Я любила тёплые краски осенних листьев, острый запах грибов в лесу, неяркое солнце, какую-то особенную тишину.
Горечь хризантем была мне не менее мила, чем парфюмерный запах роз. Мне всегда дарили хризантемы на день рождения.
На шестнадцатилетие подарили столько, что дома закончились не только вазы, но и банки, и охапка бордовых махровых хризантем стояла в ведре с водой.
Однажды в Москве я в конце августа ехала в электричке с Павелецкого вокзала.
По сторонам полосы отчуждения плотной толпой стояли деревья, ещё зелёные, ещё летние. Но вдруг в этой зелёной стене мелькнула абсолютно жёлтая, какая-то особенно светящаяся ветка, и стало понятно, что осень уже подошла близко, вот-вот - и она станет полновластной хозяйкой.
Осени случались разные.
Некоторые некрасивые, какие-то неухоженные, нищие - с поспешными дождями, бурой листвой, бесприютностью и ранним холодом.
Другие - солнечные, золотые, переливающиеся багрянцем ольхи и осины, зажигающие пожары в кронах клёнов и берёз, карабкающиеся по стенам домов языками пламени девичьего винограда и хмеля.
И небо в эти золотые дни сияло такой чистой голубизной, словно его как следует выстирали, накрахмалили и отгладили чьи-то невидимые людям руки.
Но вся эта пышная барочная красота облетала с тихим шорохом, поднимал голову северный ветер, и осень, подхватив свои ало-рыжие юбки, убегала прочь от первого снега, которым недобрая зима швыряла в неё с царской надменностью, потому что знала: её правление продлится дольше, поработит мир, запрёт его в ледяных темницах, заставит замереть и существовать в бездеятельном полусне, пока неряшливая молодка-весна не пнёт заносчивую царицу ногой в раскисшем от талой воды сапоге.