Аннотация: Это притча. Если совсем коротко - нельзя бить детей! (Хотя время от времени все же приходится...)
Олежка снова соврал. Теперь, когда обман раскрылся, трехлетний мальчишка понуро стоял перед родителями в детской, понимая, что нашкодничал, и выжидал, когда свершится справедливое возмездие.
Кирилл и его жена смотрели на сына сверху вниз. Солгал он, в общем-то, по мелочи, но все же. Известно ведь, что маленькая ложь порождает большую.
- Я не знаю, что делать, - женщина устало посмотрела на мужа, - я уже обо всем с ним переговорила. Все зря.
- Ну не лупить же его в самом деле? - задумчиво сказал Кирилл, но в его словах не слышилось уверенности.
- Ты отец, решай сам, - тряхнула головой жена и вышла из комнаты.
Маленький беззащитный ребенок, который, обманывая, что опрокинутая ваза с цветами - не его рук дело, надеялся избежать наказания, молча сопел перед Кириллом, лишь иногда поглядывая на него исподлобья. Мальчика еще никто никогда пальцем не трогал, все ограничивалось внушением. И Кирилл с горечью думал о том, что и сын, и его проступки, похоже, доросли до родительской реакции иной степени.
Но как же тяжело поднять руку на Олежку, собственного сына!
И как это вообще неправильно!
Грех ведь. Каждый удар вернется к тебе многократно.
И, потом, ничто не стоит слезинки ребенка.
Нельзя бить ребенка, нельзя!
Нельзя... но что делать?
Кирилл на мгновенье зажмурился, сморщившись, пытаясь собрать волю в кулак и подготовить себя к неизбежному.
...А когда он открыл глаза, вокруг была чернота.
Это было совершенно невероятно: он висел в пустоте, словно в космосе, но ощущал вес собственного тела. Точнее он даже не висел, а сидел на большом принимающем форму тела мягком мешке, наподобие тех, что разбросаны по полу кинозала МДМ "На пуфиках". Никаких источников света вокруг не было, все было абсолютно пустым и темным, но Кирилл мог видеть самого себя - руки, ноги в домашних тапочках, одежду, - будто бы он светился. Он однажды наблюдал похожую картинку по телевизору, когда у ведущего, находящегося в виртуальной студии, вдруг пропали все декорации, и он остался единственным цветным пятном, парящим в показавшейся необъятной черноте экрана.
Рядом с собой он увидел человека, сидевшего на таком же кожаном мешке, и так же светящегося. Не делая никаких видимых усилий, человек подплыл по темному "ничему" ближе к Кириллу. Незнакомец явно кого-то напоминал, но сюрреалистичность ситуации не позволяла сосредоточиться. Не давая Кириллу времени для удивления, человек заговорил сам.
- Нельзя, но что делать! - голос, подхвативший последнюю мысль Кирилла, тоже показался знакомым. - И потом ведь все это делают. В Англии, например, до сих пор считается нормой наказание детей розгами. Да и в России была традиция - пороть по субботам. Ни за что, так - на будущее, впрок. Знаешь ведь?
Кирилл пока не нашелся, как реагировать на говорящий фантом.
- Ты не парься особо. Вспомни - ведь и тебя родители шлепали, и ничего - вон какой вырос! Настоящий мачо.
Кирилл попытался что-то сказать, и даже открыл рот, но из разлипшихся губ только беззвучно вышел воздух.
- Ну, понятно, ты сомневаешься. Думаешь, ударить ребенка - грех. Ну, допустим. Но что это значит для тебя - "грех"? Подумаешь! Ты ж не набожный! Неужели тебя это останавливает? Хочешь остаться безгрешным? Не выйдет! Может быть, ты считаешь, что сын, выросший вруном, - это твой меньший грех? А то, что сын не уважает и не слушается родителей, отца, - это не грех твоего сына? То есть ты лично готов толкнуть его на порочный путь? И во что это выльется дальше, если не поставить ребенка на место сейчас, пока ты для него неоспоримый авторитет? Ведь ему только три года. Что ты будешь делать потом, если ясно не обозначишь сегодня отцовскую волю?
Тембр незнакомца то поднимался в верхние регистры и почти срывался на визг, то достигал самых низких частот, и тогда становился громким шепотом. Как не пытался Кирилл хоть что-то ответить, голос не слушался; казалось, он принадлежал сейчас не ему, а этому странному существу в человеческом обличии.
- Но я готов помочь тебе, - сказал незнакомец, выдержав короткую паузу, - я предлагаю тебе сделку: бей, а я возьму твой грех на себя. В силу ряда причин один маленький грех не сделает погоды в моей судьбе, ибо грехов на мне и без того достаточно. Пожми мне руку, и твои грехи лягут на меня. Но есть одно условие: каждый следующий удар, который ты нанесешь своему ребенку, будет сильнее предыдущего, ведь и я не могу принимать твои грехи на себя бесконечно. Поэтому не раздавай шлепки по пустякам, наказывай только за дело. По рукам?
Незнакомец протянул Кириллу ладонь, и прежде, чем Кирилл успел подумать о своей реакции, он ощутил холод этой ладони в своей руке. А затем увидел, что пожимает ее.
- Ну вот и славно! - прошептал незнакомец. - Теперь можешь моргнуть еще раз.
Кирилл открыл глаза: он снова был в детской, и Олежка стоял перед ним. Тогда Кирилл присел на корточки, пытаясь отогнать чудовищную иллюзию, привидевшуюся ему только что, и, легонько подшлепнув мальчика, сказал назидательно:
- Будешь еще обманывать?!
Олежке было шесть лет, когда Кирилл, обходя дачный сарай, увидел, как его сынишка, воровато озираясь, пытается раскурить найденный где-то окурок.
- Это еще что за дела?! - вскричал Кирилл. - А ну не сметь!
И отвесил мальчику звонкий подзатыльник.
Может быть чуть более звонкий, чем рассчитывал.
В третьем классе Олег подрался так, что его оппонент остался без двух зубов, а уж количество выдранных волос и оторванных пуговиц и вовсе не поддавалось подсчету. Оно и не мудрено - бит был пацаненок почти на три года младше, а все потерянные зубы были молочными.
Кирилл был в бешенстве. Олег, признавая вину, безропотно лег на диван, спустив штаны. Выдернув ремень из брюк, Кирилл трижды лупанул мальчика по ягодицам, приговаривая на каждый удар:
- Не смей! Бить! Младших!
Он хотел продолжить, но заметил, что каждый раз опускающийся ремень свистит все громче.
В четырнадцать лет, после очередной вечеринки с друзьями, Олег ввалился домой под утро почти в бессознательном состоянии. От него пахло водкой и черт знает чем еще. Заплаканная жена, открывавшая дверь, развернулась и ушла на кухню, где сидел Кирилл:
- Иди, это по твоей кафедре... - руки ее тряслись.
Впервые увидев любимого ребенка в таком скотском состоянии, Кирилл обезумел. Он схватил его за шкирку и поволок в ванную.
- Пап, ну ты че... - вяло протестовал сын заплетающимся языком, - не тряси меня... Мне итак...
И Олега вырвало.
- Ах ты... негодяй! - Кирилл с трудом подбирал слова. - Что же ты нас с матерью... в грош не ставишь? На дворе пятый час, скоро утро... А ты...
- Пап, не тряси меня... Не ори на меня, сказал!
- Не ори?! Ты как с отцом разговариваешь! - кровь прилила к лицу Кирилла.
И он так тряхнул Олега, что серьезно вывихнул ему плечевой сустав.
После этого случая Олег словно бы повзрослел. Конечно, бывали и ссоры, и скандалы, и непонимание, но никогда дело не доходило до рукоприкладства.
Сын поумнел, вымахал под два метра, хорошо окончил школу, поступил в институт. Затем - как же быстро летит время! - окончил и институт, причем с прекрасными результатами, не получив красного диплома просто по лени.
Годы мчались проносящимся мимо скорым, и немодно-многолетний роман сына с теперь уже бывшей однокурсницей закономерно подошел к свадьбе: ресторан, лимузин, музыка, фата и кукла на капоте, - все дела. Фотография с близкими и друзьями на память. Вспышка, и гости, не торопясь, расходятся по своим местам за праздничными столами.
Кирилл, улыбаясь, смотрел на сына, теперь уже снизу вверх. В уголках глаз отчего-то выступили чуть заметные слезы.
- Молодчина ты у меня, сын, всем сынам пример!
- Да ладно тебе, па, - пробасил Олег, обнажая в улыбке белые зубы, - все путем.
- Верно, все путем, - кивнул Кирилл и по-отечески хлопнул сына по плечу.
От удара Олега резко бросило куда-то в сторону, и в этот же момент раздался хруст ломающихся шейных позвонков.
Олег упал замертво.
...Следующие несколько минут Кирилл воспринимал как через какую-то наркотическую дымку: крики, беготня, неразбериха, сирены... Словно лунатик он медленно вышел из зала и подплыл к большому зеркалу в гипсовой лепнине при входе в ресторан.
И вдруг Кирилл понял, на кого был похож человек в темноте - на его собственное отражение. Это, в общем-то, и был Кирилл. Ну, почти Кирилл. Выходит, что на самом деле все грехи Кирилл взял на себя?!
И тогда отражение заговорило с ним, подхватывая его последнюю мысль.
- Да, выходит что так.
- Так ты обманул меня, подлец! - разобравшись, с кем имеет дело, Кирилл, наконец, приобрел способность говорить.
- В чем же? Я же не говорил, что сила каждого следующего удара будет сильнее предыдущего на одинаковое количество силы? Теоретически, ты мог убить сына любым ударом, ты же не знаешь, сколько ему нужно, чтобы погибнуть. А практически... - отражение усмехнулось.
- Что практически?
- А практически ты убил его еще тем, самым первым шлепком, помнишь, когда ему было три года...
- Но это обман! Ты... ты меня подставил!
- Ну, во-первых, как ты теперь понял, я - это почти ты. Ты, считай, сам себя подставил. Во-вторых, ты же знал, что каждый удар вернется к тебе многократно. Вот сегодня все эти удары и вернулись к тебе. Многократно. Я же не обещал, что возьму на себя что-то, кроме греха? Я не собираюсь подставляться под твои удары. Если уж быть совсем точным, на самом-то деле я - все-таки не ты. И не твой сын.
Кирилл стоял, опершись руками о стену по сторонам от зеркала, и смотрел в собственные глаза. Вокруг медленно сгущалась чернота.
- Да, наверное ты во всем прав... да и вообще: себя-то не обманешь... Но скажи хотя бы, как мне жить дальше, что мне теперь делать?
Отражение посмотрело на Кирилла из полной темноты очень внимательно, а затем сказало:
- Я вижу, ты хорошо подумал, и все понял. Теперь можешь моргнуть еще раз.
Кирилл открыл глаза: он снова был в детской, и трехлетний Олежка стоял перед ним. Тогда Кирилл присел на корточки, пытаясь отогнать чудовищную иллюзию, привидевшуюся ему только что, и, погладив сопящего малыша по головке, сказал назидательно: