Все события, описанные в романе, вымышлены. Автор не несет никакой ответственности за возможные случайные совпадения имен, портретов, названий учреждений и населенных пунктов, а также какие-либо иные случаи непредсказуемого проникновения чистого вымысла в реальность.
Глава 1
Шальнев смотрел сквозь забрызганное дождем лобовое стекло своей машины, сквозь неровные туманные края, образовавшиеся по краям стекла в холодный осенний день, и ждал, когда собеседница возьмет под контроль свои эмоции. Она была не из тех женщин, которые легко выказывают свои чувства, и не склонна к проявлениям нежности со стороны других, так что даже в своем горе, которое она так долго отказывалась раскрывать, Шальнев не чувствовал себя вправе утешать ее. До сих пор ее уныние было скрытой печалью, скрытой тоской. Сидя рядом с ней на переднем сиденье, положив руки на холодный руль и мечтая о сигарете, хотя он не курил уже некоторое время, он представлял себе, что их близость в машине, ее интимное свидетельство потери ею самообладания, должно быть, дорого ей обходится.
Жанна Муравьевой было сорок пять лет, на десять лет старше самого Шальнева. Он познакомился с нею и с ее мужем много лет назад, когда Жанна работала преподавателем политологии на вечерних курсах, которые посещал Андрей.
Теперь он расследовал исчезновение их дочери Елены, которая отправилась в студенческое общежитие, недалеко от того места, где они сейчас сидели, чтобы встретиться с матерью. Домой она не вернулась.
Елена закончила университет летом две тысячи тринадцатого. Она изучала медицину, а через шесть месяцев после окончания университета вступила в волонтерское движение и провела два с половиной года в самопровозглашенной Донецкой Народной Республике. Она закончила работу там летом две тысячи шестнадцатого и с того момента жила в России; сначала в Москве, затем вернулась в Волгоград. Так продолжалось до лета нынешнего года, когда Елена опять приехала в Донецк и стала снова работать в волонтерской организации, время от времени наведываясь в Россию. Жанна и ее муж Сергей Муравьев были убеждены, что их дочь отправилась в студенческий городок, чтобы встретиться с молодым вольнонаемным журналистом по имени Денис Белов, путешествовавшим с ней по России и ДНР. Он появился в доме Муравьевых без предупреждения пять или шесть дней назад. Они сказали Андрею, что их дочь, казалось, была расстроена его визитом, и когда он появился снова на следующий день, Сергей Муравьев приказал ему уйти и пригрозил вызвать полицию. Белов уехал, но только после ожесточенной ссоры между Леной и ее отцом, в которой Сергей Муравьев обвинил Дениса Белова.
Расследование было неуклюжим с точки зрения родителей Лены. После долгих расспросов Шальнев пришел к выводу, что никакого преступления не было. На самом деле Андрей считал, что Лена исчезла добровольно, возможно, вместе с Денисом Беловым. Шальневу не потребовалось много времени, чтобы узнать, что у Сергея Муравьева и его дочери были сложные отношения, которые до того, как Лена ушла в волонтерский корпус, прошли полный круг от неразлучных (и, как говорили некоторые, "нездоровых") до невыносимых. Исчезновение Лены имело все признаки бегства, а не похищения.
Сергей Муравьев, однако, не мог смириться с таким объяснением исчезновения дочери. Будучи столь же резким человеком, как и его жена, Муравьев с самого начала настаивал на том, что Волгоградское полицейское управление неверно истолковало исчезновение его дочери. Он был убежден, что ее убили. Он изводил их, пытался использовать свои связи в мэрии, пытался давить на всех в ГУВД, начиная с руководства. Он написал письма редакторам главных местных ежедневных газет с жалобами на некомпетентность полиции. Он был уверен, что Денис Белов - убийца, несмотря на полное отсутствие улик. Муравьев был возмущен тем, что исчезновение его дочери не может быть расследовано, и в тумане собственного разочарования он находил вину во всех.
Из-за бурной деятельности Муравьева и отсутствия каких-либо действий по поводу исчезновения Елены эта история долго крутилась в местных СМИ и телевизионных новостях. Елена Муравьева была хорошенькой девушкой, ее родители были состоятельными людьми, университет, из общежития которого она исчезла, был престижным частным учебным заведением. В некотором смысле, с точки зрения СМИ, исчезновение Елены было даже более интригующим, чем если бы ее тело было найдено. В нем были все составляющие захватывающей истории.
Жанна Муравьева открыла сумочку, чтобы достать салфетки, и слабый сладкий запах достиг Шальнева в тесном пространстве машины. За эти годы он открывал кошельки многих женщин, и у большинства из них было что-то общее - похожий аромат, тонкий намек на косметику. Рыжеватая блондинка, густоволосая, Жанна была привлекательной женщиной, всегда хорошо одетой, всегда готовой, ее голубые светлые глаза были готовы к любому толчку. Она не любила, когда ее застигали врасплох. Елена была ее единственным ребенком.
Шальнев ждал, глядя на ухоженные лужайки рядом со студенческим общежитием, на дождливый осенний день, окутывавший окрестности пеленой тумана. Он убрал руку с руля и прикоснулся к своим усам. Они были трехнедельной давности, и как раз подходил к тому моменту, когда в нем с наибольшей выгодой отразились четкие, чистые линии, которые он хотел, чтобы он имел. Они была темнее его волос, которые уже несколько лет седели на висках. Он не знал, почему решил отрастить усы. Однажды утром он просто посмотрел на себя в зеркало и не побрил верхнюю губу.
Плащ Жанны издавал приглушенный шорох, когда она двигалась на кожаном сиденье, вытирая нос, прочищая горло, роясь в сумочке в поисках чего-то, он не знал чего, чего-то, что ей было нужно. Он понятия не имел, почему она позвонила ему домой в этот дождливый день и попросила встретиться здесь. Когда она остановилась позади его машины, когда он ждал ее на этой изолированной подъездной дорожке к общежитию, она немедленно вышла из машины, подошла к его "БМВ" и села.
- Спасибо, что приехал. Прости, что вытащила тебя в воскресенье. Я действительно должна...
Тут она вдруг, что было для нее нехарактерно, не выдержала и заплакала по-настоящему: тихонько, как восьмиклассница, забившаяся в школьный гардероб, когда производить впечатление не на кого и незачем. Это были долгие десять минут, каждая минута - целых шестьдесят секунд, и она прислонилась спиной к двери, прислонилась головой к окну и сжала левое плечо, словно боясь, что он дотронется до нее, словно это был жест, чтобы держать все в себе. Все это было проделано почти беззвучно и явно не на публику.
Шальневу стало не по себе. Любой, кто испытывал такую сильную боль, легко вызывал его сочувствие, и он обычно говорил то, что чувствовал, делал то, что было естественно, твердой рукой, сочувственными словами. Но Жанна Муравьева была сложной. Он не хотел ее обидеть и не был уверен, что она не сочтет такой жест слишком интимным, каким-то неоправданным.
Он ждал, пока к ней вернется самообладание, и ему хотелось услышать какой-нибудь другой звук, чтобы сосредоточиться на чем-то другом, кроме подробного описания ее мучительных усилий вернуть себе невозмутимость, привычное поведение, которое, как он полагал, она использовала всю свою жизнь, чтобы держать мир на расстоянии вытянутой руки. Андрей подумал о странном феномене самооценки, о том, как много людей ошибаются в ней, и о том, что она делает с жизнью тех, кто стал ее рабом. Жанна Муравьева жила по нему всю свою жизнь.
- Какой кошмар, - с трудом выговорила она хриплым от волнения и слез голосом. - Это был мазохизм. Я могла бы встретить тебя где угодно.
Это было похоже на нее - считать себя мазохисткой, а не сентиментальной, когда она попросила его встретиться с ней так близко от того места, где в последний раз видели ее дочь. Андрей посмотрел на нее.
- Ты слишком строга к себе, - сказал он. - Это были напряженные три месяца. Ты должна себе немного потакать, как следует пожить для себя.
Ее голова была опущена, а глаза затрепетали, и он подумал, что она снова заплачет, но она сдержалась. Она не смотрела на него с тех пор, как села в машину.
Взгляд Андрея уловил движение в зеркале заднего вида, он поднял глаза и увидел девушку на велосипеде, приближавшуюся к ним сзади по узкой дорожке. Она была одета в темно-зеленую клетчатую юбку, пастельно-желтый свитер и высокие носки, натянутые до икр, и, увидев их в машине, перестала крутить педали и пустила велосипед вперед. Как раз перед тем, как сесть в машину, она снова начала крутить педали и, проезжая мимо, смотрела на них, колеса ее велосипеда со свистом катились по мокрому тротуару, а изо рта тянулась струйка пара. Жанна не знала, что девушка приближается, и вздрогнула, а потом, не сводила глаз с велосипедистки, спокойно проехавшей поворот и исчезнувшей в туманном лесу. Андрею стало интересно, что же, по мнению девушки, они делали. Наверное, они были любовниками. Должно быть, она была почти ровесницей Лены.
Возможно, она даже знала ее.
Жанна Муравьева продолжала смотреть на клубящийся туман, в котором исчезла девушка.
- Я знаю, ты наверняка читал газеты, - сказала она.
- Да, я так и сделал.
- Это было плохо, - сказала она, слегка повернувшись на стуле. - Я не была готова к этому. О да, они звонили. Звонили журналисты местных газет, но я не могла с ними поговорить. Так как я знала, что они делают. Все же...это меня не устраивает.
Это слово звучало странно устаревшим, хотя полностью соответствовало ее личным моральным качествам, настроению, которое казалось таким неуместным в нынешнее время, когда личная жизнь людей сужалась с каждым годом.
Она поднесла комок салфеток к носу и на мгновение откинула голову назад в жесте эмоционального истощения. Затем она смиренно расправила ее.
- Помимо всего этого ... случая, - Андрей тоже был удивлен этими словами вырвавшимся у нее, - огласка...потеря того, что было нашим, будучи только нашим, нервирует.
Шальнев никак не мог знать, что Муравьевы знали о личных отношениях своей дочери, но газетные репортеры, каждый из которых прилагал "следственные" усилия, чтобы оживить историю на страницах своей газеты, совершенно ясно давали понять читателям, что Елена Муравьева была ребенком своего времени. Ее сексуальные связи во время учебы в вузе можно было бы охарактеризовать как беспорядочные.
- Ты, должно быть, находил нас странными людьми, меня и Сергея, в течение последних месяцев, - сказала она. - По правде говоря, мы чувствовали себя странно. Это было...унизительно. Для меня. Сергей, конечно... - она покачала головой, ее плечи шевельнулись. - Будучи богатым, вы можете позволить себе изолировать себя от многого, не так ли, от беспорядка, который, кажется, характеризует так много из жизни других людей. Вы верите, что вы тот, кто избегает глупых путаниц, в которые попадают другие люди, избегает скандалов и безвкусных эпизодов. Вы начинаете верить, что делаете все это сами, потому что вы лучше образованы, умнее, мудрее. Если вы думаете так достаточно долго, продолжайте в течение десятилетий, большую часть своей жизни, вы действительно начинаете верить,что вы ... выше слабостей других. Вы благодарите судьбу, за то, что вы не такой, как другие люди... может быть, вы не говорите этого прямо, но в глубине души вы верите, что вы как-то выше их. - Она задумалась, а потом прошептала:
- такое ... высокомерие...
Шальнев посмотрел на ее профиль на фоне тумана в окне рядом с ее лицом. Жанна Муравьева была женщиной, столкнувшейся с непреложными слабостями человеческой натуры и с осознанием того, что она, в конце концов, разделяет их со всеми остальными.
- За последние месяцы я прочла в газетах и интернете все, что о нас писали, - продолжала она. - скрытно. Сергей этого не знал. Для него я притворилась выше всего этого. Словно отчужденная. Но я прочитала все это. Я вырезала и копировала каждый фрагмент, любой, даже те вещи, которые время от времени появлялись. Я была загипнотизирована. Это было, как если бы я видела себя со стороны моего тела. Очень своеобразный опыт. Иногда мне казалось, что я читаю о ком-то другом, а иногда было ясно, что я читаю о нас - о Сергее, о себе и о Лене, - но мы не казались...особенными. Наши имена легко могли быть взаимозаменяемы с чьим угодно именем. Там не было ничего, присущего нашей жизни, а репортеры, казалось, узнали о нас очень многое, что отличало бы нас от всех остальных. На самом деле мы, наши жизни, казались ужасно обычными. Мы могли бы быть...кем угодно.
Она замолчала, внезапно осознав, как много говорила. Андрей ничего не ответил. Что он мог ответить на такой неожиданный монолог? От него ничего не ждали.
- Мне кажется, это звучит странно для вас, может быть, даже наивно с моей стороны, - сказала она, глядя на свои руки, но затем вернула свое внимание к туманной дорожке перед ними. - Но это было так...откровенно и так печально. Они все писали о Лене. Они не должны были этого делать. Она была ребенком, правда, пусть в двадцать семь лет, все они почти дети. Ее работа в группе волонтеров, казалось, не имела для них такого большого значения, как то, как она жила здесь. - Она устало покачала головой. - Что-то здесь не в меру, не правда ли? То, как мы видим вещи, как мы думаем, как мы живем, что мы требуем от других и от себя. Слишком много, слишком мало. Нет золотой середины.
За девяносто дней, прошедших с тех пор, как пропала ее дочь, Жанна Муравьева сильно изменилась, но Шальневу трудно было бы сказать, было ли это медленным поворотом к чему-то более прекрасному.
- Лена жива, - сказала она прямо, без прелюдий. - Дима нашел их.
Андрей был застигнут врасплох. Когда Жанна сказала, что "Дима" нашел их, она имела в виду скорее навязчивую решимость своего мужа. Человек, который действительно нашел их, был частный детектив Дмитрий Федоров, бывший офицер военной разведки из Ростова-на-Дону, которого муж Жанны нанял почти три недели назад.
- В ДНР?
Она кивнула.
- Но Федоров говорит, что она не живет сейчас с кем-либо.
- Когда вы получили от него весточку?
- Он звонил мне вчера вечером.
- Это был он?
- Да, он звонил по моей линии. Муж никогда не отвечает на мои реплики. Он еще не знает. - Чтобы объяснить, она впервые повернулась к Шальневу, это было лицо уставшей женщины, ее лицо осунулось.
- В самом начале, когда Сергей нанял этого Федорова, я встречалась с ним наедине, - сказала она. - Он проницательный человек, и не нужно было обладать большим восприятием, чтобы понять, что за человек мой муж. Это из-за того, как он есть, что мы пришли к этому. Все это знают, кроме его самого. Вот почему он испытывает к вам такую сильную антипатию. Вы бы ... вы бы подумали, что после того, как молодая девушка закончила университет, после того, как она провела два с половиной года в команде волонтеров, со всей самоуверенностью, которая требуется, вы бы подумали, что после всего этого она сможет претендовать на некоторую независимость. Но от такого человека, как мой муж, независимости не добьешься. Когда она вернулась домой, снова возник конфликт.
Сергей Муравьев был обеспеченным совладельцем нефтехимической компании, человеком, который знал, чего хочет и что требуется для этого, и чья сильная и непреклонная личность принесла ему состояние. Им восхищались и другие преуспевающие люди, которые были похожи на него и видели что-то свое в волевых победах Муравьева. Но настойчивость Сергея Муравьева была в том, что его эгоцентричная воля никогда не должна быть отвергнута, ни в профессиональной, ни в личной жизни, не была лишена цены, цены, которая, должно быть, причинила ему много темной боли в те тайные моменты, которые происходят в жизни каждого человека, когда он сталкивается с голой реальностью своей собственной вины. Его заботы о себе навсегда лишили жену любви и оттолкнули дочь.
- В любом случае, я решила, что если мы когда-нибудь снова вступим с ней в контакт, я не позволю мужу...все испортить. Я прошла через все это с господином Федоровым, это был долгий, честный, подробный разговор. Он казался очень понимающим. Я просто попросила его сначала дать мне знать.
- И он позвонил тебе вчера вечером.
- Да. Он сказал...он сказал, что есть шанс убедить ее вернуться домой.
Может-быть-шанс. Шальнев внимательно посмотрел на нее. Отчаявшиеся люди могли прокормить себя таким воздушным питанием.
- Но, по-видимому, он чем-то озабочен, - сказала она. - Голос Жанны Мурвьевой слегка дрогнул, и она откинула голову назад к окну и глубоко вздохнула, прежде чем продолжить. - Он сказал, что у нее какие-то неприятности. Что у нее и этого мальчика какие-то неприятности.
За все время беседы Жанна Муравьева ни разу не произнесла слова "Денис Белов". Он упоминался как "тот мальчик", или" он", или "тот молодой человек". Что-то примитивное в ней удерживало ее от произнесения его имени.
- Каковы прочие обстоятельства? - задумчиво спросил Шальнев. - Ты сказала, что они не живут вместе.
- Лена живет в Донецке с женщиной, с которой познакомилась во время работы волонтером там. Очевидно, они стали близкими друзьями.
- А Белов?
- Даже не знаю. Он просто сам по себе, Я думаю.
- Что у них за неприятности?
Она покачала головой.
- Даже не знаю. Федоров сказал, что с Леной все в порядке, она в безопасности, но что-то...честно говоря, я разозлилась на него за то, что он так неопределенно выразился, но он сказал, что может и ошибаться. Он сказал, что хочет поговорить с тобой, но сначала хочет обсудить это со мной.
- Почему я?
- Он сказал, что знает тебя. Он говорил о тебе много хорошего, что уважает тебя. Он говорил, что вы работали когда-то вместе.
Шальнев посмотрел в воспаленные глаза Жанны Муравьевой. Она тоже смотрела на него, ожидая хоть какой-то реакции. Может быть, его благословение. Или руководство, или просто уверенность в том, что она поступает правильно. Это был могучий момент тишины.
- А Федоров не говорил, что чувствовала Лена, когда ее нашли?
Жанна повернулась на своем сиденье и снова посмотрела в окно, но было слишком туманно, чтобы она могла что-нибудь разглядеть. Она посмотрела через лобовое стекло на мокрую, усыпанную листьями дорожку, где девушка исчезла в тумане.
- Я его об этом спрашивала, - сказала она. - Он сказал, что она расстроена. Он сказал, что она плакала. Но... - она опустила взгляд на сумочку и увидела, что ее руки сжимают скомканные салфетки. Медленно разжав пальцы, она повертела их в руках и оглядела свои кольца, бриллиантовую гроздь, изумруд, дорогую черную жемчужину с отстраненностью, которая сводила их ценность к дыму. Он сказал - и я была поражена его чувствительностью к этому - он сказал, что не уверен, как "понять" это.
Шальнев наблюдал за ней, чувствуя ее замешательство больше, чем видя его на самом деле. Как будто он был свидетелем эмоционального взрыва.
- У тебя нет ни малейшего...подозрения... - хрипло сказала она, останавливаясь, чтобы сглотнуть, и снова подняла взгляд к окну, ее пустые глаза смотрели на серое за стеклом. - Ты не имеешь ни малейшего представления о том состоянии, в котором я пребывала, когда он это сказал.