Её часто приглашают в гости, и она с удовольствием принимает приглашения.
Ну, то есть, как — с удовольствием? Кто может знать?
Просто приходит всегда, кто бы ни пригласил.
Приходит, куда позовут, садится, где скажут, ест, что дадут и пьёт, что нальют.
Кстати, пьёт очень немного, лишь для виду прикладываясь губами к рюмке во время очередного тоста.
Сидит, помалкивает, слушает, смотрит.
Лицо тонкое, волосы светлые, глаза прячутся за очками с дымчатыми стёклами — совершенно непроницаемая внешность, но при этом странно популярная, все её зовут на перебой, все хотят видеть её за своим праздничным столом, все считают её подругой.
И она откликается, ходит, а вот к себе не приглашает никогда, но почему-то никто не обижается, все принимают её нежелание делиться интимной стороной жизни, да как-то никто и не рассчитывает на ответное гостеприимство — как будто это так и надо: ходить к знакомым, есть за их столом вкусную, в разной степени, еду, но самой ни разу никого даже бутербродом не угостить.
Но почему-то люди принимают такое её поведение и даже не судачат на этот счёт, что удивительно.
Собственно, что означают все эти приглашения, эти накрытые столы, откупоренные бутылки, праздничные сервизы и затраты на стол, недоступные хозяевам в обычное время?
Всего лишь наивное желание похвастаться всем этим: и качеством содержимого бутылок, и сервизами, и выставленными деликатесами, и сопровождающими их шедеврами домашней кулинарии.
Попутно похвастаться новой обивкой на креслах, книжным шкафом, красивыми занавесками и прочими атрибутами налаженного за долгие годы быта и собственным усердием в поддержании его на максимально высоком уровне в рамках доступных возможностей.
Своего рода заклинание, мантра: «Мы хорошо живём! У нас всё в порядке, мы молодцы, мы всё делаем правильно!»
Иные застолья позволяют и детьми похвастаться: «Два годика, а «Мойдодыра» наизусть шпарит! Пятёрка по сольфеджио, едет на региональные соревнования по плаванию, на четвёртом курсе, но уже зовут в несколько хороших фирм».
Она сидит, размеренно носит вилку от тарелки ко рту, неслышно жуёт, запивает, помалкивает, слушает, а глаза не видны — спрятаны за дымкой очков.
Хозяин разгорячится, рассказывая о достижениях сына, размахивает руками, вскрикивает восторженно, хозяйка держит на руках младенца, удивлённо и несколько испуганно таращегося на гостей, дамы умилённо гукают и сюсюкают, девочка аккуратно барабанит на пианино какой-то этюд, все гости аплодируют — она остаётся невозмутимой: всё так же мерно двигает вилкой, всё так же аккуратно вытирает салфеткой ненакрашенные губы перед тем, как отпить глоток минеральной воды.
Хозяева очень сильно удивились бы, узнав, что больше всего на свете она хочет оказаться сейчас дома, в её довольно просторной двухкомнатной квартире с большой кухней, а не сидеть в тесноте на неудобном диване у придвинутого стола, который оказывается слишком высоким для диванных сидельцев, а ведь места на диване хозяева считают почётными, на диван сажают самых уважаемых и желанных гостей — и так странно, что она, такая молчаливая и неотзывчивая входит в их число!
И так странно, что, придя в дом, она с первого же момента хочет вернуться к себе, под свою крышу, за свои стены.
Она смотрит на хвастающихся хозяев и не понимает их гордости за детей.
Не понимает, зачем дети вообще нужны.
Какая в них нужда?
Почему люди отказываются от себя и своей жизни ради детей? Не жалко им?
Столько хаоса, шума, расходов, болезней, несчастий, несбывшихся ожиданий — ради чего это всё?
На её взгляд, слишком мизерна отдача, получаемая родителями в ответ на добровольное разрушение собственной жизни, слишком много усилий она требует, слишком непредсказуем результат.
Поэтому она с холодным интересом, спрятанным за туманными стёклами, наблюдает восторженную истерику вокруг некрасивого слюнявого младенца, стоически выдерживает брямканье пианино, иронически выслушивает о сплошных пятёрках сына, работающего на заводе наладчиком станков с ЧПУ и учащегося в вечернем техникуме.
Чем так довольны эти люди?
Она не понимает и с облегчением выходит из гостеприимной квартиры, спускается в метро — всё такая же отстранённая и невозмутимая.
Квартира встречает её сияющим паркетом, стильными обоями без единого пятнышка, безупречным порядком, тишиной, родным запахом.
Всё сияет в этой квартире: стерильная ванная, безупречная кухня, самая уютная в мире спальня, великолепная гостиная — с большим телевизором, креслом, которое она долго искала и подгоняла под своё понимание удобства, мягчайшим ковром, красивыми шторами.
Не квартира — мечта!
И никто ей в этой квартире не нужен, здесь всё организовано только для неё одной, она кропотливо выстраивала этот уют и совсем не хотела делиться им ни с кем.
Знакомые удивляются её безмужней жизни, правда, за её спиной и молча, каждый удивляется в одиночку.
Но что же делать, если она пару раз пыталась ответить на мужские призывы, но каждый раз ничего не получалось.
Ну, хорошо, допустим, она согласится встретиться — и что?
Куда они пойдут?
Мужчины так не изобретательны! Обязательно потащат в ресторан, но как есть в ресторане?
Откуда она знает, что творится на кухне?
Вот тот молодой повар, нарезающий свежие овощи для салата, вымыл руки после посещения туалета?
А масло, в котором жарят отбивные, сколько раз использовали? Думать о масле, в котором готовят картофель-фри, и вовсе не хочется!
Ещё и стоит вся эта сомнительная еда раз в пять, если не больше, дороже приготовленной дома в стерильной кухне на хорошем масле руками мытыми, а то и вовсе в перчатках!
Так что — не идти в ресторан, звать к себе?
Хммм…
Бегать по магазинам ради незнакомого — пока — человека, тратить деньги, время и силы?
Он ведь не притащит пакет деликатесов!
При наилучшем раскладе принесёт бутылку, коробку конфет и три полузавядшие астры, но, скорее всего, только бутылку да и ту вылакает сам.
А в результате?
Грязная посуда, окурки, пепел на её прекрасном монгольском ковре, затоптанный пол, ещё и унитаз обмочит, а ей опять генеральную уборку делать?
Деньги ей не просто достаются, она много работает, зарабатывает соответственно, но для себя, не для мужиков, ищущих насчёт клубнички и шею, на которую можно будет прочно усесться и свесить ноги.
Её такое счастье не нужно.
Как и семейное, хотя она сомневается, что в семье много счастья — какое может быть счастье при тотальном самоограничении?
Она вообще не понимает, как могут люди жить столь тесно — не в смысле территориальном, а тесно физически, телесно, даже физиологически.
Все эти походы в туалет на виду у всех, несвежее, а то и испачканное нижнее бельё, запахи, нездоровье, растрёпанность, нечистота…
Ну, допустим, когда женятся очень молодые люди, они находятся приблизительно на одном уровне брезгливости и нечистоплотности, которые вместе перерастают, приноравливаются друг к другу, привыкают, перестают замечать, потому что вся эта смесь запахов и тактильных ощущений становится рутиной, вплетается в атмосферу общего жилища, которую они совместно и создают.
Но как взрослые люди умудряются вжиться в облако испарений чужого тела?
Она представила себе мужские трусы в её корзине для грязного белья, пахнущие носки, волосатое тело на её постели, дыхание, может быть даже, храп — и зачем это ей?
Она давно жила размеренной жизнью, расписанной по дням недели, месяцам, кое-что и по годам.
Давно уже её день заканчивался глажкой одежды на следующий день.
По четвергам она составляла список покупок.
В пятницу делала покупки, раскладывала всё в раз и навсегда заведённом порядке, записывала траты в тетрадь расходов и делала уборку квартиры, чтобы в субботу с утра уже всё сияло и благоухало.
Она любила ходить в театр и кино одна, чтобы никто не приставал с ненужными разговорами, любила одна бродить по музеям и выставкам, не тяготилась одиночеством во время отпуска, не искала приключений, не отзывалась на призывы мужчин, вырвавшихся из семейных пут и жаждущих вернуть ощущение молодой свободы и лёгкости, утраченных при объединении облака своих испарений с облаком когда-то чужой женщины, которая стала уж слишком своей, что делало её неинтересной и даже обременительной.
Никто не понимал, что мужские призывы только укрепляют её убеждённость в ненужности близких контактов. Все устают от них, все норовят избавиться от этих цепей и рогаток, но всё равно летят, как комары на запах плоти, в надежде напиться чужой горячей крови, однако быстро пресыщаются ею и ищут новое тёплое тело, совершенно забывая о единообразии анатомии людей.
Что они ищут?
Она не понимала и оставалась совершенно равнодушной к этим призывам, вызывая досадливое недоумение искателей, потому что была она всё же довольно красива — какой-то невнятной красотой, которая не сразу становилась видна, но которая заставляла остановить на ней взгляд.
Однако и это ей не было интересно.
Она с нетерпением дожидалась отпуска, с удовольствием отдыхала, ездила в разные страны, набиралась впечатлений и, обновлённая, с удовольствием возвращалась домой.
Волнующим бывал момент, когда она, после месячного отсутствия, вставляла ключ в замочную скважину, дверь распахивалась, и квартира встречала её тишиной, родным запахом, к которому примешивался лёгкий запах собравшейся за месяц пыли, но который исчезал уже на следующий день после радикальной уборки.
Жизнь снова подчинялась заведённому ритму.
Никто не был ей нужен в этой жизни, ничьей любви она не искала, потому что у неё уже была эта любовь.