Джон сравнивал этот звук с мягким, сдержанным вдохом, вдохом, который успеваешь сделать за секунду до того, как начнется все самое главное. Он уловил его прямо перед визгом отчаянно цепляющихся за асфальт шин. Джон слышал, как полицейские употребляли термин "юз" для обозначения оставшихся после резкого торможения полос на дороге, и тут же начал использовать его в своих собственных описаниях. "Когда видите юз, будьте уверены: они гнали слишком быстро". Что-то типа того.

Сперва визжат шины, потом раздается глухой звук удара, и автомобиль, развернувшись боком, съезжает в кювет, превращаясь в большую груду металлолома.

Потом доносится гудок клаксона, и частенько - крики.

На стоявшем в конце подъездной дороги почтовом ящике аккуратно наклеенными печатными буквами красовалась его фамилия - Эккерс. Это был уже второй почтовый ящик Джона и Мэри за этот год. Вдоль фасада все еще можно было различить то место, где он посадил стройную аллею из семи кленов. Уцелело только одно деревце - на самом краю участка, и теперь его листья пылали поздней осенней листвой. Остальные пали жертвами красного Suzuki Sidekick, трех подростков и коварного и безжалостного поворота у самого выезда.

"Три раза? - недоверчиво повышая голос, спрашивали его на вечеринках. - Машины три раза разбивались прямо перед вашим домом?"

"Трижды невезучий", - с горьковатой усмешкой отвечал Джон, делая вид будто эта фраза только что пришло ему в голову, будто эта горьковатая фигура речи - чистый экспромт, и тут же начинал говорить о звуках и запахах.

Он провел два дня, сажая деревья размечал ровную линию, копал посадочные ямы, смешивал влажный грунт с ведрами плодородного верхнего слоя почвы, чтобы у них был шанс прижиться и в конечном итоге превратиться в величавую аллею.

Эти клены были для него не просто саженцами, он представлял, как Мэри смотрит в большие окна их одноэтажного дома, выглядывая сквозь плотно сплетенные кроны ярко-желтый школьный автобус, который вот-вот должен остановиться у крыльца. Всякий раз он представлял, что у нее в руках кухонное полотенце, воображал, как, неотрывно глядя сквозь стекло, она протирает влажноватой тканью какую-то посуду. Их дом стоял вдали от шумных дорог, небольшое ранчо с тремя спальнями, одно из десятка подобных вдоль узкого шоссе.

Детей пока не было, но они надеялись. Эту надежду он с трудом мог внятно объяснить. Ему казалось, что им с Мэри нужно было какое-то логическое завершение, к которому они просто не могли прийти иным путем; они чувствовали, что им чего-то не хватает, чего-то, что они продолжали искать, и в конце концов пришли к единодушному мнению, что в этом им поможет создание полноценной семьи.

Он небрежно сравнивал все это с деревьями. У других были деревья, большие, высокие, горделивые деревья, как отголоски их цельной и благополучной жизни. Это то, что получаешь, если усерден, осторожен и планируешь все заранее. К примеру, детей, а потом и внуков. Заведите детей, и тогда у вас будут и внуки. Он пытался растолковать все это Мэри, как само собой разумеющееся, но она, казалось, совсем ничего не понимала.

Иногда он представлял себя стариком, сгребающим опавшие листья вокруг кленовых стволов толщиной с человеческую талию. Он посадил деревья достаточно далеко друг от друга, учитывая, что они будут расти, выяснил, сколько места нужно взрослому клену, перечитал кучу статей о различных видах деревьев, прежде чем сделать окончательный выбор. Он представлял себе и бегающих вокруг детей, детей, которых можно было бы благополучно собрать в конце дня и отвести домой.

Suzuki положил конец всем этим мечтам. Поздно вечером в пятницу в свои последние несколько секунд автомобиль взмыл в воздух, выполнив невысокую, но замысловатую бочку вправо. Позже Джон узнает, что внедорожник совершил три полных, четких акробатических оборота, пока внутри этой металлической коробки все летало по своим собственным траекториям: физика перемещала множество предметов в сотнях направлений.

Дюжина бутылок пива на заднем сиденье так и не выпала из картонной упаковки, но у каждой отлетело горлышко они разбились о крышу машины, о крышу, которая после первого же удара о землю стала заметно ниже. Предназначенная для церковной распродажи, заклеенная скотчем и разрисованная маркером коробка с книгами в мягкой обложке расползлась по швам, и дешевое чтиво, яростно хлопая крыльями страниц, запорхало по салону. Коврики подлетели на дюйм или два и снова вернулись на свои прежние места, пазы и углубления заполнились алмазной крошкой защитного стекла из разбившихся боковых окон.

Запасное колесо Джон обнаружил лишь на следующее утро, почти у самой стены дома, уже после того, как эвакуатор забрал все остальные части авто.

Один из подростков тоже вылетел из машины, его распластанное на газоне тело нашли пожарные. Джон его даже не заметил, пока спасатели не положили мальчика на каталку и не вывезли на подъездную дорожку.

Джон решил, что эта авария была самым ужасающим зрелищем, которое ему когда-либо доводилось увидеть. Они с Мэри были в гостиной, смотрели телевизор, когда Suzuki в первый раз вынесло на обочину. Мэри тут же протянула руку и сжала его запястье, но Джон уже вскочил с дивана, вглядываясь в черный силуэт во дворе, подсвеченный сзади уличными фонарями, а спереди все еще продолжавшими освещать траву огнями фар. Когда он вышел за дверь и очутился рядом с местом катастрофы, его пульс участился, он ощущал, как его удары резко отдаются в ушах, странно, но это было не так уж и неприятно.

Мэри осталась дома.

Джон осторожно приблизился к машине, как будто перевернувшееся транспортное средство требовало особого, крайне бережного обращения. Он мог слышать, как выхлопная система издавала тикающий звук. По мере того как металл остывал, его темп замедлялся.

Одного из оставшихся в машине подростков подбросило вверх практически по той же траектории, что и ящик с пивом. Стержень зеркала заднего вида выбил ему левый глаз, но это уже не имело значения. Его шея была сломана под тем же углом, что и горлышки бутылок.

Водитель в свою очередь врезался грудью в руль, плечом в крышу, а левыми ребрами ударился о внутреннюю часть двери, лишь его левая руки метнулась наружу через разбитое окно, как будто подавая сигнал о повороте. Когда машина плавно перекатилась через нее, рука сломалась. Коробка с салфетками Kleenex и дюжина компакт-дисков парили в воздухе, ударяясь о преграды и снова взлетая. При последнем ударе бардачок распахнулся, извергнув на свет свое содержимое: бумагу, скребок для лобового стекла и запасной ключ от дома, который вся семья владельца машины пыталась найти несколько месяцев.

Первое, что заметил Джон, пока спускался по подъездной дорожке, было то, как аккуратно кувыркающееся авто срезало шесть из семи его кленов. Стойка почтового ящика была переломлена практически у основания. Сам искореженный ящик обнаружился под машиной, после того как ее наконец перевернули.

За несколько минут до прибытия спасателей - стоя у окна, черная копия самой себя, Мэри позвонила 911, - Джон был уверен: оба подростка в машине, должно быть, мертвы. Он ошибался. Тот, что был за рулем, выжил, как и пассажир заднего сиденья, тот, что вылетел через разбитое стекло крышки багажника, взмыв ввысь и тяжело рухнув на траву, как бескрылая птица.

Когда прибыли пожарные машины, Джон застыл на месте, ошеломленный светом, шумом и быстрыми, отрывистыми движениями спасателей. Он все еще стоял на том же месте, когда полиция, закончив краткий обзор и сделав все необходимые замеры и фотографии, перекрыла движение в обоих направлениях, чтобы припаркованный поперек дороги эвакуатор смог поставить автомобиль на колеса, вытащить его обратно на дорогу и забрать его искореженный остов с места происшествия.

Казалось, все закончилось за считанные минуты, но Мэри сказала ему, что он пробыл на улице больше полутора часов. Единственное, что она сказала. А после наотрез отказалась обсуждать произошедшее.

Джон не мог понять, почему. Он попытался рассказать Мэри обо всем: о длинной рытвине на газоне и о том, как почтовый ящик протащила, а затем расплющила в лепешку машина, о подростках и о том, как они выглядели, о том, как он даже не понял, что один из них вылетел из автомобиля, а потом лежал на траве у них во дворе, как будто лег вздремнуть.

Несколько минут Мэри его слушала, но как только узнала, что один из парней погиб, резко оборвала, заявив, что ей больше неинтересно ничего об этом знать.

Его это слегка обескуражило.

Мэри была женщиной миниатюрной, и они довольно странно смотрелись вместе. Некоторые супруги похожи друг на друга, Джон и Мэри были не из их числа. Он был высоким и худым, с темными прямыми волосами, со слишком заостренными на его вкус чертами лица. Однажды, рассматривая себя в зеркало, он пришел к заключению, что его глаза слишком близко посажены. Мэри напротив была маленькой, кукольной и гармонично сложенной, с большими глазами, в которых, казалось, жила вечная готовность удивляться. Эта разница между ними заставляла его чувствовать себя неуютно. Люди, думал он, могут смотреть на них и с трудом верить, что они вместе, особенно когда слышат, как Мэри говорит, слышат, как тонко, четко и звонко звучит ее речь, совсем как у ребенка.

Хотя Джон никогда не признавался ей в этом, но, когда они занимались любовью, ее тонкий, хрупкий голос казался ему одновременно волнующим и чем-то запретным, в его воображении он сливался с греховным удовольствием чем-то вроде фантазии соблазнить совсем молоденькую няню.

Возможно, люди просто привыкают смотреть на своих родных, размышлял он, и в итоге их начинает тянуть к этим чужим лицам со знакомыми чертами и выражениями. С Мэри все было иначе. Поэтому временами он отчаянно хватал ее за руку или приобнимал за плечи на вечеринке, просто чтобы доказать, что они действительно созданы друг для друга. А иногда подолгу держал ее ладонь, крепко сжимая в своей, и будто не замечал, что она хочет высвободиться и не может.

На следующий день после аварии он пригласил ее на ужин. А потом понял, что весь вечер только и говорит об этой катастрофе, слова лились из него потоком. Временами Джон испытывал уколы вины за то, что удерживает ее за столом, пользуясь тем, что они на людях, и она не может просто встать и уйти. Но он все равно продолжал рассказывать, и где-то в глубине души ему нравилось, как ему удается заставлять ее содрогаться от все более жестоких подробностей. Позже той ночью в постели он потянулся к ней, но она отпрянула и отвернулась, свернулась калачиком, и прежде чем заснуть на какой-то миг ему сквозь дрему показалось, что она плачет.

После второй аварии на сухой, чистой дороге, в разгар солнечного воскресного дня Джон почувствовал, что стал лучше схватывать важные детали. Более тщательно их систематизировать. На этот раз это был перевозивший свежесрубленные еловые бревна пикап. Он не столько съехал с дороги, сколько по прямой резко влетел в кювет, при этом сам грузовичок остановился быстрее, чем его груз.

Верхний ряд бревен проломил заднее стекло кабины, и один из стволов, чуть больше фута в диаметре, прежде чем вылететь через лобовое стекло и застыть на капоте, попал водителю точно в основание черепа. Джон долго смотрел на шофера сквозь боковое окно, пораженный тем, что его мертвые руки все еще сжимали руль, тщетно ожидая команды разжать пальцы. Пассажир, мужчина лет пятидесяти, застыл в полуобороте на своем сиденье, глядя на водителя. Окаменелый труп - как позже скажет Джон, словно его убил один лишь взгляд на сидевшее рядом с ним воплощение чистого ужаса.

Когда через несколько минут прибыла бригада скорой помощи, они грубо вытащили пострадавшего из грузовика и положили лицом вверх на свежеподстриженный газон Джона. Раз за разом санитары надавливали ему на грудную клетку и накачивали его легкие воздухом с помощью ребристого пластикового пакета - без всякого успеха.

Джон наблюдал за ними со стороны капота, вдыхая одновременно свежий аромат еловой смолы и резкий с привкусом меди запах свежей крови. Он смотрел, как пожарные выгрузили свое снаряжение, срезали крышу пикапа и подняли бревно с искореженного тела водителя.

На этот раз он лучше понимал, что делают спасатели, а когда прибыла полиция, открыл для себя, что их расследование сложнее, чем он предположил в прошлый раз. Да, конечно, процедура была быстрая, но более продуманная, чем он представлял себе во время ДТП с Suzuki.

Они измерили короткий след заноса, который выходил за расположенную вдоль края проезжей части белую линию и спускался на посыпанную гравием обочину, а один из полицейских сфотографировал место происшествия со всех мыслимых ракурсов, попридержав пожарных, чтобы зафиксировать узор трещин на стекле от пробивших заднее окно бревен. Затем сотрудники полиции раскатали длинную измерительную ленту желтого цвета и определили расстояние от задних колес грузовика до того места, где начался занос, а все тот же полисмен забрался на задний борт и сделал фото бревен еще и оттуда.

Но дело было не только в расследовании. Джону показалось, что все цвета стали ярче, а звуки отчетливее красное и зеленое, листья и сочащаяся смолой кора, и то, как бесшумно все двигались, и голоса звучали приглушенно, как будто серьезность ситуации требовала тишины. Солнце играло на беспорядочно рассыпавшихся по капоту осколках, а паутина трещин на лобовом стекле расходилась все шире от пробоины, оставленной вылетевшим через него бревном. Джон узнал резкий запах выхлопных газов дизеля пожарной машины и урчание большого двигателя кареты скорой помощи на холостом ходу.

Он вдыхал запах бензина, идущий откуда-то из-под грузовика, и более густой, тяжелый дух моторного масла. Он все еще завороженно разглядывал место происшествия, когда на своей машине приехал сын водителя, выскочил и побежал к пикапу, однако пожарные преградили ему дорогу и оттеснили назад к делавшим записи полицейским.

Джон наблюдал, как, сидя на заднем сиденье патрульной машины, мужчина тупо бился головой о плексигласовую перегородку между передней и задней частью салона. И внезапно осознал, что ему нужно попытаться собрать воедино все детали, словно в каждом мельчайшем фрагменте скрыта огромная важность. Он прекрасно понимал, как трудно уловить все эти мелочи; ведь так много всего происходило вокруг. На зеркале заднего вида грузовика на тонком шнурке висела елочка освежителя для воздуха. "Такую иронию не выдумать", - подумал он. Водитель, похоже, мечтал, чтобы его кабина пахла, как хвойный лес. Что ж, ему это еще как удалось.

Парамедики срезали рубашку с живота и груди пассажира, а его руки и ноги были раскинуты, словно он пытался поймать огромный, падающий с неба шар, на брюках спереди растеклось мокрое пятно.

"Возможно, - подумал Джон, - было бы неплохо сделать свои фотографии".

Всякий раз, когда они выходили в свет, казалось, всегда всплывала тема аварий. Каково это, когда в конце подъездной дорожки к вашему дому постоянно умирают люди?

Джон сам себе поражался: он начинал говорить об авариях практически каждый раз, когда они с Мэри куда-то выходили, и его всегда изумляло, что чем подробнее становились его истории, тем теснее обступали его незнакомцы. Его рассказы привносили в комнату ощущение важности момента, заставляя слушателей резко и почти благоговейно умолкнуть. По ходу дела Джон понял, что лучше не выкладывать все сразу, гораздо эффектнее до поры придерживать детали, выдавая их мелкими порциями, не забывая придавать лицу серьезное, искреннее, и слегка потрясенное выражение. А еще лучше сделать вид, что он вовсе не хочет об этом говорить, и жуткие подробности вытягивают из него против его воли.

Рассказывая, он как будто намекал, что они сами во всем виноваты. "Вы сами хотели это услышать!" Тем временем его истории начинали превращаться в тщательно отработанные, заученные до автоматизма клише. Порой он пытался припомнить, нет ли среди слушателей тех, кто уже слышал их раньше. С каждым разом оттачивал ритм усиливал контраст между взлетами и падениями, работал над зачином, развитием и финалом. Не забывал про кульминацию.

Джон выучил, когда нужно с серьезным видом сделать паузу и опустить глаза, словно следующие слова "они оба были мертвы" были тяжелыми, как камни, а когда стоит пристально посмотреть на одного из присутствующих и сделать большие глаза, изображая изумление чудесами физики и геометрии автокатастроф.

"И не единой царапины на нем!" - восклицал он, говоря о пассажире пикапа. - Не единой!"

А после надолго умолкал, заставляя своих слушателей выспрашивать, а что же произошло с водителем, на что был похож этот кошмар, когда верхние бревна пробили тонкое стекло заднего вида и врезались ему в затылок и плечи.

Это, размышлял он, во многом походило на рыбалку: он чувствовал, как слушатели, подобно рыбам в пруду, все ближе и ближе подбираются к крючку, покусывают наживку, кружат вокруг, а он, как опытный удильщик, ждет момента, когда можно будет подсечь жертву и наблюдать, как она будет вздрагивать, как будет отводить глаза, не вынеся всех ужасов его истории.

Его раздражало, когда временами слушатели внезапно теряли интерес и отходили в сторону или не задавали нужного вопроса, чтобы он мог блеснуть коронной фразой, которая бы окончательно и бесповоротно утолила их любопытство. Но с каждым разом, с каждым новым рассказом он становился искуснее.

В один из вечеров - на торжестве по случаю годовщины одной малознакомой пары - он чувствовал себя в ударе, живописуя хорошо знакомую историю о сплющенном почтовом ящике, который дважды снес внедорожник, и о подростке, который потерял в аварии не только глаз, но и жизнь, и тут в дальних рядах слушателей он заметил Мэри, на лице которой застыла гримаса отвращения. Хозяева тем временем, хлопнув дверью, сбежали на кухню в поисках новых закусок, хотя было ясно - всем уже не до угощений.

В ту ночь в спальне она дала волю своей ярости. Он не мог ее видеть: свет был выключен, а шторы плотно задернуты, но ее слова звучали в темноте так резко, что ему казалось, они исходят от совершенно незнакомого ему человека.

"Ненавижу это!", - шипела Мэри, и Джон мог представить, как эти слова буквально висят в воздухе - белые заглавные буквы на темном фоне. "Каждый раз, куда бы мы ни пошли, одни и те же чертовы истории! И ты всегда выглядишь таким самодовольным, словно паразитируешь на чужом несчастье. Хотела бы я, чтобы ты мог увидеть себя со стороны. Ты превратился в стервятника!" И затем - более мелкими буквами, но они оставались в воздухе дольше: "Иногда мне кажется, что ты мне больше не нравишься, Джон".

Он вообразил, как эти слова медленно растворяются, теряя свои очертания.

Но не ответил, слишком задетый лишь одним из ее упреков.

"Самодовольство", - думал он. Вот это было обидно.

Поэтому, пока брился, он тренировал "правильное" выражение лица. Оно должно было быть сочетанием серьезности и смирения, размышлял он, двигая вверх и вниз бровями, но никак не мог отыскать нужную комбинацию. Он стремился передать достоинство с оттенком своего рода уважения к погибшим. Ничего общего с самодовольством.

Третья авария была иной на этот раз все произошло чуть дальше от их двора, но причины остались все теми же - слишком большая скорость на знакомом участке прямой и тот же крутой поворот прямо у выезда. Легковой автомобиль чуть не съехал в канаву, одно из передних колес уже выкатилось на щебенку обочины, но водитель вовремя успел резко вывернуть руль, чтобы вернуть машину на дорогу. Ему это удалось, но он перестарался и вырулил на встречную полосу - прямо под колеса несущегося на всех парах самосвала. Ни у одного из них не было шанса увернуться, и авария потрясала своей беспощадной жестокостью.

Тут не нашлось места для изящных деталей, перемещающихся по салону по предсказуемым траекториям, чтобы занять новые места согласно законам физики.

Это было жесткое и впечатляющее столкновение: легковушка мгновенно сложилась под огромным двигателем грузовика, задняя часть машины смялась гармошкой, а перед по инерции продолжал лететь вперед.

В доме лобовой удар прозвучал как взрыв. Джон вскочил с дивана, сразу поняв, что произошло. Когда он побежал к двери, Мэри бросила в него книгу, которую читала, страницы зашуршали и захлопали в воздухе, но она промахнулась.

Джон понял, насколько серьезна авария, как только вышел из дома. Казалось, самосвал присел над раздавленной машиной, как кошка над маленькой, не подающей никаких признаков жизни мышью.

Дверь кабины грузовика со стороны водителя была открыта, шофер бегал вокруг авто из стороны в сторону, пытаясь заглянуть внутрь. Та часть крыши, которую можно было увидеть, была смята до самых дверных проемов, так что машина больше напоминала сплющенную консервную банку.

Не раздавалось ни единого звука, все замерло в тишине.

Джон видел, как другие машины останавливались, как из них в спешке выбегали люди, как они подходили ближе, чтобы рассмотреть все, как следует. А потом отшатывались, опираясь на свои авто, как будто им нужна была опора, как будто их кости и мышцы по какой-то необъяснимой причине внезапно теряли свою силу.

Стекло разлеталось во все стороны, все до единого окна и зеркала разбились, перемешавшиеся осколки очертили вокруг автомобиля огромный блестящий круг.

А после водитель самосвала в шоке сидел на земле, закрыв лицо руками и прислонившись спиной к переднему колесу грузовика. Вытянув перед собой ноги, он стонал, как будто напрочь потерял способность двигаться. Из-под днища раздавленной машины что-то сочилось, но Джон был слишком далеко, чтобы сказать, была ли это кровь или трансмиссионная жидкость. Позже он решил, что это была кровь. Так лучше звучало.

Вблизи было трудно что-либо разобрать, только когда он услышал подробности в новостях, стало ясно, что в машине было три человека, и все они погибли. Легковушка так сильно пострадала, что Джону было трудно понять, на что именно он смотрит, но с каждым новым пересказом истории путаница уменьшалась, а детали выстраивались во все более убедительную последовательность.

Через несколько минут после того, как пожарный расчет с ревом сирен прибыл на место происшествия, Джон увидел, как один из спасателей отделился от машины, перебежал на другую сторону шоссе, замер, согнувшись пополам, и его вывернуло в придорожный кювет.

Джон неожиданно для себя подобрался к эпицентру гораздо ближе, чем когда-либо прежде, и почувствовал себя фактически оскорбленным, когда пожарный бесцеремонно оттолкнул его с дороги.

"Не могли бы вы сделать несколько шагов назад, сэр", - сказал тот, но Джону это "сэр" показалось жестким и резким, как будто пожарный считал его поведение предосудительным, и это ему не понравилось.

Из передней части машины время от времени вырывался пар, а два передних колеса исчезли под самосвалом. Спасатели долго и обстоятельно обсуждали, как лучше сдвинуть тяжелый грузовик. Им удалось приподнять часть крыши с одной стороны машины, чтобы заглянуть, что творится внутри искореженного салона. После этого никто уже не торопился.

Джон все еще был захвачен драматизмом произошедшего, когда его заметил репортер местной газеты и подошел с вопросами об аварии. Позже Джон с удивлением отмечал про себя, как сильно ему это понравилось. Но он действительно наслаждался моментом, упивался им, не забывая придавать лицу максимально уважительное выражение. Он рассказал журналисту о серьезности ДТП, обо всех трех авариях, провел его через лужайку, чтобы показать зарастающую рытвину на газоне и зазубренные, уже начинавшие сереть пеньки поломанных кленов, охотно согласился попозировать для фото.

На следующий день его интервью и портрет оказались в нижней части первой полосы, и Джон подумал, что он выглядит на нем в должной степени потрясенным и ни капельки не самодовольным. Дойдя до раздела с некрологами, все еще продолжая держать газету перед собой, Джон задумался, может, ему стоит появиться на похоронах? Он представлял, как стоит в церкви, официально одетый, бесстрастный, но полный достоинства, пока члены семьи подталкивают друг друга и разглядывают типа, которого видели в газете. Несчастный парень, ставший свидетелем трех смертельных аварий прямо у себя во дворе. Парень, который пытался помочь. Каким-то образом Джону удалось убедить себя, что стоять там с ними - это тоже своего рода помощь. В конце концов идти на похороны он передумал. Рассудил, что это отнимет слишком много времени.

Последняя авария, без сомнения, пока что была лучшей историей. Джон понял это в первый же раз, как рассказал ее. Он мог определить это по тому, как вытянулись лица его слушателей, как они обступили его тесным кружком с бокалами в руках, пока за их спинами дымилось последнее в этом сезоне барбекю и подгорали забытые всеми стейки. Был конец года, по вечерам под одежду пробирался колючий холод, а небо было затянуто серой пеленой, предвещающей сырость и снег. Всегда найдется кто-то, размышлял Джон, кто до последнего будет делать вид, что лето не кончилось. А потому были стейки и бургеры, наглухо застегнутые куртки и свитера под горло, а от барбекю в стороны вился сизый дымок, пока Джон с пивом в руке и с убийственно скорбным видом говорил о последнем ДТП.

"В общем, он резко выкручивает руль - абсолютно правильное решение: выкрутить руль, чтобы выйти из заноса но он перестарался, и тут совершенно некстати появляется этот самосвал", вещал Джон, прислушиваясь к себе во время рассказа. "Сбавь обороты! -одернул он себя. - Полегче не так назидательно".

"Выжить было невозможно! - несколькими минутами позже резюмировал он, словно выносящий вердикт судья. - Я понял это сразу же. Не было смысла бежать никто ничем не смог бы им помочь".

"Они погибли на месте. В том числе и малыш на заднем сиденье. Даже идентифицировать останки было сложно, в такое кровавое месиво превратились тела".

Сам Джон при этом никаких тел не видел полиция приехала и оцепила место происшествия сразу же после того, как пожарный оттеснил его назад, а когда спасатели начали разрезать машину, они и вовсе перекрыли дорогу и натянули брезент, - но этого никто не знал.

Джон подумывал для пущей убедительности безропотно пожать плечами, но в итоге воздержался. И тут на какую-то долю секунды он встретился взглядом с Мэри, и глаза ее были острыми, блестящими и черными, как у разгневанной вороны.

Позже в машине, по дороге домой, она заговорила, ее голос звучал приглушенно, лицо застыло, как маска, взгляд был устремлен прямо перед собой, она обращалась к нему, но так ни разу на него и не взглянула. "Тебе это слишком нравится, - сказала она. - Все эти чужие трагедии".

Ее пальцы беспокойно теребили юбку на коленях, будто отчаянно пытались за что-то ухватиться, отметил он про себя, или словно она боялась, что он может ее ударить.

"Не глупи! - резко возразил он. - Нечему тут нравиться!"

Она не ответила.

"Ты серьезно? Как я могу получать удовольствие от подобных вещей? Думаешь, мне приятно переживать это снова и снова? То, что мне довелось увидеть, Мэри, ты даже не представляешь!"

Джон чувствовал, как округлые фразы наполняют его и выливаются наружу, их порядок был ритмичным, выверенным, привычным. Он знал, когда стоит драматично понизить голос и добавить хрипотцы в конце предложения.

Она не выходила из дома, подумал он, ни разу, так что у нее вообще нет права читать ему лекции.

Мэри краем глаза наблюдала за его лицом, узнавая отработанную легкость, с которой его выражения сменяли друг друга как у актёра, исполняющего хорошо знакомую ему роль.

"Как это может мне нравиться?! - продолжал Джон. - Думаешь, мне нравится тащить из грузовика какого-то мертвого чувака, чтобы сделать ему искусственное дыхание на газоне?! Или выходить к себе во двор и находить там какого-то парнишку, напоминающего брошенную на дороге тряпичную куклу? С чего бы мне это нравилось, Мэри?"

Эта последняя метафора "тряпичная кукла на дороге" так пришлась ему по душе, так полюбилась, что он использовал ее всякий раз с тех пор, как эти жестко звучащие слова впервые случайно пришли ему на ум, когда он подыскивал идеальное описание.

Он сделал паузу - для эффекта и чтобы слегка перевести дух, но она оборвала его. "Ты никогда никому не делал искусственное дыхание, - отчеканила Мэри. - И тебе не нужно делать этого со мной!" Она замолчала, но прежде чем он успел что-то возразить, добавила тонким, тихим голосом: "Джон, боюсь, я больше так не могу".

Слова были четкими и ясными, расставленными по местам с предельной точностью, как столовые приборы на обеденном столе: вилки и ножи по порядку, салфетки - ровными квадратами. Она их хорошенько обдумала.

Джон замолчал и крепко сжал руль обеими руками, напоминая себе, что если кто и знает, как важно не отвлекаться за рулем, так это он. Немного проехав, он попытался в темноте найти ее руку на переднем сиденье. Но, едва его пальцы коснулись ее запястья, Мэри отдернула ладонь.

Дома наконец-то хлынул так давно собиравшийся ледяной дождь. В свете уличных фонарей белые крупинки летели косыми полосами, словно прочерчивая небо рваными штрихами, ветер срывал с деревьев одинокие листья - последние напоминания об осени - и разбрасывал их по двору.

Сидя в темной гостиной, Джон слышал, как меняется стук капель, слышал, как хрупко гудят на ветру обледеневшие линии электропередач. "Грузовиков с солью пока что нет в субботние вечера они всегда не торопятся выезжать", - отметил он. Там обязательно будет скользко, а поворот однозначно круче, чем кажется.

Он едва заметно встряхнул руками и ногам, поочередно напрягая и расслабляя мышцы, мысленно подготавливая каждый мускул к возможному рывку. Мэри умылась, выключила свет и захлопнула дверь спальни с щелчком, в котором Джону почудилось немое обвинение.

Он слышал визг мокрых шин каждой проезжающей машины, представлял, как они проскальзывают на асфальте и снова ловят сцепление. И каждый раз, когда автомобиль приближался, он делал длинный беззвучный вдох, как перед прыжком, и задерживал дыхание. Замирал в ожидании. Готовый сорваться с места, как только его позовут.

Когда очередная машина благополучно проскакивала поворот, он вновь начинал дышать.