-Ты думаешь, ад - это пламя и сера? Столбы огненные и смрад бесовский? Нееет, внучек, ад - это ледяная пустыня, где среди серых острых глыб веют студеные ветра, колючие, свирепые, пробирающие до костей, до мозга, до печени! В аду снега лежат весь год, не тая, гранитные глыбы разрезают землю и метель наметает пред ними снежные холмы, мрак и темень стоит весь день , и только далекие звезды в черных небесах иногда освещают бескрайнюю пустыню. Гранитные скалы высятся на краю земли, серые, обрывистые, и даже мох не растет на них, и птицы не вьют гнезда, сколь страшно и холодно в том аду. А по ту сторону скал протирается море. Ледяное и черное, как небо над головой.
Бабка была старая, страшная карга с седыми лохмами на голове. Крючконосая, горбатая, злая, и только белые твердые зубы, которыми она могла грызть орехи не хуже кузнечных клещей, светлели на ее черном от времени лице. Ей было лет сто, не меньше. Поговаривали, что она ведьма. Что летает на метле через печную трубу, что разговаривает со своей кошкой, что кормит бесенят бесовским молоком и крадет ребятишек из соседней деревни для своих жутких варев.
А как не поговаривать, если солдаты государевы два дня искали поросшую мхом лачугу на опушке леса, да так и убралась восвояси, не найдя? А как, скажите, люди добрые, не поговаривать, если за небольшую плату навела она приворот на кузнеца, да так, что высох он от любви за неполный год, волочась за беспутной Анютой? Да как, скажите, не боятся ее, если тем летом пошли мужики с вилами да топорами через лес гнать ее прочь, да заплутали, да блуждали неделю, покуда не вышли к Черному озеру в десяти милях севернее родной деревни?
С тех пор оставили бабку в покое, изредка на поклон шли к ней молодки , просить порчу снять с дитя захворавшего, мужа вернуть, или над будущим завесу приоткрыть - идти или не идти замуж.
А однажды вышла старуха на крыльцо да и запнулась о корзину , в которой дрыгал ноженками сероглазый подкидыш.
Видимо, ожидали злыдни, что ведьма сдерет кожу с младенца, да в котел его с водой кипящей бросит, да не тут-то было! Бабка корзинку на печь поставила, а сама за козой в амбар отправилась.
Так и рос козий выкормыш, смышленый да ладный, большеглазый и смешливый. Одно только - имени бабка ему не дала, а как человеку без имени жить? Собрались всем миром да и послали к бабке попа младенца крестить. Взял тот мальчика, сумой его нагрузил и в путь отправился, завернув краюху хлеба в рясу - не приведи Господь придется скитаться с силой нечистой по лесу дремучему! Батюшка в деревне был добрый, простой, не строптивый, оттого и вертела им паства как корова хвостом в знойный полдень.
Однако ж до избенки на опушке дошел без страху и в срок - видать, не нес зла в своем сердце. В окошко постучал, на крыльце потоптался, да мальца безымянного и приметил. Смотрел тот из лопухов, хлеба краюху сосал неспешно.
Малец подумал, подумал да из лопухов вышел. Светлые волосики на концах курчавились, рубашонка едва зад прикрывала, пальчики цепкие, загорелые. Сам батюшка овдовел, не прожив года с молодой женой, взял себе мальчика-сироту жизнь скрашивать, ребятишек любил. Погладил подкидыша по головке, прослезился.
- чо надо-то ? - спросила старуха, показавшись .
- слыхал я , сирота живет у тебя, не крещен небось? - в бороду пробасил.
- живет.
- вот и пришел я окрестить его как и полагается.
- ну крести, раз пришел.
Потоптался на месте сапожищами, подумал.
- слышь, старая, отдай мальца мне . Я грамоте его обучу, в науку отдам, ежели склонность иметь к ней будет. На что он тебе? Ты сама старая, помрешь не ровен час. Обуза лишняя... А со мной лучше ему будет, все люди живут рядом...
- На что он тебе сдался?
- Пригожий такой. Не пропал бы здесь, в лесу-то...
- а чего ему пропадать?
- ну смотри, старая, придут тебя мужики гнать, да мальчонка под горячую руку не попал бы.
- не попадет...
Долго смотрела на него старуха, потом сказала нехотя:
- что уж тут... бери, коли охота... Может и впрямь, у тебя человеком станет. Видала я во сне недавно - не простой мальчонка-то, не простой...
Протянул батюшка руку мальчику, да тот заартачился, заплакал.
Достал крестик медный , заблестел тот на солнце. Мальчонка руки протянул, засмеялся. Подсадила его бабка попу на закорки да и отправила с Богом.
Нарекли подкидыша Ярославом, Яриком, значит.
Поначалу бабка частенько в гости наведывалась, то ягод лесных принесет в туесе, то цветочков букетик, то еще что, а потом, как подрос, стал сам к ней через лес бегать.
Страшно было у бабки в доме, икон и тех не было... Страшно и любопытно, а уж сказки какие она знала - про ведьмаков, про леших, про бесов да чертей - потом мерещились они по кустам да обочинам.
Батюшка молитвам обучал исправно, бить не бил, голодом не морил, не обижал, да со старшим братом названным жили дружно, но скучно. У бабки - другое дело, страшно, но интересно - то про грибы поганые рассказывать примется, то про бурьян с беленой, то про утопленников ходячих упомянет, то песни разбойничьи срамные петь примется.
А когда исполнился Ярику 15 годков, сказала как-то вечером, за чаем:
- Правы были люди, внучек, правы - ведьма я...
- как так, бабушка?
- А так, внучек - было мне тогда как тебе годков, когда отдал меня отец мой к колдуну в обучение. Там-то, среди снегов и скал из гранита я и поняла, что за ад есть на свете. Нет там ни пламени, ни зноя, ни жара и запаха серного - лед и снег только.
- и как же ты, бабушка?
- поучилась я колдовству его поганому, да ушла... Помер колдун, ученики его и разбежались. Домой дороги мне не было, и пошла по свету, куда глаза глядят. Так и мерила землю-матушку ногами, покуда здесь не осела жизнь доживать, деньки коротать.
- а где ад-то этот, бабушка?
- далече, милый, на самом краю земли... Все на север, да на север... А зачем знать-то тебе?
- да так... - смутился, - интересно...
- ты смотри у меня! - пригрозила кулаком, - батюшка узнает, худо тебе будет!
Батюшка не узнал. В конце зимы старуха умерла, но оплакать как положено Ярик не успел - поп взбеленился и отказался хоронить ведьму в освященной земле.
- Да что ты, батюшка, какая ведьма она? Она меня, сироту, призрела, выкормила, не будь ее - я б так и замерз, подкидышем, насмерть...
- Не учи меня, олух, где ведьму проклятую хоронить! Как собаку пущай зароют ее за оградой и все!
- Ну, батюшка, не ожидал...
Полаялись они, словно псы дворовые, да как схватил поп полено и принялся охаживать по спине чадо свое несмышленое, все соседи посмотреть собрались.
В тот же вечер Ярик, собрав скарб свой немудреный - хлеба каравай в тряпку завернул, - да со двора ушел.
Уйти-то ушел, да куда только податся сироте горемычному? Дороги-то они только начало имеют, а конца ихнего никто и не видел. А за деревней родной - чисто поле без конца и края, за полем тем - лес дремучий, за лесом ... Да кто видал, что там за лесом делается? Поди лешаки да ведьмы болотные живьем не выпустят...
И так и сел в раздумьях на перекрестке двух дорог - одна в деревню, к батюшке названному вела, а другая прямиком в лес.
Кто не слыхал про силу бесовскую, что в нужный день на перекрестки дорог высыпает, да душу грешную в обиход берет? И Ярик слыхал, да сам не верил, нет , говорил батюшка, леших никаких да русалок, все это бесы промышляют. Вот зимой этой пошли девушки гадать на церковную паперть. Только и успели что круг ножом ржавым на земле очертить , да Отче Наш задом наперед прочитать, как нечесть их и сцапала - одну косой удавила, другую всю ночь за волосья по полу тягала, да там и кинула, избитую всю... А крест ее нательный расплавился и в кожу прямиком впечатался, как есть. Вся деревня смотреть ходила, и Ярик ходил - страшные они были обе, глаза повылазили... Бррр!
А вот еще вспомнилось ему тем вечером на перекрестке двух дорог - когда баба в баню пошла, а банника не улестила, не умаслила, добром не попросила. Ладно бы, просто угорела, с кем не бывает, таких случаев он много припомнить мог. Так, говаривали, обдириха кожу с нее всю как есть сорвала, и на и на печку кинула, а тела ейного так никто и не сыскал - видать, точно, под пол в щели забила... Ой, люто, люто!
К вечеру, когда солнце сокрылось за деревьями, стало Ярику совсем страшно. Бежать бы назад, покатятся, глядишь, пожалеет батюшка, назад примет, ан нет, ноги совсем отказали, словно пригвоздил кто к сырой земле горемыку. И сидеть бы ему сиднем так до самого утречка, ан нет - шел кто-то тем временем дорогой. Сумерки стали уже, лица-то и не разглядеть, а есть у прохожего человека хвост или копыта - и вовсе не видать.
Приблизился к Ярику, встал неподалече.
- Здравствуй, мил человек, отчего сидишь один - одинешенек в неурочный час? Или дома у тебя нет, голову преклонить некуда? Или дорогу потерял, куда путь держать не ведаешь? Или ждешь кого? Друга - недруга?
Помолчал, пытаясь разглядеть незнакомца, да так ничего и не увидел. Сказал, однако:
- Из дома ушел, от батюшки. А путь я держу на север, туда, где у моря серого скалы гранитные высятся и колдун в тереме на уступе скальном живет.
Так много в детстве прошлось ему про колдуна россказней выслушать, и так мало мест повидать, окромя деревни родной, что и рассказать-то прохожему человеку, куда путь держит, было нечего...
- А то, - говорит, - пойдем со мной!
- А куда пойдем-то?
- а туда, недалече тут. - и рукой в сторону леса машет. - недалече...
- а как звать-то тебя? И кто ты будешь?
- а звать меня... А вот как любо тебе будет, так и зови.
- а кто ты таков? -насторожился Ярик .
- Атаман я, - говорит, - разбойников тутошних. Что, веришь, олух деревенский?
Ярик задумался. Атамана разбойников он другим представлял - волосатым, до бровей заросшим бородой мужичиной, с топором за поясом, глаза горящие, зубы кривые, что не слово - то рык звериный...
- да не робей, деревенщина, не боись, я мяса человечьего не ем!
И было тогда Ярику все равно, с кем и куда скитаться отправится. Поднялся он на ноги и путником следом поплелся.
Ночь опустилась, когда путники в лес вошли. Мрак непроглядный опустился, звездочек на небе и тех ъ
не видно, будто ослеп мигом Ярик, и, чтобы с пути не сбиться, уцепился незнакомцу за пояс . А тот шел легко, словно во тьме видел как кошка или птица лесная филин.
А когда Ярик окончательно с пути сбился и потерял себя в лесу мрачном, человек остановился и сказал:
- пришли.
А что пришли? Куда пришли? Мрак и темень, хоть глаз выколи, не видать ничего!
Заскрипела дверь, треснулся лбом горемыка наш о притолку, а потом и огонь запалился в глуби - был он в избе. Указал незнакомец на лавку под окном, куда Ярик спать и завалился.
Да что за жизнь у меня такая! Да за что муки мне эти терпеть! Да неужто нет в мире этом людей простых , ласковых , к свету тянущихся! Да так и скитаться мне от ведьмы к колдуну, минуя людей добрых, причитал с утра Ярик, сидя на завалинке у стены черной. Хотел батюшка меня к свету Божьему вывести, на путь поставить, вразумить головушку мою буйную, ан нет, не стал я слушать его, неслух поганый!
А дело было вот как: продрал глаза с утреца , да в свете сереньком, из окна струящемся , разглядел жилище: добрые люди здесь жить никак не могли. Грязь на полу и столе, паутина многолетняя густыми хвостами с потолка свисала, вдоль печи - пучки трав бесовских сушились - их-то Ярик распознал быстро, недаром бабка научила. В горшках да кринках на полке - пакость сушеная лежит, жабьи головы да ящерки мелкие. Плюнул, не полез дальше смотреть. Печь давненько не топлена, сыро, словно и не жил никто в доме том давно, чугуны грязные в углу свалены, ухватом придавлены, чтобы не расползались дальше, в бадье для воды кошка котят народила, копошились они там и пищали тихонько.
Вышел на воздух, пробрало холодком утренним. Снег еще не сошел, лежал сугробами стылыми , а вокруг, куда глаза хватает - лес поганый: елки да осины серые, лишайником обвитые. В глуши такой только зверье дикое обитает, а хозяина избы не видно.
Поскреб в голове, пошел вокруг дрова искать - нашел. Нарубленные поленья березовые под елью свалены, тут же и топор приткнут. А вокруг избы - и где это только глазоньки раньше были - колья воткнуты, а на них черепа человечьи насажены!
Вот после этой находки так и сел на завалинку, горевать принялся.
Сидел, однако, недолго, холодом пробрало. Подобрал поленьев охапку, печь затопил, за водой под горку наведался - там ручеек вытекал из-под камня замшелого. Студеная водица в брюхе пустом заворочалась, заурчала. Эх, а в избушке хоть шаром покати, ни крошки съедобного не наблюдалось!
Помело у стены стояло, принялся паутину с потолка да стен сметать, потом избу подмел, половики пыльные выбил, горшки заплесневелые собрал, на улицу выволок да и сел на пороге песком чистить.
А хозяин все не возвращался.
Вечерело, когда внезапно поднялся ветер. Пронесся по вершинам елей, застонали, зашумели елки, закряхтели. Застучало где-то над головой, загрохотало, аж вздрогнул Ярик, подскочил на ноги и онемел: на крыше дерновой стояла ступа черная, трухлявая, а в ступе - баба сидела, страшная, не приведи Господь! Серые патлы по ветру развеялись, нос крючком свисал над губищами синими, лохмотья ветхие едва тело старческое прикрывали... В одной ручище - метла поганая, в другой - нога человечья высохшая!
Рука так и потянулась совершить знамение крестное, однако, не дошла , рыкнула баба:
- ну, кто таков?
И от рыка ее елки снова закачались, застонали.
Поклонился ей Ярик в пояс, сказал:
- Здравствуй, Яга Яговна! Так ли гостей в доме своем встречают?
- иш, гость какой взялся! Кышь, кышь, пошел прочь! - замахала помелом, и он дверь отворил, в избу вошел. Не успел обернутся - а баба - то вот она - в избе уже. Никак, правду люди говорят, через трубу влетела?
- Позволь мне, Яга Яговна, в доме твоем на житье остаться. По хозяйству чем надо помогу, дров нарублю, по воду схожу, а ты меня науке своей волшебной обучишь - как варева колдовские варить, как порчу на человека недоброго навести, как дождь вызвать или засуху, как - голос дрогнул - покойника оживить!
Забранилась баба, заругалась, метлой замахала, и пошла посуда на полках в пляс, запрыгала, застучала, тараканы так и прыснули по стенам. Ярик не дрогнул. Бабушка его чудес творить не умела, однако, житье у ней в доме сделало его посмелее прочих.
Угомонилась, а потом сказала как бы нехотя :
- оставайся, коли так... Только потом не плачь!
И он остался у Яги.
Дни потянулись серые, мрачные. Утром будила Яга его засветло , да по воду гнала босого. Потом полы мыл, печь топил, мышей гонял, лавки скоблил да стол. Кормила плохо - репой пареной да хлебом черствым. И откуда только брала, ведь не стряпал никто?
Однако, как-то удалось подсмотреть - колдовала Яговна. Над чугуном пустым пошептала - глядь, а в нем репа дымится. Из туеса мышей вытряхнула, горсть крошек кинула - и вот полон он краюшек несвежих. А сама не ела, ни разу не видел он, чтобы Яга пищу человечью отведала. Ни разу.
Взбеленился он однажды - работает как вол, есть не дают, наукам не учат! А зачем, спрашивается, каженный день полы заново скрести, если бабка слова заветные пошепчет над ними - и чистые они.
Но бабка только рыкнула на него, и снова скребок за свое принялся.
Сама улетала с утра, надавав ему работы на день, возвращалась на вечерней зорьке, довольная, сопли под носом подтирала, да на солнышко греться садилась.
- Слышь, бабушка, истопить баньку бы.
- где ж я баньку-то тебе возьму, мил человек?
- да клопы заели, бабушка!
- где клопы-то, милый? Это, что ли? Да не клопы это, а так, клопики. - захихикала. -ладно, ладно тебе - будет банька . Собирайся.
А что ему собираться? Веник березовый подмышку сунул - вот и весь сбор.
- туда поди, - говорит, - там и банька тебе будет. Старая банька, истопили ее до второго пару.
Помялся, потоптался на месте, но пошел. А кто в баню по ночам ходит? Известное дело, только нечисть в бане обитает в такое время! Он парится примется, а старуха дверь снаружи подопрет, да баньку -то и подожжет!
Тьфу ты, дурь какая в голову лезет!
Банька стояла там, где и обещано было . Наклонился низко, чтобы шишку на голову не набить, дверь отворил. В сенях старичок - невеличек сидел, сам гол, только листьями березовыми прикрыт.
Поклонился ему Ярик низко, поприветствовал банника.
- Здравствуй, мил человек, заходи, гостем будешь!
Так миновало года два или три, Ярик и не помнил уже. Работу по дому они со старухой поделили - она слова волшебные говорит, да чисто само по себе становится, а он стряпает. Наловчился зайцев силками ловить, репу посадил на опушке, старуха ему мешок пшена отборного отсыпала. Сама, однако, не ела. Как-то померещилось ему спросонья, будто Яга в котле руки человечьи варит, да варево свое прихлебывает, да радуется, а потом решил - нет, померещилось... Хотя стал он с тех пор за старухой приглядывать, во все дела ее нос совать, под руку заглядывать да спрашивать не вовремя - так и научился кое-чему.
Взяла она его как-то с собой в деревню, порчу, говорит, наложить на человека просили, пущай поучится. Ну порчу так порчу, отчего бы и не наложить?..
Пришли в дом один, там их баба встретила. Простоволосая, босая, в рубахе неподпоясанной - видно, Яга так велела. Вошли чинно, пока Яга заклинания свои шептала над мисками да плошками, он, как и положено, стоял в уголке смирно, молчал, в носу перстом не копал, глазами по углам не шнырял, руками чужого не трогал. Только раз голос подал, когда ведьма свое напутала - вместо жабьих потрохов собачьи мозги схватила.
Дело сделали, баба отсчитала гостям монеты, Ярик собрал горшки да склянки в мешок, да на двор вышел.
Прошли два двора, свернула на третий, а там - гам, шум, беготня, ровно на пожаре. Ярик заробел, шею вытянул, выглядывает что-то. Не видать. Плечи раздвинул, протиснулся вперед.
Человеческое тело - это он понял спустя некоторое время. Человеческое тело гнула немыслимая судорога, отчего рубаха трещала, а порты давно сползли, оголив волосатый зад. Изредка, когда судорога успокаивалась, несчастного начинало рвать черными жабами, которые с утробным урчаньем прыгали столпившимся под ноги. И тогда в толпе поднимался визг и суета, а кто-то из мужиков бил жаб вилами, да те не давались...
Посмотрел Ярик на то дело, плюнул, в сторонку отошел.
- неужто ты это, Яга Яговна, такое с ним сотворила?
- Мы, милок, мы на пару. - осклабилась ведьма.
Ярика перекосило. Сорвал шапку с головы, на земь бросил, выругался по-матерному, отчего старуха зашлась в хохоте развеселом.
- порча на смерть была, денек - другой помучается, да скопытится! Ах-ха-ха-ха!!! Ох-хо-хо-хо!!!
И завыло, запричитало в небе, ясен месяц тучей заволокло, часты звездочки погасли ...
Схватился за голову Ярик и бросился бежать дороги не разбирая. Так до самой реки несся, а там упал на траву как подкошенный.
Лежал, вдыхая запахи земли и травы, думал думу тяжкую...
Пришло время, мужик тот помер на Русачьей неделе как раз. Вскоре и похоронили его как полагается. И в ту же ночь Яга велела Ярику лопату взять да на кладбище с ней отправится за мертвым телом.
Взял он лопату на плечо, а ведьма следом в ступе своей полетела.
Идти вдоль реки надо было , а там и кладбище недалече. Тихо-тихо в воздухе летнем, луна яркая, жирная как масляная голова.
Чу, шепчет кто-то рядом. Оглянулся - никого. Тут и в другое ухо позвали, хвать - пусто. Русалки балуют.
Стать русалкой просто - кто из девиц пойдет топится от неразделенной любви, как раз в русалки и подается. Или ребенок чей умрет некрещеным, или затянут купальщицу излишне смелую на дно девки - русалки, защекочут до смерти, волосами своими опутают, водорослями обвяжут, сомкнется темень ледяная над головой и потухнет мир Господний.
А на этой неделе как раз выходят русалии на берег и баловать принимаются - рассядутся на ветки деревьев и волосья свои зеленые гребнями чешут, да песни поют тягучие, медленные... А то какая посмелее оборотится девицей красной и к людям выходит. Только и распознаешь ее что по следам мокрым на земле.
Вот оно, кладбище деревенское, вот и могилка свежая, близехонько , у самой ограды. Огляделся Ярик по сторонам, не видит ли кто, поплевал на ладони и лопатой землю копнул.
Могилу разворотил, гроб на поверхность появился. Поддел лопатой крышку, в сторону откинул. Посветил вовнутрь. Покойник лежал как и полагается, смирно, лицо синее, страшное... Мерзко и гадко было Ярику в тот момент, но отступать назад поздно - связался с Ягой, сживет ведь со свету его за непослушание... Ой-ой, страшно..
Выволок он мертвое тело, в мешок засунул, на плечо взвалил да назад понес, в лес...
Повстречались ему по дороге двое... Он, Ярик, руки в земле по плечи, рубаха грязная, ноги по колено черные, на плече - мешок раздутый. Мужики рукава закатывают, топоры навостряют, не вырваться, не убежать ему...
- ведьмак это . - сказал один другому. - не трожь его, иначе порчу наведет, помрешь как тот...
- а что в мешке-то?
- проходите, люди добрые, проходите -сказал мрачно Ярик. - не вашего ума дело...
И прошли они мимо, и только в след ему посмотрели, плюнули, да перекрестились.
И понял тогда Ярик, какая страшная сила дана ему - власть над жизнью и смертью человеческой...
Покойника Яга велела в избу несть, да прямо на стол обеденный вместе с мешком и свалить.
- Оживлять будем. Сам все делать станешь, я только смотреть встану недалече... Посмотрим, чему научился ты у меня...
А чему научился-то? Понахватался немного там и тут, подглядел где, подслушал что. Наука ведьмовская не проста, не сложна, но ко всему охоту и терпенье иметь надобно.
Руки тряслись поначалу, голова от смрада кружилась, потом ничего, пообвыкся, осмелел. И слова заговоренные вспомнились, и зелье бесовское сварилось, кое видал он раз, заглянув через плечо ведьме. Влил в глотку мертвому, ладонь на глаза положил и зашептал заклинание на жизнь после смерти.
Страшное это дело - тело мертвое оживлять... Ибо тело восстанет, воскреснет, а души-то в нем не будет. Душа-то - она далече, 40 дней после смерти по миру летает, а потом и отправляется куда положено на вечный упокой - в светлые чертоги Господни , ждать Суда Страшного... И как телу
будет блуждать в мире Явьем - никому то не ведомо...
И к последним словам колдовским, с последними каплями крови человечьей, которой окропил он покойного, тело мертвое вздрогнуло, зашевелилось, завозилось... Еле светила лучина в избе, во мраке едва видел Ярик Ягу, и только черная туша на столе пошла судорогами. Завыл песий голос за порогом, подхватили бесовские глотки этот вой, торжествующий, грозный, холодящий кожу - УУУУУУУУУУУ! Но не страшно было Ярику в этот миг. То был час торжества его, триумфа, власть его над мертвым в руках его была, смерть попрал он руками своими!
Страшную смерть принял мужик, но и после смерти не было ему покоя! Разверзлись очи пустые, на свет глянули, рука костлявая к огню потянулась. Опалила пальцы, отдернулась.
- поднимись! - приказал Ярик.
Умрун спустил ноги со стола, тело поднял свое, голова долго еще болталась туда - сюда, словно пытаясь найти точку опоры. Придержал тот ее руками, на ноги поднялся, покачивая. Встал .
В ту ночь Ярик уже не спал. Радость от происшедшего не давала покоя, хотелось ходить на руках и плясать вприсядку на выскобленном полу избы Яговской...
Умрун оказался глупым. Приказываешь ему - дров наруби! И пока топора в руки не дашь - будет палкой какой по полену лупить, или руками пустыми в воздухе махать. По воду пойдет - так или с дороги собьется, или, вместо ключа из болота начерпает вместе с лягухами. Ходить за ним приходилось как за малым дитем, то покажи, другое, да повтори 10 раз - с первого то разу ему и не запомнить. На кошку наступил, орала, сердешная, так, что весь лес переполошила, а он стоит пень пнем, не поймет что к чему. И стоит -то куда поставишь - день стоит, два стоит, есть не просит, только глазами пустыми, проваленными хлопает.
Надоел всем - слов нет. Поставил Ярик его в сарай да дверь запер.
Яга с тех пор переменилась - бранится перестала, с утреца усаживала его за науку. Книг-то она не держала, все на память знала, а ему перо гусиное дала, да пергаментов мешок - сиди, говорит, пиши, что говорить стану. "Молод ты еще да глуп, дурь еще из головы не вышла еще, неча на память свою полагаться," сказала. Много ему из колдовской науки рассказывала, многое из медицинской - какое тело из чего состоит, к чему какая жилка привязана, да откуда что тянется. Будешь плохой колдун - станешь лекарем, говорила. Людей убивать, да болезни врачевать - все из одного источника знания черпать...
Недолго это продолжалось - к концу лета ведьма выставила его за порог со словами "учить тебя больше нечему". Да он и сам бы ушел. Намедни пошел в ледник за кваском холодным, глядь - а там туша человечья освежеванная... Плюнул. Хотел было крестом себя осенить - да рука не поднялась... Все-таки ест Яга мертвечину, видно, не померещилось ему тогда. Да и умрун сгинул из сарая как-то не вовремя...
Пошел через лес, на плече - мешок пергаментов исписанных, на ногах - лапти свежие, за поясом топор - не гоже ему от мужиков отличатся. Вот осядет где, дом срубит, там и поглядим, как жить-то дальше будем.
К вечеру понял - с дороги сбился, никак Яга морок навела. Темень сгущалась, дождик покрапал, да затих, под елями совсем непроглядно стало. Это ж надо, куда забрел - чаща вокруг непролазная, черная. Звериным духом тяжелым тянет. Сгинет здесь как пить дать...
Захлюпало под ногами, зачавкала влагой трясина, зашевелилась, родимая. Болото подо мхом ходило, хлюпало. Шаг, другой - и нога в трясину попала, и потянуло его вниз, будто камни тяжелые к лаптям привязаны.
- Матушка Пресвятая Богородица, - зашептал было, да осекся - не придет к нему заступница, не пособит, бросит подыхать как собаку паршивую, туда ему и дорога!
Зашелестело, зашуршало по земле, захохотал кто-то низенько, пискляво, а потом глядь - тень мелькнула , другая за ней. Бесы мелкие по болоту шныряли, едва копытами земли касаясь, смеялись, корчили рожи, повизгивая поросячьими рыльцами. Прыг на макушку самую, в волосья вцепился и давай драть! А жижа зловонная уже в рот набилась, в нос затекает, слова колдовские заветные из головы-то повыветрились, кроме " сгинь, нечистый" нече на ум-то и не идет!
Страшно стало Ярику, страшно так, как никогда в жизни не было! И не то страшно, что помрет, а то - что бесы одолели, а вступится -то за грешника некому!
Копытами глаза ковыряют, волосья клочьями летят, руками бьет он по жиже болотной, так бесы проклятые грызут руки поедом!
Слышал ли, Боженька, или березка сама подвернулась вовремя, уцепился Ярик руками за нее, да тело-то свое из трясины и вытащил. Бесов стряхнул, глаза продрал... Тьма вокруг непроглядная, хмурая, глухая. Руки трясутся как тогда, с умруном, но ниче, сладил с лаптями, переобул - правый с левым местами переменил, лешего на помощь звать, пускай дорогу покажет.
А дальше - толи пригрезилось ему что, толи и в правду Никола - заступник посохом своим бесов разогнал, а потом перстом ему в лоб дал - " не гоже тебе, говорит, поповский сын, с бесами-то якшаться! Иди к отцу , пади в ноги, моли прощения, блудный ты сын!"
Так и сидел на кочке болотной до самого рассвета, зубами от холода стучал.
Вот засерело небо, засветлело, погасли звездочки, Ярик-то по следам своим из трясины и вышел. На месте попрыгал, согреться. Наскреб мха сухого, бересты надрал , да словом Яговским огонь-то и запалил. Отмыл рожу в луже, волосья пригладил. Пообсох маленько, да тут в брюхе заскребло с голоду. Огляделся вокруг - авось, ягода болотная созрела; есть маленько, да и та мелкая, зеленая, в рот не взять. А по кочкам там и тут грибы поганые пристроились, сидят, шляпками поблескивают, словно глазенки махонькие таращат. Ну уж, чему-чему, а соорудить похлебку какую из травы да мха он у Яги научился, не то совсем бы с голоду ноги протянул.
Надергал травы горстями, в шапку кинул, пошептал над ней, поплевал через плечо, вот и запах словно от варева пошел. Вкусно или нет - не понятно, съел что было, прямо руками и доставал, словно зверь лесной, не человек вовсе... Противно Ярику стало от себя самого... эх, батюшка, видел бы ты, в кого чадушко твое превратилось ... Мало, видать, уму - разуму учил мало розгу об спину обламывал...
Но сидеть долго без дела Ярик не привык, надобно дальше идти. Когда идешь - тоска-то не так гложет, не до того...
Солнце высоко поднялось, припекало помаленьку, ели расступились, тропка звериная показалась - пошел по ней. Вывела тропка та его к реке, вниз да вниз все, а там ноги привели его к избушке знакомой на опушке леса - к той самой, к которой в корзине его люди подбросили .
Отварил Ярик дверь, вошел вовнутрь. Ничего не изменилось с тех пор, как бабушка померла. На месте все, и кринка на столе стоит с молоком свежим, словно только что отошла она по делам своим.
Так и остался он и избушке той жить. Знахарем заделался - то скотину захворавшую его полечить зовут, то дитя сохнет на глазах у матери, то девка - молодка придет гадать на будущее - идти ли не идти замуж...
Дурная голова ногам покоя не дает, не даром в народе говорят. Вот и Ярику на давала.
Зима прошла, а тоска по бабке как грызла его поедом, так и не отпускала. Вот собрался Ярик раз поутру могилу ее проведать. Снег-то сошел, мужики пахать и сеять понемногу принимались, скотину на луга выгоняли. Кое-где и травка пробивалась, цветики мелкие желтенькие сердце радовали - а ведь казалось порой, что конца и края зиме снежной, морозной не будет.
Запряг коня , сел и поехал до кладбища. А там в сторону свернул и маленько вверх поднялся на горку, где бабку-то его и закопали как ведьму нечистую.
Слез с коня, присел у могилки на камень - даже креста батюшка поставить на ней не позволил, добрый человек березку воткнул, вот та и прижилась. Посидел, погрустил, потом копнул землицы сырой и грудь свою растер, авось, поменьше станет тоска, угомонится, уляжется...
- эх, бабушка, по что ты разум мой смутила, почему не во Христе растила, как положено, а ведовской науке обучила... И батюшка тут уж поделать ниче не сумел...
Назад ехал вдоль кладбища, отчего-то голову в его сторону повернул и померещились ему огоньки малые меж могилок блуждали. Коня остановил, глаза протер - неужто покойники шарятся? Смотрит - огоньки ближе все, ближе, и сгрудились у ограды кладбищенской, мерцают, словно подмигивают.
Никак клад закопан?
Заржал конь, головой замотал и Ярик дальше поехал, домой.
Ночью не спалось. Возился на лавке, потом сел, лучину запалил и аж обмер весь: бабка, жива и здоровехонька, стояла в изголовье и смотрела на него из-под белого смертного плата.
- Ты ли это, бабушка? - прошептал.
-Я , внучек, я милинькай... По делу я пришла к тебе. Когда померла я - ты мал еще был и в разум не вошел, а нонче самый раз. Знание пришла я передать тебе, да упокоюсь с миром.
- Какое знание, бабушка?
- Колдовское, внучек. То самое, которое я от колдуна средь серых ледяных глыб получила. Разбежались все ученики его, а мне-то идти некуда было. Вот мне Знание-то он и передал. Слушай меня внимааательно...
Колдуном стать не просто. Мало Знание от другого колдуна получить, еще надо от Бога отречься, крест свой нательный снять, да от отца с матушкой отвернуться - позабыть... Тогда только в полную силу и войдешь.
Отца с матерью Ярик и не знал никогда, видать, мать беспутная прокляла его еще в утробе, раз к колдовской науке он склонность имеет. Крест свой, батюшкой данный, снял да в речку и кинул, как положено. Икон бабка в доме не держала, оставалось только на паперть церковную придти, да там и сотворить проклятье - мол, отрекаюсь от Бога, повинуюсь Диаволу. Аминь на том.
На паперть в полночь глухую пошел, чтобы ненароком кто его не приметил. Встал к алтарю задом, да все, как и полагается, сказал. А назад когда пошел - человека увидел. Видно с посиделок домой брел. Темно, лица-то не видать, но словно пелена какая спала с глаз Ярика , и зрение ему открылось кошачье , узнал: брат его названный шел Степан.
Много чего нового и чудного узнал Ярик в обмен на свою бессмертную душу: стал понимать голоса зверей и птиц, слышать то, что человечьему уху неподвластно, видеть то, что глаз человечий не видит, в душу иному человеку заглянуть мог, да такое там рассмотреть, что самому страшно становилось.
Ходил он тем летом на базар, продавал обереги от сглаза, а больше смотрел и слушал: кто обманом товар залежалый сбыть хотел, кто кобылу хромую продавал, а кто деньгой поддельной расплатится хотел, слушал, да на ус мотал.
Поднялась раз склока - один мужик у другого украл веревку. Крики стоят, гам, рубахи трещат, того и гляди - скоро лбами столкнутся. А вор - вот он, стоит неподалеку, кричит громче прочих, а веревка-то сквозь порты видна, неужто никто, кроме него и не видит?
Раздвинул Ярик плечи и рявкнул басом:
- Цыть, разошлись словно бабы! А ну, что случилось, рассказывайте!
И пока один другого обвинял в краже, Ярик сграбастал вора за шиворот и велел порты спустить при всем честном народе.
- не-то, - говорит, чирей и тебя на заду нонче вскочит!
Тот для вида поломался, не без того, а потом порты-то и спустил, веревка и выпала. Народ хохочет, в ладоши хлопает, веселится, а ему, Ярику, приятно - вот она, сила-то какая!
Потом объявилась в деревне их кликуша одна, придет, бывало, к церкви, подождет, когда народ службу отстоит, да домой пойдет, падает на земь, пену пускает, корчится в пылищи, глаза закатывает. Бабы сердобольные ей денежку суют, жалеют...
Приметил как-то Ярик, что зенки-то она свои приоткроет, да стрельнет ими, где, значится, народу по-больше, да у кого лица по-жальче, да предложил для вразумления и исправления высечь ее розгами прямо на паперти церковной, розги, дескать, не простые, заговоренные.
Ну мужики тоже не лыком шиты, согласились, розог свежих нарезали, да бабу-то и высекли. Всю падучую ее как рукой сняло! А на другой день уже и в деревне ихней не было! Вот она, сила заговора-то какова!
Потом еще случай был - свадьбу в деревне играли. И он пошел поглядеть на молодых, счастья пожелать им. Но какой-то человек не пустил - колдун на свадьбе - к несчастью, порчу навести может, лошадей напугать, и, вообще, шел бы ты с Богом, мил человек...
Ярик плечами пожал и ушел. Нельзя так нельзя... Однакож когда тем летом засуха случилась и урожай грозил сгореть на корню, пришли к нему из деревни с поклоном: прости, батюшка, чем не угодили, прими подарки, да пошли дождь нам... Поп - то не смог, и молебен отстоял, и в колокола бил - все без толку, на тебя последняя надежда...
Подарки Ярик принял, не обижать же людей, с дождем пособить обещал. Принесли ему горшки и холсты беленые, он их на стол поклал, а ночью вдове отнес тайно, да под окно сложил - пущай думает, что это в ответ на мольбы ее.
В час полуночный опять пошел на кладбище - сотворить заклинание на вызывание дождя. По пути свернул шею черной кошке, да зарыл ее на перекрестке дорог.
С утра бабы понесли иконы купать в реке , мальчишку ловили жаб и давили их голыми пятками, вот , видимо и перестарались - к обеду хляби небесные разверзлись и потоки дождя на землю хлынули. Через три дня снова на поклон к нему пришли - пора бы и прекратить дождь, как бы урожай не побил... Батюшка, говорят, сильно гневался - не дождались милость Божьей, пошли на поклон к Антихристу, жди теперь беды!
Вышел Ярик на крыльцо, вдохнул полной грудью сырой воздух, задумался. Давненько попа не видал, как со двора ушел, уж 5 лет минуло. Как-никак, взрастил он сироту горемычного, жалел как мог, обучил чему сам знал. Надо б и честь знать.
А дождь ... Что дождь? Дождь сам к утру утихнет, разве не видать никому?..
Поп встретил его холодно, будто чужого. За стол посадил под иконами, хлебом - солью потчевал, о делах выспрашивал, а сам и виду не подал, что сироту узнал. Да и Ярик сам новостям рад был - старший брат женился, детки у него народились - сынок старшенький и две девки - двойняшки. В гости к попу частенько захаживают, гостинцы приносят...
Тоскливо стало Ярику тогда - не будет у него семьи своей никогда, кто ж дочь свою отдаст за колдуна деревенского? Разве сирота какая бесприютная в невесты сгодится, а так век бобылем коротать придется, отшельником, от людей далече, от Бога и тому подавно...
А поп тут и сироту подходящую припомнил - живет в доме кузнеца Ивана Игнатьева. Подобрал он ее как раз 5 лет назад в лесу, видно, кормить стало нечем, вот и отвели девку волкам на съедение в лес в самые Крещенские морозы. Мала она была тогда, худа и щупла, что щепка, а сейчас расцвела что маков цвет, красавица!
- Нет, -говорит, - не женюсь, куда мне! Сам не знаю, жив ли завтра буду, а тут еще жена...
- ну и правильно, не женись, нече девке жизнь ломать! Авось, и не хуже тебя сыщутся, возьмут бесприданницу замуж!
Ну что жена! Коли сильно приспичит, на то есть бабы гулящие...
Потом увидал он - таки сироту - Феклушку. А как увидал - запал на нее всем сердцем. Сама лицом бела, коса да пояса черная, глазищи огромные, в пол-лица. Прошла мимо с девками в поле, аж жаром его обдало, лицо запылало, зардело, слова все из головы выветрились. Так и стоял как бычок молодой, глядя в след...
Несколько раз еще видал ее , гостинцы приносил - да не брала она, отказывалась. Сам ночь под ее окнами просидел, не спалось дома, не лежалось на лавке - а по утру она на него и не взглянула, мимо прошла.
Потом узнал - есть у нее друг милый, осенью свадьбу планируют, оттого она ни на кого больше и не смотрит.
Взбеленился Ярик, побил горшки об стену, искрошил ухват о печь, кошку ногой пнул - не бывать тому! Не для того он у Ягищи поганой науку ведовскую постигал, не затем бабушка ему Знание передала, чтобы не смог он девку приворожить! Его будет и баста!
Яблоки еще не созрели, кислые висели, язык вязали, косточки в них меленькие, беленькие лежали. Однако, не беда - корзину зеленцов нарвал, слова над ними пошептал, в печь сунул, к утру дошли, родимые - налились алым цветом. Пол - корзины сам схрумкал, пока думал. Придумал. Выбрал самое раскрасивое, и заговорил его , да с запасом, чтобы одного молодца отбить, а другого приворожить намертво - вот как зол был!
Сунул яблоко за пазуху и верхом поехал на реку, где девки белье полоскали и песни пели. При его появлении девушки притихли, заулыбались, глазками застреляли - жених-то видный! Сам не богат, говорят, ведовством промышляет, но высок, красив, силушкой молодецкой налился, кудри русые, пригожие, борода кольцами завивается - красив! И только она даже и не взглянула, как полоскала холстину в реке, так и дальше продолжила.
Спешился, к девицам подошел, яблочками угостил. Удивились, откуда красота такая , да не грешно ли до Спаса яблоками лакомится? Не удержались, отведали.
К Феклушке подошел, поклонился и самое красивое яблочко из-за пазухи достал - угостил.
- Скушай, девица, не простое яблочко, красота твоя от него еще пуще расцветет, щеки зардеют, стан тонким и гибким останется. Скушай, милая, да помни доброту мою!
И откуда только слова такие нашел, раньше только мычать при ней мог, видно-то злоба его разговорила, раззадорила. Взяла девица яблочко, надкусила, поблагодарила с поклоном.
Через день пришел он ее проведать, да в дом не пустили. Прогнали как пса, мужики лаяли словами матерными, бабу причитали и плакали - порчу на девку навели! Слегла вчерась с лихорадкой, ломает ее, милую, вся кровать от пота кровавого промокла...
Стоял Ярик как оплеванный - не было с ним такого еще! Видно, не рассчитал силу свою, приворот-то сделал, а отворота от жениха не было! Привороженный - тот сохнет от любви тихо, гложет она его, сосет изнутри, и здоров он лишь рядом с предметом своей страсти. А порча - она бьет и ломает так, что света белого не взвидешь!
Вышла из дома мачеха Феклушки, плачет, сердешная, слезы фартуком вытирает.
- помирает девка, испортили невесту, со злобы и зависти со свету сжили! Красивая она у нас была, ласковая и прилежная...
- пусти, мать, в дом, я , может, пособлю чем... - сказал.
- Уходи, уходи прочь, изверг! Ты, небось, и наколдовал на нее, навел порчу на девку, из-за тебя помирает она смертью лютою! - как взвыла, что мужики из дома выскочили с вилами да топорами в руках.
- он это, он, небось, порчу навел! - голосили бабы. - колдун он, лиходей, с нечистой силой якшается! Волочился за ней, все видели!
И полетели в Ярика лепехи коровьи, за ними и камни с земли, а когда он поворотился и из деревни пошел, мальчишки следом бежали, песни похабные кричали, рожи корчили да зады голые показывали - смеялись...
Зажил Ярик с тех пор один-одинешенек. Прознали люди, что не знахарь он никакой, а колдун, колдун глупый, молодой, оттого и творящий безобразия, по незнанию...
Дорогу к нему позабыли, ладно, избу спалить не пришли, и на том спасибо, а, может, и приходили, кто их знает, да бабкино ведовство снова в болото людей завело...
И принялся он тогда на зверях лесных силушку свою опробовать, зелья бесовские варить, притирки да припарки готовить, да волков с зайцами потчевать...
Так еще три зимы миновало. Прожил он из отшельником, как зверь лесной, людей и не видел с тех пор, бородищей зарос, заматерел.
Понабрался Ярик опыту, поднаторел в ведовской науке, пришло время от зверья лесного к людям воротится.
Позвали его как-то бабы в деревеньку неподалеку, стал там камень из земли расти. Рос быстро, года за три весь наружу и вышел. Обошли его тогда со всех сторон и поразились - то было идолище поганое о 4 лицах! Сработан грубо, из камня топорами вытесан, волосья до зада висят, усы с бородой длинные, окладистые.
Так и стоял он на меже, покуда в деревне мор на скотину не напал. Тогда-то мужики и собрались, болвана каменного с горки скатили, да в речку и кинули.
Но только хуже стало - скотина мрет, скоро ни одного двора не осталось, но котором овечки бы блеяли, коровки мычали, кто не пал, тот болен слег.