Аннотация: рассказ был напечатан в журнале Проталина Љ1/2010г
Иногда мне кажется, что все это мне приснилось. Знаете, из детства выносишь такие воспоминания, которые так и остаются для тебя на грани сна и реальности. И ты не можешь точно сказать, было это с тобой или всего лишь явилось тебе во сне.
Стояло чудесное лето! Солнце купало в своем тепле поля и холмы. Не помню, как я оказался в этих местах. Помню только, как долго шел вдоль пшеничного поля и гладил шершавые и теплые колосья. Потом поднялся на холм, сбежал с него, прорезая веселым криком летнюю, знойную тишину. Внизу был старый вросший в землю домик родника. Из проржавелого желоба сильным, звонким напором бежала чистая, вкусная и невероятно холодная вода. Ее можно было пить только маленькими глотками, она обжигала рот. Напившись, я погнался за бабочкой, усевшейся на край желоба, и оказался по пояс в высокой зеленой траве. Она была густая и мягкая. Бабочка улетела. Мне стало очень жарко, и я завалился в траву, прячась от солнца. Помню этот запах, дразнящий нос. Настойчивый, теплый. Он был повсюду, и я жадно вдыхал его. Я лежа жевал травинку за травинкой, проглатывая сладковато-терпкий, прохладный сок. Он освежал и успокаивал.
И вот тогда, уловив вдалеке шуршание травы, я приподнял голову и увидел ее. Я так и застыл с травинкой во рту. Я смотрел на нее и не мог понять что это. То есть, я понимал, но все-таки не мог поверить, что вижу, то, что вижу. Тогда я еще не осознал, что так поразило меня в ней. Теперь, вспоминая все, я знаю, что поразила меня ее необычайная красота.
Она была словно ожившей мраморной статуей. Больная, мощная с длинными, точеными ногами. Над гибкой, сильной шеей развевалась шелковистая, длиннющая грива, которую можно подумать, расчесали минуту назад. Белоснежная, высоченная кобылица! Она пританцовывала в изумрудной траве, развевая свою восхитительную гриву и хвост по ветру. Среди привычных глазу пейзажей - колосящихся полей, уткнувшихся в горизонт, темно-зеленых лесов за холмами, голубого глубокого неба - ее белый, чистый силуэт, похожий на резную шахматную фигуру, был чем-то восхитительно-нереальным. Ее словно выронили в наш мир со стариц какой-то сказки.
Никогда, никогда ни до, ни после я не видел ничего, что могло так же перевернуть мой мир. Я смотрел на нее долго-долго. Она, то жевала траву, обмахиваясь густым хвостом, то резво подскакивала и, гарцуя, перемещалась по полю, то опускалась на передние ноги, словно кланялась, осторожно поджимала задние, переворачивалась на спину и забавно валялась в траве, задрав точеные ноги и отфыркиваясь. Потом вставала и отряхивалась, подрагивая кожей на тугих боках. Она была прекрасна! Восхитительна! Она была танцующей красотой!
Мне так хотелось дотронуться до ее бархатистой белой морды, запустить руку в ее густую гриву, погладить ее бока и шею. Наверно, я смотрел на нее слишком долго. Она заметила меня. Подняла голову, перестала жевать. Я затаил дыхание и не шевелился, боясь спугнуть ее. Изучала она меня не долго - огляделась и поскакала прочь. Как оцепенелый, смотрел я ей вслед.
Вернувшись домой, я задумчиво съел приготовленный бабушкой ужин. Потом мы по привычке сидели на лавочке у ворот и наблюдали, как возвращается домой деревенское стадо. Я все вглядывался и вглядывался в знакомые спины и бока коров, нетерпеливо переводил глаза с сероватых овечьих шкур на блеснувший белый бок соседской коровы.
-Кого это ты там выглядываешь? - прищурившись, спросила бабушка.
-Да так...- с неохотой отозвался я, сам не зная, кого я выглядывал.
Спал я плохо. А рано утром, проглотив наспех завтрак, набрал в карман хлеба и кускового сахара и побежал на вчерашнее место. Я так торопился, так бежал, что сердце у меня готово было выпрыгнуть из груди. Я даже умудрился споткнуться на ровном месте. Рассыпал из карманов хлеб и сахар. Торопливо собрал все и снова побежал вперед.
Я весь день сидел, притаившись в траве. Тогда я ненавидел даже свое сердце. Мне казалось, оно так громко стучит, что его слышно по всему полю, и поэтому кобылица не приходит. Я даже пытался не дышать. Но сердце все равно стучало. Я злился на него и жалел, что оно у меня есть.
Кобылица не пришла. Я долго не мог уйти. Делал шаг и все оборачивался, думая, что она вот-вот появится. Но ее не было. Я шел домой и плакал, плакал как девчонка, и никак не мог остановиться. Сахар и хлеб так и остались в кармане.
Дома бабушка, посмотрев на меня, всполошилась, стала расспрашивать, что стряслось, и где я был весь день. Я почему-то сказал, что поругался с Витькой. Хотя Витька уже неделю, как уехал к тетке в город до конца лета. Но бабушка, видно, об этом забыла.
Несколько дней я ждал кобылицу напрасно. Я молил бога, чтобы она вернулась, клялся, что не стану даже пытаться подойти к ней, пусть только она появится. Обещал, что буду любоваться ею только издалека. Она не возвращалась. Тогда я стал думать, что все это мне привиделось, и на самом деле такой кобылицы нет на свете, и не могло быть. Слишком хороша была она и не похожа ни на одну лошадь, что я видел прежде. Лето померкло для меня. Трава из изумрудной превратилась в просто зеленую. Ее аромат перестал дразнить мой нос. Долгая дорога вдоль пшеничного поля уже не радовал меня, а злила. Мне не хотелось возвращаться домой. Бабушка приставала ко мне с расспросами и пичкала меня едой, но я не чувствовал вкуса.
Те дни ожиданий заставили меня повзрослеть.
Мое отчаяние жгло меня. В носу снова начало щипать, но я сдерживался, что есть мочи. Я решил: больше не приду сюда. Никогда! Я встал из травы и решительно двинулся прочь.
Сильный порыв ветра пробежал по траве, и она зашелестела. Я замер, услышав шелест. Медленно обернулся.
Она стояла посреди изумрудной травы и жевала ее. Она была здесь. Она пришла! Я не придумал ее. Солнце брызнуто мне в глаза и стало щекотать мой нос. Восторг снова заполнил душу. Я улыбался и глядел на кобылицу. Она жевала траву и спокойно поглядывала на меня из-под белых пушистых ресниц. Мир снова стал прекрасен!
В тот день я пришел домой поздно. Бабушка беспокойно встретила меня и долго ругала. Я молча ел. И только когда мы легли спать, я, переполненный счастьем, все ей рассказал. Бабушка гладила меня по голове, и уговаривал уснуть, но я все твердил и твердил ей о прекрасной кобылице.
Наутро я взял с собой несколько листов бумаги и карандаши. Мне подумалось, бабушка не поверил моим рассказам, потому что все время улыбалась, слушая меня, и называла кобылицу сказочной. Я хотел доказать, что говорю правду.
В этот день кобылица была особенно игрива. Мне тогда казалось - она понимала, что я ее рисую, или просто за эти дни почувствовала, как она мне нравится. Так я думал тогда. Но сейчас я понимаю, что у нее просто было хорошее настроение, как бывает оно у людей. Она резвилась вовсю. Иногда близко подскакивала ко мне и выбрасывала вперед свою тонкую ногу. Она делала это так грациозно! Потом, лукаво глядя на меня, гордо вздергивала голову, и взметнувшаяся белоснежная грива, переливаясь на солнце, пересыпалась с одного ее бока на другой. А кобылица, подняв густой хвост, уже мчалась на другой конец поля.
Я рисовал ее весь день, и все мне казалось, что выходит у меня не так, что в жизни она намного прекраснее - грива длиннее и волнистее, и сама она выше и стройнее. А за пушистыми ресницами во влажных глазах притаилась эта игривая бусинка, которую мне никак не удавалось передать. Я сердился, переворачивал лист и принимался заново. К вечеру она снова ускакала. А я с каким-то восторженным, новым чувством сидел, перебирая рисунки, и морщился. До этого я никогда так много не рисовал. Колени затекли, голова гудела, рука просто отнималась.
В тот вечер я не стал бабушке ничего показывать. Рисунками я был не доволен. Слишком не соответствовало то, что я видел вживую, тому, что получалось на бумаге.
День за днем, сидя в траве, я рисовал и рисовал мою красавицу. Я не пытался подойти и погладить ее. Нет. Я помнил свое обещание Богу не подходить к ней, если только она вернется, и терпеливо его выполнял. Я оглаживал ее лишь взглядом. Крутой скат высокой шеи, точеную морду с проглядывающими жилками и большими добрыми глазами, с ресницами, словно припорошенными инеем, крупные белоснежные бока, плотное, но легкое тело и прекрасные длинные ноги с тонкой пястной частью и темным большим пятном на переднем копыте, тугой круглый круп, оканчивающийся прекрасным густым хвостом. Я не мог насмотреться на нее. Я мысленно вытягивал руку и проводил ладонью по ее теплому лбу и ушам, осторожно дотрагивался до ее губ в еле видных смешных волосинках и вдыхал запах ее гривы, ее кожи. Иногда она смотрела на меня долгим взглядом, и я был счастлив, что она не убегает и позволяет мне быть рядом с ней.
Прошло, наверно, около месяца. В один вечер, вернувшись домой, я выдул разом пол-литра молока, разложил на столе свои рисунки, еще раз оглядел их и позвал бабушку.
-Ты не верила, а она существует,- тихо сказал я.
Она молча смотрела на рисунки, теребя кончик платка.
-Эка красавица! Как живая! - Выдохнула бабушка.
-На самом деле она еще красивее! Она...она... волшебная!
-Интересно, чейная она?
Я нахмурился.
-Она ничейная.
-Ничейная не бывает. Кто-нибудь да возьмет себе таку красоту-то,- бабушка еще раз улыбнулась рисункам и пошла накрывать на стол.
Всю ночь я не мог уснуть. Беспокойно ворочался и просыпался, в темноте звал кобылицу, но в ответ слышал лишь тающий бабушкин голос: "Кто-нибудь да возьмет себе таку красоту-то".
Странные незнакомые голоса выплывали из мрака, шептались, переливались вспышками света и, растягивая гласные, гундосили:
-Давненько в наших краях не было диких лошадей. Последний раз еще от отца про них слыхивал. Если бы не картинки не поверил бы.
-Я и не знала, что он так малевать умеет. Художником, знать, будет.
-Знатная лошаденка. Вроде жеребец?
-Внучек говорит, кобыла.
-Разбирается?- хохотнул голос.
-Палыч его научил различать-то.
-А стать, как у жеребца. Да, ее бы под седло. Ух! Така красота дорого стоит.
-Да ты пей чай-то, Никола.
Проснулся я в холодном поту. Был уже полдень.
За столом сидела бабушка и потчевала чаем бородатого, кряжистого мужика лет 50-ти. Это был ее троюродный брат Никола, живущий в соседней деревне. Я видел его один раз, давно. Мы были у него в гостях. Он тогда выиграл молодого вороного жеребца. У его загона собралась толпа мужиков, и Никола принялся объезжать своего нового коня. Конь хрипел и долго брыкался, пока не обессилил под тяжестью и побоями большерукого Николы. После того раза, я всегда отказывался идти к нему в гости.
-Заспался, родимый!- бабушка налила мне чаю.
Я поздоровался, умылся, сел с ними за стол. Я хмуро пил чай, искоса поглядывал на Николу. И чем больше смотрел, тем тревожней мне становилось. Какой-то неприятно-любопытный взгляд бросал он иногда на меня, разговаривая с бабушкой.
Уходя, напоследок спросил, вроде как невзначай:
-Что паря, значит, кобылу то белую за колхозными полями видал, так?
Сердце мое дрогнуло. Я молчал.
Никола порылся в кармане и достал необычный охотничий складной нож, с рукояткой, украшенной резными узорами.
-Гляди, какой,- он ловко поиграл им.- Держи. Я с ним на волка, да на рысь ходил.
Он протянул мне нож. Я не взял. Только еще больше сжал зубы. Я помнил - за такие вещицы ребята из соседней деревни всегда требовали что-нибудь ценное или заставляли делать что-нибудь унизительное. Однажды Витька за фонарик, работающий без батареек, согласился нырнуть в сортир, хотя я его отговаривал. Потом все долго над ним смеялись.
-Возьми, чего ты,- шепнула мне бабушка. Она-то не понимала.
Я нехотя взял нож.
-Покажешь, где кобыла то пасется?- Никола снова поглядел противно-пытливым взглядом.
Душа моя закипела. Я чуть не задохнулся.
-Нет,- выдавил я и протянул ему обратно нож.
На секунду он растерялся. Потом улыбнулся как-то криво, потрепал по голове тяжелой рукой и вышел, не взяв ножа.
Бабушка бросила на меня недоуменный взгляд и пошла провожать его до калитки.
Я кинул нож на стол, начал собирать свои рисунки. Я злился. Злился на бабушку, что она все рассказала этому мужику, злился на себя, что показал ей эти рисунки, злился, что вообще рисовал их. Тревога, обида, злость - все смешалось во мне. Я хотел порвать рисунки, но, поглядев на них, сунул под подушку.
Одна мысль билась - увести, спрятать кобылицу от всех глаз. И больше никому никогда о ней не рассказывать. Отныне это будет моя тайна, решил я. Даже Витьке не скажу. Он еще тот болтун.
Я дождался, пока бабушку проводит Николу. Схватил веревку, выбежал со двора, крикнул бабушке, что я ненадолго и помчался к ней, к кобылице. Я не знал, что буду делать с этой веревкой, но бежал со всех ног.
Раньше любая мысль о кобылице доставляла мне радость. Как только я представлял ее, счастье заливало теплом все внутри и щекотало в животе. Мне хотелось петь. Сейчас я, спотыкаясь, бежал по тропинке, и тревога сжимала мне грудь, сверлила в мозгу неотступной мыслью: "Кто-нибудь да возьмет себе таку красоту-то". Но теперь я знал, что у этого кого-нибудь лицо и тяжелая рука Николы.
Я помнил, из-за чего решил никогда не ходить к нему в гости, помнил о том жеребце. И я не хотел, чтобы он дотронулся своей грубой ручищей до кобылицы. Мне казалось, что он замарает ее белую кожу. Я представлял, как он станет ее объезжать! Мурашки побежали по спине.
Если он доберется до нее, он измучает ее, подчинит себе. Он наденет на нее узду и затолкает удила в рот, будет рвать ее нежные губы так, что от боли ее глаза покраснеют и вылезут из орбит, как у того жеребца. Он навалится на ее бока, и будет бить хлыстом по нежной шелковой коже, пока она не перестанет сопротивляться. Потом стреножит, как треножили всех деревенских лошадей на выпасе, и она будет ковылять по полям, как хромая. А может, впряжет ее в телегу, и она, надрываясь, будет возить для него дрова на продажу, пока ее тонкие красивые ноги не опухнут, как у соседского мерина. И она больше никогда не сможет вольно резвиться на изумрудных полях. Никогда не поднимет на меня свои большие, добрые глаза с игривой бусинкой в глубине. Взгляд ее станет таким же потухшим, как у всех лошадей в деревне, просящим о пощаде и снисхождении. Эта мысль гнала меня как свора диких собак. Я дрожал всем телом от гнева и ненависти к Николе. Задыхаясь, я прибежал на наше место.
Снова несколько дней я провел в мучительном ожидании. Теперь, я не молил Бога, я проклинал его. От нетерпения я рвал траву руками, резался об нее, снова рвал и снова резался. Но тревога внутри меня не утихала.
Кобылица не пришла ни сегодня, ни завтра. Спустя неделю, у меня мелькнула мысль: может она ушла, совсем ушла и больше не вернется. Одновременно нахлынули боль и радость. Я не увижу ее больше... Но и он, этот Никола, не сможет до нее дотронуться, заполучить ее, изувечить. Эта мысль сделала меня почти счастливым.
Я каждый день продолжал приходить в эти места, но теперь я молился, чтобы кобылица больше не появилась. Она не появлялась.
Но я скучал. Бабушка каждый день подкладывала мне в тарелку побольше еды, говорила, что я похудел. Мне было все равно.
Днем я ждал кобылицу, там, за родником, за пшеничным полем. А вечером я рисовал бабушкиных кур, петуха, овец. Она смеялась:
-Ну, точь-в-точь, Рыжуха! А это чегось? Да ведь, это...это...- она пригляделась к рисунку. - Батюшки! Это ж наш петух кур топчет!- Она прыснула, и ее звонкий смех рассыпался по дому.- Экой, проказник!- Она потрепала меня по волосам.
Мне нравилось, когда в моих рисунках бабушка узнавала наших животных.
Наступила осень. Друг мой Витька остался у тетки в городе. В этот год он должен был пойти там в школу.
Небо над убранными полями то дождило, то вновь выпускало солнце. Я надевал высокие отцовские сапоги и продолжал приходить на место, где встретил кобылицу. Брал с собой побольше листов, чтоб не было скучно, и зарисовывал то птиц, то полевок, то просторные дали с подлесками. За это время кобылица ни разу не появилась.
Я не знаю, как бы все обернулось не побеги я тогда сюда, чтобы спасти ее. Наверно, Никола еще тогда выследил меня. А может быть после, когда я каждый день приходил и ждал ее здесь. Увлекался своими рисунками и ничего не замечал вокруг. Я не знаю. И теперь уже никогда не узнаю.
В тот день, я как обычно пришел сюда. И снова принялся рисовать. Когда пальцы мои совсем окоченели, я засобирался домой. Вдруг с неба повалил снег такими крупными большими хлопьями. Первый снег! Ветер крутил и раскидывал снежинки, и они кружились, будто танцевали. Грязно-бурое поле быстро покрылось тонким белым полотном. Кругом стало так красиво, так чисто! Это белизна напомнило мне кобылицу. Прежний восторг вспыхнул в моей душе. Мне снова отчаянно захотелось ее увидеть. Снежинка кольнула меня в нос и растаяла.
Я поднялся и вдруг, не веря глазам, замер. За снежной пеленой, возникла фигура лошади. Ветер крутил и метал ее длинную гриву, отчего казалось, что она скачет. Но она медленно шла в вихревом, снежном потоке.
Дыхание у меня перехватило. Мне даже показалось, что от счастья я чуть-чуть взлетел над землей. Я смаргивал снежинки, щурился от ветра и не мог поверить, что вижу ее. Но это была она! Такая же прекрасная, белоснежная, гордая. И даже первый снег не мог с нею сравниться.
На этот раз она была не одна. Из снега друг за другом стали проявляться другие лошади. Они были всех мастей - от смоляных и чалых, до рыжих и медных. Они брели по полю, выискивая остатки травы. Но среди них не было никого прекрасней моей кобылицы.
Не знаю, слезы ли текли из глаз или это таял снег на моих горячих щеках. Я стоял, не шелохнувшись, боясь спугнуть это чудо, и сердце мое билось, как тогда.
Стук его становился все громче и громче и стал отдаваться в ногах. Он стал разрастаться. Что-то было не так.
Лошадиный топот и крики послышались позади. Я обернулся.
Из-за холма с гиком и улюлюканьем появилось несколько всадников. Они пришпоривали своих лошадей и неслись на меня. На огромном вороном жеребце мимо меня пронесся Никола. Мои рисунки взметнулись в воздух.
-Белую кобылу аркань! Белую!- кричал он наскоку своим подельникам.
Дикий табун вместе с белой кобылицей сорвался с места.
-Не смейте! Не смей...- я захлебнулся потоком ледяного ветра.
Снег, снег, снег летел мне в лицо, искаженное ужасом и страхом. Я бежал за мужиками, задыхаясь, кричал им вслед, чтобы они остановились. Но кони уносили их вперед и вперед. Они исчезли на горизонте. Я бежал что есть силы, спотыкался, падал и снова бежал. Наконец, я поскользнулся и напоролся лбом на корягу. Кровь залила мне левый глаз. Я вскочил и продолжил бег. Но впереди ничего не было, кроме набирающей силы метели. Я бежал, бежал, бежал. Кувырком скатился с холма. Поднялся и увидел кровь на снегу. Не понимая, что это моя кровь, я ахнул. Я представил, что они ранили кобылицу. Страх гнал меня вперед и вперед. Я бежал так, как никогда не бегал до этого. Я смахивал с глаз кровь, чтобы видеть на снегу следы копыт и бежал, бежал, бежал, уже задыхаясь и хрипя. Дорога передо мной начала кружиться, дыхание стало тяжелым, что-то внутри меня зазвенело, и пелена уже не снежная накрыла меня полностью.
Бабушка рассказывала, что я пролежал в бреду целую неделю. Когда я очнулся, она заплакала и стала прижимать меня к своей груди. Я ничего не чувствовал. Только усталость и прежний страх. Мне хотелось спросить, сон это был, или нет. Но я боялся. Пока я не знал, была еще надежда.
Она напоила меня горячим куриным бульоном. Поправила подушки и стала, вздыхая, гладить мою голову.
-Ба!- решился я, наконец, успокоившись в ее объятьях.- Ба!
-Чего, родненький?
-А Никола...он...кобылицу поймал?
Бабушка прижала меня крепче. Я насторожился.
-Нет, мой хороший, не поймал.
Я высвободился из ее объятий.
-Не врешь?- С надеждой заглянул ей в глаза.
Она отрицательно покачал головой.
-Да, где уж ему!- Она улыбнулась.
-Откуда знаешь?
-Наведывался тебя попроведать, да сам рассказывал. Мол, неслась твоя красавица пуще ветра. Ручей перескочила махом, да леском ушла. Искали ее до тёмна, да все зря.
Я выдохнул и сам крепче прижался к бабушке.
-Заловили только пару молодых жеребчиков,- продолжила она,- да и все на том.
Ком встал у меня в горле, я уткнулся бабушке в плечо и мысленно повторял "неслась пуще ветра", "неслась пуще ветра" и представлял, как кобылица скачет, скачет и тает в белом кружащемся снеге...
Бабушкина теплая ладонь долго гладила меня, пока я не уснул.
Скоро приехал отец с вахты. Привез много подарков и сообщил, что мы переезжаем в город. На будущий год мне предстояло пойти в школу. Надо было успеть до этого времени обустроиться. Я не хотел оставлять бабушку, нашу деревню. И я все еще надеялся снова увидеть ее, кобылицу. Но я знал, что будет так, как сказал отец.
Предстоящий отъезд, сборы, неизвестность того, в безопасности ли кобылица постоянно тревожили меня. Я мучился бессонными ночами, часто вставал и тихонько крался к выходу. Стараясь не скрипнуть дверью, выходил на крыльцо и, щурясь от снега и ветра, смотрел вдаль за холмы. Я хотел увидеть ее, хотел знать, что с ней все в порядке. Ветер выл, снег застилал мне горизонт, и, продрогнув, я снова уходил в свою кровать мучиться бессонницей.
В день отъезда я пошел на то место. Долго стоял под холодным ветром. И опять возвращался домой, так и не дождавшись ее. На пути домой я столкнулся с Николой. Видно, он возвращался с охоты. Скользил в лыжах по снегу с ружьем в руках и на ходу окрикнул меня:
-Здорово, паря!
Я молча смотрел на него. Он ухмыльнулся и, подкинув рюкзак на плечах повыше, спросил:
-Знаешь, где кобыла то твоя?- его глаза заблестели.- Вон там она, в лесу.- Он протянул руку, показывая направление. - Волки ее задрали.
Сердце мое дрогнуло. Я вспыхнул. Замерзшее лицо вмиг стало горячим.
-Врешь!- выронил я.
-У дуба она, тут недалече. Иди, поглянь,- ухмыльнулся Никола.
Я повернулся и как сумасшедший рванулся к лесу. Никола что-то кричал мне вслед.
Я долго искал ее, пока, наконец, не увидел следы крови, которые вели меня к дубу. Я задрожал всем телом и остановился, увидев на снегу останки явно белой лошади. Тепло схлынуло от лица к пяткам, я уже трясся всем телом, но не мог оторвать взгляда, медленно приближался.
Тело лошади было почти разодрано в клочья, мало что можно было разобрать. Я остолбенел и тупо смотрел на окровавленный вокруг снег и изуродованный труп животного, ставшим кровавым месивом. Деревья закачались предо мной, небо заскакало. Я схватился за ствол дерева и меня вырвало. Утеревшись, я попятился от этого места, и, вдруг что-то меня остановился. Я пытался сосредоточить взгляд. Зажал рот рукой, подошел ближе, почти вплотную. Копыто! На нем не было того большого темного пятна.
Мы уезжали в тот пасмурный день. Всю дорогу над нами висела тяжелая серая туча. Сердце мое ныло. Ухабистая дорога трясла и подкидывала мое уставшее слабое тело.
Я вернулся в деревню только через полтора года. Отец привез меня на весенние каникулы. Бабушка была так рада, что ей чуть не стало плохо с сердцем. Отец запретил ей вставать, и целую неделю все по дому делали мы вдвоем. К концу недели, когда бабушка уже встала, я собрался и пошел в лес.
Все пахло весной, и так хотелось уйти подальше от людей и дышать новым свежим воздухом. Весь день я бродил по знакомым местам и открывал новые тропы. Побывал и на месте, где встречал кобылицу. Везде было пустынно и пахло свободой и новой жизнью.
Я шел через поле, вдалеке виднелся березовый лесок. Птицы заливались. Ствол большой березы странно качнулся и сдвинулся вправо. Затем снова качнулся и... побежал. Я замер и пригляделся. Это была не береза. Это был необычайно высокий, тонконогий, серебристо-белый жеребенок. Рядом, прислонившись к дереву и склонив голову, чесала бок о березу она, моя красавица!
Словно не было этого мучительного года, когда я как сумасшедший рисовал ее на уроках и дома, вызывая в памяти дорогие черты и испытывая то надежду, то отчаяние. Тревога и страшная мысль, которые мучили меня все это время, разом выпали из меня и я вздохнул, словно заново родился.
Жива, здорова, белоснежна и невредима. И у нее чудесный длинноногий жеребенок! Он скакал вокруг мамы на своих длинных ногах, и вслед за ним скакало от радости мое сердце.
Кобылица подняла голову и посмотрела в мою сторону. Она смотрела на меня, и я знал, что в ее глазах под пушистыми ресницами, как прежде купается та бусинка, та искорка, которую, я уверен, она передала своему жеребенку.
Слабый звук мотора донесся откуда-то издалека. Он нарастал, приближался. С криком, размахивая руками, я побежал к леску и стал пугать кобылицу. Она чуть помедлила, потом сорвалась с места и исчезла в леске со своим чудесным жеребенком.
Я больше никогда не видел ее. Прошло уже много лет. Бабушка умерла. До своей смерти она мне рассказывала, как Никола с подельниками попали под поезд, когда они пьяные возвращались с чьей-то свадьбы. Теперь никто не знает о белоснежной кобылице, кроме меня. Я продолжаю рисовать ее даже ночами во сне. Ее белый легкий силуэт возникает в темноте моих снов, и тогда я просыпаюсь с радостным чувством. Вот только на рисунках она выходит все равно не такая удивительная, какой была в жизни. Куда мне тягаться с природой? У нее тысячи удивительных секретов и миллиарды лет опыта. А у меня только воспоминания, бумага и карандаш.