Аннотация: Сколько Вика себя помнила, всегда искала книгу о себе. Душа вздрагивала от совпадений. Хотелось положить душу на ладонь и рассмотреть ее. Что в ней есть светлого и темного? И нарисовать.
Наталья Сафронова
Иван
Сколько Вика себя помнила, всегда искала книгу о себе. Душа вздрагивала от совпадений. Хотелось положить душу на ладонь и рассмотреть ее. Что в ней есть светлого и темного? И нарисовать. Вика знала, что придет время, и она нарисует автопортрет, сядет напротив зеркала и заглянет в самую глубину своих глаз. А потом возьмет кисть и прикоснется к холсту, и будет высветлять ночь в своем сердце, и вздохнет, наконец, легко и свободно. Пока еще это время не пришло, пока еще нет сил для диалога с собой.
Председатель местного союза художников не боится выражать себя открыто и без прикрас. Не стесняется мутно-серого цвета на полотне, крошечных людей-козявок посреди огромного пространства. Председатель - великан с беззащитными голубыми глазами, ему пристало бы рисовать Илью Муромца на вороном коне. Но он рисует то, что чувствует: потерявшегося в социуме человека.
А Вика рисует его - Маленьким принцем в бесконечном звездном небе. Звезд у него полны пригоршни, но он не оставил себе ни одной, все подарил людям. И звездам хорошо, на небе им уютнее, приятно ловить восхищенные взгляды. Председателя зовут Иваном, а Вика зовет его Ванечкой. Иван построил выставочный зал с художественными мастерскими, умудрился выбить деньги у администрации города. Для себя не сумел бы, ему даже в голову не пришло озаботиться только собственной мастерской. А для других получилось. Создал пространство любви и творчества, как Волошин. Вика убеждена, что если ты не умеешь любить, то и творчество тебе окажется недоступно. Такая связь. Дом творчества расположился на берегу озера, заросшего камышом. Утром можно спуститься к нему и наблюдать, как плавают утка с утятами, слушать, как кричит выпь, стрекозы голубыми вертолетиками кружат вокруг тебя. Ощущаешь себя ребенком, способным удивляться. Стараешься сохранить в душе это чувство, а потом выплеснуть на холст. И день можно считать состоявшимся. Вечером придет Ванечка, взглянет на ее новую работу, скажет:
- Ты меня придумываешь.
Однако его глаза потеплеют, и усталость от встреч с административными чинушами отступит на задний план. Вика негромко ответит:
- Люблю.
Иван кивнет:
- Принимается.
Вика знает, что они уйдут из мастерской каждый в свой дом: ее ждет семья. Но сейчас Иван рядом с ней, и она не может лишить его своей любви. Иначе где он возьмет силы, чтобы жить?
Дома Вику встречает мать, выходит в коридор, молчит. Вика понимает, что за этим молчанием много чего стоит. Вопросы, которые нельзя произнести вслух, потому что на них нельзя ответить. Где она, Вика, была? Зачем ей, завучу средней школы, какие-то мифические художественные мастерские с мифическим никому не нужным творчеством? Что это за творчество такое? Вот эти картинки? Разве они стоят того, чтобы так надолго отлучаться из дома, бросать мужа и ребенка? Эти вопросы оставались невысказанными, но словно висели в воздухе, плотном от напряжения в семье. Муж тоже молчал. Однако Вике казалось, что если бы не мать, все было бы проще. Мать любила зятя, как сына, он был добр к теще, и она боялась, что его место займет кто-нибудь другой. А еще ей было жалко внучку, совсем кроху, сиротинку. У Людочки были мама и папа, но бабка иногда вслух называла ее сиротинкой, и ее никто не поправлял, как будто соглашались. Людочка вскидывала на бабушку глаза, повторяла за ней:
- Силотинка.
А потом играла в дочки-матери, говорила своей дочке-кукле:
- Бедная моя силотинка.
Вика не выдерживала, выговаривала матери:
- Мам, Людочка не бедная, не называй ее сиротинкой.
Мать поджимала губы. Вика тоже поджимала губы, уходила на балкон, прикрывала за собой дверь, курила. Смотрела на облака на небе. Конец августа, осень уже ощущается. Деревья еще только чуть тронуты желтизной, но много сухой опавшей листвы. Утки сбиваются в стаи, репетируют отлет. Грустно. Не то, чтобы жалко лета, а сердце сжимается. Словно чувствуешь дыхание времени. Жизнь проходит, и течет она не сквозь тебя, а рядом, мимо.
В школе все было, как обычно, но с оттенками. По традиции выпускники в начале учебного года, еще не загруженные подготовкой к ЕГЭ, писали сочинение "Мои воспоминания о школе". Как всегда, нашелся индивидуум, который написал откровенно. Классная руководительница 11б пришла к Вике, показала работу Костикова:
- Виктория Геннадьевна, вы посмотрите! Мы это будем публиковать в школьной газете?
Вика посмотрела: "Никогда не забуду свою первую учительницу Синельникову Аделаиду Григорьевну, которая нарисовала мне двойку на лбу и не разрешала стирать до конца урока. Иногда думаю, что так и не стер. Ведь когда наша химичка Вера Петровна Гаранина начинает урок со слов "Вы, конечно, не академики, но хотя бы не евреи" - мне кажется, что она обращается прежде всего ко мне."
Вика усмехнулась:
- Эпатаж. А вы что хотели: чтобы они вспоминали или придумывали учителей?
- Костиков будет искать свою работу в газете. И будет скандал.
Учительница ушла, а Вика задумалась. Это поколение ничего не боится. Как бы повел себя Костиков на ее месте - опубликовал провокационное сочинение? Собственно, почему провокационное? Просто честное. Почему учитель может вести себя в классе, как барин с крепостными крестьянами, а дети не могут ответить? Вика уже хотела позвонить классной Костикова, чтобы она отдала сочинение в газету, но помедлила. А если бы Костиков оказался на месте Вики в семье, влюбился, будучи женатым? Тоже был бы честным? Вика набрала в мобильнике номер учителя и сказала:
- Не публикуйте сочинение Костикова, не надо. Поговорите с ним. Ну, о чем? Об учительских ошибках, скажите, что учителя тоже люди. Или отправьте его ко мне, я сама с ним поговорю.
Юбилей школы, сорок лет, решили приурочить к дню учителя. Работы было много, Вика задерживалась допоздна на репетициях праздничной программы, а днем разговаривала с потенциальными спонсорами банкета для учителей. Примерно через неделю таких задержек ей позвонила воспитательница и попросила забрать дочь, сказала, что Людмилочка осталась одна в саду. Вика помчалась в садик, на ходу набирая домашний номер, однако к телефону никто не подходил. Когда Вика с Людочкой вошли в дом, мать сидела перед телевизором, переключала каналы.
- И посмотреть-то нечего, - вздохнула она.
- Мам, ты забыла про внучку? - осторожно поинтересовалась Вика.
- Нет, - качнула головой мать. - Это ты забыла про дочку.
- Я готовлю ответственное мероприятие, - объяснила Вика. - Я говорила тебе. А где Миша?
- Я отправила его развеяться, - ответила мама.
- Куда ты отправила его? - переспросила Вика.
- Развеяться, - повторила мать. - Не должен молодой мужик сидеть дома один, пока жена где-то шастает.
Вика отправила Людочку мыть руки, сварила ей рисовую кашу. Дочка усадила рядом с собой плюшевого медвежонка:
- Ешь кашу, Миша. Мама, Мишу зовут, как папу.
Вика посмотрела на медвежонка, перепачканного кашей, улыбнулась. Они даже похожи, муж и медвежонок, есть в Мише что-то детское, такое же доверчивое выражение на лице. Сейчас вот тоже поверил теще, пошел развеяться. Интересно, куда это он пошел? На кухню заглянула мать:
- И не рассчитывай, что во время мероприятия кто-то будет сидеть с твоим ребенком.
- Может, мне работу оставить, чтобы забирать дочь из садика?- усмехнулась Вика.
- Не знаю. Другие женщины как-то справляются, воспитывают детей, встречают мужа, - мать демонстративно развернулась и пошла смотреть телевизор.
Вика понимала, что они балансируют на краю пропасти. Мать не хочет называть вещи своими именами, но ее несет. У Вики задрожали руки от сдерживаемого гнева. Она не чувствовала сейчас к матери ни любви, ни сострадания, только бессильную ярость, что она лезет туда, куда нельзя. Куда и сама Вика не решается заглянуть. Она не знает, что там. Там темно и страшно, холодно и слякотно, но где-то глубоко за этой темнотой и слякотью спряталось солнышко, тихое и беззащитное. Вике хочется взять его на руки и пожалеть, расправить спутанные лучики и выпустить на небо, чтобы оно осветило всю ее жизнь ласковым и ровным светом. А мать хочет его найти, чтобы выбросить на помойку, потому что в грязи.
Вика вымыла посуду после ужина и спросила дочку:
- Будем рисовать или пойдем гулять?
- Гулять! - обрадовалась Людмилочка.
- Гулять и ждать папу, - уточнила Вика.
Она сидела на качелях и посматривала в арку дома, где обычно муж шел с работы. Дочка собирала кленовые листья и складывала маме на колени.
- Высушим листья и будем лепить белочек и ежиков в кленовом лесу, - пообещала ей Вика.
Миша подошел сзади и обнял жену. Вика обернулась:
- Ты откуда?
- Машину в ремонт отдал, после аварии.
- Ты попал в аварию? - ахнула Вика.
- Бампер немного помяли, я все оформил, страховая оплатит, - кивнул Миша.
- Мне ничего не сказал, - упрекнула жена.
- Когда было говорить? Ты уставала, - пожал плечами Миша.
- Представляешь, мама сказала, что ты пошел развеяться, - пожаловалась Вика.
- Теща с юмором, - улыбнулся муж, подхватил дочку на руки. - Пойдемте домой, я голодный.
Людочка важно сказала папе:
- Я колмила тебя сегодня лисовой кашей.
- Правда? Когда же это? - удивился отец.
- Только что, - старательно объяснила дочь. - Мы тебе тоже оставили кашу.
- Она кормила медвежонка, Мишу, - встретила его недоуменный взгляд Вика.
Людмилочка села за стол вместе с отцом, смотрела, как он ест борщ, подперев кулачками щеки:
- А Мишутка болщ не любит.
- Проворонила ворона вороненка, - сказала ей Вика. - Повтори.
- Пловолонила волона волоненка! - радостно откликнулась девочка и засмеялась.
- К логопеду надо идти, - вздохнула Вика.
Утром ехала на работу в переполненной маршрутке. Рядом с ней стоял мужик после трехдневного похмелья, Вика попросила сидящую у окна девушку открыть форточку, чтобы не задохнуться.
- Закрой окно, дует, - потребовала у девушки бабка.
- Женщине плохо, - объяснила девушка.
- Если ей плохо, пусть вылезет в окно и бежит за маршруткой, и дышит, сколько влезет, - огрызнулась бабка.
Девушка беспомощно посмотрела на Вику.
- Закрой, - согласилась Вика.
Старость. С возрастом человек замыкается на себе, теряет способность слышать других, учитывает только собственные потребности. Людмилочку придется взять с собой на репетицию, мать не отступит от своей точки зрения. И все из благих намерений. Вспомнилась Татьяна Марковна из "Обрыва" Гончарова, как она приказала засыпать овраг, чтобы Волохову негде было ждать Веру. Чтобы стереть даже память об этой злосчастной любви. Если бы мать могла, она бы уничтожила мастерские художников, выбросила Викины кисти и краски, приковала дочь к плите и сама встала рядом, берегла семейный очаг.
Урок рисования Виктория Геннадьевна посвятила праздничному школьному плакату, творчество было совместным, поэтому парты в классе были сдвинуты. Малышня лепила лесную школу, с удовольствием размазывала пластилин по ватману.
- А флаг зачем? - удивилась Вика трехцветному российскому флагу.
- Потому что мы русские, - солидно объяснил Вадик.
- Патриот, - улыбнулась Вика. - Русские зайчики, белочки и мишки.
Спонсор пообещал шампанское для банкета учителей.
- Французское? - уточнила Вика.
- Советское, - поправил ее спонсор. - Так патриотичнее.
Вика увидела пропущенный вызов Ванечки и набрала его номер:
- У меня тотальная занятость, никак не могу вырваться.
- Не можешь, значит, не можешь, - пожал он на другом конце провода плечами.
Вика обреченно положила трубку. Что она ожидала услышать? Хотелось рисовать, но возможности сосредоточиться на рисунке не было, даже мысленно. В класс заглянули старшеклассники.
- Забирайте плакаты и развесьте по всей школе, - кивнула Виктория Геннадьевна на готовые праздничные стенгазеты.
Вместо того, чтобы смотреть на сцену, Людочка выводила маму из актового зала и выступала перед ней, пела и танцевала и требовала аплодисментов:
- Гломко хлопай, гломко!
Виктория Геннадьевна едва успевала контролировать ход поздравительной программы, нервничала. Костиков предупредил ее, что готовит какой-то сюрприз. Вика вообще не хотела выпускать его на сцену, но это было недемократично, поэтому она сказала:
- Приходи на репетиции.
- Тогда это не будет сюрпризом, - отказался Костиков.
- Может быть, он захочет взять реванш за неопубликованное сочинение? - размышляла Вика.
- Иди, посмотри концерт, - Вика отправила дочку в зал, а сама хотела пройти к кулисам, но в это время на сцену вышли одиннадцатиклассники, и Костиков среди них. Вика машинально взглянула на список номеров - песня "Когда уйдем со школьного двора". Костиков тоже пел, хотя не приходил на репетиции.
- Тоже мне, сюрприз, - разочарованно подумала Вика.
В финале песни Костиков вдруг направился в зал, туда, где сидели учителя, вышедшие на пенсию. Среди них была Аделаида Григорьевна, Вика не могла ее не пригласить. Костиков опустился на одно колено рядом со своей первой учительницей. Вика задержала дыхание. Она приподнялась на цыпочки, чтобы разглядеть Костикова за спинами зрителей, но так и не увидела, как в его руках оказался букетик астр. Аделаида Григорьевна обняла Костикова и заплакала.
- Вы переживали, Виктория Геннадьевна? - спросил потом Вику Костиков.
Вика поняла, что это был спектакль для нее. Аделаида Григорьевна так и не узнала, что написал в сочинении ее ученик, какие страшные картинки о первых школьных годах хранит он в своей памяти. Ушла с праздничного вечера счастливая.
- Тебя забрать сегодня после работы? - Миша выжидающе смотрел на жену.
- Нет, наверное, - неуверенно ответила Вика. - Союз организует выставку, надо поехать, пообщаться. Хочу поучаствовать.
- Ну, приезжай, - сказал Ванечка, когда она позвонила. Вика прокручивала в голове это его "ну, приезжай", вслушивалась в интонации. Ее даже подташнивало от напряжения. Она посмотрела в окно, деревья сбросили листву и казались озябшими, беззащитными. Вика не заметила, как прошла осень, как сказал бы Паровозик из Ромашкино, опоздала на целую осень. Это много или мало? Наверное, много. Вика спешила, пыталась все успеть, но не опаздывает только тот, кто не спешит. Кто умеет остановиться, оглядеться и подумать. Раскинет руки и впитывает жизнь всем своим существом. Женщина вообще не должна торопиться, иначе это не женщина, а беговая лошадь.
Озеро тоже смотрело на Вику неприветливо, как на незваную гостью. Вика догадалась, что предчувствие не врет: ее здесь не ждут. Толкнула дверь в Ванечкину мастерскую и остановилась на пороге. Вике показалось, что Ванечкин взгляд тормозил ее, не пускал. Иван шагнул ей навстречу:
- Ты чего замерла?
Вика тихонько выдохнула. Прижалась к нему и снова вслушалась: как он обнимает ее, не отталкивает ли?
Вика застегнула пальто и собралась было все-таки спросить о предстоящей выставке, но Иван ее опередил:
- Наверное, я женюсь.
Вика вздрогнула, но внутри что-то подсказало ей, что она это знала.
- А как бы ты поступила на моем месте? - Ванечка словно подготовил защитительную речь. - Ты замужем и всегда будешь замужем.
Вика хотела сказать, что она про себя ничего не знает, потому что у нее не было времени подумать. Потому что вопрос о том, свободна ли она, никогда не стоял. Потому что ей всегда было страшно от глубины этого омута, а Ванечка никогда не предлагал ей лодку и весла. Вика сунула руки в карманы пальто, потому что ей вдруг стало нестерпимо холодно в пространстве Ванечкиной мастерской. Она не понимала, чего ей хочется больше: выйти отсюда, чтобы прекратить эту пытку, или смотреть на любимого, не отводя глаз, просто стоять и смотреть. Но нужно было что-то делать, что-то ответить. Не потому, что он, Ванечка, ждал ответ. А потому что ее ждали дома. Вика спросила:
- Я тебя больше никогда не увижу?
- Ну, почему? У тебя здесь мастерская, - неопределенно ответил Иван.
- А она тебя любит?
- Ведет себя так, как будто любит, - пожал плечами Иван.
Вика повернулась к двери, потом остановилась:
- Не провожай.
Когда она спустилась с крыльца выставочного центра и оглянулась, за стеклянной дверью маячил Ванечка. Он смотрел на нее, как будто хотел запомнить. Значит, прощался.
Вика вышла из автобуса и поняла, что у нее нет сил идти домой. Она заглянула в супермаркет, бесцельно брела между продуктовыми рядами. Она ничего не хотела, но, наверное, надо что-то купить. Отсутствующим взглядом смотрела на полки с молоком и творогом. Вдруг ее оттолкнул какой-то старик, бросил в корзину пакет кефира и сладкий сырок. Вика тупо пошла за ним. Старик вышел за кассу, не заплатив. Потом вернулся, бросил продукты на стойку кассира. Женщина за кассой чуть заметно покачала головой. Старик открыл кошелек, швырнул деньги, резким движением забрал сдачу. Его распирало от раздражения или гнева, а может быть, обиды. От него исходила энергия негатива, но Вика была благодарна ему за то, что он вывел ее из оцепенения. Она расплатилась за творог и пошла домой. Подумала:
- Старику из супермаркета, может, хуже, чем мне.
В лифте посмотрела на себя в зеркало, пожала плечами. Дома положила творог в холодильник и сразу прошла в ванную. Спиной почувствовала взгляд матери, тяжелый, сгорбилась под ним, торопливо закрыла за собой дверь. Замерла под душем, ощутила, какой свинцовой тяжестью налито все тело. А могло бы течь, как вода из крана, как родник в глубине озера весной. А сейчас тело словно сковано коркой льда, как зимний пруд. И кажется, что никогда не оттает. Мысли двигались вяло, как вода подо льдом:
- Почему я должна жить для кого-то? Думать о ком-то? Если бы не они, можно было бы умереть. А так и жить сил нет, и умереть нельзя.
Снова вспомнился старик в супермаркете, обиженный, никому не нужный. Вика представила себе, как она завтра придет в школу, раздраженно швырнет сумку на стол. Ужас! Надо сдержаться. Будет весь день звонить телефон, открываться и закрываться дверь в кабинет, будут входить и выходить люди. Что-то говорить, чего-то от нее требовать, ждать, она перед всеми в долгу, всем обязана. А утром Людочка... И сейчас тоже Людочка... И мама... И Миша... Но главное, мама...
И поползли дни, безысходные, ватные. Вика старалась держаться, но всем было понятно, что у нее что-то случилось. Но все-таки она старалась держаться. Приняла решение - не участвовать в выставке, у нее просто не было на это сил. И отказалась от мастерской. Творчество - это состояние души. Не так уж важно, где именно ты отдаешься вдохновению. Важнее, откуда ты его черпаешь. Вика погружалась в свой омут и выныривала из него, рисовала что-то невразумительное, вязкое, но рисовала. Чтобы не сойти с ума. Задерживалась после работы в своем кабинете рисования и заполняла пространство холста быстрыми мазками, разгружала душу от тяжести. А утром поворачивала холст рисунком к стене. После того, как отдала свою мастерскую знакомой художнице, стало легче. От определенности. И вдруг поняла, что и семья, и работа ее держат. Не дают распуститься. И заставляют жить.
Все шло своим чередом. За осенью пришла зима. Потом весна. Ничего нового, все по кругу и в привычном порядке. И это хорошо, когда знаешь, чего ждать. Одиннадцатиклассники сдали пробные ЕГЭ, и Костиков набрал хороший балл. Вика за него порадовалась, хотя к ЕГЭ относилась негативно. Ее предмета это не касалось, а как чиновник от образования она бессильна была что-либо изменить, приходилось принимать. Хотя бы у Костикова все хорошо. Поступит в институт, и, может быть, двойка Аделаиды Григорьевны на лбу забудется, как страшный сон, перестанет мешать жить.
А потом знакомая, которой она уступила свою мастерскую, сказала, что москвичи отнимают выставочный центр.
- Какие москвичи? - переспросила Вика.
- Не знаю. Предложили хорошие деньги за аренду, администрация согласилась, - объяснила знакомая.
Такое уже было не однажды. Много кто хотел взять в аренду здание на берегу озера, но Иван всякий раз отбивался, находил какие-то доводы, убеждал. Администрация шла ему навстречу. Иван выходил победителем. А теперь - проиграл. Вика набрала номер Ванечки:
- А знаешь, почему ты сейчас потерял мастерские?
- Почему? - с готовностью спросил Иван, как будто ждал ее звонка.
- Потому, что теперь меня нет с тобой. Поэтому. Раньше была я, и у тебя были силы для борьбы. А теперь нет, - сказала Вика.
- Ну, ты даешь, - усмехнулся Иван. - Просто время пришло.
- Ты ведь даже не боролся, - сказала Вика.
- Откуда ты знаешь? - удивился Иван.
- Чувствую, - ответила Вика.
В выходные собрались с Людочкой в лес. Миша вызвался идти с ними. Мама пообещала напечь блинов к их возвращению. Вика усмехнулась: это маме понятнее, чем если бы дочь ушла одна, вернулась с рисунками. Ну, и пусть.
Вика остановилась, потому что Людмилочка дернула ее за рукав:
- Окрой граза!
Вика остановилась. Людочка восхищенно смотрела на крошечного игрушечного медвежонка на пеньке:
- Это он меня ждал!
Девочка бережно взяла малыша и прижала к себе. Вика улыбнулась и сказала дочке:
- Скажи: от-крой гла-за!
- От-крой граза! - быстро повторила Людмилочка.
- Занятия с логопедом дали какой-то побочный эффект, - усмехнулся Миша.
- Научится, - улыбнулась Вика. - Ей интересно заниматься.
Люмилочка с медвежонком пошла впереди родителей. Вика спросила мужа:
Вика увидела Ванечку в толпе, трудно было не заметить, с его-то ростом. Он шел, как обычно, стремительно, слегка наклонясь вперед. Вика пошла за ним, раздвигая толпу, торопилась, но так и не смогла догнать его. Потом открыла глаза и некоторое время лежала в темноте, с трудом осознавая, что это был сон, настолько он был осязаем. Потом Ванечка приснился ей снова.
- Все не так, прости, - сказал он, глядя ей в глаза. - Только ничего уже нельзя изменить.
В последнем сне Вика увидела Ивана голым, весь низ в крови, смотрит в никуда застывшим, как лед, взглядом, и тело застывшее, словно каменное. Как-то отдельно от него увидела его жену, от нее волнами исходила агрессия. Вика проснулась:
- Плохо тебе, Ванечка.
Выскользнула из кровати, вышла на балкон. Закурила. Светает. Конец августа, а рассвет тяжелый, как поздней осенью. И мысли тяжелые, осенние. Что с тобой, Ванечка?