Женили Ивана-царевича на красной девице рода царского, да не простого - волшебного. И стали они жить-поживать и добра наживать.
По идее.
А по правде-то, вот как вышло.
Привел Иван-царевич молодую жену в опочивальню, а она ему и говорит:
- Не люб ты мне. Не по своей воле за тебя замуж вышла, да и ты говорят, другую суженой своей видел. А потому... - Махнула платочком налево и, возле стены точно такое же ложе выросло. - Будем мы с тобой спать раздельно.
Возмутился Иван-царевич, вспылил, а жене только того и надо было. Завертелась волчком, закружилась да и оборотилась страшной каргою.
- Не хотел миром, будет, по-моему, силою. - Проскрипела карга.
Затужил Иван-царевич, пригорюнился. Как же ему теперь жить? Царь-батюшка любимую его в соседнее государство замуж выдал. Не сбегаешь, не проведаешь. А тут еще, каждый день видеть подобное чудище.
- Как же я, теперь, покажусь с тобой на люди?
- А это дело поправимое. - Пробормотала жена, засыпая. - Я когда захочу - морок сброшу.
Так и стали они вместе жить. На людях у царевича не жена, а сказка: прекрасная да заботливая. Дома карга: злобная, ворчливая, страшная. Хорошо хоть готовила, а то помер бы Иван-царевич с голоду. Слуг ведь, жена всех по-вытурила.
Вот живут они год, живут два. Царь-батюшка уж беспокоиться начал. Единственный наследник второй год женат, а внуков так и не народилось.
Попытался Иван-царевич жену вразумить - не хочет и слышать о примирении. Попытался подарками задарить - соболей, жемчуга, каменья самоцветные принимает, а взгляд не теплеет. Попытался ласковыми речами обворожить - начала соревноваться с ним в остроумии, да и высмеяла. Закручинился царевич пуще прежнего. Начал с горя он пить горький хмель, а во хмелю случалось, даже пробовал царевну свою поколачивать, только волшебницу бить - себе дороже.
И вот однажды после пьянки очнулся Иван-царевич в глухом лесу. Кругом деревья огромные, неведомой силой скрученные, согнутые, переломанные. В дуплах замшелых лихие огни горят. Стра-а-а-шно. Так страшно, что горемыка вмиг протрезвел. Стал свои следы искать, но нигде не следочка. Словно с неба он сюда упал.
Вдруг заскрипело, заухало, шум пошел, словно великан ломится. Кинулся царевич бежать, куда ноги вынесут. Вынесли ноги к избушке на курьей ножке. Странная избушка, но делать нечего, может дорогу удастся узнать.
Поднялся Иван-царевич на крыльцо, постучал, дверь отворил, и едва ступив за порог, поклонился.
- Здравы будьте, хозяин с хозяюшкой.
Лишь тишина в ответ. Смотрит, а перед ним никого нет, только лестница, прямо от порога начинается, высокая да широкая. Подивился царевич, и подниматься стал. Привела его лестница в горницу. Потолок в ней высокий, чудесным узором расписан. Вдоль широких стен лавки дубовые, парчой крытые да сундуки железом кованые, перламутровым лаком крашеные. Пол сплошь мягким ковром застелен. А прямо посредине этого великолепия старуха стоит: одного глаза нет, второй изумрудом светится, нос крючком почти до земли, тело под шубой собольей скрыто.
Удивился царевич, как в маленькой избушке такое диво поместилось, но про вежество не забыл:
- Здравствуй хозяюшка. - В пояс кланяется. - Долгих тебе лет. Ты прости меня, что без спросу в дом вошел, что явился к тебе без подарочка.
Ухмыльнулась старуха и молвила:
- У меня все гости незваные, - голос низкий, глубокий, без старческого дребезжания, - раз явился ко мне, значит, гложет тебя кручина. Проходи, за стол садись, да рассказывай.
Накормила его старуха, налила чарку меда душистого. Тут и пора настала разговоры вести задушевные. Рассказал царевич о своей беде. Крепко старуха задумалась.
- Снять морок может только она сама, но сделает только когда полюбит...
- Да я, уж и не знаю, на каком коне к ней подъехать! - Ударил шапкой о колено царевич, и поведал про все попытки сердце царевнено разбудить.
- Да-а... Трудный случай. Могу, конечно, приворожить... Только злое это дело, грешное. Если возьмешь...
- Не смей! - Оборвал старуху гневный девичий голос. - Как ты можешь предлагать ему подобное, Яга!
Обернулся царевич и видит, стоит в дверях девица, волос русый, до плеч обрезан - публичная. Нахмурился Иван, как смеет девка пропащая его разговоры подслушивать да встревать?! А девка, меж тем продолжила:
- Я к тебе за помощью шла, а ты, оказывается, черным колдовством балуешь! - Нахмурила брови густые и Ивану-царевичу в глаза глянула - Не смей, и думать о таком, мужик. Я вот, зло сотворила, счастью чужому завидовала, чужого суженого увести хотела - теперь расплачиваюсь. - Сказала и за волосы короткие себя дернула.
- А что же ты предлагаешь в помощь, красная девица? - Ничуть не обидевшись, спросила Яга.
- Я? - Слегка оторопела девка, - А... а возьми меня в дом - работницей. Буду твоей жене помогать, глядишь, откроет она мне тайну, чем ты ей так нелюб. Там и думать будем.
- Кого?! Тебя?!! Подстилку продажную?!!! - Так и взвился от такого предложения царевич.
- А ты не смотри, что девица гулящая - поднялась со своего места старуха, - она за зависть свою расплачивалась, а тебе помощь от чистого сердца предложила.
Молвила и коснулась узловатой клюкой, вроде только что у дальней стены прислоненной стояла, головы девицы. Зашевелились густые волосы, заструились водопадом до самых пят, а старуха уже ленту атласную ей подает. Мол, косу заплети, нечего ходить неприбранной.
- Дык, царевна всех слуг повыгнала. С какой стати её возьмет? - Сделал еще одну попытку Иван-царевич.
- Возьмет. - Уверенно ответила Яга. - На ленте знак, любой волшебнице виден. Моей просьбой она не осмелится пренебречь.
Ничего не осталось царевичу, кроме как согласится. Привел он девицу - Лукерьей назвавшуюся - в дом. Царевна сначала зашипела, а как ленту увидела, подобрела вмиг, согласилась. Стала девица царевне прислуживать, кругом поглядывать, все замечать, запоминать. Иван-царевич жене своей жемчуга дарит, а она только фыркает. Что ни день в доме гостей полно, царевна белой лебедью выплывает, царевич прямо расцветает, а жена его и праздникам не рада.
Вот сидела Лукерья, рядом с вышивающей царевной, рубаху шила, а сама думу думала: "Эх, дура ты дура. Муж любит, а ты счастье своё собственными руками губишь. И чего тебе только надобно? Неужто нравится каргой ходить? Неужто это и есть твоя душенька, а лебедушка-краса только морок?"
- Счастья не вижу?! - прозвенел гневный голос царевны, словно колокольчики ледяные, мороз во светелку накликали.
Ахнула Лукерья, неужто вслух думы свои сказала, или царевна мысли читать умеет, несказанные? Что теперь будет?! А царевна руками всплеснула и слезами залилась, рассказала про житьё своё в царстве у батюшки, про то, что любовь у них под запретом. Про то, как нарушило сердечко её строгий запрет, как влюбилась в лесного воителя-перевертыша. Осерчал тогда батюшка, восемь лет она провела рыбкой бессловесной в малом пруду, охраняемом пуще глаза царского, а потом выдана была за царевича безвестного в дальнее государство.
- Постыл он мне! Понимаю, что человек он хороший, но сердце другому уже отдано, не полюблю никогда я в неволе.
Жалко стало Лукерье царевну, тридцать ночей не спала, над судьбою её кручинилась. Думала, как помочь горю горькому, двух людей сделать счастливыми и надумала. Пришла однажды к царевне в опочивальню и предложила:
- Ты, царевна, колдовать умеешь. Перекинь облик свой на меня, а сама отправляйся к любимому.
Грустно улыбнулась царевна:
- Да ежели было бы все так просто, и дня я с постылым мужем не задержалась бы. Держат меня: слово, батюшке данное и обряд венчальный.
Закручинилась Лукерья, голову на грудь свесила и ленту атласную, что Яга подарила, увидела.
- Знаю средство! Идем к Яге, глядишь поможет.
- Идти-то, идем, - отвечает царевна, - только за трудные задачи плату Яга берет. Кто знает, какую плату она с нас потребует. Да и тебе как, люб Иван-царевич?
- Мое сердце не такое гордое. Кого люблю, давно женился. А царевич не старик беззубый, не изверг. Стерпится - полюблю.
- Ну, тогда пошли, Ягу спрашивать.
Собрались они и в тот же вечер из терема высокого вышли. Долго бродили по лесам дремучим, коротко ли, но вышли к домику на курьей ножке. Поднялись по лестнице высокой, во светлую горницу, пред око старухи мудрое. Посмотрела на них Яга, нахмурилась.
- Трудную задачу вы мне приготовили. Больно сложный обряд, а я уже старая, боюсь не справиться. - Пригорюнились подруги, головы ниже плеч повесили, а Яга продолжает. - Вот что, Лукерья. Ежели отдашь мне первенца своего, девкой продажной нагулянного, возьмусь.
- Первенца! - Ахнула Лукерья и за живот округляющийся схватилась, - Да зачем он тебе?
- Старая я, скоро совсем немощной стану. Будет помощником, чему надо обученным. Ну, а ты, царевна, сама знаешь, что судьбу Лукерьи на себя принимаешь. Её беда твоей обернется, её боль тебя будет скручивать.
- Знаю, мудрая.
- А коль знаешь, ступайте. Ежели до полной луны не передумаете, во второй день полнолуния жду вас к себе.
Семь дней Лукерья думу думала. Отдать ребенка под сердцем выношенного, против этого сердце материнское восстает. Но родить, значит опять: дегтем ворота мазаные, мужики похотливые коим нельзя отказать. Ведь родившая быстрюка - безотцовщину, покрыткой становится - любой может зайти извалять, никому не смеет она отказать, равно, как и платы за удовольствие требовать. Ежели отсрочку у Яги просить, тоже не дело получается. Срок велик: за прежде времени родившегося не выдашь. Поймет муж, что другой постарался, а невинность чарами наведена - не примет царевич, быстрюка неизвестно от кого нагулянного, будет жену за него смертным боем бить.
Делать нечего, согласилась Лукерья на цену страшную, только выплакала у старухи право дитятко навещать, молоком материнским подкармливать.
Провела Яга тяжкий ритуал. В конце, взяла у Лукерьи каплю крови, и лоб царевне намазала, а у царевны крови целый ковш забрала - с ног до головы Лукерью обмазала. Только она это сделала, едва отзвучали слова тайные, как ощутила царевна, что давит кокошник на голову, рвет волосы шелковый чепец по краю бляхами серебряными обшитый, венчальное кольцо на правой руке раскалилось - кожу грозит прожечь. Стащила она с себя эти знаки замужней женщины и Лукерье - словно отражению в зеркале - отдала. Прильнуло кольцо к той, как дитя к родной матушке и чепец с кокошником сами наголову полезли. Вздохнула глубоко царевна, и уходить собралась, но остановила её Лукерья, в терем царевича - теперь мужа своего - отвела, велела собрать драгоценных каменьев, а после к царевичу в светелку вошла.
- Здравствуй муж мой, ты прости меня неразумную, что так долго тебя гнала. Поговорила я с девкой Лукерьей и все поняла. Не права я была, не буду больше тебя прогонять, злобной каргой прикидываться. Служанку, приведенную тобой, отпускаю, у неё в деревне дите малое осталось, при бабушке с дедушкой, она к нему дюже рвется. Ты уж сокол мой, не скупись. Дай ей денежку на дорогу.
На радостях царевич щедрой рукой золота зачерпнул из сундуков, расцеловал завернутую в дорожный плащ царевну, на дальний путь благословил.
И зажили они душа в душу. Только то, что первый младенец раньше времени родился - и умер тотчас же - тревожило Ивана-царевича, но не долго. Еще через год пошли у них дети один за другим, крепенькие и здоровые. А что жена, каждый месяц на день-два из дому отлучается, так, кто ж их, волшебниц, поймет. Спросишь, так опять зачурается. Лучше молчать да радоваться.
Тут и сказке конец.
Кто слушал - молодец, а кто еще и на ус мотал - умница.