Этим оригинальным синонимом слова "предатель" Андрей Юрьевич будто пригвоздил меня к месту. Отпираться бессмысленно, я поймана с поличным: в руках история больного с пороком сердца, за спиной дверь кардиологического отделения - а практика у меня сейчас на хирургическом. Я знаю, что не оправдала его доверия и мне стыдно. Но только перед ним. Других хирургов - грубых, самоуверенных - я не люблю и от их поручений стараюсь откосить всеми возможными способами. Всё равно окончу институт, и буду кардиологом, так зачем мне кройку и шитьё человеческих тканей осваивать?
Андрей Юрьевич - сосудистый хирург и я его обожаю. Не как мужчину конечно (он старый и женатый), а как человека и учителя - таскаюсь за ним хвостом по всем обходам, слушаю байки под кофе или водку. Он очень интересно и понятно рассказывает, другие хирурги его уважают, советуются - они-то узкие специалисты - кто желудки-кишки режет, кто руки-ноги... - а сосуды во всех органах имеются, поэтому Андрей Юрьевич всё знает. Лишиться его расположения для меня просто катастрофа, и я начинаю робко оправдываться:
- Вас с утра не было, а с проктологом скучно. Я его больных уже видеть не могу...
- Ту, что с анастомозом?
- Да.
Смеётся. Значит, не сердится. Но вспоминать о моём кошмаре перед обедом с его стороны подло. Я наблюдаю эту женщину после операции. Рак сожрал большую часть её толстой кишки, а то, что осталось, хирурги вывели на переднюю брюшную стенку. Теперь анус, похожий на рот с пухлыми розовыми губами, располагается в нескольких сантиметрах от пупка больной. Она толстая, рыхлая и всегда недовольна. Её можно понять - с регулярным наполнением пакетиков вместо обычной дефекации жизнь кажется редким дерьмом. Я должна ей сочувствовать. Но не могу. Когда я вижу её, в голову лезут описания шабаша ведьм и "срамной" поцелуй дьявола. Да, я слишком много читаю и у меня слишком богатое воображение, но до "больной с анастомозом" я никак не представляла себе сцену, где ведьмы по очереди подходят к дьяволу и целуют его зад, а тот оборачивается прекрасным лицом и отвечает на поцелуи. Теперь я вижу как много общего между лицом и задницей - не слишком приятное знание.
Похоже мои мысли опять слишком ярко отражаются на лице и, увидев как меня перекосило, Андрей Юрьевич меняет тему:
- Пошли, новеньких покажу. Тебе понравится.
Обед сдвигается ориентировочно часа на два, а то и отменяется. Ну и пусть! Попрошу Аньку взять мне пирожок. Я радостно соглашаюсь, и мы идём в палаты. Вначале беглый осмотр стабильных давнишних пациентов - в основном алкоголиков, потерявших конечности и не только в результате некроза сосудов от постоянных интоксикаций. Они прям таки излучают оптимизм, а Андрею Юрьевичу рады как заслуженному собутыльнику. Он действительно любит выпить, но в стельку пьяным на работе я его ни разу не видела. Под шутки-подколки Андрей Юрьевич быстро, внимательно изучает их тела. Периодически он оборачивается ко мне и указывает на какую то особенность в течение заболевания или необычное проявление. Я ловлю каждое его слово, а вот смотрю крайне неохотно, уж слишком неприглядное зрелище. И уже на выходе из палаты ужасно прокалываюсь:
- А у Иваненко левая нога без изменений?
Несколько секунд он озадаченно смотрит на меня, и вдруг рассыпается хохотом:
- Левая? Она у него ампутирована. Ты что-то другое за ногу приняла!
Я готова провалиться от стыда сквозь землю и мычу что-то типа "фамилию перепутала, не его имела в виду". Андрей Юрьевич уже не слушает, он вытащил истории болезни новеньких и мы идём в женскую палату. Первая больная - лет тридцати, с осунувшимся перепуганным лицом. Её руки забинтованы, а на шее жуткие вздувшиеся малиновые рубцы. Я не могу отвести от них глаз, воображая хищника, напавшего на женщину. Наш городок со всех сторон окружён лесами, но о волках я слышала только в детстве от бабушки, а рысей у нас и вовсе никогда не было.
- Видела когда-нибудь такое? - обращается ко мне Андрей Юрьевич. Я молча кручу головой и он продолжает:
- Болезнь кошачьих царапин.
- Это сделала кошка?!
- А ты думала лев? - он снова смеётся, - обычная домашняя киса, но у (он заглянул в историю) Надежды Михаловны редкая индивидуальная непереносимость. Это ещё что! Одна моя знакомая с кисой душа в души жили, ну просто ути-пуси чмоки-чмоки, а потом - раз! Поссорились и киса хозяйку просто в лапшу порвала!
Он нежными лёгкими движениями разматывает бинты, изучая повреждённые руки пациентки. С её лица исчез страх, и она с интересом слушает Андрея Юрьевича. Осмотр заканчивается парой вопросов, оптимистичным прогнозом и Надежда Михаловна (теперь уже Наденька) смотрит на доктора влюблёнными глазами, а я делаю пометку - отменить транквилизаторы. Дверь палаты распахивается и нас бесцеремонно прерывает интерн:
- Юрич! Мобильник не носишь с собой?
Андрей Юрьевич хлопает себя по карманам:
- Чёрт! Выложил. Случилось чего?
- Супруга тебя по городскому хочет.
Андрей Юрьевич лихо перескакивает через тапочки больной, огибвает кровать и выскакивает в дверь, едва не сбив с ног зазевавшегося интерна. Мы с Наденькой дружно вздыхаем, и я плетусь в ординаторскую.
-... Зая, ну конечно ничего страшного! Покупай раз нужно. Всё пока-пока. Целую.
Подслушивать чужие разговоры не только не прилично, но и завидно. Я не знаю, сколько лет Андрею Юрьевичу - 50? 55? Ну, уж точно не меньше. А стало быть, женат он лет 20 - и такие отношения! Не то, что родители или их друзья, мои семейные знакомые после пары лет брака собачатся... а тут "зая", "целую". У нас на отделении его все женщины любят - и больные и здоровые, а он к жене бегом. А какая форма! Крепкий, подтянутый, только седина годы выдаёт, и даже она его украшает.
Закинув одну карамельку в рот, а вторую сунув мне в карман, Андрей Юрьевич выходит из ординаторской. Я семеню за ним. Осталась последняя больная, а потом, если повезёт, я успею в столовую до закрытия. Желудок, обнадёженный конфетой, требует еды; но второй раз за день чувствовать себя предательницей выше моих сил.
"Поздно, уже конечно поздно..." - смутно знакомый женский голос с акцентом издевается. Мы входим в палату и видим его источник - магнитофон на тумбочке новой больной. Она смотрит во двор постукивая в такт мелодии тонкими длинными пальцами о подоконник.
- Добрый день! - громко окликает Андрей Юрьевич.
- Здравствуйте.
Женщина величественно подкатывает к тумбочке и выключает музыку. Она держится так прямо, что её кресло язык не поворачивается назвать инвалидным, а её больной или старой.
- Присаживайтесь, пожалуйста.
Она указывает нам на идеально заправленную койку. Мы садимся, и Андрей Юрьевич приступает к опросу. Батурова Тамара Сергевна. Библиотекарь. Замужем, двое взрослых детей. Вредных привычек нет, инфекционных болезней нет, абортов нет, венерических заболеваний нет (хочется добавить - и быть не может). Заболела месяц назад. Внезапно. Онемение, резкие боли в ногах. Один за другим пальцы стоп перестали получать кровь, почернели и высохли. Госпитализация. Операция, лечение. Казалось, болезнь отступила - но нет, на прошлой неделе стали неметь руки. Она рассказывает спокойно и обстоятельно, только лёгкое удивление сквозит в её голосе, так добросовестные хозяйки говорят о непорядке в доме: "уходила, все окна закрыты, а прихожу на полу вода натекла, откуда, как?" Я привычно стенографирую за Андреем Юрьевичем: некроз тканей, трофические язвы, на левой ноге ампутированы первый, второй и четвёртый пальцы, на правой все, полиаденит, контрактуры... Сдать анализы на сирингомиелию и диабетическую нейропатию.
***
На следующий день Андрей Юрьевич отпрашивается по семейным делам. Я иду опрашивать-развлекать его больных. Толку от меня никакого, но больным приятно - о них не забыли, да и мне интересно: составляю полную клиническую картину. У Тамары Сергевны опять музыка: "а жизнь продолжается, жизнь продолжается и каждый из нас за счастье сражается..." Она смотрит на улицу, но по подоконнику не стучит, её рука с неестественно согнутыми багрово-синими пальцами лежит на коленях.
- Здравствуйте, Тамара Сергевна.
- А, доктор Ира, как успехи?
- Хорошо.
Я не решаюсь спросить про руки и вместо этого спрашиваю:
- Кого слушаете?
- Неужели не узнали? Ах, да, вы же такая молодая... Эдиту Пьеху.
- Пьеху я слышала! Она вам нравится?
- Мы вместе учились.
- Вы актриса?
- Нет, хотя в молодости неплохо пела... А с Эдитой мы учились на философском факультете. Должны были стать психологами. Но жизнь по-разному складывается: она запела, а я вышла замуж за военного и уехала из Ленинграда.
- Жалеете?
- Нет, у меня была замечательная, интересная жизнь.
Меня коробит прошедшее время в её словах, и я начинаю подробный опрос-осмотр. Увы, ей действительно хуже. А я ничем не могу помочь.
Андрей Юрьевич появляется уставший, но довольный вечером следующего дня. Я тут же кидаюсь к нему со своими записями и результатами анализов. Он долго молчит, хмурится, собираясь с мыслями, и я не выдерживаю:
- Ну как, что с ней?
- Я вот думаю, а не проказа ли это?
- Что?!
- Проказа. Лепра.
- А... разе она ещё бывает? В России?
- Почему нет. Нужно в Москву позвонить, обсудить.
Он роется в пухлой обтрёпанной записной книжке и находит телефон. Набирает по-городскому:
- Не берут. Поздно уже, нет никого.
На утро, я давлюсь пирожком и едва могу дождаться окончания чаепития. Наконец сотрудники разошлись, Андрей Юрьевич звонит в Москву:
- Занято.
- Давайте я понабираю!
- Давай. Если что, я в седьмой палате.
Я звоню и звоню, пока меня не сгоняет с телефона заведующий. Короткие гудки бесконечны. Едва телефон освобождается, я продолжаю набор. В голове крутятся обрывки лекций:
...возбудителем проказы является микобактерия лепры... заражению способствует плохое питание, авитаминоз, скученность населения и антисанитарные условия... инкубационный период до 10 и более лет...встречается в основном в странах Южной Америки, Африки и Азии... для лечения используются сульфоновые препараты...
Опять занято. А у нас нет нужных лекарств, наша лаборатория ошибается через раз, - что же делать?! Проктолог требует отчёт по состоянию его больных. Я несусь в палату, касаюсь стетоскопом тел людей и тут же отрываю, как обжёгшись. Мне некогда их слушать. Они дышат. Их сердца бьются. Они живы и проживут ещё достаточно. А мне нужно дозвониться, нужно спасти Тамару Сергевну.
Я дозваниваюсь. На том конце трубки недовольное "алло", я молю неизвестного собеседника подождать и бегу за Андреем Юрьевичем. Разговор мне не слышен, я слежу за его лицом: он то хмурится, то улыбается и через вечность со смехом кладёт трубку.
- Что сказали?
- Сказали: закусывать нужно.
- Так это не проказа?
- Похоже, нет.
- А что?
- Будем разбираться.
Пятница. Я здесь вторую неделю, но уже знаю - разбираться будем в понедельник. В пятницу даже на обед никто не ходит: до часу готовится выписка, к двум выписанные больные с алкоголем и продуктами заглядывают в ординаторскую поблагодарить и попрощаться - до не скорой встречи. В три стол ломится от подношений, и хирурги навеселе обсуждают грядущий отдых. Я люблю пятницы и мне всегда немного грустно, когда в четыре-пять все расходятся по домам. Этот городок мой родной, но за три года учёбы в Питере я успела обзавестись друзьями там и растерять их здесь. Я ужасно завидую хирургам: у всех них (даже у самого молодого интерна!) есть семьи, дети. А мне предстоят одинокие выходные. Конечно, приятно после общаги снова попасть под родительское крылышко, наслаждаться чистым бельём и регулярным питанием, но... Питер это Питер. Тамара Сергевна должно быть очень любит мужа, раз решилась уехать из волшебного города белых ночей.
***
Воскресным утром я иду в магазин по центральной улочке. День выдался тёплым, солнечным и торопиться не охота. Я разглядываю прохожих, то и дело, здороваясь со знакомыми. Трём неопознанным тёткам (соседки? учителя? мамины подруги?) рассказала о своей учёбе и жизни в Питере. Мне под ноги бросается кудрявый светленький карапуз. Я говорю ему: "Привет!", он лопочет что-то дружелюбно-невнятное и тянет ко мне ручку. Его ловит мать - девчонка постарше меня года на два, такая же белобрысая и сероглазая как малыш. Я останавливаюсь, залюбовавшись ими, и вижу рядом пожилого мужчину:
- Андрей Юрьевич! Здравствуйте!
- Здорово!
Он легко подхватывает малыша на руки и целует в макушку. Я готова расплыться по асфальту от умиления и ляпаю первое, что приходит в голову:
- Какой хорошенький! А это ваша внучка или внук?
- Правнук, - цедит сквозь зубы мать ребёнка. Я замечаю, что она на Андрея Юрьевича не слишком-то похожа и уточняю:
- А это ваша невестка или дочь?
С лица Андрея Юрьевича сползает улыбка, он сглатывает и произносит, чётко выговаривая каждое слово:
- Это - моя жена и сын.
- А.
Других букв нет. И выражение лица не поправить. К счастью, нам не по пути, и неловко простившись, мы расходимся.
***
В понедельник я с ужасом переступаю порог ординаторской. Только бы он всё забыл, только бы он забыл...
Андрей Юрьевич пишет, низко склонившись над столом. Заметив меня, он кивает и тут же возвращается к своему занятию. Я тихонько усаживаюсь рядом и автоматически читаю заголовок: " посмертный эпикриз". Отлично - у него уже голова другим занята. Но...
- А кто умер?
- Батурова из 9ой, - он встаёт, - На вскрытие идёшь?
- Как вскрытие?!
- Для уточнения диагноза. Идёшь?
Я не могу встать. Тупо смотрю на него и жду. Потому что этого не может быть.
- Ну как хочешь, - и он уходит.
У меня что-то спрашивает проктолог. Кажется, я снова забыла о его больной. Мне всё равно. Я рассказываю ему о Тамаре Сергевне, как её можно было спасти, если бы Андрей Юрьевич не отпрашивался по домашним делам, если бы не отложил выяснения диагноза на понедельник, если бы... Я говорю путано, бессвязно; но, кажется, он меня понимает. В его глазах сочувствие. И я, произношу то, что так давно грызёт изнутри: