Клуб соратников-солипсистов
(короткий анекдот)

-- Весь мир -- земля, луна и даже кончики ваших пальцев -- существуют только в сознании, и только потому, что вы сами их придумали. Прошу прощения? Ааа, вывод о реальности окружающих предметов? Нет ни малейших оснований полагать... - профессор отправился в путешествие между длинными рядами аудитории.

-- Достаточно слов! Убедимся на опыте! Не пройдет и часа, а вы себя не узнаете: аудиторию покинут совсем другие люди, -- профессор принялся раздавать распечатки с заданием. - Если не чувствуете в себе сил пережить резкую ломку стереотипов, попрошу на время опыта покинуть зал -- минут на пятнадцать, не более. Впрочем, это предупреждение -- всего лишь формальность. Эксперимент довольно прост и совершенно безопасен... Ну что ж, приступайте к изучению инструкции!

Профессор добрел, наконец, до галерки. Пачка бумаги в его руках растаяла. Алексей Семенович вернулся на кафедру, погрузился в прохладную глубину старинного кресла. Мягко скрипнула кожа, наполнилась живым теплом. Профессор сосредоточился - выглянул из окошек глаз - мозаика деталей сложилась в картину: на общий фон просторного зала легли ряды столов, огромное окно и пышная старая пальма в тесном ящике под выпуклым стеклом. Давненько здесь ничего не менялось, и так год за годом, жизнь за жизнью, и профессор почти уже сбился со счета. Когда это было? Несколько жизней назад он как бы в шутку подумал: а хорошо бы вовсе не умирать, да неожиданно увлекся и, будучи человеком последовательным, довел идею до логического конца: обосновал и объяснил, и вскоре ему удалось аннулировать закон непременной смерти. Добиться этого оказалось удивительно несложно; да и пришло бы кому-нибудь в голову профессора осудить? Нет, никому! Или все-таки некому? И дело тут не в орфографии, было бы весьма наивно заподозрить профессора в невладении простейшими грамматическими правилами. Да что там вопросы правописания, законы жизни -- и те показались ему всего лишь детской игрушкой; профессор чувствовал в себе неимоверную внутреннюю силу. Причины ее таились в необычных свойствах ума и души, объяснить которые было бы гораздо сложнее, чем просто ими воспользоваться. Судьба - такая сложная и многогранная - представлялась ему скромной колодой карт. Жизнь за жизнью, карту за картой, профессор раскладывал свой собственный пасьянс, a потребовалось-то не так уж мало: гибкое воображение, внимательный анализ. Но главный трюк заключался в том, чтобы перетянуть на себя уютную перину социализации. С одной стороны профессору удавалось устраивать так, что другие видели его умным и славным. Играть эту роль, не наполняя смыслом, было бы нечестно, а профессор был человеком чрезвычайно искренним даже наедине с собой. И в результате скрупулезной душевной работы явился для окружающих эталоном строгого достоинства. С другой стороны, будучи человеком практичным, Алексей Семенович понимал, что было бы очень разумно позаботиться и о себе тоже: организовывая свое поведение так, чтобы быть приятным, профессор и других заставлял вести себя по pецепту, который сам же им и прописывал.

Результаты магической философии не заставили себя ждать, и в глубине души профессор ликовал; впрочем, прикрытая спокойной рассудительностью, радость его была едва заметна. Судьба музыканта - воспроизводить музыку, художника - писать картины, но что может быть прекраснее судьбы человека с уникальными способностями души? Профессору почти шутя удалось наполнить мир прозрачной и невесомой гармонией, тем легким эфиром, суть которого противоположна обычному равновесию животного существования. Изящное кружево -- в нем даже заурядные житейские вещицы не оставляли оскомины: вкусные продукты вызывали приятные ощущения во рту, красивые женщины -- такие же ощущения в сердце; а студенты записывали его лекции, не пропуская ни слова! Вот и сейчас некоторые из них приступили к выполнению задания, а самые остроумные уже закончили упражнение и с восторгом смотрели на Пальчикеева (свое прозвище профессор получил благодаря знаменитому эксперименту), а теперь ему даже показалось, что на камчатке кто-то из учеников от восхищенья выпустил блестящую слюну. После лекции самые наивные из них прибегут к нему на кафедру; и, пожимая руки братьям-солипсистам, профессор вспомнит бородатый анекдот...

...Аудитория деловито шелестела бумажками.

Опыт первый.
-- Вытяните ладони прямо перед собой. Сосредоточьте взгляд на кончиках пальцев. Через несколько мгновений вам удастся заставить их исчезнуть.
-- Сомкните веки. Ваши пальцы исчезли без следа!

Опыт второй.
-- Вытяните руки перед собой. Сосредоточьте взгляд на кончиках пальцев. Через несколько секунд они опять исчезнут, но тeпepь вам придется потрудиться чуть-чуть побольше. Итак, сомкните веки, продолжая смотреть все в том же направлении. Спрячьте руки за спину. Откройте глаза. Ваши пальцы исчезли!
-- После некоторой практики вы сможете научиться проделывать обратное: пальцы (да и не только!) по вашему желанию будут возникать перед глазами ниоткуда!

...Иногда Пальчикееву становилось одиноко и скучно. В глубину лекционного зала уходили все те же неизменные ряды скрипучих коричневых парт; наивные студенты с открытыми ртами из года в год записывали все те же старые лекции; сутулая пальма в узком ящике у окна скребла стекло подсохшими кончиками зеленых пальцев... Эх, а ведь чуть было не сложилась метафора (человек и дерево, и никуда не ведущая перспектива окошек и стен); поиграть бы с ней? нет, не стоит -- бросать тень на нашу легкую пародию. ...А профессору в такие скучные дни хотелось щелкнуть кончиками пальцев, сделать так, чтобы перед глазами появилась ро-зовая, неж-ная и глад-кая красота, и, разумеется, эти его тайные, в некотором роде крамольные, мечты заставили Пальчикеева встрепенулся, и он тут же со звонкой радостью вскинул вверх ладонь с длинными, профессорскими пальцами и защелкал. И еще, и еще!

Oпыт третий.
-- После некоторой практики... по вашему желанию... возникать из ниоткуда...
У нее оказались умные глаза, спокойная улыбка, гладкие длинные волосы. "Очаровательна, очень мила," - поставил мысленную галочку Пальчикеев, но о критериях красоты задумываться не стал, он давно уже разобрался в том, что всякая красота была всего лишь частью его внутренней гармонии. Да ведь образцов прекрасного в его мире было много, так много, что хватило бы на всех. Но -- в мире истинного солипсиста -- кто же были эти "все"? Вполне возможно, Пальчикеев вспомнил об учениках, и не прикрываясь ложным равнодушием, затметил радостно, как на камчатке еще разок блеснули чьи-то восхищенные глаза, да только жаль, что тут же и погасли -- это за окном мелькнула тень... Проблема загадочной тени за окном давно беспокоила профессора, и мысли о ней раздражали хрупкую организацию окружающего мира. К счастью, сейчас ему было вовсе не до этого.

Новая студентка грубо повернулась спиной к квадратному окошку, плюхнулась на скамью и закинула бы ноги на высокую коричневую парту, не останови ее спокойный и мудрый, наполненный насмешливой иронией взгляд. Профессор пробежался глазами по списку.
- Ваше имя?
От неожиданности девушка вздрогнула. Никто и никогда не спрашивал ее об этом так прямо. Ей бы хотелось назваться Надеждой! - но она не имела права навязывать свое мнение; и нужно было как-то выкручиваться. Так как же звали ее? Как звали? Так ведь, когда звали ее, тогда она и приходила.

- Я пришла, - прошептала Надежда, предоставляя профессору самому вложить смысл в простую, наполненную смутным намеком фразy. Не в воле пришедшей было решать, кем станет она для тех, к кому приходила. A времени на игру отводилось немного. Ей позволялось лишь принять предложенную роль; а ведь фантазия людей небогата: одни в ней видели беду, другие - счастье, третьи - гибель. Оригиналу-профессору не грозило последнее. Да и "новенькая" уже догадалась о его бессмертии и, кажется, обрадовалась: очень уж удручали угрюмые и несчастливые люди, до смерти пугавшиеся при ее приходе. Что выберет профессор: беду или счастье? Иной раз удавалось предсказать... А вдруг сегодня карты сложатся иначе? Он слишком умен, чтобы втянуть себя в неприятности, он недостаточно глуп, чтобы выбрать банальное счастье! В глазах пришедшей блеснули озорные чертики. И...

И Пальчикеева завертело в странном душевном круговороте. "Не может быть! Нет, не любовь!" В его жизни уже были две женщины, две здоровые, хорошие любови: жена была ему доброй и верной спутницей, и сладкими пышками угощала по праздникам теща. А что же теперь его смутило? Нечто забытое, давнее -- что же навеял приход незнакомой девчонки? Заядлому солипсисту не хватало умного слушателя? Сама по себе необходимость эта обладала достаточной силой, чтоб опровергнуть любимую философию Алексея Семеновича. Тут Пальчикеев чуть было не попался на собственную удочку! Но, к счастью, ему было вовсе не до этого.

Hе следует забывать и о его любимом пасьянсе: профессору ничего не стоило заставить новую студентку вести себя по самой интересной схеме. И вот, пожалуйста: едва изучив описание опыта, она уже приготовила свой каверзный вопрос. Утихомирились в глазах чертята; девушка задумалась и стала серьезной. В предвкушении легкого развлечения Алексей Семенович мысленно улыбнулся.
"Опыт третий," - Пальчикеев вовремя сдержался и вслух себя не выдал, лишь незаметно щелкнул кончиками пальцев.

Студентка постучала ноготком по распечатке.
-- Ваш опыт... Я внимательно читала. Какая грубая ошибка...
-- Да что Вы?! - Пальчикеев сделал вид, что смотрит с интересом.
-- Эта инструкция, эта бумажка... Ведь в ней - слова, предложения, буквы... Способ, с помощью которого вы пытаетесь доказать правоту своей теории, опровергает эту самую теорию. Язык, наша речь и письменность, все вместе - ведь это же не случайные звуки и знаки. Это -- система с общепринятыми, а не личными, законами и правилами! Эта ваша бумажка -- кусочек общественной формы жизни, то есть вы играете в игру, в которую нельзя играть в одиночку! Какой же вы после этого солипсист?!

Верочка увлеклась, разгорячилась, раскраснелась, и нарушила правила: из холодного наблюдателя превратилась в азартнyю cпорщицy. "Нет, это не любовь," - еще раз убедил Алексея Семеновича профессор. А Пальчикеева завертело в странном душевном круговороте. По стеклу очков скользнули блики, за окошком стерлись тени! Веснушка жизни упала кляксой, и стало совсем-совсем непонятно: то ли здравый смысл пытался спорить с Пальчикеевым, то ли профессор все больше и больше увлекался своей верой.

- Для объяснения теории, - продолжала настаивать девушка, -- Вам потребовался я з ы к - система знаков, понятная не только Вам, но также принятая и другими! Постоянно пользуясь этой системой, Вы опровергаете свою любимую теорию! Вам придется от нее отказаться, согласитесь: Ваш разум в этом мире отнюдь не единственный.

Профессор звонко, не скрываясь, щелкнул пальцами; в его руке появился карандаш.
"Ну что Вы, милая девшука," - написал он на чистом листке. - "Ниаккой ситсемы знкаов, никаких ощберпинятых паривл. Я запивысаю на бмуагу все то, что мне пхиродит в голову. А уж вы, чтиая, вкладвыаете в прочтианное люобй угондый вашему сонзанию смысл. Поинмйате, как хотите, а я-то зедсь свосем ни при чем."

Скользнув глазами по записке, студентка поняла и рассмеялась. На профессора смотрела пара восхищенных, красивых и умных глаз.
"Получилось," - от радости Пальчикеев чуть было опять не защелкал пальцами, но вовремя остановился. Довольно фокусов! Ему больше не было скучно. За окошками его глаз простиралась родная психоделия - чудесная страна, где легкое, веселое и интеллектуальное гармонично сочеталось с гладким, розовым и красивым.

Девушка тем временем превратилась в крохотный двухмерный гештальдерик; впрочем (и это главное), улыбка, умные глаза и румянец остались прежними.

***

-- А как же я? Мне ведь тоже иногда бывает очень скучно, -- тень за стеклом задумалась и не допечатала последнюю фразу. Постучала ноготком по клавише -- нарисовала многоточие. Нажала на крестик, закрыла окошко и выключила компьютер.

***

...Через нечайно осторожно, стараясь не разрушить свою хрупкую веру, профессор подцепил веснушку зои тонкими кончеями и заложил в замыслины извилин. "Чудесный улучился образец," - и Алексей Семенович поставил в шкаф потрепанный гербарий. А там хранились у него накропленные гештальтдеры -- с живыми чувствами и ясными взглядами -- почти зеркальные отображения оригиналов. Ну что ж, что плоские и шмелкие? (А вы на свои-то посмотрите! --- опыт четвертый.) Зато удобно складывать на пыльном чердаке. И кто бы осудил его? - вы не сможете, а я не стану, а мораль у нaшeй легкомысленной истории простая... Впрочем, оставим незаконченной последнюю фразу. Предложим нашим гештальтдерам самим репунсиировать в нее какой угодно смысл.