Когда я была маленькой, я влюбилась. Окончательно, как мне тогда казалось - это должна была быть любовь на всю жизнь. Я уже не помню, как это случилось, где я увидела Ее - мою избранницу.
Она была сильна, своевольна, жестока, обнажена и прекрасна. От Нее пахло порохом, кровью и раскаленным металлом. Она была мой идеал, мой романтический герой.
В восемь мне нравились мечи, в пятнадцать - снайперские винтовки, в двадцать я изо всех сил представляла себе запах напалма, и почему-то выходило, что он пахнет океаном и кофе. Будучи совсем маленькой, я влюблялась в каждого солдата в кино, и свято верила, что выйду замуж за военного. Слово "гарнизон" звучало для меня, как "храм", "хоромы" и "гарем". Гарем, конечно, ассоциировался, не с любовными утехами, о которых я тогда ничего и не знала, а с виноградом и взбитыми шелковыми подушками.
Я влюбилась в Войну.
Но я не стала ни женой офицера, ни полевым врачом, ни военным корреспондентом, ни активисткой Красного Креста, облегчающей муки обитателей территорий боевых действий.
Я любила ее, как Рыцарь Печального Образа, восславляла издалека, с горящими глазами пела Ей оды. Легко любить, не отдаваясь своей изнурительной страсти. А когда Она пришла в мой дом, постучала в дверь - и задрожали стекла в окнах.
"Встречай меня, я пришла!" - сказала Она, осклабилась и дохнула мне в лицо. И в Ее гнилостном дыхании не было крови и пороха - оно было сладким до тошноты, от него сжимались кишки и ныли зубы. Когда Она пришла, стены моего дома превратились в истлевшую бумагу. Она ступила на порог, и под ее кованым сапогом дерево обуглилось. Она растянула черный ненасытный рот в усмешке, и все птицы замолчали.
Она даже не щелкнула меня по носу своим длинным острым пальцем - я увидела Ее в окно, входящей во двор моего дома, как она вытягивает вперед руку, и кончик моего носа сам почернел от жара.
И я сбежала от Нее.
Даже не пошла на первое свидание.
Я тогда работала журналистом службы новостей - снимала горящие свалки и нефтехранилища, ночные беспорядки и погромы, пикеты и акции протеста. И меня спрашивали, неужели не страшно? И, конечно же, я отвечала, что нет - ведь что могло быть страшного, если это всего лишь вывих, небольшой очаг, воспаление на здоровом теле, в котором просто нездоровый дух? Да, это прыжок в темную воду - но на тебе не только защитный костюм и акваланг, но еще и страховочная система, с обвязкой в виде комфортных и эластичных ремней. Ты прыгаешь туда - и тут же тебя выдергивают в студию, где куколки из фэшн-тайм морщат носики от запаха дыма, которым ты пропиталась насквозь.
Но когда приходит Она - это уже не маленькая подгнившая язвочка, это агония обезумевшего чудовища из сросшихся изувеченных тел. И мне стало страшно - страшно, что когда умру я, вместе со мной умрут все мои мысли, идеи и добрые намерения, и все несовершенные поступки, все неисполненные желания, и я не смогу писать стихи и не смогу танцевать, а мое тело уже никогда не будет никто любить.
Пять лет прошло с того дня, когда Она пришла. И пять лет я жила вдали от Нее, и от всех тех, кто стал Ее избранниками, бессловесными любовниками, верными и преданными возлюбленными - раз и навсегда.
Пять лет я жила и не вспоминала о Ней. Никогда. Ведь чтобы вспоминать - надо однажды забыть. А я не забывала: носила Ее под сердцем, как дитя, носила Ее под кожей, в беззвучных перекатах крови, в волосах - как цветы, видела во снах, которые неизменно забывала по утрам.
И однажды я поняла, что больше не могу бежать от Нее.
Я купила билет на поезд - только один, "обратный билет не нужен" - указала я в приложении, закрывая календарь Но на самом деле мне нужен был обратный билет - я ехала не к Ней. Я просто хотела побывать там, где была Она. Увидеть то, что осталось после. То, что осталось от моего дома, разрушенного и разоренного Ею.
И я не знала, сколько времени понадобится мне - чтобы понять.
Понять, как мне жить дальше без Нее. Как выкорчевать из сердца Ее гнилой росток, что ампутировать в себе, чтобы эта зараза не пошла дальше и не убила меня.
Я была одна в купе.
За окном проносились поля и болота, и поля, превращенные в болота дождями поздней осени. Сизый воздух, напитанный дождевой водой, казался тяжелым и густым, вязким и полным смутных предчувствий.
Бесконечная топь, сырая и серая, мир за окном, похожий на выцветший фотоснимок...
И вдруг прямо посреди поля я увидела белое дерево - будто в цвету, но это были листья - серебристые и живые. Как сверкающий белый факел в сумеречной дымке - от вида этого чуда я встрепенулась на своем месте, и уткнулась в окно. Дерево пронеслось мимо, оставаясь где-то там, позади.
И тут по ушам мне ударил визг, и от неожиданности я вскрикнула.
Кто-то еще закричал, невидимый и далекий, где-то в другом купе. А потом - пугающая тишина. Всего на долю секунды.
А за ней тут же - отрывистый хриплый скрип.
И огромную глыбу железа оторвало от земли, и внутри у меня взорвалось чувство, что я - в сорвавшейся кабине лифта, лечу в шахту. Во мне даже не успел зародиться страх, но иное понимание, гораздо глубже и в то же время выше этого страха, кипятком разлилось по спине и отдалось в пальцах.
Тут меня сорвало, будто щепку, подхваченную волной, и мир накренился, а острое стекло срезало мне лицо. Я не успела понять, что мне сломало обе руки, что внутри меня - месиво из мяса и костей.
Больно только первые несколько секунд.
...А потом меня выбросило через выбитое окно на землю.
И земля почему-то была теплая.
Во рту вкус крови, но отчего-то он кажется приятным: такой железный привкус, как тогда, когда ты не удержалась на качелях, упала, но, дура, подняла голову, и тут же получила по губам разогнавшейся железной кромкой. И губы похолодели, а потом вдруг что-то живое и горячее наполнило рот.
Помнишь, как страшно было проводить языком по зубам - ведь это уже были настоящие зубы, не молочные, ломкие, как шоколад, а гордые передние резцы, такие, на радость, большие и плоские.
Но нет, все хорошо, язык натыкается на крепкую стену. Только стена - будто в вязком горячем чае, густом, словно в нем ложек десять сахара, не меньше! И ты вдруг начинаешь отплевываться, как кот - и пыль с песком смешивается с кровью...
В ушах сладко звенит от крови, и ты слышишь, как бьется сердце: бом, бом, бом...
- Тут раненый! - заорал кто-то прямо надо мной, и вдруг это "бом, бом, бом" оглушило меня, и кто-то швырнул мне в лицо горсть колючей горячей земли.
- Гражданский! - трещит по швам голос надо мной. А где качели?
Я открываю глаза, потом еще раз открываю глаза, потом еще раз. Кажется, у меня в ушах и во рту стекловата, пропитанная керосином. Страшный грохот накрывает землю и земля дрожит.
- Что происходит? - спокойно спрашиваю я, но получается только: "Чхо-вх".
Я чувствую, что по подбородку у меня течет горячее, железное, красное. Я провожу языком по стене зубов - частокол выстоял...
- Раненый! - выкрикивает тот же голос, и новый залп оглушает меня. Я ничего не понимаю, что происходит?
Гром небесный, словно два десятка туч сошлись в один момент. Я чувствую, как глаза мои превратились в две жемчужины и они закатывается внутрь моих глазниц, и катятся по моему черепу, изнутри - по затылку, пересчитывают семь шейных позвонков: Атлант - первый позвоночек, второй безымянный, третий...
Волна налетает, встряхивает меня - створки раковины клацают, клацают мои зубы... жемчужины снова на мясистой устричной подушке. Мои глаза держатся на нитках, по ниткам идет ток.
- Эй, эй, эй! - кто-то бьет меня по щекам.
- Большая Берта! Большая Берта!
Чей-то крик!
Сквозь мои бедра прорастает колючий терновник, ветви обвивают берцовую кость, колючки навсегда застряли в мышцах, капельки крови превращаются в ягоды, сухие, горькие, в них нет сока, только черное терпкое чернило...
- Эй-эй! - что-то хватает меня за плечи и трясет. У меня рот полон бусин - они разлетаются во все стороны. Язык невольно снова пробует зубной частокол - нет ли пробоин? Нет, порядок. Но как же тогда Большая Берта попадет домой? Берта! Песик! Домой! Домой!
Особенно сильный порыв ветра подхватывает меня, заламывает, крушит грудную клетку. Воздух клочьями мокрой окровавленной ваты вырывается из моих легких и повисает на губах. Перед глазами у меня - зеленая тряская дорога, уходящая куда-то вниз, а там внизу - перемалывают пыль и комья земли странные, чудовищно грязные лопасти...
- Быстрее! Давай!
Кричит кто-то. И тут землю сотрясает Конец Света: огонь обрушивается с неба, и земная твердь раскалывается под нами, и лопасти беспомощно вскидываются вверх, и комья земли летят на меня - наверное, это моя могила...
Кто-то истошно орет, прямо в моей голове.
- Оторвало?!
Голос-лай. Голос похож на собачий лай. Это собака говорит? Берта! Берта, песик, домой, домой!
Я улыбаюсь, и от этого жутко больно - наверное, у меня больше нет губ. Не могут губы так болеть, там, наверное, одно мясо. Я пытаюсь потрогать их языком, но он превратился в обожженную деревяшку. Острую, занозистую.
- Юрг-х-х!
Новый залп - и лай превращается в раскат чудовищного грома.
- ...жешь?
- Да! ...но не... щу...
И потом я попала в тиски - мельничные жернова зажали меня, закрутили и начали перемалывать.
Я пыталась понять - и не понимала. Жернова были похожи на человеческие руки. Руки росли из дерева, дерево было все изуродованное, обугленное, скорченное.
И когда, наконец, мои глаза, всплыли из темной обморочной жижи, и смогли увидеть.... Это было не дерево, это было чудовище с деревянными руками и страшным деревянным лицом.
И лицо это было настолько безобразно, что я тут же все поняла: это демоны тащат меня в ад.
И там он разорвет меня на две половины.
Как тот карлик:
Обманула его королева
И не выдала сына ему,
И тогда Румпельштильцхен от гнева
Прыгнул,
за ногу взялся,
Дернул
и разорвался
В отношении: два к одному.
Два к одному, два к одному. Ты разорвешь меня, Румпельштильцхен?
- Ру?.. ...Ру?..
Всех сокровищ на свете
Мне живое милей!
Мне живое милей!
- Ру...
Возник вакуум, не стало звуков, не стало воздуха, тишина возникла и повисла над нами, как замерший колокол, готовый взорваться звонким гулом.
- Ру, Ру, - он повернул ко мне голову, и его голос уже не был похож на собачий лай, но лицо его плыло и двоилось, отчего казалось уродливей вдвойне, - Повезло же тебе...
Колокольный взрыв накрыл нас, оглушил, разорвал всё внутри меня, оставив целой лишь оболочку. А потом нас накрыла волна чудовищного жара, и мы с безобразным демоном спеклись в одно целое, сплавились в горячее месиво из плоти, раскаленного дерева и металла.