Аннотация: "Бесконечная Война? Это место, где все против всех. Все воюют со всеми, и не спрашивай - за что и почему. Никто не знает, такие законы этого места".
История нашего мира - это история самоуничтожения. Некто Жан-Жак Бабель подсчитал, что за последние пять тысяч лет человечество мирно прожило лишь 292 года. По другой версии - речь идет о 230 годах.
Роберт Джексон в своем докладе для НАТО о сохранении мира сообщил о собственных подсчетах: в ХХ веке на планете было всего лишь 26 мирных дней.
Также мне встречалась версия, что таких дней было всего пять.
За всю историю.
В мире Бесконечной Войны верят, что пяти дней хватило бы, чтобы прекратить воевать.
"Бесконечная Война? Это место, где все против всех. Все воюют со всеми, и не спрашивай - за что и почему. Никто не знает, такие законы этого места".
Юрген, дезертир прусской армии, один из "Псов", живущих на Ничьей Земле
Я проснулась на бетонном полу, среди осколков стекла и камня. Сначала я не поверила - это же просто сон? Я затрясла головой, отчего под затылком болезненно зашелестели мелкие острые осколки, крепко зажмурилась, вдохнула, выдохнула, резко открыла глаза... Бетонный потолок в трещинах.
Этот разрушенный дом больше напоминал брошенный еще в начале строительства: без отделки, без признаков царившей здесь хоть когда-то жизни - ни на намека на уют, даже в далеком прошлом.
Где-то вдали, как грохот уходящей грозы, слышались звуки пулеметной очереди. Словно вторя им, небо полоснула белая зарница - но понять, взрыв это или живая молния я не смогла. Небо за окном было темно-серым - я не знала, это мглистое раннее утро, или поздний вечер, или это дым от взрывов, или от дымовых шашек.
Я вся была заполнена ужасом: но это был усталый и равнодушный ужас.
Я медленно перевернулась, чтобы не шуршать бетонным крошевом, и тихо подползла к чернеющему в стене провалу. Осторожно подняла голову - там, за окном был разбитый бомбами город. Уже неживой. Я видела его с высоты - пятый или шестой этаж: ни одного деревца, ни одного клочка травы, ни рек, ни озер - пустошь из ломаного бетона, покореженного железа и битого стекла. Самое сердце войны. Или ее клоака.
- Ошибка. Ошибка.
Кто-то сказал это мне в самое ухо, но когда я судорожно обернулась - никого не было.
- Проследуйте в бомбоубежище! Проследуйте в бомбоубежище!
Меня прострелил животный ужас, пришедший на смену первому ленивому страху.
Я в панике начала высматривать хоть какие-то признаки убежища, но не было ничего, никаких примет.
- Покиньте здание! Покиньте здание!
Мною овладела паника, и я просто бросилась прочь отсюда, чтобы...
За дверью оказался вовсе не коридор - стоило мне только выскочить в проем, как я по колено погрузилась в жидкую вонючую грязь прогнившей траншеи. Я обернулась: никакой двери, никакого бетона и битого камня, те же покосившиеся земляные стены, "усиленные" трухлявыми бревнами. Траншея была глубокой, в два моих роста, и темно-серое небо казалось недостижимым: будто я смотрела на него в расщелину из самого ада.
У меня закружилась голова и накатила тошнота, но что-то говорило мне, что на месте оставаться нельзя, и я побрела вперед, утопая в мути, которая когда-то была дождем, землей и, наверняка, мертвецами.
Траншея начала петлять, а уровень бурой воды стал меняться, то убывая, едва доходя до щиколотки, то поднимаясь до самых бедер. Небо кружилось надо мной, накрывая серыми волнами дурноты, иногда я теряла равновесие, и отталкивалась от прелых стен. В один из приступов мне стало совсем плохо, я прислонилась пылающим лбом к осклизлому бревну. И когда пляшущая чернота перед глазами рассеялась, я различила криво нацарапанную надпись:
"Б Е Г И!"
И я побежала. Не думая, не понимая, движимая одним лишь инстинктом, вся в холодном поту. И за моей спиной послышались нарастающие звуки - кто-то бежал за мной, и звуки были все громче, и все ближе. И преследователей становилось все больше...
И тут моя нога сделала шаг в пустоту, и я провалилась в яму. Густая вода тут же проглотила меня, сомкнувшись сверху, как замок.
- Здравствуй, Разрушенное Дитя, - льется мне в уши вязкая темнота.
Я не могу дышать и не могу ничего видеть, не ощущаю свое тело, и только этот голос удерживает мое сознание и не дает ему раствориться в бурой жиже.
- Я рад, что ты пришла, - у голоса нет интонаций, и нельзя разобрать, что это голос мужчины, и не слышно в нем никакой радости.
Но мои ноги вдруг находят опору, а мои легкие делают вдох, и вода вокруг превращается в теплый невесомый воздух.
Я слышу крик неизвестной птицы, а по глазам бьет сполох огня, ноздри щекочет аромат падали, и он сладок и вездесущ.
- Я расскажу тебе, где находится Храм Пяти Дней.
"Кто ты? - хочу кричать я, но мои губы превратились в камень, - Ты бог? Для чего эта Война? Зачем мы здесь? Почему мы воюем?"
Но он не хочет слышать моих вопросов, он говорит то, что, действительно, важно:
- Там, куда впадает Меловая река, где солнце вырастает из земли, среди плотоядных деревьев, на вершине Костяной горы стоит он - Храм Пяти Дней Мира. Войди в него - и придет Первый из Пяти, и будет длиться.
Я ощутила циркуляцию крови в своем теле, пошевелила рукой, и она была как чужая. Мои глаза стали видеть - но я не верила им.
Прямо передо мной высилась гора из ржавых мечей, сломанных прикладов, искореженных орудий, обожженных деревянных древок - это была братская могила всевозможных видов оружия. И на самом ее верху, подобрав ноги, сидел человек.
Мне показалось, он мал ростом и совсем худ, и поза его была монашеской и смиренной.
Но потом он поднял безволосую голову и расправил щуплые тонкокостные плечи - и стал выше этой горы, стал нечеловечески огромен и устрашающе прекрасен.
- Я не бог, - сказал он мне, и вот уже передо мной стоял жилистый человек неопределенного возраста, загорелый и сухой, в выцветшем кителе цвета хаки, распахнутом на голой темной груди. Я не видела на нем никаких знаков отличий, не понимала, к какому роду войск он мог бы принадлежать, нельзя было угадать ни его расу, ни вероисповедание, ни даже возраст. Безликое лицо войны.
- Война ни для чего, -он смотрел на меня без улыбки, но в его бесцветных глазах мне почудился неуловимо знакомый покой, - Вы здесь, чтобы умирать: во славу великих идей, во имя родины, ведь умереть за родину - высшее счастье, за свободу и...
Он вдруг рассмеялся - странным жженым смехом, сыпучим и шелестящим:
- Все войны из-за этого, Разрушенное Дитя. Но на самом деле, есть лишь одна родина, одна идея и одна свобода, - он протянул мне что-то в зажатом кулаке, и я раскрыла ладонь ему навстречу.
Он разжал кулак и оставил в моей ладони холодный стеклянный шарик: