Кишочки у Пети были тоненькие, как гитарные струны. Казалось, еще мгновение, и они зазвенят. И все потому, что не ел Петя уже ровно три дня.
Он брел по мрачному парку, погруженный в тоскливые размышления о бренности бытия, а вокруг шевелился мир. Бурый ветер трепал ветви деревьев, гнал вдоль дороги прелые листья. Осенний дождик то и дело сыпал мелкой моросью, грозя разродиться по-настоящему.
И вдруг Петя увидел купюру -- это был самый настоящий полтинник, сизый, с изображенным на нем памятником старины. Он лежал на асфальте, покрытый капельками начинающегося дождя. Должно быть, его только что обронили. Петя быстро поглядел по сторонам, но никого поблизости не было. Тогда он поднял купюру и сунул ее в карман, чувствуя, как сердце сильно-сильно забилось.
Ноги сами понесли его в ту часть парка, где располагались ларьки. Выстроенные в ряд, они были похожи на сказочный поезд из нарядных вагончиков. Перед глазами Пети поплыли разложенные на прилавках товары: чипсы, сникерсы, сервелат...
Нет, подумал Петя решительно, перво-наперво надо взять хлеба -- серого, заводского, он поплотнее, не то что эти дутые экмасаны... Потом... Потом надо поискать макароны. Макароны -- сытный продукт... Да и хватит их дня на три... Эх, сыру бы... Пармизанского...
Мир из серого превратился в цветной. Законы, которые им управляли, поменяли знак с плюса на минус. Теперь Пете казалось, что это не ветер трепал ветви деревьев и гнал в неведомое прелые листья, а сами ветви какой-то загадочной своей активностью возбуждали движение воздуха, все сильнее и сильнее, грозя превратить его в ураган.
Впрочем, долго об этом Петя не думал. Он скользил взглядом по прилавкам, чувствуя, как сладкой волнительной дрожью по душе пробегает желание. Когда он совсем уж было вознамерился пристроиться в конец одной из очередей, тугая волна смрадного перегара накатила вдруг на него, и чей-то голос простужено произнес:
-- Слышь, земляк, а купи зеленый горошек.
От неожиданности Петя вздрогнул и повернулся. Рядом, нависая неопределенной громадиной, стояло нечто противуестественное, из которого вполне определенно вычленялись только глаза -- красные, воспаленные, страждущие, с комочками белесой слизи в углах.
-- Н-нет, -- пробормотал Петя испуганно и судорожно стиснул полтинник в кармане.
-- Купи, а! По дешевке отдам.
Петя хотел было сказать, что у него ни копейки, но вовремя спохватился -- как бы он тогда объяснил свое стояние в очереди?
-- Не могу, -- только и смог сказать он. -- Самому не хватает.
Незнакомца этот отказ, однако, не обескуражил. Он уже держал Петю за локоток.
-- Вот так надо! -- сказал он проникновенно и чиркнул себя по горлу ребром ладони. -- За червонец отдам.
Петя затравленно огляделся по сторонам.
-- Ну на что он мне! Я же хлеба хотел...
-- Купишь, купишь ты хлеба, -- сказал незнакомец убежденно. -- Я ж у тебя не задаром прошу, а за горошек... Семикаракорский...
Казалось, своей неопределенной массой он заполнил весь мир, не оставив места даже для воздуха. Петя стал задыхаться.
-- Помогите! -- хотел крикнуть он, но вместо этого только сказал: -- Ну... хорошо... Одну банку... Одну...
И с каким-то сладостным облегчением подумал, а что, может, зеленый горошек не так уж и плохо. Тем более что останется у него еще целых сорок рублей. Он наконец вынул из кармана купюру, которую незнакомец нетерпеливо у него выхватил, после чего, сунув в ответ что-то твердо-округлое, выдохнул:
-- Ты -- человек! -- и кинулся прочь, расталкивая плечами толпу.
Петя окаменел.
-- А сдачу?! -- пискнул он вслед, но неопределенное нечто уже толкалось подле прилавка, на котором тянулись ряды всевозможных бутылок.
От бессилия на глазах у Пети выступили слезы. Он постоял еще пару минут, с отчаянием глядя на то, как его насильник, отойдя от прилавка метров на пять, сорвал с бутылки зубами пробку и пьет прямо из горла, а острый подвижный кадык его так и ходит туда и обратно под заросшей морщинистой кожей. Потом Петя двинулся прочь. Мир снова стал серо-унылом. И только одно светлое пятнышко нарушало эту гармонию вселенского суицида -- твердо-округлая банка, которую Петя прижимал к груди обеими руками, словно опасался, что и ее у него отберут.
* * *
Отворив дверь, Петя прислушался. В квартире, однако, стояла обнадеживающая тишина -- похоже, Глафира еще не вернулась. Чувствуя невероятное облегчение, он прошел в кухню, где поставил банку в центр стола, после чего отворил холодильник (вдруг там за время его отсутствия появилось что-нибудь съестное), но полки по-прежнему были пусты. Тогда он извлек из стола открывалку, взял банку и только уже примерился, чтобы ее распечатать, как вдруг рядом с ним раздалось:
-- Я бы не советовал вам этого делать!
Петенька вздрогнул. От неловкого движения открывалка выскользнула из пальцев и упала на пол.
-- К-кто здесь?!
В кухне вроде бы никого не было. Может быть, в коридоре? Петенька осторожно выглянул в коридор, но и там никого не увидел.
Галлюцинации, наверное, подумал он, успокаиваясь. От голода. Факт.
Он поднял с пола открывалку, и тут рядом с ним раздалось опять:
-- Подумайте, прежде чем осуществить непоправимое.
В этот раз Петя повел себя мужественнее -- не вздрогнул и открывалку не уронил, хотя и не удержался, чтобы снова не оглядеться по сторонам. Никого рядом с собой он по-прежнему не увидел. Тогда он посмотрел на зеленый горошек.
-- Это вы? -- спросил он неуверенно.
-- Точно, -- сказал Зеленый Горошек. -- Это я.
Петя усиленно заморгал.
-- Но, -- пробормотал он. -- Это невозможно.
-- Теория вероятностей присуща только тем цивилизациям, которые исповедуют диалектический принцип познания бытия. В других мирах все совсем по-другому.
Раздававшийся из банки голос был глуховатый и не лишен некоторых менторских ноток. Впрочем, Пете это могло показаться.
-- Вы полагаете, -- пробормотал он, -- что во вселенной могут существовать миры, в которых нет ничего невозможного?
-- Именно.
-- Но как вы можете это доказать?
-- Фактом своего существования. Разве того, что вы сейчас перед собой видите, мало?
-- Пожалуй, вы правы, -- сказал Петенька. -- Никогда бы не подумал, что буду беседовать с говорящим Зеленым Горошком.
Из банки раздался короткий смешок.
-- Рад, что чувство юмора не покидает вас даже в столь необычные для вас моменты... Как вы смотрите на то, чтобы подискутировать о смысле бытия?
-- Гм... Вы знаете, как-то...
-- Вас смущает мой внешний вид?
-- Нет, но...
-- Тогда не будем терять времени. Каждое мгновение должно быть наполнено смыслом, причем плотность его должна возрастать, иначе сенсорный голод ввергнет нас во вселенскую безысходность, выбраться из которой удается далеко не каждому.
-- Вы говорите о сенсорном голоде. Но как насчет обыкновенного... физического?
-- Физический значения не имеет. Главное -- удовлетворение потребностей самого высшего порядка. Низшее же окормится от сытости высшего автоматически.
-- Вы думаете? -- пробормотал Петя с сомнением.
-- Я в этом уверен. Весь мой тысячелетний опыт говорит за это.
-- Да, но...
-- Поверьте. Ваши сомнения продиктованы лишь вашим физическим опытом, кругозор которого микроскопичен. Нужно прорвать сферу этого заблуждения, скрывающую истинную беспредельность.
-- Что дает вам основания это утверждать?
-- Во-первых, мой личный опыт...
-- Ваш личный опыт? Но кто сказал, что у меня все должно быть так же, как у вас?
-- Ваши слова не лишены смысла. Однако, можете мне поверить, я продолжаю утверждать: то, что в свое время было возможно для меня, станет возможным и для вас. И основой тут наша общая энергетическая природа.
-- Общая энергетическая природа, -- проговорил Петя саркастически, усаживаясь на стул. -- Не знаю, как насчет вас, но о себе я сказать такого не могу. Мое тело состоит из материальных объектов...
-- Это сейчас оно состоит из материальных объектов, но если вы захотите...
-- Погодите, погодите, не становится ли наш разговор беспредметным?
-- Что вы имеете в виду?
-- Не кажется ли вам, что мы слишком разные.
В ответ раздался еще один смешок.
-- На самом деле, -- сказал Зеленый Горошек назидательно, -- разница не так уж и велика. Вы потом сами с этим согласитесь.
-- Да, но... Вы ведь... имеете не материальную, а энергетическую природу?
-- Да. И вы, между прочим, тоже.
Тут внутри Петеньки как бы что-то провернулось. Он вдруг начал как бы на что-то прозревать, но, к несчастью, завершиться этот процесс не успел -- в прихожей раздался звонок. Он машинально встал и отправился открывать, по-прежнему погруженный в глубокие размышления.
* * *
За дверью оказалась Глафира.
-- Ты?! -- пробормотал Петя растерянно. От ужаса он потерял, казалось, дар речи.
-- Я, -- сказала Глафира пьяно, дохнув на него винными запахами.
-- А ты... ты... У тебя разве нет ключа?
-- Есть где-то. Да лень доставать... Ну, че стал на дороге! Дай пройти...
Петя посторонился. Ужас его немного оставил, и все потому, что Глафира явно была в приподнятом настроении -- может, хотя бы сегодня обойдется без скандалов.
-- А ты откуда? -- спросил он.
-- Да так, в домино с бабами играла... Потом винчишка немного врезали...
-- Можешь, поспишь?
Глафира посмотрела на него с подозрением.
-- Че это ты такой заботливый? Не натворил ли чего?
-- Что ты... -- пробормотал Петя. -- Как можно...
-- Ну ладно, это я так. -- Лицо у Глафиры снова расплылось в пьяной улыбке. -- А ты тут без меня не скучал?
-- Конечно, скучал.
-- Правда?
-- Правда, правда.
Глафира приблизилась к нему вплотную. Была она выше его на целую голову и шире раза в два.
-- Правда, скучал?
-- Ну, да...
-- Ну, пойдем тогда.
-- Может, потом?
-- Что потом, сейчас хочу.
Напирая на Петю мощной грудью, Глафира вытолкала его в спальню и опрокинула на кровать. Он вяло сопротивлялся.
-- Может, потом?
-- Молчи уж!..
Она навалилась на него всей своей массой. В какой-то момент мощная коленка придавила ему ногу, он дернулся, и Глафира тут же рассерженно прошипела: "Лежи, сука!", -- после чего он больше не сопротивлялся, смирившись с неизбежным.
Толстые жадные пальцы Глафиры шарили по его телу, отыскивая и расстегивая пуговицы, хищный слюнявый рот елозил по шее, как гигантский слизняк.
Потом это все через две минуты закончилось. Глафира, тяжело дыша, отвалилась в сторону, полежала так секунды три-четыре, потом пробормотала с презрением: "Да какой ты на хрен мужик!" -- после чего поднялась и вышла из спальни вон.
Находясь в состоянии какого-то вселенского опустошения, Петя слышал, как она прошлепала босыми ногами по линолеуму, а потом из кухни донесся ее радостный возглас:
-- Ух, ты! Горошек!
Сердце в груди у Петеньки судорожно подпрыгнуло.
-- Нет! -- тоненько закричал он, вскакивая с постели. -- Это не мой!
Чувствуя, что сейчас произойдет что-то непоправимое, он опрометью бросился в кухню и сразу же понял, что опоздал -- давешней открывалкой супруга сноровисто вскрывала банку.
-- Это не мой! -- закричал Петя опять.
Глафира, не оставляя своего занятия, на него даже не посмотрела. И тогда он, чувствуя, как сердце его готово лопнуть от ужаса и отчаяния, вцепился в мощную руку Глафиры своими тоненькими ручками, но это было все равно что остановить паровоз. Глафира лишь слегка вильнула своим необъятным тазом, и Петя, отлетев метра на три, врезался в стену, съехал с нее потом на пол, а сверху на него посыпались половники, ложки, ножи и прочие кухонные принадлежности. В глазах у него потемнело.
-- Нет, -- пробормотал он совсем тихо.
Глафира между тем вскрыла наконец банку и с помощью широкой ложки принялась отправлять ее содержимое себе в рот.
-- Мм... вкуснятина... -- бормотала она время от времени. -- Знаешь, чем женщине угодить...
Петя, не вставая, смотрел на нее потухшими глазами. Спустя минуту все было кончено. Глафира швырнула в мусорное ведро пустую банку и, потягиваясь, отправилась в спальню. Через несколько мгновений оттуда донесся мощный оглушительный храп.
* * *
Минуты три Петя не двигался с места. Давешнее уныние вернулось к нему во всей полноте. Мир снова стал удручающе пуст, как пространство между галактиками, и нечем это пространство было заполнить.
К чему теперь жить, думал он, к чему, если все, что есть в этом мире святого, обречено на глумливое истребление? Не лучше ли уж сразу расставить точки над "i". Он встал и подошел к окну. Увы, это был лишь первый этаж. С такой высоты не то что покончить с собой, даже ногу непросто сломать. Да, наверное, и не смог бы он даже... Для этого ведь тоже нужно известное мужество. А у него... Не то что мужества, даже желаний о высоком совсем не осталось. Все высосало из него хищное бытие.
Тут он почувствовал, что в кухне он опять не один. Он оглянулся. В дверях стояла Глафира. Вид у супруги был несколько... странный. Она смотрел на Петю в упор, но взгляд ее не был сосредоточенным, вернее, он был сосредоточенным, но не на Пете, а как бы внутри, на том, что происходило внутри ее необъятного тела.
Пете стало как-то не по себе.
-- Глаша, ты чего? -- спросил он.
Глаша не ответила, только взгляд ее стал чуточку осмысленнее.
-- Тебе плохо? -- спросил Петя опять.
И тут Глафира заговорила.
-- А хочешь, я сделаю тебе борщ?
Это фраза была так необычна, что Петенька замер, чувствуя, как холодный опустошающий ужас зашевелился в его душе.
-- Чего? -- пробормотал он.
-- Петя, -- пробормотала Глафира. -- Что со мной? -- Взгляд ее стал умоляющим и испуганным одновременно.
Тут ее глаза закатились, и она рухнула на пол, но не замерла на нем без движения, а вдруг затряслась какой-то мелкой неуправляемой дрожью, как забившийся в эпилептическом припадке больной. Тело ее покрылось красными пятнами, на губах выступила пена.
Продолжалось, впрочем, это недолго. Секунд через десять припадок закончился, после чего Глафира как ни в чем не бывало поднялась на ноги.
Петя смотрел на нее вытаращив глаза.
-- Ну, наконец-то, -- пробормотала Глафира. -- Всегда эти переходы... такие мучительные. -- Взгляд ее наконец сфокусировался на Пете. -- Так на чем это мы с вами остановились?
Петя молчал.
-- А, -- сказала Глафира. -- Кажется, на том, что мы с вами имеем единую энергетическую природу.
И тут Петеньку озарило.
-- Горошек? -- предположил он несмело.
-- Да, это я, -- сказало то, что еще совсем недавно было Глафирой. -- Впрочем, как вы наверное заметили, я уже не горошек.
-- Но... Вас же съели.
Из глубин необъятного тела раздался уже знакомый Пете смешок.
-- Как сказал один из ваших сограждан, все в этом мире проходит, от себя же добавлю: а зеленые горошки вечны.
-- Ну, вы меня поразили.
-- Надеюсь, не со смертельным исходом. Нам нужно о многом переговорить.
-- Простите, как же мне теперь вас называть?
-- Имя тут не существенно. Впрочем, можете называть меня Айша.
-- Айша?
-- Вы правильно уловили произношение. Итак...
Договорить, однако, ему было не суждено. В прихожей снова раздался звонок.
* * *
Со странной смесью облегчения и печали Петя отправился открывать. С одной стороны он был рад, что его новый интеллектуальный друг не погиб, с другой же... Перед глазами все еще стоял отчаянный взгляд Глафиры. Как же ей, наверное, было мучительно... Петенька представил, как его супруге было мучительно и передернул плечами. Бр-р-р!.. Впрочем, она ведь сама виновата. Вот кровь из носу ей нужно было есть этот горошек!.. А ведь Петя предупреждал... Интересно, исчезла ли она до конца? Если нет, то куда она тогда подевалась? А если да, то как тогда быть с законом сохранения энергии?.. Впрочем, может быть, тут снова срабатывают какие-то неведомые Пете законы недиалектического бытия?..
Он наконец щелкнул замком и отворил дверь.
За дверью стояли два незнакомых ему человека. Один был невысокий, пухлый, с гладкой розовой кожей. Второй был полной его противоположностью -- высокий, как Дон Кихот, и с такими же уныло обвисшими усами. Оба были одеты в странные облегающие костюмы зеленого цвета.
Когда дверь отворилась, на лице толстячка изобразилась приветливая улыбка.
-- Петр Вельяминович Кичжимов? -- осведомился он, слегка качнув головой.
-- Да, это я, -- пробормотал Петя.
-- Извините, пожалуйста, за беспокойство. Но вы нам нужны по очень срочному делу.
-- Пожалуйста, проходите... Извините, у меня тут не убрано...
-- Что вы, что вы! Это вы нас извините.
Оба незнакомца переступили порог. Причем улыбка у толстяка стала еще более приветливой, его же товарищ по-прежнему сохранял угрюмо-непроницаемый вид.
-- Видите ли, -- начал толстяк, который, судя по всему, был среди них главный. -- Мы должны немедленно изъять у вас эзибла.
К чести Пети, он сразу же понял о чем (или о ком) идет речь. Сердце у него как-то тревожно забилось.
-- Э-э...
-- Эзибла, -- с готовностью подсказал толстячок и снова приветливо улыбнулся. -- Извините, что нарушили ваше уединение.
-- Да нет, это вы меня извините... Я не совсем... Кто такой... этот эзибл?
-- Своеобразная форма галактической жизни. В общем, достаточно безобидная, но только лишь для тех миров, где имеют о ней представление. Для миров же, еще не вступивших в галактическое Содружество, она может нести некоторого рода опасность, в отдельных случаях -- даже катастрофическую.
-- А вы?..
-- А мы своеобразная галактическая полиция, стоящая на страже законов Содружества. Я, Жюз, и мой коллега Цвинклер (Долговязый чуть заметно кивнул) еще раз приносим вам свои глубочайшие извинения за это непреднамеренное вторжение.
-- Что вы, что вы. Это не вы, это я у вас должен просить извинения...
-- Да за что же? Вы ведь были не в курсе. Вот если бы вы были членом Содружества...
-- Все равно извините меня, пожалуйста. Чего мне хочется менее всего, так это быть источником для чьих-то беспокойств...
-- Ну что вы, что вы... Извиняться -- это не ваша, это наша обязанность.
-- Все равно извините.
-- Лучше вы нас, а то так нам, честно говоря, неловко...
Приветливая улыбка уже совсем не сходила с лица Жюза. И даже на лице его угрюмого друга появилось нечто, похожее на усмешку.
-- А может, не надо? -- спросил тут Петя, втайне надеясь на чудо.
Жюз виновато вздохнул.
-- Извините, но тут я вам навстречу пойти не могу. Закон есть закон... Вы позволите?
И оба пришельца проследовали в кухню. Секунду-другую Петя молча глядел им вслед и вдруг отчаянно крикнул:
-- Айша, беги!
Жюз бросил на него через плечо укоризненный взгляд, но вслух не сказал ничего. Петя устремился за ними. Когда он вошел в кухню, Айша, естественно, был все еще там. Он стоял в дальнем углу, смиренно опустив руки, и взгляд его был настолько печален, что сердце у Пети болезненно сжалось.
-- Может, не надо? -- пробормотал он опять.
Полицейские с сочувствием на него посмотрели.
-- Увы, -- сказал Жюз. -- Мы должны исполнить свой долг. Впрочем, мы можем предоставить вам... ну, скажем, минуту... для прощания. Извините, что так мало, но... Закон есть закон.
Петя поглядел на Айшу. Тот поглядел на него в ответ.
-- Ну вот, -- сказал он грустно. -- Так и не довелось нам побеседовать о высоком. Ах, если бы вы только знали, как много тайн хранит мироздание. И все они раскрываются в глубочайшем полемическом диалоге родственных душ... Вы помните, о чем мы с вами давеча говорили?
Петя хотел было сказать "нет", но вдруг уже знакомое ему чувство некоего озарения вновь провернулось в глубинах его естества, причем в этот раз значительно более полное. И он сказал:
-- Да.
Потом подумал немного и опять сказал:
-- Да, -- теперь уже значительно увереннее.
-- В таком случае, я спокоен. До встречи, мой юный друг.
-- Прощайте!
Айша поглядел на полицейских.
-- Я готов, -- сказал он совершенно спокойно.
-- Что ж, -- сказал Жюз. -- Вы знаете, что процедура будет максимально безболезненной. На всякий случай, впрочем, примите мои самые искренние извинения.
Айша кивнул.
-- И вы мои также. К тому же вы не хуже моего знаете, что значит наш голод. Что там мне ваша транспортировка...
На это Жюз не сказал ничего, он только сделал своему товарищу знак, и в руках у последнего появился непонятный предмет наподобие авторучки, из которого вырвался широкий луч зеленого цвета. Айша, который оказался на пути действия этого луча, вдруг быстро уменьшился в размерах, превратившись в фигурку не больше матрешки. Жюз сноровисто поместил ее в широкий серебристый цилиндрик, который извлек, казалось, из воздуха. Закончив эти манипуляции, полицейские снова повернулись к Пете.
-- Ну вот, -- сказал Жюз, опять улыбаясь. -- Еще раз приносим вам свои глубочайшие извинения.
Петя молча смотрел на представителей галактического закона в ответ и раздумывал, а не броситься ли на них с кулаками?
Не дождавшись ответа, Жюз сказал:
-- А теперь мы вынуждены вас покинуть. Прощайте.
И оба стали словно бы таять. Когда их тела растворились в воздухе полностью, Петя наконец очнулся от столбняка. Он хотел было исторгнуть из себя что-нибудь отчаянное, но вместо этого крикнул:
-- Ради бога, извините, извините меня, пожалуйста!
И откуда-то из заоблачных эмпиреев донеслось в ответ еле слышное:
-- Что вы, что вы! Это вы нас извини...
* * *
Петя медленно брел по зимнему парку. Мягкий пушистый снег ложился на землю целомудренным покрывалом. То там, то здесь носилась визгливая детвора, возбуждаемая озорными стихиалиями, которых тут было в избытке. Изредка они подлетали и к Пете, но тот только шутливо от них отмахивался, погруженный в раздумья. Не ел он уже больше двух месяцев, и не только от этого не страдал, но даже испытывал некий душевный подъем, не оставлявший его все последнее время. Впрочем, не только от голода, но и от прочих ненужных ему чувств ему удалось избавиться навсегда. Голод, холод, жажда, жара -- все это было из какой-то прошлой доисторической жизни, о которой он не любил вспоминать. Единственное, что у него осталось оттуда, -- это боль. И все потому, что в боли крылись неведомые ему ранее глубины, те самые глубины, о которых он раньше даже не подозревал, которые давали возможность... какого-то особо изысканного познания бытия. И эта боль не была физической, она была как бы другой... как бы сенсорной, что ли... Она была дверью в пространства, проникнуть в которые можно было только через нее и никак иначе, как бы он ни пытался. Там была Истина.
"Но что есть Истина?" -- задался он этим вопросом в который уже раз, но домыслить его, как всегда, не успел -- рядом с ним вдруг раздалось:
-- Слышь, земляк, а купи холодец!
Петя повернулся и увидел уже знакомые ему красные воспаленные глаза с комочками белесой слизи в углах.
-- Говорящий? -- спросил он.
Мужик отшатнулся.
-- Чего?
-- Холодец, говорю... почем?
-- Да за червонец отдам... Купи, а!.. Вот так надо. -- И мужик красноречиво чиркнул себя ребром ладони по горлу.