Аннотация: "Что случилось, милый мой брат? Почему ты оглядываешься? Там нет врагов." Сказочные Гензель и Гретхен. Или о том, какие они, те, кто тебя уничтожат.
Кисло пахло мокрым деревом. Матушка давно говорила отцу, чтобы он поменял эти бревна - наша домушка была крива, и от постоянно собирающейся воды угол дома подгнил. Я ковырнул топорщащиеся щепы, и они оставили на пальцах неприятный мокрый след.
Ветер зло взвыл к непогоде в кронах окружающих домушку деревьях. Сзади прижалась дрожащая сестра, обдав меня теплым козьим запахом. Но тут же пришел дух прелой соломы, словно укрывались мы старой сетью из сарая, а не раздерганным снопом душистой летней травы.
Вот хорошо было у бабушки! Она была травницей, поэтому весь дом ее пропах лесом и лугом, был сух и всегда приветливо принимал гостей огоньком в окне. Да еще и хлеба всегда было вдосталь! Но бабушка умерла в то же лето, что и мама. Теперь у нас с Гретхен есть матушка и наш сильный отец-лесоруб. Матушка не слишком нас любит, ругает дармоедами и часто бьет скрученной тряпкой. Она отобрала наши книги, доставшиеся от мамочки, и продала их заезжему купцу и ворчит постоянно, что грамота - от дьявола.
Гретхен завозилась, прижимаясь к моей шее холодным носом, и я вздрогнул. Это движение выгнало дрему, которая заплетала сестрице косы и гладила меня по спутанным вихрам. Я обернулся к Гретхен и улыбнулся. Сестра смотрела пристально, странно.
- Я хочу есть, Гензель.
- Я тоже, Гретхен.
- Я сильно хочу есть, - сестра села. Стылый воздух тут же засунул лапы под мою рубаху, и я попытался зарыться солому обратно. - Пойдем, посмотрим. Может у печи осталось что?
- Но как мы зайдем в дом? Дверь на ночь запирается, а нашу щепку матушка скинула вчера.
- Я подставила новую, - Гретхен спустила ноги на пол и уже нетерпеливо подпрыгивала по холоду.
Я недовольно выбрался из-под соломы и закутался в отцову куртку. От нее вкусно пахло рубленым лесом. Гретхен уже потихоньку отпирала дверь, стараясь, чтобы она не скрипнула.
Пар от моего дыхания рисовал причудливых зверей в воздухе, а Гретхен было, казалось, все равно - она не замечала холода с тех пор, как сбежала в прошлом месяце на мельницу и чуть не замерзла там за ночь. Матушка не выпустила меня из дома, как я ни плакал и не просился искать сестру. Но она сама пришла поутру, неся полный подол ягод. Матушка ругалась потом и обзывала Гретхен дочкой ведьмы и дьяволицей.
Дверь едва не скрипнула, и мы затаились, как лисицы от собак. В пристройку пробился луч света от свечи. Мы приникли к щели и увидели темную тень на стене от матушки и сгорбившегося отца на лавке.
- Нам придется оставить их в лесу, Гельмут, - сказала тихо матушка. Отец, казалось, и вовсе превратился в засохшую иву - безвольную и гнущуюся к земле. - Коли повезет им, выйдут к людям. Приживутся, авось не прогонят сирот. Они уже почти взрослы, достаточно мы их кормили.
- Как ты не понимаешь, жена, - отец прикрыл лицо ладонью и вздохнул.
- В корзине полкраюхи хлеба, а в амбаре - две пригоршни зерна. Лучше уж быстрая смерть в лесу, Гельмут, чем долго и мучительно замерзать в пустом доме, - матушка смотрела прямо и строго, как монахиня на утренней мессе ранним утром в воскресенье.
В доме повисла тишина. Злая, недобрая, обещающая, как бывает перед бурей. А потом отец махнул рукой.
- Так тому и быть!
Гретхен фыркнула, зажимая ладошкой губы. Нам повезло, в этот момент отец шумно вставал, передвигая лавку, и это не услышали. Я мигом утянул Гретхен за собой к нашей лежанке за рукав рубахи. По стене метнулась световая полоска и погасла - матушка задула свечу. Отец тяжело заворочался в домушке, тихо прошуршали шаги матушки.
Ночь черной кошкой прокралась на мягких лапах и принялась мурлыкать свою неслышную песнь сна.
- Гретхен, - едва слышно выдохнул я на ухо сестре. - Нам надо что-то придумать.
Он замерла ненадолго, уткнувшись носом в стену, потом обернулась, улыбаясь уголками губ.
- Мы ничего не можем сделать, Гензель. Матушка все равно выгонит нас из дома.
Я низко склонил голову, сжимая кулаки. Гретхен погладила меня, запутывая пальцы в кудрях.
- Я знаю, - прошептал я медленно. - Надо набрать камней у реки и кидать их всю дорогу, пока мы будем идти. А потом мы вернемся. И найдем еду. Прошлой зимой тоже было голодно.
- Прошлой осенью было больше еды, Гензель. Не нужно нам возвращаться. Пойдем, куда дорожка выведет.
Молчанье разлеглось меж нами, как кошка, а потом вскочило и сбежало, вспугнутое яростной речью Гретхен.
- Нам нельзя дожидаться, пока отец отведет нас в лес, Гензель. Мы должны уйти сейчас! - в глазах ее загорелся затаившийся злой огонек. Темнота словно бы отступала перед ней, перед моей сестрицей. - Мы пойдем по тропинке, и не придется погибать в лесу. Все тропинки к жилью ведут. Идем!
Она вскочила, принялась надевать на рубаху теплый тулуп - он был ей здорово мал, справили его в прошлом году, но ничего другого не было.
- Гретхен, Гретхен, послушай, нельзя ночью куда-то идти. Мы заблудимся.
- Да нет же! Я в начале осени ходила по той тропинке - далеко ходила. Там живут добрые люди, Гензель. Мы попросимся к ним, они не прогонит. Идем!
Я в оцепенении смотрел на нетерпеливо приплясывающую у двери Гретхен, и чувствовал, как все вокруг рушилось, ломалось, как ледяной панцирь на реке по весне - крупными льдинами, вставал на дыбы, а если ты угодишь на лед в то время - беги, если жить хочешь.
- Гретхен... так нельзя, Гретхен!
- Мой милый, милый Гензель, - сестрица подскочила ко мне и тряхнула, вцепившись в плечи. - Мы умрем, если заблудимся в лесу, идем же!
И я сдался. Я так же торопливо поднялся, натянул отцову куртку и выскользнул из дверей родного дома следом за сестрицей. Я словно бы вышел ненадолго, всего и дело - сбегать до мельницы.
С неба светила полная белая луна - весь мир, окрашенный в таинственные серебристые цвета и темные, страшные тени, шуршал и жил совсем иными законами, чем под теплым солнышком. Я поежился - жадные лапы холода пробрались под отцову куртку.
- Идем, Гензель, идем же, скорей!
Сестрица уже стояла у калитки, даже открыла ее и смотрела на меня моляще, жалобно.
- Давай вернемся, Гретхен. Отец может передумать.
- Братец!
Сестра подскочила, схватила мою руку крепкой ладонью - я и не знал, что она может быть такой сильной! - и потащила за собой по дорожке, дальше, дальше, по тропинке, а потом и вовсе свернула у приметного куста.
Над головой пролетела птица, испуганно запищали мыши. Даже примятая трава закончилась, осталась позади, перед нами лежал темный и мрачный лес, полный таинственного, опасного шуршания, чьих-то порыкиваний и затаившегося ожидания.
- Куда мы идем, Гретхен?
- Тут недалеко, Гензель.
Я зажмурился, вспоминая, как страшно было ждать сестрицу в прошлом месяце, как холодило отсутствие чужого дыхания и привычного шепота. И сделал шаг во тьму.
Тут же, будто дожидаясь моего решения, где-то неподалеку громко прошуршал чужой бег и нас обдало звериным запахом. Ноздри сестрицы дернулись, как у хищной собаки, но она мотнула головой и, все так же не отпуская моей руки из хватки, продолжила путь.
Вдали рассмеялась сова, я вздрогнул. Мы обошли большой трескучий валежник, поднырнули под ветки одиноко стоящего на поляне ясеня, зашли под сень соснового леса. Там было тихо - ужасно тихо, как на кладбище - и влажно.
- Это... почему мы тут? Отец говорил никогда сюда не ходить, Гретхен.
- Его больше нет с нами, Гензель. Теперь только ты и я, только ты и я.
Глаза ее сверкнули чуть ли не торжеством. Непонятно откуда налетел ветер, растрепал волосы, а Гретхен и вовсе расплел косицу, но та даже не дернулась собрать ее обратно.
- Мы почти пришли, братец.
Ее светлый тулуп мелькнул между деревьями. Я знал, мы шли так долго, что скоро настанет рассвет. Не может не настать. Это все деревья - они своими широкими и высокими кронами закрывали небо. Позади больше не было видно тропинки. Только стволы сосен и темнота. Я спешил следом за сестрицей. Но, споткнувшись обо что-то, полетел носом вниз. Сильно расшибив колени и порезав руку, я поднял голову.
Сестрица стояла прямо надо мной. Она выглядела так, словно давно и долго болела - под глазами черные тени, взгляд лихорадочный, а нос заострился.
- Я так хочу есть, Гензель, - сказала Гретхен и обняла ладонью мою щеку. - Давай, пойдем же, нам осталось недолго.
- Скоро рассвет, Гретхен, - сказал я, неловко пытаясь встать. Сестрица ухватила меня за плечо, поднимая. - Давай подождем, пока не станет светлее.
- Рассвет, - ухмыльнулась сестра. - Да, скоро.
В глубокой, тяжелой тьме показалось что-то светлое. Я пригляделся и отшатнулся.
- Это кладбище! Гретхен, мы зашли на кладбище!
Я дернулся, пытаясь вырвать свою руку из хватки Гретхен, но сестра тянула меня мимо могил.
- Не надо их бояться, они уже мертвые, Гензель. Как раз и переночуем в церкви.
- Гретхен, опомнись, сестрица, что ты...
Я замолчал. Ужас объял меня - нас окружали темные, злые тени, болотные огоньки их взглядов медленно приближались.
- Гретхен... - прошептал я с отчаянием и обернулся к сестрице. Та смотрела на темные тени с любопытством, а повернулась ко мне - с улыбкой.
- Что, братец?
Ее глаза светились болотными огнями - вовсе не глаза моей милой, моей доброй сестрицы.
- Гретхен... - прошептал я. - Гретхен, о Боже, что же...
- Ай-яй-яй, братец. Не думал же ты меня прогнать? - прошептала Гретхен, наклоняясь ко мне.
Словно молния ударила меня в макушку.
Я вспомнил - пустые, мертвые глаза отца. Вспомнил безжизненную фигуру матушки. Потеки крови на полу. Вспомнил, как назойливо кружили мухи в доме, как липкий, сладкий запах заполнял мою грудь, как... как сестрица подошла ко мне, взяла меня за руку и сказала: 'Пустое, братец. Забудь о них, идем, дождемся ночи'.
- Ты заморочила меня, Гретхен? - спросил я. - Да полно, Гретхен ли ты?
Гретхен улыбнулась мне.
- Только матушка не обманулась, Гензель. Он так кричала. Обзывала меня отродьем ведьмы. Я съела ее первой.
Она улыбнулась мне, и клыки - длинные, волчьи клыки - блеснули в темноте.
- Гретхен! - позвал я ее. - Я же твой Гензель, Гретхен! Сестрица.
- Ничего, братик, ничего, ничего, - прошептала она, опрокидывая меня на лесную подстилку из сосновых игл. Навалившись сверху, она дыхнула мне теплым воздухом в шею и рассмеялась.
А потом укусила.
***
Дождь отбивал по крыше свою извечную песнь - тихую, убаюкивающую. У очага в люльке посапывал младенец, над ним с пряжей почти засыпала молодая женщина. Муж ее, землепашец, сидел рядом и правил косу. Пора дождей, что еще делать в такой ненастный вечер, как ни заниматься домашними делами?
Вдруг в дверь постучали - сильно, торопливо. Мужчина поднялся, отложил косу. Вместо этого он схватился за рогатину.
Но дверь приоткрыл - в такую непогоду не дело оставлять за порогом путников. А после и вовсе распахнул, впуская в дом двух детей - девочку в маленьком ей тулупе и мальчика, чье лицо все было покрыто зажившими шрамами. Будто волки грызли.
- Эй, Марта, налей теплого, здесь дети! - сказал он громко. Покачнулась люлька, захныкал ребенок.
Маленькая юркая мышь, что пряталась за очагом, в панике зашуршала и с писком исчезла в щели в полу.
Девочка несмело улыбнулась женщине, а мальчик тщательно и осторожно запер за собой дверь...