Часто в разговорах с друзьями возникала тема "Бойцы вспоминают минувшие дни": народ начинал рассказывать о своем босоногом детстве, конечно, слегка идеализируя и привирая. Но это святая ложь, и даже не ложь, а желание немного приукрасить прошедшую действительность, которая у большинства была вполне ординарна. Ну, если не считать, конечно, Мишку с механического, у которого papa' был дипломатом и вечно сидел в Риме, а Мишка каждую весну начинал ныть, что "вот, опять ехать в Рим и сидеть там на фиг взаперти в посольстве ожидая что посол разрешит куда-нибудь съездить и на фига ему такое лето и родители-звери не разрешают ехать в студенческий лагерь они за зиму соскучились а он отдувайся".
Я его в таких случаях посылала резко и однозначно, чтобы не кочевряжился перед нами. Этот балбес приходил к нам в общежитие и просился на постой, говорил, что у нас в комнате хорошо, а домашний музей мебели его уже достал. Нет, тогда говорили "сделал" или "уделал". У остальных никаких таких итальянских заморочек не было. Все были из более-менее обычных семей, детство проводили или у бабушки-дедушки, или на даче. Подвиги летние сводились к рассказам, как "залезли к соседям в сад и все яблони обтрясли, но яблоки были еще зеленые и их вычислили, потому что всех пронесло".
Слушала я их, слушала. Слушала-слушала. Надоело мне это безудержное хвастовство, и я сказала: - Салаги, - сказала я, - что вы в жизни своей видели? - сказала я, - яблоки они обтрясли и животом заболели! Детский же сад - и в прямом и в переносном, и в любом ином смысле", - так сказала я.
- Да, - ехидно сказали они, в свою очередь, - а сама-то помалкиваешь, и вспомнить нечего?
Такого оскорбления я стерпеть не могла. Это мне вспомнить нечего? Да у меня столько воспоминаний, что на компенсацию самого яростного маразма хватит! И я рассказала им историю " Я и мандарины."
Батуми замечательно расположен географически. С запада - море, а со всех других сторон защищают его горы, потому-то климат в Батуми особенный - мягкий, теплый, влажный. Ветра почти не бывает. Воздух чистейший. Много родников с исключительно вкусной водой. Рай, рай на земле! Горы покрыты фруктовым лесом. Чего только в этом лесу нет! Хочешь яблочко - пожалуйста! Грушку? А вот она! Терновку? Нет, я ее не люблю. Ну, и не надо, а она все равно растет! Мелкая японская хурма, кизил, облепиха, барбарис, орехи - грецкие и лесные, - ежевика, земляника... Мы целыми днями болтались в горах и не голодали.
Но люди народ жадный и предприимчивый! На склонах гор нарезали террасы и стали выращивать чай и мандарины. Места живого не оставили. Самым доступным и дешевым фруктом моего детства были мандарины. Дома ящики стояли с мандаринами, по полкило никто не покупал. В сезон городской консервный комбинат не справлялся с лавиной фруктов, и на улицах появлялись лотки, с которых продавали за какие-то, смешные даже для нашей семьи, деньги уже очищенные мандарины. Это был разврат! Просто Рим времен упадка. Ох, сколько же мы этих мандарин ели! И никаких аллергий, диатезов и крапивниц.
Потом начальству что-то стукнуло в голову и мандарины запретили вывозить за пределы республики, а затем – и продавать на рынке. Чего пытались добиться власти таким образом, осталось загадкой. Если задача состояла в том, чтобы заставить людей сдавать урожай государству, то какой был в этом смысл, если с переработкой этого урожая государство не справлялось? Если же цель состояла в лишении советского народа этих замечательных плодов, то ее достигли в рекордно короткие сроки и с блеском, который всегда присущ был нашему дорогому государству, когда оно лишало чего бы то ни было своих граждан. Вот обеспечение тех же граждан хотя бы необходимым, не то что лишним, давалось государству с трудом и муками, причем, мучились, разумеется, те, кого, по идее, намеревались снабдить.
Жили мы тогда в совхозе, вокруг нас высились горы в убранстве из чайных и мандариновых плантаций. Дядюшку забрали в армию, и мама с бабушкой решили послать ему посылку с мандаринами. Чтобы мандарины не испортились, было решено послать их в фанерном ящике с дырками в стенках. Это называлось "фрукты должны дышать". А тут мальчишки, мои друзья за неимением по соседству девочек, пригласили меня идти воровать мандарины. О, идея была подана вовремя! Я уже знала, что мандарины стоят денег, и была уверена, что бабушка и мама не откажутся сэкономить да еще и похвалят меня за хозяйственность и заботу о дяде.
Я выкрала из чемодана с бельем наволочку. Вот я уже очень взрослая тетя, но до сих пор не понимаю, как это я сообразила, что мальчишкам есть куда складывать добычу: они в майках, заправленных в штаны, - а вот у меня обязательно возникнут трудности, потому что я была еще мала и платья с пояском мне не полагалось, я, как и все девочки моего возраста в те годы, ходила в платьях на “кокетке“. Они имели форму балахона, спрятать в них ничего было нельзя. Решив, что добыча компенсирует мелкую кражу, я без угрызений чего бы то ни было наволочку украла, и мы отправились.
Одна из мандариновых плантаций была не на горах, а внизу, напротив заброшенной мечети. Борьба с религией прошла более чем успешно, но хоронить продолжали вокруг мечети, и мы, в принципе, не любили это место, однако жажда мандарин взяла верх над страхом. Мы пришли в сад и принялись обирать невысокие мандариновые деревья.
Смогу ли, сумею я пропеть дифирамб мандарину? Хватит ли слов, чтобы описать Настоящий Правильный Мандарин?! Или скудоумие и невзрачный словарный запас запрут мои уста на прочный замок косноязычия, и останется мне только мычать в экстазе, приводя окружающих в дурное расположение духа и внушая им желание покарать меня каким-нибудь замысловатым образом: например, заставив сто раз описать такую безумно скучную вещь, как штопаные носки?! Я вся дрожу, трепещу вся от страха и предвкушения тех слов, что родятся сейчас в глубине моей души, дабы я могла излить их этой бездушной железке – компьютеру – в надежде, что он их не переврет и надежно сохранит в глубинах своей памяти.
Итак, мандарин, тебе, желтый фонарь, освещающий осень и темную листву родного дерева, пою эту песнь. Ты – не то зеленое безобразие величиной с грецкий орех, которое преступные торгаши выдают за тебя несчастным неопытным северянам. Ты не тот желтый, сморщенный и пожухлый шарик, который чья-то преступная рука всегда вкладывает в мешочки с новогодними подарками для худосочных и бледных детишек все тех же северян. Ты даже не тот абсолютно круглый и довольно крупный плод, который необразованные израильские торговцы называют “клемантина“, не в силах выговорить “каламондин“. И что с того, что “клемантина“ всегда свежа, нарядна и крупна?! Она – не ты! А вкус? У зеленого безобразия вкус таков, что скулы отчаянного смельчака, решившегося сунуть в свою жадную пасть одну только дольку этого, с позволения сказать, плода, сведет навсегда, и никогда больше никто не услышит от него членораздельного слова, ибо чистейший уксус и пятисотпроцентная лимонная кислота заполнят его рот.
У желтого карлика вкуса нет и вовсе, как и сока, который должен заполнять каждую клеточку настоящего мандарина. У “клемантины“ вкус есть и даже неплохой, но и это не делает его тобой, о, мандарин!
Настоящий мандарин оранжев и ярок. Он велик – величиной с кулак крупной женщины - и приплюснут, как геоид, а попочка его выпукла и украшена зеленой горошиной – остатком родной ветки. Оранжевая кожура мандарина никогда не прирастает к его мякоти, она держится только зеленой кнопкой на задке, а под всей остальной поверхностью кожуры сохраняется воздушная прослойка, благодаря чему мандарин чистится легко, в отличие от “клемантины“.
Вкус... Мандарин сладок, но далеко-далеко в глубине его сладости выпевает тонкую ноту легкая кислинка, которая не дает сладости стать приторной и пошлой, но делает ее в меру терпкой и свежей. Лимон тоже свежий, но он излишне категоричен. Мандарин деликатен и тактичен. Он только слегка намекнет вам, что в жизни есть не только сладость каждого прожитого часа, но и кислинка забот, которые и делают эту жизнь жизнью, а не примитивным процессом потребления углеводов.
О, мандарин по имени Мандарин! Ты вполне заслуживаешь титула – так получи его от меня.
Вот такие именно мандарины мы и рвали. Огромные, яркие, мягкие. Мы были так увлечены, что не услыхали, как подъехала машина, и только мужские голоса привели нас в чувство. На проселочной дороге возле мечети стояла “Победа“ директора совхоза, а сам от стоял рядом с ней и разговаривал с бригадиром дядей Шукро и еще кем-то, кого мы не знали. Одет директор был в тогдашнюю униформу руководящих работников, которая пришла на смену полувоенным френчам, введенным в моду Сталиным. Сталина не было в живых, и мода сменилась. На директоре был макинтош из габардина, а на голове стоймя стояла зеленая велюровая шляпа. Все начальники того времени ходили так, что превращало их в близнецов.
Мы срочно залегли. Сухая земля была цвета кофе с молоком. Бегали муравьи, ползало нечто незнакомое. Было страшно. Лежать было скучно, но вставать было нельзя. Нам показалось, что мы целую вечность пролежали на земле, прежде чем услыхали, что машина уезжает. Когда она скрылась из виду, мы отправились домой, потому что настроение пропало, мы стали бояться любого звука. Кураж прошел, а без куража что же за воровство?
Возле самого дома наволочка порвалась, и мандарины мои покатились в дорожную пыль. Мальчишки отказались мне помогать, я кое-как сама все собрала в подол платья и с задранным подолом появилась перед мамой и бабушкой, чем произвела на них очень сильное и яркое впечатление.
Влетело мне... да уж, влетело! И за прогулки с задранным подолом, и за кражу наволочки, и за мандарины. Нагоняй за мандарины меня удивил несказанно. Я так и не поняла, что моих родителей возмутило сильнее – моя, так внезапно и рано проявившаяся, склонность к противоправным действиям или вполне реальная вероятность того, что мы могли попасться и позор лег бы на них.
Интересно, что через несколько лет в школе мы читали рассказ о мальчике, который с друзьями на колхозном огороде наворовал огурцов, и его суровый отец заставил отнести их назад и отдать сторожу (то-то сторож, наверное, был удивлен!). Когда мы читали этот рассказ, я испытывала некоторое неудобство: ведь мои бабушка и мама не проявили такой честности и принципиальности, что делало их, как бы, сортом хуже, чем папа из рассказа, и мне это было неприятно. Я-то мандарины наворовала, но они-то не должны были их использовать, они должны были быть идеальными.
Но не были они идеальными, и мандарины перекочевали из порванной наволочки на половичок, постеленный под кроватью, а потом появился ящик с дырками и увез их дяде в армию.
От дядьки пришло письмо, в котором он благодарил меня за вкусные мандарины, и история была забыта взрослыми, но не мной. Поэтому, когда при мне начинали рассказывать о воровстве яблок из чужого сада, я снисходительно посмеивалась и говорила: - Дети, что вы знаете о жизни? Подумаешь, яблоки, которых на каждом углу – пруд пруди. А у меня в жизни была кража чего-то редкого, необычного, и эта экзотика до сих пор согревает мне душу.
Ох, но как же страшно было лежать на сухой земле и слышать, как в пяти метрах от нас разговаривали фактические хозяева этого сада, который не для нас рос в прекрасном краю моего детства!