Во всём был виноват туман. Тяжёлый, низкий, беспросветный, он стал наползать на позиции, как только прекратился мелкий осенний дождь, моросивший последние сутки. Сначала он поглотил наблюдательный пункт, потом позицию первого расчёта, а потом, стрекоча и вращая объективами видеокамер, из него вынырнули четыре неприятельских зонда. Их, конечно, тут же убрали, но толку от этого уже не было никакого. Необходимую информацию враг получил, и через минуту-другую здесь будет похлеще, чем в преисподней.
Бросая технику и вооружение, личный состав дивизиона устремился в тыл. Кое-кто, правда, пытался поднимать вертолёты, но уже работала точечная противоэлектронная зачистка, и две машины, так толком и не поднявшись, рухнули на площадку.
Бежали что было сил, -- земля, превратившаяся в сплошную труднопроходимую грязь, липла к ботинкам комками, ноги увязали в ней чуть ли не по щиколотку. Каждый, однако, понимал, -- чем дальше он окажется от позиций, тем больше шансов сохранить себе жизнь.
Наконец, нарастая, раздался знакомый вой, потом позади ахнуло, под ногами дрогнуло. Не медля ни секунды, я со всего маху плюхнулся в грязь, стараясь как можно сильнее в неё вжаться. Тугая горячая волна, налетевшая как ураган, проволокла меня несколько метров, но ни один из осколков, кажется, не задел.
Назад можно было не оглядываться. Сейчас на том месте, где секундой раньше были наши позиции, сплошная стена из взлетающих в небо брёвен, металла и земли. Уж столько раз я за последние два года наблюдал нечто подобное.
И всё же я оглянулся.
И увиденное меня потрясло. Брошенные позиции были целы. Что же до берёзовой рощи, располагавшейся в трехстах метрах правее, то от нее ничего не осталось. Там была только изрытая дымящимися воронками земля, из которой лишь кое-где торчали чёрные стволы покалеченных деревьев и на которую снова наползал разметанный было взрывами туман. Впрочем, ещё дальше, уступая лучам восходящего солнца, туман активно протаивал.
Удивительно, но факт. Неприятельские корректировщики ошиблись, и вместо позиций кассетным ковром накрыло несчастную рощу -- случай редчайший, если не сказать, исключительный. Впрочем, чего на войне не бывает. К тому же тем осенним сентябрьским утром я ещё о многом не знал.
Тогда же было ясно одно. Противник, убеждённый, что мы уничтожены, наверняка продолжит атаку наземными средствами, как это было не раз. И чтобы дать ему достойный отпор, нужно как можно скорее возвращаться на позиции.
Я встал. Рядом, чертыхаясь и матерясь, тоже кто-то завозился. Человек этот был с ног до головы облеплен грязью, но по особой сочности ругательств я узнал своего напарника Олега. Он поднялся и сейчас же из-под ладони стал смотреть в сторону леса. Лес этот был на небольшом подъёме, синей кромкой вырисовываясь на небосклоне. Было до него километра три-четыре. Если противник готовит атаку, то лучшего места, чтобы сгруппировать силы, трудно и представить.
Вокруг нас, тоже чертыхаясь и матерясь, поднимались солдаты -- личный состав 4-го артдивизиона Особого Егерского полка Азовской дивизии. Бойцы они были большей частью бывалые: мигом сориентировавшись в ситуации, уже бежали обратно на позиции. А из давешнего леса уже выползали чёрные точки -- одна, другая, третья... -- бронеходы противника. Через десять-двенадцать минут, если их не остановить, они будут утюжить наши позиции. Я извлек из футляра армейский бинокль. А вот и пехота - крошечные человеческие фигурки, густой цепью выбиравшиеся из того же леса.
Тяжело бухая ботинками, подбежал хорунжий Евпатрин -- невысокий коренастый казак с красным обветренным лицом и сизым от частых пьянок носом.
-- Стахов! -- гаркнул он прокуренным голосом. -- Быстро мне связь со штабом!
Мы всё ещё глядели в сторону леса. Десятка три бронехода, развернувшись цепью, утюжили чёрную пахоту поля. Москали, похоже, взялись за нас всерьёз.
-- Вы что, оглохли?! А ну, живо мне связь!
Глаза Евпатрина бешено сверкали. Казалось, он готов был наброситься на нас с кулаками.
-- Сей момент, господин хорунжий, -- крикнул Олег.
Мы бросились назад. К счастью, радиостанцию перед бегством я отключил, так что электромагнитный удар вряд ли причинил ей какой-либо вред.
Влажной толпой мы ввалились в кунг. Сухо защёлкали тумблера, энергогенератор загудел, в динамиках послышались шелест и треск.
-- Степняк, Степняк, -- забубнил я. -- Это Куропатка... Степняк, Степняк...
Олег, отщёлкивая зажимы, распечатывал шифровальный блок. Так, на всякий случай. Уже третий месяц в эфире один только открытый текст. Смена боевых ситуаций, как правило, была молниеносной, а время шифровки-дешифровки снижало оперативность. Одно успокаивало, информация, достававшаяся противнику, быстро устаревала.
Евпатрин ждал, нетерпеливо выглядывая за дверь.
-- Степняк, Степняк, -- продолжал я бубнить.
Из динамиков по-прежнему, кроме шелеста и треска, ничего не доносилось.
-- Ладно, -- сказал Евпатрин. -- Я на позиции. Как только установите связь, сразу сообщите.
Он выбежал, хлопнув дверью. Олег сейчас же бросил шифроблок и занял его место.
-- Уже близко, гады, -- сообщил он (У него получилось не гады, а х-хады). -- Метров восемьсот, пожалуй...
Томительно потекли секунды.
-- Степняк, Степняк...
И тут, наконец, заработали наши орудия. Кунг тряхнуло, а через секунду-другую послышались звуки далёких разрывов. Бой начался.
-- Мимо, -- процедил Олег. -- Вот же, куры кривоглазые!
Теперь орудия палили непрерывно. От грохота разрывов я не слышал не то что эфир, но даже самого себя, хотя кричал уже чуть ли не во весь голос.
-- Да закрой же ты дверь, наконец! -- не выдержал я.
Олег послушно закрыл дверь, и стало значительно тише. Звукоизоляция в кунге была что надо.
Треск в наушниках наконец прекратился. Чей-то сонный ленивый голос с раздражением произнёс:
-- Ну, кто там ещё?
-- Я тебе сейчас покажу -- кто, жопа ты железобетонная! -- крикнул я. -- Ты где там лазаешь?
Секунду-другую по ту сторону эфира не раздавалось ни звука. Потом всё тот же сонный ленивый голос осведомился:
-- Стахов, ты, что ли?
-- Я, Павленков.
-- Ну, ты в своём, как всегда, репертуаре. Чего надо-то?
-- Полковника позови.
-- Не могу. Завтракает он, просил не беспокоить, -- сказал Павленков и как-то сочно зачмокал.
Мне тут же представилось его мясистое лицо, заплывшие жиром глазки, толстые губы, вечно лоснящиеся от вечно потребляемых пирожков, и меня чуть не стошнило.
-- Слушай сюда! -- сказал я зычно. -- У нас идёт сейчас очень серьезный бой, понял? Такой серьезный, что я могу и не выжить. Но даже в этом случае я торжественно обещаю, если ты сейчас же не оторвёшь от стула свою железобетонную задницу и не пойдёшь за полковником, то я специально выберусь из могилы, чтобы истребить всё твоё мужское достоинство, если оно, конечно, у тебя ещё есть. Понял?
-- Да ладно тебе, Борис, -- пробормотал Павленков с обидой. -- Я же так... шучу. Сейчас кого-нибудь пошлю.
-- Давай-давай, просыпайся там поскорее.
Павленков не ответил. Было слышно, как он завозился, потом приглушенным голосом кого-то позвал.
-- Эй, ты, а ну, поди-ка сюда... Да-да, ты!.. Ну-ка, сгоняй в столовую, скажи полковнику, что четвёртый на связи, куропатка. Всё понял?
-- Так точно, -- донёсся слабый голос. -- Только в следующий раз больше не нукай. Я тебе не лошадь какая.
-- Скажи, что у нас бой здесь идёт, -- крикнул я в микрофон.
-- Да ещё скажи, что у них бой там идёт, -- флегматично добавил Павленков. -- Ну, шевели оглоблями.
-- А я говорю, не нукай, -- снова донёсся слабый голос.
Я посмотрел на Олега.
-- А ты давай за хорунжим, -- сказал я ему.
Олег сейчас же вышел.
-- Павленков, -- крикнул я в микрофон.
-- Ну, что там ещё?! -- Весь голос полкового радиста выражал, казалось, одну только эмоцию -- как же ты меня достал. -- Послал я уже за твоим полковником. Сейчас подойдёт.
-- Это я уже понял. Я про другое хотел. Какие там последние сводки?
В эфире снова раздалось жирное чмоканье.
-- Да какие там сводки. Всё как обычно, отступаем.
-- Ну, это понятно. А поточнее нельзя?
-- Новошахтинск сегодня ночью отдали, -- сообщил Павленков после паузы.
-- Да ну! -- поразился я неприятно.
-- А утром Шахты и Таганрог.
-- Не может быть! Врёшь ты, наверное!.. А Ростов как?
-- Держится вроде пока. Но по слухам -- неточным, правда -- москали закрепились уже на окраине Северного.
На несколько секунд мы опять замолчали. Действительно, после двух лет спокойной позиционной войны москали, судя по всему, и впрямь взялись за нас всерьёз. Мне стало как-то не по себе. Внутри что-то тоскливо сжалось, по телу побежали мурашки.
-- Вот так-так, -- пробормотал я. -- И что же теперь?
-- А что теперь? Теперь за Дон всем нам надо. Говорят, там теперь будет новая линия обороны, по левому берегу. Говорят, в несколько эшелонов, давно уж готовят... Ну, пусть только попробуют туда сунуться, уж нахлебаются донской водички всласть. Это я тебе говорю.
-- А если не удержимся и там?
-- Тогда в горы пойдём, -- хохотнул Павленков. -- Будем, как злой чечен, точить кинжал и жрать мамалыгу.
-- Последнее тебя, видимо, удручает больше всего, -- заметил я ехидно. -- Мамалыгу, кстати, молдаване жрут.
-- Один хрен.
-- Ну а про Дикую Дивизию слыхать что-нибудь?
-- Да они давно уж на том берегу. Раньше нас успели. Я ж тебе говорю, там теперь будет новая линия обороны.
-- Ну, это ты точно врёшь, -- не поверил я. -- Не может такого быть, чтобы Дикая Дивизия уже была на том берегу. Она ведь всегда последней уходит.
-- Значит, не всегда... Просто командование хочет сохранить элитные части.
-- Вот как.
Про Дикую Дивизию я спросил не спроста. Когда-то, первый год войны, мы с Олегом служили в ней. Это действительно были элитные войска, оснащённые по последнему слову техники, способные решать самые что ни на есть сложные задачи. То, что Дикая Дивизия ушла за Дон, говорило о многом. Видимо, в войне действительно наступал критический момент.
-- Не думаю, что им удастся загнать нас в горы, -- сказал я мрачно. -- У нас всё-таки тактическое, средней дальности... чуть ли не самое мощное в Европе. -- По привычке о ядерном оружии я говорил в эфире иносказательно.
-- Это да, -- согласился Павленков.
-- Можно всю среднюю полосу покрыть, вместе с третьим Римом впридачу. Правда, наши вряд ли на это решатся.
-- Ну... Когда клюёт жареный петух, решиться можно на что угодно.
-- Это точно, -- согласился теперь я и подумал, что не такой уж он и дурак, этот полковой радист.
Тут дверь кунга распахнулась, и внутрь, распаренный и злой, ввалился Евпатрин. Следом ввалился Олег. Не говоря ни слова, хорунжий выхватил микрофон и наушники у меня из рук и грузно шлёпнулся на диванчик. Лицо у него было перепачкано сажей и кровью, под подбородком дёргался могучий кадык.
-- Господин полковник, -- заорал он. -- Евпатрин на связи. Разрешите доложить.
Из наушников донёсся неразборчивый писк.
Евпатрин молча швырнул наушники на стол и, откинувшись на спинку дивана, прикрыл усталые веки.
Я какое-то время искоса на него глядел, потом сказал:
-- Говорят, Новошахтинск сегодня ночью отдали, а утром -- Шахты и Таганрог.
Евпатрин открыл сейчас же глаза и впился в меня диким бешеным взглядом.
-- Прекратить панику, -- процедил он тихим свистящим голосом. -- Я, кажется, никому не давал здесь говорить.
Я пожал плечами и, отвернувшись, стал глядеть на мерцающие индикаторы передней панели передающего блока. Олег, примостившийся у выхода на стуле, тоже уставился на что-то нейтральное.
Бой снаружи между тем явно подходил к концу. Разрывы ухали всё реже, ракетные гаубицы, наконец, замолчали, были слышны только отдельные автоматные и пулемётные очереди. Кто-то, истошно вопя, пробежал рядом с кунгом.
Тут в наушниках опять запищало. Хорунжий сейчас же заорал в микрофон:
-- Господин полковник?!.. Да! Я, командир четвёртого дивизиона хорунжий Евпатрин... Докладываю, господин полковник... -- Хорунжий звучно прокашлялся. - Сегодня, -- начал он докладывать оперативную обстановку, -- в шесть двадцать один наши позиции были атакованы ракетным залпом, затем тридцатью двумя единицами атомной бронетехники и до пяти сот пехоты противника. Атака отбита. Треть вражеской бронетехники и большая часть пехоты уничтожена. Наши потери: два вертолёта, одна гаубица РГ-12, из строя выведено четырнадцать единиц личного состава дивизиона. Остальные потери уточняются. Жду ваших указаний. -- Евпатрин замолчал и снова заговорил только через несколько секунд. -- Так... Понял... Понял... Но, господин полковник, у нас же боезапаса еще на целых сорок восемь часов непрерывного боя... Так... Понял. Но, господин полковник, у нас... Так, ясно... Ясно, господин полковник... Есть выполнять... Ясно... Так точно, господин полковник... Слушаюсь.
Евпатрин с силой швырнул наушники на стол и длинно, с чувством выматерился. После чего уже более спокойным голосом сказал:
-- Твоя правда, Стахов. И впрямь отступаем... Всю технику приказано уничтожить. -- Он на секунду-другую замолчал и снова с чувством витиевато выматерился. -- Да что же это такое?! Они что, совсем там офонарели?!.. Сявки пархатые!.. Ладно... Ладно... Стахов, Барзолевский, слушайте меня сюда. На сборы вам даю не более пяти минут. Брать только самое необходимое. Кунг уничтожить... Задача ясна?
-- Так точно, -- сказал я.
-- Выполняйте.
Ни слова больше не говоря, Евпатрин выскочил за дверь.
2
Сборы были недолгими. Брали действительно самое необходимое. Консервы, сухари, фляги -- по две на каждого -- с водой и спиртом, штык-ножи, ракетницу -- одну, электронную карту местности -- тоже одну, именные лазерные пистолеты, оставшиеся у нас ещё со времён службы в Дикой Дивизии, -- два, также два усовершенствованных "калаша" с шестью сотнями пластиковых патронов к ним, по три кассеты с тепловыми и шрапнельными гранатами, трубку мобильной связи (последняя, увы, не работала уже второй месяц, но... вдруг всё-таки наладят), две плащ-палатки на случай непогоды, если придётся ночевать под открытым небом, и прочая-прочая-прочая: зажигалки, спички, соль, фонарики, пакеты для радио- и химдезактивации, кислородные маски -- словом, полный солдатский набор, большей частью всё достаточно компактное, легко помещающееся в вещмешках. Кроме прочего, я сунул туда ещё фотографии отца и жены, о которых не слышал ничего уже больше года.
-- Ну что, пошли? -- спросил Олег, окидывая последним взглядом обстановку станции.
-- Пошли, -- согласился я.
Мы вышли за дверь и огляделись. За те полчаса, что мы провели в кунге, пейзаж вокруг значительно изменился. Туман рассеялся совсем, но зато вместо него над землёй стелился дым, частично закрывая местность. Поле недавнего боя, впрочем, было видно достаточно хорошо. Около десятка вражеских машин, застыв в самых разнообразных позах, дымились там. Большая их часть не смогла приблизиться к нашим позициям менее чем на триста метров. И только один, вздыбивший гусеницы над гигантской воронкой, уставив упрямое орудийное жерло в небо, замер на расстоянии броска гранаты. Кроме того, поле боя густо усеивали трупы вражеских солдат. Было видно, как вдалеке уцелевшие бронеходы и пехота отступают под прикрытие леса.
Наши потери были гораздо скромнее. Усеянная воронками земля, развороченное прямым попаданием орудие третьего расчёта и десятка полтора солдат, уложенных уже рядком на расстеленные плащ-палатки. Видимо, уверенность, что мы уничтожены ракетным залпом, сыграла с противником злую шутку, превратившись в самоуверенность. Да и обороняться, честно говоря, всегда легче, чем наступать.
Между тем оставшиеся в живых солдаты спешно сбегались к штабной землянке, где перед входом нетерпеливо расхаживал взад-вперёд хорунжий Евпатрин.
-- Построение, кажется, -- сказал Олег.
-- Тогда ты иди, а я покончу с кунгом и тоже подойду.
Олег не шевельнулся.
-- Да ну их, -- сказал он. -- И отсюда всё хорошо слыхать.
Я лишь пожал плечами. Затем отстегнул от кассеты термогранату, сунул её в распахнутую дверь кунга, и мы резво отбежали метров на десять. Сейчас заложенный в гранату термозаряд высвободится, и на несколько секунд в радиусе пяти метров резко повысится температура -- на три с половиной тысячи градусов, если верить инструкции.
В какой-то момент над и вокруг кунга задрожало беспокойное марево. Казалось, сам воздух там вздумал расплавиться. Краска на металлической обшивке пошла пузырями и вспыхнула. Мгновенно раскалившиеся стены и крыша поплыли. Кунг, теряя очертания, словно бы складывался сам в себя. Чудовищная температура в мгновение ока сплавила в единое бесполезное целое всё то, что секундой ранее было ценнейшей аппаратурой. И всё это в совершенно полной тишине, если не считать лёгкого потрескивания и шипения испарившейся из почвы воды. Вместо почвы там была теперь только чёрная сухая площадка, истоптанная сапогами, неровная, словно бы какой-то недобросовестный работник набросал туда асфальт, но не потрудился его утрамбовать.
Подразделение между тем построилось перед землянкой. Раздался усиленный мегафоном голос Евпатрина.
-- Казаки! -- гаркнул хорунжий. -- От имени командования выражаю вам всем искреннюю благодарность за ваш ратный труд, службу Богу и отечеству!
-- Служим Войску Донскому! -- донёсся нестройный хор голосов.
-- Молодцы-Орлы! -- крикнул Евпатрин. -- Соколы! Теперь слушайте приказ главнокомандующего. -- Он помолчал, обводя построившихся бойцов долгим взглядом. -- Приказ такой: позиции оставить, тяжёлое вооружение уничтожить.
Секунду-другую стояла тишина, потом послышался ропот.
-- Что, что он говорит?!
-- Как уничтожить?! -- Да не может того быть!
-- У нас же боекомплект даже на десятую часть не израсходован.
-- Да мы на своём горбу, если что...
-- Тут наша земля, куда мы пойдём?!
-- А-атставить! -- рявкнул, надсаживаясь, Евпатрин. -- Что за разговорчики в строю?! Кто разрешал?! Десятники, подтяните людей!
Реплики разом смолкли.
-- Повторяю ещё раз, -- крикнул хорунжий, но уже чуть тише. -- Только что мною получен приказ походного атамана Каледина об отступлении наших войск за Дон. Линия обороны будет теперь там. Вооружение эвакуировать нет никакой возможности, поэтому приказано уничтожить его немедленно, ответственные -- старшие расчётов. -- Евпатрин на секунду замолчал и в полной тишине продолжил: -- У нас осталось только два вертолёта, взять всех мы не сможем, поэтому полетят только раненые и офицерский состав. Остальным рассыпаться двойками на местности и пробираться на сборный пункт. Сборный пункт в семи километрах южнее Багаевки, это за Доном, если кто не знает. Вопросы?
Вопросов у личного состава не было. Всё казалось ясным и так. Вспыхнувшее было вначале недовольство продолжения не получило. Людьми явно овладело состояние, близкое к безразличию. Многие в дивизионе были родом из этих мест, и все они готовы были стоять здесь насмерть, но... Командование рассудило иначе. Что ж...
-- Всё, выполняйте, -- сказал Евпатрин хмуро и уже совсем тихо, окинув печальным взглядом осунувшихся людей. -- Шахты сегодня ночью сдали, -- добавил он, помолчав. -- Через час-другой здесь будет глубокий тыл противника, так что если не хотите попасть в окружение, поторопитесь.
Солдаты молча разошлись.
-- Пожалуй, нам тут больше делать нечего, -- заметил Олег.
Я согласился. Преодолеть нам предстояло, по самым скромным подсчётам, около семидесяти километров, причём пешедралом и по территории, большая часть которой в самое ближайшее время и впрямь будет оккупирована врагом. Так что чем раньше мы выйдем, тем лучше.
Бросив прощальный взгляд на пустеющие позиции, мы по раскисшей грунтовой дороге зашагали прочь.
3
В половине восьмого мы пересекли трассу Ростов -- Новошахтинск. Трасса была пустая, но это пока. Наверняка в ближайшие часы по ней хлынут войска наступающего противника.
Минут через сорок показались северо-западные окраины Новочеркасска. Собственно, это были не столько сами окраины, сколько район загородных дачных участков. На покосившейся табличке едва угадывались надпись "Садоводческое товарищество N 27". Стратегических объектов здесь не было и в помине, и потому район избежал бомбардировок.
Впрочем, населения, напуганного близостью фронта, нигде не было видно. Полускрытые в садах дачные домики были безлюдны. Кругом -- тишина и покой, словно нет и не было никакой войны. Только однажды заяц-русак, вспугнутый нашим появлением, нарушил идиллию бездвижья, задав вдоль улицы стрекача.
Мы здесь задержались минут на десять, чтобы передохнуть, а заодно пополнить продовольственные запасы фруктами -- яблоками, грушами, виноградом.
-- Как пойдём? -- спросил я Олега, озираясь по сторонам. -- Через Яновку или через Красюковку?
Олег на мгновение задумался.
-- Через Яновку вроде бы короче, но уж больно там местность открытая.
-- Пожалуй, ты прав. Если попадём под вертолёт, спрятаться будет негде... У Красюковки местность более лесистая.
Забирая влево, мы пересекли дачный район, миновали карьер, где ржавели останки гражданской техники, и по поросшему шиповником косогору стали спускаться вниз. Кусты шиповника были густо усыпаны яркими плодами, но, видимо, своих сборщиков в этом году они уже вряд ли дождутся.
Спускаясь, мы невольно залюбовались расстилающимся внизу пейзажем. Слева были утопающие в зелени дома станицы Красюковской, справа -- Агролес, за которым, петляя, убегала в черту города река Грушевка, окраинные кварталы частного сектора были уже совсем рядом. Ещё правее, километрах в двенадцати, горбатился подёрнутый синей дымкой бугор, склоны которого покрывали дома -- там располагался Первомайский район. Силуэта собора над ним видно не было. Его разрушило в результате прямого попадания вакуумной бомбы ещё в первые дни войны. Впрочем, других крупных зданий в городе также не осталось.
Ещё дальше прямо по курсу, до самого горизонта, тянулись поля, отделённые друг от друга узкими лесопосадками.
Солнце между тем поднималось всё выше, и спины начало припекать. На небе не было ни облачка, и день обещал быть жарким.
Наконец мы ступили в сумрачную прохладу Агролеса. Места тут были очень благодатные: родники, клёны, дубы, мощные, в три охвата, тополя. Когда-то, ещё до октябрьского переворота, здесь строили дворянские усадьбы, а при советской власти надолго разместился пионерский лагерь "Звёздочка Ильича". После перестройки лагерь пришёл было в запустение, но очень скоро тут объявились бойскауты, восстановившие часть лагеря, и предприимчивые дельцы из шоу-бизнеса, превратившие другую часть в крохотное подобие Лас-Вегаса. Сейчас, впрочем, и в той и в другой частях лагеря было пусто -- для бойскаутов каникулы с началом учебного года закончились, а напуганные войной дельцы давно убрались подальше на юг.
Нам с Олегом в этой местности был знаком чуть ли не каждый кустик. Мы оба были из Новочеркасска и ещё в детстве облазили здесь все закоулки. В какой-то момент у меня защемило в сердце. Подумать только, ещё час-другой, и какой-нибудь жадный москаль будет распоряжаться здесь, как в собственном огороде. Проклятье! Нет, лучше об этом не думать. Что толку растрачиваться в эмоциях, если сделать всё равно ничего нельзя. Ладно, ещё вернёмся, дайте только срок.
Агролес вскоре остался позади. Мы перешли по мосту Грушевку и вошли, наконец, в город. Кажется, это была улица "Громовой", а может и не улица, а переулок, очень уж она была маленькая. Многоквартирных домов здесь не было, только частные, с огородами и садами. За одним из заборов копался в земле какой-то старик. Мы подошли.
-- Эй, отец, -- крикнул Олег. -- Бог тебе в помощь.
Старик разогнулся и, подслеповато щурясь, принялся нас разглядывать.
-- Спасибо! -- сказал он наконец. -- Вы кто ж такие будете?
-- Да свои мы, -- ответил Олег.
-- Свои?! -- сказал старик как бы задумчиво. -- Это как же вас понимать?
-- Да казаки мы. Ты лучше скажи, кто в городе сейчас?
Старик помолчал, двигая мохнатыми бровями, потом сказал:
-- А что, мил человек, разве есть свои и чужие?
Вопрос Олега он, казалось, напрочь игнорировал. Он бросил на землю тяпку, которой до этого работал, и вплотную подошёл к забору. Лицо и руки у него были покрыты старческими веснушками, выцветшие водянистые глаза глядели с каким-то... осуждением, что ли.
-- Вот вы мне скажите, -- заговорил он сварливо. -- Откуда и с чего это всё началось? Ведь жили же, ни о чём таком не думали. Я сам в девяносто первом Белый Дом оборонял. Да разве мы могли тогда представить, что к такому придём? Это ж надо, брат на брата пошёл.
-- Ну, дед, ты бы ещё семнадцатый вспомнил. Это ж когда было, Белый Дом-то!
-- Вы лучше скажите, кто в городе сейчас? -- повторил я вопрос Олега.
Старик упрямо поджал губы и окинул нас полным неприязни взглядом. Похоже, о понимании между нами не могло быть и речи.
-- Люди! -- крикнул он вдруг. -- Люди в городе, понятно?
Он вдруг махнул с раздражением рукой и, ссутулившись, побрёл прочь.
-- Отмороженный какой-то, -- пробормотал Олег.
-- Ай? -- не расслышал старик.
Он остановился и снова поглядел на нас.
-- Всё в порядке, отец, -- сказал Олег миролюбиво. -- Всё образуется. И на нашей улице будет праздник.
Старик ничего не сказал, повернулся и ушёл в дом, закрыв за собой дверь.
-- Точно отмороженный, -- проговорил Олег. -- Поганого москаля братом называет. Тьфу!
Мы огляделись. Улица и дворы, насколько хватало глаз, были пусты. Вполне возможно, что, кроме этого старика, здесь уже никого не осталось.
Метров через сто мы свернули на Клещёва. По правую сторону по-прежнему тянулись частные дома, по левую же возвышались огромные кучи мусора -- всё, что осталось от жилых панельных девятиэтажек.
Чем дальше мы углублялись в город, тем больше в нём было разрушений. Людей же почти не было видно. Если кто и попадался, то, как правило, это были либо старики, не пожелавшие расставаться с родными местами, либо беспризорные дети, оставшиеся после бомбёжек без жилья и родителей. Последние, сбиваясь в ватаги, промышляли, похоже, грабежами. К нам, впрочем, приблизиться никто не осмелился.
Большая часть населения, наслышанная о зверствах москалей, судя по всему, эвакуировалась.
Мы миновали Клещёва и свернули налево, на улицу Везирова, к железнодорожному полотну. Но пересекать его не стали, а повернули направо и вскоре вышли на площадь, где с одной стороны громоздились закопчённые руины -- остатки огромного административного корпуса электровозостроительного завода, а с другой имелся подземный переход, чудом сохранившийся. У перехода, выставив напоказ покрытую язвами ногу, сидела нищенка с пластмассовой миской для подаяния. Олег, проходя мимо, бросил ей несколько яблок.
За железной дорогой начинался парк. На всём его зримом пространстве царило запустение: поваленные взрывами деревья, ободранные кусты, усеянная самым разнообразным мусором земля. Какой-то человек -- не то пьяный, не то мертвец -- лежал рядом со скамейкой. Когда мы проходили мимо, он поднял на секунду грязное щетинистое лицо, уставился на нас мутными глазами, но тут же рухнул опять. Олег попробовал было привести его в чувство, но всё, чего он от него добился, так это невнятное бормотание и вялые отпихивающие движения руками.
Когда мы вышли из парка, у меня снова защемило в сердце. Дело в том, что маршрут этот мы выбрали не случайно. Прямо по курсу должен был быть дом, в котором ещё до войны я жил с отцом и женой. Увы -- никакого дома там не было и в помине, там была теперь только огромная зияющая воронка и кучи неопределённого мусора вокруг -- всё, что осталось от шестиподъездного пятиэтажника. Морально к чему-то подобному я был подготовлен. Ведь уже больше года от родных не было никаких вестей. И всё-таки...
-- Может, они успели эвакуироваться, -- предположил Олег.
Я промолчал. Какой там хрен -- эвакуироваться! Но даже если и так, то адрес-то у них мой армейский всё равно должен был остаться. Что ж они тогда за всё это время не написали ни разу?
Находиться рядом с руинами было свыше моих сил. Мы двинулись дальше. К счастью, Олегу, в отличие от меня, свой дом посещать было не нужно. В противном случае, пришлось бы делать порядочный крюк. Олег не был женат, а его родители ещё в самом начале войны уехали к родственникам в Кисловодск, так что родных у него в городе не осталось.
4
Ещё час ушёл на то, чтобы выйти на юго-восточную окраину города. Когда-то здесь был промышленный район: заводы, комбинаты, фабрики. Сейчас от них практически ничего не осталось. Кое-где, правда, имелись жилые микрорайоны поселкового типа, тоже большей частью разрушенные.
Мы нигде особо не задерживались.
Оставив в стороне Хотунок, Новосёловку и Новый Городок, мы выбрались на узкую шоссейную дорогу, ведущую на Донской. Рядом параллельным курсом шла железнодорожная насыпь. Это была одноколейная железка в крайне запущенном состоянии, поросшая бурьяном, частично разрушенная, но не по причине войны, а, скорее, из-за того, что уже много лет как вышла из эксплуатации. Рядом с посёлком Донской располагалась Новочеркасская ГРЭС, лет сто назад она была одной из самых крупных в Европе. Тогда же эта ГРЭС работала на угле, и топливо к ней подвозили эшелонами по железке. Позднее ГРЭС перешла на газ, был проложен трубопровод, и надобность в железке отпала. Со временем она и пришла в запустение.
Здесь, за Новочеркасском, мы впервые увидели беженцев. Большей частью это были нагруженные скарбом одиночки, с тачками или без. Некоторые ехали на велосипедах. Однажды нас обогнали две подводы, крытые брезентом. Что там находилось под брезентом, догадаться было нетрудно, тоже какие-нибудь пожитки. То, что лошадьми правили бабы, не удивляло -- всё мужское население в возрасте от 15 до 60 лет давно было мобилизовано. На подводах сидели ребятишки один другого меньше, таращившие на нас глаза. Судя по всему, это были либо приютские, либо кривянские -- только эта станица находилась неподалёку. Что же касается городских, то вряд ли у них могли быть телеги с лошадьми.
Раза четыре нас обгоняли автомобили, тоже гружёные под завязку. Это меня удивило. Никогда бы не подумал, что у гражданских мог ещё оставаться бензин. Казалось, уж давно всё топливо было конфисковано на нужды армии. Может, это какое-нибудь начальство?
На наши знаки остановиться ни один из водителей не отреагировал. Хотелось верить, что не по причине всеобщего недоверия в это неспокойное время, а из-за тривиальной нехватки места.
Солнце между тем поднималось всё выше и выше. День действительно становился жарким. Быстро испаряющаяся влага увеличивала духоту. Казалось, будто снова вернулись душные июльские дни. Даже для таких тренированных бойцов, как мы с Олегом, это становилось обременительным. Да и вещмешки за последнее время что-то очень уж потяжелели. Всё-таки преодолели мы уже километров 25, если не больше. До предельного порога усталости, впрочем, было ещё достаточно далеко.
Когда около полудня миновали поворот на Кадамовку, со стороны Ростова послышалась слабая канонада. Похоже, бой там ещё продолжался. Здесь же стояла тишина и каких-либо признаков наступления противника видно не было. И это после пяти часов, как были оставлены позиции. Это радовало и пугало одновременно. Вполне возможно, что для наступления враг избрал другое направление. Вот только какое? Из хороших дорог в этом районе была только шоссейка, по которой мы сейчас шли. Все остальные были грунтовками, находившимися по причине осенней распутицы в неважном состоянии. Впрочем, для пехоты в неважном, а для бронетехники что шоссе, что раскисшая грунтовка -- разница небольшая. Так что ожидать от врага можно было чего угодно. Ведь представить, что может скрываться под черепушкой изворотливого москаля, вряд ли возможно. Я не удивлюсь, если обнаружится, что враг уже впереди и путь к своим отрезан.
Впрочем, повторяю, это предположение пока что не подтверждалось. Однажды, правда, высоко в небе в сторону Дона пролетела эскадрилья вражеских бомбардировщиков, но это ни о чём не говорило. В последнее время они теперь каждый день над нами летают. Бывает, по нескольку раз. Испугать они нас не могли, даже если бы и заметили с такого расстояния. Вряд ли такая дичь, как мы, их привлекла бы. У них есть объекты поинтереснее. Так что мы спокойно продолжили путь, не обращая на них внимания.
Около трёх часов пополудни мы миновали Донской и сразу же за ним, перед Заплавами, устроили в посадке привал. Усталость давала о себе знать уже во весь голос. Больше всего ныли ноги и спина, поэтому мы рухнули сначала на траву, полежали минут двадцать и только после этого принялись за еду. Сухари и мясные консервы подкрепили наши силы, а несколько глотков неразбавленного спирта вернули утраченную бодрость. Можно было продолжать путь.
5
И всё же чутьё меня не подвело. Уже в сумерках мы столкнулись-таки с врагом. Это случилось уже после того, как Заплавы и Биссергеневка остались позади. Мы только-только преодолели оба канала -- и тёплый, и холодный -- и тут послышался гул. Слева, прячась в тени Биссергеневского холма, в сторону Дона низко пролетело с полдюжины вертолётов и -- подумать только -- два военных гравилёта. Последние машины, по слухам, были на вооружении только у японцев и Северо-Европейского Союза. Теперь, оказывается, и у москалей появилось что-то подобное. Похоже, слухи, будто москали заключили с японцами союз, подтверждаются. Впрочем, раздумывать на такие отвлечённые темы времени у нас не было.
Машины летели мимо, имея какую-то свою цель, но если вдруг пилоты нас заметят... В общем, это не стратосферные бомбардировщики, слегка изменить курс им ничего не стоит.
К счастью, по обе стороны дороги местность была лесистая.
Мы нырнули под защиту деревьев и затаились, как мыши. Вскоре машины исчезли из виду.
-- Переправу, должно быть, полетели бомбить, -- предположил Олег.
Словно в подтверждение его слов, через несколько минут донеслись звуки разрывов и автоматных очередей. Похоже, у переправы действительно завязался бой.
Нам оставалось преодолеть ещё километров пять, а там и Дон. Пока я раздумывал, какой маршрут нам сейчас лучше выбрать (идти прежней дорогой было опасно), Олег с настороженным видом озирался по сторонам, потом прижал к губам палец, и мы оба рухнули на землю, вглядываясь в окружающие заросли.
Томительно потекли секунды.
И тут из зарослей появился человек. Было уже достаточно темно, но всё же я сумел разглядеть обмундирование незнакомца -- характерные москальские галифе, короткий бушлат и узкая, с длинным козырьком фуражка. В руках он держал автомат, причём в боевой позиции. Он сделал шаг, и следом за ним из зарослей появился ещё один солдат, потом ещё и ещё... Всего восемь. Похоже, это был десант противника, на который мы по своей безалаберности чуть не натолкнулись. Неизвестно, сколько их тут еще. Может, всего одна группа, а может, и нет. В любом случае, связываться с ними не стоит.
Двигаясь лёгким кошачьим шагом, десантники без единого звука прошли мимо нас, всего в нескольких шагах. Каждое их движение было собранным и расчётливым. И только последний вёл себя очень уж свободно, будто и не на чужой территории находился, а где-нибудь у себя на Арбате, размахивал руками и вертел во все стороны головой. Автомат болтался у него на шее из стороны в сторону, как никчемная палка. Эта его развязность меня обозлила. Падла пархатая! -- подумал я, скрипнув зубами. Уж чего я действительно терпеть не могу, так это того когда ведут себя подобным бесцеремонным образом, причем не имея на то ну совершенно никаких оснований. Да ещё и на моей к тому же земле.
Когда цепочка фигур готова была скрыться между деревьями, я навёл на последнюю лучемёт и осторожно надавил на спусковой крючок. Одинокая искра пронзила сгущающуюся темноту -- наглец, взмахнув руками, без единого звука повалился на землю. Остальные, кажется, ничего не заметили, продолжая движение. Вскоре они скрылись из виду. Олег неодобрительно покачал головой.
-- Не мог удержаться, -- признался я виновато.
Честно говоря, я и сам уже пожалел о содеянном. Рано или поздно убитого хватятся, и десантники вернутся. Лучше убираться отсюда подобру-поздорову. Пока ещё есть такая возможность.
Но сначала я решил обыскать убитого.
Он лежал, раскинув руки, на влажной листве, одна нога у него была неловко подвёрнута, а синие широко раскрытые глаза словно бы с недоумением смотрели вверх. Вряд ли ему было больше семнадцати.
-- Совсем ещё пацан, -- заметил как бы с сожалением Олег.
Я с удивлением посмотрел на него. Вообще-то из нас двоих большей сентиментальностью отличался всегда я. Олег же принадлежал к породе тех жёстких людей, которые при выборе решений никогда не колеблются, а после ни о чём не жалеют. И вот...
-- Интересно, как его звали? -- продолжал Олег как бы в задумчивости.
И тут грудь у меня совершенно неожиданно пронзила острая мучительная боль. Но не физическая, а как бы... эмоциональная, что ли... Я вдруг в одно мгновение осознал всю чудовищную нелепость ситуации, в которой мы сейчас находились. Зачем?! Зачем это губительное оружие в моих руках? Зачем эти покалеченные до отвращения деревья? Зачем, наконец, этот убитый мною парень, к которому, по большому счёту, я не испытывал ни малейшей ненависти?
-- Проклятье! -- пробормотал я, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы. -- Да что же это такое? Что происходит с нами?!.. Он... Он же сам виноват... Никто его сюда не звал.
Звуки собственного голоса приободрили меня. Я успокоился, потом наклонился, чтобы обыскать карманы убитого, и тут сильнейший удар в плечо свалил меня на землю. Я кубарем откатился в кусты, вскочил было, но тут же упал опять, сообразив, наконец, в чём, собственно, дело. Дерево, возле которого я только что стоял, пылало, и если бы не Олег, сваливший меня ударом, вместо дерева пылал бы сейчас я. Самого Олега нигде не было видно, но я был уверен, что с ним всё в порядке.
Кто именно нас атаковал -- хватившиеся товарища десантники или другая какая группа -- было сейчас неважно. Недавний сентиментальный порыв исчез, уступив место боевому азарту.
Сердце у меня бешено колотилось, в висках стучало, лицо пылало нестерпимым жаром, словно его засунули в духовку, -- то ли от горевшего поблизости дерева, то ли от впрыснувшегося в кровь адреналина.
Нападавших не было видно. Удушливый дым по причине безветрия стлался над самой землёй. Задыхаясь, я со всей возможной скоростью пополз задом в кусты. И как раз вовремя. На том месте, где я только что находился, вспух ещё один огненный цветок. В этот раз я оказался внимательнее и место, из которого вели стрельбу, сразу засёк. Послав туда четыре точечных заряда, я откатился в сторону. До меня донёсся слабый вскрик. Вроде попал.
Не дожидаясь, когда противник опять откроет пальбу, я снова пополз, стараясь по дуге охватить зону, где, предположительно, противник находился.
Темень уже сгустилась порядочная, но мне очень помог прибор ночного видения, о котором я вовремя вспомнил. Один за другим я снял троих. Ещё минут двадцать я терпеливо обшаривал окрестности, но никого больше не обнаружил. Олега тоже не было видно. Я уже начал было беспокоиться, не случилось ли с ним чего, как он, наконец, объявился, вынырнув из темноты, неожиданно и бесшумно, как и требовалось в боевой обстановке. Он сообщил, что выследил ещё троих и всех уничтожил. Похоже, группа эта была единственная, так что можно было не опасаться, что на нас опять нападут. Впрочем, даже если и так, всё равно убираться отсюда нужно как можно скорее -- обстановка в любой момент могла измениться. Ведь земля эта с сегодняшнего утра была, в лучшем случае, ничейной, в худшем -- глубоким тылом противника.
Нам предстояло преодолеть ещё около пяти километров. Три из них, если верить карте, по открытой местности, а два -- через полосу прибрежного леса.
6
Было уже совсем темно, когда мы достигли леса. Лес был густой, заросли ежевики и шиповника казались непролазными, и мы, положившись на удачу, вернулись на дорогу. Там нам повстречался казачий разъезд.
Сначала, постепенно нарастая, из темноты накатился конский топот, потом возникли неопределённые силуэты. Всего не то пять, не то шесть.
Один из казаков курил. При каждой затяжке красноватый свет выхватывал из темноты его длинное усатое лицо, свисающий на лоб чуб, серебряное шитье на воротнике гимнастерки. От сигареты на землю падали длинные красные искры. Тянуло конским потом, невидимые лошади всхрапывали.
-- Кто такие? -- грозно осведомились из темноты.
-- А вы кто такие? -- вопросом ответил я, кладя ладонь на рукоять "калаша".
Олег как бы невзначай отошёл на несколько шагов в сторону.
-- Мы-то знаем, кто мы, а вот вы кто?
Тут один из казаков включил фонарь, и яркий луч света ударил мне прямо в лицо.
-- Кажется, свои, -- сказал казак неуверенно.
-- Конечно, свои, -- отозвался я сейчас же, закрываясь от фонаря. -- Чужие разве так свободно будут ходить? Чужие больше по закоулкам крадутся.
-- А может, вы переодетые.
-- А может, вы тоже.
Секунды на три-четыре возникла неопределенная пауза.
-- Слышь, Богдан, а давай этих субчиков на заставу сведём. Там разберутся, что они за фигуры, -- предложил кто-то.
Казак с сигаретой промычал что-то невнятное.
-- Если застава рядом с переправой, то мы согласны. Нам бы на ту сторону перебраться.
-- Можно и на заставу, -- сказал Богдан, подумав. -- Откуда путь держите, казачки?
-- С фронта, -- сказал я. -- Из-за Новочеркасска. Сегодня утром получили приказ об отступлении.
Богдан с чувством выругался. Период взаимного недоверия подходил, похоже, к концу.