Дверь была заперта изнутри на какую-то хлипкую задвижку, или просто замотана проволокой, наверное, для того, чтобы коты и голуби не смогли ненароком потревожить покой жильца. Сван несильно толкнул дверь ладонью и вошел. Маленький человек тут же проснулся, присел на постели, детскими кулачками протирая глаза.

- Простите?

Сван огляделся. Казалось, все здесь было по-прежнему: красный деревянный диванчик у стены, верстак, служивший также и столом, два стула и камин с железной решеткой, с таганком... Более трех десятилетий пролетели, как облака, над этими крышами да и, честно сказать, над всей планетой, а эта жалкая лачуга оставалась такой же, какой была запечатлена в его детском сознании раз и навсегда...

- С кем имею честь? - галантно спросил хозяин, нащупывая босыми ногами шлепанцы. Как и подобает настоящему трусу, он вежливо не заметил, каким бесцеремонным образом гость проник в его жилище.

Сван молча поставил стул на середину комнаты, усевшись верхом, как это делали полицейские в Техасе, откусил и сплюнул кончик сигары, воспламенил, наполнил комнату облаком и лишь тогда впервые раскрыл рот.

- Я Сван. Так меня много лет зовут друзья и враги - в Североамериканских и Австралийских штатах, в Мексике, Японии, России, и далее везде. Здесь в Стокгольме я прозывался Свантесон.

- Свантесон, Свантесон, Сван... - забормотал маленький человек, мучительно вспоминая то, что, в общем-то, и не обязан был помнить.

- Помнишь, - сладким голосом продолжал Сван, наслаждаясь как ситуацией, так и родным языком, на котором не говорил уже много лет, - помнишь, какую ты построил великую башню, а вместо крыши водрузил мясную тефтельку? Помнишь, как мы разыграли двух домушников, честно говоря, неплохих парней, когда ты сделал из моей простыни привидение?

- Свантесон! - воскликнул наконец, хозяин, просияв. - Маленький Свантесон с пятого этажа. Сын старины Свантесона. Младший брат бедняги Бетан... Малыш!

- Верно, Карлсон. Старость еще не полностью превратила твои мозги в дерьмо.

Легкая тень пробежала по лицу старичка, но сразу сменилась широкой улыбкой. Было ясно, что он трусит, и сильно трусит, будто бы пришел к нему давний, неумолимый кредитор. В сущности, так оно и было.

- Значит, ты вернулся, Малыш, то есть, простите... Господин Свантесон?

- Не вернулся, а так - залетел на несколько часов. В этом городе есть много людей, которые бы очень хотели меня увидеть... А ты можешь звать меня как прежде, дружище Карлсон. Тот, Который Живет На Крыше.

- Это так неожиданно, Малыш... - пробормотал Карлсон. - Это событие, большое событие для меня.

Он, наконец, встал, выпрямившись во весь свой детский рост, впрочем, не выше сидящего Свана, обеими руками потряс протянутую ладонь и вновь устроился на диванчике.

- Что тут не говори, а времечко-то летит, - весело заговорил он.

- Летит, летит, - сказал Сван.

- Я даже не верю своим глазам. Ишь, как ты вымахал!

- Ишь, ишь, - поддакнул Сван.

- А я тут вообще... Одиноко живу, скучно. Вот пенсию опять задерживают.

- Это все пустяки, - сказал Сван. - Деньжат я тебе подкину.

- Хорошо бы, - оживился Карлсон, и в комнате как-то сразу стало светлее.

- Деньжат у меня много, - доверительным тоном проговорил Сван, чуть наклонившись к старику, - а мы, Свантесоны, всегда отличались порядочностью и платили добром за добро.

- Уж точно! - просиял Карлсон, и теперь в помещении и вовсе рассвело.

- Ведь ты же мне много сделал хорошего, Карлсон, не так ли?

- Точно так. Я самый лучший в мире творитель добра.

- Ведь не родители меня воспитали, не брат с сестрой, а именно ты.

- Именно!

- Ты научил меня быть сильным, смелым.

- Безусловно! И еще - добрым.

- Принципиальным, честным.

- И благородным!

- Трудолюбивым, покладистым.

- Благовоспитанным!

Оба засмеялись, весело и дружелюбно. Сван внезапно замолчал, выключив и старика. В комнате несколько секунд висела тишина, жужжащая залетной мухой...

Сван хлопнул себя по коленям.

- Ну, рассказывай, друг. Как жил, чем питался. Много ли у тебя было таких как я малышей? - он рассмеялся тоненько и кокетливо, покачав плечами. Люггерс, висящий в кожаной кобуре под мышкой, несколько раз прямо по сердцу ударил его.

- Не обижай меня, Малыш. Разве не прекрасным было все то, что с нами было?

- Это было круто.

- Не то слово... Какие проказы! Какие приключения! Жаль, никто до сих пор не написал о нас какую-нибудь книжку... Я, впрочем, пробовал - не вышло.

- Ты не ответил на мой вопрос.

- Какой вопрос?

- Я задал тебе вопрос, Карлсон: как ты жил и что ел все эти годы.

- Ах, это... Ну... Я и не знаю, что сказать. Ел кое-что, конечно. Все было довольно обыденно, скучно. Меня как будто бы и вовсе не было... Да что обо мне! Ты-то кем стал, Малыш?

Сван посмотрел на Карлсона с мягкой улыбкой.

- А ты не догадываешься? Я - Сван.

- Да? А где ты живешь, кем работаешь?

- Я - Сван, - сказал Сван, уже не улыбаясь. - Я живу и работаю - Сваном.

Карлсон нахмурился, вспомнив наконец.

- Послушай, не тот ли ты Сван, о котором в газетах... Ну, тот, за которого назначено вознаграждение в сумме...

- Он самый. Тот, о котором в газетах. Который живет Неизвестно где. Неуловимый Сван... Национальный банк в Новом Орлеане. Труп. Нефтяная компании в Мельбурне. Два трупа. Трастовая кампания в Москве. Семнадцать трупов. Никто его не видел в лицо. Никаких следов. Пустяки, Карлсон. Дело житейское.

Старик закряхтел, поднялся, взял с верстака графин цветного стекла с отколотой пробкой, попил, поставил на место, все это молча...

- А где твой пропеллер, дядя? - весело спросил Сван.

- Нету пропеллера, - вздохнул Карлсон. - Моторчик устал и пришлось его выбросить... Ты, верно, как все - так и не понял, что он был бутафорским...

- Почему же? Я это очень хорошо понял. Полет - свойство твоей души.

- Как же это так получилось, Малыш? Почему это так с тобой получилось?

Сван уставился на старика с непритворным удивлением.

- Это ты у меня спрашиваешь? Это у меня спрашиваешь - ты?

- Бог нам судья, - сказал Карлсон, покосившись на дверь. Внезапная вспышка гостя не на шутку обеспокоила его.

- Нет, не Бог нам судья, а судья нам судья. Ты когда-нибудь видел, как судит судья? Судья, который отличается от тебя только тем, что имеет документ, что он - судья. Между прочим, я впервые слышу от тебя слово Бог. За всю нашу жизнь на крыше и под ты ни разу не сказал слово Бог.

- Ну как же, - засуетился Карлсон. - А вот
вспомни, когда мы воровали молочко у младенцев? Что я сказал? Я сказал Да поможет нам Бог! Или когда мы подсматривали за монашками? Вот, полюбуйся. Это моя рукопись. Я, между прочим, самый лучший в мире писатель детских книг, - Карлсон достал из-под матраса солидную амбарную тетрадь и принялся быстро листать, обещающим жестом уминая ладонью воздух по направлению к Свану.

- Нашел! Вот послушай... Малыш и Карлсон осторожно прошли по карнизу и заглянули в окно. То, что они там увидели, острым кинжалом резануло их сердца. Тетя Грэтхен увлекла карлика в кровать и оседлала его, словно необузданного коня. Боже мой! - вскричал Карлсон, - пока дядя Клаус смиренно служит в банке, она развлекается с цирковым карликом! Надо немедленно позвонить ему на службу и сказать, будто бы с его женой случился несчастный случай, и пусть немедленно едет домой. А мы посмотрим, верно, Малыш?

- Что-то я не припомню ничего подобного, - сказал Сван. - Может, это был все-таки какой-нибудь другой малыш?

- Не знаю, не знаю... А вот еще, насчет Бога. Малыш и Карлсон пролезли через маленькое окошко кондитерского магазина и попали в обширное помещение склада. Боже мой! - вскричал Карлсон, - сколько же тут конфет! Слышишь, Малыш? Я сказал: Боже мой! Разве и это было не с нами?

- Да, припоминаю, - нахмурился Сван. - Что-то вроде того...

Последнее время он хотел, но никак не мог вспомнить, когда впервые зашел за черту. Когда впервые украл, солгал, предал... Первую кровь он помнил хорошо, равно как и первое крупное дело, но прежде было множество мелких. В сущности, все это плавно и постепенно сводилось к самой первой конфете.

Теперь ему за сорок. Время от времени его посещает странная боль в левой стороне груди. Как, например, сейчас... Сван засунул руку за пазуху и почесал свое сердце. Люггерс попался костяшкам его пальцев. Он хлопнул себя по ляжкам, игриво посмотрев на Карлсона:

- Ну, а ходишь ты что - по-прежнему в эту трубу?

- Да! - вскричал Карлсон. - в трубу к старухе Попсон. Правда, она давно умерла, и там теперь поселились какие-то другие жильцы, новые русские, но традиция, понимаешь ли...

Сван встал и вышел. Он без труда разыскал трубу старухи Попсон, скорее, конечно, по затрапезному внешнему виду, чем по географическому положению, и помочился в нее, дружелюбно оглядывая крыши. Горькое, брезгливое чувство детства возникло где-то внизу живота и отпустило вместе с опавшей струей, однако, этого укола было достаточно, чтобы смутное колебание Свана превратилось в выбор.

- Ладно, - процедил он сквозь зубы, стряхивая. - Живи и здравствуй.

Чайка пролетела низко над крышей, едва не коснувшись его плеча. Не перевелись еще в городе эти жирные птицы... Внезапно Сван услышал приглушенный голос. Он быстро, на цыпочках, подкрался к домику.

- Сван! - говорил Карлсон сдавленным шепотом, и на секунду ему показалось, что Карлсон зовет его на помощь...

- Я же говорю: Сван, почему вы мне не верите? Повторяю по буквам: Софья, Василий, Анна, Норманн... Международный бандит находится на крыше дома номер... Я постараюсь задержать его сколько возможно.

Такого поворота Сван никак не ожидал. Он колупнул ногтем старую краску на стене, краска откололась почти что правильным, как монетка, куском. Он раскинул руки и ощупал ладонями воздух, словно сжимая два мяча...

Выждав полминуты, он вошел в домик и посмотрел на Карлсона. Тот мирно сидел на подушечке, под которую только что спрятал сотовый телефон, и болтал ногами.

- Что наша жизнь? - начал он, загадочно улыбаясь, как человек, которому известна истина. - Вся наша взрослая жизнь - это всего лишь телесериал, поставленный по сценарию, который был написан еще в далеком детстве.

- Наша жизнь - дерьмо, - подтвердил Сван.

- Жизнь, - сказал Карлсон, - это старение, умирание, это всего лишь отдельный и частный случай смерти.

- Жизнь - это и есть смерть.

- Это длинный комментарий к одному-единственному великому стихотворению.

- Жизнь - это свисток перед входом поезда в туннель.

- Это очередь к зубному врачу.

- Жизнь - это книга, настолько толстая и скучная, что как-то не хочется читать ее до конца.

- Это долгая увертюра к опере, которой никто никогда не слышал.

- Жизнь - это болезнь, которая передается половым путем.

- Это бесконечная, беспроигрышная игра в рулетку.

- Или на рояле.

- Или в театре одного актера.

- А почему одного? - встрепенулся Карлсон.

- Да потому что он козел, - припечатал ладонью Сван.

Он посмотрел на часы, прикидывая оставшееся время.

- Ты куда-нибудь торопишься? - поинтересовался Карлсон.

- Вот что, - сказал Сван. - Полиция будет минут через семь-восемь. У нас есть еще немного времени.

- Какая полиция? - покраснел Карлсон.

- Обыкновенная. В бронежилетах.

Сван достал люггерс, повертел в руках и положил на колени. Карлсон окаменел, громко сглотнув слюну.

- Это такая игрушка? - спросил он.

- Нет, не игрушка.

- Тогда зажигалка? Скажи мне, Малыш, что это зажигалка.

- Нет, - сказал Сван, - это не зажигалка.

- А что ты собираешься делать?

- Я хочу дать тебе денег. Ровно столько, сколько стоит моя голова.

- А зачем ты достал эту штучку?

- Какую штучку? Ах, да... Я еще не решил. Допустим, я сначала дам тебе денег, а потом застрелю. Как ты на это посмотришь?

- Не надо этого делать, Малыш. Ты лучше просто дай мне денег, а потом иди и сдавайся полиции. Ведь рано или поздно тебя все равно бы поймали... А я за тебя еще денежек получу, так что выйдет в два раза больше...

- Деньги - это пустяки, - сказал Сван.

- Дело житейское, - подшутил Карлсон.

- Вот что, - сказал Сван, - я не дам тебе денег.

Он встал, крепко держа люггерс у бедра. Карлсон втянул голову в плечи и часто заморгал глазами. Казалось, из его рта сейчас вылетит муха.

- И стрелять я тебя не буду, - сказал Сван. - Я просто уйду.

- Ты не успеешь уйти, Малыш, - грустно произнес Карлсон. - Дом уже окружен.

- Это не имеет значения. Есть один способ. Он позволяет уйти при любых обстоятельствах.

Сван сунул люггерс в карман и быстро вышел на крышу. Он сделал несколько шагов, гремя старой черепицей, спустился к самому краю и замер, балансируя на водосточном желобе, спиной к мрачному колодцу улицы. Карлсон стоял в дверях и с ужасом смотрел на него, тряся раскрытыми ладонями.

- Стой! Не делай этого, - закричал он. - В тюрьме тебе будет хорошо, вот увидишь. Никаких тебе забот, кормят и поят, а по праздникам сладости дают, прошу тебя, только не прыгай, Малыш!

Сван тускло посмотрел вниз на улицу, где стояло несколько полицейских машин, затем помахал рукой, прощаясь с перепуганным стариком. Какие-то секунды они молча смотрели друг другу в глаза. Это ничтожное время неимоверно растянулось для Свана: он вдруг вспомнил всю свою жизнь, словно промотал какую-то кассету, и с горечью подумал, какой могла бы она быть, не встреться ему на пути этот маленький чудак.

Краем глаза Сван заметил на дальнем конце крыши ловкое, хорошо знакомое движение. Темная фигура быстро переметнулась от трубы к трубе.

- С чего ты взял, кретин, что я собираюсь туда прыгать? - закричал он. - Ты научил меня еще кое-чему, дружище. За это бесценное свойство моей души, которое отличает меня от других, меня как раз и прозвали Неуловимый Сван. За это я и люблю тебя, и имей в виду, - Сван нахмурился, - только за это.

Сказав так, он раскинул руки, словно сжимая в ладонях два мяча, и быстро, с нарастающим ускорением взлетел. Набрав высоту, на которой еще можно было легко дышать, он круто повернул на юго-восток и, нацепив защитные очки, на предельной скорости направился туда, где ждали его неотложные дела.

Плотный ветер привычно гладил голову и грудь. В облачных провалах таинственно мерцали реки и города. Сван улыбался, думая, что ему чертовски повезло: и в том, что он родился на такой зеленой, такой голубой планете, и в том, что был у него когда-то такой замечательный Карлсон.