Было пасмурно, я брёл по тёмным закоулкам и всматривался.
А потом побежал, потому что увидал Серёгу. К нему пришла беда, смутная.
Он и сам к ней шёл, будто не видел, и я поспешил его ухватить.
Но он смотрел надо мной, словно над дитём, не видел моих слов и ушёл.
Вскоре его зацепило тонким щупальцем, он смотрел, какое оно приличное, богатое, смотрится основательно и обеспеченно , а я видел, какое оно нечеловеческое и что оно не одно, оно тянулось во что-то липкое и неподъёмное.
А Серёга все шагал, к нему выплыла из сумрака незнакомая фигура. Кто-то небольшой, но агрессивный, прижал вдруг Серёгу, стал его бить и стало видно, что он врос в ту липкую систему, и у него есть связи, эти связи я не мог сосчитать, но все они тянулись к липкой массе.
Вот Серёга уменьшился, и отбежал, как напуганный ребёнок.
А вот собрался с силами, подошёл к щупальцу, опять стал взрослым и набычился, упёрся. Опять я попытался его отвлечь, увести, и снова он отмахнулся от меня, отвёл взгляд.
Вот Серёга шагнул на щупальце, начал в систему врастать.
Он отдавал не свою силу - свою личность. Врос в краешек системы, ещё больше собрал сил, они теперь текли через него, чужие, отрастил рядом толстое щупальце и ударил им по обидчику.
Ударил снова, даже накрыл и хотел придавить чужое. Но липкая масса, из которой они теперь состояли, вдруг перемешалась, и обидчик оказался не под, а вровень и даже выше. Он даже и не дрался, а по-соседски что-то Серёге доводил до сведения.
А Серёга перекрутился и менялся.
Лицо его посерело, глаза потускнели, опустели, потеряли свет внутри, вскоре и его костюм опустел было, а затем костюм вдруг вырос заново - с фигурой. Но Серёги в ней уже не было, только его маска ещё зачем-то держалась, и глаза изредка просыпались, и вновь тускли.
Кажется, я лишь на миг задержался всего, но по огромному телу липкого чудовища всё время жили беспощадные глаза, теперь они пялились на меня.
Пришлось сделать вид, что я ничего не замечаю, и они потеряли ко мне интерес.
Под ногами был ледяной пол из камня, я бежал, голый, и почему-то не было холодно.
В темноте показался Дима, он тоже был в системе, и на нём вырос костюм, за его спиной проглядывало стабильное положение, и я отшатнулся от него.
А вот я нашёл Дмитрия, его тянуло в стороны, он врос частью себя, и растерял часть личности, но другая сторона была живою, она опиралась на необозримый долг, и видел его только он, где-то над собою. Дмитрия рвало на части, но был он крепок и я верил, что он не растворится в системе весь. Я пожал ему руку, и его лицо на секунду отыграло часть себя у маски.
Опять я бежал, и везде были ледяные каменные поверхности, всё тепло кто-то высосал отсюда.
Пёс встретился на прежнем месте, теперь я сам отыскал его, но он стал другим.
Когда-то я встретил его во сне, и он был молод и могуч. Мы жестоко бились, и лишь чудом удалось его задавить.
А теперь он был огромен, но старик. Он был крупнее быка, пасть страшная, но сомкнута, а глаза смотрели невесело и рядом стоял его хозяин. Я обнял пса бережно, как ребёнка, он был огромен, но мне это не мешало. Вадька ещё постоял немного рядом, но его тянула к себе система, по её делам, он тоже к ней прирос.
Бежать было уже некуда, я поднялся над дорогами и полетел.
Показалась земля, кажется, она была зелёной, или я знал, что зелёные должны быть её трава и поля.
Дядя Витя стоял у края поля, и его нога почернела, политая водкой. Мне было странно, как же так, ведь наших отцов в живых нет, но он врос в поле и стоял огромным деревом, и совсем невысоким человеком.
Мне непонятно было, почему он, ведь он не пахарь, и не комбайнёр. Дядя Витя положил мне на плечо живую, в пятнах машинных масел, руку, и мы с ним пошли, через целое море подсолнухов.
Его лицо было живым, я всмотрелся, но увидел не его, а его сына.
Друг детства, казалось, приросший к своим станкам, вдруг шагнул между ними и шёл по траве, и высились золотые сосны.
А я почувствовал, что ему в лицо пахнуло полынью, и, почему-то, укропом.