- Я никогда умом не блистала. Низкий старт, как говорят... Все, что мне дано - наитие. То, что другим дается способностями и знанием, мне достается трудом и терпением. Высиживаю, как клуша, скудные мысли свои, обрамляю рамками слов и междометий. Мне совершенно не по душе работа физическая, хотя определенные способности есть, так сказать, руки из того места растут. Могу ремонт сделать - не то, чтобы профессионально, но, все-таки... Готовить умею вкусно. Борщ сварю - гости закачаются. Шить, вязать умею, но не хочу - слишком скучно. Да и не для кого... На работе - работаю. Дома - сплю или телевизор смотрю. Опять же, по причине постоянной скуки. Книги - все, какие в доме есть, перечитаны. В библиотеках - мало, чего нового. Хочется найти себе занятие по душе, но часто бывает непонятно, что ей, душе-то, нужно... Меня праздность терзает. Вот к вам и пришла... Не могу больше так. Подскажите, что мне такого сделать, чтобы изменить все мое дальнейшее...
Спустя час она вышла из душного кабинета частного врача Васютина - местной знаменитости. По рассказам, чудесного доктора, исцеляющего ото всех душевных напастей. "Зря деньги потратила... Неандерталец! Неандерталец, каким-то чудом научившийся ставить диагнозы..." - стучало в ее голове. - "И ручки, домиком на пузе сложенные... Само умиротворение и благость... мерзость какая! Боже, как серо и убого! Серый и убогий город. Серые, убогие жители. Сплошная соя и биодобавки. Ничего настоящего. Штампы, шаблоны, выкройки... Куда бежать? Где лучше? Да, и будет ли лучше-то? Если уж до сей поры - не было, то велика вероятность того, что уж никогда и не будет..." - рассуждала Лера, бредя без пути к автобусной остановке. Свой дальнейший маршрут она не запланировала, поэтому без особого энтузиазма и радости забралась в как-то быстро подскочивший и раскрывший свое полупустое нутро, вылинявший маршрутный автобус.
В церкви было тепло. Даже чересчур тепло. Все пропиталось ладаном. Голоса певчих, слившись в один, поднимались ввысь, к куполу. Людей было много, и, даже, несмотря на чинность церемонии, сам собой возникал шум. Торопились свечки купить да записочки написать...Чтоб всем было хорошо. "А я за этой женщиной занимала! Что лезешь?!" - огрызалась впереди стоящая бабулька, одетая почему-то совсем не по сезону в каракулевую шубку, изрядно поеденную молью: "И в церкви - без очереди! Так и на небо полезешь, что ли, пигалица изукрашенная? Стыд бы поимела!". Та, к кому была обращена словоохотливость возмущавшейся старухи, повела себя весьма странно: немного поколебавшись, взяла да и вышагнула из очереди. И направилась вперед, к дверям, не очень-то уверенной походкой. У самого выхода вдруг что-то заставило ее обернуться. На нее в упор с клироса смотрели глаза. Такой неожиданно прямой и открытый взгляд почему-то привел ее в замешательство. Смущенно перекрестившись, она юркнула в полураскрытую дверь. Улица выдохнула ей в лицо невыносимой гарью. Чересчур много машин... В таком маленьком городке, где почти негде развернуться... Статистика очередных аварий, ежевечернее лившаяся с экранов телевизоров, вопила о вселенском помешательстве.
"На редкость дурной день", - думала она, бредя к автобусной остановке. - "Просто отвратительный! Впрочем, как и вчерашний...". Но, поток негативизма резко прервал звонок по мобильнику. "Надо же, кому-то понадобилась...", - только и успела подумать. Номер абонента ей не был знаком.
- Але? - пронзил душный воздух детский звонкий голосок. - Тетя Лера? Это я, узнаешь?
- Да, как же не узнать, солнышко, Темка, привет! - и расплылась в улыбке...
Она никак не могла привыкнуть к новым календарям, тем, на которых нужно окошечко передвигать, ей намного больше нравилось по старинке отрывать по листочку от пузатого и постепенно редеющего настенного календаря. Она, как сейчас, помнила, как подходил к стенке ее дедушка и аккуратно, словно боясь причинить вред, отрывал белый листочек с черной или красной датой и медленно шел на кухню, поскрипывая половицами, садился на привычное место у окошка, покашливал, расправляя дужки, надевал очки и начинал читать вслух... На этом листочке, думалось ей тогда, содержалась вся необходимая, очень важная информация. "Деда, а что такое долгота дня? А кто ее измерил? А ты проверял?" - много-много вопросов роилось тогда в ее детской голове. Так много, что они едва успевали соскакивать с языка, подгоняемые новым вихрем, несущимся вдогонку.
Вот уже три дня она не решалась подойти к календарю, оборвать желтеющие листочки, боясь спугнуть тем самым покой и радость, пусть ненадолго, но навестившие ее скукоженное жилище. "Пусть так всегда будет!", - беззаботно проносилось в ее голове. - "Пусть это пятнадцатое число останется пятнадцатым. Вчера, позавчера, сегодня, всегда!". На кухне деловито закипал чайник. Наконец, выстрелил холостым патроном - кнопкой, напоследок выдав плотную струю пара. Привыкшая спать до обеда - отпуск, чай, не каждый месяц бывает, она уже второе утро вскакивала с кровати ни свет - ни заря и скакала на кухню готовить завтрак восьмилетнему племяннику, привезенному сестрой на недельку погостить. Это радостное событие и придавало ей бодрости и недостающего в последнее время природного оптимизма.
Темка еще спал по-детски, точнее, по-эмбрионски, с зажатым кулачком около щеки. Надо же! Вот, кажется, только вчера сестра показывала ей, захлебываясь от счастья, медицинское фото чего-то смутно-человеческого, плавающего в ее животе, и вот, пожалуйста, это что-то уже имеет свои взгляды, свое на все мнение, привычки и даже способности, стремительно вылупляющиеся из задатков... А спит все так же, как и на том снимке, с кулачком у лица... - Вставай - вставай, заяц! Уже одиннадцатый час, так и весь день проспишь!
Ни звука в ответ.
- Темыч! Подъем!
Не шелохнулся даже...
- Эй, бегемотина! Щас как забодаю-у-у-у-у!
Ага, вот, подействовало, - глаз открыл - действительно забодает или опять дурачится? Улыбнулся, блаженно закрыл глаз, начал потягиваться. "Ой-ей-ей-ей-е-о-о-й!" - и тут же резко вскочил. Удивленного игрушечного зайчика внезапно накрыло предательской волной шерстяного одеяла. "Лера, я есть хочу! Я такой голодный..." - и побежал в ванную.
- Каша сегодня гречневая, садись!
И пошла на кухню, накрывать на стол.
- И как же в тебя столько влезает? Уму непостижимо!
- Мне и мама то же самое говорит. А еще говорит, что потому мне братика и не заводит. Боится, что если он будет таким же прожорливым, как я, то ей нас не прокормить. Придется на другую работу устраиваться, А ей и эта нравится...
- Ешь, давай, не болтай, смотри, все мимо сыплется... Шутит мама твоя... Каков план действий?
- План действий? Подожди, подумаю. Ага, точно! Мы идем в парк!
- Опять?
- Да!
- Но мы же вчера там были... У тебя, вон, и рука не зажила...
- А мы еще раз пойдем! Там тетеньки сидят и картинки рисуют. Я тоже хочу.
- ?
- А чего такого?
- Да нет, нормально все... Только они - художники, у них краски есть, мольберт, и все такое...
- А мы купим марбелт! А чего? Мама говорит, что я тоже художник. У нее все друзья мои картинки выпрашивают...
- Тема, ну, я не знаю... Где мы все это купим и, собственно говоря, на какие деньги?.. Я не рассчитывала...
- А моя мама говорит, что выход есть всегда, и если чего-то очень хочется, и если оно не плохое, а хорошее, тогда обязательно все получится!
- Ишь ты, загнул как, хитрец!
- А чего, Лера, разве не так? Моя мама никогда не врет! Не веришь, что ли?
- Слушай, Темыч, это все хорошо, но я - же знаю: даже если мы туда и придем с красками, с бумагой, все как надо, как настоящие художники, и начнем рисовать (правда, что рисовать и как? Я вот, честно говоря, не умею!), даже, если и так, ты все - равно не усидишь! Что я, не знаю тебя, что ли...
- Зачем ты так много говоришь? Пойдем!
- Тема...
- Не превращайся в зануду!
- Это я - зануда?
- Ага!
- Это я-то - зануда?! Да, я - тебе! Я покажу тебе сейчас!
Так третье утро началось с хохочущего катанья по полу, швырянья подушками, брызганья водой, топота и грохота падающих стульев.
"Если выплеснуть воду из чашки на потолок, она не замедлит тут же пролиться вниз мутноватым дождем... Что это за чаша, и какой гигант ее в небо выплеснул, - мутная жижа льет сверху уже четвертые сутки. И все не кончается... Расползлись, полопались по швам дороги. Людей не видно, - город словно умер. Пузырящаяся пена асфальта заполняет почти все пространство. Агония цивилизации..." - свои иногда не к месту и уж совсем не ко времени возникающие из образов думы она давно обозвала "замыканием". И частенько ее так "замыкало". И она разговаривала с собой вслух. Ну, хорошо еще, если никто не слышит, а если это настигнет ее в людном месте? Позор какой! Вот и недавно, в автобусе, какая-то пожилая женщина тронула ее за плечо: "С вами все нормально? Может, помочь?". А она, Лера, даже и не помнит, как оказалась в автобусе, куда направлялась и зачем... Стыдно... Но, это все от привычки быть одной. От одинокой одичалости. Простительно. "Я маленькая, мне можно!" - говорила девочка в михалковском фильме. "Я одинокая, мне простительно!" - утешала себя Лера. И вновь уносилась в мир иллюзорных видений. Теперь часто вспоминала она тот пронзительный взгляд. Теплый и пристальный. С клироса. И как она ни отмахивалась, как ни пыталась себе доказывать, что во взгляде том не было ничего сверхъестественного, что ей это просто причудилось, все равно, мыслями все чаще и чаще возвращалась в тот неблагополучный, в общем-то, для нее день. Хотя, почему, как раз, напротив, очень благополучный - ведь Темка появился! А сейчас он спит. Почти вторые сутки спит, бедняжка. И как же угораздило так простыть! Будь неладны обои эти! Удумали ремонт делать в комнате, - Темыч все упрашивал: "Давай переклеим! Некрасиво у тебя - ободрано все!". Ну, делать нечего - сдалась. Пошли в магазин. А погода уже с утра хмурилась. Нет, чтобы зонт с собой прихватить! Не подумали даже. Выбрал Темка обои - красивые такие, но и жутковатые - виниловую имитацию каменной кладки. Вцепился в образец, ничего слышать не желает: "Хочу кирпичики", - и все тут! - "Чтобы как в замке было! В "лыцарском!". Ну, пришлось уступить. А вышли из магазина, - ливень страшенный! Ветер поднялся. А всего и одежды на них, что шорты с майками да сланцы... Так, и пришлось бежать вприпрыжку до самого дома по разбухающей от дождя дороге. А как пришли домой, так и начался у Темыча предательский чих. "Забирайся немедленно в кровать, грейся, сейчас чаю принесу!" - скомандовала Лера и - бегом - на кухню. Тот послушно чаю с малиной выпил, но, видать, уже поздно было... А к вечеру - температура... Господи, делать-то что? Аспирин не сразу подействовал, Темка все горячей головой своей в руки тетке тыкался, словно спрятаться хотел. Так полночи и просидела на диване, его обнимая. Уснул, наконец... Бредил, потел во сне. Наутро оба были такими измотанными, что так и провалялись в кровати... Уже ближе к вечеру, боясь разбудить племянника, неслышно выбралась Лера из-под одеяла и стала с обоями возиться... А на третий день проснулся маленький "лыцарь" в собственном замке, а по стенам - его картинки развешены - единороги да рыцари. Охнул от восхищения, сел в кровати, глаза трет - снится ему это или нет? Так и болезнь улетела. Так же внезапно, как и настигла.
Как и прежде, она с замиранием сердца по вечерам смотрела в окно: "Что-то принесет новый день? Каким он будет?". Неужели все это, вся летняя детская сказка растворится в одном - единственном: "Привет, сестра!"? Нет, нет... Она гонит эти мысли прочь, отмахивается от них, как от теней зловещих, что наползают внезапно. Как это все странно, однако, ведь еще месяц назад было иначе. Все по-другому было... Она уже, признаться, и забыла, что где-то там, в когда-то бывшем ей родным городе, у нее есть сестра... А у сестры - сын. За повседневными делами как-то незаметно (и когда, право, это произошло?) отдалились они друг от друга. И пятилетний Темка, каким она его запомнила во время последнего визита к сестре, долгое время после так и оставался для нее пятилетним. А теперь...
Теперь как-то все с ног на голову стало, или как раз, наоборот, с головы на ноги. Вот он, Темка, пухлощекий проглот - экспериментатор. Вот она, Лерка, взрослая молодая тетка. Обидно, что тетка, не мать... А, ведь, уже почти вросла в него, прикинула, обманывая себя, забываясь, утешаясь, что - мать, хоть и временная...
Вот, увезут его, а как дальше? Дальше-то как? И плакала тихо, боясь разбудить, и долго спать не ложилась, все любовалась мордочкой загорелой - вон, опять слюнка потекла... Наверно, снова что-то во сне поглощает... И вставала все так же рано, мимоходом взглянув на календарь - пятнадцатое, шла на кухню чайник ставить...
"Никогда не говори о том, о чем не имеешь ни малейшего представления", - учила ее мама. И Лера старалась лепить свой мирок, исходя из этого принципа. Это позволяло ей не быть заносчивой в глазах окружающих, - никого она не осуждала. По крайней мере, ей так хотелось считать. Но, при экономном расходовании внутренних и внешних возможностей, с годами зрела, крепла в ней тяга к знаниям. Навязчивое желание знать. Знать многое. Знать все, разумеется, насколько это возможно. И, возникшая из этого желания, привычка записывать в блокнотики, в тетрадочки свои часто противоречиво - сумбурные соображения. По прошествии многих лет этих блокнотиков, тетрадочек стало столько, что хватило бы томов на десять... Но, - кому это нужно? Весь этот ворох мыслей, замысловатое кружево воспоминаний... Иногда Лера перечитывала пожелтевшие тетрадные листочки, но у нее, как всегда, не хватало терпения расшифровать и как-то литературно оформить эти записи. Тетради кричали, прорываясь в реальность. Сны, образы, звуки, эмоции - все было непричесано, нелепо, сумбурно. Все требовало жизни, пищи... А что им, этим листочкам, могла дать Лера? Надежду на бессмертие? Нет. Некогда ей было заниматься этим, прожитым, - новые образы и мысли захватывали. И записывались в новые блокнотики беглым почерком... "Когда-нибудь, когда мне будет шестьдесят два года, - думала она вслух в ребяческом возрасте, - я стану всемирно известным писателем, а еще режиссером, музыкантом и художником!" "Все вместе? - тихо смеялась мама, - а почему ж так поздно? Шестьдесят два года - это тебе не хухры-мухры!" - и удалялась в кухню, откуда доносился волшебный запах жареной курицы.
Вот сейчас Лера вспомнила себя маленькой, улыбнулась, отодрала приставшую крошку краски с коленки и принялась еще энергичнее домывать скрипучий пол в квартире, производя вокруг себя ужасный грохот. Бумажки, бумажки - просто напасть какая-то... У Темки обнаружилась та же страсть, что и у нее - к бумаге. Только проявлялась она по-другому: вся квартира уже была заполнена бумажными фигурками - оригами. С легкостью выполняя неподдающиеся ее разуму математически-точные сгибы, он буквально чудеса творил, с хохотом запуская под потолок белых журавликов и голубей. Письменный стол был завален зайцами, воронами, кораблями, собаками, динозаврами, вертолетами и прочими бумажными поделками.
- Лера, знаешь, какой самый эффективный способ уборки?
- Ну, и какой же, господин полиглот?
- Купить пылесос! Только, о-о-о-очень мочный!
- Ага, а ты знаешь, сколько он стоит?
- Ну, тогда нам надо прибираться вместе - в четыре руки. Как на твоей пианине!
Сколько себя помнила, она постоянно что-то читала. Это вообще была ее страсть. Уже и книги-то в шкаф не помещались, ютились, где придется, а она их все покупала. Перечитала много: бродила аллеями Бунина, уходила в катакомбы с Платоновым, мистифицировала вместе с Андреевым, перечитывала жития святых, а то уж и совсем бросалась в лживые крайности Сорокина и Ерофеева. Как-то, помнится, она поймала себя на мысли, что ей, в принципе, уже все равно, что читать, лишь бы этот процесс был безостановочным... И когда после перечитанных многотомников в ход пошли журналы, газеты и даже - о, ужас! - инструкции по применению жидкостей для чистки ковров, надписи и рекомендации на флакончиках с дезодорантами, в этот-то самый момент и появился ее маленький спаситель. Темка сразу сказал: "Если ты читаешь и не веришь - это одно, а если ты читаешь и веришь в это, то можно сойти с ума!" "Правда?" - обрадовалась, словно очнувшись от летаргии, Лера и швырнула за диван очередную сомнительно - глянцевую "Лизу". С чтением было надолго покончено. Началась жизнь. Почти с нуля. С низкого старта. Словно какой-то невидимый тренер пальнул из стартового пистолета, и понеслась она, Лера, по неизведанной, но такой притягательной жизненной полосе. И тело радуется своим тридцати, и, как в детстве, отчетливо слышен радостный стук сердца.
- Слышишь, Тем, почему я раньше не замечала, что можно жить по-другому? Что есть другие радости, кроме отвлеченных фантазий, что можно запросто пойти погулять в парк, послушать птичек, побрызгаться с тобой из фонтана...
- Ну, ты, наверно, раньше переходила не по пешеходному переходу, а теперь испугалась, и решила, что лучше по пешеходному... Или, например, ты давно думала, что этот вот зайчик неживой, а он - живой, или наоборот... Я не знаю, но ты слишком много раньше думала. А теперь нормальная стала. Пойдем в прятки играть!
- Лера, ко мне дяденька сегодня на улице подходил. Когда ты в магазин уходила, а я у киоска стоял.
- Какой дяденька? Темка! Ты с ума сошел! Ты с незнакомыми дядьками разговариваешь?
- Лера, успокойся, он хороший дяденька. Он ничего плохого не сделал! Он спросил, про тебя спросил.
- Что спросил? Не томи, Темка!
- Он спросил меня вот так: "Мальчик, а твоя мама часто в церкви появляется?"
- И... что...что... ты ему сказал?
- Я ему сказал, что как раз завтра собиралась...
- Темка, но ведь это же неправда! Я - не мама! И вообще, мы никуда с тобой, ни в какую церковь не собирались! Зачем ты наврал этому ... дяденьке?
- Он добрый. У него глаза, как у дедушки нашего. Я не хотел его огорчать... Он, ведь, второй раз про тебя спрашивал.
- Как второй раз? Ты его уже видел?
- Ну да, видел, тогда, в парке, когда ты сидела и рисовала. Ты не помнишь?
- Нет, не помню.
- Ты сидела и рисовала, а я на качели качался, но ты не видела, как я упал - я не стал плакать, чтобы ты не заплакала. А дяденька этот подошел ко мне и стал лопух к коленке прикладывать. Он сказал, что это поможет. И чтобы я не жаловался. А потом он спросил, где моя мама. Я сказал, что вот - и показал на тебя. А ты ничего вокруг не слышала, как глухая. Все сидела и дерево рисовала. Он сказал, что тоже раньше рисовал, а когда стал поступать в рисовальное училище, там ему сказали, чтобы он оттуда уходил, потому что он - уже художник...
- И он ушел?
- Ну да, ушел, а что ему там делать-то было...
- А дальше?
- А дальше я ему показал свои картинки... Ну, те, что тогда в парке очень быстро нарисовал...
- И чего?
- А он как-то странно на меня посмотрел и ничего не сказал, только по голове погладил...
- Я все ма-а-аме расскажу-у-у! Как ты меня тут обижаешь!
- Давай, хоть сейчас прямо, валяй, звони, жалуйся! А кто просил мой телефон в чашке с молоком топить, а? Как я...теперь? Не позвонить даже! Не починить! Конечно, не починить! Вот матери бы твоей пожаловаться! Пусть забирает тебя поскорее! А то совсем от рук отбился. Где твой телефон? Звони! Что головой мотаешь, звони, сейчас же! Рассказывай, какая у тебя тетка плохая! Если такая плохая, что ж тогда и приезжать было... И, вообще, договаривались, что на одну неделю, а прошло сколько? А? И что это мама твоя совсем не беспокоится... интересно, ей, вообще, есть дело до нас? Личную жизнь она, видите ли, устраивает... Личную... А у меня, можно подумать, ее и быть не должно! У меня, можно подумать, только общественная, жизнь-то! Вот и отпуск весь - псу под хвост! Тоже мне, племянничек! Оболтус! Вечно ты нос свой суешь, куда не надо! Дверь с той стороны закрой!
- Господи!.. Господи, да не себе же по пальцам! Вот, блин, ну что ты...Что ты наделал!.. Больно?! Ну, все, все, маленький мой, успокойся, все-все, вот сейчас подую и пройдет, ну, что ж ты... Ну, не плачь, не плачь, Темушка, заинька, мой сладкий, вот так, вот так, дую, видишь... И проходит все... Немножко красного... Ничего страшного, у меня, знаешь, сколько раз такое было - не сосчитать даже! Ну, все, родной мой, не плачь. Я дую, дую... У меня, знаешь, прижмись ко мне, вот так, у меня, знаешь, в школе палец входными дверями придавило. Какой? Да какой-то вот из этих... А двери были огромные такие, железные... Так больно было, аж искры из глаз посыпались! И ноготь слез потом начисто. И не сразу вырос. Потом все зажило. Зато в классе все зауважали. Как за что? За то, что не заревела. На колени упала, скорчилась в дугу вся, а не заревела... Ну, вот, вот, родной мой, все заживает. Видишь, ничего страшного... Ты меня прости, ладно? Прости, как будто и не было ничего, а? Простишь? Я же, Темка, честно сказать, очень не хочу, чтоб мама твоя приехала... Пусть бы подольше не приезжала... Нам ведь хорошо вдвоем, правда? Ну вот, и хорошо, бегемотина моя славная, успокойся.
- Лер, а Лер... А я свой телефон тоже на прочность проверил...
- Боже, и как?
- В микроволновку положил... А, можно, я палатку сделаю?
- Какую палатку? Как?
- Вот смотри, на марбелт простыню или даже две накинуть - и готово!
- Ух, ты, здорово, ну, давай, делай! Помочь?
- Не, я сам справлюсь. Дай простыни! Ну вот, еще здесь чуть-чуть подправить... Все! Готово! Залезай ко мне внутрь! Не бойся!
- А я пролезу?
- Смотри, сколько места! Вот, так. Ага.
- Слушай, а она двигается!
- Ура! Точно двигается! Мы с тобой - тоже!
- Ага, мы, как передвижники!
- Ура! Мы - передвижники!
- А, давай, песенку сочиним?
- Давай!
- Я начинаю: " Сидим мы в палатке..."
- У нас все в порядке!.. Лера, а что ты пишешь?
- Рассказ...
- Про кого?
- Про маленького мальчика.
- Ты мне его потом прочитаешь?
- Потом, конечно... А, скажи... Помнишь, про того дяденьку... Скажи мне еще раз, какие у него глаза?