не могу, страсти руководят мной.

И все-таки я дополз до поляны и даже не отдохнув, развернулся и поехал обратно.

И ведь не покаялся!

115

Вернулся утром. Старался приехать пораньше - не получилось, были причины.

Кот лежит на диване, на моё появление реагирует слабо, но все же свое "му-у-рр" произносит. В доме достаточно тепло и он сыт. Правда, сыт не настолько, чтобы отказаться от печенья.

Беру печенину и ломаю пополам. Кот сразу принимает рабочую стойку. От половинки ломаю кусочек и бросаю над диваном под потолок. Кот высоко прыгает и ловит кусочек двумя лапами. Я радуюсь его красоте и ловкости, бросаю ещё и ещё...

А потом переодеваюсь и ставлю на плитку чайник.

116

На этот раз ни тапочек тебе, ни кофе. Только:"Куртку сними, жарко!"

Ковер куда-то исчез, на диване папки, коробки. Плетеное кресло было тоже чем-то занято, но при моем появлении освободилось, давая мне присесть.

И это офис. Столы завалены продукцией, заставлены принтерами, сканерами, ксероксами, мониторами.

Удивляться вслух не стал.

Как всё начинается?!

И куда пропадает?

117

Не выношу, когда продавщица затягивает узел на пакете с мукой или когда сыр заворачивает в пленку и, загнув "ушки", заклеивает их ярлыком.

У меня ногти мягкие, мне никак узел этот не развязать, а резать его не могу по своим гнусным принципам; и сыр: куда деть его потом когда пленку сорвешь?

Потому никак и жениться не могу.

118

Печь дымит в дом, крыша протекает на одеяло. Терплю на сколько хватает сил, но вот и терпенье лопнуло. Вылезаю из-под одеяла, беру с пола тазик и подставляю под капель. Надеваю какой-то капюшон от женского плаща, выхожу за дверь, поднимаюсь по стремянке на крышу и разгребаю запруду из прошлогодних сосновых игл и шишек. Вода весело стекает по прочищенному жёлобу и капель прекращается. Опять забираюсь под одеяло и пытаюсь поскорее заснуть: не хочется томиться тяжелыми мыслями, которые всегда приходят при бессоннице.

Но печь вяло возражает. С порывами ветра ей не справиться и свой вонючий дым она оставляет мне.

Просыпаюсь с рассветом, гляжу в потолочное окно через стеклянную крышу, вижу как волнуются огромные сосновые ветви. Ветер раздражает меня, лучше бы морозец. И я опять засыпаю.

Но это ненадежный сон, что-то угнетает моё самочувствие и я поднимаюсь, чтобы жить наяву.

119

Пилу я оставил внизу, надеясь обойтись одним топором. Но не рассчитал, пришлось опять ползти на животе по крыше, а потом спускаться по стремянке.

На этот раз отодрал двенадцать досок, вытащил гвозди, кое-как очистил от налипшего битума и сбросил вниз на траву. Работы с крышей осталось ещё на пару дней и можно будет считать этот этап завершенным. Что буду делать дальше пока не решил, но то, что не остановлюсь - это точно. Зачем мне эти свалки житейского излишества, эти диваны, столы, тумбочки, ради которых я жгу электричество, слежу за промокаемостью кровли и смазываю скрипящие ржавчиной двери? На фиг нужно! Оставлю только свои три на два с половиной и - хватит! Зато никаких забот, зато свобода, зато чистый воздух в легких, не сжатых стяжательством.

Я даже не стал отдыхать, а запил пару печенин консервированным компотом, полученным в наследство от человека, скошенного заботами о богатстве, сел верхом на велосипед и поехал по пыльной лесной дороге.

Куда? Да куда-нибудь, только прочь, только вон.

120

Оторвал кусок газеты и аккуратно, чтобы не раздавить, прихватил клеща за брюшко. А затем слегка потянул и, почувствовав достаточное натяжение, остановился. Потребовалось секунд десять, чтобы сломать сопротивление паразита. Через увеличительное стекло разглядел шевелящиеся лапки: значит все в порядке, под кожей ничего не осталось.

Каждый год одно и то же! Сколько можно? надо что-то делать, и радикально.

Беру коробок спичек и в преступном упоении разбрасываю горящие спички по всем кочкам сухой травы. Ветер с не меньшим наслаждением помогает раздувать пламя. Вскоре весь участок почернел и дымился как городская свалка. Попутно сгорели несколько кустиков крыжовника и, конечно, все невинные, попавшие под лихую руку. Теперь-то конец сволочам!

В четверг среди ночи вдруг почувствовал легкую боль в складке кожи на животе. Включил свет, откинул одеяло... торчит словно так и надо.

121

Больше ничего не хочу.

Всё надоело. Беру ножовку и иду пилить бревно. На дрова. Пила туповата, давно не точена. Но сегодня это меня не раздражает. Могли быть и другие дела. На этот раз пила оказалось доступнее и, взяв её, я уже стараюсь быть последовательным.

Мне не нужно заставлять себя браться за дела, дающие сиюминутный эффект, ибо только результат способен быстро менять настроение, тем более результат несомненный. После каждого отпиленного куска я ощущаю маленькую удачу, маленький успех и, хотя радость от успеха столь же мала, все-таки это радость и ничего больше. Я считаю: раз, два, три... и это тоже отвлекает от дурных мыслей.

Не допилив пятый чурбак внезапно "устаю"; усаживаюсь в старое кресло тут же, рядом и пробую рисовать. Не получается. Иду в дом, высыпаю на стол стакан овсяных хлопьев и начинаю выбирать соринки.

И это успокаивает.

122

Пробую читать и не могу - засыпаю. То ли книга не интересная, то ли действует выпитое вино. И всего-то одна рюмочка, так, для поднятия духа. А оно, наоборот, опускает этот дух. Ещё что ли выпить?

Наливаю ещё рюмочку, опрокидываю и выхожу за дверь. Там солнце, там свежая травка, там первые цветы, там соседи жгут сухую траву и ветер гонит дым прямо на меня. Дым приятно пахнет весной. По свежевскопанной грядке прыгает трясогузка и кот, притаившись в траве, внимательно наблюдает за ней. Я наблюдаю за котом.

Но настроение быстро портит сознание необходимости скучной работы: куда ни повернись всюду заросшие бурьяном гряды, запутавшиеся в траве кусты смородины, недоделанный с осени парник.

Снова прячусь в дом, наливаю рюмочку вина, выпиваю, беру в руки книгу.

Пробую читать...

123

Рассудком понимаю, что надо продолжать прошлое увлечение: ехать за водой на ключ. Это предусмотрено мною в перечне дел на сегодня. Не еду, что-то сдерживает меня. Но что? лень? нет крайней необходимости? бессмысленность?

Хочу догадаться, рассуждаю и вспоминаю, что приступы увлечений появляются внезапно и внезапно исчезают. Сожаление остается, но сил на продолжение уже нет. И ни лень, ни отсутствие необходимости, ни бессмысленность, ни что другое не объясняет моё поведение. Это больше похоже на физиологическую необходимость, лучше бы сказать Божье провидение. Это всегда неожиданно для меня, я удивляюсь внезапной удаче и ярости, с которой проявляется желание. И в то же время нужные, даже необходимые дела делать не хочу, заставляю себя с трудом, долго уговариваю, быстро устаю.

124

У Ильи есть минитрактор. Предлагает помощь. Отказываюсь. Мне приятнее копать лопатой. Натянешь причалку и копаешь тонкими пластами, аккуратно складывая их по гряде: смотреть - наслаждение. Но дело не только в этом: замечаю за собой страсть скорого достижения главной человеческой цели - получение удовольствия. И вскопав грядку аккуратно, ровненько, по шнуру, пласт к пласту, уже не хочешь ничего сажать, а только смотреть на это "произведение", ибо даже посаженные цветы удовольствие от их лицезрения создадут не скоро.

У сына есть современная триммер. Предлагает помощь. Отказываюсь. Мне приятно косить обыкновенной косой. Газончик небольшой, на нем приютились кустики нарциссов, тюльпанов, лилий, пионов. Их надо аккуратно обкосить, подрезать садовыми ножницами. Зачем мне эта грубая современная сила?

Скосив газон и убрав косу отхожу в сторонку, любуюсь, прохаживаюсь между клумбами, поправляю, подрезаю. Налюбовавшись своей работой захожу в дом, подхожу к окну и опять любуюсь газоном.

А потом пью чай с вареньем.

125

Всё, что делаю - бессмыслица! Мне это совершенно не нужно. Грею печкой дом, а рядом теплая квартира для меня одного; строю теплицу, а огурцы не ем; шевелю пером или кистью и тоже без смысла. И только медленное движение в любой форме наполняется смыслом, в движении я напряжен ожиданием неизвестного. И это напряжение избавляет меня от мыслей, а мысль, говорят, материальна, а значит, бессмысленна в числе прочих совершаемых мною дел. В движении я озадачен объективностью и это оправдывает моё существование.

126

Он пытается доказать мне,что корова жует так долго, стараясь как можно лучше измельчить свою жвачку. Я не сильно уверен в своей правоте, но иногда человек так настойчив в глупости, невольно ищу доказательства его неправоты.

У него есть несколько образований, но мы-то знаем как там учат, и я поэтому за глаза зову его веретинар, хотя кое в чем он действительно разбирается. Но когда...

Однажды он так упорно доказывал, что лесная барабанная дробь это дятел ударяет по сухой сосновой ветке и та, дрожа, задевает за соседнюю такую же, что я готов был согласиться, но вспомнил как своими глазами видел дятла на верхушке засохшей сосны и просто посмеялся над всезнайкой.

Когда ему не удается победа он демонстративно поднимается с чурбана, на котором сидел, и уходит, оставляя победу мне.

127

Ромашки на столе уже привычны, их много на даче, и потому они всегда свежи. Но вчера никому из нас на даче быть не пришлось, а я, вынося мусорное ведро, почти машинально прихватил и чуть подвянувший букетик. И ваза опустела.

- Чего-то не хватает, - говорит Лариса и не может понять причины.

- Да, кажется, всё на месте, - оглядываюсь вокруг.

И только уже вечером, то есть в тот час, когда обычно она меняет воду в вазе, мы хватились пропажи.

128

Съежилась осень, стужей пахнуло, путаных чувств не понять...

Рано темнеет,

к стихам потянуло... Взять что-нибудь, почитать?

Рано темнеет...

Пристыло болото, ветки хрустят в тишине... Том не раскрыт, не читается что-то, что-то не весело мне.

Вечер за вечером... звезды не ясны, прячется в тучах луна, рано темнеет... Жду я напрасно отдыха чувствам и сна.

Эх! промахнулся я самую малость, вряд ли уже повезет: много прошло, мало осталось, рано темнеет...

И - всё!

129

Этих домиков уже нет: сломали. На их развалинах воздвигли какую-то торговлю. Мне не жаль сломанного, но и новодел не радует. Старое хоть как-то навевает память по ушедшей молодости, а что навевает новодел? Только тоску.

Мы обмениваемся впечатлениями и не находим оправдания происходящему.

- Мы бессильны, - говорит Алексей, - в скором времени для нового поколения не останется никакой духовной опоры.

130

В нервозном возбуждении хватаю ножовку и, держа её зубьями вверх, с дрожью в коленях, но быстрым шагом выхожу из дома, сворачиваю за угол и, против ожидания, не вижу своего противника. Куда он мог деться? Ведь так решительно с угрозами расправы устремился в мою сторону и вдруг пропал.

Останавливаюсь, всё ещё ожидая нападения, но вокруг тихо и спокойно.

Долго не могу уснуть. Возбуждение не проходит, к тому же время от времени в ночной тишине слышатся какие-то выкрики, но уже не близко.

Явление это обычное, дачные грабители прижились поблизости и по ночам чувствуют себя вольготно, не опасаясь сопротивления.

А рано утром, отъехав с полкилометра, вижу выходящих из леса двух парней. Днем страхи не так велики, и я настороженно вглядываюсь в их лица. И вдруг слышу издевательски веселое:

"Привет спортсмену!"

131

В потолке прорезано метровое окно, крыша над окном стеклянная и через стекло видны разлапистые мокрые ветви старой сосны. Дождь уже кончился, но с напитавшихся влагой веток продолжают падать на стекло крыши тяжелые капли: кап...кап... Я лежу лицом вверх на диване и в окно мне видны и черные тучи неба, и мокрые ветви сосны, и любопытная ворона, которую что-то заинтересовало на крыше, и она, энергично вертя головой, пробует удовлетворить свое любопытство.

Дождь резко охладил воздух и без горящих в камине дров не выдержать этот холод. Оставленная на веранде рассада помидоров коченеет. Мне жалко рассаду и я непроизвольно наполняюсь желанием внести её в теплую комнату, но почему-то желание не исполняю. Наверно уровень жалости уступает уровню лени. Или, начитавшись советов, издеваюсь в закаливании бедных растений.

Время от времени без крайней необходимости выхожу за дверь. Просто так. Обхожу грядки с взошедшей редиской, сочувственно стою возле поникших под тяжестью дождя тюльпанов и, достаточно охладившись, возвращаюсь к приветливому пламени камина. Голос Шаляпина в магнитоле плачет над судьбой бедной Машеньки и его грусть плавно растекается по моим нервам.

И во всём этом есть какое-то оправдание.

132

Всю неделю жду плохой погоды. Утро вроде бы многообещающее, но уже к девяти часам в небе появляются голубые просветы, тучи сжимаются, ветерок становится ветром и начинают появляться идеи за пределами стен дома.. Пустяковые, их можно отложить, но никак не могу втиснуть себя в тесное пространство комнаты.

Новенький импортный валик, красивая кювета, густая как тридцатипроцентная сметана водоэмульсионная краска и... в конце концов закоптелая стена над обеденным столом.

Но плохой погоды так и нет.

133

Газон как цветная мыльная пена моими усилиями медленно, но уверенно расползается, захватывая запущенные грядки, разрушающиеся теплицы, задохнувшиеся в объятьях осота цветочные клумбы. И даже необходимость рыхления приствольных кругов яблонь в ущерб тому же газону ничуть не ослабляет агрессивность его намерений. Обкашивать газон становится всё труднее, морочнее, но вместе с тем обширная короткостриженая лужайка благотворно ласкает взор.

Скромные остатки былой практичности задвинуты на периферию и аккуратно ограничены строгими геометрическими формами квадратов, кругов и треугольников: пусть доживают!

Каждое утро, до завтрака, в любую погоду я в волнении открываю дверь, выхожу на терраску и бросаю взор в яркозеленое с редкими вспышками яркокрасных пионов и желто золотистых тюльпанов пространство газона. Глаза заволакивает невольная влага радости.

Достаточная ли это компенсация?

134

К каждому сколько-нибудь памятному дню носил живые цветы и ставил их рядом с теми бумажными, которые как нержавеющее железо твердо держат форму и цвет и никак не хотят уступить нежности живых цветов. Но я носил живые. Как-то так получалось, что живые цветы, бережно опущенные в вазу со свежей водой, под влиянием ветра, дождя или неосторожности прохожего несравненно быстро угасали или оказывались выброшенными из вазы, тогда как бумажно-железные , воткнутые проволочными стеблями в песок, стойко держали цвет и форму.

Хватило меня только на полгода. В последний раз я ткнул в вазу осенние хризантемы, которые не были ни привлекательными как все осенние, ни пышными. И вот в какой-то момент возникло согласие купить бумажно-железные лилии. Остановившись в нерешительности возле лотка с этими пошлыми поделками долго стоял, повинуясь рассудку, но все же не выдержал его возражений и купил цветок.

С этим цветком прохожу почти половину пути, но вдруг резко сворачиваю к обочине, оглядываюсь и быстро втыкаю проволочный стебель среди густой лебеды.

135

Ещё по-настоящему не проснулся, но уже чувствую, что погода испортилась. Инстинктивно прислушиваюсь и в шуме ветра улавливаю легкую дробь падающих на стекло крыши капель дождя. Дождь освобождает меня от обязательств привычного жизненного ритма и я в сладкой безответственности засыпаю, хотя в сознании сохраняется опасность проникновения в комнату дождевой воды через прохудившуюся крышу. Надо бы подставить тазик на этот случай, но противно зудит комар у самого уха и я с проклятиями прячусь с головой под одеяло. Безмятежность сна усиливает удовольствие, и хорошо бы ещё вытянуть затекшие ноги, но не получается по вине кота, растянувшегося во всю длину поперек кровати...

Но и это удовольствие долго продолжаться не может. Сначала привычным движением втыкаю в розетку вилку радиоприемника, через паузу сбрасываю с головы одеяло, полной грудью вдыхаю прохладу воздуха. И окончательно пробуждаюсь. Комар все ещё суетится возле моей головы, но сейчас охотник уже не он, а я.

Шум дождя не стихает и я все ещё опасливо поднимаю глаза к потолку, боясь увидеть набухающие капли. Но потолок сух: пару дней назад я поползал по крыше в поисках протечки и наугад что-то поделал. Видимо, угадал, если вода не появляется в комнате. Это странным образом веселит меня как может дурака веселить случайная найденная монета.

Теперь можно начать будничный день не обремененного заботами мещанина и, позавтракав и убрав постель, удобно устраиваюсь на широком диване, пытаясь читать старую газетную подшивку.

И только глубоко внутри меня зарождается и не отпускает необъяснимое беспокойство.

136

Долго валяться в постели не могу. Открываю глаза. Через проем в потолке и стеклянную крышу пытаюсь угадать погоду. Просыпаюсь медленно. Откинув одеяло долго сижу на кромке дивана, опустив ноги на холодный пол. Это помогает очухаться. Чего-то не хватает. Оборачиваюсь, нахожу в смятом одеяле вилку магнитолы и включаю радио. Минуту терплю натужный смех ведущих и переключаюсь на дисковод. Теперь всё в порядке.

Нехитрый завтрак из клубники со сметаной окончательно восстанавливает мою бодрость.

Настроение - это главное. Боюсь его растерять по мелочам. Но пока всё нормально. Выхожу в маленькую мастерскую, отделяющую спальню от веранды, и первое, во что упирается взгляд, это велосипед: красивый, современный, манящий в путь. Хочется ехать куда-нибудь в неизвестность.

Возле стеклянной стены веранды дожидаюсь момента, когда солнце медленно, но уверенно пробираясь по свежестриженому газону, перешагивая теплицы, грядки клубники, молоденькие яблоньки, кусты смородины, подбирается к моим ногам.

Делать совершенно нечего, да и не хочется ничего делать. Возвращаюсь к дивану, кладу на колени подрамник с папкой бумаги.

Тоска по чему-то неясному робко, неуверенно расползается по бумаге неровными строчками букв.

137

Успокаиваю себя тем, что несмотря на плодовитость, птиц не становится больше. Следовательно, птицы есть законный природный корм для тех, кто ими питается.

По своему газону хожу как по минному полю и всё равно наступил на птенца не почувствовав этого. И только проходя тут же в другой раз увидел своё преступление. Уговариваю себя: " Не я, не я твой лиходей! Воля Природы!" но всё равно тошно на душе, хоть не ходи по саду.

В то же время нещадно давлю улиток, гоняюсь за мухами и слепнями, спокойно переступаю на дороге раздавленную лягушку, даже, думаю, что увидев бездомную кошку Мусю, мягко говоря, в неестественном состоянии, ничуть не опечалюсь, ибо она весь сад "заполонила" своим отродьем.

Но...птичку жалко.

138

Завтрак отравляется необходимостью мыть посуду после съеденной каши. Сифон зарос слизью ещё от старых хозяев и, сколько я ни пытался пробить эту слизь - ничего не получается, раковина немедленно наполняется водой пока моешь пару посудин.

Не выдерживаю, выбраю день поспокойнее, иду в лавку и покупаю новый сифон. Сто сорок рублей со всеми прибамбасами: старый убери - новый воткни.

И надо бы сразу так и сделать - не делаю.

И вот почти два месяца новый сифон валяется где-то, не помню и где, то ли в кладовке под хламом, то ли на балконе. А старый всё злее и злее. . Но уже ничего не отравляет.

138

Какое счастье подчинять сиюминутному желанью свои поступки

и не знать причины к разочарованью.

Какое счастье видеть сны, не омраченные заботой,

и потихоньку делать что-то так, в ожидании весны.

Какое счастье сытым быть горбушкой и стаканом чая

и, ни за что не отвечая, кого-то просто так любить.

Какое счастье в поздний час светиться искрой в лунном свете

и в теней голубые сети как в тень от юности упасть.

Какое счастье на снегу увидеть знак определенный

и, словно юноша влюбленный, терять дыханье на бегу.

Какое счастье изнурять себя поэзией и страстно,

часами мучаясь напрасно, всё в печь безжалостно швырять.

Какое счастье счастьем звать и зимний лес, и небы своды,

и в утреннем тумане воды, и всю земную благодать!

139

Двенадцать километров он убегал от меня, но так и не убежал: к лесному лагерю мы подъехали в плотной сцепке. Его молодость и экипировка раздражали моё тщеславие и, может быть, потому я время от времени подначивал его предложением прибавить или выходил на параллель. Тогда он злился и прибавлял, но прибавлять уже было некуда, силы наши убывали, к тому же убегающему всегда труднее, к усталости прибавляются страхи поражения.

Теперь аргументов достаточно, но как-то уже и не тянет в компанию, наверно и навязывался только для того, чтобы самому убедиться в своих возможностях.

А теперь не интересно.

140

А вчера у самого крыльца прямо на тропе к колодцу нашел дикую утку. Без головы. Это уже не лиса. Пару дней назад эта утка выгуливала вблизи пруда совсем крошечных утят.

Что с ними теперь будет? Чертовщина какая-то! Каждый день испытание.

141

Переключаюсь с канала на канал и везде эта железнодорожная катастрофа. Мне это интересно, во-первых, потому, что неожиданно; во-вторых, потому что всего пару месяцев назад я пробирался по этим самым местам, по этой глухомани, таща велосипед по бетонным шпалам. Всматриваюсь в экран, пытаясь увидеть хоть что-нибудь, запомнившееся мне в путешествии, но вижу только лежащие вверх колесами вагоны, да головы искренне сострадающих чиновников. . Переключаюсь ещё и, наконец, попадаю на какой-то развлекательный канал. Смотреть ничего не хочу, выхожу на кухню допить остывающий чай. В голове одна мысль: не чрезмерна ли компенсация пострадавшим?

142

Жирная, жесткая печать на листке белой бумаги с тремя строчками букв об отказе от наследства окончательно делает меня бомжем.

Сначала это навевало тоску и, хотя я не жалел о содеянном, было немного не по себе.

Фаталисту, каким я считаю себя, все события и внутри и вне его кажутся объективными, неизбежными и потому полезными. Объективность своего положения я ощутил уже на следующий день.

За полгода ни разу не коснулся кисти, если не считать тоскливого взгляда. Трачу остатки жизни на всякую ерунду. Много раз пытался заставить себя заниматься своим настоящим делом, но мог только препятствовать расхлябанности, но сосредоточенное же сиденье у коробки с красками не помогало.

И вот это новое мироощущение бомжа.

Достаточно было представить картину последующих событий, чтобы заставить мозг, а с ним все то, что ему подвластно, трудиться на преодолении воображаемых препятствий. Ещё не ясны эти препятствия, но уже страстно хочется их преодолевать. И единственным оружием в этом преодолении оказывается только надежда на успех, успех значительный, планетарный. Ни дачные забавы, ни спортивные утехи в категорию the significance не попадают по определению: слишком поздно.

143

Знаю, что в лесу ничего нет и, тем не менее, вешаю на шею приемник, на плечи рюкзачок и отправляюсь пешком в ближайший лесок. До грибной ухожи почти три километра и можно бы использовать двухколесного ишачка, но сегодня мне нужно побыть одному в полной отстраненности от всех отвлекающих внимание деталей, я хочу думать. В домашней обстановке это не получается, все чего-нибудь требует моего внимания, а в бесцельном путешествии думается проще.

Конечно, легче не думать вообще, а полностью положиться на инстинкт, как, впрочем, я чаще всего и делаю, но сегодня есть повод: получил емейл из Аргентины с предложением войти своими рисунками в издание "...the book of huge format, art-gallery quality with full colour images and texts in English...".Подобные еженедельные провокации как-то пообломали мой апломб и я, мне кажется, стал осторожнее. Но на этот раз склонен довериться организаторам. Вместе с тем желательно запастись хитростью, или иначе, просчитать варианты: они так, а я этак; они этак и я готов. То есть, поиграть, если это игра, и раскрыться настеж, если дело того стоит.

Но за полтора часа прогулки так ничего и не придумал, более того, и не вспомнил об этом: грибы оказались интереснее всяких альбомов. К тому же ещё и дождь пошел.

Пару подосиновичков все же нашел.

144

Делать ну совершенно нечего. Точнее, дел-то полно, но нет дел вызревших, готовых к тому, чтобы их хотелось делать. Слоняюсь из угла в угол, тоскую, но придумать ничего не могу. Зачем-то оборвал недозревшие помидоры в теплице, полил и без того мокрые огурцы. Короче говоря, очередной bzyk.

Но вдруг случайно обнаруживаю, что воды-то в баке нет. Ах ты Боже мой! Беру ведро и деловито направляюсь к колодцу. Наполняю ведро, приношу, аккуратно процеживаю через два слоя марли, избавляясь от нанесенного ветром мусора. Теперь вода есть. Но одного ведра мало, надо бы бак заполнить, делать-то всё равно нечего. Уже достал с сучка убранное ведро и сделал пару шагов в сторону колодца... Но вдруг вспомнил своё кредо: ничего не делать ради будущего!. Как господь сказал: будет день - будет и пища...

И не пошел.

145

Наконец-то увидел сытого кота.

Подпихиваю ему кусок курицы, а он отворачивается: уже не может, объелся. А то ведь целыми днями ходит за мной и либо кричит жалобно, либо преданно смотрит мне в глаза. Доводит до того, что из своего рта вынимаю и отдаю ему. А кот-то кот - не больше вороны, но сколько ни давай этой курицы - голоден.

Набрался терпенья и в куриный отвар всыпал полстакана геркулеса, растопил печку и сварил овсяную кашу. Кашу-то я варю и себе каждый день, но ем с маслом и хоть залей кашу этим маслом - не ест, отказывается. А тут на курином бульоне как начал лопать - за ушами трещит. Ест и ест, я подкладываю и подкладываю.

Наконец-то увидел сытого кота.

146

Пошел и купил гвоздичку.

Поставил её в вазу.

Теперь куда ни поверну глаза гвоздичка возникает перед моим взором.

И сразу вспоминаю маму.

Любимые всегда с нами, пока мы помним о них.

147

Тяжелее всего расставаться, когда прежние чувства остались, но исчезло понимание. Хочется явных причин, например, измены, гадких поступков, обидных упреков. Но когда ничего этого нет, а есть только непонимание... Это тяжело.

И вот наступает момент, когда причины, породившие непонимание, исчезают под давлением значительно более веских причин. Если я не понимал расточительства, наивной глупости, упрямства, то в какой-то момент болезнь устранила все эти причины и вернулось далекое, прежнее чувство нежности в отношениях и расставание стало просто невозможным.

Но оно происходит.

Остается ли нежность? Наверно, да.

148

У него тоже нет никого.

Когда я нахожу для себя занятие и замираю на время в относительной неподвижности будь то легкая дрема или прополка всходов морковки он тут же пристраивается рядышком и либо пробует поиграть со мной, либо уютно располагается где-нибудь в теплом и тесном закутке моего большого тела.

Конечно, это не может не вызывать легкой сентиментальности и в какой-то момент она выражается в проявлении не предусмотренной контрактом моей щедрости в отношении к коту.

Не знаю, размышляют ли коты или все же это только инстинкт. Мне ближе первое утверждение, оно гуманнее. Хотя сам-то я, в основном, живу инстинктами, ничего не делая без крайней необходимости.

У него тоже нет никого.

149

Сначала нахожу желтенький полтинник и не поднимаю его. Только останавливаюсь, чуть замешкавшись, и все же переступаю через страсть. Просто страсть была адекватна находке.

Буквально через десяток шагов на дороге валялась монета то ли два, то ли пять рублей: я плохо вижу на таком расстоянии. И её перешагиваю. Но, вероятно, к этому я уже был готов, ибо со мной это случается довольно часто и к тому же за эти секунды, за этот десяток шагов я успеваю оправдать своё решение не кланяться монете. И два рубля не стали с той секунды дороже полтинника.

Но когда ещё через такой же отрезок пути я обнаруживаю, точнее, "запинаюсь" за бумажную десятку, приходится остановиться. Но десятка кажется мне недопустимо грязной, так как лежит на краю лужи , и я обхожу её.

Но зато достаю из кармана платок и тщательно протираю единственный глаз, второй у меня с дефектом, убираю постоянно набегающую слезу. Теперь жду следующей находки и, ещё не видя ничего впереди, полностью погружаюсь в осмысление будущего поступка. Кстати говоря, у меня решение всегда следует за поступком, а не наоборот, я сначала делаю что-то, потом размышляю и раскаиваюсь.

И действительно, возле следующей калитки, на траве аккуратненько возлежала полусотка, чистенькая и новенькая.

Я останавливаюсь.

Эту-то бумажку я хорошо разглядел и одним глазом даже сквозь набежавшую слезу. Но ни сгибаться, ни тем более склоняться над ней сразу не пытаюсь. Сразу пытаюсь размышлять. Вероятно, остановка и явилась поступком.

И позади меня и навстречу идут люди, но то ли они не видят тех же самых... пендюшек, то ли не видят меня, что я вполне допускал.

И я поднимаю её, эту красивую бумажку.

Зачем?

Она ничего абсолютно не решает. Ничего не добавляет к моему кошельку, не делает меня счастливее. Я не могу ничего купить на эту мелочь, к тому же давно ограничил свои потебности до того состояния, что все необходимые мне товары закупаю в маленьком вагончике по дороге на дачу, где нет даже холодильника.

Так что....

Но раз поднял - не выбрасывать же!

Теперь возникает проблема: что делать с соткой, которая по логике событий вот-вот должна была себя обозначить.

Чуть отвлекусь.

По этой улочке какой-то скотник водит на лужок свою корову. Эта корова иногда не выдерживает и роняет на песок лепешки коровяка. А мне коровяк нужен. В сумке у меня всегда пакетик и пачка визиток. Я останавливаю велосипед, кладу его на обочину, достаю пакет и картонной визиткой подгребаю лепешку в пакет. Это бывает не каждый день и потому я достаточно внимателен к дороге.

На этот раз такую лепеху я замечаю издалека. И хотя она в стороне от дороги белый песок не может её скрыть даже если бы она была ещё дальше.

Я поворачиваю руль вправо, довожу велосипед до зеленого бугорка, аккуратно кладу его на травку, достаю рюкзачак из-за спины, пакет, визитку и иду к лепешке.

Забыл сказать, что по этой улочке я не еду, а хожу пешком, держа велосипед за руль.

Ну так вот, беру пакет, беру визитку, иду к лепешке.

И прямо на свежей лепешке, как приклеенная лежит "красненькая".

Я просто истерично хохочу оправдавшемуся предчувствию.

А затем извлекаю из кармана полусотку, кладу рядом с красненькой и ногой обутой в кроссовку, в истерическом прыжке наступаю на лепешку.

150

Смешно! Но вышло как-то жутко и странно всё переплелось:

одна несдержанная шутка и - словно поезд под откос!

Да, я не прав в конечном счете, мне следовало быть мудрей.

И вы уже меня не ждете внизу, у запертых дверей.

И это дом,

И здесь живут, но сколько бед и горя тут. И сколько сказано речей, что дом пустой, что дом ничей.

Но светится в ночи окно и только может знать оно, что дом не пуст, что в нем живут, что каждой ночью слезы льют... как гвоздь согнулся от тоски давно оторванной доски...

И это дом, и здесь живут и, вероятно, счастья ждут. В окно косое смотрят вдаль... Там те же горе и печаль и та же кошка на окне... Как хорошо в моей стране!

151

Можно радоваться пустяку изо дня в день и до бесконечности.

Незаметно, тайно ткнул осенью пяток луковичек тюльпана вдоль забора улицы, по которой ежедневно прохожу.

И вот теперь, в апреле, когда сошел снег, стрелочки тюльпанов, пробили корочку примороженной земли и, стряхнув снежную пыль, высунулись.

Каждый раз, проходя мимо, я, чтобы не быть уличенным, быстрым взглядом пытаюсь успеть заметить всходы. И уже радуюсь.

Но когда вдруг увидел, что вся линейка посадки аккуратно взрыхлена и прополота, радости моей не было предела. Я просто возликовал. И это ликование не оставляет меня ни в момент прохода по улочке, ни там, куда я иду, ни дома в пребывании покоя.

Как мало надо, чтобы заставить душу радоваться!

152

Он просит немного.

Мне не жалко, но я никогда не подаю. Я знаю, что просящий презирает дающего более, чем испытывает благодарность к нему, ибо его просьба это только угождение своей собственной порочной страсти, которую сам же ненавидит, но которой не в силах противостоять. И тогда подающий ему есть только враг, способствующий пороку.

Просит он немного...

Но я никогда не подаю.

153

Иногда хочется постирать.

Что-то в этом есть, но сейчас не о себе.

На моем пути есть строение, в котором обосновалась молодая пара с дитем. Строение это трудно назвать домом: оно перекошено, фундамент провалился по окна, забор упал, двор зарос бурьяном выше головы, ни одной грядки.

Но...

Но они непрестанно стирают и белье развешено перед входом на десятке веревок. Он топит баньку, а она таскает воду за сотню метров и стирает, стирает...

Может быть, не ежедневно, может быть, мне только кажется, но когда бы ни ехал, висит и висит это пестрое бельё. Не присматривался, но это не только детское.

И вот, живут же люди!

Завидую.

154

Я понимаю - нелепо, но ещё и ещё вечером поздно

выхожу, укрывшись плащом, кланятся звездам.

Надо бы кланятся грибному лесу, пашне и хлебу,

я понимаю, но кланяюсь небу, звездному небу.

Чтож меня тянет вечером поздно

к этим холодным, безжалостным звездам?

В страсти немой напрягаются вены:

о, звезды! только вы неизменны!

155

Она вдруг останавливается, отходит чуть в сторону, словно боясь помешать мне, и ждет когда я проеду: может быть боится, что, в конце-концов, я задам свой вопрос.

Но я не задам вопроса, я вообще ничего не скажу, я только поздороваюсь, не ожидая взаимности, и проеду, как обычно.

Почти каждый день, как заговоренные, встречаемся мы в одном и том же месте, словно условились. Ничего подобного! но едва я выруливаю из прогона, сразу вдали вижу её, энергично идущую навстречу, раскачивая мобильником на длинном шнурке.

И потом, она совсем молоденькая.

Но, вот, куда идет? даже странно, ибо там, куда идет, ничего нет: вопрос мой не был бы удивителен.

Но я ничего не спрошу.

156 Эта трусливая собачонка.

Ещё издали заметив меня прячется. Но спрятавшись, выжидает пока я повернусь к ней спиной, тихо подкрадывается и кусает меня за ногу. Укусив же, спокойно направляется за угощением к открытому окну столовки.

Приходится носить с собой палочку, а голени оборачивать щитками.

Иногда плотный камушек пробует догнать убегающую тварь, но укоры совести оказываются проворнее и камушек летит мимо.

157

К чему игрушки нам? Поговорим о главном и здраво порешим на этом.

Вы, словно, Пушкина Наталья Николавна стихов не любите,

но дружите с поэтом.

И, если честно, не любовь важна, как нет проблем и выйти из застоя,

мне ваша холодность теперь нужна и равнодушие простое.

Возможно, не минуем интерес, когда такую глупость слышишь,

но, думаю, что это участь свыше: жить в одиночестве, наверное,-

- мой крест...

158 Тяжелее всего расставаться, когда прежние чувства остались, но исчезло понимание. Хочется явных причин, например, измены, гадких поступков, обидных упреков. Но когда ничего этого нет, а есть только непонимание... Это тяжело.

Но оно происходит.

Остается ли нежность? Наверно, да.

159 Цветы быстро вянут. Я меняю воду, обрезаю стебли, добавляю сахара: ничего не помогает. Вянут цветы и на клумбе, но гораздо медленнее. Мне жалко срезать их, жалко возить в тесной сумке, жалко выбрасывать чуть ли не на второй день. Но я делаю это скверное дело, только чтобы исполнить долг памяти. Ваза без цветов кажется мне большей драмой, чем если бы не было ни портрета на стене, ни столика под портретом, ни вазы на столике, ни самой памяти.

Едва проснувшись поворачиваю голову в сторону натюрморта и радуюсь тому, что цветы ещё бодрятся.

160 И сразу за поворотом первый: нашей местной рублевке скучно за бетонным забором да ещё с колючей проволокой и досмотровой вышкой, решили вырубить могучую аллею старых деревьев, которая долгое время скрывала их бесовство от глаз людских, и тем самым поразить воображение зевак. Вырубили, обнажились, высунулись. Поаплодировал палочкой по свежему березовому пню. Не услышат.

У моста на берегу рыболов с удочкой. Каждый день он сидит там. Сегодня рыбалка не задалась: молодые утки теребят поплавок, не отогнать. Остановился на мосту и смотрю.

Мише, ему под шестьдесят, лень пройти триста метров за бутылкой молока, забрался на велосипед, который древнее самого Миши и взбрыкивается как необъезженный конь. Пробую шутить.

Кстати, о коне. Всё лето конь, или лошадь - не уточнял, пасется в загоне. Работа у него только разве на весенней вспашке, а то всё бездельничает. И хорошо. С хозяйкой они приятели: всю дорогу от дома до загона мило беседуют. "А верхом-то не лучше?" - подсказываю. "Нет, - смеется, - не приучена". Мне приятна их солидарность. И конь сам по себе красивый: пока иду вдоль загона глАза отвести не могу.

Гена, тоже человек не молодой, беспокоится о старой больной дикой утке. Несет хлеб из дальней лавки: "Подкармливаю, на неделю буханку надо." Зимой утку впускают в теплый цех.

На лесной тропе подобрал несколько маслят. Поначалу не хотел брать, но возвращаясь, соблазнился.

Конечно, можно было бы постоять с тезкой возле непонятной новостройки, поудивляться прогрессу, но морось уже залезла под воротник, да и три градуса пронизали мою легкую одежонку, согреть теперь может только бег.

И бегу.

161 Иногда заходит погостить.

Ненадолго.

Покричит-покричит, получит порцию "kite-kat;", посидит у окна в позе благодарения, дождется пока я уйду к своим делам и теряется.

Ничуть не голодный: спина плотная, шерсть блестит.

Я с радостью принимаю его визиты: во-первых, всегда приятно видеть старых друзей, которые у тебя в прощенном долгу; во-вторых, не дорого и обходится; в-третьих, всегды исчезает не вызывая у хозяина икоты. И пожалуй, самое главное, что не требует себя слушать, а я, ужас, как не люблю болтливых, да к тому же капризничающих.

162 Сначала зайти в Word и почитать вчерашнее.

Я забываю все то, о чем размышлял и что записывал вчерашним днем, мой мозг больше склонен вычеркивать, оставляя только самое-самое, что немедленно переселяется в интернет-журнал. Моя забывчивость так беспощадна, что даже если я с ртом, полным каши, не оторвусь от тарелки и не стенографирую мысль на обоях, она безвозвратно теряется.

"Вчерашнее" кажется чуть подкисшим: не хватает либо "соли", либо "сахара". И приходится распинаться перед "кулинарией", что чаще всего заканчивается разочарованием. Но других вариантов нет и, когда удостоверишься в безнадежности поиска, возвращаешься к чтению.

163 Мир справедлив хотя бы уже потому, что... в нем не должно быть справедливости.

Возможно это и не так, но хочется, чтобы в моем представлении было именно так. Это избавило бы меня от многих комплексов.

164 А биолог возразил: "Чего их жалеть-то? у них есть крылья!

Тогда почему я, наполнив карман семечками, еду за пятнадцать километров, чтобы подкормить лесных пичуг?

Блажь!

Вряд ли я обеспокоен их проблемами. Вероятнее, я справляю свою старческую страсть к милосердию как единственное средство возрастного эгоизма.

Имитирую весенний посвист и они тут же появляются, словно ждут меня, на каждое моё "фью-ить" отзываются тем же.

Опорожняю карман, последний раз воспроизвожу своё "фью-ить" и облегченный исполненным долгом... или загадочной страстью, разворачиваюсь и иду обратно.

- Фью-ить!

165 - Ну, я пошел, - говорит он.

Я согласно киваю головой, поднимаюсь с дивана, собираю посуду со стола и иду в кухню.

Щелкает замок.

У нас всегда есть тема для беседы: мы откровенничаем, не стесняясь последствиями. Иногда мне даже кажется, что дружба прервалась. Но нет, снова стук в дверь - звонок давно не работает - знакомое: "привет!" и мы привычно разливаем крепкий чай по стаканам.

Раньше он жил за рекой и встречаться мы могли только по договоренности, но недавно они с женой разошлись, ему досталась комнатка как раз совсем близко. Теперь нам не надо придумывать повод, чтобы уйти не прощаясь.

166 Если вдруг оказывается пара часов свободного времени и куча идей по его использованию, то так ли уж важна значимость выбора, если и то и другое для тебя в кайф. ТО ЕСТЬ. Можно взять этюдник и порисовать, можно взять пилу и попилить в лесу сушняк для камина, чтобы затем посмотреть на огонь, прижав к животу продрогшего кота.

Сделанный рисунок может оказаться неудачным, скучным, время потраченным зря. Дрова же всегда в удовольствие.

Правда, если рисунок удачен, он будет греть душу долго-долго, тогда как напиленные дрова лишь вспыхнут ярким огоньком и погаснут, не оставив в памяти следа.

И в чем выбор?

Конечно, при первом сравнении дрова выигрывают, это сиюминутно, это гарантирует удовольствие. И одновременно серия неудач в рисунке может вызвать депрессию, разочарование, тоску.

Остается подчиниться инстинкту: делать именно то, что в данную минуту наиболее доступно без рефлексий и риска.

Так и поступаю.

167 Второй месяц стоит на магнитоле Lipatti и не надоедает. Едва возвращаюсь в три часа, включаюсь и до поздна. . Любимых дисков достаточно, но поставишь, пару раз прокрутишь и хочется обновить музыку. Это как через чур сладкое варенье или жирное пирожное. А Lipatti так "вкусно" трудится, так в унисон сочувствует, что не появляется никакого отторжения. Золотая середина. Рахманинов хорош и играет ту же музыку, но его слушать тяжело: импровизирует. Такое чувство, что играет он популярную классику по памяти, без нот и потому часто врет, самовольничает. Но музыка хороша именно авторской трактовкой и всякая импровизация её только ухудшает. Великое произведение отличается тем, что ни слушать, ни смотреть его никогда не устаешь, там нет ингредиентов /ingredient/, способных вызывать отторжение всей сложной смеси и потому и слушать и смотреть можно бесконечно. И вот находится недоразумение /a misunderstanding/, которое "улучшает" эту смесь. Может быть одной линией, может быть одной точкой, может быть одной ноткой. Это та самая "ложка дегтя". И тогда смесь вянет, закисает, становится невыносимой. Можно сделать лучше, это бесспорно, но не трогая произведений другого автора. И от того я с Lipatti , а не с Рахманиновым.

168 Мне наперебой сообщают секреты лунного ландшафта, великость музыки Шнитке, гениальность Микеланджело, художественную ценность "Мертвые души", популярность попсы, бесчисленность жертв землетрясений... И всё это интересно. Но не мне, ибо я сам сооружаю нечто, чем исчерпываю свои интересы.

И как быть? А никак. Есть только удовольствие момента, всё остальное ничтожность. Выбираю по единственному принципу - я отрицаю одно за другим в угоду неизвестности, которая кажется многообещающей. Но когда это обещание не исполняется у меня уже нет сил возвращаться к исходному моменту и единственно, что я чувствую - это усталость. И усталый смиряюсь с миром и предаюсь тяге ко сну.

В конце-концов ко сну вечному.

169 Мысль возникает вдруг и вдруг ощущаю состояние полной самодостаточности. И вдруг оказывается, что ни в ком не нуждаюсь. Более того, нет желания кого-либо видеть возле себя, подобно тому как не хочется ничего сладкого после большого куска жирного торта.

Нет, калитки не закрываю. Пусть приходят, пусть отвлекают, пусть крадут остатки моего времени. Буду рядом сидеть , буду слушать, буду благожелательно отвечать на вопросы, буду угощать яблоками прямо с яблони.

И буду с облегчением смотреть как плавно удаляется спина гостя.

170

Лениво встану,

шатаясь выйду...

Не потерять бы

тропу из виду...

В такую вьюгу

зимой на даче...иду за угол.

А как иначе?

Попутным ветром ударит

...................в спину

и с каждым метром

всё больше стыну

и пень какой-то,

а лезет в очи

и беспокоит

безлунной

ночью...

Соседской сучке

опять не спится,

наверно скучно

или лисица крадется где-то

и дело сучье

хоть до рассвета,

но лаять лучше...

А я не лаю,

чего мне лаять?

гостей впускаю

хоть целой стаей:

"Идите гости!

Несите водку!

Просушим кости!

Промочим глотку!.."

А утром спьяну,

но трезвый с виду

лениво встану...

Набросок - моя страсть.

Разнообразие акварелей ограничено, повторы не только скучны, они опасны имиджу. Наброски всегда новы, ибо манера не любит разнообразия, зато возможности конструирования композиции безграничны. Но и от набросков устаю, приходится делать паузы, такие же долгие, как паузы в перегруженном спортом теле или паузы между раздражающими нелепостями существования.

На полу валяются листы ватмана, ждут моего внимания. Но сил хватает только на то, чтобы в конце-концов, собрать листы, освобождая место для раскладушки.

Увы мне!

С удлиннением дня солнце пробирается на крышу соседнего дома и сверху своими лучами как ладонями гладит мои акварели. Забавляется.

Но это опасная забава. Снимаю рамы со стены и ставлю стопкой в тень.

Но без акварелей глаза по привычке шарят по противному рисунку обоев. Неуютно. Возвращаю акварели на место и прикрываю газетой. Вдобавок задвигаю штору на половину окна. Теперь не хватает солнца самому. Что за чертовщина! никак не приспособиться.

Можно сделать копии на цветном принтере, но это concession, да и вряд ли адекватна тому, что есть. Решения не нахожу, точнее, оставляю акварели на стене и не снимаю газет. Доверяюсь воображению.

Страсть одолевает меня, она сильнее тоски, ибо когда все домашние приготовления сделаны в воображении встают преграды, которые надо преодолеть на этот раз. А их много и каждый день разные, потому что меняется погода, потому что грейдерами наворочены новые валы грязи как раз там, где я пару дней назад промял лыжню, потому что в выходные какой-то испытатель джипа пропахал её и надо искать новую трассу, по которой неизбежно теперь уже проедет квадрацикл.

И река. Едва замерзшая. Но мне не терпится испытать прочность льда и, мандражируя, я прокрадываюсь, осталяя за собой темный след промокшего снега. Можно реку обойти по мосту, но для этого нужно снять лыжи и, держа их подмышкой, пройти по деревне до моста чуть ли не целый километр. Это скучно.

Цепляясь за рисунок обоев взгляд ползет, поднимаясь до рамы, за стеклом которой прячется акварель. Акварель стесняется своей пестротой, ищет тени, пытается задуть свечи, хамелеонит. Но спасения в её агонии нет: она приговорена мною к замене на угольный набросок.

Semper idem.

Не надо ничего делать. Проснулся, но глаз не открываю: боюсь. Согнутые в коленях ноги закрывают от меня окно. Но посветлевший потолок даже сквозь опущенные веки предательски извещает меня, что наступило утро. Сдаюсь.

Не надо ничего делать.

Первое, что видят открывшиеся зрачки, это радостные улыбки помидорных кустов в маленькой тепличке на балконе. Конец сентября, но кусты изнемогают под тяжестью десятков крупных плодов. Кусты взывают к милости, не переставая радоваться моему пробуждению, но куда я всё это дену?

Нет, не надо ничего делать...

Не надо ничего делать. Перекушу "на скорую руку" и сбегу на дачу. Там-то уж точно никаких обязательных дел нет. Растоплю камин и буду сидеть, грызть яблоки, пить чай, в худшем случае выловлю из маленького пруда крупные антоновские яблоки, которые, перезрев, срываются прямо в воду и плавают там, дожидаясь моих граблей. Это, конечно, не работа, но и её можно было бы не делать, а вот распилить на куски полусырые метровые бревна, которые следовало бы давно сжечь, вряд ли решусь: есть готовые дрова. Хотя вчера упорно внушал себе, что надо убрать бревна с дороги и сжечь, тем более, что в камине лучше жечь именно полусырые дрова, чтобы горели медленно, не давая большого жара: ведь не зима ещё. Короче говоря, не знаю, как уж получится: может распилю, может не распилю; зависит от страсти к делу, страсти руководят мною.

Но ничего другого делать не буду.

Нашей местной рублевке скучно за бетонным забором да ещё с колючей проволокой и досмотровой вышкой: решили вырубить могучую аллею старых деревьев, которая долгое время скрывала их бесовство от прохожих, и тем самым поразить воображение зевак. Вырубили, обнажились, высунулись. Поаплодировал палочкой по свежему березовому пню: не услышат.

На лесной тропе подобрал несколько маслят. Поначалу не хотел брать, но возвращаясь, соблазнился.

Можно было бы постоять с тезкой возле непонятной новостройки, поудивляться прогрессу, но морось уже залезла под воротник, да и три градуса пронизали мою легкую одежонку, согреть теперь может только бег.

И бегу.

Дорога сама выбрала трассу, стараясь скакать по бугоркам, но поскольку бугорки так называются именно потому, что отличаются от гряды, то иногда ей приходится опускаться в низинки. Но так или иначе дорожная лента извивается серпантином. Очень быстро обрастает она молодым сосняком и потому, что молодой сосняк не стесняется теснотой, дорога сжата им словно быстрый речной поток крутыми берегами.

С горки велосипед разгоняется довольно бойко. Тормозить не хочется, потому что песчаная дорога хорошо укатана автомобилями и нет никакого желания жертвовать удовольствием от быстрой езды. А впереди поворот.

Я всегда чуть волнуюсь в преддверии этого крутого поворота. Конечно, есть доля этого волнения и в том, что за поворотом может оказаться встречный автомобиль, а увильнуть некуда. Автомобили, кстати, ездят здесь не стесняясь правилами или даже осторожностью, ибо экстремалы. Но, повторяюсь, это только небольшая часть волнения. Основное же волнение вызывается желанием удивительной неожиданности, хотя за многие дни такой неожиданности как-то не случилось, если не считать пары столкновений с молодыми лосями. И все-таки, каждый раз, разогнав велосипед крутым уклоном и не желая притормаживать, тешу себя избытками адреналина.

Но вот поворот благополучно совершен, ни встречных автомобилей, ни удивительных неожиданностей не случилось.

8 Сегодня пойду пешком. Решение, как это всегда бывает, приходит спонтанно. Я бы даже не стал называть это решением, просто из всех вариантов ни один, кроме этого, не принимает душа, хотя есть велосипед, есть проездной на автобус. Но...

Иду, опустив глаза к дороге. Не потому что дорога плоха, а просто не хочу ничего видеть вокруг. Ничем не сдерживаемые мысли суетятся в мозгу, не давая ни одной установиться, но на подходе к мосту что-то происходит и я уже весь внимание.

Мост летом обрушился и теперь его восстанавливают. Не ахти какое великое сооружение, но мне он интересен тем, что на стройке ведутся круглосуточные работы и это чуть ли не единственная возможность порисовать работающих человечков. Их много, они пестрят разноцветными костюмами, поднимают и опускают тяжести, трещат отбойниками и вибраторами; непрерывный шум и в то же время нет никакой суеты или чехарды, можно, пристроившись где-нибудь в уголке, спокойно понаблюдать и, конечно, порисовать. За этим я, вероятно, и пришел.

Но на этот раз ничего не вышло : сробел. Да и планшет оказался без бумаги.

Но теперь я знаю зачем мучился в сомнениях, завтра приду опять.

Не знаю аллюзия это или не аллюзия, но сангина Рубенса привлекла моё внимание и, хотя на тот момент у меня было достаточно подобных своих рисунков, имею в виду рисунки детские, я стал механически перерисовывать Рубенса, но уже не как сангину, а как пастель. Собственно говоря, других пастелей у меня нет и вряд ли уже появятся, потому я делал это как перерисовку в учебных целях. Но работа показалась мне удачной и я присвоил её себе, не забыв, однако, сохранить авторское название.

10.

11.

Владимирская башня, возможно, не интереснее других башень Кремля, даже наверное, не интереснее, но на тот момент меня пленило удачное её освещение, глубокие тени с моей стороны. Я люблю, когда тени смотрят на меня, а освещенная часть удалена, обостряя выступы фасадных деталей. И я изобразил это как смог.

12.

Эта белая собака с большим черным пятном вокруг глаза... Красивая, но глупая: кричит и кричит.

Спускаюсь по крутому откосу, останавливаясь через каждые два-три шага и озираясь по сторонам. Никого нет. Достаю картонку с листом бумаги и пробую рисовать. Потом прячу рисунок под куртку и возвращаюсь наверх. Поднявшись оборачиваюсь к реке. По привычке. Глаза слепит солнце. "Хорошо!" - говорю себе.

Собаке никак не успокоиться.

13.

И этот парк зарос лопухами. Брожу среди крапивы и молчаливых кустов черемухи, выискиваю "картинку". Пустое дело! Почти механически кусочком угля переношу свои впечатления на бумагу, чтобы только оправдать дальнюю поездку. Прохожие недоуменно поглядывают, дети подсовывают носы на рисунок:

- Пойдемте, пойдемте, - говорят родители.

Я делаю вид: борода всё объясняет.

- Художник, - говорят дети и хихикают.

14.

Мартовский снег к потеплению. Так захотелось лета. Помню, как Алексей завез меня в такие дебри, что, когда я выразил сомнение в необходимости продолжения движения вперед, он сразу же согласился.

А на обратном пути мы опять ехали вдоль реки и смотрели, как на противоположном берегу тонула деревня. Было половодье. В этом году нападало особенно много снега и таял он уж очень как-то быстро, так что комбинатские вынуждены были второй раз поднимать подвесной мост, но и его затопило почти на полметра. Пришлось объезжать.

15.

А в другой раз мы забрались за Низино, ехали по болотистым местам, зная, что машинам здесь не проехать и радовались этому, ибо намокшая земля, хотя и песчаная, оставила бы на себе печать шипованых протекторов, что, конечно, не могло не изуродовать пейзаж: хотелось укрыться хоть где-нибудь.

На развилке мы не поехали по более намятой дороге, хотя знали по карте, что она ведет в Петрово. Зато узкая и чуть заметная дорожка вела к заброшенной церкви и нам хотелось взглянуть на остатки старины.

Довольно грандиозное сооружение с гранитными ступенями и таким же гранитным цоколем являло следы былых времен. Чуть приблизившись на арке входа мы заметили мозаику:

- Георгий Победоносец, - заметил Алексей.

Удаленность сохранила конструкции, но ни металлической кровли куполов, ни крестов на куполах не было. Алексей вышел за ограду и поклонился. Мне тоже печать разрухи бередила душу, но я не так сентиментален. Зато сделал небольшой набросок. Дома я его поправлю, дорисую недостающее и даже то, чего не было. Хотя бы так представлю себе прошлое.

16.

Рассказ, рисунок... пишется в пять минут. Но как долго он оплодотворяется и вынашивается в мозгу, что можно довольствоваться и одним удавшимся в полгода.

17.

Пока удивляюсь содеянному продолжаю его, но стоит повториться - страсть немедленно угасает, пропадает. Карандашный рисунок, надеюсь, способен к безграничной возможности вызывать удивление. К счастью, сюжетов так мало, что к удивлению невольно присоединяется страсть ожидания, страсть надежды и в этом союзе они поддерживают мой жизненный тонус.

18.

Ничего интересного. Огромные цилиндры, обезглавленные временем, какие-то воронки на тонких ножках, опорожненные, с до сих пор не убранным содержимым, странные деревья, больше похожие на гигантские кусты ... Вместо остатков благоустройства обилие свежего бытового мусора. И мертвая тишина, и пустынные окрестности. За все этим я прихожу в третий раз, чтобы проникнуться особым сочувствием уходящему времени. Может быть, завершивший свой век сосед жалок мне, но он где-то далеко, где-то в подземелье в окружении благодарной памяти, но эти цилиндры, эти воронки окружены только презрением и равнодушием. И только я...

И только я.

19.

Можно взять этюдник и порисовать, можно взять пилу и попилить в лесу сушняк для камина, чтобы затем посмотреть на огонь, прижав к животу продрогшего кота. Сделанный рисунок может оказаться неудачным, скучным, время потраченным зря. Дрова же всегда в удовольствие. Но если рисунок удачен, он будет греть душу долго-долго, тогда как напиленные дрова лишь вспыхнут ярким огоньком и погаснут, не оставив в памяти следа. И в чем выбор? Конечно, при первом сравнении дрова выигрывают, это сиюминутно, это гарантирует удовольствие. В то же время серия неудач в рисунке может вызвать депрессию, разочарование, тоску.

Остается подчиниться инстинкту: делать именно то, что в данную минуту наиболее доступно без рефлексий и риска. Так и поступаю.

20.

Со временем кладезь идей истощается: ни сказать, ни изобразить, не повторяясь, более нельзя, невозможно. Что толку в красивых пейзажах, если все они с одного бугра и волнуют только предвзятое мнение, тогда как догадливый художник сразу скажет: истощился, повторяется: техника, манера, выразительность, вкус одни и те же: одно слово - авторское лицо!

А слушают все же Пуччини, Верди, Чайковского, а не Паяцы, не Отелло, не Евг.Онегин. Слушают автора, его философию жизни. И тогда повтор скучен.

21.

Летом за низким редким штакетником, увязшим в жестких лапах шиповника, просматривался лужок полевого клевера, который всегда имел вид свежескошенного газона. За ним крутой и длинный склон к реке. Склон в окно не виден, но знаю, что он есть и незримо осязаю его присутствие. Но зато почти вся ширина реки, противоположный берег, обросший тополями, красовавшимися как карточные короли, оживленная трасса с суетливыми серыми мышками-машинками всегда были перед глазами. У меня дальнозоркость и в минуты безделья или душевного затишья могу сидеть у окна, раскрыв настеж створки и, вдыхать ароматы цветущего шиповника, следить беспокойства дальнего берега.

Но шиповник разросся, окончательно поглотив и штакетник и дальний берег, я постарел, романтизм мой покрылся морщинками зрелости, прибавилось проблем и пропали те самые минуты покоя. Вдруг захотелось, чтобы и меня дальний берег не видел.

Двухметровый сплошной забор эту проблему легко решает.

22.

Обывательские предрассудки огорчают моё самолюбие. Бороться с ними мне не с руки, проще сторониться тех, кто навязывает их мне. Я так и поступаю.

С низенького самодельного столика убрал принтер и сразу в кладовку: чернила стоят дороже самого принтера, а все они уходят на прокачку; динамики запихал под письменный стол - не очень удобно, но другого места не нашлось. Столик тщательно протер влажной тряпкой, придвинул к стене, накрыл льняной ручной вязки салфеткой, на салфетку поставил любимую цветочную вазу, в вазу один цветочек рудбеккии. На стенку чуть выше цветка аккуратно повесил нарисованный мною портрет Ларисы. Завтра день её Рождения. Рудбеккии в доме уютнее, чем на кладбище в снегу. И печаль светлее...

23.

Пошел и купил гвоздичку. Поставил её в вазу. Теперь куда ни поверну глаза гвоздичка возникает перед моим взором. И сразу вспоминаю маму. Любимые всегда с нами, пока мы помним о них.

24.

Далеко не пойду. К тому же, по непонятной мне самому причине вместо привычного планшета беру мольберт. Это редко теперь случается и сейчас, видимо, стало жаль верного давнего дружка и я просто хочу его прогулять. Такое у меня бывает. Иногда.

Поздняя осень успокаивает. Даже в выходные редко кого встретишь в лесу. На это и надеюсь. Но не пройдя и трех сотен метров вижу впереди карьерные камазы. Вероятно, сошли с трассы на перекур или подремонтироваться. Пришлось менять курс. Хорошо ещё, что надел сапоги, а то бы болотце не перейти.

Сразу за болотцем сопочки. Там бываю редко, там всегда полно народу - место ягодно-грибное, да и красивое. К тому же в старых карьерах набралось воды, берега обросли сосняком, есть где окунуться в жару, есть где спрятаться. Но сейчас там ни души.

Оставляю мольберт и неторопливо обхожу угодья. Полян красивых много, но... чем красивее, тем сильнее отпечатались следы активного отдыха. Меня это немного раздражает, но продолжать поиски уже не хочу. Ворча и сплевывая желчь ставлю мольберт среди свалок, достаю кусочек угля и рисую.

25.

Картину тоски несколько оживляет асфальтовое шоссе, грубо оттолкнувшее деревню от реки. По шоссе время от времени проскальзывают юркие машинки, но вряд ли у вороны это может вызвать интерес.

Пытаюсь задать вороне мучающий меня вопрос, но делаю это так неумело, что ворона ничего не слышит. Да и не надо.

Полоса старых ив сплошной стеной заслоняет от меня широко разлившуюся от осенних дождей реку, её пока ещё бурозеленые островки, сгрудившихся в стаи крупных жирных уток, запоздавших с отлетом. Но вот ивы расступаются, я выхожу на намятый мною бугорок, с которого можно видеть и воду,и островки, и уток. Картина не чарующая, но в таинственную даль всегда хочется смотреть. На пару секунд притормаживаю, чтобы сглотнуть слюну грустного восхищения открывающимся внизу зрелищем и тут же следую дальше.

Может быть и вороне это доступно? Ну, нет, бред какой-то!

26.

Странная вещь: чтобы хотеть дружить с кем-либо надо этому "кемлибо" чуть завидовать, хотеть поучиться у него тому, что он делает лучше тебя. Но как признать чужое превосходство?! И потому дружбы не получается.

Может быть, просто не встретился тот, кому... ведь есть же Фешин, Бренгвин, Яковлев, Купреянов, Фонвизин... Но где они сейчас?

27.

Иногда хочется постирать.

Что-то в этом есть, но сейчас не о себе. На моем пути есть строение, в котором обосновалась молодая пара с дитем. Строение это трудно назвать домом: оно перекошено, фундамент провалился по окна, забор упал, двор зарос бурьяном выше головы, ни одной грядки. Но...

Но они непрестанно стирают и белье развешено перед входом на десятке веревок. Он топит баньку, а она таскает воду за сотню метров и стирает, стирает... Может быть, не ежедневно, может быть, мне только кажется, но когда бы ни ехал, висит и висит это пестрое бельё.

И вот, живут же люди! Завидую.

28.

Три самых сомнительных развешиваю в дальнем углу. Нарочно придаю неряшливость, неровность. Затем пододвигаю огромный фикус в кадке вплотную к этим трем, затрудняя подход к ним. И, наконец, прямо на ставшим совсем узком пути ставлю мольберт-треногу с рисунком в раме, повернутым обратной стороной.

Кто-то до открытия выставки поправил рамы, выровнял. Пришлось повторяться.

Наблюдаю.

Лезут и лезут!

Изгибаясь винтом обходят мольберт, наклоняясь чуть не до полу, пролезают под ветками фикуса.

Но смотрят же!

А я-то здесь причем?!

29.

Можно радоваться пустяку изо дня в день и до бесконечности.

Незаметно, тайно ткнул осенью пяток луковичек тюльпана вдоль забора улицы, по которой ежедневно прохожу. И вот теперь, в апреле, когда сошел снег, стрелочки тюльпанов, пробили корочку примороженной земли и, стряхнув снежную пыль, высунулись.

Каждый раз, проходя мимо, я, чтобы не быть уличенным, быстрым взглядом пытаюсь успеть заметить всходы. И уже радуюсь. Но когда вдруг увидел, что вся линейка посадки аккуратно взрыхлена и прополота, радости моей не было предела. Я просто возликовал. И это ликование не оставляет меня ни в момент прохода по улочке, ни там, куда я иду, ни дома в пребывании покоя.

Как мало надо, чтобы заставить душу радоваться!

30.

Ходить пешком особенно приятно, когда цель, к которой идешь, не очень тебя ждет и даже лучше, если совсем не ждет. Идешь неспеша, ног не напрягаешь. Это важно - не напрягать ног. Тогда можно пройти и пятнадцать в день, как делаю это я, можно и больше.

Ходить пешком я люблю.

Вроде бы ходишь по одной и той же дороге, но каждый раз видишь разное. В каждом доме собака и они, собаки, поначалу провожают тебя зычным лаем на протяжении всей деревни, передавая по этапу информацию о чужом. Но понемногу приучаешь их к своему запаху или к тому, что они чуют за забором, не видя тебя. И теперь уже не лают. Даже те, которым видно меня в щели забора, смотрят, вдыхают воздух и молчат.

Или люди. Кое-кто уже здоровается. В деревне люди мягкие, душевные. Если раз человек прошел, два прошел, никого не тронул, не плюнул, не пнул кошку, значит, человек не плохой, если даже и не хороший. А раз неплохой, значит, пусть будет здоров. Вот и здороваются. Правда, почти некому здороваться, улицы пусты, а где люди - не знаю. Света в окнах нет, в огородах безлюдно.

31.

Шоссе клином вонзается в узкое пространство между линией деревенских строений и рекой и, как этот клин, сужается до такой степени, что встречные машины едва разъезжаются. На тротуары места просто не остается и потому ни ходить, ни тем более, ездить на лыжах невозможно. К счастью, и некому, так как к зиме у одной половины домов окна заколочены, а у другой есть свои машины. Река Мста в начале моего пути удалена так, что её даже и не видно, но к деревне она подходит вплотную и, если машина вдруг потеряет чувство осторожности и съедет с шоссе, то точно, кувыркаясь по откосу, окажется в реке. Стараюсь не ходить по деревне и не пользоваться подвесным мостом когда это возможно, хотя по времени разница не больше семи-десяти минут. Я наискосок наследил лыжню сначала по откосу берега, потом по прибрежным кустам и по льду реки Сегодня мне не повезло. Ночью температура поднялась до минус десяти и этого оказалось достаточно, чтобы по льду вдоль берегов пошла вода . Это случается довольно часто, река быстротечная, но обычно уже сверху можно отличить воду от прозрачного льда: на льду всегда есть пушок изморози. Изморозь была и сейчас. Я отпустил палки и покатился с откоса в сторону реки, а перед самой рекой ещё добавил скорости. Но изморозь обманула меня и лыжи сходу нырнули под пленку свежего льда, а ботинками я этот ледок просто протаранил и выскочил на снег за ручьем. Переехав реку, у противоположного берега был более осторожен. И хотя здесь ледок так же под лыжами прогнулся, но я уже был на откосе, на твердом берегу.

32.

Останавливаюсь на середине моста, где воду буквально можно достать рукой, прижимаюсь к канату, смотрю вниз. И вдруг чувствую, что мост поплыл против течения реки. Голова закружилась от неожиданного ощущения. Но это было мгновенье. Стоило только поднять глаза, как мост остановился, а река с той же скоростью заскользила по кромке застывшего берега. Поворачиваюсь в противоположную сторону, делаю шаг вперед, вновь прижимаюсь к канату и уже смотрю вслед уплывающим льдинам. Куда вы?!

Ночью было больше двадцати, на отмелях и в заводях вода успела заледенеть. Пошла шуга. При такой температуре уже простывшая вода замерзает мгновенно и вскоре шуга захватила всю ширину реки. Это она, шуга, плыла рваным покрывалом и казалось, что покрывало это недвижно, а плывет мост. К тому же ощущению движения добавляло покачивание самого моста.

33.

Сначала композиция из трех жирных пятен краски на мокрой акварельной бумаге.

Краска медленно расплывается по бумаге, проникая одна в другую, интонируя, возбуждая сказочные фантазии.

Оставляю содеянное до утра.

Утром, до завтрака, осторожно, боясь спугнуть воображение, подхожу к картине.

Пока ничего.

Закрепляю картинку на подрамнике и ставлю так, чтобы, оказываясь поблизости, неизбежно видеть её. С разных точек изображение видится по-разному.

Так продолжается до тех пор, пока не "увидишь" что-то такое, что наведет на идею.

Вслед за идеей появляется страсть исполнения - "руки чешутся".

Но терплю, продолжаю высматривать.

Проходит неделя, другая...

Не выдерживаю, беру кисть и делаю несколько совершенно определившихся пятен. Рисунок наполняется содержанием.

Процесс затяжной: после пары таких пятен снова высматривание, снова попытки...

Наконец, надоедает. Сканирую, ищу подсказки в фотошопе.

Ничего не нахожу, убираю в папку.

И забываю.

...Пионы отцвели и только кое-где чуть держатся на стеблях розовые листики. До первого ветерка. Ничего интересного. Но не могу разгадать себя и, куда бы ни шел, останавливаюсь возле этого куста.

...Темные июльские тучи разбегаются по сторонам и тогда яркие желтые пятна солнца падают на газон. Но вот тучи сближаются и внезапно изливаются горькими слезами. О ком тучи плачут? Не обо мне ли? И тучи плывут и куст сгорбился широкими стрельчатыми листьями до самой земли, словно бы грустит над розовой подстилкой опавших листьев.

...Это в унисон моему настроению. С неохотой, словно кем-то подталкиваемый, беру подрамник с наколотым листом бумаги и присядаю на корточки возле грустящего куста.

Третий день рисую пустую стеклянную банку. Мне скучно. Банка неприхотливое существо, может терпеливо стоять сколь-угодно долго. Лампочка под потолком бросает на банку тусклый свет, образуя на столе длинные, прозрачные тени. Хотел подсунуть к банке какой-нибудь цветной овощ, но лень вставать с дивана, так и продолжаю рисовать то, что есть, к тому же цветные карандаши я вчера отдал ребятам. Ну, кому интересно смотреть рассказ пустой стеклянной банки? Получается плохо, точнее, рисунок не получается. И уже хочется спать. Поднимаюсь с дивана,раздеваюсь, гашу свет и ложусь в холодную постель. На улице мороз, тепло в комнате держится не долго и спасает только толстое одеяло. Утром будет не больше пяти градусов.

Уже перед пробуждением вижу как из банки вылетают четыре ярких бабочки.

Кот любит смотреть в открытую топку печки на тлеющие угли. Такое чувство, что при этом он о чем-то думает, настолько серьезно выражение его мордочки.

Вместе с ним на угли смотрю и я. Тепло уходит попусту, но это одна из жертв, которых требует красота или, по-иному, издержки творчества. Идею будущего рисунка нужно искать на ржавчине дверцы той же топки или на закоптелой стенке щитка. Даже тень от кухонной посуды может возбудить воображение рисовальщика. Но угли вызывают только грусть по прошлому и не вызывают никаких творческих идей.

Закрываю топку и говорю в сторону кота: "Конец фильма!" Кот, щурясь от яркого света лампы, поворачивает глаза в мою сторону, секунду смотрит и словно черная тень растворяется в глубине комнаты.

Беру приготовленный лист бумаги, кусочек угля и пробую чего-нибудь изобразить. Ничего не получается.

Ночью обещают больше двадцати градусов, мы с котом это чувствуем уже сейчас и печка - наше единственное спасение.

37 Сегодня эта акварель Бренгвина уже не кажется мне такой изумительной, какой она была при первой встрече. Тогда меня поразила композиционная устойчивость изображения. С этим я знаком не был и потому встретил явление как откровение. Я ощутил принцип, жесткое правило, гарантирующее главное в изображении - выразительность, ибо только эта самая выразительность останавливает взгляд и подсознательно очаровывает, сохраняет в памяти. Впредь ни одного своего рисунка я не оставлял "в покое", пока не получал этой устойчивой композиции. Бренгвин меня победил безоговорочно.

В меру своих сил я буду пропагандировать искусство этих великих художников, которые побеждают не навязчивой раскруткой торгашей, опирающихся на низменные человеческие страсти, а силой мысли, силой ума, вторгаясь прежде всего в сферу истинных человеческих чувств. Пока это Ф.Бренгвин, Н.Фешин, А.Яковлев, А.Фонвизин.

38 Второй час сижу за столом и пытаюсь составить текст для сопровождения двух своих рисунков, включенных в "the book of huge ..."

Сначала ограничился позой блаженствующего, удобно расположившись на диване и включив музыку. Но быстро задремал. Пришлось походить по саду, поклевать крыжовнику, чего-то там поделать-покопать и, не доверяя дивану, засесть за стол перед окном во всю стену и видом на яблоневый сад.

Но и это не помогает. Как не сдерживаю себя, а всё получается хвастовство. Этот порок за собой знаю и потому вообще нигде ничего о себе не пишу, если не считать этого сайта, но здесь присутствует тот же художественный вымысел, что и в рисунках, верить ему нельзя.

А они требуют не только о себе, но ещё и концептуально об искусстве в целом. А какое мне дело до чужого искусства. Это же не бандитизм, меня оно не задевает. А мнение моё потому ничего не стоит. Да ещё English. По-русски то не знаешь о чем говорить.

Поднимаю взгляд на часы: пора ужинать.

39 Не хочу рисовать ни башни, ни храмы.

Рисунок храма ничего мне не скажет, каким бы удачным, выразительным он ни получился. И не выдавит слезу умиления.

Вот скромный пейзаж. За сараем мой дачный домик. А там вдали дерево. Сосна. Её уже нет. Её уничтожили. Моих сил не хватило их остановить...

Но речь не о том.

Чтобы увидеть красоту, чтобы получить чуточку вдохновенья надо не просто смотреть. Когда "просто" смотришь мало что видишь. Надо рисовать. И рисуя увидишь желаемое. Не на бумаге, конечно. В натуре. Ибо открывается третий глаз. Где он этот третий глаз - не знаю, но однажды изобразив нечто, уже видишь это "нечто" изнутри, видишь третьим глазом.

40 Дождь.

Нудный, осенний, противный.

Осень ещё по-настоящему не наступила, лист даже на ольхе лишь слегка подсох, не изменив цвета, и только в листве берез появились золотистые пряди.

Надо бы погулять по парку с этюдничком, порисовать пенсионеров-бездельников, торговцев ароматными пирожками или живописно скучившихся в тени огромного ясеня бомжей : этакий "завтрак на траве".

Но в дождь никого в парке нет, да и влага воздуха даже в укрытии портит бумагу и уголь проскальзывает, а повторить линию невозможно без ущерба рисунку.

И потому ничего не остается как, слегка протопив печку, окружить себя подушками, включить лампу над головой и крутить карандашом по листу ватмана.

Надолго ли хватит терпенья?

Не глядя уверенным движением протягиваю руку: нож на месте, прихватка в своем углу. Это удивляет меня, человека не в себе, это радует. Я люблю порядок. Вот только крышка перемещается с места на место и всё время её надо искать глазами. Многие предметы прониклись моей требовательностью и достаточно послушны, но они большей частью крупные и найти их не так уж трудно, но вот эта мелочь: особенно нож...

И вот уверенным движением...

Это удивляет меня.

15-е января, 2015

Хорошая, добрая женщина...

Посадил десяток тюльпанов вдоль её забора с наружной стороны, чтобы встречали меня по утрам, когда еду мимо.

- Ой! Тюльпаны!

У неё полно своих тюльпанов, но:

- Можно я их выкопаю?

Не выдержал.

Тут уж никакого терпения не хватит: несут и несут.

Встал пораньше, но в свою ухожу не поехал - далеко, а перешел дорогу и в чащу. Раньше я там бывал, но теперь за лесом никто не смотрит, сухостой падает, сплошной валежник, джунгли: не переползти, не перелететь, кружишь-кружишь на одном месте никак не выбраться.

А грибы должны быть.

Прополз-таки, пробрался к соснячку, теперь всё моё.

И правда, то моховички, то мокрые подберезовички, даже парочка черноголовиков попалась. Но хочется беленьких или хотя бы подосиновичков, ради тех-то я бы и не пошел.

Опять кружусь-кружусь, завалы переползаю, кусты, закрыв голову руками, проламываю. Устал как черт, из последних сил пробираюсь.

Вдруг впереди что-то подозрительно краснеет.

Что?!

Подхожу ближе и... то ли смеяться, то ли плакать: пачка из-под сигарет "СССР". Совсем свежая. Ночью дождичек был, а она совсем сухая.

Это сосед, только он курит такую дрянь.

Пытаюсь сказать ей, мысленно строю фразы, чтобы быть помягче, поделикатнее. Но сказать не могу, не получается. Она непременно обидится, занервничает, уйдет в другую комнату, я стану догонять её, настаивать на своём. Пользы никакой, все останется без изменений и только часа на два мы разойдемся по своим углам и будем молчать.

Но я же хочу как лучше, в её желании нет никакой пользы, более того, ей это вредно. И тем не менее...

В конце-концов признаешь своё бессилие, оправдываешь происходящее фатальной необходимостью, и не желая быть свидетелем драмы, замолкаешь.

И только в нескончаемом страхе ждешь трагической развязки.

Сегодня любые контакты невыносимы, я нуждаюсь в полной изоляции.

Это ничем не оправдано, а всё происходящее в эти часы импульсивно и вызвано лишь крайней необходимостью: я скапливаю энергию для решительных дел. Так мне кажется. Но никаких дел не следует.

Окно кабинета выходит на север. Воткнувшийся справа от окна торец соседнего дома закрывает восточную часть небосвода, а с ним и восходящее солнце, тень от самого дома срезает до половины густой березовый лес двора. Но это как раз мне нравится: контраст между светом и тьмой провоцирует задумчивость.

Полный штиль. Ни листочек не пошевелится. Солидаризируясь, тетрадный лист, не захотевший скрыть свеженаписанное, пытается возвратиться, но ему удается только выпрямиться и замереть в неопределенности: ни туда - ни сюда! Ветерок помог бы ему.

Небо исполосовано отрыжкой керосина: летают и летают.

Если подняться из-за стола и подойти к окну поближе, то можно увидеть и то, как оживает партер. Но нет: сегодня любые контакты невыносимы.

Никто из нас на скрипке не играет.

Но скрипка в доме есть, она висит беззвучно в полотняной сумке, завернутая в тряпицу. Моль когда-то сожрала конский волос смычка и я, вероятный ненавистник некомплектности, купил ей смычок с синтетической тетивой. Чудак!

Однажды вдруг представил...

Паук не соврал: замотав очередной мой the bonus в виде жирной мухи в тугой кокон, он поволок его в укромное незаметное даже моему глазу укрытие и там спрятался. А день-то стоял великолепный: небо чистейшее, ни ветринки и по-августовски тепло. "Врешь ты всё, - говорю пауку, - не верю!" Паук не отвечает: я для него не авторитет, а всего лишь приспособление для кормления пауков.

Но уже ночью по крыше тихонько застучали капли дождя, появился ветерок и я как-то непроизвольно подтянул одеяло к подбородку.

В город решшаю не ехать, а прогуляться в соседний лесок.

Защитившись кое-как от дождя сажусь на велосипед и кручу педали.

Мелкий дождь не страшен, луж на асфальте он не оставляет, а песчаная обочина не дает брызг, к тому же через десяток минут сворачиваю круто влево и оказываюсь на тихой лесной тропе.

Давно заметил, что грибы умеют посылать грибникам что-то вроде емейлов подобно мычанию недоеной коровы: "Мы пробились,избавь нас от червей!" При этом они появляются именно там, куда по привычке спешит грибник.

Прячу велосипед в кустах и едва выпрямившись тут же замечаю красную шапку подосиновика. Делаю шаг и чуть не сбиваю голову другому. Раз, два, три... Десять шагов вдоль и три поперек: пакет полон!

Не жадничаю.

Продираюсь с велосипедом сквозь кусты на тропу.

Грибник:

- Есть грибы-то?

Снисходительно улыбаюсь:

- Да.

Покупаю у неё кефир.

Завтра из утреннего молока с этим кефиром нужно делать сыр на четыре дня. Значит, кефир должен быть самым свежим. Но узнать свежесть кефира можно только задав вопрос, чего делать очень не хочется, стесняясь её грубым ответом.

"Сегодняшний кефир есть?" - могу спросить я.

Она должна ответить: " есть","нет" или "вчерашний".

И тогда я должен либо купить, либо уйти.

Но каждый раз из деликатности говорю много лишних слов: "скажите,пожалуйста", "за какое число...","мне хотелось бы..." и самое неудачное - "свежий кефир есть?"

- У нас всё свежее,- не глядя на меня, сквозь зубы, скажет она и грубо бросит на прилавок пакет, предлагая мне самому определить дату. Найти сразу мелкий шрифт не получается, я теряюсь, чего-то бормочу и нарываюсь на очередную грубость.

Но простую фразу "сегодняшний кефир..." запомнить так и не могу.

Мы почитали книгу и ей не понравилось. Я встал и попрощался. Удивленная, она приоткрыла рот и ничего не сказала.

Снежинки лениво опускались на желтую траву газона: "долго чего-то ползет зима".

Хотел поскоблить лыжи, но передумал.

В постель забрался раньше обычного и долго ворочался, не находя удобства. За ночь трижды вставал и, шаря левой рукой по обоям, покачиваясь, продвигался.

"Как скучно читать книгу..."

Хочу попросить сына собрать уже перезревшие за три жарких дня помидоры на даче. Для него это пустяк: автомобиль под окном, езды десять минут, трофей - себе.

И не могу. Что-то останавливает меня.

Я задаюсь вопросом: "зачем?" и не слышу ответа.

Думаю, что моя болезнь не трагична, ибо слишком неожиданна. К врачам не пойду. Но сын тоже врач. Если позвонить, немедленно примчится и поможет.

И не могу. Что-то останавливает меня.

Я задаюсь вопросом: "зачем?" и не слышу ответа.

Чувствую, что нужны новые рисунки. Это моё, это просто, это даже приятно. Беру бумагу, краски, пробую рисовать. И не могу: "Зачем?"

Беру крышку от большой кастрюли и счищаю с неё грязь. Самой кастрюли не нашел, да и не очень искал - не нужна, а крышка нужна.

Она, крышка, несколько лет валялась на балконе и так пропиталась пылью, грязным снегом, невесть откуда взявшейся сажей, что трудно было представить её в первозданном виде. Но обратная сторона была, как ни странно, достаточно чиста и светла, чтобы чуть ополуснутая кипяточком могла быть использована.

Всё ещё не надеясь на желаемый результат своих усилий, кладу крышку в большую мойку, засыпаю пемолюксом, и ухожу попить чайку.

Конечно, ещё до того, как придумалось это занятие, я пробовал чего-нибудь почитать - не получилось; затем посмотрел почту в интернете - почты не оказалось; потом пропылесосил ковер, но на это хватило десяти минут при самой непроизводительной активности. И даже полил цветы, хотя делать это было ни к чему. И только после всего этого открыл всю зиму не открывавшуюся балконную дверь, вышел на балкон и нашел на полу эту самую крышку. "Пожалуй, это мне как раз и нужно".

Пыль и сажа смылись легко, крышка посветлела, я воспрял надеждой. Но въевшийся жир пемолюксу не поддавался. Я менял губки, щетки, щетины, пробовол разогреть кипятком - бесполезно, в сгибы ничем проникнуть было нельзя. Пришлось брать отвертку и скрести ею.

В какой-то момент я даже забыл зачем она мне вообще нужна эта крышка. Попробовал наждачную бумагу, смесь золы и песка...

Конечно, результат работы был, что называется, налицо: крышка блестела в лучах вечернего солнца, но мне уже хотелось первозданной чистоты. Я разбил всю поверхность крышки на участки, отметил их как мог и стал покорять миллиметр за миллиметром.

Уже не помню во сколько началась эта экзекуция, но в какой-то момент в дальнем от окна углу, где, как правило, размещается мойка, да ещё в тени холодильника уже не могу видеть мелких темных пятен, а делать эту работу при электричестве глупо.

Споласкиваю крышку, протираю чистым полотенцем и ищу сиюминутное применение своим трудам. Сразу не нахожу и как-то шаг за шагом всё удаляюсь от кухни и удаляюсь, пока не оказываюсь у балконной двери.

Испуганные голуби шумно слетают с поручня.

Не могу вспомнить куда подевалась крышка. Ну, да и Бог с ней.

Мокрые кусты боярышника свесили огромные сучья над тротуаром, мешая прохожим.

Таинственного вида молодой человек в рыжей бородке, черном нейлоновом плаще с натянутым на голову капюшоном, неспеша заполняет тележку продуктами; смотрит на меня недобрым взглядом.

Обратно иду под дождем, боязливо придерживая тяжелую, непрочную сумку. Глупая девица с детской коляской выползает на дорогу перед самым носом машины; водитель сердится и кричит ей за стеклом, но слов не слышно.

Вчера захотелось грибов и поехали за Волок, но Алексею позвонила жена, пришлось вернуться. Молодой велосипедист попытался обогнать нас.

Вечером сел за книжку, задремал. Встал, подошел к окну и был сбит в упор пронзающим взглядом старух, сидевших на лавочке напротив.

...кап...кап...кап...

Вероятно прокладка скукожилась от времени, потеряла элластичность и, как ни прижимай кран, капель не прикращается.

Поначалу это раздражает меня, потому что металлическая раковина отзывалась на удары воды гулким звоном и этот звон доносился даже в комнату. Других звуков в доме нет и единственно, что нарушает тишину, этот звон. Можно было бы включить радио и тогда никаких капель не хватило бы для соперничества, но радио-то уж точно разозлило бы меня. И я не включаю радио.

Позавчера расчищая лыжную трассу от валежника я перетрудился, вспотел и, вероятно, хватил холодного ветерка. И сегодня мучаюсь насморком. Но мне всё время кажется, что насморком отделаться не удастся и я то ставлю градусник под мышку, то прислушиваюсь к пульсу.

И тут вдруг обнаруживаю, что ритмика капель в точности совпадает с пульсом моего сердца и, когда старый холодильник своим дребезжанием вклинивается в начавшуюся игру, начинаю злиться на него, на этот холодильник.

По утрам, едва поднявшись с постели, открываю дверь, вслушиваюсь, затем нахожу пульс возле ключицы и ... наслаждаюсь созвучием источников жизни.

Всю ночь шел снег.

Ветер играл снежинками, наматывая их на столбы уличного освещения и в окно было видно как они забавлялись.

А утром я вынужден был вернуть велосипед на четвертый этаж, потому что не смог проехать и сотни метров.

А ведь ещё вчера на дорогах не было и признаков зимы.

Беру широкую лопату и как бульдозерный нож толкаю её впереди себя, пробивая тропу вдоль забора.

Сначала инстинктивно огибаю знакомую ямку, хотя под снегом её не видно. Удивляюсь своей памяти, останавливаюсь в нерешительности, вдруг разверачиваюсь и иду за топором, чтобы вырубить кусок ветлы, ветки которой бросаются под колеса. Она ещё была не близко эта ветла, но решаю заранее убрать помеху. Уже не раз, проезжая мимо, я наполнялся намерением их вырезать, но как всегда, тут же забывал. И вот теперь...

Но когда, уже осторожничая, все-таки натыкаюсь на торчащий из земли давно известный мне камень, чувствую, что все эти помехи были вчера, хотя ... вчера их быть не могло, ибо не было самого снега.

Но состояние вчерашности не исчезает и вдруг мне становится не по себе: пытаюсь понять свои чувства. Конечно же, это вчера я проходил с лопатой, расчищая от снега тропу. Я помню это в мельчайших деталях: и камень, и ветки, и ямку... Что же такое? Но вчера не было снега! Я закричал:" Не было, не было снега! снег только ночью..." И вдруг стало ясно, что я помнил "вчерашний" день прошлого года. И ясно, что сомнения были естественны. А где же сам год? целый год! Хочу вспомнить прошедшие дни и ничего не вспоминается. Какие-то ничтожные события: то ли были, то ли нет... Всё как в тумане. Оглядываюсь по сторонам - ничто не изменилось: те же самые поврежденные машиной ворота общественного сада, та же куча мусора у водокачки, тот же дым из трубы соседского дома...

Вонзаю лопату в сугроб и возвращаюсь к началу: разом теряю силы.

Луны кривое колесо

висит над самой головой

и хорошо, что хорошо

сидеть, забившись в угол свой,

и ждать,

когда кривое колесо

застрянет в форточке окна,

чтобы сказать: "Ну, вот и всё

и `help me` больше не нужна".

В половине одиннадцатого обычно пью кофе.

В этом напитке я мало что понимаю и потому беру самый дешевый - "Жокей" в зернах. Молотилка у меня есть и я могу размолотить до порошка. За время употребления как-то приспособился избавляться от горечи. Главное - не кипятить. То есть я отдельно грею воду и кипятком заливаю чашку с кофе. А потом только чуть кипятильничком поторчу в стакане и - готово. Можно и без кипятильника, но пока вот так.

Так вот, пью кофе.

Утром набегался на лыжах по озеру. Снег уже сошел, осталась только узкая полоска вдоль берега и та дотаивает. Может быть сегодня последний день вышел. Зато как хорошо по насту!..

И вдруг звонок.

Вообще-то, я не люблю мобильник, отключаю: избегаю неожиданных звонков, они всегда чреваты неприятностями. А тут по его просьбе стал включать в условленное время.

Ну, чего? обычно поболтаем так, минуту-другую по пустякам.

И вот теперь этот звонок. Я сразу не хватаю трубку, держу паузу, жду как всегда неприятности. А когда её ждешь она и является.

- Ты можешь занять мне немножко денежек?

Телефон тем и плох, что держать паузу долго не можешь, надо говорить либо "да", либо "нет". Скажешь нет - обидится и придется потом полчаса оправдываться. Это ещё хуже.

Сказал "да".

Всех своих друзей я предупреждаю: "взаймы не даю", а его не предупредил, даже подумать не мог, что представит меня в виде кредитора: я ведь нищета по сравнению с ним.

Даже глотку обжег своим кофе.

Ну, вот, отдал я ему сколько мог без лишних слов и разъяснений, только предупредил, что возвращать не надо.

А телефон сразу отключил. Думаю: теперь уже окончательно.

"ПЕРСОНА НОН ГРАТА"

___________рассказ

_______________________"К этому добавляется ещё один проступок: мне удалось

_______________________ сделать то, что ОНИ считали неосуществимым;

_______________________ к тому же я не поставил ИХ в известность и не

_______________________ попросил у НИХ помощи. Я был уже достаточно зрел,

_______________________ чтобы нажить себе врагов, но ещё чересчур наивен,

_______________________ чтобы недооценивать ИХ способности к недовольству.

_______________________ В итоге я стал ... "персона нон грата"..."

________________________________________________________________Гарун Тазиев

В подобных случаях надо увольняться чуть раньше, чем опомнятся мстители, но всегда запаздываю и потому страдаю.

Жизнь свою я всегда представлял как-то идиллически, книжно. То ли она такой мне просто представлялась, то ли я подсознательно хотел её такой видеть? Но так или иначе все мои поступки чаще всего и были продиктованы этой идиллией. В принципе, ничего плохого в этом нет, я люблю серое расцвечивать, если бы...

... если бы эта идиллия заканчивалась привычным разочарованием, чаще же она становилась причиной драматических коллизий.

Вот и эта, последняя.

* * *

А всё случилось спонтанно: меня несчетный раз жестко, несправедливо наказали. В такой ситуации "обижаться" рискованно, я притаился в ожидании худшего.

Спас Васильев.

Правильно было бы сказать, что в какой-то момент общая "беда" объединила наши судьбы: я висел "на волоске" и в этом смысле был вполне компромиссен, Васильеву же, наоборот, внезапно подфартило и он "лез из кожи вон", пытаясь найти себе замену. Всё совпало: я вдруг оказался на месте Васильева, он же ретировался в Подмосковье, где ждала его синекура.

* * *

Талантов особых за мной не значилось и потому начальством это назначение воспринималось больше как случайность, оправданное лишь решимостью Васильева не упустить своего шанса. Поэтому и отношение ко мне было поверхностным: мало кто верил в мои способности на этот пост, да и сам я не с лишком рассчитывал на успех. Вместе с тем, то ли по причине своей идилличности, то ли из беспонятия происходящего, не воспринимал её угрожающего характера и потому не очень был запуган, несуразности жизни воспринимались мной как неизбежность и даже как забава, как задачка на сообразительность, тем более, что я как бы не особо и дергался, так, плыл по течению, обстоятельства понукали мной, а случайности не сильно меня печалили, если бы, конечно, они, случайности, не были слишком жестоки. Так бывает, когда вещью дорожишь только потому, что нет решимости выбросить её. Эта нежданная должность и казалась мне, как раз, тем, чего лишиться я мог без сожаления.

К тому времени, мой багаж, состоял всего лишь из обычного образования и недолгой практики, он не мог прибавить оптимизма и моим подчиненным, чтобы поверить в меня.

* * *

План треста был довольно суров: полсотни объектов в шести районах, в том числе три особо важных, ход строительства в двух из которых контролировался лично министрами, а один, тоже из числа очень важных, был все-таки признан нереальным в необходимые для завершения сроки, хотя и его министр "слезно" уговаривал меня постараться. Этого можно было бы не говорить, чтобы зря не тратить "бумагу", но деликатность ситуации могла бы потускнеть.

Когда контролируют министры, то более всего это отражается на спинах руководителей промежуточного звена, то есть на спинах главков и потому нам, трестам, остается лишь прикидываться исполнительными, прекрасно понимая на ком лежит ответственность. В то же время на важные, но не реальные объекты внимания главков не хватает и потому объекты эти автоматически передаются на произвол трестов. Тем не менее важность этих объектов сохраняется и тут уж провинившемуся не позавидуешь.

И вот, в этой "интересной" ситуации мне вдруг выпадает уникальный случай реализации своих идиллий на важном и в то же время "нереальном" объекте, называвшемся комбинатом огнеупоров, к слову сказать, крупнейшим в Европе. Понимая это я все же побаивался неудачи как причины последующих упреков. А по неопытности не мог предвидеть ещё более драматичных последствий: мести за возможный успех.

* * *

В шахматы играю слабо, но стиль поиска решений тот же: трудно ищу невидимое начало процесса, пятясь и пятясь до тех пор, пока не запнусь за искомое. Для этого большого таланта не требуется, достаточно здорового оптимизма и капельки наглости. В данной ситуации я не видел решения в стимулировании интенсивности процесса строительства, хотелось сконструировать некую цепь событий, чтобы до предела переложить ответственность за результат со своих плеч на плечи смежников. И тогда проблемы обусловленного должностью результата отступили бы на второй план, выставляя перед собой банальные страсти самоутверждения, а по сути, не что иное, как забаву.

Прежде всего нужно было как можно скорее приступить к выполнению работ на особо сложных сооружениях, что могло бы смягчить главную причину нереальности: недостаток времени. Сделать это можно было единственным образом: резко сократить в предусмотренной проектом технологии строительства объемы работ, выполняемые собственными силами и таким образом иметь достаточный резерв этих сил как гарантированную возможность своевременной подготовки фронта работ спецмонтажу.

По огромному столу кабинета раскладываю все листочки проекта и довольно скоро натыкаюсь на слабые узлы.

- Надо предложить заказчику убрать из проекта конструкции, где нельзя использовать современные технологии, - сказал я Шаповалу, не став слушать его сомнения, - пиши письмо!

Сомнения Шаповала были вполне логичны, так как не в правилах трестов корректировать готовую документацию включенных в план объектов, но написать письмо не трудно, да и упомянутые мной "слезные" просьбы министра неукоснительны для его подчиненных. Как и положено в таких случаях заказчик выразил недовольство, но меня это уже мало волновало, главное, чтобы он, заказчик, стал "крайним".

Первая проба удалась, но реальность уперлась в отсутствие свай, о чем я не подозревал. И тут уж крайним оказался я сам.

Пришлось "ощупать" все неликвиды на складах треста, как-то скомплектовать непроектные сваи. Отправляю лабораторию на завод изготовитель свай для подтверждения возможности их использования. Было не просто, но как-то обошлось.

Оставался по сути, самый важный вопрос: где взять столько башенных кранов, чтобы закрыть монтажом одновременно все сооружения. В дело подключаю институтского товарища. Он делает проект производства работ с установкой единственного в главке башенного крана с особо длинной стрелой и достаточной грузоподъемностью, который нужно было снять с не менее важного объекта главка. Но это уже была не моя печаль. Цепь замкнулась.

С этого момента моё участие в организации процесса потеряло остроту.

* * *

И, упоённый успехом, вдруг осознаю возможные последствия.

Но опять опоздал.

Не люблю поднимать с земли любую находку, брезгую. Пару недель назад, зайдя в домоуправление с намерением оплатить коммунальные дела, в пустом зале увидел на полу пятидесятирублевую купюру. Пару секунд постоял над ней, оглянулся, затем наклонился, брезгливо поднял эту цветную бумажку за уголок и, подойдя к стойке кассира, положил купюру в окошко:

- Кто-то потерял тут у вас.

В таких случаях есть три варианта поведения: аккуратно обойти находку, "не заметив" её ; быстро, но без суеты достать из кармана носовой платок, вытереть лоб и затем "уронить" платок на находку, поднять платок вместе с находкой и сунуть их в карман; взять брезгливо за кончик купюры и отдать столу находок. Выбирать варианты тут некогда, мне показался третий вариант.

Но в этом случае я хотя бы видел, что это деньги, тем более, купюра была гладенькой, новенькой, но....

...сегодня я нашел кошелек, мягко выражаясь, далеко не новый и не гладенький. Сначала просто поддел его ногой, пытаясь отшвырнуть в сторону, но с первого раза не получилось, он только плотнее прижался к бровке тропы в глубоком снегу. Тогда пнул его и... промазал, хотя с мячом обращаюсь довольно ловко. Меня захватило. Ещё пнул и теперь попал, но кошелек полетел не в сторону, а вдоль тропы и всего метров на пять.

Зачем я это делал? Первый вариант из ранее перечисленных был более приемлим, второй просто "не проходил" по определению, третий не реален. Я нашел совсем идиотский, но логичный с точки зрения рационального поведения жлоба:

. наклонился и поднял находку, чтобы...

...швырнуть наверняка и подальше. Но замешкался.

Это была довольно потрепаная улица заштатного городка, сдавленная двумя тесными рядами одноэтажных жилых строений, называемых частными, просыпается которая либо слишком рано и расползается в темноте, либо спит до обеда, напитавшись за ночь телесериалами. Темноты уже не было, но и утро не раскрыло себя полностью.

Оглянулся и не заметил ни одной живой души. Кошелек жег мне ладонь, к тому же, был крепенький морозец и держать его голой рукой долго я не мог, а сунуть в карман не позволяла та самоя брезгливость. И тогда, выбрав позаметнее дерево - это был ясень с неуспевшими облететь семянами-носиками, продавил ногой у самого ствола ямку, бросил туда кошелек, чуть помялся и все же присыпал сверху снежком. Ясень торчал у самой тропы, всего в полуметре и, если тропа чуть уширится, что вероятно в отсутствии снегопада, то кто-то обязательно наткнется на тайничок.

Успокоив свою совесть таким образом я с облегчением зашагал дальше.

Сейчас уже не помню, но дня три-четыре я точно не ходил по этой дороге: не было нужды, но в пятницу вечером у меня вдруг засвербело в голове, я никак не мог избавиться от мысли о находке и в субботу, пораньше позавтракав, чуть мандражируя, направился искать тот ясень. На этот раз был припасен пакет, который я сунул в карман, даже не сложив, а словно хлам какой.

Утро только начиналось, было сумрачно, как бывает при затянутом облаками небе, но тропинку искать не пришлось. Правда, один разок я обознался и стал рыться не у своего ясеня. Но понял это довольно скоро, прошел еще полсотни метров и вышел куда надо. Снег под деревом был обильно орошен собачьими "письменами", а кошелек наполовину выворочен из снега их лапами. Я захватил находку вместе со снегом, чтобы не пачкаться, сунул в пакет, продел ладонь сквозь проймы пакета, руку спрятал в карман, развернулся и быстро зашагал прочь.

Cразу в пакет не полез. Сначала разжег печь, накормил кота, переоделся, сходил за водой к колодцу, поставил на плиту чайник и, только проделав всё это, вытряхнул кошелек вместе со снегом на пол.

Накануне я наверно в третий раз наведывался в магазин "Газовик" на Сушанской, настраивая себя на покупку новой газовой плиты, так как старая совсем развалилась, а духовка в ней даже сгорела. Готовить на такой плите противно, а заниматься своим главным делом - выпечкой булочек-пирожков было просто невозможно. И я крутился возле выбранной плиты и никак не мог решиться купить её, что-то мешало мне сделать это. Кстати говоря, неосмотрительность, скоротечность решений у меня чаще всего чревата тихой печалью. И наоборот, медлительность, занудность, нерешительность, как правило, заканчиваются торжеством инстинкта.

И на этот раз я, в конце-концов, остановился не на газовой плите за шесть с половиной тысяч плюс установка счетчика за две тысячи, а на электрическом духовом шкафу всего за тысячу сорок.

Говорю я это к тому, что в кошельке оказалась ровно одна тысяча сорок рублей. Чудеса! И хотя я уже твердо решил купить этот шкаф и в понедельник купил бы непременно, но теперь моё решение было утверждено жирной печатью. В кошельке были две пятисотки и четыре по десять. Я их свернул вдвое и, как сейчас помню, положил в карман куртки.

Прошла ещё неделя. Печь я купил, в тот же день обкатал её, испек желаемое. На этом моё повествование можно было бы и закончить, но случилось невероятное.

Всё это время я ни на минуту не забывал о находке, тем более, что и духовой шкаф и булочки постоянно напоминали мне об этом. Без нужды стал ходить по этой улочке чуть ли не каждый день, словно хотел встретить владельца кошелька, хотя, конечно, объявлений не вывешивал и справок не наводил. Теперь, даже захотев вернуть деньги, не смог бы этого сделать, ибо они приросли ко мне как привой на старой яблоне.

И вот по прошествии недели я, больше подчиняясь любопытству, чем даже инстинкту, ни на что не рассчитывая / преступника тянет к месту преступления/ снял пакет, в котором попрежнему дремал пустой кошелек, с крючка, достал его, раскрыл и... обнаружил там ту же пачку купюр: две по пятьсот и четыре по десять. Неужели я не изъял их тогда? Может быть, я их и не брал из кошелька всё по той причине брезгливости, а просто внушил себе, что извлек? Ну, не сумасшедший же я, в конце-концов? И не стал извлекать содержимое: мне было не по себе.

Спал плохо, хотелось вспомнить свои действия в тот злосчастный день в подробностях, чтобы найти момент, когда я вернул деньги в кошелек. В конце-концов смирился с тем, что просто запамятовал, такое со мной бывает.

Утром, приведя себя в порядок и нормально, не спеша позавтракав, не утерпел, не справился с самозапретом и полез в кошелек. Две по пятьсот и четыре по десять были "дома". На этот раз я не стал возвращать их в кошелек, а, оставив его на видном месте, деньги медленно, осознанно сунул в отдельный карман куртки и затянул на кармане молнию. Я решил эти тысяча сорок потратить безрассудно, по сути выбросить. После того, как новая духовка добротно исполняла свои функции, я всё больше стал испытывать тягу к совершенству этого несложного аппарата и, бывая в магазинах, невольно увлекался конкурирующей техникой. И, естественно, быстро нашел то, что было значительно совершеннее, практически идеально отвечающее моим запросам, но и дороже более, чем вдвое. Имея нужное трудно было решиться на то, чтобы продублировать акцию, тем более я не из тех, кому деньги достаются легко, точнее, доставались легко, хотя я так и не был ещё уверен в том, что со мной произошло чудо.

Добавив полторы к той тысяче в кармане с молнией я без обычной для себя осторожности забрал покупку. Это был фурор, хотя и бесшумный. Печка вытворяла чудеса и все мои комплексы на фоне этой удачи как-то потускнели, растворились в радости.

Сразу же после испытания я вспомнил о кошельке и, взяв его, сразу почувствовал малоожидаемую, пугающую плотность. Открыл... там были деньги. Я высыпал их на стол и, не считая понял, что передо мною ровно две тысячи двести пятьдесят рублей и точно такими же купюрами, которыми я расплатился за новую духовку. Меня затрясло. Сомнений не было, произошло чудо.

"А если бы я не потратил деньги?" - думал я и тут же отвечал себе, тогда ничего бы не возобновилось, ведь они пролежали без движения больше недели. Значит, либо надо тратить, либо... выбросить кошелек в снег. Но что я мог бы купить? у меня всё было. Допустим, купить новые лыжи за пять тысяч с ботинками за четыре и елозить по грязи? Нет уж! снимать лыжи через каждые сто метров я не хочу, а даже халявными деньгами утюжить асфальт?... с ума сойдешь от ужаса.

Часами я сидел под настольной лампой и решал возникшие из ничего ребусы. Вариантов были десятки и, прежде всего, какие-то поездки за пределы. Но когда такие мысли приходили вместе с ними тут же возникали опасности дискомфорта, которые для меня гораздо сильнее предполагаемого удовольствия от поездок. В конце-концов на листке идей остались только выставки.

Предложений у меня достаточно, но московские галереи /они то и дело соблазняют/ больше склонны содрать последнюю шкуру с художника, чем заранее подобрать адекватного покупателя. Поэтому в Москву не хочу. Да и цены там мизерные. А вот в Лондоне цены приличные и люди серьезные. Два-три раза в месяц присылают мне уведомления о предстоящих выставках и выражают надежду на моё участие, но Лондон далеко, к тому же они не согласились обрамить мои рисунки на месте, а везти стекло... даже не представляю как.

Конечно, когда самый известный Портал Мира в лице его владельца - Charles Saatchi пишет тебе "Very happy to see your work on S.Gallery am thrilled that the standard is so high from such a variety of artists and hope it will be interesting to gallery own exhibition..." невольно хочется показаться там. Но...но...но...

И вот теперь есть возможность снять пенки.

Я полностью утонул в своих лондонских идеях, мысленно оформлял загранпаспорт, ехал за визой, покупал билеты, заказывал гостиницу, покупал словари и разговорники, искал хорошего багетчика... и так устал, что до практических шагов дело никак не доходило. К тому же, надо было сначала потратиться и только после этого восстанавливалась потраченная сумма. А где мне взять столько, у кого занять? Кредит?

Месяца полтора я мучился, похудел, хотя и так были одни кости благодаря лыжам и скромному вегетарианскому питанию, ослаб так, что мог ходить только пешком, то и дело присаживаясь на пенек. И ничего не делал, идей не воплощал.

Уже в мае, чувствуя трагическую развязку, взял злосчастный кошелек со стола, запихал туда пару сотенных и пошел к тому самому ясеню. Постояв немного в нерешительности осторожно, как бы без большого желания, положил кошелек возле ствола и, выпрямившись, быстро пошел прочь.

Когда стал считать по необходимости остатки своих денег, то недосчитался как раз той суммы, которую потратил на обе духовки: придется пару недель попоститься.

Но зато как легко стало.

КАК Я ПРОВЕЛ ЛЕТО.

повесть./в подражание Чеховской - "СТЕПЬ"/

КНИГА первая.

Мне нехорошо.

Не то, чтобы уж совсем плохо, но не могу заставить себя расстаться с постелью, хотя по яркости окна уверяюсь в опоздании с привычным пробуждением.

Не хочу и завтракать.

Но более всего претит стандартная утренняя прогулка: нет никаких сил.

КНИГА вторая.

Усилием воли беру себя под мягкий арест: пою крепким чаем, мягко облачаю в спортивную одежду, экипирую и выпровожу за дверь.

КНИГА третья.

Спускаясь с четвертого этажа успеваю внушить себе нерабское послушание системе. Но где-то в глубине души принимаю диктат воли: неподчинение привычке, жизненному ритму неизбежно повлечет за собой угнетенное состояние всего дня. Надо сдаться, подчиниться, в конце-концов не обязательно бежать все три круга.

Вроде здоров, ничего не болит, дыхание ровное, но не могу: после второго круга начинаю испытывать отвращение ко всем свои принципам, останавливаюсь, скидываю с ботинок роллеры и вполне бодрым шагом поднимаюсь на свой этаж.

ЭПИЛОГ.

И только войдя в квартиру и разоблачившись вдруг чувствую непривычную тяжесть дыхания, одновременно осознавая причину прострации: день обещает отличиться необычной жарой, уже с утра пропитав воздух испарениями ночного дождя.

29-е авг.2015

Вот, есть ложечка кофе, столовая ложка сливок и чайная чашка кипятка.

Если в кипяток всыпать кофе и влить сливки, то в паре с булочкой получится нормальный завтрак. Нормальный, но жидковатый и потому не вкусный. Но если половину кипятка слить и сделать кофе с теми же ингредиентами, то получится вкусно, но не вполне нормально: мало!

И терзаюсь сомнениями: то сытно, но безобразно; то вкусно, но голодно. .

Вот так и... в жизни: то красивая, но дура; то умная, но... так себе.

* * *

Читаю рассказы моего товарища.

Хорошие рассказы.

Иду по улице, удивляюсь: чуть не каждую неделю возникают новые фундаменты,.. стены. Строят по большей части сами: нанимать дорого.

И вот, один торопится, кладет кирпичи неумело: лишь бы прочно; другому дело его суть творчество: кирпичик к кирпичику!

Мимо первого прохожу равнодушно, второму хочется помочь, посоветовать чего-нибудь, что называется, "показать со стороны".

А что посоветовать?

Высолы лезут на фасад: переборщил с цементом!

Но это мелочи, кладка действительно хороша.

Вот и рассказы моего товарища настолько хороши, что хочется примазаться: посоветовать, похвалить.

А что посоветовать?

Увлекается красивостями, то есть пишет для публики, для читателя, "из головы". Это лишнее, рассказ не должен раздражать: только собственные чувства! Если получается.

Но это мелочи, рассказы действительно хороши.

Садовые ножницы у меня есть. Старенькие, правда, "родные" пружины поломались, приспособил какие-то, ну, вобщем, работать можно, но кайфа нет.

В поисках повода к рассказу решил почаще ходить пешком на дачу, а чтобы и там не скучать, резать траву под кустами ножницами. Есть и триммер, но триммер это, все-таки, работа. А мне хочется удовольствия.

Вот и купил новые.

Кручусь вокруг куста, стараюсь. И усталости никакой. Поднимешься с колен, выпрямишься, чуть отойдешь, посмотришь, радуешься.

Плохо только то, что на всё дневное желание сил не хватает, оставляешь на выходной или на пятницу, а недоделка тянет уж на следующее утро. Замотала!

Жаль, что повода к рассказу как не было, так и нет.

Но сад преобразился.

К домофону не подхожу, потому что, сняв трубку, уже нельзя не открыть: не будешь же объясняться с ненужным тебе человеком.

Вот и вчера.

Только начал засыпать - звонок домофона.

У нас с сыном договоренность: после пары гудков он отключается и затем снова звонит.

На этот раз повтора не было и я успокоился.

В шесть утра обычная пробежка и, спускаясь с четвертого, замечаю, что в почтовой кассете между первым и вторым этажами мой почтовый ящик сильно исковеркан. В прошлом году точно так же был исковеркан соседский ящик. Удивился. Но пока ничего не понял. И тут слышу в пятьдесят седьмой на первом этаже мужской разговор.

Пробегая по второму кругу вижу, как из моего подъезда неуверенной походкой выползает незнакомый мужик. Как-то сразу возникает логичная цепь события: в пятьдесят седьмой всю ночь пили; ящик поломан в отместку за домофон; моя квартира шестьдесят семь - звонивший ошибся, но виноватой в своей ошибке сделал мою ячейку.

Не вполне решительно приблизившись спрашиваю:

- Зачем ты поломал мой почтовый ящик?

Есть такая людская порода, позволяющая себе наглое поведение в отношении более слабых; такой всегда ищет способ нагадить без веской причины, и даже случайно оказавшись в дверях, будет неколебимо стоять, сильно препятствуя проходу.

На мой вопрос последовал грубый ответ.

Я пропустил мимо ушей обидные слова и, уже акцентируя "зачем", повторил свой вопрос.

Обнаженное зло-деяние напугало его воображенной ответственностью, злобно ворча, он удалялся.

Этого мне оказалось достаточно.

Не отойдя и километра, уже на школьном дворе сталкиваюсь с азартным рыболовом.

Мы едва знакомы, я даже не знаю как зовут его, но совпадают наши невольные маршруты и потому приходится приветствоваться.

- Клюёт? - приветствуюсь я.

Он подробно оправдывается и, будучи под хмельком, всё загребает и загребает вглубь.

Миротворцам редко удается найти покорные уши и, когда все же удается, поток воспоминаний остановить можно только бурным восхищением и непрерывными рукопожатиями. Но если восхищение ещё как-то получается выразить, то рукопожатия мгновенно встречают оборонительный рефлекс спецназовца.

- Руку сломаешь! - наигранно улыбаюсь, едва освободившись.

Эти двое знают меня как велосипедиста.

- А где велосипед? - говорят они не столько интересуясь, сколько сочувствуя.

На ходу не успеваю подобрать ответ, останавливаюсь. Это уже слишком.

- Молодец, молодец... - торопит меня тот, что постарше. Он претендует на внимание собеседника и моя остановка мешает ему самоутвердиться.

А этим ничего не мешает.

- Приве-е-ет! - протягивают они ладони и, самодовольные, уступают мне тропу.

На подвесном смотритель моста наколачивает перекладины. Здороваемся.

Проникаюсь желанием посоветовать ему от мотоциклов ставить бруски вместо горбыля, но вовремя одумываюсь.

Вот так понемногу и добираюсь до самого Бугра.

И вот__ только теперь __ я начал понемногу понимать непроизвольность своих поступков, совершенно необъяснимых с позиции обычной логики. Неудержимость владела мной.

Зачем мне это нужно? Я не задавал такого вопроса, мне просто хотелось и я чувствовал, что могу позволить себе ЭТО, могу сделать ЭТО.

Не знаю ни одного случая, когда кто-либо из тех, с кем я был знаком, без видимой причины мог своим примером побудить меня к подражанию, тем не менее, ЭТО зародилось во мне и, нарастая день ото дня, раздражало и тревожило меня. Сегодня, я думаю, что порывы страсти не были ни тщеславием, ни карьерными импульсами, ни даже способом добытия денег. Более того, заработанное ранее нашло применение как раз здесь, на этом куске вздувшейся весенней пучиной дороге, то есть на стороне благонамерения.

Я хотел, но я не готовился. Так бывает. Страстно хочешь чего-то, но решимости к исполнению нет, тебя что-то удерживает от решительного шага, может быть страх? не знаю. И лишь в какой-то момент, не имеющий особых признаков, ты вдруг делаешь этот шаг в бездну неизвестности.

Объезда не было.

Заранее предусмотреть приемлимый вариант организации дела было некому, кроме меня самого, мои же мысли были заняты то ли страстью, то ли страхом - не знаю, но о технологии я даже не помышлял. Вероятно, кроме страха и азарта могло быть безумие, которое возникает в ситуации вынужденного риска, отказ от которого ещё более трагичен, чем этот риск.

За скромную по тем временам плату бульдозерист согласился столкнуть этот двухсотметровый кусок кривой и горбатой дороги в соседнюю низину. Подозреваю, им тоже руководил азарт сражения, по одну сторону которого был он и этот огромный горб, по другую - людская стихия. Меня он в расчет не принимал, как не принимают в расчет командира, отдавшего сигнал атаки. Посоветовать ему что-либо я тоже не мог и не решился бы на это, пожелай он моего совета. Мне же оставалось, потеряв сердечный пульс, наблюдать со стороны, наполняясь с каждой минутой всё новыми порциями коктейля из страха и страсти, ибо самовольно перекрыв в центре города единственную дорогу, прервал не только грузовое, но и автобусное сообщение, вполне приблизившись к моменту, когда ничего не стоит расстаться с должностью и, более того, познакомиться со следствием. К тому же, власть, стоявшая надо мной и видевшая всё это, в испуге отстранилась от всякого вмешательства, включая и помощь, чем как бы предстала в неведении, надеясь тем самым оправдаться в случае неуспеха этой авантюры..

Автобусники обезумели вместе с бульдозеристом и, не опорожнив салон, прыгая с бугра на бугор с риском положить автобус на бок, дерзко форсировали препятствия, оглушая окрестности ревом двигателей своих буксующих машин. Молодые фабричные швеи, словно натурщицы для тропининской "казначейши", пораскрыли все окна и любовались происходящим внизу, смеясь и покрикивая с высоты этажей фабрики, одновременно удивляясь тому, как коробка их здания медленно вырастала над опускающейся дорогой.

Это был Праздник Неповиновения Закону.

Ты можешь говорить мне всё, что-угодно и я соглашусь, потому что ни тогда, ни теперь не могу объяснить причину своего поведения.

Когда доктор бессилен помочь своему пациенту он ограничивается советом больше бывать на свежем воздухе или что-то похожее. В этом смысле и я, не видя реальной возможности угодить своему инстинкту, посоветовал ему просто "подышать свежим воздухом". А там уж как будет, так и будет.

Иногда мне говорят, что это было делом Чести. Не знаю, при чем здесь честь.

  новый рассказ

   230 рассказов. Некоторые рассказы без умысла случайно повторяются: причина в суетливости при выборе из пятиста рассказов. /прирост новых рассказов и новых рисунков можно найти на ЕЖЕДНЕВНИКЕ/
   содержание основных разделов








   Красным в тексте выделены поздние вставки как результат редактирования

  рисунки более крупных размеров


  Техническое приложение

  _____ .....
   proba

   .любой текст для сохр.
   черный
   красный

Оставить комментарий
© Copyright Рындин Акварель 002 (lo-bzyk@yandex.ru)
Размещен: 26/11/2013, изменен: 31/01/2017. 294k. Статистика.
Сборник рассказов: Проза

Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.
Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"
Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"

Оставить комментарий © Copyright Рындин Акварель 002 (lo-bzyk@yandex.ru) Размещен: 26/11/2013, изменен: 31/01/2017. 294k. Статистика. Сборник рассказов: Проза Иллюстрации/приложения: 220 шт. Скачать FB2		Ваша оценка:

Рындин Акварель 002 : другие произведения.

Ничего особенного...