После завтрака мама разрешила мне идти гулять. Несмотря на раннее утро, сквозь плотную тюлевую занавеску на окне, уже настойчиво и весело пробивалось июльское солнышко.
- Сегодня будет жарко, платье можешь не одевать, - говорила мама, вплетая в тугую короткую косичку, собранную из пряди волос на моей макушке, шёлковую ленту. Подвернув косичку калачиком, и завязав бантик, мама напомнила, - Наташа, сандалии одень. Не бегай босиком, ноги порежешь. Вытащив свои коричневые сандалии из-под этажерки, стоящей возле самой двери, и застегнув ремешки, я в очередной раз почувствовала, что сандалии мне жмут. За свои пять с половиной лет я сносила уже несколько пар обуви, и почему - то всегда почти новые и недавно купленные сандалии или ботинки, очень быстро становились малыми. Я недовольно посмотрела на маму, - Неудобно в сандалиях. Но мама сидела на табуретке возле кухонного стола, посадив к себе на колени младшую дочь Таню, и уговаривала её съесть кашу. Таня вертелась, и мама уже не видела меня.
Дверь в коридор была открыта. Летом двери часто открывали днём, что бы в комнате не было душно. Проскочив между зелёными плюшевыми дверными занавесками, обшитыми по краю маленькими мягкими колобочками, я выбежала через прохладный коридор на залитое солнцем крыльцо. Крыльцо, сколоченное из широких досок, густо покрашенное коричневой краской ещё в начале лета, было уже кем - то чисто вымыто, и пахло сырым деревом, а земля в радиусе нескольких метров от крыльца ещё хранила следы от метлы. От этих, казалось бы, незначительных мелочей, почему-то стало веселее. Я забыла про тесные сандалии и, преодолев две ступеньки, спустилась во двор. Во дворе никого не было. Слабый утренний ветерок слегка проскользнул по моей голой спине. И тут же по рукам и ногам пробежали мелкие мурашки. Я передёрнула плечами и, похлопав себя по руке, подошла к тополю, росшему под нашим окном. Найдя "божью коровку" красную в белых пятнышках, я сняла её с блестящего липкого листа и посадила на указательный палец, поднятый вверх.
-Коровка, коровка, улети на небо. Дам тебе хлеба. Чёрного и белого, только не горелого,- Проговорила я про себя заклинание, которому научилась недавно от старших девочек из нашего барака. "Коровка" поползла по пальцу к самому его кончику и, немного приготовившись, как бы потоптавшись на месте, расправила малюсенькие крылышки, полетела подальше от меня. Запрокинув голову, я посмотрела ей вслед, но голубизна июльского неба, ослепила меня, и я потеряла её из виду. Из-за стаек показалась полноватая фигура нашей соседки бабы Лены. Она не спеша шла к крыльцу, переваливаясь с боку на бок так, что её цветастая длинная юбка смешно раскачивалась в разные стороны. Крепко прижимая одной рукой к груди булку хлеба, другой баба Лена вытирала пот с шеи.
- Гулять вышла, Наташа? - улыбнулась баба Лена и её доброе загорелое лицо, ярко выделяющееся на фоне светлого платка, обтягивающем голову и, завязанным сзади на затылке, покрылось мелкими морщинками. Я поздоровалась.
- Сегодня дождя не будет, с утра уже такая духота,- вздохнула соседка и скрылась в дверях.
Я подбежала к железному столбику, стоящему возле нашего крыльца. Он заманчиво манил своей высотой. Обхватив ладонями его шероховатую поверхность, и почувствовав приятный холодок железа, я подумала, что было бы совсем здорово забраться сейчас по нему на самую верхушку. Но в сандалиях этого не сделаешь. Я уже пыталась как-то, не получается. Тогда я, зацепившись за столб правой рукой, стала кружиться вокруг него, разбегаясь всё быстрее и быстрее. Двор со всеми своими постройками и тополями каруселью завертелся по кругу, бесконечно меняясь и повторяясь в своём изображении. Вдруг в этой круговерти я заметила две фигурки девочек, бегущих ко мне от самой последней секции. Я остановилась. Это сёстры Таня и Люда вышли гулять. Люда была постарше меня, а с Таней мы были почти одного возраста. Длинные тёмные волосы, заплетённые в косы, смуглая кожа и почти чёрные глаза девочек делали их похожими на цыганочек. Но мама однажды дома говорила, что семья девочек из чувашей, и называла их чувашками. Кто такие чуваши, я не понимала, наверно такой народ. Я обрадовалась подружкам, и мы втроём стали крутиться вокруг столбика. Таня весело смеялась и на солнце в радужке её коричневых глаз светились маленькие золотистые искорки. На крыльце белёсым пятном мелькнул белобрысый соседский мальчишка Петька, а за ним вышел его старший брат Сашка. Они кузнечиками спрыгнули со ступенек, и подошли к нам, пытаясь тоже зацепиться за столбик. Но для них в нашей карусели не хватало места. Тогда мы все побежали к деревянному столу, вкопанному под нашим окном. По обеим сторонам стола стояли лавки, тоже вкопанные в землю.
Стол и лавки были серые, щербатые, и очень старые. Чаще всего стол занимали взрослые. Днём в хорошую погоду женщины стирали на нём длинные тканые половики, старательно растирая щётками мыльную пену по мокрой полосатой поверхности. А по вечерам, и особенно в выходные дни, соседи собирались на лавочках за столом, сидели, разговаривали или играли в карты.
Но сегодня в будний день стол был наш, и мы радостно прыгали на нём, наперебой выкрикивая отрывки из песен или считалочки. Кому не хватало места на столе, прыгали на лавках. Со стола на лавку, с лавки на землю. Прыг, прыг, прыг! От этих прыжков сандалии стали ещё теснее, и пальцам ног было больно и жарко. Ребятишки побежали к стайкам, а я домой. Зайдя в коридор, я сняла сандалии и, держа их в левой руке, потихоньку подкралась к нашей двери. Мамы возле дверей не было. Я, встав на коленки, незаметно поставила сандалии на пол возле порога под плюшевую занавеску, надеясь, что мама здесь их не сразу обнаружит. Я понимала, что поступаю плохо, но эти сандалии так надоели мне!
После этого я осторожно вышла из коридора на улицу. Когда, уставшие от сандалий, ступни ног коснулись сухой тёплой земли, ощущение облегчения пробежало по всему телу, на котором теперь ничего не было кроме цветных ситцевых трусиков.
Освободившись от ненужного, и почувствовав себя неотъемлемой частью лета, солнца и воздуха, я радостно побежала искать остальных ребят из нашего барака. Они играли за стайками. Одна из стаек была открыта, и в её прохладной темноте, пропахшей пылью и полынью, густо росшей вдоль стаек, на деревянном сколоченном из досок топчане, покрытом старыми фуфайками, лежал дедушка Степан из нашего барака. Увидев гостей, он приподнялся и поманил нас к себе рукой. Мы зашли в стайку, и стали с любопытством разглядывать нехитрую обстановку. В стайке к стенке была прибита полочка вроде небольшого столика, на котором стояла трёхлитровая банка с квасом и кружка. Оказывается, дедушка спасался в своей стайке от жары. Мы жары не боялись и, выскочив из темноты, снова побежали к бараку на солнце Маленький черноволосый и черноглазый мальчишка со смешным именем Радик, шустрый как мячик, и всегда весёлый, тоже бежал за нами. Однажды мама купила конфеты и прочитала на синем с разводами фантике название - "Радий". Мама объяснила, что конфеты так назвали в честь нового элемента, открытого учёными, но я ничего не поняла, но после этого думала, что между словами "радий" и "Радик" есть какая-то связь.
Вскоре во двор вышли Нина из четвёртой секции и ещё две девочки из первой секции. Они были постарше нас и позвали всех играть в игру "Колечко". Мы, немного потолкавшись, уселись на лавку под нашим окном, сложив свои ладошки лодочками на коленях. Я оказалась рядом с Людой на самом краю лавки. Может быть, я не умела толкаться, а может мне нравилось сидеть самой последней, но я часто занимала на лавке именно это место. Нинка вызвалась начинать игру. Она встала перед нами, и на её круглом курносом лице расплылась довольная улыбка. Нинкины светлые волосы, которые никак не хотели ровно лежать в косичках, завязанных накрест мятыми ленточками, уже успели разлохматиться и торчали в разные стороны как рожки. Солнце, постепенно передвигающееся по небу, находилось в этот час как раз напротив барака, то есть у Нинки за спиной, и в солнечных лучах Нинкина голова напоминала пушистый одуванчик. Нинка подобрала с земли маленький камешек, потёрла его в ладонях и, не размыкая их, приступила к главному действию игры. Постепенно передвигаясь с одного конца лавки до другого, она подносила свои ладошки со спрятанным в них секретом к ладошкам - лодочкам каждого игрока по очереди. В любой момент она могла незаметно переложить камешек из своих ладошек любому из нас.
-А я видела, видела,- вдруг громко закричала хитрая и наблюдательная Танька, Людина сестра. Она Петьке положила! У Петьки, у Петьки!- не унималась она.
Таньку стали ругать, но тайна была выдана преждевременно. И когда Нинка дошла до меня и коснулась моих ладошек, было уже не интересно, ведь камешка-то у неё уже не было.
Тем не менее, игра продолжалась. И Нинка, прыгая перед нами на крепких загорелых ножках, обутых в потёртые серые туфли со шнурками, прокричала заветную фразу, - Колечко, колечко, выйди на крылечко. Петька раскрыл свои ладони, показывая камешек, но это уже никого не интересовало. Потом вёл игру Петька.
Кто-то предложил поиграть в другую игру. Стали играть в "Садовника". Но до этого мы все должны были загадать про себя название какого-нибудь цветка. Я загадала василёк.
Высокая худенькая девочка Люба с длинной светлой косой начала игру,
-Я садовником родился,
Не на шутку рассердился.
Все цветы мне надоели кроме...
Люба смотрела на нас хитрыми серыми глазами, а мы ждали, какой же цветок она назовёт.
- В кого?- Спросила Люба, стараясь заглушить хохот мальчишек, которые не желали участвовать в девчачьей игре, а прыгали возле лавки, кривлялись и дразнились.
- В астру,- призналась Таня, и все завертели головами, ожидая новое "ОЙ!" от "астры".
Игра продолжалась до тех пор, пока все "цветы" не признавались друг другу в любви.
Игра мне очень нравилась, но я стеснялась произносить слово "влюблена". По лукавым взглядам и хихиканью старших девочек, я подозревала, что в смысле слова "влюблена" таится что-то скрытное и может даже недозволенное для детей, и поэтому интересное.
Я помнила, что старшие девчонки говорили, что любовь бывает только у взрослых.
И вот Люба в очередной раз проговорила считалку о рассердившемся садовнике. Я загадала цветок ромашку.
- Все цветы мне надоели кроме РОМАШКИ!- вдруг услышала я звонкий голос. Любы.
-Ромашка! Это же я загадала ромашку! Надо кричать "ОЙ!", лихорадочно соображала я, пока все смотрели друг на друга. Сашка и Петька уже открыли рты, готовые на новые дразнилки. И я не отозвалась, промолчала. Наклонив голову и, как будто рассматривая стёклышки на земле, я исподлобья посматривала на Любу. Все решили, что ромашку никто не загадал, и игра началась сначала.
... Влюблена... влюблена...влюблена...вертелось у меня в голове. ...В кого?...В кого?
Люда толкнула меня в бок и, скривив губы, произнесла,- Влюблена, влюблена....
Мы сидели на лавке, болтали ногами, толкались и, наивно щурясь на солнце, смеялись, когда в очередной раз кто-нибудь из девчонок кричал "Ой!".
- А давайте в прятки играть, - загомонили мальчишки, как видимо, уставшие уже от наших любовных историй. Все сразу оживились, соскочили с лавки. Прятки у нас были самой любимой игрой. Но перед игрой надо посчитаться. Считалок было много.
.Но больше всего мне нравилась считалочка про золотое крыльцо. Я даже иногда, стоя на нашем высоком деревянном крыльце, считала эту считалочку. Крыльцо не становилось от этого золотым, но мне казалось, что я стою на золотом крыльце и жду царевича.
-На золотом крыльце сидели:
Царь, царевич, король, королевич,
Сапожник, портной.
Кем ты будешь, говори поскорей,
Не задерживай старых и добрых друзей,- кричала вездесущая Нинка.
После естественного отбора один из игроков должен был "голить", а остальные прятаться.
Поиски спрятавшихся игроков иногда затягивались надолго. Прятались за стайками, за заборами, под крыльцо и ещё куда-нибудь, у кого, на что хватало сноровки и фантазии.
От беготни по горячей земле между пальцами на моих ступнях появилась серая пыль, а пятки горели. Я перепрыгивала через встречающиеся на моём пути препятствия; щепки, стёкла или крупные камни, быстро перебирая ногами. Становилось жарко.
Устав от игр и от полуденного зноя, мы всей дружной компанией побежали к колонке, стоящей за стайками и устроили там водные процедуры. К нам присоединились ребята из соседнего барака. Кто-то из старших детей нажимал на холодный железный рычаг колонки, и вода весёлой прохладной струёй с силой ударялась о землю. Я с удовольствием шлёпала босыми ногами по мокрым камням, разноцветной мозаикой разбросанной вокруг колонки. Все брызгались, обливались, кричали, а потом бежали в песок, недавно привезённый на грузовике и кучей сваленный недалеко от барака. Проделав такой маршрут несколько раз, мы все походили на негритят, по серо-коричневой коже которых волнистыми змейками сползали следы от высохших водяных потёков.
Песка было много, хватало на всех. Он ещё не успел просохнуть на солнце и его жёлтая сырая масса, добытая нами из недр большой кучи, превращалась во всевозможные фигуры и норы. Иногда в песке встречались палки, железки, попавшие в него ещё тогда, когда песок был в реке. Мы откидывали мусор в сторону и продолжали играть. Мальчишки сгребли песок высокой горкой и все стали с разбегу прыгать на неё. Приземление получалось забавным. Кто-то заваливался на бок, кто-то кувыркался через голову. Песок был везде; в одежде, в волосах, но это нас не останавливало. Мы прыгали, и скатывались с податливой сыпучей горы, получая от этого какую-то неописуемую радость.
Я в очередной раз, подпрыгнув повыше, провалилась в жёлтый песок. Но вдруг что-то острое со страшной болью вонзилось в ступню правой ноги. Я вскрикнула и упала набок, не понимая, что произошло. Там, где я только что прыгала, из песка торчал осколок разбитой бутылки. Из ноги потекла кровь. Было очень больно. Я села на песок и заплакала, боясь пошевелить ногой. Песок прилип к порезу, пропитался кровью, и это неприятное зрелище вызывало страх. Все испуганно глядели то на меня, то на злополучный зелёный осколок. Кто-то вытащил его из песка и откинул подальше в сторону. Двое мальчишек постарше из другого двора, подхватив меня с двух сторон под руки и под коленки, потащили к нашему крыльцу. Свидетели моего невезения шли следом. Не успела наша процессия подойти к бараку, как на крыльцо уже вышла мама. Видимо, кто - то из девочек прибежал и сказал ей о случившемся. На маме было одето лёгкое платье из светлого в яркий цветочек крепдешина. Широкий подол, как флажок, слегка трепетал от ветра, но весёлая расцветка платья никак не гармонировала с выражением маминого лица. Она была очень расстроена. За какие-то мгновенья времени, пока мама шла навстречу мальчишкам, а они пытались донести меня и не уронить, я вспомнила сегодняшнее спокойное ясное утро и свою радость после того, как я подбросила свои сандалии под занавеску.
- Это что за раненого несут?- попытался пошутить сосед, сидевший на лавке, но ему никто не ответил.
Дома я горько плакала. А причин было немало. Мама посадила меня на табуретку, а под раненую ногу подставила таз. Смыла с ноги водой песок и грязь. От воды боль усилилась, а кровь продолжала капать в таз, расплываясь в мутной воде розовыми пятнами. Я хныкала и морщилась. Потом мама нашла зелёнку и обработала рану. Зелёнка усилила мои страдания. Годовалая сестрёнка смотрела на нас удивлёнными серыми глазками и что-то говорила, пытаясь объяснить происходящее. Мама заматывала мою ногу бинтом, и сердито выговаривала,- Почему босиком убежала на улицу? Я же говорила тебе одеть сандалии! Я с несчастным видом смотрела на маму, плакала и терпела боль. Потом мама согрела воду, отмыла меня от песка и пыли, и переодела в чистую одежду.
Остаток дня я провела дома, сидя на диване. Я играла с сестрой и изредка приподнималась с дивана, что бы посмотреть в окно. Длинные тени от деревьев тянулись через весь двор, постепенно вытесняя остатки солнечного жаркого дня. В песке уже никто не играл. На лавочке под окном мирно сидели бабушки.
Когда мама вышла из комнаты, я на одной ноге подскакала к дверям и отдёрнула занавеску. Сандалии стояли на том же месте, куда я их спрятала утром. Я неуклюже согнулась, осторожно наступив пяткой забинтованной ноги на пол, и переставила сандалии подальше под этажерку. Потом вернулась на диван. Настроение у меня было скверное...