|
|
||
Великий ум не будет ни извращать, ни скрывать свои глубокие убеждения. Это не означает, что любой человек с глубокими убеждениями обязательно должен быть пропагандистом. Мыслить самому и позволять другим мыслить - это состояние ума, которое полностью соответствует как ревности, так и терпимости, если не прозелитизму. Мы считаем, что Шекспир недвусмысленно высказался по вопросу религии, как, например, и по поводу патриотизма, но без миссионерского рвения, что привело немало исследователей его работ к выводу, что из всех великих поэтов Шекспир один безрелигиозен.
Грин в своей "Краткой истории Англии" пишет, что "трудно сказать, имел ли Шекспир какие-либо религиозные убеждения или нет". Но это не верный способ постановки проблемы. Если под "религиозными убеждениями" Грин подразумевает англиканскую, пресвитерианскую или унитарианскую веру, то верно, что мы не знаем, к какой из них он номинально принадлежал, и это не имеет большого значения. Но если он имеет в виду, что у нас нет средств узнать, принимал ли он христианское или какое-либо другое сверхъестественное толкование Вселенной, то это утверждение, насколько мы можем судить, неверно. Трудно прочитать какую-либо одну из трагедий Шекспира, не осознавая, что ее автор - противник сверхъестественного. У Шекспира этот мир - все, что есть, и он такой, каким его сделали люди. С точки зрения натурализма, чистого и простого, Шекспир формулирует проблему человеческого существования.
Не стоит возражать, что раз на сцене у него есть призраки, ведьмы и видения, то это значит, что он верил в сверхъестественное. Мы не должны путать происходящее на сцене с тем, кто стоит за ней. Даже Гамлет, когда восклицает, что видит своего мертвого отца, а Горацио спрашивает его: "Где?", отвечает ему: "В мыслях", что показывает, как мало условности театра тех времен повлияли на миросозерцание автора. Тот же Гамлет, который, говоря на общепринятом языке, видел, как его мертвый отец являетсчпри проблесках луны, заявляет на языке своей собственной трезвой мысли, что тот свет - это "неизведанная страна, из которой не возвращается ни один смертный путешественник". Если в отличие от Гамлета Макбет верит в сверхъестественное, тем хуже для него. Но даже Макбет контролирует свои чувства достаточно, чтобы воскликнуть:
- Не верю больше фокусам чертей -
Они двусмысленно лукавят с нами:
и снова
Зараза - воздух, где они промчались,
Проклятье тем, кто верит им!
(Пер. Радловой)
Если возразят, что Шекспир враждебен только к тому сверхъестественному, что можно было бы назвать поддельной его разновидностью, а не подлинной, мы ответим что нет никаких доказательств в пьесах, что Шекспир когда-либо проводил такое различие. Нигде не намекая на то, что он верит в один вид сверхъестественного и не верит в другой (так люди склонны верить во что-то свое и отрицать то, во что верят другие), Шекспир выражает свое мнение о тех, кто принимает сверхъестественное весьма конкретным образом:
Весь мир людской печально суеверен
И верует (обычай старины)
В духов и ведьм, таинственные сны
И видит смысл, что где-то в них затерян.
* Венера и Адонис.
Пер. Ладогина
Просто заявив, что "трудно сказать, имел ли Шекспир какую-либо религиозную веру или нет", Грин сообщает, что Шекспир был агностиком и, вероятно, учеником Монтеня. Если он был агностиком, то это неправда, что мы не знаем, "имел ли он какую-либо религиозную веру или нет". Мы можем быть уверены, что у него не было религиозной веры, используя слово "религиозный" в смысле "сверхъестественный" - если он предпочитал агностицизм вероучениям. Предполагают, что он был агностиком, потому что не мог добросовестно исповедовать ни одно из "религиозных верований" своего времени.
Но быть агностиком не значит быть без религии; это значит только быть без явной религии. Этот самый агностицизм как выражение мужественного, честного и рационального протеста против явных религий является религией более человечной, конечно, чем популярные религии, потому что, хотя последние в значительной степени усвоены от других, первые возникают без принуждения и являются личными ,
Те, кто безоговорочно говорят, что у Шекспира не было религии, как это делает профессор Сантаяна из Гарвардского университета, должны понимать под религией то признание сверхъестественного, которое, как мы утверждаем, пристрастно именуется "религией". Профессор Сантаяна, желая доказать отсутствие религии у Шекспира, пишет: "Если бы нас попросили выбрать один памятник человеческой цивилизации, который должен дожить до какого-то будущего века или быть перенесен на другую планету, чтобы засвидетельствовать ее обитателям, что такое мы, жители Земле, мы, вероятнее всего, выбрали бы произведения Шекспира. Их мы признаем самым верным портретом и лучшим памятником человека".
Отдав такую великолепную дань универсальности Шекспира, профессор Сантаяна продолжает уточнять свое утверждение, осуждая то, что он называет "отсутствием религии в Шекспире". Он опасается, что, если бы Шекспир был единственным источником, "археологи этого будущего века или космографы того другого мира после добросовестного изучения нашей автобиографии через Шекспира неправильно поняли бы нашу жизнь в одном важном отношении. Они вряд ли бы поняли, что у человека была религия". Но это опасение необоснованно. Из Шекспира, несомненно, можно узнать, что у человечества было много суеверий, а также что в нашем мире существовало поклонение Добру, Истине и Красоте. Такое сообщение не оставило бы жителей чужой планеты в неведении относительно того, имел ли человек "религию". Давайте немного проясним эту мысль: у Шекспира мы находим и религию суеверий, веру в призраков, духов, чудеса, видения и откровения в прошлом и настоящем, и религию духа, а именно отсутствие сверхъестественного в человеческих делах и почитание Добра, Красоты и Истины, где Истина является величайшей из трех как высший возможный идеал человека. Но очевидно профессор Сантаяна не верит, что можно исключить сверхъестественное из религии и при этом иметь религию. "Но для Шекспира в вопросе религии, - пишет Сантаяна, - выбор лежит между христианством и отсутствием религий. И он не выбирает отсутствие". По нашему мнению, Шекспир выбрал нечто, что больше соответствовало концепции знания, хотя и противоречило народным предрассудкам, а именно: рационалистическое отношение к жизни и смерти. И почему такое отношение не имеет права называться философией и религией подобно богословскому?
Разве не будет несправедливым сказать, например, что "Будущая Церковь Человечества" Теннисона вовсе не является церковью, потому что она не имеет вида ортодоксии.
I dreamed that stone by stone I reared a sacred fane,
A temple, neither pagod, mosque, nor church,
But loftier, simpler, always open-doored
To every breath from heaven; and truth and peace
And love and justice came and dwelt therein:
[Мне снилось, что камень за камнем я создал священную мечту, храм, но ни пагода, ни мечеть, ни церковь, возвышеннее их, проще, всегда открытый для каждого дыхания небес; и правда, мир, любовь и справедливость пришли и поселились в нем].
- или утверждать, что Гете был нечестивым и неверующим, потому что в стихах, где он подводит итог своей философии, речь не идет о данных свыше основах веры?
In the Entire, the Good, the Beautiful resolve to live
Wouldst fashion for thyself a seemly life.
Then fret not over what is past and gone;
And spite of all thou may'st have lost behind,
Yet act as if thy life were just begun.
[Решив жить во всем (?) добром и прекрасном ты создал бы себе подобающую жизнь. Тогда не беспокойся о том, что было и прошло; и, несмотря на все, что ты, возможно, потерял, действуй так, как будто твоя жизнь только началась.]
Религия немалого количества лучших умов была такоq; и, конечно же, для разумного человека католик, который отрицает, что протестант является христианином, или тринитарий, отлучающий от церкви унитариев, не более сектант, чем философ, который отрицает, что Гете, Теннисон, Вольтер или Шекспир вообще имели какую-либо религию, потому что у них не было его религии.
Немецкий критик Гервиниус, с другой стороны, выражает мнение, что Шекспир молчал о религии, "потому что его сцена не была кафедрой". Но это очень узкий взгляд на религию - считать что только за кафедрой проповедника религия уместна. Если религия - это ваша философия жизни, она везде как дома, но если это всего лишь представления, касающиеся догм и обрядов, то кафедра - ее единственное место. Шекспир молчал о религии, которую подразумевает Гервиниус, не потому, что "его сцена не была кафедрой", а потому, что у него не было такой религии, которую проповедуют так. Религия человека - это его философия жизни, в соответствии с которой он ведет себя и интерпретирует предназначение человека, и, конечно же, Шекспир не мог не иметь такой рабочей религии.
Позиция английского парламентария В. Дж. Берча, который пишет с христианской точки зрения, представляется нам более последовательной. Он считает, что Шекспир вовсе не молчал о религии в христианском или сверхъестественном смысле этого слова, но явно был ее противником. Затем он приводит отрывок за отрывком, чтобы показать явную неприязнь Шекспира к таким фундаментальным принципам богооткровенной религии, как доктрина Промысла, грехопадение человека, Евхаристия, слово Божье, спасение, церковь, священство и т. д. Берч осуждает Шекспира за то, что тот не был христианином, потому что "не только второстепенные вещи, но и основы христианства являются темами его шуток". Далее из того, что друзьями Шекспира были Марло, Грин, Рейли, Бомонт и Флетчер, и из книг, которые он читал: Лукреций, Плутарх, Лукиан, Монтень и Бруно, - он делает вывод, что Шекспир не мог быть христианином, поскольку ни один последователь Иисуса Христа не мог интересоваться такими светскими писателями
Отвечая тем, кто цитирует завещание Шекспира, чтобы доказать его благочестие, Берк говорит, что завещание написано не рукой самого поэта; что только подпись принадлежит ему, а остальной текст является стандартным документом, составляемым юристами для таких случаев. Мистер Берч полагает, что настоящие симпатии Шекспира можно вывести узнать из следующих строк:
- Дурак за бога палку принимает.
и еще:
- Клянись же богом,
Тем самым, - кто бы ни был этот бог,*
* Тит Андроник.
что, по словам этого христианского критика Шекспира, что, по-видимому, подразумевает, что богов так же много, как и фантазий.
Причиной, которой мистер Берч объясняет равнодушие современников Шекспира к его произведениям и славе, было его нехристианские пассажи, которые делали его скорее объектом недоверия и страха, чем восхищения. Мир его времени был религиозным, говорит мистер Берч, и поэтому он был вполне рад забыть Шекспира и вспомнить людей, оставивших память о своем благочестии. Таким образом, оппозиция религии изображается в качестве одной из причин непризнанности его гения и забвения, на которое он, по-видимому, был осужден до того, как менее благочестивая и пуританская эпоха с восторгом открыла богатство и славу тысяч его героев. Радостное восклицание Мильтона перекликается с благодарностью мира мыслящих людей:
Thou, in our love and astonishment
Hast found a life-long monument.
[Ты в нашей любви и изумлении нашел непреходящий памятник]. [У Мильтона на самом деле - Hast built thyself a life-long monument]
Но большинство апологетов сверхъестественного, оценивая ценность Шекспира как союзника, решительно объявляли его верующим христианином. Епископ Вордсворт написал обширную работу, чтобы показать, как много Библии у Шекспира. Мистер Джордж Брэндис очень справедливо называет книгу этого благочестивого епископа "нечитаемой". Другой христианский толкователь Шекспира приносит извинения за кажущееся равнодушие поэта к принципам ортодоксальной религии: "Были высказаны сомнения относительно религиозной веры Шекспира, потому что в его работах ее встречается мало или вообще нет. Это должно быть связано с нежным и деликатным отношением к святыням, а не с невниманием или пренебрежением ".
Вышесказанное показывает, насколько необходимым для интересов христианской доктрины считали эти христиане получить одобрение Шекспира. Его имя было слишком великим и блестящим, чтобы не пытаться привлечь его на свою сторону, и поэтому было изобретено "нежное и деликатное отношение" поэта, чтобы объяснить его открытый протест против их вероучений, как они мягко называют тот факт, что он их не замечает.
Другие, опять же, много понаписали, доказывая, что бессмертный поэт был набожным католиком, ортодоксальным кальвинистом, верным англиканином и так далее. Человек, который при жизни был связан с Марло и его школой и которого яростно осуждали пуритане, представители религии, тогда - сегодня его объявлен потомками тех же пуритан честью и славой их веры. Но этот пересмотр мнений основан только на эмоциях. Как уже указывалось, это растущая известность имени Шекспира и его слава заставили всех записать его в единоверцы. Уж даже Томас Пейн объявлен собратом по вере. Мистер Брук Херефорд пишет, что если бы он, автор эпохи рационализма, жил сейчас, он присоединился бы к унитаристской церкви. Однако мы не можем узнать религию другого человека путем обращения к собственным потребностям. Мы все можем желать, чтобы Шекспир верил так же, как и мы, и чтобы он был на нашей стороне, но может ли наше желание быть доказательством в таком деле?
Реальное отношение Шекспира к богооткровенной религии может быть изучено путем наблюдения, как мы уже говорили выше, за частотой и последовательностью, с которой определенные выражения вновь и вновь появляются в его произведениях. Личные убеждения автора могут быть установлены путем наблюдения за преобладающим настроением его ума, атмосферой, которой дышат его персонажи, и более или менее постоянными формами, в которых выражаются его мысли.
"Только то можно назвать мнением человека, - пишет Шефтсбери, - что, по сравнению с любым другим, наиболее привычно для него и встречается в большинстве случаев". Точно так же слова сэра Бульвера Литтона, цитируемые В.Дж. Берчем в его "Философии Шекспира", звучат так: "У разума человека всегда есть сходство с его произведениями. Его герои могут не быть похожими на него, но они выражают определенные качества, которые ему свойственны. Чувства, которые он выражает, принадлежат ему на данный момент; если вы обнаружите, что они преобладают во всех его произведениях, они преобладают и в его уме".
Мы можем проиллюстрировать истинность этого замечания на примере Мольера, "Шекспира Франции", как его часто называют . В разговоре между нищим и горожанином нищего спрашивают, что он считает смыслом жизни.
"Молить Бога за добрых людей, что дают мне милостыню", - он отвечает.
"Ах, вы проводите время, молясь Богу! В таком случае вам должно быть очень легко живется"," говорит философствующий горожанин.
"Увы, сударь, - отвечает нищий, - мне часто нечего есть".
"Не может быть, - протестует горожанин, - Бог не даст умереть с голода тем, кто молится ему денно и нощно. На, вот тебе фунт; но я отдаю это тебе ради человеколюбия".
Никакой приверженец ортодоксального католицизма не может выразить с таким акцентом и ясностью такое чувство, как это. Мольер никогда не мог бы выставить молящегося нищего в таком свете и не упомянул бы человеколюбие перед человеком, который воссылал все свои просьбы во имя божества, будь он последовательным католиком. Не менее убедительными являются следующие шекспировские строки в одной из исторических пьес о конфессиональных симпатиях великого поэта: король Иоанн дает указание кардиналу отнести послание папе римскому:
- Так и скажи ему, от нас добавив
Еще одно: что итальянский поп
Взимать не будет во владеньях наших
Ни десятины, ни других поборов.
И когда верующий король Филипп протестует против того, что он называет "богохульством", король Иоанн повторяет то же словах, которые не оставляют ни тени сомнения относительно явного недоверия Шекспира к католицизму:
- Пусть вас и всех монархов христианских
Нахальный поп ведет на поводу;
Пусть вам страшны проклятья, от которых
Нетрудно откупиться: ведь за деньги -
Прах, мусор - покупаете прощенье
Вы у того, кто в мерзостном торгу
Прощенья сам лишается; пусть вы
И все другие хитрого волхва
Улещивать готовы щедрой данью, -
Я восстаю один - да будет так! -
И каждый друг его - мой смертный враг.
(Пер. Н. Рыковой)
Точно так же отношение Шекспира к пуританам своего времени решительно проявляется в его частых упоминаниях о них, из которых хорошо такое: "- Хоть честность не пуританин, но это не помешает".
Еще более радикальным является отказ Шекспира от идеи провидения, являющейся смыслом веры. Когда Миранда, юная, невинная девушка, наблюдает с берега корабль с грузом человеческих душ, тонущих, безжалостно избиваемых слепыми и бесчувственными стихиями, она восклицает:
- Была бы я всесильным божеством,
Я море ввергла бы в земные недра
Скорей, чем поглотить ему дала бы
Корабль с несчастными людьми.
(Пер. Щепкиной-Куперник)
Лишь чуть менее решительным является отказ Шекспира от всякой потусторонней помощи и его рекомендация помогать себе самому, которая делает девяносто девять процентов популярной религии лишними:
- Как часто человек свершает сам,
Что приписать готов он небесам!
Снова Шекспир пишет:
- В религии -
Нет ереси, чтоб чей-то ум серьезный
Не принял, текстами не подтвердил,
(Пер. Щепкиной-Куперник)
Мы можем представить себе, как человек, не обращающий внимания на теологические интересы того времени, мог сделать такой комментарий; но для сторонника какой-либо одной из сект такая характеристика глупости и злобности использования библейских текстов в качестве поводов для бесконечных споров и кровопролитий была бы невозможна по той убедительной причине, что, осуждая практику обращения к Писанию как к последней инстанции по всем вопросам религии, он подорвал бы свою собственную позицию. Данный отрывок иллюстрирует то, с какой скудной долей сочувствия ведущий ум того времени размышлял о борьбе конкурирующих конфессий. И если вспомнить, что натравливали религиозные секты одну против другой материи, о которых никто не обладал какими-либо знаниями, мы оценим изумление Гамлета тем, что мы должны превратиться в таких дураков:
- Так жутко потрясаешь естество
Мечтой, для наших душ недостижимой?
Дальнейшее осуждение заявлений религиозных организаций, что они обладают Откровением, которое однозначно и окончательно отвечает на вопросы человека относительно этого и того мира, и совет иметь скромное научное отношение и ум, открытый к новым знаниям, содержатся в строках, которые часто цитируются, но с не очень понимая их значения:
- И в небе и в земле сокрыто больше,
Чем снится вашей мудрости, Горацио.
(Пер. М. Лозинского)
Откровение может быть не нужно, Библии и вероучения, возможно, больше не будут использоваться для изучения и исследования, но для человека такого рационального, как Шекспир, ни откровения, ни Библии, ни вероучения, никогда не имели отношения к все расширяющемуся царству истины. Книги про богов запечатаны. Шекспир верил в открытую книгу.
Вера Шекспира в религию человечность также проявляется в его симпатии к Добру, независимо от расы, вероисповедания или страны, которая его делает. Он мог восхищаться язычником за его добродетели, несмотря на учение катехизиса, обрекающее нехристианский мир на муки ада. Только такой здравомыслящий и трезвый человек, как Шекспир, мог говорить о римском скептике в следующем возвышенном тоне:
- Прекрасна жизнь его, и все стихии
Так в нем соединились, что природа
Могла б сказать: "Он человеком был!"
И его одобрение поведения философа в присутствии смерти, так отличающееся от догматизма верующего, показано в сцене прощания между Кассием и его великим другом Брутом:
- Не знаю, встретимся ли мы опять,
Поэтому простимся навсегда.
Прощай же навсегда, навеки, Кассий!
И если встретимся, то улыбнемся;
А нет, - так мы расстались хорошо.
(Пер. М. Зенкевича)
Предполагали, что все это не показывает собственного интеллектуального отношения Шекспира к тому свету, поскольку он только сообщает о чувствах, которые испытывал его персонаж, Брут. Другими словами, это философия персонажа Шекспира, а не самого Шекспира. Но любопытно, что в истории Плутарха, из которой наш поэт вольно заимствовал сюжет этой пьесы, Брут признает будущую жизнь и положительно оценивает свою будущую награду. "Я отдал свою жизнь за страну в мартовские иды, из-за чего я буду жить в другом, более славном мире", - у Плутарха сказал Брут. То, что Шекспир заменил это догматическую веру в будущую жизнь на философское безразличие, свидетельствует о том, в какую сторону склоняются его симпатии.
Чтобы еще раз подчеркнуть, что Шекспир здесь произносит свою собственную мысль, а не просто изобретает мысли, подходящие для его языческих персонажей, давайте приведем цитату из его сонетов, которая, как признается, воплощает собственную философию поэта. Будет видно, что он полностью пропитан лукрециевским, научным представлением о человеке и природе:
Когда подумаю, что миг единый
От увяданья отделяет рост,
Что этот мир - подмостки, где картины
Сменяются под волхвованье звезд,
И то, что верно для природы, справедливо и для человека, несмотря на его самовосхваление:
- Что нас, как всходы нежные растений,
Растят и губят те же небеса,
Что смолоду в нас бродит сок весенний,
Но вянет наша сила и краса, -
И все же эта скоротечность человеческой жизни, вместо того чтобы уменьшать, повышает ее ценность и делает любовь, дружбу и правду еще более ценными. Жизнь не была бы таким большим даром, если бы она была бесконечной. Любовь, величайшее из всех благословений, сияет на темных бровях смерти, "как драгоценный камень в ухе эфиопа". Это мысль о смерти, о разлуке, которая делает невыразимо сладкими привязанность и дружбу.
О, как я дорожу твоей весною,
Твоей прекрасной юностью в цвету.
(Пер. С. Маршака)
Конечно, у Шекспира есть также много выражений, которые католик может привести, чтобы доказать, что Шекспир был верным чадом церкви или протестантом, чтобы доказать, что величайший ум Англии был на его стороне, но контекст у Шекспира, это надо признать, безоговорочно на стороне несверхъестественного и рационалистического толкования жизни.
Когда мы подойдем к рассмотрению построения пьес Шекспира, мы обнаружим, что они столь же решительно находятся в рамках рационализма, как и атмосфера, которая их пронизывает. Боги и призраки проходят через его сцену, но они не оказывают заметного влияния на порядок или ход событий в мире Шекспира. Центр, вокруг которого Шекспир заставляет вращаться вселенную, - Человек! Это представляет собой радикальный отход от богословия. Переход от созерцания Бога к изучению человека - это и есть Ренессанс.
Шекспир как великий поэт эпохи Возрождения придал этому свету ту важность, которую узурпировал иной, и призвал людей вернуть себе те прерогативы, которые они в страхе и в рабстве отдали богам.
Изучите, например, Ромео и Джульетту, и вы увидите, что вся история, начиная с розового рассвета, в котором встретились любовь и юность, до закатного шторма, приведшего несчастных влюбленных в могилы, задумана, создана и представлена без малейшего упоминания о божественном провидении как факторе, влияющем на человеческие дела. Все происходит естественным образом и по естественным причинам. Опрометчивость Ромео и нетерпение Джульетты не оставляют места для тайн их предназначения. Бог может быть, а может и не быть, но для объяснения этой трагедии нет необходимости ни постулировать, ни отрицать его существование. Шекспир избегает оккультных сил, руководящих судьбой человека, никогда не пересекается с ними и не входит в круг их действия.
Рассмотрим, например, поведение его Ромео и Джульетты в присутствии смерти. Многое внимания уделяется сценам смерти в религиозной литературе. В этот час люди должны обратить свои мысли на небеса и проявить беспокойство о своей душе. Тогда, как нам говорят, мысль о будущей жизни приобретает непреодолимую власть над разумом. Последние слова умирающего приводят, чтобы показать, как на краю могилы, когда заходит земное солнце, начинают появляться небесные огни. Но Ромео и Джульетта Шекспира противостоят смерти, не задумываясь о воссоединении на том свете, что очень примечательно, учитывая их молодость и их любовь друг к другу. Это явно выдает намеренное усилие со стороны Шекспира, чтобы эти страстные любовники, умирающие прежде, чем раскрылась расцветающая роза их любви, даже не мечтали об иной жизни, где они могут вечно жить и любить. Ничто не может быть более ясным указанием на интеллектуальную свободу Шекспира как от избитых фраз, так и от богословия. Ромео не знает другого рая, кроме своей Джульетты, тогда как для нее, где Ромео, там и небеса. Это искренне, честно, свободно, но мусульмане, христиане или иудей так не проявит себя при смерти. Обращение Ромео к смерти игнорирует все религии Откровения:
- Приди, вожатый горький и зловонный,
Мой кормчий безнадежный, и разбей
О камни острые худую лодку! ...
Целуя, умираю.
Конечно, не таков язык верующего. У Ромео нет никаких иллюзий по поводу смерти:
- Здесь вечный отдых для меня начнется.
И здесь стряхну ярмо зловещих звезд
С усталой шеи.
И еще думают, что католический священник был его другом! Но это показывает, насколько чист разум Шекспира от "таких фантазий ... больше, чем способен представить себе ясный разум". *
* Сон в летнюю ночь.
И когда Ромео прощается с Джульеттой, его мысли одинаково свободны от фантазий:
- Ну, в последний раз,
Глаза, глядите; руки, обнимайте!
Вы, губы, жизни двери, поцелуем
Скрепите договор с корыстной смертью!
(Пер. А. Радловой)
Ничто не может быть более некатолическим и непротестантским, чем это прощание лучших любовников Шекспира. Джульетта, которая часто становилась на колени перед священником, умирает без единого обращения к религии за утешением или поддержкой. Сейчас, в час самой большой нужды, она не доверяет молитве, распятию, Библии или церкви. "Иди, убирайся отсюда", - кричит она монаху, когда он подходит помочь ей в ее сокрушительной печали. Она следует за Ромео, не говоря ни слова о Боге или будущей жизни. В том же духе: "Все остальное - тишина", - шепчет Гамлет, опускаясь на землю, и мы можем со значительной уверенностью заявить, что слова Шекспира есть слова Гамлета. **
**Мы не навязываем и не осуждаем отношение Шескпира к вопросу о будущей жизни, но просто стараемся описать его.
Но натурализм поэта, в отличие от сверхъестественного в религии его времени, еще больше проявляется в свободной и непрерывной работе в его пьесах законов действия и реакции на него, причины и следствия. Небесный ангел не возвышает и не убивает людей, как в Писании, в мире Шекспира; но из-за собственных действий они поднимаются или падают. Несдержанность повергает Тимону Афинскому в прах; безумие разрушает Отелло; наглость сокращает карьеру Кориолана; амбиции и суеверия душат Макбета; лицемерие подвергает Анджело презрению своих собратьев; ненависть и месть разрушают жизнь Шейлока. Небеса не играют никакой роли на сцене Шекспира. Человек пожинает то, что сеет, и никакие боги не нужны, чтобы получить из причины следствие. Если законы Природы бросают вызов силе человека, сгибаются ли люди или ломаются под властью богов? Гордость, стыд, невоздержанность, жадность, ненависть, - все это никогда не может привести к счастью, даже если все боги против. Также не все силы рая и ада могут превратить самоограничение, умеренность, справедливость, удовлетворенность, мужество, любовь и мир в демонов ада. Природа - это звук; Природа вполне самодостаточна, и у Шекспира Природа занимает сцену настолько полно, что не оставляет ни места, ни необходимости для какой-либо другой силы.
Ничто так не явно и ярко у Шекспира как его критика идеи Провидения. Когда Отелло, например, пробуждается с ощущением своей непоправимой утраты - когда жалость о смерти Дездемоны, как прилив моря, захлестывает его и у него перехватывает дыхание, он выдыхает эти важные слова с глазами, охватывающими бездны космоса над его головой: "Мне кажется, огромное затменье /Луны и солнца, и земля в испуге /Разверзнется пред ними".(Пер. А. Радловой). Он не может понять, как "любой Бог" мог смотреть свысока невесомыми глазами на такую трагедию. Что Бог делает со своим могуществом, если он не спасает таких людей, как Отелло, от совершения невежественно столь гнусного преступления? Он повторяет: "Громы в небе - Лишь для грозы?". Является ли Бог только наблюдателем? Все, что он может сделать - это греметь в облаках и ослеплять своей молнией? Где Божья помощь? Он реален? Он существует?
Чтобы сделать это безразличие или беспомощность богов явным, Шекспир противопоставляет их бесстрастному человеческому сочувствию. Эмилия, жена человека, отравившего разум Отелло, начинает душераздирающе скорбеть, узнав о смерти своей невинной госпожи, стыдя молчаливых и не дающих утешения богов:
- Убью себя
От горя.
Она рыдает, когда видит простертую у своих ног жертву человеческой глупости и преступления. Как красноречивы и душераздирающи эти слова! Она не хочет жить, раз не может защитить невинность и добродетель, красоту и доброту от ненависти и зависти. И это женщина, чей характер не безупречен! Как восхитительная страсть кипит в ее человеческой душе в отличие от немоты всемогущих богов!
Устами другой слабой женщины Шекспир подвергает той же критике современные ему идеи божественного провидения. Когда юная Джульетта узнает, что Ромео убил ее двоюродного брата и за этот опрометчивый поступок изгнан на всю жизнь, тем самым разрушая ее самые дорогие надежды, она плачет:
- Так злобно небо может быть?
Позже, когда ее собственные родители преследуют ее и доводят до отчаянного эксперимента со смертью, и все с целью вырвать немного счастья от жизни она восклицает:
- Ужель нет в небе жалости?
Наконец, когда все ее надежды обращаются в пепел и она понимает горечь своей судьбы, она рыдает:
- Зачем воюют небеса
Со слабым и доверчивым созданьем?
(Пер. А. Радовой)
Это сильная критика популярной выдумки, "Небесного Отца", который присматривает за своими детьми, как курица за цыплятами. В отличие от проповедников традиционных конфессий Шекспир стремился избавить людей от снов и сказок, чтобы они могли научиться справляться с реальностью. Это ответ на обвинение в том, что критик отнимает утешение у людей, когда он отнимает у них "религию". Напротив, он помогает им заменить тень реальностью. Люди сделают больше для себя и своего мира, если они поймут, что если они сами этого не сделают, то не сделает никакая другая сила. Человек становится богом, когда это место освобождается от идолов.
Но если в религиозной философии Шекспира для вас все еще есть неопределенность, мы рекомендуем внимательно изучить сцену в Макбете между Макдуфом, Малкольмом и Россом. Последний только что сообщил Макдуфу, что тиран убил всю свою семью:
Макдуф.
-И дети тоже?
Росс.
- И жена, и дети,
И слуги, все.
Макдуф.
-... Жену убили тоже?
Росс.
- Да.
Макдуф.
- Все крошечки мои? Все, ты сказал?
О адский коршун! Все?
Как, всех моих цыпляток, вместе с маткой,
Одним броском?
Затем следите за этими важными словами сокрушенного и обиженного мужа:
- Как! И небо
Не заступилось?
Неудивительно, что настроения, выраженные выше, считались кощунственными ранними христианскими критиками Шекспира. Для верующего в право Бога делать то, что Он пожелает, и в обязанность человека смиренно и безропотно кланяться руке, которая его бьет, вопрос, который задает Макдуф, является одновременно и нечестивым, и злым, поскольку он открыто упрекает Провидение за его невмешательство, если не отрицает категорически его существования. Маловероятно, чтобы честный верующий или даже уважающий современное религиозное учение своего времени, мог сочинить столь смелый протест против популярной религии. "Где, - Шекспир словно спрашивает, - Небесный Отец, чья любовь распространяется на всех его детей?". Что Бог делает для человека? Что значит, что матери и ее детям, жестоко убитым, было бы еще хуже, если бы не было Провидения? И какую они получили пользу от существования Небесного Отца?
В этой же пьесе поэт еще раз описал своего идеального человека, и в нем больше язычества, чем христианина. Живя в обществе, в котором вера считалась величайшей из добродетелей, без которой никакое моральное превосходство ничего не могло принести, Шекспир рисует картину своего святого, которая является полной противоположностью христианским идеалам. Малкольм просит уважать своих собратьев за их характер, а не за религию.
- Я был верен слову, черта бы не выдал
Его товарищу, люблю правдивость
Не меньше жизни;
(Пер. М. Лозинского)
Заключительную фразу - люблю правдивость не меньше жизни - мы без колебаний считаем самым прекрасным чувством в Шекспире. Малкольм не говорит ни слова о своей христианской вере, без которой "никто не может быть спасен". Мы еще раз обращаем внимание на тот факт, что у Шекспира, как и у Вольтера, используется почти вся церковная и религиозная терминология, но основная философия поэта, если можно полагаться на приведенные выше цитаты и примеры, однозначно рационалистическая. Шекспир был вольнодумцем в том смысле, что он подвергает сомнению популярную веру в Бога и будущую жизнь и предлагает порядок вселенной, который является как раз отрицанием сверхъестественного. Таким образом, его безразличие к основам христианской веры связано не с тем, что он не является проповедником, как предполагает Гервиниус, ни с тем, что он предпочел "ничто" христианству, как заключает Сантаяна, или из-за его "нежности и деликатного отношения к святыням", как предполагает Чарльз Найт, один из самых восторженных поклонников Шекспира, но с его полным отсутствием интеллектуальной симпатии к религиозной мысли своего времени и к тому факту, что он разработал свою собственную религию, основанную на естественных добродетелях - этическую религию Человечности с заповедями, написанными не на пергаментах, а живущими в крови.
У Шекспира, несомненно, есть религиозная атмосфера, но это религия Добра, Истины и Прекрасного; без догм и без чудес, такая же всеобъемлющая, такая же верная природе и столь же гармоничная, с рационалистической интерпретацией вселенной, как и его собственные драмы. Разве Гете, определяя свою собственную религию, не описал также религию Шекспира? "Человек рождается, - пишет Гете, - не для того, чтобы решить проблему вселенной, но чтобы выяснить, где начинается проблема, а затем держать себя в пределах приемлемого". Именно это и сделал великий англичанин, которым так искренне восхищался Гете. Он "держал себя в пределах приемлемого", что является прекрасным способом сказать, что он практичен, а не умозрителен, научен по духу и методу, а не теологичен. Он воздержался от бесполезного следования за богами, о которых Библия говорит в одном месте, что их "ни один человек не может узнать путем поиска", и посвятил себя изучению человека и его мира. Это религия разума. У Шекспира есть все о человеке, и все это всерьез; но у Шекспира нет ничего последовательного про Бога или богов. Богослов сожалеет о том, что великий поэт дал исключительно мирским интересам занимать свои мысли, но мы радуемся тому факту, что Шекспира нельзя было завлечь на пыльные и извилистые пути богословия, которые никуда не ведут.
Правдиво, как великий Вольтер, славный Шекспир, поэт, философ, историк, мог сказать об основателях измов, а также об изобретателях и творцах богов, "они мучали землю, а я утешил ее".