Рыжкова Наталья Станиславовна : другие произведения.

Сумерки богинь

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
  • Аннотация:
    Ретро-детектив. Роман опубликован в журнале "Смена": номер 12 за 2023 год - первые 10 глав; номер 1 за 2024 год - глава 11 - 17; номер 2 за 2024 год - глава 18-23
   * * *
  
  Ранняя осень на юге - прекрасное время. Ничто не напоминает о сыром воздухе и пронзительном ветре столицы, о дождях и туманах. И все, кто может вырваться из сумрачной промозглости к нежной и мягкой природе, покидает север и спешит сюда - к теплу и солнцу.
  Кисловодск - курортная гордость Российской империи. Здесь все наполняет сердце россиянина покоем, уносит печали, утешает в страданиях.
  Кисловодск всегда прекрасен, но в начале сентября 1910 года он особенно великолепен. В стране - мир и покой, после грозной бури, несколько лет назад пронесшейся от края и до края империи. И кто же знает, что это всего лишь затишье перед следующим ураганом, который сметет многое и многих?
  Но сейчас так славно, что верится в лучшее, ведь это лучшее как будто совсем рядом - протяни руку и возьми его.
  Жизнь бурлит в этом райском уголке, все счастливы или скоро будут счастливы... Или это только кажется?
  Оркестр играет "На сопках Манчжурии", нарядные дамы и господа прогуливаются, подставляя лица солнцу. Не хочется думать о грустном, а хочется жить одним днем, ловить минуту счастья, любить и быть любимым...
  Ах, какие кокетки, эти дамы! Ах, как легко вспыхивают эти господа! Быстрый взгляд, лукавая улыбка, сердце уже колотится в груди - и вот начало романа. Все чувства обострены, душа рвется в мир, где царит гармония, где мужчины романтичны и отважны, где женщины достойны восхищения, поклонения и, быть может, вечной любви!
  На чистом небе ни облачка до самого горизонта. И завтра будет так же. И не только завтра - так будет всегда.
  Ах, какая опасная иллюзия, притупляющая страх! Можно ли забыть, что в этом мире зло всегда найдет себе местечко, тихо притаится, а потом... Потом оно начнет отвоевывать себе жизненное пространство. И кто попадет в его жернова? Берегитесь! Посмотрите осторожно по сторонам. А вдруг зло уже здесь?
  Но кто захочет в такой день думать о зле и его последствиях? Оно придет, оно уже здесь, готовьтесь, спасайтесь, еще есть время...
  Прекрасная Эпоха не догадывается, что дни ее сочтены, и время для первой кровавой жертвы уже пришло.
  
  
   * * *
  
   ГЛАВА 1.
  
  Поезд, гремя и отфыркиваясь, обдал паром стоящих на перроне людей и остановился, лязгая железом. На мгновение все замерли, но тут же вокзал накрыл хаос: встречающие бросились к вагонам, носильщики метались по перрону, люди махали платками, перекрикивали друг друга.
  Посреди суеты выход солидного господина в английском пальто из вагона первого класса выглядел величественно. Он сошел со ступенек, не вытягивая голову в поисках родной души, не оглядываясь беспокойно назад. Нет, на платформе ему подал руку пожилой мужчина, почтительно снявший шляпу и согнувшийся в поклоне.
  - С приездом, Валериан Анатольевич. Как изволил доехать, голубчик?
  - Отвратительно. Меню в ресторане ужасное. Здравствуй, Серж. - он оглядел встречающего и поморщился, - Не мог привести себя в порядок?
  В проеме тамбура показалась дама с саквояжем, она поджала губы и осторожно спустилась, придерживая подол дорожного платья. Глаза буравили того, кого ее спутник с презрением назвал Сержем.
  - Где носильщик?
  - Здесь, сестрица, ждет-с. И коляску я заранее нанял.
  Пока носильщик собирал многочисленные чемоданы, к солидному господину подскочил бойкого вида юнец:
  - Господин Мерцалов? Вы не скажете несколько слов представителю прессы?
  Валериан Мерцалов страдальчески вздохнул:
  - Покоя от вас нет! Я устал с дороги. Ну, что ж, извольте.
  - Что привело вас в Кисловодск? Вы приехали лечиться?
  - Хотел переменить климат - осень в Петербурге наводит скуку.
  - Это правда, что вам рекомендовал покинуть столицу полицейский департамент, после вашего выступления в Летнем саду?
  Лицо Мерцалова исказила гримаса:
  - Ничего подобного! Если жалкие обыватели считают, что я нарушаю общественный порядок, то на их мнение я плюю! Да-да, господин писака - плюю! Именно так и печатайте! Поэзия - это птица, и ее нельзя посадить в клетку ханжеской морали!
  Он отвернулся от репортера, который резво строчил в блокноте карандашом, и бросил Сержу:
  - Где ты нашел этого идиота? Да еще мальчишка! Не мог нанять кого-то поприличнее?
  - Батенька мой, так ведь все за Станиславским гонялись. Он болен-с, сам Константин Сергеевич! В бреду лежит-с.
  Серж важно поднял указательный палец.
  Мерцалов передернул плечами, а дама нежно водила пальцами по плечу поэта. Не оборачиваясь к Сержу, она сердито бросила:
  - Ты видишь, Валериан еле на ногах держится! Ничего поручить нельзя, все наперекосяк. Надеюсь, номера хотя бы без клопов?
  - Что ты, сестрица! "Гранд-Отель"! Помилуй, какие клопы?
  Лицо Валериана Мерцалова, петербургского поэта со скандальной известностью, разгладилось. Смотрелся он весьма авантажно, в свои сорок четыре года отличался холеностью, и дамы находили его привлекательным. А репутация разрушителя устоев и борца с отжившими взглядами притягивала к нему людей самого разного пошиба: от впавших в блажь аристократов до радикально настроенной студенческой молодежи.
  Вновь прибывшие размещались по гостиницам и пансионам Кисловодска, которые выросли как грибы после дождя - с октября должен был начаться первый круглогодичный курортный сезон. Небольшой городок приобретал все необходимое, чтобы встать в один ряд с европейскими конкурентами. А бесчисленные развлечения помогали не только недужным, лечащимся знаменитыми водами, но и вполне здоровым и жизнелюбивым отдыхающим проводить дни в неге и радости.
  Во второй половине дня Курортный бульвар представлял собой увлекательное зрелище для исследователей человеческой натуры. Обязательный променад перед вечерним приемом минеральной воды совершали практически все. Здесь можно было возобновить старые знакомства, завести новые, просто поглазеть на людей и, разумеется, себя показать.
  Последним как раз и занимался Валериан Мерцалов. Убедившись, что его апартаменты просторны и удобны, отдохнув с дороги и вкусив от даров кухни "Гранд-Отеля", он решил, что пора предстать во всей красе перед публикой и потенциальными поклонниками.
  В центре бульвара красовалась аллея, усаженная яркими хризантемами. Отдыхающие фланировали по обеим её сторонам, совершая променад по кругу. Некоторые заняли позиции на верандах кафе, расположенных вдоль бульвара. Попивая вино, сибариты оценивали внешность дам и девиц, высмеивали забавные особенности почтенных старцев, передразнивали государственных мужей.
  На одной такой веранде разместилась компания молодых людей, чья внешность позволяла отнести их к представителям пестрого сообщества, принятого называть "богемой".
  - О, какая пикантная птаха! - довольно громко произнес статный красавец лет тридцати с растрепанной русой шевелюрой и разметавшейся бородой. - Хорошо бы познакомиться.
  - Не стоит, Борей, ее честь сторожат папаша с мамашей. Причем папенька, обрати внимание, армейский генерал, - процедил благообразный господин в котелке и довольно потертом пальто, - лучше выпей еще вина.
  Тот, кого назвали Бореем, тряхнул головой и протянул бокал товарищу.
  - Давайте все выпьем. Адам, Петро, веселей!
  За столиком сидели четверо: кроме Борея и господина в котелке, аристократичного вида молодой человек с томными карими глазами и юноша лет двадцати, самый скромный. Он чем-то напоминал щенка-подростка, допущенного во взрослую стаю, но еще робеющего перед матерыми псами. Выступлению каждого из старших друзей он внимал, не всегда поспевая за их дискуссией, а потому лишь беззвучно шевелил иногда губами.
  - Давайте выпьем за красоту! - предложил тост Борей.
  - И за любовь! - не так громко, но не менее значительно добавил его кареглазый товарищ.
  При этом он изящно повернул голову к прогуливающимся по бульвару, как будто призывая их разделить его прекрасные мечты.
  - Тебе, Адам, впору о любви думать! - рассмеялся господин в котелке. - Разве только о любви к искусству.
  - Нет, я говорил о любви к женщине - прекраснейшему созданию на земле, - улыбнулся Адам.
  - Любовь к прекраснейшему созданию на земле, заметь, я с тобой не спорю по этому пункту, должна быть подкреплена презренной материей. Дамы - они летят на блеск золота, а не на трели соловья.
  - Ты, Алкамен, грубый материалист, - обиделся Адам, - это потому, что скульптор. А я - поэт, мое дело - идеальная красота.
  В спор вешался Борей - лидер их небольшой компании:
  - Друзья мои, мы приехали сюда наслаждаться жизнью и работать, а не вести скучные споры. Мне это салонное губошлепство в столице вот так надоело! - он провел широкой ладонью по горлу.
  Юный Петя так и не нашелся, что добавить, но нахмурил брови, надеясь, что это выглядит хоть сколько-нибудь солидно.
  Адам отвернулся и, потягивая вино, рассматривал отдыхающих на бульваре. Вдруг он вскочил, выплеснув рубиновую жидкость на белоснежную скатерть - будто кровь пролилась.
  - Он здесь! Этот негодяй здесь! Убью мерзавца!
  Перескочив через ограду веранды, он побежал, пугая прохожих разметавшейся шевелюрой и горящими глазами.
  - Что случилось? - удивился Борей, оглянувшись на Петро и Алкамена.
  Те растерянно пожали плечами.
  - Посмотрим, - Алкамен махнул рукой гарсону.
  Но Борей, не желая ждать, крикнул:
  - Запишите на мой счет, - и последовал за Адамом.
  Посетители кафе весьма не одобрили сей способ покидать общественное заведение, некоторые недвусмысленно потребовали прекратить безобразие. Поэтому тот, кого друзья называли Алкаменом, вежливо приподнял котелок, извинился за причиненные неудобства и вместе с перепуганным Петрушей покинул веранду обычным манером.
  На бульваре же разыгралась интересная сцена: Борей быстро догнал Адама, но не стал его останавливать. Там, где дорожка поворачивала в другую сторону, на друзей натолкнулся Мерцалов, прогуливающийся под руку с дамой. Рядом семенил Серж. Занятый только собой, Валериан, наверное, не заметил бы Адама, но тот преградил ему путь.
  - Самовлюбленная жирная свинья! - выпалил он прямо в лицо Мерцалову.
  - А-а-а, это тот самый Адам, которому никогда не стать Мицкевичем, - презрительно бросил Валериан, поскольку молодой человек не оставил ему возможности игнорировать себя.
  Серж и его сестрица замерли в немом негодовании за спиной Мерцалова, а Борей скрестил руки на могучей груди и с явным удовольствием ожидал продолжения спектакля. К нему присоединились Алкамен и Петруша.
  - Да, мне далеко до моего великого соотечественника, но, по крайней мере, я не позорю само предназначение Поэта, как ты, ничтожество.
  Адам старался говорить спокойно, но это ему не удалось.
  - Я - ничтожество? - гордо выпрямился Мерцалов. - Кто это говорит? Рифмоплетишка, чьи жалкие вирши не принял ни один журнал.
  - Ложь! - выкрикнул Адам.
  Вокруг начала собираться толпа.
  - Ты прекрасно знаешь, что мои стихи печатались. И мне за них платили. Мне платили! И печатали бы и дальше, но тут появился ты, и предложил деньги за свои пошлые стишки. Конечно, они погнались за наживой. Печататься за плату! Какое падение!
  Мерцалов огляделся по сторонам, как будто ища поддержки у зрителей:
  - Зато для моих выступлений приходится арендовать огромные залы. А кто слушает тебя? Горстка таких же неудачников! Вот они, все здесь. Ах, да, что-то не вижу Коры. Надеюсь, она вняла моим советам и бросила вашу гнилую шайку.
  - Наша Кора упорхнула на Парнас за очередной порцией вдохновения, - усмехнулся Борей. Он вышел в центр группы, встал рядом с Адамом и, перекрывая ропот толпы, добавил:
  - Зато никто из нас не может похвастаться, что живет за счет женщин!
  На секунду воцарилась тишина, а потом Мерцалов рванулся к противникам. Борей закатывал рукава видавшего виды сюртука. Адам издал фамильный боевой клич и замахнулся на Валериана. В него вцепилась дама, колотя по голове молодого поэта ридикюлем. Серж метался от одного к другому, умоляя остановиться. В толпе зрителей возникли противоречивые стремления: одни считали, что драку допускать нельзя, другие предлагали заключать пари на участников.
  Неизвестно, как события развивались бы дальше, если бы ряды зевак не были смяты подоспевшими полицейскими, которых возглавлял пристав. Рослый, одетый в строгую черкеску, пристав Шахмурзиев представлял собой внушительную персону, а слегка посеребренные усы и виски придавали ему элегантность. Весь вид его говорил о том, что шутить он не любит, а порядок и покой в городе будет блюсти, невзирая на лица и чины.
  - Так-так, господа художники, снова скандал учиняете? - пристав говорил, не повышая голоса, спокойно, но горячие головы немедленно охолонули, - Господин Бобров, а ведь давеча я вас предупреждал. Ну, вот, все в сборе: и пан Желевский, и господин Кондратьев. А вы, молодой человек, - повернулся пристав к Петруше, - ай-яй-яй! Маменька, небось, и не знает, как ее сынок время проводит.
  - Ах, вы - здешний пристав! - Мерцалов выступил вперед, выкатив грудь колесом, - Попрошу впредь оградить меня...
  - А я попрошу вас представиться честь по чести, - мягкий голос пристава не обманул никого.
  - Валериан Анатольевич Мерцалов, поэт из Санкт-Петербурга. Сегодня прибыл в Кисловодск на отдых.
  - Так отдыхайте, что же вы в драку лезете прямо с дороги? Впрочем, меня это не удивляет, уж слышали о вас.
  Щеки Валериана покраснели, и он стал похож на возмущенного индюка.
  - Позвольте!
  - Не позволю, сударь. Вы немного пошалили в столице, но здесь маленький городок, люди приехали лечиться, им нужна тишина. Ваши стихи - последнее, что я хотел бы слышать.
  Мерцалов попытался что-то возразить, но пристав Шахмурзиев отвернулся от него и строго посмотрел на Борея и его друзей, угрюмо переминающихся с ноги на ногу.
  - А с вашей "мушкетерской" компанией разговор впредь будет короткий: еще один скандал - и в кутузку! У меня других дел много. Вы, вот господа, и знать не знаете, что здесь злодей объявился, которому человека убить, что курицу зарезать. И пока он сидит в горах, нам его надобно найти, обложить и поймать. А тут еще вы безобразничаете. Ведите себя прилично, а то я ныне что-то нервный стал. Засим позвольте откланяться.
  Толпа уже давно разошлась - приближалось время ужина, а, следовательно, пора было пить нарзан. Пристав слегка наклонил голову, артистично щелкнул каблуками и тоже покинул бульвар.
  Недавние враги замялись: никто не хотел оставлять поле несостоявшейся битвы первым.
  - Возмутительно! - нарушила молчание дама Мерцалова. - Я обращусь к генерал-губернатору! Так обойтись с великим поэтом современности!
  - О ком вы, мадам? - усмехнулся Борей. - Если о Валериане, то могу вас уверить - величие многих поэтов было признано только после их кончины.
  Дама молчала, стараясь не нарушать приличий, но откровенный выпад против Мерцалова вызвал стремление осадить наглеца. Однако ее прервал Серж:
  - Дея, дорогая, не обращай внимания, господа просто шутят.
  - Да, милая Дея, Серж обещал отвести нас в нарзанную галерею, - Мерцалов решил, что можно отступить, не теряя достоинства.
  Услышав имя дамы, Адам и Петруша прыснули, Борей расхохотался во все горло, и даже сдержанный Алкамен, которого пристав назвал господином Кондратьевым, улыбнулся. Спутница Валериана совершенно не соответствовала статусу "богини" (а именно так переводится имя "Дея"). Наверное, в молодости она могла претендовать на то, чтобы считаться "довольно милой" - распространенный эпитет для всех, кого нельзя причислить к рангу "красавицы". Но сейчас она казалась даже старше своих тридцати восьми лет. Маленькие глазки непонятного цвета смотрели на мир недоверчиво, а плотно сжатые губы превращали рот в тонкую полоску. И только когда она взирала на Мерцалова, лицо ее излучало нежность и становилось почти привлекательным.
  Мерцалов подал руку даме, они гордо отвернулись и, ведомые Сержем, направились в святая святых курорта - в нарзанную галерею.
  "Мушкетерская" компания направилась туда же, но по другой стороне аллеи, все еще пересмеиваясь между собой и на разные тона распевая:
  - Она богиня! Она боги-и-и-иня!
  В галерее - длинном одноэтажном здании - было шумно и душно: мраморные стены и полы покрылись легкой влагой. Дамы и господа разбирали кружечки с подносов и пили воду, прогуливаясь по длинному и узкому залу. Кружки наполняли водой из источников девушки в форменных платьях и белых накрахмаленных передниках.
  В центре галереи находился источник с простой минеральной водой. Ее пили, в основном, те, кто не страдал отсутствием здоровья, чтобы оправдывать свое пребывание на курорте. Именно к этому источнику и направился Борей со своими друзьями. Кружки там подавала симпатичная розовощекая девушка со светлой косой, уложенной вокруг головы.
  Подойдя к источнику, Борей вдруг припал на правую ногу и, комично постанывая, добрел до подноса с кружками.
  - Очаровательная Дарья Петровна, не откажите умирающему, подайте глоток животворного напитка!
  - Извольте, сударь, - тихо ответила девушка, опустив глаза.
  Борей залпом выпил воду и протянул служительнице галереи кружку:
  - Эх, еще одну, пожалуй. Мне уже лучше.
  - Это вы, Даша, так на больных действуете. - Адам изящно облокотился на стойку, за которой работала девушка, - Если дело так пойдет, то скоро в Кисловодске не останется немощных.
  Молодой поэт пожирал глазами юную красавицу, Борей тоже не скрывал своего восхищения.
  - Дашенька, вы подумали о моем предложении? - Борей наклонился к девушке с другой стороны.
  Она залилась краской, от чего стала еще милее.
  - Не понимаю я вас, Илья Михайлович...
  - Все ты понимаешь, - отмахнулся Борей, - позировать мне станешь?
  - Как можно-с, мне и родители не позволят, - девушка схватила полотенце и принялась протирать поднос.
  - А мы им ничего не скажем, - заговорщицки подмигнул Борей.
  - Даша, позировать художнику - это уважаемая работа, - Петя тоже навалился на стойку, подражая старшим товарищам, - а вы чего-то боитесь.
  - Чего-то? - фыркнула Даша. - Да ведь Илья Михайлович рисовать меня намеривается... - она замялась, - без одежды.
  - Обнаженной, - поправил ее Алкамен, - и в этом действительно нет ничего плохого.
  Адам вдруг выхватил из внутреннего кармана сюртука блокнот и карандаш, и что-то лихорадочно начал записывать.
  - Ах, господина Желевского муза посетила, - хмыкнул Алкамен, но поэт его не услышал.
  Борей наклонился к Даше еще ближе, девушка робко попыталась отодвинуться, но места за стойкой было слишком мало.
  - Дашенька, а вы не думаете, что совершаете преступление? - спросил художник.
  - Какое преступление? - Даша испуганно вскинула на него синие глаза.
  - Вы хороните свою красоту, вместо того, чтобы подарить ее всему человечеству! - высокопарно продекламировал Борей,
  Алкамен достал из кармана белый платок и сделал вид, что вытирает слезы.
  - Как вам не стыдно, Илья Михайлович! - возмутилась Даша. - Право же, как дети малые...
  - Все, готово! - выкрикнул Адам. - Слушайте же! Это посвящается вам, Даша, вашей юности и красоте!
  Кто-то из посетителей галереи остановился, люди перешептывались, обсуждая причину шумного собрания. Около соседнего источника прогуливался Мерцалов, с важным видом отхлебывая воду из кружечки. Дама и Серж сидели неподалеку на диванчике, тоже принимая лечебный нектар. Услышав голос Адама, Валериан как бы невзначай подошел поближе.
  - Дамы и господа! Это небольшое стихотворение я только что написал под впечатлением от сверкающей красоты сей прекрасной девы! - он простер руку в сторону Даши.
  Девушка прижала к пылающему лицу передник и отвернулась в сторону.
  - Итак, слушайте, - Адам выпрямился и прочитал с блокнота:
  - Чистый, чистый, серебристый
   Взгляд луны мертвенно-низкий,
   Вздох желанья очень близкий,
   Как шампанское, игристый.
   Взмах сапсана резкий, быстрый,
   Шторма рокот голосистый,
   Бег лисы - огонь пушистый,
   Взгляд русалки жарко-льдистый...
  Адам замолчал, стихотворение неожиданно оборвалось, и окружающие молча смотрели на поэта в недоумении.
  Борей подождал секунд десять, потом захлопал в ладоши и вынес вердикт:
  - Неплохо, друг мой, неплохо, но я не понял - где же тут Дашенька?
  Адам топнул ногой и засверкал на художника глазищами:
  - Это образ! Какой ты к черту живописец, если не умеешь читать между строк? Символы говорят, а не буквы, сложенные в слова!
  - А мне понравилось, - осмелился молвить слово Петруша, - так красиво! И я согласен с Адамом - столько образов сразу возникает!
  - Этому у нас нынче учат в гимназиях? - выступил вперед Мерцалов. - Услышанный нами, с позволения сказать, бред никакого отношения к поэзии не имеет.
  - О, вы-то о поэзии что знаете? - презрительно бросил Адам.
  Мерцалов гордо выпрямился и слегка наклонил голову в сторону публики:
  - Поэт из Санкт-Петербурга, Валериан Мерцалов к вашим услугам. Юноша, прочитавший свои вирши, может еще стать настоящим поэтом... когда-нибудь. Но сейчас, Адам, вы отвлекаете почтенных господ от ужина, смущаете девушку и ведете себя, как мальчишка.
  - Это почему? - молодой поэт прищурился и небрежно откинул прядь темных волос со лба.
  - Потому что публичное чтение стихов требует определенных навыков, подготовки, ну, что у вас за голос такой? Пробивается какое-то, простите, повизгивание...
  - Это правда, - кивнул головой Алкамен.
  Отдыхающие, разочаровавшись, стали расходиться - последние рекомендации врачей гласили, что после приема минеральной воды следует медленно пройтись и приступать к ужину.
  - Хотите сказать, что я визжу? - повернулся к друзьям обиженный Адам.
  - Совсем немного, - хлопнул его по плечу Борей.
  - Совершенно незаметно, - успокаивал его Петруша.
  - Нотки поросячьи проскакивают, - безжалостно припечатал Алкамен.
  Мерцалов, довольный произведенным эффектом, иронично поклонился "мушкетерам", весьма откровенно полюбовался Дашей и тоже направился к выходу.
  - Какое убожество - читать жалкие стишки ради прислуги! - процедила дама, которую звали Дея. - В конце концов, это... Неприлично. - Она еще раз повторила это слово, будто убеждая саму себя, а не спутников.
  - Она, конечно, простолюдинка, сестрица, но хороша! - причмокнул губами Серж. - Я ее давно тут приметил - юная богиня, вот-с как я ее называю!
  Дея смерила брата взглядом, в котором смешались жалость и презрение:
  - Полагаю, ты уже забыл, во что нашей семье обошлась твоя страсть к "юным богиням". И что под следствием находился? Сколько раз тебя откупали: то батюшка, то муж мой, Царствие им обоим Небесное!
  Ее отповедь прервал Мерцалов:
  - Э-э-э, она довольно мила, но, конечно, всего лишь необразованная провинциалка... К тому же, служащая нарзанной галереи. Это так прозаично, только молодой идиот мог узреть здесь какую-то долю романтики. Ах, я что-то проголодался!
  Резкий переход позволил прекратить дискуссию и подбодрил Сержа, вжавшего поседевшую голову в плечи.
  А "мушкетеры" покидали галерею последними.
  - Дашенька, вы просто наша спасительница, - рассыпался перед девушкой Борей, - на вас приятно смотреть, зря вы боитесь познакомиться с нами поближе...
  - Простите, сударь, но мы скоро закрываемся, и за мной должен зайти жених, - улыбнулась Даша.
  - Ваш жених сторожит свою добычу, - Алкамен поправил котелок, - на-верное, ревнует ко всем этим господам...
  - Немного, - тихо ответила Даша, - но скоро наша свадьба, и я больше не буду работать здесь.
  - Эх, на что вы собираетесь потратить вашу жизнь! - стукнул кулаком по стойке Борей. - Да в столице вас на руках носить будут! У вас будет больше поклонников, чем у ведьмы Кшесинской!
  Даша опустила глаза и молчала, собирая кружки на поднос. Друзья направились на ужин, и Петя старательно подбадривал Адама, расстроенного неудачным выступлением.
  
   ГЛАВА 2.
  
  Сентябрьское утро в Кисловодске излучало нежность. Птицы заливались, по воздуху летала легкая паутинка, а сквозь ветви старых елей пробивалось еще теплое солнце. Большинство курортников после завтрака разбредались по процедурам. Модное веяние, активно пропагандируемое докторами, заставляло недужных окунаться в ванны с минеральной водой, обливаться ею из душа и вдыхать через трубки. С начала ХХ века в Кисловодске вырос целый комплекс новых зданий, среди которых выделялись архитектурными изысками "Главные нарзанные ванны".
  Борей и его друзья процедур не посещали, спали по утрам безобразно долго, доводя до слез горничных частного пансиона, в котором снимали не только комнаты, но и отдельную мансарду. Мансарду они превратили в художественную студию, и прислуга отказывалась там убираться, потому что "кругом одно непотребство". Хозяин пансиона хотел бы вмешаться и приказать, чтобы "неодетых дам-с" убрали, но побаивался Борея. Скульптор Алкамен в студии хранил свои наброски и эскизы, а поэт Адам Желевский пользовался ею как кабинетом. Он писал за столом, с которого при необходимости легко все убирали на пол и заставляли заказами из соседнего трактира.
  По утрам компания прогуливалась редко - теплые дни и яркий свет будили творческий импульс, но иногда ходили в парк именно во время процедур, чтобы не сновать в толпе - для этого отводился вечер.
  Утро после приезда Мерцалова выдалось беспокойным - Борей хандрил и жаловался, что не может "поймать цвет", ругал ученика Петрушу, цеплялся к Адаму. А потому Алкамен, практичный и спокойный, предложил пройтись.
  Так как гуляющих было не слишком много, то решили остаться в нижнем парке, не забираясь наверх. По аллеям вышагивали строго положенное число шагов несколько господ и дам. "Мушкетеры" потихоньку подсмеивались над ними, но вели себя намного тише, чем вечером.
  Внимание Борея привлекла очаровательная молодая дама, которая уныло волочила по дорожке зонтик, держа под руку почтенного старца. Вокруг этой пары витала аура печали и несбывшихся надежд.
  - Смотрите, какая красавица! Так бы и съел ее! - голос Борея, обычно рокочущий, мощный, приглушенно задрожал.
  - Приехала на отдых со своим дедушкой, - хмыкнул Адам, и его глаза тоже загорелись, когда он рассмотрел стройную фигуру.
  - Судя по всему, это ее супруг перед Богом и людьми, - Алкамен наклонил голову набок, как будто примеривался к возможной модели.
  - Этот старикашка? - наивно спросил Петя. - Да он же старше ее лет на...
  - Сорок, - закончил Борей, - а это значит, что милая птичка невыносимо скучает! Надо бы к ней подобраться...
  - И, конечно, ты предложишь ей позировать? - рассеянно спросил Алкамен. - Тебе не кажется, что этот прием уже несколько избит?
  - Но он действует... действовал в Петербурге, во всяком случае. Здесь, в провинции, жизнь какая-то затхлая, а женщины или ханжи, или скромницы... Или все вместе.
  - Как Даша? - наивно спросил Петруша.
  Трое его спутников дружно рассмеялись.
  - Даша прекрасна, - хлопнул молодого человека по плечу Алкамен, - она из разряда скромниц.
  - Что делает ее еще более желанной добычей!
  Дама с пожилым спутником скрылась за поворотом, и Борей легкомысленно обратился к другому предмету своей страсти.
  Алкамен поморщился:
  - Фи, ты говоришь... пошло, прости, но другого слова нет. Такое мог бы брякнуть какой-нибудь офицер в клубе или аристократ-пустозвон.
  Художник задумался, глядя в чистое небо.
  - Пожалуй, ты прав. Нехорошо я сказал. Пусть так: скромность Даши делает ее еще более желанной! Ты доволен, мой придирчивый друг?
  Алкамен слегка поклонился, прижав руку к сердцу.
  - То есть ты Дашу в покое не оставишь? - недовольно спросил Адам.
  Борей расхохотался:
  - Разумеется, нет! Дураком я бы был! Когда я вижу этакую душечку, у меня зубы сводит!
  - Хорошо, что сводит, а то бы слюна побежала, - буркнул скульптор.
  Но художник его не услышал, а поэт слишком был увлечен разговором. Петруша тоже что-то хотел сказать, но пока не осмеливался.
  - Значит, ты намерен ее соблазнить? - прищурился Адам. - Спорю, что у тебя ничего не выйдет!
  - Что? Да через две... нет, через неделю Дашенька будет завтракать в нашей мастерской! - вскипел художник.
  - После чего тебе придется передвигаться по городу закоулками, чтобы избежать встречи с ее женихом. - вставил Алкамен.
  - Плевать на жениха! Кому он интересен? Да сама Даша забудет, как его зовут!
  - А если нет? - Адам сделал вид, что стряхивает с сюртука пылинку. - А если она отвергнет тебя и выйдет замуж за своего почтового служащего?
  - Меня кто-нибудь отвергал хоть раз? - широко улыбнулся Борей.
  - В столице, где все дамы и девицы безнадежно испорчены. Но ты сам сказал, что Даша не такая, - упрямился поэт.
  - По сути все они одинаковы! Адам, ты до сих пор этого не понял? - художник махнул рукой. - О чем я вам с Петром твержу, олухи вы юные! Женщины прекрасны, великолепны и созданы для того, чтобы их любили мужчины - это их настоящая жизнь!
  - Женщины прекрасны, великолепны, и они созданы, чтобы мужчины им поклонялись!
  Поэт начал злиться, это веселило Борея и Алкамена, а Петю смущало, и он боялся открыто принять чью-либо сторону.
  - Может быть, для Даши лучше выйти замуж и жить обычной жизнью, чем окунуться в то, что ты называешь "настоящей жизнью"? - нахмурился Адам.
  - Для нее лучше умереть, чем влачить жалкое мещанское существование!
  Художник так заревел, что напугал до полусмерти двух престарелых дам, совершающих моцион.
  - По крайней мере, она насладится молодостью, познает истинную страсть! - добавил он уже тише.
  - А что потом? - задумчиво спросил скульптор.
  - Что потом? Да какая разница? Потом все едино - смерть. - пожал плечами Борей, - Жизнь - это вспышка, а молодость - краткий миг этой вспышки.
  - Мне нравится, надо подумать, - забормотал Адам, растрепав ладонью волосы, - сейчас запишу...
  - Запиши, дарю тебе сию мысль. Правда, мне кажется, что кое-кто уже высказывался в таком духе... лет триста назад, - усмехнулся Борей, подмигнув Алкамену.
  Петруша откашлялся:
  - Мне кажется, насчет столичных дам ты, Адам, погорячился... Среди них есть очень даже...
  Адам не слышал, грызя кончик карандаша, но вместо него откликнулся наставник молодого художника:
  - И кто же эта прекрасная незнакомка?
  - Собственно... это не совсем незнакомка... - покраснел Петя, - Я думаю, что Кора - самая прекрасная на свете!
  - Петро! - возмутился Борей. - Ты никак вознамерился отнять у меня мою Вечную Возлюбленную?
  - Что ты, конечно нет! То есть... Я хотел сказать, куда мне... - залепетал молодой человек, старательно избегая взгляда художника.
  Разговор учителя и ученика заставил Адама вынырнуть из дебрей аллегорий, Алкамен тоже слушал с интересом.
  - Други мои! - возопил Борей. - Вскормил я змия на своей груди! О, предатель!
  Петруша заломил руки, в отчаянии пытаясь остановить художника:
  - Борей! Я никогда... ни за что! Я на нее молюсь. Кора - она богиня!
  - Тьфу, Петро, всю потеху ты мне испортил своей невиданной наивностью, - обычный голос Борея привел отрока в чувство, - над тобой даже посмеяться от души нельзя! Чистое дитя!
  Адам и Алкамен улыбались: все относились к Петруше не только снисходительно, но и по-отечески. Причиной этому был, без сомнения, характер юного Петра Десятникова - удивительное его добродушие тронуло бы и самое холодное сердце.
  - Ты... не сердишься на меня из-за Коры? - робко спросил ученик мастера.
  - Конечно, нет! - Борей обхватил плечи молодого человека. - Петро, нельзя быть таким мямлей! Наша Кора тебя за человека не считает. И уж, прости меня, но молиться на нее - последнее дело. Этим ты ее только балуешь. И так в голове у нее... мысли разные, а ты поощряешь. Впрочем, еще и Валериан ее портит, - художник нахмурился, - таскает по поэтическим журфиксам, прах их побери!
  - А ты хотел бы, чтобы Кора сидела в твоей дыре и ждала тебя до рассвета? - пожал плечами Алкамен.
  - Ее стихи вызывают интерес, - вздохнул Адам, - но я советовал ей не увлекаться внешней формой. Борей прав - влияние господина Мерцалова плохо на ней сказалось... Этот мерзавец отравляет все, к чему приближается! - поэт оседлал любимого конька и разразился гневной тирадой против осквернителей Великого Искусства.
  Скульптор отвел Борея в сторону:
  - Прости, не хотел говорить при мальчишках, но мне кажется, что тебе следует оставить Дашу в покое. Она порядочная девушка и не похожа на столичных кукол. Ты не думаешь, что можешь разбить ей жизнь?
  - Друг мой Алкамен! Я хочу подарить ей жизнь, а не отнять! Прекрасная женщина должна принадлежать миру, а не какому-то обывателю - это истинная смерть.
  - Я понял, понял, но все же... постараюсь тебя переубедить...
  А Петя прервал горячее выступление Адама, свидетелем которого, в основном, были птицы и белки, и обратил его к другой волнующей теме:
  - Ты полагаешь, что я неправ относительно Коры?
  Адам перевел затуманенный взгляд на младшего друга. На самом деле польский поэт был старше Петруши всего лишь на три года, но старательно поддерживал в юном художнике отношение к себе, как к человеку, изрядно повидавшему на этом свете и знающему что почем.
  - О, в чем-то ты, безусловно, прав, мой мальчик, - взвешивая каждое слово, ответил Адам, - ты поклоняешься Коре, я это понимаю и одобряю. И все же тебе следует быть смелее. Женщинам нужны не только слова, но и действия.
  - Какие, например? - Петруша преданно ждал ответа.
  Адам недовольно поежился, так как сам же затронул довольно скользкую тему.
  - Ну, знаешь... это как рыцарь: прочитал балладу прекрасной даме, а потом перекинул ее через седло боевого коня и увез в замок.
  - У меня нет замка, - повесил голову Петруша, - и боевого коня тоже нет...
  - Это была метафора, я хотел сказать, что тебе надо удивить Кору чем-то, не дать ей опомниться.
  - Она никогда не оставит Борея, - ученик художника посмотрел на учителя, буйно жестикулирующего при разговоре с Алкаменом, - она его любит.
  - Да-а-а, это загадка для многих, - Адам тоже повернулся в сторону старших товарищей, - Борей изменяет ей, дурно с ней обращается, а она все терпит. А могла бы выбирать кого угодно: и не только тебя, вот, Алкамен ею тоже восхищается...
  Резко прервав беседу, Борей отошел от скульптора и зашагал по аллее к выходу из парка:
  - Все, Петро, хватить баклуши бить, пошли работать, - бросил он молодому человеку.
  Тот побежал следом, умоляюще оглядываясь на поэта и скульптора, чтобы не бросали его один на один с рассерженным наставником. Адам и Алкамен понимающе переглянулись и не спеша последовали за друзьями.
  К вечеру Борей слегка отошел, настроение у него улучшилось, и он решил загладить перед друзьями грубое обращение. После посещения нарзанной галереи, где все снова напропалую флиртовали с Дашей, Борей предложил посетить ресторан "Гранд-Отеля". Свободный столик нашелся с трудом, но метрдотель все-таки усадил их. Менее опытный служащий ресторана, возможно, и на порог бы не пустил эту компанию, но в "Гранд-Отеле" понимали, что представители богемы могут себе позволить некоторые отступления от общепринятых норм. Великий Шаляпин иной раз захаживал сюда в простой рубахе и сапогах, так что метрдотель предположил, что среди господ художников могут оказаться известные личности.
  Валериан Мерцалов со свитой ужинал здесь по полному праву - как постоялец отеля. Дея ворковала с ним, предлагая выбрать самые лучшие блюда, Серж довольно потирал руки и, когда строгая сестрица не смотрела на него, опрокидывал рюмку за рюмкой водку из хрустального графина. Дея беспокойно взирала на свое божество, кусая тонкие губы. Причины для беспокойства у нее имелись: Валериан страдал.
  - Оставь меня, не хочу я икры, - отворачивался он от стола, прикрывая ладонью глаза, - что я вообще тут делаю?
  - Тебе необходимо отдохнуть, - убеждала его Дея, - сменить обстановку, ты устал.
  - Да, я устал! От бесконечной пошлости, от удушающей атмосферы всеобщего ничтожества! Моя душа не приемлет оков этого мира!
  - Выпей, Валериан, - участливо предложил ему Серж, - а то так и до сердечного приступа недалеко.
  - О-о-о, поди прочь, без тебя тошно, - поморщился Мерцалов.
  - Не хочешь, как хочешь, - Серж выпил сам и откусил приличный кусок горячего расстегая, - это ты, сестрица, виновата. Такой талантище, как Валериан, требует особого подходца, хе-хе-хе!
  - Еще одно слово, и я отправлю тебя в херсонские степи, запру в усадьбе! - Глаза Деи наполнились слезами, а в голосе зазвучали истерические нотки. - Или соберу докторов, они определят тебя в сумасшедший дом до конца дней твоих!
  Серж уронил вилку на пол, ее немедленно подхватил официант и испарился, как джинн из волшебной лампы.
  - Ты что? Я просто пошутил, сестра! Как можно-с - в сумасшедший дом! Я же твой старший брат!
  - Ох, да перестаньте вы оба, - простонал Валериан, - как это мелко и убого! Вот Верочка...
  При этом имени Дея отвернулась, достала из ридикюля кружевной платочек и уткнулась в него лицом. Серж испуганно заморгал, под столом наступая ногой на ботинок Мерцалова. Повисло тягостное молчание, и неприятная атмосфера еще сгустилась с появлением в зале "мушкетерской" компании. Первой не выдержала Дея.
  - Неблагодарный! - трагическим шепотом произнесла она, - Ты забыл, как эта лицемерка с тобой поступила? Предала тебя, растоптала твое сердце...
  Мерцалов понял, что перегнул палку и осторожно взял Дею за руку.
  - Прости, ангел мой. Я никогда не забуду, что ты сделала для меня. Это ты мой истинный друг, - он прижался губами к сухопарой руке.
  Грудь Деи затрепетала под изящным лифом модного французского платья. Дама оттаяла и нежно улыбнулась поэту.
  - Я рада, что ты это понимаешь, Валериан. Ради тебя я оставила свет и отринула, м-м-м, некоторые правила...
  - За это я ценю тебя еще больше, моя королева, - промурлыкал Мерцалов.
  При этом он недовольно покосился на своих недругов, откровенно наслаждающихся сценой, смысла которой они не понимали, но вполне оценили комическую роль в ней петербургской знаменитости.
  - У величайшего поэта современности некоторые затруднения с его "денежным мешком", - резюмировал Борей.
  - Он их преодолеет, не сомневаюсь, - отмахнулся Алкамен, не отрываясь от изучения меню.
  - Увы, и что все эти знатные дамы в нем находят? - пожал плечами Адам, безуспешно стараясь придать голосу оттенок равнодушия. - Старый, толстый...
  - Дело в том, мой романтичный друг, что Мерцалов не возносит женщин на пьедестал, не смотрит на них, как на совершенство, а... - Алкамен на несколько секунд задумался, - просто использует их. Тебе бы почитать Мопассана, Адам, да ты же прозу на дух не переносишь.
  - И вы думаете, он прав? С женщинами так и надо? - Адам покачал головой, призывая Борея и Петю разделить его сомнения, - Ты циник, мой прозаический друг.
  Петруша отпил вина из высокого бокала и переводил взгляд с Алкамена на поэта.
  Скульптор опустил меню и, поддавшись искушению, вступил в дискуссию:
  - На свете очень мало женщин, которым стоило бы поклоняться... - осторожно начал он.
  - Но они есть? - торжествующе воскликнул Адам.
  - Они есть, - кивнул Алкамен, снова погружаясь в соблазнительный список яств, - Борей, раз уж ты привел нас сюда, то, надеюсь, накормишь нас деликатесами?
  - Закажем все, что хотите, деньги - пыль и прах! - Борей залпом выпил бокал вина. - Мы не мещане какие-то, чтобы крохоборствовать! Эх, погуляем сегодня.
  - Верно! - подхватил Адам, - И не будем бояться завтрашнего дня, даже если нам нечего будет есть!
  Петруша тоже разошелся:
  - Ничего, я маменьке телеграфирую, она вышлет денег - не пропадем!
  - Черт! Я и забыл, что Петро у нас из семьи процветающих негоциантов. А мы и не откажемся, верно ведь, други?
  - Завтра же с утра и телеграфирую, - отпрыск процветающих негоциантов стукнул кулаком по столу.
  - За Петро! - поднял бокал Адам, - И за твою замечательную матушку, дай ей Бог здоровья! За матушку Петро пьем стоя!
  - Ура! - все четверо встали и дружно выпили до дна.
  Борей махнул официанту, и "мушкетеры" заказали роскошный ужин. Даже обычно неприхотливый в еде Алкамен не отказал себе в удовольствии отведать паштет из гусиной печени, жульен из телячьего языка с белыми грибами и пулярку по-французски. Вино лилось рекой.
  Валериан, сидевший наискосок от их компании, перевел заказ недругов в денежный эквивалент и надул щеки:
  - Эти босяки где-то разжились презренным металлом! Шикуют, как будто у них кошели набиты золотом! Неужели господин Желевский наследство получил?
  - Этот польский голодранец? - Дея навела лорнетку на Адама. - Да его родственники только мышей могут завещать... Хотя он, без сомнения, весьма привлекателен!
  Маленькая месть Мерцалову была принята им с нежным упреком.
  - Дея, дорогая!
  - Ах, Валериан, он всего лишь мальчишка, с тобой ему не сравниться.
  Серж оторвался от еды и проинформировал сестру и ее кавалера:
  - Они на деньги господина Петра Десятникова гуляют. Ученик этого смутьяна, который называет себя, хе-хе, Бореем, из семьи более чем состоя-тельной!
  - Да? - хором спросили Мерцалов и Дея. - Кто бы мог подумать!
  Дея вздохнула:
  - Какое разочарование для родителей этого погибающего дитя. Вот они, плоды нынешнего образования.
  "Мушкетеров" же так увлекло изобилие стола, что они и думать забыли о Валериане. Тосты сыпались один за другим, официант приносил бутылку за бутылкой, метрдотель начал беспокоиться, как бы господа художники не учинили скандала, а тут еще наступило время музыки - в "Гранд-Отеле" играл один из самых лучших оркестров на юге России.
  Музыка Борею не понравилась.
  - Меня от Штрауса тошнит, - скривился он после исполнения третьего вальса почетного гражданина Вены, - апогей пошлости.
  - Давайте возьмем коляску и закатимся к цыганам? - предложил Адам, большой любитель томных напевов.
  - Мы же завтра с утра собирались на пленэр, - остановил его Алкамен, - да и Петро, кажется, развозит.
  Петруша уже сполз бы под стол, если бы друзья его не поддерживали.
  Борей расправил плечи:
  - А на что молодость дана? Придет старуха с косой, а нам и вспомнить нечего будет.
  - Так что же, едем? - нетерпеливо топнул ногой Адам.
  - Хорошо, только Петро домой завезем, баиньки уложим. Эх, молодежь пошла хлипкая!
  Расплатившись, друзья покинули ресторан, провожаемые презрительными взглядами Мерцалова, но молнии эти пропали втуне. А Петруша и вовсе ничего не заметил.
  - Пора, друг мой, тебе надобно соблюдать режим, - ласково взяла его под руку Дея.
  - Да-да, что-то меня Морфей зовет, - зевнул Валериан, - Серж, ты идешь?
  - Э-э-э, я еще посижу, - заискивающе улыбнулся тот, - музыку послушаю. А вы идите себе.
  Дея строго посмотрела на брата:
  - Как бы утром тебя из околотка вызволять не пришлось.
  Но тут же сжалилась над ним:
   - А впрочем, ладно, веселись, все одно тебя не переделаешь!
  Она сунула Сержу в руку ассигнацию, которую тот, бормоча слова благодарности, сжал в ладони. Сестра прервала не слишком связный поток и добавила:
  - Помни, что ты мне обещал! Завтра получишь свою награду, но...
  Серж закивал головой, как китайский болванчик, подождал, пока Мерцалов и Дея поднялись в свои апартаменты, и покинул "Гранд-Отель". Теплая южная ночь накрыла городок, но далеко не все отправились на покой. Где-то слышался женский смех, где-то цокали копыта лошади да гремели колеса экипажа, где-то звенели бубенцы цыганского табора. Луна бесстрастно освещала темные аллеи парка, в ветвях цвиркнула ночная птичка и, вспугнутая серой тенью, вспорхнула с ветки.
  
   ГЛАВА 11.
  
  Мало кто знал, что пристав Шахмурзиев после смерти госпожи Притоки-ной отдал приказ своим подчиненным ранним утром обходить дозором парк, особенно нижнюю его часть. Зачем он это сделал, Джабраил Муртазиевич и сам не смог бы внятно объяснить, но решил перестраховаться. Полицейские в суть приказа начальника не вникали, урядники разбили парк на участки и прикрепили к ним городовых. Выходили они в половину шестого утра, еще до восхода солнца, чтобы опередить отдыхающих, особо ретиво следующих предписаниям докторов. Городовые все же позволили себе небольшое отступление от новых правил: между собой потихоньку кидали жребий. Участок, на территории которого были найдены две покойницы, популярностью не пользовался.
  В предрассветных сумерках, сонные городовые разбрелись по парку. Тот, которому достался 'нехороший' кусок, настороженно помахивал фонарем и решил грот проверить в последнюю очередь, старательно сворачивая на все боковые дорожки, чтобы оттянуть время.
  Полицейский шел вдоль Ольховки, которая петляла по нижнему парку витиеватыми изгибами. На одном из таких резких поворотов берег круто поднимался вверх, образуя небольшую террасу. На этой террасе несколько лет назад поставили беседку, названную 'Стеклянная струя'. С дальней стороны к беседке примыкал пруд, с ближней к выходу из парка - речка, на которую можно было любоваться с высоты террасы. Эта часть беседки отделялась от небольшого, но крутого обрыва металлической оградой. Это было сделано для дам, у которых могла закружиться голова и на высоте двух метров.
  Городовой повернул по берегу речки, удаляясь от мостика с гротом, решив обойти кругом беседки. От речки поднимался туман, веяло сыростью, полицейский чихнул и взмахнул фонарем 'летучая мышь'. В тусклом свете что-то мелькнуло, городовой выругался и присмотрелся. Кто-то как будто летел ему навстречу. Никогда еще честный служака не испытывал такого ужаса, как в этот момент. Через двадцать минут около беседки собрались все, кого смогли найти. На бедного Шахмурзиева страшно было смотреть - он как-то даже постарел. Третья жертва за небольшой промежуток времени! И тоже задушена. Доктор, надежный человек, из тех, что языком болтать не станет, осмотрел тело и подозвал пристава.
  - А знаете, господин Шахмурзиев, похоже, что это самоубийство.
  - Да? - удивился и одновременно невольно обрадовался полицейский. - А как она умерла?
  - Через удушение, это сомнению не подлежит. Но ее не душили руками, как других. Не знаю еще как и что, но создается впечатление, будто она повесилась. Смотрите, на шее у нее шарф с длинными концами. Она обмотала их вокруг ограды, перелезла через нее и прыгнула вниз.
  - О-хо-хо, - вздохнул пристав, - такая молодая, чем же ей так белый свет не угодил?
  Тело девушки сняли с ограды и осторожно опустили на землю.
  - Надо узнать, кто она, - с грустью сказал доктор, - но не из наших - отдыхающая.
  - Места другого не нашла, - нахмурился пристав и вдруг наклонился над покойницей. - Постой-ка, братец! Что это такое?
  Дрожа, как гончая, он показал на голову девушки: в темных волосах что-то белело.
  - А-а-а, это просто цветок, - доктор наклонился и вынул из прически погибшей белую розу.
  - Нет-с, это не просто цветок, любезный, - протянул Шахмурзиев, - этакие цветочки я уже имел счастье видеть. Вот что, увозите ее, а то с минуты на минуту господа отдыхающие объявятся. Да посмотрите-ка все, как следует. Надо вскрытие провести. -
   Вы думаете, что все-таки?... - поежился врач.
  - Тут волей-неволей задумаешься. Но обсуждать меж собой пока нечего. Я распорядился, выполняйте. Эх, и я задам жару столичным умникам!
  С этой многообещающей угрозой пристав направился к себе, а его подчиненные быстро увезли погибшую в городской морг. Рассвет и ранних гуляющих пташек парк встретил, словно ничего не произошло.
   В участке Шахмурзиев хотел сразу послать за господином Бобровым, но полицейский, сдавший смену после ночного дежурства, доложил ему о вы-ходке арестованного, его маловразумительных выкриках и обещании новой трагедии. Отложив на время допрос Борея, пристав пошел в арестантскую. Спал ли Адам ночью, было неизвестно, но сейчас он лежал на спине, заложив руки за голову и вперившись в потолок.
  - Так, господин Желевский, о чем вы желали со мной поговорить, - строго спросил поэта Джабраил Муртазиевич.
  Тот не ответил, головы не повернул, непонятно, слышал ли он вообще что-либо. Пристав начал сердиться. Тут такие дела, а мальчишка кочевряжится, капризничает.
  - Послушайте, господин Желевский, некогда мне вокруг вас церемонии разводить. Стар я для таких выкрутасов да дел много - вот ночью еще одна дама умерла. Адам сел на койке, переведя взгляд на Шахмурзиева. Взгляд этот был до того странный, что приставу - человеку не из пугливых - стало не по себе.
  - Как она умерла? - тихо спросил поэт, и тут же сорвался на крик, - Как она умерла?!
  - Тише, господин поэт, тише, - попытался приструнить его Джабраил Муртазиевич, - дама эта... вроде бы повесилась.
  Адам заметался по камере и заговорил сам с собой:
  - Она летела по воздуху! Плыла по воздуху, а глаза закрыты! И шарф развевается! Она прекрасна!
  - Откуда вы это знаете? - пристав схватил молодого человека за руку и повернул к себе, - Кто вам сказал?
  - Кто сказал? Никто. Я видел...
  - Тьфу ты, просто беда! - топнул ногой Шахмурзиев, - Да где видели-то?
  Адам долго не отвечал. Наконец, с большим трудом выяснив, что прекрасную мертвую деву Адам видел во сне, Джабраил Муртазиевич, с которого сошло семь потов, покинул арестанта, не зная, что и думать.
  Кое-как позавтракав у себя в кабинете и напившись горячего чая, пристав велел доставить в участок господина Боброва, именуемого себя Бореем, любым способом, под стражей, ежели тот не захочет по-хорошему.
  Посланному городовому пришлось побегать, так как Борей, Алкамен и Петя ушли на пленэр. Когда полицейский нашел друзей на одной из верхних аллей, скульптор и ученик не пожелали оставаться, а тоже отправились в участок. Силу применять не пришлось - Борей и не думал сопротивляться городовому. Между собой друзья решили, что дело касается Адама, с этой мыслью художник и явился пред очи пристава.
  - Господин Бобров, разговор у нас вами выйдет неприятный, а потому вынужден просить вас не разглашать его суть, - сухо информировал Шахмурзиев допрашиваемого, - в том числе, господам Кондратьеву и Десятникову. Впрочем, это всего лишь вопрос времени.
  От официального тона полицейского Борей несколько растерялся, хотя и постарался скрыть волнение.
  - Слушаю вас. Но сначала я хотел бы узнать, какового состояние моего друга.
  - Его состояние... - запнулся пристав, - Полагаю, оно не самое лучшее. Мне доложили, что вчера он ничего не ел.
  - Он страдает, потому что ни в чем не виноват!
  - Послушайте, Илья Михайлович, - устало сказал Шахмурзиев, - напоминаю, что это я вас вызвал, дабы задать вопросы. Извольте не уходить от разговора.
  - Спрашивайте, мне скрывать нечего.
  - Хорошо. Насколько я помню, вы говорили мне, что дарите белые розы тем особам прекрасного пола, которые поражают своей красотой. Такие цветы были у убитых Дарьи Сенцовой и госпожи Притокиной.
  - Да, это так. Но эти цветы не являются доказательством того, что я мог задушить их.
  - Оставим покамест бедняжек в покое. Скажите мне, а вчера, случайно, не одарили ли вы такой розой какую-нибудь даму?
  - Нет, - покачал головой художник, - вы, Джабраил Муртазиевич, конечно, считаете меня легкомысленным и ничтожным человечишкой, но даже я не способен забыть о трагедии и начать ухаживании за следующей красавицей.
  - Правда?
  По тону пристава невозможно было понять, поверил он Борею или нет.
  - Но ведь с вами я видел одну молодую особу, которая, как мне показалось, испытывала к вам некие чувства, и вы, по всей вероятности, платили ей тем же.
  - О ком вы? - не понял художник.
  - О той барышне, которая называет себя ученицей господина Мерцалова, - поморщился Шахмурзиев при упоминании 'величайшего поэта современности'.
  - А-а-а, так вы о Коре. Да, она была моей возлюбленной, но между нами все кончено.
  - Ах, ах, неужели? И давно?
  Пристав посмотрел прямо в глаза художнику, и тот понял, что слова его серьезно восприняты не были.
  - Н-н-не очень, - процедил он сквозь зубы, - вы хотите знать все подробности моей жизни, господин Шахмурзиев?
  - Ну уж нет, милостивый государь! Мне вполне достаточно того, чему я был, так сказать, свидетель...
  - Вы рассуждаете, Джабраил Муртазиевич, как закоснелый обыватель. Ведь вас что шокирует - картина моей безнравственности? Отнюдь. Шокирует то, что я не скрываюсь, не прячусь в ночи, а открываю свои чувства миру. Восхищает меня женщина - я ее добиваюсь, перестает восхищать - я с ней расстаюсь. И все на глазах, как сказал бы наш общий друг Мерцалов, прогрессивной общественности.
  - Господин Бобров, избавьте меня от ваших... - Шахмурзиев попытался подняться с кресла.
  Но Борей перебил его, забывшись, что он здесь совсем с другими целями.
  - А вы все же послушайте! Вы знаете свой город, знаете жителей. Что, никто из ваших добрых знакомых не посещает 'веселых' заведений? Никто не содержит любовниц на тайных квартирах? Все безгрешны? Разумеется, нет! Но пока все тайно, вы и ухом не ведете. Вот она - мораль бюргеров! Но вы гоните и позволяете себе презирать человека, который действует честно, открыто! Я же признался вам, что восхищался Леночкой, влюбился. Да, я не знаю, сколько это продлилось бы - наверное, недолго. Но не надо делать из меня монстра!
  Пока художник ораторствовал, пристав смирился и дослушал гневную тираду до конца.
  - Вы изложили мне свои мысли, я вам благодарен. Надеюсь, этим я избежал упреков в том, что никому слова не даю молвить. Вам очень не лицу маска обличителя общественных язв, мсье Борей, скорее, уж я сойду за гонителя всего новаторского. Полагаю, мы выяснили, кем друг друга считаем. А теперь прошу отвечать на мои вопросы, не отступая в сторону философических изысканий. Борей, выплеснув эмоции, махнул рукой, осознав, что полицейский не собирается идти у него на поводу.
  - Итак, где ваша... Э-э-э, вот незадача, имени-то я не знаю! Барышня, которая к вам приехала, но с которой, по вашим словам, у вас уже все кончено?
  - Понятия не имею, - художник достал из кармана платок и оттер с ребра ладони краску, - наверное, в пансионе. Во всяком случае, вечером она там была.
  - Вы не дарили ей белую розу?
  - С какой стати! Она меня уже не восхищает, я вообще с ней стараюсь не вступать в беседы. Но вы можете о ней спросить Алкамена... Господина Кондратьева, он ее опекает.
  - Спрошу, не сомневайтесь. А что вы делали вчера вечером, ночью, вплоть до рассвета?
  - Да ничего. Поужинали мы в нашей студии, в пансионе. Часов в одиннадцать разошлись по комнатам и легли спать. Проснулись в половину седьмого, чтобы пойти на зарисовки. Кору я не видел утром... Я ее с одиннадцати вечера не видел.
  - То есть, мадемуазель Кора могла выйти ночью так, что об этом никто не знал?
  - Могла. Но она не пошла бы одна. Вы ведь нашу Кору не знаете. Ей компания нужна, восхищение, шум.
  - Еще раз спрашиваю вас, господин Бобров, дарили ли вы вчера какой-нибудь даме белую розу? - безликим голосом спросил Шахмурзиев.
  Борей вскочил, отбросив тяжелый стул.
  - Да что же это такое? Сколько раз повторять!...
  Вдруг он замолчал, тихо вернул стул на место и опустился на него, глядя прямо перед собой. Пристав оживился.
  - Так-так, сударь! Вспоминайте, голубчик, вспоминайте!
  - Джабраил Муртазиевич, что случилось? - совсем тихо спросил Борей, - Еще одна?
   вздохнул. Жизненный опыт и интуиция подсказывали ему, что если сейчас он начнет давить, то художник замкнется, откажется с ним разговаривать, и тогда все придется начинать сначала. Достаточно ему упрямого поляка! Может, попробовать зайти с другой стороны?
  - Сегодня на рассвете, тоже в нижнем парке, недалеко и от фонтана, и от моста с гротом, - кратко поведал пристав.
  - Задушили? - Борей почти прошептал страшное слово.
  - М-м-м, не совсем понятно. В данном случае не исключаю самоубийства. Может статься, она повесилась. Но это еще не все. Ваш друг вчера поздно вечером буянил, кричал что-то о мертвой деве, которая летит по воздуху... Он отказался со мной говорить. Хотите - попробуйте вы.
  - Хорошо, но, скажите... У нее была белая роза?
  - Да, сударь. Точно такая же, как и в двух других случаях. Конечно, я не утверждаю, что роза именно ваша, возможно, совпадение.
  - Как она выглядит? Девушка, не роза.
  - Белая блузка, белый шарф, юбка - черная. Скромно одета, но не наша, даже не знаю, как я это понял, просто не наша. -
   Почему вы подумали на... ту, которая с нами? Шахмурзиев пожал плечами:
  - Как вам сказать? Я-то мадемуазель Кору и не рассмотрел хорошенько. У той, что утром нашли, волосы темные, сама тоненькая, небольшого роста. Борей помолчал, а потом заговорил. Видно было, что признание дается ему нелегко:
  - Да, Джабраил Муртазиевич, дарил я вчера розу одной даме. Но это вовсе не дар любви, скорее, глупая шутка. Дело в том, что особа, мною упомянутая, не вызывает не только восхищения, но и сколько-нибудь дружественных чувств, Во всяком случае, у меня. Эта дама только прибыла в Кисловодск, и приехала она к господину Мерцалову. Шахмурзиев застонал.
  - Час от часу не легче! Теперь еще с ним общаться! Этот господин изрядно мне надоел за последние несколько дней. Кто она?
  - Актриса, госпожа Беркутова. Что-то у нее в Петербурге не заладилось, какие-то разногласия с режиссером. Но я не прислушивался.
  Пристав немного взбодрился:
  - Ах, у нее трудности? Тогда, возможно, у нее был повод свести счеты с жизнью.
  - Не могу сказать, мне она показалось весьма жизнестойкой особой. И потом, мы ведь еще не знаем, она ли это...
  - Что же, придется пройти процедуру опознания. Отправитесь со мной, милостивый государь?
  - Увольте, Джабраил Муртазиевич! - отпрянул Борей от стола, - Приглашайте Мерцалова, пусть он ее опознает. Я лучше поговорю с другом.
  Адам не отзывался долго, не желал говорить с художником, как и вообще с кем-либо. Борей понял, что с поэтом произошла какая-то перемена, душа его как будто отказывалась принимать все, что исходило из внешнего мира, и он погружался в мир грез. Грустный, покинул художник участок и вышел к ожидающим его Алкамену и Пете. Оповещая друзей, Борей умолчал, что, возможно, это Вера Беркутова.
  - Еще одну девушку убили. А наш Адам плох.
  По дороге к пансиону он отказывался отвечать на вопросы, с которыми к нему подступали взволнованные Алкамен и Петя. Дома их встретила только что проснувшаяся Кора. 'Живая и здоровая', - скрипнул зубами Борей, а она щебетала, как птичка, и была так любезна, что даже накрыла на стол.
  За завтраком Борей был сумрачен и демонстративно разговаривал только с Петей и только о работе. Алкамену пришлось брать на себя общение с Корой, что у него вовсе не вызвало неприятия.
  - Знаешь, пристав сообщил Борею, что ночью еще кого-то убили, - тихо шепнул скульптор девушке.
  - Ах, - она захлопала в ладоши, - теперь все поймут, что Адам не виноват! Алкамен обмакнул бублик в кофе.
  - Вероятно, ты права, дорогая, но разве тебя это не пугает?
  - Совсем нет! - рассмеялась Кора, - Я же не хожу одна по ночам. Интересно, почему их убивают?
  - Тебя не интересует вопрос, кто их убивает? - прорычал Борей, не выдержав ее чириканья.
  - Его личность скрыта во тьме ночи! И в этом его прелесть. Ах, я боюсь, если его поймают, он окажется каким-нибудь... - она подняла глаза к потолку, - Писарем или приказчиком. Это так обыденно и скучно, что пусть лучше остается таинственным незнакомцем!
  Петя и Алкамен молчали, а Борей расхохотался так, что задрожали стены мансарды.
  - Господин Шахмурзиев не считает, что это может быть писарь или приказчик! Он уверен, что это кто-то из нас!
  Вот теперь повисла такая тишина, что слышно было, как на соседней улице сапожник открывает дверь своей будки. Кора пришла в себя быстрее остальных.
  - Да, мы знаем, он же арестовал Адама.
  - Ерунда! - отмахнулся от нее Борей, - Пристав уже понял, что это не он. Я тут подумал немного. Вот что сделал любезнейший Джабраил Муртазиевич: он обратил внимание на руки Адама. Ну, сами подумайте, мог ли наш Адам задушить кого-нибудь? Не считайте господина Шахмурзиева держимордой каким-то, он неглуп и весьма начитан. Адам говорил, что в морге пристав заставил его приложить руки к... горлу Елены. Полагаю, он увидел несовпадение синяков, следов с пальцами арестованного. Вот так-то, господа хорошие!
  Петя внимал ему с ужасом, держа на весу кружку и совершенно забыв о ней. Алкамен подпер рукой голову и слушал с интересом. Даже Кору проняло - рассказ вызвал у нее нешуточный интерес, на обычно бледных щеках заиграл румянец.
  - Но почему же тогда он не отпустил Адама?- серьезно спросил Алкамен. -
   Я сам на него разозлился, решил, что пристав издевается, власть свою демонстрирует. А потом понял - у него на уме иное. Он не знал, что же будет дальше: пойдет ли убийца на новое преступление, если есть возможность избежать преследования? Наверное, еще о чем-то думал господин Шахмурзиев, но меня в думы свои не посвятил. А только подбросил несколько мыслей, чтобы между собой нас стравить да с Мерцаловым. Говорю вам, он думает на кого-то из нас. Но если быть честным до конца, то подозревает он, конечно, меня. Что до Адама... - Борей обхватил растрепанную шевелюру руками, - боюсь, он нас покинет.
  - Как? Почему? - хором воскликнули Кора и Петя.
   же посмотрел на художника понимающим взглядом.
  Пока компании Борея пребывала дома, пристав сам приехал на своей пролетке в 'Гранд-Отель'. Он мог, конечно, вызвать Мерцалова в участок, но не захотел ссориться с госпожой Кукушкиной. Приехал он в том момент, когда Валериан завтракал в своих апартаментах, Диотима занималась туалетом у себя, а где находился Серж, никого особенно не интересовало.
  Джабраил Муртазиевич прошел к Мерцалову, извинившись за причиненное беспокойство, не объяснил цели прямо, а начал задавать Валериану вопросы. Тот, возлежа на огромной кровати, чувствовал себя весьма неуютно под несколько ироничным взглядом пристава.
  - Что вам угодно, господин Шахмурзиев?
  Мерцалов нервно дернулся, запахивая на груди великолепный халат из японского шелка, расписанный какими-то диковинными птицами и растениями.
  - Это обычная процедура, не извольте волноваться... Вы же на отдыхе. Где ваша знакомая из столицы, госпожа Беркутова?
  - Она... живет не здесь, - немного успокоился Мерцалов, - снимает ком-нату в пансионе неподалеку - у вдовы Прилеповой.
  - Стало быть, вы ее сегодня еще не видели? - прищурился Шахмурзиев.
  В дверь постучали, и вошла Диотима, уже при полном параде, в шляпке и с зонтиком.
  - Друг мой, ты еще не готов? Пора на прогулку, тепло, совсем, как летом. Господин Шахмурзиев, вы здесь как?
  Триста раз извинившись, поцеловав кончики кружевных перчаток дамы, пристав попросил Валериана и Дею вместо прогулки проехать с ним в 'ужа-ное, ужасное место, но это вынужденная мера', - так он обозначил важность цели своего визита.
  Как обычно, манеры Джабраила Муртазиевича произвели неизгладимое впечатление, в первую очередь, на госпожу Кукушкину.
  - Что же делать? Коли вы нуждаетесь в нашей помощи, мы, разумеется, готовы выполнить ваш... Вашу просьбу. - вздохнула Дея с видом мученицы.
  Мерцалов не стал спорить, оделся, и они поехали в морг. Там, в полутемной комнате, при свете керосиновой лампы, в присутствии сторожа и одного урядника, пристав откинул простыню.
  Страшный крик разнесся по влажным стенам, покрытым слизью, когда перед Мерцаловым предстало посиневшее лицо Верочки Беркутовой.
   * * *
  
  Это был сон - не явь. Богиня смерти призывала меня? Наверное, но я этого не помню. Странно, раньше все помнил до мельчайших подробностей. Но Госпожа - она на то и Госпожа. Она капризна, изменчива, и на этот раз я в немилости.
  И выбор у нее странный. Раньше Она позволяла мне самому выбирать, и была довольна моими дарами. Конечно, ведь я знаю, что ей надо. Когда я вышел из доверия? Что я сделал не так? Подаст ли она мне знак? Опять эти сомнения - я жалок, вымаливая крупицу любви к себе! Да и за что Ей меня любить? Любить должен я. Любить и поклоняться. Она же просто холодна и прекрасна. Хорошо, если ей нужен такой дар, мое ли дело осуждать Ее?
  Нет. Я вспоминаю, вспоминаю все по минутам, по секундам. Моя душа обожжена, а сверху как будто кто-то залил ее льдом. Богине смерти служу не только я - у Нее новый любимец. Ах, как больно! Я не хочу терять ее, я хочу служить и дальше. Почему Она отвергает меня? Меня все отвергают, во всех мирах, я никому не нужен. Никто не понимает, что творится со мной... Н
  ет, я верю в Нее, она все понимает. Сегодня я много думал. Это не отвержение, это забота. Ведь я творец, пусть все и думают иначе, пусть смеются надо мной. И Богиня смерти видела мои творения, она их оценила. Но всегда ли ей нужны шедевры? Разве мы каждый день поглощаем кулинарные шедевры? Нет, мы едим простую пищу, которая нас насыщает. И только иногда позволяем себе роскошь вкушать деликатесы. О, не все так делают, я знаю. Есть глупцы, еще ничтожнее всех остальных глупцов, которые жаждут прекрасного каждый день. И что же?
  Все приедается, утрачивается прелесть восприятия. У нас, у смертных, так. А если так и у Богини смерти? Она познала мои шедевры, но решила, что они приходят слишком часто. И позвала не мастера, а скромного ремесленника, чей дар - всего лишь ежедневная работа без вдохновенья, без искры!
  Я верю - Она еще нуждается во мне, и когда будет надо, я приду...
   * * *
   ГЛАВА 12.
  
  После завтрака Борей пытался работать. Вместе с ним в студии трудились Петя и Алкамен. Беседа растревожила всех, дело не шло: Петя по большей части глазел в окно, Алкамен, наклонив голову, рассеянно что-то набрасывал на листах, сидя за столом. Почему-то именно сегодня отсутствие Адама ощущалось особенно сильно. Кора, заглянув пару раз в мастерскую, заскучала, надула губы и куда-то ушла. Даже Алкамен не занимал ее беседой и не пытался развеселить, как обычно. Борей старательно переносил на холст зарисовки Эльбруса, но, в конце концов, сдался.
  - Если так пойдет дальше, надо будет возвращаться в Петербург, - буркнул он, отойдя в другой конец студии и недовольно рассматривая результат своих усилий, - все это начинает сказываться на работе.
  - Но мы же не уедем без Адама? - жалобно воскликнул Петя.
  Художник шумно вздохнул, вытер руки и раздраженно бросил:
  - Прогуляемся, други, а то ничего не складывается...
  Не договариваясь, они дружно не повернули в парк, который обычно предпочитали городским аллеям, а так и бродили они втроем по курортному бульвару вокруг нарзанной галереи.
  Благодаря необычному маршруту прогулки, они стали свидетелями весьма интересных сцен.
  Со стороны вокзала к 'Гранд-Отелю' подъехала коляска, в которой сидели Мерцалов и Дея. 'Мушкетеры' удивленно разглядывали почти распластавшегося на сидении экипажа Валериана. Всегда болезненно относившийся к внешнему виду поэт выглядел жалко и непрезентабельно, даже позволил себе развязанный галстук. Диотима держала его за руку и платочком вытирала высокий, красивый лоб своего протеже.
  Выйти самостоятельно Мерцалов не смог: его поддерживали швейцар 'Гранд-Отеля' и кучер. Обеспокоенная покровительница суетилась вокруг, указывая, в какие апартаменты и насколько нежно необходимо доставить несчастного страдальца.
  - Что это с ним? - Алкамен кивнул головой в сторону столичного поэта.
  - А ты не понимаешь? - грустно спросил Борей, - весь этот спектакль может означать только одно: утренняя покойница - госпожа Беркутова, как я и ожидал.
  - Ты знал?! Откуда? - вскинул брови скульптор.
  Петя тоже вопрошающе поднял глаза на своего наставника.
  Художник неопределенно пожал плечами:
  - Предполагал. Пристав думал... Не важно, одним словом, внешность описал.
  Петруша догадался, что учитель по какой-то причине не хочет пускаться в объяснения, а Борей наблюдал за суматохой вокруг Мерцалова.
  Однако Алкамен не отступался:
  - Сдается мне, что-то ты не договариваешь, - скульптор оглянулся на Петю.
  В ответ тот развел руками и покачал головой.
  - Бесполезно, не знает он, - хмыкнул Борей.
  В этот момент из дверей 'Гранд-Отеля' выскочил Серж Павленко. Сначала он кинулся к Валериану, но того как раз под руки заводили в гостиницу. Тогда Серж подошел к сестре и о чем-то горячо принялся ей рассказывать. Дея отмахнулась от него, как от мухи и, вытирая глаза платочком, хотела пройти следом за кумиром.
  Тогда брат схватил ее за руку, умоляя и экспрессивно жестикулируя. Дея рассердилась, и, судя по всему, собиралась ударить его зонтиком, но вовремя спохватилась. Она отвела Сержа от дверей и, став спиной к друзьям, видимо, что-то твердо и жестко высказала брату, после чего скрылась в холле отеля.
  - Так, она ему поведала о госпоже Беркутовой, - пришел к выводу Борей. Н
  о только художник утратил интерес к происходящему, как к Павленко, замершему у стены 'Гранд-Отеля' рядом с проходом к заднему двору, подошли два здоровых молодца, одетых, как скромные приказчики. Заметив парней, Серж сделал робкую попытку вернуться в отель, но она ловко была пресечена одним из подошедших.
  Разговор между ними и Павленко носил нервный характер, причем, Серж явно оборонялся. Напоследок один из молодцов аккуратно взял Павленко за галстук, а другую лапищу положил на плечо. -
   Знает ли госпожа Кукушкина о проблемах своего братца? - Алкамен будто размышлял вслух.
  - Может, подойдем, поможем ему? - предложил добросердечный Петя.
  - И думать не смей! - ответил Борей, - не маленький, сам разберется!
  Парни ушли, испарились с курортного бульвара, как существа из другого мира. Изрядно помятый Серж немного постоял на углу, потом достал платок, протер лоб. Вдруг его, похоже, озарила светлая мысль, и он почти бегом помчался в отель.
  - Так о чем же не знает наш Петр? - неожиданно вернулся к разговору Алкамен.
  Борей помолчал, постукивая штиблетой по каменному бордюру, опоясывавшему лужайку перед нарзанной галереей.
  - Борей, если ты нам не скажешь, мы не сможем тебе помочь... Если вдруг возникнет такая нужда.
  Скульптор сделал вид, что собирается уйти. -
   Ладно, - махнул рукой художник, - скорее всего, это станет известно. У покойной, которую нашли на рассвете в парке, была в волосах белая роза. Алкамен присвистнул, отбросив благоприобретенные манеры, Петя ахнул и всплеснул руками.
  - Ты ведешь себя, как гимназистка в офицерском клубе! - рассердился Борей. - Еще слезами залейся!
  - Не срывай зло на Петруше, он-то в чем виноват? - осадил товарища скульптор, - Да-а-а, малоприятная ситуация. А я еще пошутил тогда насчет 'проклятия'! Ничего, мы с Петром сможем подтвердить, что много людей при сем присутствовали. Кстати, а как она умерла?
  - Да я что-то не понял. Пристав туману напустил, но склоняется, судя по всему, к самоубийству.
  - Ну, это вряд ли! - покачал головой Алкамен, - не того пошиба госпожа Беркутова.
  - А я вот не согласен! - осмелел Петя, - Она же актриса! Создание, можно сказать, воздушное, трепетное...
  Борей рассмеялся так громко, что на него неодобрительно оглянулись прохожие.
  - Насколько я понял, из нервов госпожи Беркутовой можно было плести корабельные канаты, а трепетала она, вероятно, только при размышлениях о будущей славе - ничто иное в этом мире ее не интересовало.
  Беседу прервало неожиданное появление Сержа. Он пулей вылетел из отеля, чуть не сбив важную пожилую даму, которая в сопровождении многочисленной прислуги, багажа и звонко лающих собачек заселялась в гостиницу. Поспешно извинившись, он побежал по бульвару. -
   Куда это направился наш общий друг? - вытянул шею Борей.
  А господин Павленко направился недалеко. Через два дома от 'Гранд-Отеля' располагался ломбард. Это заведение пользовалось большой популярностью в городе. Кто-то играл в карты, кто-то предавался легкости бытия иными способами, счетом же в банке мог похвастаться не каждый. В общем, какие-то суммы время от времени требовались отдыхающим безотлагательно, и ломбард процветал.
  Серж пребывал в почтенном заведении недолго. Выскочил он уже более бодрый, замахал руками и закричал:
  - Извозчик! Сюда!
  - Смотрите, он собирается сбежать! - возмутился Борей.
  - Почему ты так думаешь? - не согласился Алкамен.
  - Потому что здесь стоят пролетки, на которых можно съездить в Пятигорск, - ответил за учителя Петя, - я знаю, сам же здесь нанимал, когда мы...
  - А на вокзале дежурят подчиненные его благородия Шахмурзиева. Мимо и мышь не проскочит! - добавил художник, - Так что эта загадочная персона явно задумала ускользнуть из города. А поймаем-ка его, други!
  К Борею вернулось шумное жизнелюбие: глаза его засияли, он настроился на охоту, как охотничья собака, которая понимает, что предстоит гонка за зверем.
  - Может быть, стоит за ним проследить, мало ли что, а потом уж... - предложил осторожный Алкамен.
  - Эх, ты, рационалист! - хлопнул его по плечу художник. - Будь по-твоему!
  Друзья наняли другую коляску и последовали за ничего не подозревающим Сержем. Тот подгонял извозчика, но вовсе не потому, что опасался погони. Он ни разу не оглянулся назад, и все мысли, казалось, неудержимо влекли его вперед.
  - Да успокойся ты, Пинкертон, - рассмеялся Борей, глядя на ученика, - никуда господин Серж не денется. Тут только одна дорога.
  Преследование захватило всех троих. Петруша, действительно, подражая сыщику Пинкертону, поднял воротник сюртука и надвинул шляпу на глаза. При этом он постоянно приподнимался в пролетке, ища глазами экипаж Павленко. Обычно спокойный Алкамен тоже поддался чарам детективной романтики, хотя и старался это скрыть. Борей же просто радовался, что может что-то предпринять, а не болтаться по несколько надоевшему курорту.
  - Неужели он надеется выехать из Пятигорска? - потер руки Петруша, - это так глупо... Ведь если он сбежит, пристав обратит свое внимание на него.
  - А может, это давно пора было сделать? - спросил Борей, - Этот Павленко - фигура весьма подозрительная. Что мы о нем знаем?
  - Что он брат госпожи Кукушкиной, - наивно ответил ученик.
  Борей нахмурился:
  - Конечно, но что он собой представляет? Какой он человек? Почему никто из нас не интересовался им? -
   Вероятно, потому, что этот господин не вызывает никакого интереса - усмехнулся Алкамен, - любитель выпить, бездельник, промотавший свое со-стояние и теперь живущий на хлебах у богатой сестрицы.
  - Вот именно! - согласился художник, - А не замечал ли ты особого интереса его к прекрасному полу?
  - Замечал, ну, и что? - удивился скульптор, - А кто не отдал дань Эросу? Он пристает ко всем дамам без разбора, особенно, когда находится в подпитии.
  - То есть, почитай, каждый Божий день, - подвел итог его друг, - Петро, да успокойся же ты!
  В очередной раз одернул он ученика, вскочившего на ноги и пытающего, приложив руку козырьком ко лбу, разглядеть в дорожной пыли преследуемую пролетку.
  Рассуждая о свойствах характера и привычках Сержа, достигли они цели своей поездки - Пятигорска. При въезде в город извозчики умерили бег лошадей, и друзья могли спокойно следить за сбежавшим.
  К их неимоверному удивлению он отравился вовсе не на вокзал, а к подножью горы Бештау. С шиком подкатил брат Деи к знаменитому на всю страну ипподрому.
  - Скачки! - хлопнул себя по лбу Борей, - Как же мы забыли!
  - Он приехал, чтобы посмотреть скачки? - разочарованию Пети, казалось, не будет конца.
  - Конечно, нет, Петро! - рассмеялся Алкамен, - если мы соединим все кусочки мозаики, то поймем, что господин Павленко приехал делать ставки. Ко всем прочим его достоинствам он еще и игрок!
  - Да, похоже на то, - вынужден был согласиться с ним Борей, - но нам-то что теперь делать? Хороши мы, нечего сказать!
  - Ну, чтобы наша поездка не выглядела совсем уж эксцентричной выход-кой, предлагаю насладиться зрелищем.
   говорил серьезно, но лукаво блеснувшие глаза выдали его на-смешку. На том и порешили.
  Ипподром представлял собой внушительное строение. Один из лучших в России, он собирал не только любителей лошадей и азартных игроков. Все знаменитые коннозаводчики съезжались сюда, чтобы заключить сделки, обсудить проблемы, определить критерии всех пород и видов лошадей. Почетными членами Пятигорского клуба являлись члены императорской семьи. Ипподром отличался от других российских собратьев тем, что в заездах нередко принимали участие сами владельцы скакунов, здесь это почиталось уважаемым делом, особенно среди казаков и кавказских джигитов. Устраивались и показательные выступления с выездкой, джигитовкой и конными трюками.
  Но Серж Павленко примчался на ипподром с совершенно иными целями. 'Мушкетеры' видели, как он протолкался к букмекеру и сделал ставки. Его не привлекали красота и стать благородных животных, умение наездников - он ждал только результатов забегов.
  Некоторое время друзья еще следили за ним, но поведение подозреваемого не вызывало особого интереса: сделав ставки, Серж прочно засел в буфете ипподрома и явно не собирался покидать удобную террасу до самого конца скачек. Борей бы заскучал, но его спасли верные блокнот и карандаш, которые он всегда носил с собой: он стал делать наброски лиц зрителей, пытался схватить движения лошадей. Алкамен немного поставил, как он сам сказал, 'чтобы оправдать глупое пребывание на ипподроме', да затем увлекся и поддался азарту, какового друзья за ним прежде не замечали. Петруша, который никогда не посещал скачки, просто смотрел вокруг широкими глазами. Но он же и попытался вернуть старших товарищей к печальной теме.
  - Борей, ты думаешь, это действительно была твоя роза? Ведь госпожа Беркутова, кажется, хотела приколоть ее к прическе на ужин...
  - Откуда я знаю? - пожал плечами художник, - Мы же в 'Гранд-Отель' на ужин не ходили. Петро, надоела мне эта 'тайна белой розы', сил нет. Простое совпадение...
  - А если нет? - загорелся Петя, - А если убийца душит именно тех женщин, которым ты розы дарил?
  Борей поднял глаза от блокнота.
  - Нет, мой юный друг, что-то тут не сходится. Во-первых, с чего мы взяли, что актрису убили? Мы толком ничего и не знаем, а питаемся крохами со стола его благородия Шахмурзиева. Он почему-то предполагает самоубийство. Видимо, есть отличия от смертей Даши и Леночки. Во-вторых, как ты понимаешь, роза госпожи Беркутовой - не дар любви. А в-третьих, розы от меня достались не только ныне покойным дамам.
  - Может быть, стоит поговорить с приставом? - настаивал Петя, - расспросить его...
  - Представляю себе картину, - засмеялся Алкамен, до сего момента не отводивший глаз от поля, - пристав дает показания нашему Петро!
  - И что же здесь смешного? - обиделся молодой человек.
  - А то, что у меня нет времени да и охоты возиться с тобой, залечивая твои раны, после того, как пристав отстегает тебя нагайкой. - нахмурился Борей, - Петро, это совсем не шуточки: убили двух, а может, трех женщин, и ты не можешь играть в своего Пинкертона, потому что все очень серьезно.
  Петя отступил и какое-то время молчал. Но не смог заставить себя отказаться от волнующей темы.
  - Хорошо, согласен, я ничего не понимаю в расследованиях и, вообще, в полицейских делах. Но мы же можем хотя бы попытаться ответить на вопрос: почему убили Дашу и Елену Андреевну... И почему умерла госпожа Беркутова?
  В этот момент как раз закончился очередной забег, и Алкамен радостно потер руки:
  - Друзья мои, я кое-что выиграл! За мной подарки всем и отличный обед! Так что ты сказал, Петро? Почему убили именно их? Мой ответ таков: они попались убийце на пути, вот и все.
  Петя немедленно принялся искать аргументы за и против этой версии, а Борей, нахмурившись и отложив на скамейку блокнот, поставил локти на колени и подпер голову. Удар колокола отметил начало нового заезда. Зрители зашумели, многие вскакивали со своих мест. Но художника ничто не могло отвлечь от размышлений. Петя и Алкамен терпеливо ждали, когда он выскажется. Человек вспыльчивый и резкий, Илья Бобров обычно не утруждал себя долгими и тяжкими раздумьями. Он не слишком любил тихие, неспешные беседы, в ходе которых каждый участник мог спокойно высказать свое мнение. Творческая работа и буйное, разудалое времяпровождение вне оной - таковы были его стремления. Что же произошло, что изменило привычный ход его безмятежной доселе жизни? Неужели загадочные смерти так на него повлияли?
  Наконец Борей заговорил - негромко, но Петя и Алкамен услышали его, несмотря на шум.
  - Вот что я скажу тебе, Петро, ты задал хороший вопрос. Суть его в том, что если бы мы могли на него ответить, то, пожалуй, и поняли бы тогда, кто их убил. И знаешь, Алкамен... То, что ты сказал... А ведь если так, то это меньшее из всех зол, которые могли бы с нами случиться.
  - Ты не в себе из-за утраты милой Елены Андреевны, - мягко ответил скульптор, - но скоро мы вернемся в столицу, все постепенно забудется, и за-живем мы привычной жизнью. - Нет, друг мой, - покачал головой Борей, - как прежде уже не будет. Вы Адама в кутузке не видели. И дошел уж до того, что, грешным делом, подумал: если бы только Адам так... изменился, то я был бы... Ужасно звучит - рад. Мне трудно это говорить, но...
  Петя только сейчас осознал, что наставник не просто серьезен, он говорит такие вещи, о которых и сам раньше не думал, и ученика своего к ним не приохотил. Жизнь Пети, лучезарная, бесхитростная, не знавшая никаких печалей, впервые наполнилась чем-то непонятным, еще более страшным от того, что ничего вокруг не напоминало о недавних трагедиях.
  Зато в Кисловодске, в 'Гранд-Отеле', Валериан Мерцалов переживал величайшую трагедию своей жизни. Уронив бренное тело на кушетку в своей гостиной, он машинально принимал из рук Деи какие-то снадобья, послушно запивал их водой, но демонстрировал, что душа его пребывает не здесь, а некой юдоли вечной скорби.
  Глаза Диотимы покраснели от слез, нос немного распух, и она металась между страхом оставить своего кумира в одиночестве хоть на минуту и желанием все-таки привести себя в порядок. Конечно, Валериан не обращает внимания на ее внешний вид, но придет же он в себя когда-нибудь... Ей было жаль Веру, такую молодую, жаждущую узреть у своих ног весь мир. А теперь она в этом жутком сыром подвале, накрытая простыней, на металлическом столе... Успокоительные капли госпожа Кукушкина тоже выпила, но их действие пока не ощущалось.
  - Свет... - прошептал Мерцалов, прикрывший глаза ладонью.
  - Что, друг мой? - встрепенулась Дея, - Тебе мешает свет?
  - Нет... Свет... померк в моих глазах. Ах, Дея, как я теперь буду жить?
  - Я понимаю твое горе. Влияние Веры на твое творчество... Тебе будет очень трудно, но надо жить дальше.
  - Никто и никогда не поймет моих чувств, - всхлипнул Валериан и откинулся на подушку, - я никогда больше не стану писать стихов.
  - Конечно, станешь, - в голосе Деи послышалось легкое раздражение, - просто должно пройти время.
  - Я утратил совершенство! Я потерял свой поэтический дар. Теперь и ты покинешь меня, я больше никому не нужен, - причитал поэт, - прижимая ладони к лицу.
  - Я никогда не покину тебя, и твой дар тоже останется с тобой. Послушай, друг мой, мне кажется, я знаю, что нам надо сделать.
  - Да?
  Валериан опустил руки и воззрился на покровительницу.
  - Завтра мы с тобой сходим в храм, помолимся за душу Верочки. Потом, когда... отдадут тело, я все устрою с похоронами. Это будут великолепные похороны, по самому высшему разряду. Мы увековечим память о ней, обязательно, я тебе обещаю. А тридцатого сентября, в день ее именин, закажем службу.
  При упоминании именин своей Музы Мерцалов вновь погрузился, как он сам выразился, 'в пучину страданий', а Дея старалась его успокоить.
  О Серже она и думать забыла, его отсутствие совсем ее не волновало, быть может, к лучшему. Кто же знал, что недолог тот час, когда она вспомнит о брате, и воспоминание это откроет ей дорогу к таким мукам, о которых лелеемый ею кумир не имел ни малейшего представления.
  На Пятигорском ипподроме завершились скачки. Возбужденные зрители обсуждали заезды, ставки, выигрыши и проигрыши. Многие потянулись в буфет. Проголодавшийся Петруша тоже жадно поглядывал на заветные двери.
  - Да что уж там, теперь господин Павленко нам совсем не интересен, - неправильно понял его наставник.
  Но Алкамен напомнил о своем выигрыше и предложил отметить его перед возвращением в Кисловодск. Борей вяло согласился, и они оказались в сутолоке и суете. Сержа рассмотреть было трудно, даже если они и захотели бы его найти.
  Все столики были заняты более предусмотрительными любителями скачек, официанты не успевали бегать от клиента к клиенту, возле стойки бара царило столпотворение. Борей быстро утомился от зрелища оголодавшей на свежем воздухе публике и раздраженно махнул рукой.
  - Поехали-ка отсюда подобру-поздорову, вечером отметим твой выигрыш.
  Он резко повернулся к выходу, случайно задев плечом другого посетителя буфета. Так как все толкали друг друга, то вскоре джентльмены стали извиняться только перед дамами. А потому художник спокойно двинулся дальше, но был остановлен неожиданно и весьма агрессивно. -
   Нет, позвольте, сударь! Вы меня толкнули!
  Борея схватили за рукав сюртука и довольно сильно дернули назад. Он развернулся и оказался лицом к лицу с тем самым штабс-капитаном, которым пренебрегла несчастная Елена Андреевна в пользу любвеобильного художника. Похоже, что офицер выпил - не то, чтобы сильно, но находился подшофе. В этом состоянии люди ведут себя по-разному: одни любят весь мир и видят вокруг только приятные лица, другие вспоминают все старые обиды и жаждут мести. Штабс-капитан явно относился ко второй категории.
  - Вы что же, думаете, вам все позволено?! - взревел офицер, не отпуская рукав Борея.
   и Петя немедленно забыли о попытках сделать скромный заказ и бросились к своему другу. Зная его характер, они справедливо полагали, что подобного обращения он не стерпит.
  - Что вам угодно, сударь? - художник отодрал руку военного от костюма и небрежно одернул сюртук, - Кажется, никакого урона я вам не нанес!
  - Вы не извинились! - зычный голос штабс-капитана разносился по всей веранде. - И я не сомневаюсь, что вы толкнули меня намеренно!
  - Ну, уж нет, милостивый государь! - взвился художник, - Если бы я толкнул вас намеренно, вы бы тут не стояли, а лежали бы без чувств-с в самом дальнем углу!
  - Ах, вот как! - рука офицера машинально потянулась к кобуре, - Тогда вынужден вам сообщить, что вы, сударь, ничтожество!
  Большинство посетителей буфета собрались вокруг, обсуждая происшествие. Алкамен и Петя заметили сияющую физиономию Павленко где-то в первых рядах праздных наблюдателей. -
   Вы просто не в себе, пьяны, а потому мелете всякий вздор! - презрительно бросил Борей, - С таким запалом надо было воевать с японцами, а не скандалы устраивать на курортах!
  Штабс-капитан побледнел так, что некоторые дамы заахали. Он хотел броситься на художника, но взял себя в руки. Прищурившись, он сделал один шаг навстречу противнику, хлестнул ребром ладони Борея по щеке и прошипел:
  - Вы, сударь, мерзавец и подлец! Я вызываю вас на дуэль!
   ***
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"