Иван ФУНИКОВ

Жаждущий видеть очей Ваших свет, как и прежде алчущий зримого и многоприятного милосердия Вашего, я, Фуников Иван, когда-то Вам слуга, а ныне - за грехи - нищий, услаждаюсь писанием сего малого письмеца - Вашего величия и благородства размер моего письмеца не достигнет из-за ослабления разума и из-за несчастной фортуны сердца моего - а только скажу: храни Вас, государь мой, десница Всевышнего Параклета!

Если же, государь, по милости своей соизволите о нашем убожестве выслушать, то я милостью Творца и Создателя по сию пору, по 23 апреля, выгляжу живым, только бедно и скорбно дни мои протекают, хотя и милосердия Вашего, государя моего, никогда не забываю.

А мне, государь, тульские разбойники выломали на пытках руки и сделали их, что крюки, да кинули в тюрьму.

Лавка там, государь, была узка, и взяла меня великая тоска; постлана рогожа, а спать на ней не гоже. Сидел 19 недель - всё из тюрьмы на волю глядел.

А мужики, что ляхи: дважды приводили к плахе; за старые шашни хотели скинуть с башни. На пытках пытают, а правды не знают: правду им-де скажи, да безо всякой лжи!

Я ж им божился, с ног свалился, на бок ложился: не много у меня ржи, нет во мне лжи - истинно говорю, ни капли не лгу!

А они того не знают - дальше пытают. Лечить меня стали потом: помазали кожу дважды кнутом. Но за грехи мои, государь, недуг не унялся - баня нехороша, да и банщик глуп: высоко взмахнул, тяжело хлестнул - кожа долой, а болит - Боже ты мой! (Подскажите, государь, чем лечить, а я, государь, за Вас век буду Бога молить, чтобы Богу Вас укрепить, и Вам впредь так же творить.)

Видел еще, государь, Ваше послание. Прослезился и глубине разума Вашего удивился; через Ваше милосердие у кн. Ивана рыбки вкусил, а за Вас, государя моего, Бога помолил; да от сна вставая и спать ложась, - ей-ей всегда то же повторяю. Тем, государь, лишь и могу Вам отплатить, что за Вас Бога молить, да и от других знаю, что верно поступаю.

И написал бы, государь, не мало, да за такой смутой разума не стало. Голову свою до земли преклоняю, а Вам, государь мой, о Христе здравия желаю! Аминь.

Да, государь, уж не мало лет, а разума нет, и перечесть нельзя всех бед: обобран, что баран, разорен до конца а сед, что овца. Не оставили ни волоса, закрома сожгли до колоса, рожь ратники пожали, а сами сбежали. Ныне сами живем в погребах, стряпаем на кострах. На ногах одни голенища, да и побились те голенища.

Бог свидетель, государь: не оставили ни лошадки, ни коровки, ни шерсточки; в землю не сеяли ни горсточки. Всего-то осталась у меня корова, да и та не здорова: видит Бог, сломала рог.

Да, Бог весть, что завтра будем есть.

Что ж, велел Бог пожить и ни о чем не тужить. А я Вам. государю моему, преодолев страх, из глубины воззвах, имя Господне призвав, низко кланяюсь и прошу.

А о скорбях, постигших нас, не знаю, что и сказать.

События нас устрашают, но думаю, что судьбы к нам все же благосклонны. И не одних нас только постигло злосчастие, но и всю страну нашу.

Земля, которую мы помним богатой и населенной, увидим ее опустелой и напоенной кровью святых: проливается кровь вместо дождей, и вместо пшеницы взрастают тернии; видим церковь Божию, стенающую и скорбящую и, как вдову, помраченную: красота ее отнята иноплеменниками, а того более - своими, восставшими на своих же, - так Бог судил; видим города разоренными и сожженными, вдов и стариков рыдающих и тающих от голода, жен и невест угнанных и в объятиях чужих, младенцев разбиваемых и сам царствующий град, столь дивный зимой, вымороженным неприятелями.

Горе наше превосходит вифлеемское: там побивали лишь младенцев до известного возраста, здесь же ни старцы, совершенные умом и боговидные обликом, ни юные годами и лицом никакой возраст пощажен не был.

Превосходит и херсонесские расправы Юстиниана: там один только город пострадал, здесь же немалая часть вселенной приведена в запустение.

Не прогневайтесь, что описываю не все беды и разрения: ум мой не может всего этого охватить и положить на бумагу, да и Вам не хочу добавлять скорбь на скорбь. Ибо все мое, как и Ваше, взято было без остатка.