Вот уж несколько вечеров подряд, после работы, Петр заготавливал лес,- предварительно заплатив определенную сумму в колхозной конторе и получив квиток на рубку. Лесник, как и положено, выделил делянку. Хорошая делянка досталась нынче Петру! Срубая дерево, Петр уже определял ему его дальнейшую судьбу: этому гореть в печи; а эта молодая стройная березка, - готовая жердочка для загона; а это бревно - строевое, без узлов - на пристрой к сараю. Пятеро деток у Петра. Растут, кормить надо, - хозяйство расширять, хлев пристраивать.
Потом несколько вечеров подряд Петр, так же после работы, вывозил нарубленный лес. Сегодня, взяв на колхозной конюшне смирного и послушного в упряжи старого мерина, любимца - Гнедка, он в последний раз отправился в лес, - сегодня последний воз. Уставший, но в предвкушении окончания большого дела, Петр был в хорошем расположении духа. А, впрочем, Петр всегда был в хорошем расположении духа. Никто его сумрачным никогда и не видел, все с улыбкой да шутками-прибаутками, с вечной сигарой в уголке красивого рта, с шапкой неистово кудрявых волос на голове, в сапогах незавидного хрома.
Солнце, как бы раздумывая, - садиться, аль погодить,- повисло над горизонтом. А Петр уже на месте. Все ему здесь, в лесу, мило и знакомо с детства. Вот кусты смородишника на опушке леса сгрудились, - уже обобранные ягодниками, - наполняя пространство благоуханием листвы. Реднячок молодого малинника, а рядом, тут как тут, - вездесущая крапива, уж без нее нигде и никак. Ивняк стоит в обнимку с черемухой. Вот, отцветшая медуница,- спрятала свои кувшинки до новых времен. Изредка встречается иван-чай, словно рукою, приветливо машет розовой метелкой. Ландыш в изумрудных шкатулочках качает, баюкает, лелеет свои семена до поры, до времени, назначенного природой. Прелый, наслоенный годами лист, упругой периной лежит на земле. Горько-сладкий запах прелых листьев,- то запах времени. Жирный обабок, как сурок, притулился у пенька. Подосиновик! - на его лиловом блюдце, тонкой работы, - смородинка. Костяника предлагает ягод своих рубины, не скупясь,- горстями, горстями. Осока тянется за сапогами; вязиль вяжет ноги. Фу- ты, ну - ты, перепелка! Вот птица! - как заполошная баба, сама боится и, кого хочешь, перепугает. И ведь ждешь ее, бестолковую, и, все равно,- неожиданно... По краю леса сиренево-фиолетовые шары чертополоха, словно бусы-корольки (не ягодницы ль растеряли?), - обрамляют лес.
Работа спорилась. Брёвна легко оказывались в телеге. Сноровисто, умело, взяв за комель,- толстое основание дерева,- Пётр забрасывал вперед на пряслину телеги именно эту часть бревна, потом слегка надавливал на комель (тележная пряслина служила точкой опоры),- и... дубинушка сама пошла! - оказывалась в телеге. Работа близилась к завершению. Оставалось несколько небольших лесин на воз забросить. Да вот Петру ещё не удалось загрузить одно бревно, гладкое стройное - строевое. С первого раза не далось, не смог Пётр загрузить его и со второго подхода. Бросить! - жалко! - оставил напоследок.
Вдруг резко потемнело. Разгулялся ветер. Беспокойно зашелестела листва на деревьях. Пошёл дождь. Уже через несколько минут - темь, хоть глаза коли. Пётр грузил последние лесины. А ветер всё усиливался... Тонкие гибкие ветки берёз неистово метались, плескались на ветру. Не успевали они, подчиняясь движению ветра, нагнуться в одну сторону, как ветер тут же разворачивал их в другую, - словно, хулиган выкручивал девчонкам руки. Осина, бедолага,- всё в её судьбе как-то не так, - вот и листья её как-то не так к веткам крепятся, что даже от малейшего дуновения ветерка,- трепещут они, словно души грешниц в вечном страхе. Сейчас листья осины не просто трепетали,- они выщёлкивали, подсвистывали, подвывали в угоду нечистой силе. Слышно было, как упало, не выдержав напора ветра, старое дерево, утробно тяжко вздохнув, охнув всем своим пустым нутром. Пётр явственно представил себе, как упало это старое дерево, разломившись на несколько частей, а в одном месте легло на землю прахом-трухой. Взлетела, вскрикнув, испуганная птица, тяжело, словно контуженная, хлопая крыльями... А ветер все больше неистовал, бушевал, наполняя все кругом всевселенским беспокойством, первозданной тревогой. Нет, Петр не из робких! И все же неуютно... Он пытался не обращать внимания на разбушевавшуюся стихию, теша себя тем, что, почти, уже все загрузил. Да и близкое родное фырканье лошади, и бренчание удил - успокаивало. Осталось загрузить одно, то, неподатливое бревно. Он, усталый и промокший, уже особо и не надеялся, что сможет с ним справиться. И все же! Мужик в последний раз подвел телегу к злополучному бревну. И вдруг... из глубины сознания: Господи, помоги. Ради моих малых деток! И: Отче наш, Иже еси на небесех, да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь; и остави нам долги наши, якоже и мы должником нашим; и не введи нас во искушене, но избави нас от лукавого, - то сердце, умное сердце считывало со скрижалей души молитву, ученную еще малым ребенком с мамой. Но воспитанный обществом атеистом, с выхолощенным коммунистической идеологией сознанием, человек и не подозревал, что в нем жила эта молитва, переданная, как богатое наследство, мамой. И вдруг... все в лесу затихло: перестал идти дождь, осины прекратили выщелкивать листьями, подвывать... Мужик легко, как пушинку, забросил на высоту большого воза огромное бревно, словно, чья-то невидимая рука помогла ему.
Эту историю, случившуюся с ним, Петр рассказал своей дочери перед смертью, и, глядя на маленький скромный образок Божьей Матери средь богатого холодного надменного блеска хрусталя в серванте, он говорил: