В августе 2007 года мы с мужем (тогда еще будущим) поехали "дикарями" на Валдай.
Нам подсказали адрес, и на берегу озера Стерж, в деревне Новинка, в деревянном доме, мы неделю прожили в вожделенном покое и полном информационном вакууме - без газет, без радио, без телевидения, без Интернета.
Потом собрались домой кружным путем - через Валдай и Великий Новгород по трассе, которую водители никогда не перестанут называть Ленинградкой... Но чтобы попасть в Новгородскую область со Стержа, требовалось проехать сколько-то километров по проселочным дорогам, через поселки, пребывающие в анабиозе.
Первым относительно крупным населенным пунктом на этом пути был небольшой райцентр Новгородской области Демянск. Он, как и множество бывших уездных городов, разрастался длинными побегами тонких улиц от округлой, очень зеленой центральной площади. Сквозь купы уставших к осени крон деревьев проглядывало старинное приземистое здание в стиле "ампир", а за ним возвышалась пожарная каланча, навскидку - тоже весьма почтенного возраста. При ближайшем рассмотрении оказалось, что здание действительно принадлежит первой четверти XIX века, о чем гласила потертая табличка на стене. Все время это здание исполняло административные функции, а теперь в нем располагался райвоенкомат. Пожарная каланча, какой она мне запомнилась, была построена в начале или середине ХХ века.
Этот сегмент центральной площади - длинный низкий военкомат и высокая почти квадратная каланча - я и сфотографировала, повинуясь журналистскому инстинкту запечатлевать характерные картины и жанровые сценки. Как и многие другие виды центральной площади Демянска... Мы вообще любители фотографировать, есть грех.
Когда спустя часа полтора, отобедав в столовой гостиницы "привет от дорогого Леонида Ильича!", мы пришли к своей машине, нас там ждали вежливые молодые люди в милицейской форме и попросили проследовать за ними в райотдел милиции. Он располагался рядом с военкоматом, в похожем, только современном здании. На все недоуменные вопросы, что такого мы сотворили, просили подождать. Но обстановку нагнетали - мол, дело серьезное.
От корпулентного прапорщика милиции мы впервые услышали, что 13 августа 2007 года на перегоне Окуловка - Малая Вишера в результате подрыва железнодорожных путей пострадал поезд "Невский экспресс", ранено 19 человек. Почти на том же месте спустя два года с небольшим катастрофа неясной этимологии унесла гораздо больше жизней... В августе 2007 года "рецидива" еще никто не мог предвидеть, однако, как положено, меры против него принимались, вероятно, новгородская милиция была переведена на усиленный режим работы.
Мы поняли, что нас могут каким-то боком привязать к этому трагическому событию. Конечно, занервничали, если не сказать сильнее. У меня поднялось давление, и один из милиционеров дал газировки из собственной бутылки - запить таблетку.
Переписали паспортные данные. Не будь дурой, я наряду с паспортом подсунула капитану и свое удостоверение члена Союза Журналистов России.
А день меж тем клонился к закату, и мы психовали пуще, потому что в планах у нас было доехать до города Валдая и найти там ночлег... К тому же, что греха таить, в каждом бывшем советском человеке сидит генетический страх перед "органами", не так ли?..
Спустя, наверное, еще час появился энергичный человек в штатском - черная рубашка, джинсы, порывистые движения, командный тон. Увы, но всех, с кем мы имели дело в Демянске, придется называть только по их ярким признакам - ни один из работников милиции нам не представился. Тот энергичный, судя по всему, был начальником уголовного розыска (!) РОВД. Его, кажется, вызвали из дома, так как рабочий день у него благополучно завершился до нашего прибытия в негостеприимный Демянск. И нас пригласили на... не знаю, как назвать это следственное действие - нечто среднее между допросом и беседой. В кабинет начальника угро (или убойного отдела?). Куда, кроме него, набилось еще человека четыре, также оставшихся для нас с Вячеславом безымянными. Вызывали поодиночке.
Следующие полтора-два часа общения с работниками милиции были исполнены высокого абсурда. Начиная с того, что, хоть беседа велась с каждым из нарушителей в отдельности, но стены в райотделе приближались по звукопроводимости к фанере, а голосов никто не понижал. Так что мой муж слышал практически всю мою исповедь. Продолжая удивительными вопросами начальника угро (если он этот очерк прочитает, пусть не обижается, коль вдруг я спутала его должность - ведь, повторюсь, нам никто не отрекомендовался!):
- С какой целью вы фотографировали объекты жизнеобеспечения города Демянска - райвоенкомат и пожарную каланчу?
И моими обстоятельными ответами: я, мол, фотографировала не объекты жизнеобеспечения, а памятники старины, так как пожарная каланча с примыкающими к ней строениями является планировочным, композиционным и даже духовным центром уездных городов, определяя их архитектурный ансамбль. Фотографировала в силу профессиональной привычки; врожденной тяги к прекрасному; установившейся у меня традиции составлять "фотогалереи" всех городов, куда заносит судьба... С какой целью? А может, книгу очерков издам, как Николай Дроздов?! Путевые заметки?! Наша страна велика и обильна...
- С какой целью вы вообще приехали на Валдай? Как вы узнали о существовании Селигера?
Столь же обстоятельно я объясняла про подорванное здоровье и первый в жизни гипертонический криз, отчего и "забилась" в самый тихий край географии, о котором узнала еще на уроке географии классе в шестом... А меня вроде бы пытались поймать на противоречии - так из учебника или из рекомендации моего московского знакомого, писателя Николая Чуксина, мы узнали адрес на озере Стерж?.. А потом ошарашили двумя новостями - одну, про подрыв "Невского экспресса", я знала уже час, вторую, про то, что на Валдае есть резиденция Президента России (отчего здесь надо очень осторожно щелкать фотоаппаратами!), каюсь, услышала впервые. Меня, надо признать, мало волнует, сколько в России резиденций Президента, и где они расположены - не привлекает политическая журналистика в принципе.
Понимаю, что эти милиционеры исполняли одновременно и свой долг, и, вероятно, требование начальства ужесточить бдительность и еще какую-нибудь раскрываемость в связи с трагедией на путях. Скорее всего, они сами лучше нас знали, что ни один террорист, ориентированный на сбор развездданных, не будет открыто плясать посреди площади и делать пятнадцать разноракурсных кадров со злополучным военкоматом, каланчой, ЦУМом, сквериком...
- Люди памятники фотографируют... - укоризненно сказал корпулентный прапорщик, - героев всяких...
- Я тоже, пожалуйте, - кротко ответила я и предъявила консилиуму сотрудников свою цифровую пожившую "Соньку". На нескольких кадрах застыл в карауле гипсовый солдат с винтовкой, белый на темно-зеленом фоне сквера - памятник Победе в Демянске. - А кстати, ваш военкомат - тоже памятник старины. На нем мемориальная доска есть: памятник архитектуры, охраняется государством...
- Вот-вот, мы их и охраняем!.. - с экспрессией отозвался прапорщик. Мне показалось, что он не очень доволен доверием государства охранять памятники старины...
Короче говоря, начальник настоятельно попросил разрешения самолично удалить из моего фотика кадры, угрожающие объектам жизнеобеспечения Демянска. Что я ему с облегчением позволила сделать. В числе оных объектов оказалась администрация города Демянска - домик, на который снаружи никак не подумаешь...
Один из милиционеров углядел забавный кадр: мы с мужем стоим под локоток перед стеклянной дверью гостиницы и фотографируем свои отражения.
- Вы говорите, вас было двое? А кто же вас фотографировал?!
Но потом, с помощью коллег, вспомнил, что дверь в столовой на самом деле стеклянная - правда, удивился такой манере создавать автопортреты.
(Года два после этого меня мучил душевный дискомфорт от происшедшего - казалось, что подобные "цензурные" меры могут применяться только в России и к россиянам, приученным историей государства Советского быть "винтиками". Но потом... я прочитала великолепную книгу Александра Половца: "БП. Между прошлым и будущим" (М., 2008). В книге, составленной вперемешку из воспоминаний автора и очерков о его друзьях, знаковых фигурах прошлого столетия, россиянах и эмигрантах, был и такой эпизод. Будучи в командировке, кажется, на Мальте, Половец незадолго до отъезда увидел прекрасный дворец в восхитительном саду, не совладал с соблазном и "щелкнул" его пару раз, не ведая, что попало ему на пленку. Тут же голос с неба повелел ему стоять, тут же, откуда не возьмись, появились люди в форме и с собаками, и несчастный журналист-международник, главный редактор и издатель основанной им газеты "советского зарубежья" "Панорама", не хуже меня стал лепетать что-то о своем пристрастии к эстетическим видам... А ему грозили всякими карами за нарушение внутреннего режима государства, съемку запрещенного объекта (это была резиденция структуры, отвечающей за государственную безопасность)... Сулили задержать до выяснения отношений, требовали назвать его эмиссаров... А кончили тем, что засветили всю пленку и отпустили с Богом. Половец пострадал больше меня - он лишился всех фотографий, сделанных на Мальте, я - быть может, десятка, и только демянских. Как это ни грустно - однако мне стало легче по прочтении этой невеселой истории. Сам факт, что запрет на фотосъемку имеет место и в Европе, и его нарушение может вызвать штрафные санкции, заставляет посмотреть на ситуацию с другой стороны и найти оправдание перестраховке милиционеров. Потом мы консультировались с другом семьи, прошедшим работу во всех подразделениях МВД. Он сказал, что действовали его демянские коллеги в рамках закона, единственно, к чему можно "придраться" - их "инкогнито").
Когда "компромат" было уничтожен, разговор зашел в естественный тупик. И тут, под занавес, один из милиционеров, также в штатском, наставительно заметил что-то вроде:
- Если бы это был тридцать седьмой год, и вас бы застали у военкомата вот с такой техникой, вы бы так легко не отделались.
Политкорректности мне не хватило, несмотря на мое спорное положение:
- У вас такая интонация, словно вы жалеете, что сейчас не тридцать седьмой год!..
- Это шутка была - про тридцать седьмой год, - слегка опешил собеседник.
- Простите, но у меня прадед репрессирован, и шуток на тему тридцать седьмого года я не понимаю!..
* * *
Мой прадед по материнской линии, Андрей Андреевич Сказкин, ушел из дома - Москва, Тимирязевка, район Соломенной Сторожки - по вызову органов 29 марта 1939 года - и не вернулся больше никогда. Ни туда, ни куда бы то ни было к своей семье.
Моя бабушка по матери, Ирина Андреевна Сказкина (1914, Гатчина -2003, Рязань), боготворила своего отца. Она не поменяла его фамилию, выйдя замуж, и умерла Сказкиной. Но с 1939 года она его не видела, а с начала войны не получала ни о нем, ни от него, никаких вестей.
С детства помню, что прадед для бабушки был эталоном человека и мужчины. Она очень часто вспоминала его по разным поводам и всегда уважительно, даже благоговейно, с легким придыханием произносила: "Папа...". "Папа говорил, что для женщины главное - голова и ноги: должна быть обязательно аккуратная прическа и красивые дорогие туфли...", "Папа запрещал мне, девчонке, читать французские романы, потому что они слишком безнравственные. Мне, конечно, было любопытно, что это значит... Однажды я спрятала под матрас "Сафо" Доде, но начать не успела - папа книгу нашел, забрал и сказал: "Запрещаю тебе читать эту книгу!". Мне сейчас уже за семьдесят, но я до сих ее пор не прочитала!", "Когда ко мне приходили подруги в гости, папа, если его заставали в домашнем платье, всегда извинялся, что он без галстука...", "Папа мне говорил: "Всегда помни, что я твой самый большой друг!". Из уст старушки это детское "папа" должно было звучать комично... Однако не звучало.
До моих 15 лет я понятия не имела о странице семейной истории, связанной с бабушкиным папой. А в 1989 году, на волне разоблачений сталинских репрессий, после того, как уже были опубликованы "Дети Арбата" с продолжением, после появления на ТВ передач про ту эпоху, бабушка внезапно призналась мне, что папа репрессирован в 1939 году. Тогда исполнялось 50 лет со дня свадьбы бабушки и дедушки, на которой она видела своего отца в последний раз.
Потрясенная откровением, я пристала к бабушке с расспросами. Записывала то, что она говорила. Рассказ ее был дискретным - какие-то моменты буквально "повисали в воздухе", какие-то воспринимались как мифы. Вот что получилось в целом:
"В семье Сказкиных было четыре сына - Андрей, Федор, Петр, Сергей Андреевичи. Андрей Андреевич был сугубо штатским человеком. Трое других братьев служили (в каких частях и званиях - неизвестно). Есть семейная легенда, что в армии братья Сказкины оказались и получили чины благодаря личному распоряжению великого князя Михаила Александровича. Ведь по праву происхождения они не могли быть офицерами. Но царская семья благоволила к своим верным слугам...
Дедушку (деда бабушки. - Е.С.) звали Андрей Антонович. Он был родом откуда-то из Ярославской губернии (фамилия Сказкин - типично ярославская; в ярославских селах так звали краснобаев, людей с подвешенными языками, умеющих складно говорить - "сказывать". - Е.С.) Он служил в буфетной императорского дворца в Гатчине. Должен был получить за выслугу личное дворянство, но умер, не успев. Умер он перед самой революцией, году в 1916...
Когда какой-то сервиз у царской фамилии рознился, его отдавали дедушке. Дедушка жил отдельно от нашей семьи. Но часто приходил к нам в гости. И дарил императорскую посуду. Посуды у нас в доме всегда было много. Бывало, что я, маленькая, ее била, а дедушка не сердился и кричал родителям: "Давайте скорее золотцу новое блюдечко!". Дедушке подарили даже чайник из чистого серебра.
Мы жили в Гатчине, где я родилась и крестилась в русско-эстонской церкви. Но эта церковь сгорела еще в гражданскую войну, и у меня метрик о рождении долгое время вообще не было. Потом мне записали в паспорт село Нушполы Талдомского уезда Московской области - оттуда родом моя мама и моя бабушка по маме. Но это неправильные данные, место моего рождения - Гатчина.
Папа очень много ездил по России. Однажды, когда ему было уже лет 30, он проезжал мимо Нушполы и на мосту увидел маму, Степаниду Андреевну Олонцеву (1892, Нушполы - 1985, Москва). В девицах она была замечательная красавица. И тут же понял, что она будет его женой. От этого брака родилось две дочери - я и Зина (1920, Нушполы). Папе предсказали его судьбу. Однажды в каком-то поезде он ехал вместе с другом, а напротив сидел странный старичок и наговорил много интересного: с вами, молодые люди, произойдет маленькое несчастье, благодаря которому вы избежите большого несчастья, а вас, молодой человек (обращаясь к папе), ждет еще одно великое несчастье в дальнейшем. У вас будет две дочери... (дальше предсказания то ли обрывались, то ли бабушка их забыла. "Маленькое благотворное несчастье" подтвердилось тут же: прадед с приятелем проспали свою станцию и опоздали на поезд, в который хотели пересесть - а тот попал в крушение. Я ломаю голову - великое несчастье в дальнейшем - что это? Уж не трагический ли финал жизни в тюрьме предсказал старичок моему прадеду? - Е.С.).
Папа работал в Питере на заводе Обухова. Вероятно, в конторе, счетоводом или кем-то в этом роде. Имел квартиру в Петербурге вблизи от улицы Садовой, на втором этаже. В квартире на стене висела картина Кустодиева "Утро" с купанием ребеночка. Папа очень любил своих дочек, и всегда сам нас купал, потому и картина "Утро" была его любимой (явно речь идет не об оригинале "Утра", в лучшем случае - об авторской копии, да и то сомнительно, скорее, чья-то любительская копия - Е.С.). На двери висела бронзовая табличка с его именем-фамилией. В революцию было очень страшно, когда ходили по домам какие-то вооруженные люди. Однажды папа отсутствовал, мама была одна дома со мной, малышкой. Вдруг в дверь застучали, затребовали открывать. Мама чуть не описалась со страху - и, конечно, не открыла. "Гости" чиркнули спичкой, и кто-то из них сказал: "Это не его квартира, тут какой-то Сказкин!". Они ушли. От эдакого страха и голода мама со мной вскоре уехала к мужу в Смоленск - то ли в конце 1918, то ли в начале 1919 года. Жили они там год.
Папа служил в Смоленске в интендантских частях в 1919-1920 годах. Служил, видимо, уже с большевиками, потому что его звали в Москву после демобилизации, как хорошего работника. Он отказался, уехал в Нушполы, на родину жены. Стал работать в Талдоме бухгалтером в каком-то Союзе, на обувном производстве, и счетоводом в магазине Колесова. Снял домик в деревне Дубровке близ Талдома. Сначала папа купил дом (не знаю, как можно было осуществить куплю-продажу жилья в 1920 году, но бабушка все время твердила, что прадед именно приобрел дом! Дальнейшее событие подтверждает, что дом перешел к нему полностью... - Е.С.) в Дубровке и завез туда почти все наше имущество - мебель, картины, сервизы, тот самый серебряный чайник, мамин каракулевый сак, шиншилловую муфту... На следующий день должны были заселяться домочадцы. Но приехали мы... на пепелище. Дом сгорел вместе со всем содержимым. Папа разбирал обгорелые завалы и хотел найти хотя бы слитки расплавленного металла. Но их там не было. Мы думаем, что дом сначала обокрали, потом подожгли. Пришлось снимать дом в Дубровке у семьи Бугайских. Позже мы переехали в Талдом. Там тоже снимали дом. Из талдомской поры мне помнится многое, но больше всего, почему-то, поездка с папой в столицу. Он меня посадил в сквере на Триумфальной площади, пока ходил по своим делам, а чтобы я была умницей и никуда не убегала, купил мне пирожное.
В 1930 году осенью мы переехали в Москву. До 1930 года в институты принимали без экзаменов, и мы этим воспользовались. Сначала я поступила в текстильный институт, но туда было далеко ездить, и как-то зимой в трамвае, нагруженная чертежами, я встретила однокашника. Он мне сказал: "Переходи к нам в Рыбный!". Я так и сделала. Корпуса Рыбного института тогда располагались чуть ли не на территории Тимирязевской сельхозакадемии. В институте я познакомилась с Алешей (мой дедушка Бучкин Алексей Андреевич, 1910, Карабчеево - 1992, Рязань).
В ТСХА папа устроился работать бухгалтером. Жили мы на Пасечной улице в деревянном одноэтажном доме. Он сгорел в войну.
Жили мы небогато - мама никогда не работала, вела хозяйство, дочери подрастали, стипендия у меня была маленькая. Хорошо, что в тот злополучный дом не успели занести золотые мамины и папины украшения! Очень много золотых вещей мы отнесли в Торгсин ("торговый синдикат", сокращенное название Всесоюзного объединения по торговле с иностранцами, предтеча позднейшей "Березки" - торговали на валюту. Золото частных лиц обменивали на валюту, и на эту сумму разрешалось накупить товаров народного потребления. - Е.С.). В 1930-е годы только в Торгсине можно было купить нормальные ткани на платья и пальто, обувь, чулки, мех на воротники и шапки... (золотой мужской браслет Андрея Андреевича, купленный специально "на черный день", прошел через революцию, две войны, и продало его наше "бабье" семейство в 1999 году. Самая страшная нужда постигла нас в 1990-е. - Е.С.)
Папа был бухгалтером, а это должность материально ответственная. Он ставил свою подпись на всех финансовых документах. У него было два начальника - моложе него, простые парни. Они принуждали папу подписывать всякие расходные ордера, как полагалось бухгалтеру. Когда вскрылась огромная растрата, обвинили в ней папу...
Я ходила к нему на единственное свидание, которое нам позволили после его ареста - в Бутырской тюрьме. Тогда папа мне и поведал, как получилось, что он объявлен растратчиком. Он просил меня не верить, что я вор. Я никогда в это и не верила! Я собиралась придти к нему снова на днях, принести передачку. Потом конвоиры поторопили посетителей. Я пошла к выходу и оглянулась - папа стоял и смотрел мне вслед...".
Должно быть, этот взгляд спиной моя бабушка чувствовала всю жизнь. Где-то в военные годы ей приснился странный сон: жили они тогда с дедушкой в Краснодаре, она заведовала лабораторией по линии рыбной промышленности, и ее кандидатуру выдвинули в депутаты, кажется, районного Совета. Незадолго до дня голосования ей приснилось, будто она идет в Совет на работу, а за ней мчится огромными скачками здоровенная собака, хватает зубами за полу и не пускает в Совет. Сон этот бабушка трактовала так: "Собака - значит, друг. Мой самый большой друг - это мой папа. Он не пустил меня в Совет. Мою кандидатуру отклонили из-за того, что у меня отец был осужден".
После ареста отца служебную квартиру у Сказкиных отобрали. Правда, права жить в Москве членов семьи не лишили, в 24 часа не выкинули. Однако и замены служебной жилплощади семейству не предоставили. Дочери ушли в студенческие общежития, причем моя бабушка жила с дедом в общежитии комсомольского актива. Он - член ВКП (б) с 1939 года. Зинаида Андреевна жила вроде бы какое-то время с ними. А Степанида Андреевна мыкалась по родне - у нее было в столице много родственников по линии Олонцевых-Тереховых. Когда началась война, моего деда распределили в тыл - заготавливать продукты для страны. Это означало бронь, но с бронью "пищевиков" супруги Бучкин и Сказкина мотались по стране не хуже кадровых военных: Астрахань, Колпашево Томской области, Краснодар, Ростов-на-Дону... Никогда - Москва. Младшая сестра бабушки, Зинаида Андреевна, после войны и голода вернулась в Москву в начале 1950-х, устроилась работать в гидромелиоративный институт, от вуза получила квартиру... Она начала жизнь в Москве с чистого листа.
Что же касается нашей семьи... Я никогда уже не узнаю, не сказалась ли судимость тестя на том, что мой дед, Алексей Андреевич Бучкин, партийный и общественный деятель, поднявшийся к пенсии до поста начальника Азово-Черноморского управления рыбной промышленности, не получил перевода куда-то ближе к столице. Внешне уверенная партийная карьера моего деда выглядит безупречной, непохоже, чтобы над нею довлела зловещая тень прадеда-растратчика... Но потайные механизмы, двигавшие его биографию, похоронены вместе с дедом. Скажем, деду могло повредить и то, что его жена упорно носила фамилию своего отца - понятно, не Тухачевский, не Рыков, но тоже неприятно...
Судьба Андрея Андреевича Сказкина была туманной для его дочерей. Не помню, чтобы бабушка называла мне приговор своего папы, статью, по которой он осужден... Все, что осталось от первых лет отбытия им наказания - это три письма карандашом на листочках синей и желтой грубой, но вытершейся с годами до бархатистости, чреватой разрывом, бумаги от мая-июня 1941 года. С "верным человеком" он передавал старшей, любимой дочери письма. В них тоже нет речи о сроке. Написал лишь, что его вместе с крупной партией других заключенных отправляют в город Ковров, "где строится большая ГЭС на реке Клязьме". Такое распоряжение пришло неожиданно и опровергло какие-то ожидания моего прадеда. В Коврове следы его окончательно затерялись. После войны его ждали... верили, что он бы нашел жену и дочерей, если был бы жив.
Однако, насколько мне известно, никаких попыток реабилитировать отца или отыскать его дочери не предпринимали. Уж это обстоятельство наверняка связано с опасением навредить партийному деятелю Алексею Андреевичу, да и себя поставить под удар... Возможно, что-то мне не известно. Однако моя мама Наталья Алексеевна (1945, Краснодар) вспоминает, что бабушка ей говорила: "Никому не верь, кто будет говорить что-то плохое о твоем дедушке - он был очень хороший, просто так сложились обстоятельства, что он попал в тюрьму..."
Полное отсутствие информации, схожее с амнезией (типичная болезнь советского человека - "сталинская амнезия"), жутковато аукнулось на рубеже ХХ-XXI веков. Женщины в роду Сказкиных-Олонцевых жили изумительно долго: все переваливали 90-летний рубеж, а младшая сестра моей прабабушки Нина Андреевна дожила до ста, причем девяносто восемь лет из века провела в деревне Сосково, под Талдомом, в доме без удобств... Однако после девяноста многих Сказкиных-Олонцевых настигают классические старческие маразмы. Моя бабушка Ирина Андреевна, увы, не стала исключением. Переселившись в удивительный мир, видимый только ей, она... решила, что ее отец до сих пор жив, но его держат в тюрьме. И писала каждый день письма Президенту с мольбой выпустить ее отца на волю: "Нет таких законов, чтобы человек проводил в заключении шестьдесят лет и больше!". И прикладывала к ним письма папе: "Милый папа, может быть, ты стесняешься придти ко мне жить? Так и знай: мой дом - это твой дом!..".
Конечно, мы с мамой прилагали усилия, чтобы письма бабушки не попадали в почтовые ящики. Но я сама пыталась разыскать сведения о судьбе прадеда. Начала я это делать, когда сама стала архивным работником - по образованию я историк-архивист и восемь с половиной лет отработала в Государственном архиве Рязанской области. Мне самой приходилось выдавать кучи справок о раскулачивании, о высылке, и в архивных документах проскальзывали сведения о более серьезных осуждениях... По раскулаченным какая-то часть сведений содержалась в архивах УВД и ФСБ Рязанской области. Готовые справки ГАРО для потомков раскулаченных дополнялись отдельными справками из информационного центра УВД и архива ФСБ. Насмотревшись на работу этой схемы, я подумала, что след моего прадеда найти - проще простого...
* * *
Первый бесплодный круг мои запросы описали в 1994 году. В ИЦ УВД, ФСБ Московской и Владимирской области, госархивах Москвы и Владимирской области о прадеде не значилось ничего. "Отказные" справки от 1994 года выглядят очень несерьезно - на половинках листов, отпечатанные на казенных "Ундервудах" с бледным шрифтом... Видимо, сказалась тотальная нищета девяностых...
Меня сбило с толку то, что город Ковров ныне принадлежит Владимирской области. Спустя много лет, уже переквалифицировавшись на журналистику, в силу цепочки совпадений - встреча с работниками пресс-центра УИН Ивановской области, упоминание, что Ковров до войны относился к Ивановской области, поездка в Иваново в областной архив и подтверждение, что существовала Ивановская промышленная область - я предприняла новые попытки найти следы прадеда. И тут... из управления ФСБ Ивановской области мне предложили прислать документы, подтверждающие родство со Сказкиным А.А. Наконец-то информационная блокада лопнула!.. Сразу стало понятно, что здесь "рыбка клюнет" - если бы не было сведений, не запрашивали бы и степень родства... Но почему эти данные столь засекречены? Вопрос к органам.
Сначала мне прислали архивную справку Љ С-132 от 15 декабря 2004 года из Управления ФСБ РФ по Ивановской области:
"Архивная справка по материалам архивного уголовного дела Љ 9347-П в отношении Сказкина А.А.
По материалам архивного уголовного дела Љ 9347-П в отношении Сказкина А.А. и других следует: Сказкин Андрей Андреевич, 1883 года рождения, уроженец деревни Ретимское Мологского района Ярославской области, образование среднее, осужденного 29.03.40 года по закону правительства от 7 августа 1932 года на 10 лет лишения свободы. До ареста работал кассиром-бухгалтером Всесоюзного института повышения квалификации работников сельского хозяйства при наркомземе СССР, где похитил 63.853 рубля денег.
Находясь в общей тюрьме Љ 4 города Шуи, проводил антисоветскую агитацию среди заключенных сокамерников, за что был вновь арестован 9 июля 1941 года.
Приговором Военного Трибунала Войск НКВД Ярославской области, в закрытом заседании в городе Шуе от 28 августа 1941 года, Сказкин Андрей Андреевич по ст.58-10 ч.2 УК, по карательной санкции ст.58-2 УК, подвергнут высшей мере наказания - расстрелу, с конфискацией всего лично принадлежащего ему имущества.
Приговор приведен в исполнение 26 сентября 1941 года в городе Иваново. Сведений о месте захоронения Сказкина А.А. в материалах дела не имеется.
Заключение прокурора Ивановской области от 23 апреля 1992 года Сказкин А.А. - реабилитирован. Справка о реабилитации находится в прокуратуре Ивановской области.
Начальник группы регистрации и архивных фондов В.В.Мясников".
Некоторые формулировки справки, мягко говоря, вызывали недоумение - например, как это "был вновь арестован", находясь в тюрьме; какое личное имущество можно конфисковать у расстрелянного зэка, не являющегося "паханом"; и даже "антисоветская агитация среди заключенных сокамерников" - будто кто-то из оных еще хранил иллюзии относительно гуманизма Советской власти... Особое недоумение вызывал пункт о присвоении почти 64 тысяч сталинских рублей - куда же они делись? Жена и дочери Андрея Андреевича жили после его ареста очень скромно. В дальнейшем все благосостояние нашей семьи обеспечивал своей зарплатой дедушка, руководящий работник. Зинаида Андреевна работала до 85 лет, жила на свою зарплату и пенсию - странно для дочери столь дерзкого и удачливого похитителя, не правда ли? И почему, если отец и муж похитил такую сумму, в Торгсин в те же годы были отнесены почти все дореволюционные золотые побрякушки?..
Но главное из этой справки явствовало. Наконец-то поднялся занавес над тайной исчезновения Андрея Андреевича. Мы узнали, что осужден он был по страшному "Указу семь-восемь" за расхищение соцсобственности.
В феврале 2005 года почти синхронно пришли еще две справки: из УВД Владимирской области и из прокуратуры города Москвы. В справках встречаются мелкие разночтения - так, родная деревня моего прадеда пишется то как Редемское, то как Ретимское, то как Ротимская (уточнить уже невозможно - город Молога со всеми окрестностями с 1948 года лежит на дне Рыбинского водохранилища. - Е.С.). Кое-где и даты "пляшут"...
За посмертной реабилитацией Сказкина по репрессии 1941 года владимирская справка советовала обращаться в прокуратуру Москвы, а прокуратура Москвы - в прокуратуру Ярославской области. Получается, что в прокурорской системе не знали, что Сказкин уже реабилитирован Ивановской прокуратурой...
Справка о реабилитации тоже пришла - из Иванова: "На основании ст. 3 п. а и ст. 5 п. а Закона РСФСР "О реабилитации жертв политических репрессий" от 18 октября 1991 года гражданин Сказкин Андрей Андреевич реабилитирован". Тринадцать лет выписанная в 1992 году справка спокойно лежала где-то в Ивановской прокуратуре. Никто не задавался целью, чтобы она дошла до потомков реабилитированного. Интересно, был ли принят в РСФСР (или в РФ) хоть какой-то закон либо подзаконный акт, регулирующий усилия государства по доведению до сведения потомков жертв репрессий, что их близкие реабилитированы? А если нет, то почему? Ведь безвестность сводит на нет все благо посмертной реабилитации! Если война не заканчивается, пока не похоронен ее последний солдат, то репрессии не прекращаются, пока не оправдана и не возвращена в круг честных граждан их последняя жертва... Это значит, что сейчас днем над Россией по-прежнему гремят взрывы и бахают "катюши", а по ночам по-прежнему кружит по замершим в ужасе улицам черный "воронок"...
Справка из прокуратуры Москвы сообщала, что осудил моего прадеда 29 марта 1939 года народный суд города Москвы по Постановлению ЦИК и СНК СССР от 07.08.1932 "Об охране имущества государственных предприятий, колхозов и кооперации и укреплении общественной (социалистической) собственности", и это квалифицируется как общеуголовное преступление, на 10 лет лишения свободы.
Но как вышло, что расстрелян был по не менее страшной политической статье 58-10?
Иными словами, за несколькими ответами вырос новый частокол вопросов.
Но бабушка к тому времени уже была мертва. В земной жизни она так и не узнала, что произошло с ее папой.
Между прочим, на минуточку, если бы мы узнали, что наш прадед был расстрелян, а потом реабилитирован, тогда же, когда произошла реабилитация, бабушка имела бы право на получение от государства маленькой денежной доплаты к пенсии - как член семьи жертвы политических репрессий. Понятно, что этими рублями не компенсировалась потеря родного человека... но все же государство хотя бы символически искупало вину своего предшественника перед его гражданами. Бабушке "не повезло", перед ней никто словно бы не повинился. Внуки и тем более правнуки репрессированных не имеют права на денежную компенсацию. Но это - ладно...
Меня никогда не отпустит видение бабушки - иссохшей, сгорбленной, практически слепой, упорно, каждый день, несмотря на наши уговоры, пишущей на тетрадных листках: "Господин Президент, нет такого закона, чтобы держать людей в тюрьме шестьдесят лет... Умоляю Вас, сообщите, что Вам известно о судьбе моего папы... А я всю оставшуюся жизнь буду за Вас Бога молить...".
Жить ей оставалось всего год.
Очень больно, что мои запросы по архивам оставались безрезультатными, а когда, наконец, справки пришли ко мне - бабушка уже не могла их прочесть.
Уповаю лишь на то, что Там отец и дочь встретились, что Там не остается нераскрытых тайн.
* * *
Осенью 2007 года мы с мамой снова поехали в Иваново, вооружившись вышеприведенной справкой из архива Управления ФСБ Ивановской области "по материалам архивного уголовного дела Љ 9347-П". Нам очень хотелось узнать, можно ли ознакомиться с данным делом. Тогда впервые в жизни мы обе приехали в город Шую. Не в обиду будь сказано жителям этого красивого тихого городка, допрежь мы о Шуе имели самые смутные представления. И дали круг по культурным и просветительским учреждениям города, пытаясь выяснить, где располагалась и во что трансформировалась "тюрьма Љ 4". Во время этого путешествия мы увидели крест памяти репрессированных на стене бывшего следственного изолятора НКВД (дореволюционный особняк, теперь - детский садик - ну надо же!) и прослезились от того, что память нашего прадеда и миллионов его коллег по несчастью увековечена. Но о бывшей четвертой тюрьме ни в архиве, ни в музее, ни в управлении культуры нам ничего сообщить не смогли, а в пединституте преподаватель, специалист по Шуйскому краеведению (кажется, он занимал должность ректора) был очень занят, и мы не дождались, пока он освободится...
Отыскать следы этой тюрьмы нам помогли в музее М.В. Фрунзе. Оказывается, тюрьма существовала еще до революции и "прославилась" тем, что в ней отбывал некое наказание сам Михаил Васильевич. Низкий поклон работникам Шуйского музея Фрунзе за их знание истории и помощь в наших изысканиях. В истории, я глубоко убеждена, не бывает "локальных" тем, частности всегда связаны с общим!
Мы посмотрели на тюрьму, в которой сейчас располагается психиатрическая лечебница, и даже воровато сделали несколько фотографических кадров... Потом в кафедральном соборе города Шуи мы попросили у батюшки благословление на заочное отпевание нашего прадеда и получили его. Свечки за упокой прадеда я ставлю уже лет двадцать. Говорят, что поминания неотпетых покойников не имеют силы... но мне приятнее думать, что Господь принимает искренние жертвы памяти и любви и по мере этих жертв отпускает грехи душам.
На следующий день я поехала в Ивановский "Большой дом" по адресу проспект Ленина, дом 37, и там написала заявление о предоставлении мне для ознакомления дела моего прадеда. В помпезном сталинском здании, где располагаются управления ФСБ и МВД области, было прохладно и неуютно. Почему-то угадывались под полом, на котором я стояла, лабиринты подвалов, где, возможно, и был приведен в исполнение приговор от 28 августа 1941 года - 26 сентября 1941 года...
7 ноября 2007 года меня письменно известили о том, что архивное уголовное дело в отношении Сказкина А.А. выслано в Управление ФСБ по Рязанской области, и о времени и месте ознакомления с ним я буду уведомлена дополнительно сотрудниками данного управления. Опять предупредили, что я должна буду доказать родство со Сказкиным работникам рязанской ФСБ. В бесконечном недоверии есть что-то трагикомическое - надо беспрестанно доказывать, что ты - верблюд. Тогда как поколение наших дедов и прадедов беспрестанно пыталось доказать, что оно - не верблюд...
Где-то в конце ноября меня пригласили в Управление ФСБ смотреть дело. По телефону позвонила домой очень милая женщина, представилась Ниной Васильевной. Велела спросить ее на вахте...
Мы пошли вместе с мамой. Помню, уже лег снег и установился лед, особенно опасный на покатой, устремляющейся по горку Новослободской улице, куда выходит дверь Управления ФСБ по Рязанской области. Мелкая деталь - неудобная дорога - приобрела мощное символическое значение: труден путь к истине.
В здание УФСБ нас не пустили - на первом этаже есть специальные комнаты для общения с посетителями. В одну из таких комнат пришла к нам Нина Васильевна, очень приятная, миловидная дама бальзаковского возраста, неся архивное дело "Сказкина и других". Увидев это дело, мы с мамой испытали немалый шок. Оно содержало материалы по обвинению в контрреволюционной агитации заключенных Шуйской тюрьмы Љ 4 Сказкина, Вельгиуса и Дикова, и его листы, на которых, по словам Нины Васильевны, не было прямых упоминаний о моем прадеде, были запакованы в плотную непрозрачную бумагу и запечатаны степлером! Объяснение такое - во избежание эксцессов со стороны потомков одного осужденного другим осужденным. Мы его вежливо приняли, однако оно мне и сейчас кажется неубедительным - очевидно, что сведений об именах и адресах потомков Вельгиуса и Дикова в этом деле быть не могло никак, а то, что эти граждане были осуждены вместе с прадедом, и что их разговоры в камере легли в основу второго обвинения, явствовало и из "открытой" части страниц.
Дело полагалось листать в присутствии Нины Васильевны и помечать листы, с которых мы хотели бы сделать ксерокопии. Оные ксерокопии вручили нам через несколько дней.
Нина Васильевна сочувственно выслушала наш рассказ о том, как долго мы добирались до этого дела, а потом изумленно спросила: "Да почему же вы не прислали запрос в наше управление?". Я наивно ответила что-то вроде: не додумались до этого, ведь осужден прадед был в Москве, этапирован в Иваново, а в Рязани наша семья оказалась случайно... и вдруг прикусила язык, поняв, что для системы НКВД место жительства человека не имело значения. Нина Васильевна, словно подслушав мои мысли, сказала, что они бы переслали запрос по своим архивам, и все, что можно, мы бы узнали быстрее, никуда не выезжая. Мне понравился ее пассаж: "Надо было обратиться к нам за помощью!"
Мы промолчали. Бывшим советским людям с такой страницей в генеалогии нелегко подойти к мысли, что можно обратиться в КГБ "за помощью"... Хотя, наконец, мы это сделали.
Из дела мы сняли копии следующих документов: "тюремной" фотографии прадеда - анфас-профиль; анкеты арестованного; определение судебной коллегии по уголовным делам Верховного Суда РСФСР на жалобу Сказкина; протоколы допросов - уже от 1941 года; врачебная справка - "годен к физическому труду средней тяжести, следовать может"; печатная запись допроса; приговор от 28 августа. В деле и в вышепроцитированной справке - путаница с датой ареста: можно понять, что Сказкин А.А. арестован и осужден Московским городским судом на 10 лет лишения свободы 29 марта 1940 года. Я верю бабушке, что прадед исчез в 1939 году, сразу после ее свадьбы. Семейная легенда гласит, что папа сам попросил старшую дочь поторопиться с празднованием свадьбы, опасаясь ареста. Бракосочетание отметили на дому 29 марта, роспись в ЗАГСе совершили месяцем-двумя позже, но датой своей золотой свадьбы - в 1989 году - бабушка и дедушка опять выбрали 29 марта. Толику света на хронологию событий проливает анкета арестованного, составленная в УНКВД Ивановской области: "Последнее место службы и должность или род занятий" - "Тимирязевская сельхозакадемия, отдел заочного обучения (система Наркомзема), старший бухгалтер с 1930 года, уволен 10 марта 1939 года". Представить себе, чтобы обнаруженного "вредителя" не трогали год после увольнения с работы, где он проштрафился? Немыслимо. Похоже, следствие длилось ровно двенадцать месяцев. Приговор Московского городского суда по уголовно-судебной коллегии, рассмотрев в открытом судебном заседании дело по обвинению Сказкина Андрея Андреевича, из крестьян, связи с деревней не имеющего с малых лет, женатого, имеющего двух совершеннолетних детей озвучивает обвинение: "Установлено, что обв. Сказкин, работая бухгалтером-кассиром при заочном отделении Всесоюзного Ин-та по повышению квалификации специалистов С/Х с 1931 г. (опять расхождение в датах! - Е.С.), где, начиная с февраля 1934 г. по 1939 г. занимался систематическим расхищением государственных средств, покрывая расхищенные средства путем подлогов и различных неправильных проводок по бухгалтерии. Таким образом, за указанный период времени им было изъято из кассы и обращено в свою пользу 63853 р., из данной суммы при обнаружении было погашено 2700 р., остальная сумма осталась непогашенной до его ареста. Это обстоятельство подтверждено по делу самопризнании обвин. Сказкина и заключением судебно-бухгалтерской экспертизы, а также показаниями свидетелей. При таком положении суд считает обвинение доказанным и квалифицируя действия обвиняемого по закону от 7.08.1932 г., суд руководствуясь ст.ст. 319, 320 УПК - ПРИГОВОРИЛ:
Сказкина Андрея Андреевича на основании закона правительства СССР от 7.08.1932 г. подвергнуть к десяти (10) годам лишения свободы с отбыванием наказания в исправ.труд.лагерях, с конфискацией всего лично ему принадлежащего имущества, считая срок наказания с 14.3.1939 г. На основании ст. 31-а лишить Сказкина избирательных прав после отбытия наказания в течение 2-х лет. Взыскать со Сказкина А.А. в пользу Всесоюзного ин-та повышения квалификации и заочного образования специалистов С/Х при НКЗ СССР - ШЕСТЬДЕСЯТ ОДНУ ТЫСЯЧУ СТО ПЯТЬДЕСЯТ ТРИ РУБЛЯ (61 153 р.). Осужденного содержать под стражей. Срок обжалования приговора - 72 часа в Верховный суд РСФСР, считая таковой с момента вручения копии приговора осужденному".
У меня возникает натуральный когнитивный диссонанс из-за того, что следствию понадобился целый год, дабы доказать вину бухгалтера на основе самопризнания и какой-то туманной "судебно-бухгалтерской экспертизы". Что значило "самопризнание" в сталинскую эпоху, сформирован четкий художественно-публицистический образ. Как проводилась экспертиза, понятия не имею, но не идеализирую этот процесс.
У прадеда, видимо, тоже возникло недоверие к первому суду, определившему его дальнейшую судьбу и позорный статус. Он подавал жалобу на решение суда - безрезультатно:
"Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда РСФСР в составе (имяреки) рассмотрела в заседании от 20 мая 1940 г. дело по жалобе Сказкина А.А. на приговор Московского Городского суда... Судебная коллегия... установила: Сказкин признан виновным в том, что ... в продолжении целого ряда лет систематически присваивал государственные средства. В целях сокрытия следов преступления он некоторые поступающие суммы не записывал в приход... Все эти обстоятельства подтверждены материалами дела, в основном не отрицаются и самим осужденным, преступление Сказкина квалифицировано судом правильно и мера наказания ему определена в соответствии с содеянным. Поэтому просьба в жалобе о переквалификации преступления на статью 116 ч 2 УК удовлетворена быть не может...". Приговор был оставлен в силе.
В этом единственном дошедшем до меня деле нет никаких материалов, подтверждающих "преступление" моего прадеда, а формулировка "в основном не отрицаются и самим осужденным" просто умиляет. Обстоятельства жизни семьи также не подтверждают сказочного (грустный каламбур!) благосостояния Сказкиных в 30-е годы. Напротив, Зинаида Андреевна вспомнила, что после ареста отца, когда он был объявлен должным государству 61 тысячу рублей с гаком, испугалась, что конфискуют все из дома - и правда, какую-то мебель из бывшей служебной квартиры Сказкина вынесли! - и спрятала у подружек свои платья. И главное богатство - белые парусиновые тапочки из Торгсина...
Жестокое лукавство советской юстиции сталинской эпохи - что указ "семь-восемь" объявлялся общеуголовным преступлением. Разницу меж ним и "простым" гоп-стопом хорошо знали "фартовые". Вспомним эпизод из эпопеи "Место встречи изменить нельзя": Ручечник (герой Е.Евстигнеева), пойманный на краже шубы жены английского посла, взвивается, когда ему объясняют, что провинился он тем самым не перед частным лицом, а перед страной Советов: "Указ семь-восемь шьешь, начальник?!". За "воровство" у себя государство карало жесточе, нежели за грабеж у любого из своих жителей. Какие масштабы принимало "государственное" воровство, и как строго оно наказывалось, свидетельствует и песенный фольклор:
"Идут на Север, срока огромные, кого ни спросишь - у всех "Указ"...".
Да и личные воспоминания потомков репрессированных, с кем мне доводилось общаться, демонстрируют, что начинались репрессии всегда с обвинения в расхищении соцсобственности. Чаще всего в предках моих знакомых были председатели колхозов и другие работники сельского хозяйства, обладающие минимумом власти и максимумом материальной ответственности - чтобы логично было обвинить их в присвоении общественных денег. Суммы - смешные - триста рублей, две тысячи... Деда моего мужа забрали за то, что он, колхозный сторож, "упустил" мешок зерна. Спасло его то, что нашли настоящих воров. На этом фоне присвоение шестидесяти четырех без малого тысяч - злостное вредительство... Да вот только доказано ли оно?..
Указ "семь-восемь" был типичной политической кампанией. Мне представляется главный смысл введения этого закона правительства вот в чем: с его помощью государство не просто туго закручивало гайки на своих винтиках - оно еще и поставляло кадры для "строек социализма". Для развития всей той советской индустрии, которой по сей день гордятся приверженцы былого. Такие гигантские стройки были возможны только с привлечением огромного количества даровых рабочих рук. Отчего иначе бы взялась в документах прадеда врачебная справка: "годен к физическому труду средней тяжести, следовать может"? Неужели все было только ради его пригодности к труду?!
ГЭС на реке Клязьме не построили. Начали, но не закончили, бросили с войной, а после войны к этой идее не вернулись. Это я узнала в самом Коврове.
После войны указ "семь-восемь" пересмотрели в сторону ужесточения (хотя, казалось бы, куда еще?!), и на свет явился новый "указ о пяти колосках": указ Президиума Верховного Совета СССР "Об уголовной ответственности за хищение государственного и общественного имущества". Он был принят в разгар послевоенного голода, летом 1947 г., несмотря на то, что, по статистике, в начале 1947 г. смертность от голода в СССР перекрыла естественный прирост населения, численность сельчан сократилась почти на 1 млн. человек. Указ предусматривал длительные сроки заключения за воровство с колхозных полей картошки, колосков, свеклы. Забирать снова стали уж не за денежные растраты, а за подобранные на колхозном поле колоски, чтобы выкормить детей... По нему к моменту смерти Сталина были осуждены 1,3 млн. человек. Называют "Законом о пяти колосках" и первый, и второй подзаконные акты. Логика прослеживается - вероятно, послевоенная разруха требовала притока работников... Интересно, что бесчеловечные кары за "пять колосков" никого не перевоспитали и не предостерегли, и спустя лет тридцать после окончания войны, в брежневскую эпоху, "несунов" на всех социалистических предприятиях развелось видимо-невидимо.
Очень горько, что до сих пор эти указы не признаны политическими мерами, а пострадавшие по ним не реабилитированы. Как сказано в Законе РФ "О реабилитации жертв политических репрессий" от 18.10.1991 N 1761-1: "Реабилитация лиц, не совершивших реальных наказуемых правонарушений и необоснованно либо по политическим мотивам подвергшихся репрессивным судебным мерам согласно данному законодательному акту производится индивидуально в общем порядке...". Жестокое лукавство правосудия - как спустя столько лет и на основании малой толики сохранившихся документов доказать, что имярек был осужден необоснованно? Поначалу осужденные по нему даже не подлежали амнистии. Но за первый же год действия указа "семь-восемь" было расстреляно столько колхозников - якобы кулаков, что даже Андрей "Ягуарьевич" Вышинский опубликовал в "Правде" инструкцию о недопустимости "острых форм репрессий", а потом добился в Политбюро принятия постановления о снятии судимости с колхозников, репрессированных по нему. И спас жизнь восьмистам тысячам человек... Но Сказкин колхозником не был, а сумма на нем висела крупная...
Нина Васильевна так и объявила нам с мамой: ваш прадед реабилитирован по второй судимости, а по первой обвинение не снято. И все, что у него конфисковано в связи с первым обвинением, вам не вернется. Это я вам как юрист говорю. Да нам, в общем-то, уже ничего не надо, кроме знания...
* * *
Из анкеты арестованного мы с мамой черпали основные биографические сведения о нашем деде и прадеде, которые из уст бабушки исходили весьма приблизительно: "Родился в 1883 году, Ярославская область, Мологский район, дер. РедемскоеМестожительство до ареста - г. Москва, Октябрьский р-н, Пасечная ул., дом Љ 9, кв. Љ 1; партийная принадлежность - в партиях не состоял, гражданство - советское, паспорт выдан 16 отд. РКМ г. Москвы, изъят при аресте; образование низшее - окончил начальную школу и самообразование; к какой общественной группе себя причисляет - служащих; имущественное положение и чем занимался до 1929 года - не имел, занятие служащий; тоже до 1917 года - не имел, занятие - до 1908 года служил лакеем 3-го разряда при царском дворце в Гатчине, затем член биржевой артели в Петербурге. К антисоветским партиям и организациям (меньшевики, с-р, анархисты, троцкисты, правые, националисты и т.д.) не примыкал". Данные curriculum vitae, записанные со слов прадеда, выглядят достоверными. Все, кроме собственно обвинения.
Протокол допроса в Управлении государственной безопасности УНКВД по Ивановской области от 11 июля 1941 года:
"Вопрос: Расскажите, кто вы в прошлом, до октябрьской революции 1917 года и чем вы занимались? (орфография соблюдена, и слова "октябрьская революция" не я, а неведомый писарчук написал со строчной. - Е.С.)
Ответ. По протекции своего отца я служил лакеем при царском дворце в Гатчине с 1901 по 1908 год, затем по своему желанию перешел в 1908 году во Владимирскую биржевую артель в Петербурге, состоял членом этой артели с внесенным мной капиталом одной тысячи рублей по 1914 год. За этот период от биржевой артели я работал в течение года секретарем доверенного лица учреждений, которые находились в ведении императрицы Марии - Риммер Владимира Александровича. Я являлся гарантированным лицом от биржевой артели, все собираемые пожертвования этим Риммер в пользу культурных учреждений России, я гарантировал их сохранность и сдавал в казначейство. Мы были с Риммер в Царстве Польском и Бессарабии, и, будучи в гор. Сосновицах, дважды ездили в Германию, были в г.г. Котовиц и Берлине по несколько дней. Паспорта, то есть иммиграционные билеты мы получали в полицейском управлении, по которым и ездили в Германию, а цель поездки была - просто погулять, посмотреть, как люди живут, останавливались в гостиницах. Причем мы ездили в Германию без ведома своих руководящих учреждений. После этой работы, с 1909 года по 1913 год, я работал от той же артели в 3-м округе Владимирского губернского акцизного управления в гор. Александрове, ныне Ивановской области, где являлся сборщиком денег в винных казенках. В 1913 году я вышел из биржевой артели и поступил работать сначала счетоводом, затем стал бухгалтером на Обуховский завод в Петербурге, где и работал до 1919 года, проживал на Невской заставе, село Александровское. В начале революции в в 1919 году было мало продовольствия, и я уехал в г. Смоленск, поступил там бухгалтером в особую продовольственную комиссию по снабжению продовольствием западного фронта и в 1921 году уволился из особой комиссии и уехал в с. Талдом, Московской области, где жил и работал бухгалтером до 1929 года, и с того время жил и работал в г. Москве.
Вопрос: Чем еще занимались до 1917 года и где были?
Ответ: Я опустил, от упомянутой выше артели я работал багажным раздатчиком в жел.дор.поездах - Москва - Владивосток, работал я здесь в конце 1913 и начале 1914 года, и империалистическая война меня застала в Сибири, на ст. Тайга. И по возвращении из артели уволился и поступил на Обуховский завод...
Вопрос: За что и когда вы судимы при советской власти?
Ответ: Я судим один раз. В течение последних пяти лет работы в Тимирязевской академии я похитил около шестидесяти трех тысяч рублей государственных средств для личных целей, вот за это меня осудили по закону правительства от 7.08.1932 года на десять лет лишения свободы. (около этого пункта, подчеркнутого карандашом в тексте допроса, красуется личная подпись прадеда. Судя по ней, у Андрея Андреевича рука или дрожала, или плохо слушалась - я знаю четкий, уверенный его почерк, и автограф каракулями подсказывает мне, как относиться к этому "самообвинению". - Е.С.)
Вопрос: Как вы знакомы, где и когда встретились с заключенным Вельгиусом Брониславом Францевичем?
Ответ: Вельгиуса Бронислава Францевича я знаю по тюрьме. Мы с ним встретились в Южской тюрьме в начале 1941 года и с того время мы находимся вместе, за исключением короткого пребывания в разных камерах в тюрьмах г.г. Вязники и Коврова, в Шуйской же тюрьме мы содержались вместе в камере Љ 13... Я знаю только из его слов. Он говорил, что родился он в Германии в г. Гамбурге. Проживал в СССР, его якобы судили за принадлежность к контрреволюционной организации. Но я мало его слушал и критически отношусь к его разговорам вообще.
Вопрос: Как вы знаете заключенного Дикова Илью Николаевича?
Ответ: Дикова также знаю, как вместе содержащегося в тюрьмах, встретились с ним в Южской тюрьме и находимся с ним вместе.
Вопрос: Следствие располагает материалами о том, что находясь в тюрьме г. Шуи, в камере Љ 13, вы проводили контрреволюционную агитацию среди заключенных. Следствие требует от вас признаний в этом? (удивительно, почему фраза оканчивается вопросительным знаком! С вопросительной интонацией предложение теряет смысл - якобы следователь сам не знает, чего хочет от заключенного. А без него смысл фразы становится столь же ясен, сколь и трагичен: следствие требует признания, и попробуй его не дать! - Е.С.)
Ответ: Да, у меня были некоторые моменты своих предположений, например, после того, как в камере стало известно о происходящей войне Германии с Советским Союзом, и на эту тему был разговор, я сказал, что любой исход этой войны будет в пользу для заключенных. Если Советский Союз победит, то положение заключенных улучшится, а если Германия победит, то здесь вывод ясен, или - или. Правда, у меня были антисоветские высказывания, но я не помню это дословно, так как такие разговоры были не только с моей стороны. У меня зародилось недовольство к существующему строю с того время, как я очутился в тюрьме, и я стал высказывать свое недовольство среди заключенных.
Допрос прерывается. Показания мои записаны верно с моих слов и протокол мною прочитан". Опять увечный автограф: "А.Сказки..." - интересно, почему это допрос прервался на самом интересном месте, чтобы возобновиться 14 июля 1941 года? Уж не дал ли допрашивающий - помощник оперуполномоченного сержант госбезопасности с нечитаемой в закорючке личной подписи фамилией - волю рукам, за недовольство советским строем?.. Чтобы формулировал свое недовольство четче, чтобы все вины на себя собирал... как выяснится далее.
Продолжение допроса:
"Вопрос: Признаете ли себя виновным в предъявленном вам обвинении?
Ответ: Виновным я себя признаю в антисоветской агитации, но не по всем тем пунктам, как предъявлено мне обвинение. Я себя признаю виновным в том, что выражал свое несогласие с проводимыми мероприятиями советской властью. У меня недовольство советской властью зародилось давно (три дня назад Сказкин утверждал, что недовольство упомянутой властью зародилось у него в момент ареста, а за три дня интервала в допросе оно странным образом "разбухло"! - Е.С.), а основание к тому было то, что я экономически при советской власти был не обеспечен. Скрывая в себе это недовольство, работая в Тимирязевской сельхозакадемии, я пошел на прямое преступление, стал расхищать сознательно государственные средства. Будучи осужденным за это преступление на десять лет лишения свободы, меня еще более озлобило к советской власти, что я стал открыто говорить свои антисоветские взгляды и содержась в тюрьме гор. Шуи, я действительно говорил заключенным: у меня, видимо, врождена ненависть к евреям, я не могу смотреть без презрения на них и часто говорил анекдоты, проявляя антисемитизм (тут Сказкин поторопился - государственная кампания по борьбе с космополитизмом и переселению лиц библейской национальности грянула в СССР спустя лет десять. Сидел бы после войны - оказался бы "в струе" со своими одесскими анекдотами. - Е.С.). Я всегда не был согласен с правительственными мероприятиями, а именно: была низкая зарплата служащих, которые ведали материальными ценностями, они вынуждены были воровать у государства, значит, следовало им повысить зарплату, а это я и на себе перенес (о том, что при плановой экономике в социалистической торговле невозможно честно торговать и выполнять план без приписок, говорил и директор знаменитого Елисеевского гастронома Юрий Соколов после своего ареста в 1982 году; его тоже расстреляли, хотя продуктивнее было бы изменить структуру торговли - Е.С.). Я не был согласен и с указами советского правительства по борьбе с преступниками за мелкие хищения и за прогулы, об этом я высказывал. Я говорил, когда узнал, что Германия в настоящий момент в борьбе с Советским Союзом, что любой исход этой войны будет в пользу заключенных, и в этом исходе я предвидел поражение Советского Союза (опять возврат к теме предыдущего допроса, но высказывания прадеда звучат все радикальнее и уже словно бы отрицают сказанное допрежь! - Е.С.). Надо признаться, что я неоднократно высказывал свои антисоветские взгляды и в отношении экономической мощи Советского Союза. Причем в камере Љ 13 не только у меня были такие взгляды, и другие заключенные вели антисоветскую агитацию (тут, стало быть, Сказкина подводили к подлинной сути допроса - назвать "сообщников" по антисоветским взглядам, что не замедлило... - Е.С.).
Вопрос: Назовите этих заключенных и в чем заключалась их контрреволюционная агитация?
Ответ: Заключенный Диков в камере говорил разные контрреволюционные вымыслы и нецензурно выражался о руководителях Советского правительства, высказывал свои антисоветские взгляды по экономическим вопросам в СССР. Заключенный Вельгиус неоднократно в контрреволюционном смысле говорил рассказы и анекдоты, говорил гнусности о ВКП (б) и руководителях советской власти. Здесь на следствии я не могу дословно приводить его гнусности и нецензурности (конечно, я пристрастно отношусь к своему прадеду, но вообще-то у меня не повернется язык упрекнуть кого бы то ни было, что в застенках они называли фамилии других "антисоветчиков". Особенно - когда речь идет об одной и той же камере. Мы никогда не узнаем, кто из болтавших антисоветчину был искренен, а кто честно отрабатывал задание. - Е.С.)".
Допрос опять прервался на неделю, а 23 июля 1941 года выяснилось следующее:
"Вопрос: Вам зачитаны показания свидетелей о вашей контрреволюционной деятельности (неделю назад это называлось агитацией, теперь уже деятельностью - диалектика, однако! - Е.С.) и протоколы допроса обвиняемых Дикова и Вельгиуса, что вы ответите на это?
Ответ: Как уже на предыдущем допросе я признался в своей антисоветской агитации, подтверждаю свое признание и в настоящее время (стоп - но буквально полустраницей выше Сказкин признается в предъявленном ему обвинении частично! - Е.С.). вместе с этим надо сказать следствию, что хотя и не признаются виновными Диков и Вельгиус, но они в камере действительно говорили разные гнусности и цинизм по отношению руководителей советского правительства. Я полностью подтверждаю показания свидетелей в отношении их контрреволюционной гнусности, протоколы которых были мне зачитаны. Надо несколько оговориться и о себе, я могу дословно сказать, как я выразился в отношении евреев. Я говорил на слова Вельгиуса: евреев надо вытряхнуть и выбросить так, как сделал с ними Гитлер. Да, в этом я виноват".
Далее следует машинописное обвинительное заключение по ст. 58 п. 10 ч. 2 по обвинению Вельгиуса Бронислава Францевича, Сказкина Андрея Андреевича и Дикова Ильи Николаевича за пораженческую контрреволюционную агитацию - предрекали поражение СССР в войне с Германией, агитировали не выступать на защиту СССР и клеветали на вождей ВКП (б), коммунистическую партию, Красную Армию и Конституцию СССР (почему-то ничего не сказано о лично товарище Сталине, и осталось непонятным, кто скрывается под понятием "вождь ВКП (б)". - Е.С.). Там в хронологическом порядке перечислены вины Сказкина, Вельгиуса и Дикова перед партией и правительством (к ним приложены основания - отсылки к номерам страниц делопроизводства, ведущегося то ли в тюрьме, то ли в УНКВД). В основном они повторяют данные из допроса, только сформулированы более суконным языком протоколов: "29-го июня 1941 года... обвиняемый Сказкин по вопросу о войне распространял превосходство сил Германии против Советского союза, о победе фашизма и падении советской власти... 3-го июля 1941 года Диков агитировал заключенного Вопилова в случае освобождения из тюрьмы не вступать на защиту Советского союза в войне с Германией. Дикова поддержали Вельгиус и Сказкин. 4-го июля... Сказкин внушал заключенному Сибирцеву о победе фашизма и в связи с этим о скором освобождении заключенных из тюрем... 5-го июля... Вельгиус, Диков и Сказкин при поддержке друг друга высказали пожелания о проведении массового террора над евреями. В то же время Сказкин в резкой форме высказал свое недовольство по вопросу национальной политики ВКП (б)... В половине июня 1941 года Сказкин высказал свое недовольство мероприятиями ВКП (б) и Советского правительства по вопросу о материальном обеспечении трудящихся в советском союзе... а его поддерживал Вельгиус и говорил гнусности и цинизм о ВКП (б)... Допрошенный в качестве обвиняемого заключенный Сказкин виновным себя признал в проводимой контрреволюционной деятельности, что и соответствует показаниям свидетелей. Вельгиус и Диков виновными себя не признали, но в достаточной степени изобличаются показаниями свидетелей Сибирцева, Вопилова, Дрыганова, Лобанова, Чеснокова, Зайцева, Войцеховского". О товарищах прадеда по несчастью выяснилось, что Вельгиус и Диков были по три раза судимы за различные преступления против советского строя, но все на "несерьезные" сроки от года до трех... К моему прадеду были другие претензии. На одной из страниц дела, бесконечно пережевывающих, что когда кому болтанул Сказкин в злополучной тринадцатой камере, мелькнуло и привело меня в ужас: "Читал сокамерникам Пушкина... Знал историю России и читал лекции по истории..." - и что-то еще говорил о всегдашнем российском беспорядке на всех уровнях... Быть может, главным составом обвинения против Сказкина был его интеллектуальный багаж и умение рассуждать, размышлять и делать выводы?..
Листы с этими записями нам мягко предложили не ксерокопировать - мол, вам обвинительного заключения и приговора достаточно...
Приговор был окончательным и в кассационном порядке обжалованию не подлежал. Все трое были приговорены по ст. 58-10, по карательной санкции ст. 58-2 УК РСФСР к высшей мере наказания - расстрелу - с конфискацией всего лично принадлежащего имущества. Сведений о захоронении расстрелянных в материалах дела нет. Говорят, на одном из Ивановских кладбищ обнаружили в 90-е годы братскую могилу заключенных и поставили над ней скромный памятный знак. Его мы еще не видели. Но обязательно, если будем живы, приедем туда и положим цветы...
* * *
Год назад мы говорили об аресте и судимости Сказкина Андрея Андреевича с моей тетей Ириной, дочерью Зинаиды Андреевны. Конечно, ксерокопии документов из дела Љ 9347-П мы передали нашим родственникам, потомкам Андрея Андреевича. Тетя, ознакомившись с протоколами допроса, изумленно спрашивала: "Но он же был умный человек, не мог не знать, что в стране творится, - зачем же он все это говорил?!"
Право, не знаю. Понятия не имею, что двигало Андреем Андреевичем, когда он искренне раскрывал перед оперуполномоченными душу. Предполагаю две возможности: первая прозвучит дико, потому что сейчас слово "интеллигент" звучит как оскорбление и содержит огромную долю презрения к "ботанам", не знающим жизни, не понимающим, как надо "уметь вертеться". Прадед мой был настоящим интеллигентом. Не потому, что стеснялся выходить к гостям без галстука, а потому, что соблюдал все время какой-то нравственный кодекс. Возможно, он воспринимал следствие как попытку докопаться до истины, установить подлинных виновных, и был готов понести наказание за свои неблаговидные деяния... К их числу явно относится неприязнь к советской власти и, скорее всего, не относится хищение на заоблачную сумму. Вторая прозвучит кощунственно для бывшего архивного работника. У меня вызывает большие сомнения обвинительное заключение в адрес моего прадеда (да и Вельгиуса с Диковым, коли на то пошло). Не уверена, что совпадает слово в слово то, что говорили на допросах эти бедолаги, и то, что оказалось записанным в протоколах. Доказательств, конечно, нет и уже не будет никогда. Слава Богу, что хоть это дело сохранилось, что не произошло полной амнезии... И все же велика вероятность того, что в деле показания обвиняемых записаны с легкой корректировкой, усугубляющей их грехи.
Главное - что оба предположения исключают друг друга. Тайну слов прадеда не разгадать.
В романе Юрия Домбровского "Факультет ненужных вещей" в полный рост предстает юстиция той эпохи. Как известно, Юрий Домбровский о том, как судят политзаключенных, знал не понаслышке: он был в 1933 году выслан в Алма-Ату, а затем трижды арестован - в 1936, 1939 - 1943 и 1949 - 1955 годах (срока отбывал в Сибири) - по одному и тому же обвинению. Оно звучало так же, как и второе обвинение моего прадеда: "Охаивание мероприятий партии и правительства; распространение антисоветских измышлений". Ю.Домбровский умудрился пройти через все это, "ничего не признав и ничего не подписав" - да, он оказался сильнее Сказкина... В 1956 он был реабилитирован за отсутствием состава преступления. Такая биография дала ему возможность и моральное право в романе огласить "секреты" следствия - устами старого зэка Буддо, взятого третий раз за десять лет:
"- Вот вам сколько? Тридцать? О, это самый их возраст! Они этот возраст обожают! Это верное СФТ, а то ТФТ - ... пригоден к среднему или тяжелому физическому труду...: шахта, дамба, тачка! А что они вам предъявляют?
- Не знаю.
- И даже приблизительно не догадываетесь?
- Нет.
- Ну, значит, агитацию. Если сами не знаете, то, значит, обязательно агитация. Пятьдесят восемь, пункт десять. Универсальная статья!.. Полчаса поговорил, сексот написал, слово прибавил, слово отбавил - и готово, пригоняй "черный ворон"... Я знаю: они не для того берут, чтобы отпускать. Они человека навечно приваривают... Вы что же, отсюда прямо на свободу хотите выйти?.. Да ведь это значит, вы туда, а следователь сюда, на вашу койку...".
Еще в этом романе содержится прозрачный намек на то, что слова заключенных - как известно, по "конвейеру" в тюрьму шли люди разного происхождения, разного уровня образования и разных риторических дарований, кто-то способен был живописать словом, как Цицерон, кто-то не мог увязать двух фраз, - так всю эту разноголосицу записывали стандартными юридическими формулировками. Как потом по одному лишь протоколу отследить, где раскаяние или недоумение превратилось в самооговор?.. Ну, и прочие "нюансы" карательного следствия не будем сбрасывать со счетов... За неимением или закрытостью документальных свидетельств художественная литература берет на себя часть функций исторического источника, при всей субъективности одного взгляда. Но ведь художественных книг о той эпохе вышло достаточно, и многие написаны авторами, прошедшими тюрьмы и лагеря - так что пищи для размышлений довольно.
По сути, книги Домбровского, Шаламова - источники не столько фактографии, сколько данных о вещах нематериальных, но оттого не менее значительных: о "коррозии", которая поразила души советских людей; о готовности истово написать донос...
... Я листала дело прадеда к началу, путаясь в оберточной бумаге. Нина Васильевна сразу подметила:
- Что вы еще хотите найти?
- Первый донос на прадеда...
- Вы думаете, что они были письменные? Я вас умоляю! Устные! Их почти не бывает в делах!..
Может, и правда, а может, и полуправда - в этих делах не бывает, а в других - бывает... Герои Домбровского пишут доносы, называя их то докладными записками, то показаниями, то признаниями, то "считаю своим долгом поставить вас в известность". Где-то они должны были остаться - для образцов народного творчества эпохи репрессий, хотя бы?..
...о вечном страхе перед государством и его карательными органами, поселившемся в гражданах в эпоху "чисток" очень быстро; о готовности принимать на веру любую идеологию, громогласно славить ее, вопиять в ее защиту и поддержку (чтобы не заподозрили в инакомыслии!); о причудливом, противоестественном "моральном кодексе строителя коммунизма", главным божеством в котором служит благо и интересы партии; о тотальной лжи, когда заключенным, избитым на допросах, откровенно велели благодарить советскую власть за гуманизм, а школьникам на уроках внушали, что берут только врагов государства... Когда я слышу, что сейчас повторяют "максиму" - "сидели при Сталине только по заслугам, государство разбиралось, кто прав, кто виноват, виноватых строго наказывали, зато и порядок был!" - кровь стынет в жилах. Получается, что репрессии и их идеологическое пропагандистское оформление дали желаемый результат - вырастили "винтиков", на все согласных, всему послушных, твердо подкоркой чующих, что много знать, в том числе об истории своей родины, вредно?.. Ох, как я не хочу в это верить!..
Не сомневаюсь, что история членов рода аукается в последующих поколениях. Прежде всего, конечно, меняются обстоятельства жизни потомков репрессированных. Который год наше немногочисленное семейство живет "за 201-м километром", словно ссылка все еще продолжается. Деловые качества прадеда, бизнес-способности, кормившие его и его детей до революции и во время НЭПа, в продолжателях рода отсутствуют начисто. У меня даже какое-то предубеждение против деловых операций, начинания собственного дела, не говоря уж об игре на бирже... Финансистом мне не быть. Закон компенсации суров. То, что прадед обвинен в хищении 63 853 рублей, не реабилитирован по хищению, да 61 тысячу из них остался должен государству навсегда, словно бы диктует нам обязательство - жить скромно. Разбогатеть с тех пор никому из Сказкиных не удалось. Искупаем, вероятно...
Правда, так и не пойму, насколько солидной была эта сумма. Покупательная способность рубля в 30-е годы неуклонно падала, он девальвировался относительно иностранной валюты (вместо 0,51 доллара в 1930 году всего 0,19 долларов в 1938 году), терял долю золотого обеспечения - во времена нэпа рубль весил 0,77 г, в 1938 году - лишь 0,17 г чистого драгметалла, а в предвоенный период произошло очередное повышение товарных цен в государственной торговле и оптовых цен на продукцию тяжелой промышленности. После войны, перед деноминацией денег 1947 года, молодой специалист получал зарплату в 900 - 1000 рублей в месяц, старший, допустим, инженер - 1200-1300 рублей, секретарь райкома КПСС - 1500 рублей, союзный министр до 5000 рублей, академик порой получал до 10 000 рублей... Тогда как черный хлеб стоил 3 рубля, а вся продовольственная корзина месяца - 1130 руб. Зарплата - только на прокорм... Но деньги страшно обесценились войной, не зря же так процветал вещевой обмен и оплата "натурой".
Однако судим Сказкин был в 1939 году - за расхищения, совершаемые в течение НЕСКОЛЬКИХ лет. Значит, к началу его "преступной деятельности" хронологически ближе... время действия знаменитого "Золотого теленка", когда украденные у Корейко 10 000 рублей подарили обаятельным жуликам пару месяцев шика и открытие заведомо убыточной конторы. Эта "десятка" представилась Бендеру нереальной суммой для скромного служащего. Шестьдесят тысяч рублей - вовсе запредельное богатство...
Но! Не могу полноценно спорить с документами. Они - документальные аргументы "за" вину моего прадеда в хищении. Других нет. Общие тенденции в стране, исторический фон - только косвенные свидетельства, как могло бы обстоять дело. Пятно на роде остается. Что ж, принимаем его как крест. А расстрел прадеда за "контрреволюционную агитацию" - как неизбывную боль и горькую страницу российского прошлого.
* * *
Но всего вышеизложенного я не стала рассказывать милиционерам города Демянска, чтобы не продлевать наше с ними общение, в чем никто не был заинтересован. Только тот, кто неловко пошутил о тридцать седьмом годе, сбавив тон, буркнул: "Да у кого кто не репрессирован...". Чистая правда.
Беседа с демянской милицией кончилась хорошо: оппоненты убедились в нашей безопасности для города Демянска и в нашей ненормальности. Свидетельством последнего стал наш поведанный поодиночке, но дословно совпадающий простодушный рассказ, что мы очень любим путешествовать, любоваться по пути достопримечательностями, сейчас поедем на Валдай слушать колокольчики, а возвращаться планируем через Новгород Великий. Корпулентный прапорщик внушал моему мужу: "Ты что, на всю голову пробитый, что так любишь ездить? Тебе делать нечего?.. Как тебя жена терпит?" - "Да она тоже любит путешествовать!" - отбивался Вячеслав. "Надо же было двум таким пробитым встретиться!" - изумленно констатировал приятнейший страж порядка.
Нам объяснили, как удобнее выехать из города, и даже показали, зауважав нашу манию, дорогу к достопримечательности Демянска, отстоящей в сторону от главной магистрали - месту бывшего фашистского концлагеря, где воздвигнут помпезный монумент в виде каменного полукольца с мозаичными, кажется, изображениями страданий здешних узников. Мозаика чисто ассоциативная: страдания не столько отображены, сколько запрограммированы. Монумент мы, естественно, запечатлели. И он натолкнул меня на новый виток мыслей.
В каждом городе, в каждом поселке, в каждой деревеньке по России обязательно стоит памятник Великой Отечественной Войне. Очень часто памятники сопровождаются списками имен уроженцев этого края, павших на фронтах Великой Отечественной. К скромным памятничкам в глубинных селах без напоминаний и помпы приносят цветы, около них стихийно собираются еще способные передвигаться ветераны в День Победы... Здесь находят искреннее подтверждение слова "Никто не забыт, ничто не забыто!" - и понятно, что память всего народа навсегда неразрывно связана с жесточайшей в истории человечества войной. Издаются "Книги памяти", где пофамильно перечислены воины Второй мировой. В общем, тема Отечественной войны, мужества и героизма наших воинов, не теряет актуальности. Если верить мемориальным доскам и скульптурным изображениям, то не теряет актуальности и тема Октябрьской революции, категорически не называемой переворотом - пожалуй, больше всего памятников в России посвящено революции и установлению советской власти. И уж скромно промолчим о вереницах изваяний вождя мирового пролетариата...
В то же время памятные знаки жертвам политических репрессий мне довелось видеть воочию гораздо реже. Великий Новгород, Псков, Шуя, Валдай, Гусь-Хрустальный, Владимир, Иваново, Липецк... В Москве есть мемориал "Южное Бутово". В краю лагерей - видела по телевизору, но не с начала, поэтому не успела понять, где именно, воздвигнут памятник безымянному заключенному - в бушлате и с непокрытой головой. Кстати, "сойдут" за памятники безвестным строителям каналов скульптуры, украшающие шлюзы - например, на Волгодоне... Кое-где почтена память не всех заключенных, а тех или иных знаменитых зэков - в Воронеже, например, установлен памятник Мандельштаму, в Пензе есть Дом Мейерхольда (превосходный театр!), в Коломне - домик Бориса Пильняка с памятной доской... Наверное, и в других городах присутствуют памятные знаки, да вот ведь незадача - если памятники Победе горделиво занимают центральные площади, то дань репрессированным, как правило, места, оставшиеся свободными на плане города. Какие-нибудь скверики, аллеи парков, если не проходные дворы, где стелу не сразу и увидишь, захочешь - не найдешь. Иногда, что логичнее, знаки расположены по принципу историзма - в местах расстрелов или у бывших тюрем, как в Шуе, в Иванове, во Владимире... В Рязани расстреливали на старообрядческом кладбище. В тридцатые оно было фактически за чертой города. И сегодня вокруг - рабочая окраина с поэтичным названием Шлаковый поселок и заводские дачи по шесть соток. Небольшая табличка на стене старообрядческого кладбища гласит, что за этой стеной покоится (покоится ли?) прах расстрелянных, но чтобы поклониться могиле, надо обойти стену и войти во двор частного владения, в которое превратилась прицерковная сторожка - только тогда взорам явится крест, сваренный из двух труб.
В течение уже нескольких лет 22 июня в России проводится всенародная акция памяти "Зажги свечу". На ночь всем, потерявшим близких на Великой Отечественной, предлагается зажечь свечу на окошке. А ко Дню Победы также несколько лет раздаются всем желающим георгиевские ленточки. Все дети, внуки, правнуки солдат Победы могут их с гордостью носить (правда, на деле получается то смешно, то кощунственно - ленточки развеваются на машинах, перевязывают девчачьи "хвостики", свисают с модных сумок и плееров, валяются под ногами...). Ни разу подобная массовая акция "Зажги свечу" не объявлялась в день памяти жертв политических репрессий - а ведь он установлен Постановлением Верховного Совета РСФСР Љ 1763/1-I от 18 октября 1991 года, датой назначено 30 октября - в этот день в 1991 году на Соловках открыт первый мемориал памяти репрессированных! И ежегодно отмечается 30 октября уже 19 лет! Но отмечания его какие-то локальные - собираются члены общества "Мемориал" и сочувствующие у памятных значков, кланяются им и расходятся... Хотя, между прочим, по данным Генпрокуратуры, "всего за время действия закона "О реабилитации жертв политических репрессий" пересмотрено 636 302 уголовных дела в отношении 901127 человек, из которых 637614 реабилитированы". Неужели мало?!
А государство не объявляет масштабных акций памяти. Почему? Случайно? Нарочно? Не додумались? Руки не дошли?..
Даже символики не разработано, чтобы потомки репрессированных могли обозначить ею свое происхождение. Для потомков солдат, ясное дело, георгиевская лента... Но ведь не было создано в мировой истории ордена, вручавшегося за несправедливое обвинение и отбывание повинности за преступление, коего не совершал!..
Если бы меня спросили, я бы, бессовестно взяв за основу "Легенду об Уленшпигеле" - Клаас был типичной жертвой политических репрессий, погиб в результате доноса на него и оговора, - сказала, что это должна быть черно-красная лента (красная половина означает невинно пролитую кровь, черная половина означает непреходящую скорбь) со словами "Пепел стучит в мое сердце".
Все это я к чему? На примерах памятных знаков, посвященных событиям минувших дней, и памятных мероприятий очевидно, что увековечение памяти жертв сталинских репрессий количественно сильно уступает революции, смене государственного строя, победоносным войнам... Непозволительно говорить, что в истории "первее", что "второстепеннее". Сравнивать страницы былого между собой - ярый цинизм. Естественное, казалось бы, отношение к прошлому - все о нем знать, ничего не скрывать, почитать то, что достойно славы, беречься от повторения того, что недостойно... Но для этого необходимо и внешнее проявление памяти.
На телевидении часто появляются дискуссионные передачи, в которых обсуждается вопрос отношения к прошлому. Не так давно довелось видеть круглый стол, решавший вопрос о возвращении городу Волгограду имени Сталинграда - ибо под ним этот город отбросил назад от Волги фашистских захватчиков. Помню, как мне понравилось выражение одного из участников дискуссии, что если мы всерьез хотим вернуть городу имя этого политического деятеля, то что-то неладно с совестью у всей страны... Но посмотрите, как много в сегодняшней периодике статей, не просто реабилитирующих Сталина, а вновь отвергающих зловещую деятельность его "соколов" по "вычистке" так называемых врагов из своего народа!.. Ничего подобного не было, а была великая держава, которую потом какие-то враги (те же самые, или какие-то другие?) и разрушили - таков лейтмотив современных защитников деятельности Сталина и его гвардии. Это удивляет и даже пугает - как пугал бы предмет, не отбрасывающий тени. Причем для подтверждения таких безапелляционных высказываний привлекаются какие-либо документы и статистические данные. Но факты, при всем своем упрямстве, сами по себе ничего не говорят - ими оперируют исследователи, и вполне может оказаться так, что цифры и события станут инструментами наподобие булавы в умелых руках жонглера. В доктринальных толкованиях истории, о чем свидетельствует вся наука историография, основные акценты зависят от концепции интерпретатора...
Другие же выступавшие предлагали "застолбить" исторические вехи и не возвращаться к переоценке прошлого, а двигаться вперед. Но ведь при таком раскладе велик риск забыть все черное, что было в истории, заслонить подлинные картины радужной плакатной пропагандой - пропаганду в СССР уже проходили...
Русский православный философ Иван Ильин так описывал человека, достойного называться интеллигентом: "... для него остаются совершенно видимыми и зримыми недостатки и ошибки своего народа. Он не закрывает на это глаза. Он этого не отрицает. Он это прекрасно понимает... Стремление оправдать свой народ во всем и всегда, преувеличивая его достоинство и сваливая всю ответственность за совершенное им на иные, вечно злые, предательские враждебные силы, не должно гасить в народе чувство ответственности, вины, собственной вины и освобождать его от трезвого критического самопознания. А от него путь - только к покаянию, только к очищению". Цитирую по статье Сергея Филатова "Права и ответственность интеллигенции". Философ и современный политический и культурный деятель предлагают один и тот же метод полноценного постижения истории, с которым трудно не согласиться, - если, конечно, целью постижения истории видеть беспристрастное знание.
Мне бы казалось, что продуктивнее всего - хотя и тяжелее всего - фиксировать все, что имело место. Идеальный учебник истории, далекий от тенденциозности, содержит констатацию фактов вперемежку. Как они и следовали в реальности. Таким, по идее, должно быть и постижение истории новыми поколениями. Наглядно - как таблички с названиями улиц в центре Москвы и некоторых других городах, Красноярске, например: "проспект Мира - до 1956 года проспект Сталина, до 1936 года проспект Ленина, до 1924 года Большая улица". Почему бы щит "Царицын - Сталинград - Волгоград" не установить при въезде в упомянутый город? Почему бы скульптуры в честь жертв политических репрессий не воздвигнуть в каждом городе, ибо, как не было в России семьи, в которую не постучалась бы война, так не было в ней и дома, куда не приехал бы "воронок" или не принес бы вестовой повестку о вызове в НКВД?
Как воссоздать историческую картину? Сложно. В конце 80-х возникла надежда на открытие архивов спецучреждений - но, судя по нашему примеру, частным лицам к архивной правде доступ по-прежнему лимитирован. И потом, каковы гарантии правдивости самих документов? Как историк-источниковед, я помню, сколько критериев истинности, полноты и достоверности должно сопровождать историческое исследование. Их соблюдение - вопрос совести и принципов исследователя. А между тем документ - конечная точка гипотез, в него упираются, от него же отталкиваются, и, как я уже говорила выше, порой ничего другого не остается, кроме принятия документа как данности.
Посредством деятельности ученых и публицистов архивная информация открывается очень медленно. Сколько лет пройдет, пока общая картина эпохи правления Сталина предстанет в учебниках? - затрудняюсь предположить... Потому огромная надежда на источники личного происхождения: дневники, письма, воспоминания, устные эпосы - и созданную на их базе художественную литературу. Но из всех прошедших лагеря писателей, публицистов, ученых оставили след в литературе единицы. Да, такой парадокс: кажется, много написано - сочтешь авторов - немногие писали!.. Юрий Домбровский, Варлам Шаламов, Лев Разгон, Анна Баркова, Ольга Берггольц, Анатолий Рыбаков, Александр Солженицын - его труды и романы подвергаются особо нетерпимой критике со стороны приверженцев реставрации "порядка в стране"... А из рядовых обывателей очень немногие осмеливались "делиться впечатлениями". В особенности - до перестройки. Сужу по собственной бабушке, молчавшей об аресте отца пятьдесят лет. Сегодня же лиц, подвергшихся репрессиям и оставшихся живыми, практически нет среди нас. Они уходят, их не догонишь... потому так важно то, что они повидали, перечувствовали, пережили.
Конечно, невозможно обязать человека писать или надиктовывать воспоминания о том, что он, может быть, тщится забыть все мирные годы в кругу семьи. Человеческий фактор тут неоспорим. Однако более-менее объективная история России сложится только из множества субъективных биографических повествований... Учесть их все - есть высшая мера честного отношения к прошлому, взрастившему нас.
Этот очерк - крохотный вклад в написание истории новейшего периода государства Советского. Очень надеюсь, что она состоится - всенародная Книга Памяти погибших в лагерях в тридцатые - пятидесятые годы.