Сева М. по прозвищу Скиф попал однажды в пренеприятнейшую историю. Возвращался он вечером с получкой в кармане от силикатного завода, шел к автобусной остановке. Был слегка пьяненький - сбросились с ребятами и посидели. Вдруг почудилось ему, что сзади кто-то настигает легким шажком. Стал оборачиваться, увидел мельком незнакомое лицо парня и в тот же миг получил по хмельной голове удар чем-то тяжелым. Вырубился он капитально. А когда пришел в себя и поднялся с прохладной земли, уже не обнаружил ни денег в кармане, ни своих любимых наручных часов, ни даже сигарет и газовой зажигалки.
Жинка в его исповедь не поверила. Знала широкую душу своего Севочки, который мог под пьяную руку спустить в случайной компашке чуть не половину зарплаты. А теперь вот заявился и совсем без копейки. Даже обычной шоколадки дочке не принес. Вот она, любовь с первого взгляда, стихи наизусть, романтика...
Сева сначала оправдывался, негодовал, показывал шишку на голове, а потом замолчал, как партизан, и лег спать. Ворочался и утешал себя слабой, почти несбыточной надеждой, что когда-нибудь ещё встретится с тем шустряком и поквитается.
Роста Сева был среднего, крепкий молодой мужик с насупленным шишкастым лбом и басовитым сдержанным голосом. Скандалов не любил, но если кто-то напрашивался - мог любому набить морду без всяких сомнений и переживаний.
Любил почитать наизусть Блока.
Да, скифы мы, да, азиаты мы
С раскосыми и жадными глазами...
Виновны ль мы, коль хрустнет ваш скелет
В тяжелых наших нежных лапах.
До неполных тридцати Сева уже изрядно помотался по свету, многое повидал. И если кто-нибудь показывал ему свежее газетное объявление о вербовке на новую стройку или комбинат, он сдержанно усмехался.
- Если так настойчиво приглашают, значит, бегут от них люди. Значит, неважные у них материальные и бытовые условия. Про хорошие места не по газетам узнают, а знакомые извещают своих знакомых и родственников.
Жил он в Аккермане на квартире у одинокой тетушки, откуда и совершал иногда непутевые свои набеги на "иноземные" города и веси. Правда, везло ему редко. Однажды нагрянул в портовый городок Ильичевск, бурно растущий, строящий многоквартирные дома и к тому же находящийся поблизости, в пределах Одесщины. Устроился докером, обрабатывал иностранные и отечественные корабли. Купил как-то на чужом борту блок перчаток, чтобы распродать их в розницу, завернул в газету и стал спускаться по трапу на причал. Едва на землю ступил - подходит молоденький пограничник.
- Гражданин, что вы несете, что у вас в пакете?
- А в чем дело? - спросил Сева спокойно. - Я на территории порта и никуда ничего не выношу.
- Это неважно. Вы сошли с иностранного борта на советский берег. Что вы несете?
Вспомнил Сева, как дружки по бригаде говорили ему, что в таких случаях надо делиться с представителями власти. Вспомнил, понял, но оскорбился грабежом откровенным и спросил насмешливо:
- Я, кажется, должен поделиться? И сколько же с меня причитается?
Тут и пограничник оскорбился. Сказал, что ему ничего не надо, а вот пройти в дежурное помещение им придется. Видя, что может напороться на серьезные неприятности, Сева улыбнулся и сказал:
- Знаешь, что, парень? Забирай всю пачку. Я тебя не знаю, а ты меня.
Сунул ему в руки пакет и ушел.
С квартирой дела не лучше были. Желающих получить жилплощадь или улучшить жилищные условия навалом, очередь длиннющая, требования жесткие. Чтобы как-то подстраховаться, некоторые работяги снимали угол в близлежащей Бугаевке и ставили там "нахаловку". Втроем за одну ночь собирали из щитов домик, цепляли на окно занавеску, вешали замок, и всё. Без решения суда уже никто не выселит...
Сева осторожно вздохнул, чтобы не обнаружить свою бессонницу, и приоткрыл один глаз. Свет в комнате выключен, Людмила с дочкой на кухне. Захотелось чего-нибудь перекусить, да теперь уже не до того, надо держать марку. Завтра перезаймет у ребят денег, принесет домой - тогда только сядет за стол... Да, скифы мы, да, азиаты мы...
Из этих южных степей Сева однажды махнул в заполярную тундру. Работал много и тяжело. И пить стал больше. Его замели вместе с дружками и определили якобы на лечение в ЛТП. На самом же деле это был один из способов обеспечения новой стройки рабочей силой. Помог Сева закончить монтажные работы, скопил деньжат и вернулся в Аккерман. Решил начать новую жизнь, и вот начал. С новыми приключениями...
Со временем стала забываться эта история, отходить в прошлое. Через пару месяцев семейный бюджет выправился, и Людмила не поминала Севочке былую утрату или растрату, хотя в его криминальную версию не очень-то верила. До тех самых пор, пока не засек Скиф полузабытую физиономию в автобусе, возвращаясь с работы. Глянул искоса разок, другой - он, точно. Подождал, доехал до остановки того кадра и вышел за ним. Левой рукой взял за плечо и развернул к себе, а правой врезал в солнечное сплетение, под дых. Согнулся фраер в три погибели, и Сева ребром ладони рубанул его по шее. Клюнул тот носом в землю и больше не поднялся.
Зашумели свидетели, возмущаться стали. Один даже спросил с вызовом:
- А если тебя по шее?
- Не советую, - сказал Сева. - Лучше вызови милицию, разберемся.
Вызвали, стали разбираться.
- Так мы давно уже ищем этого налетчика, - сказал милицейский лейтенант Севе. - Спасибо за помощь и задержание преступника.
Окинул Севочку оценивающим взглядом и добавил:
- Слушай, переходи работать в милицию. Хватка и решительность у тебя есть. Наблюдательность, зрительная память. А остальное приложится.
- Надо подумать, - сказал Сева уклончиво. - С жинкой надо поговорить. - Он заметил, что у задержанного парня ползет из уха темная струйка крови. Видно, не рассчитал Севочка силу своего удара или зацепил опасную зону и повредил кровеносный сосуд. Он не знал, чем обернется эта непредвиденная травма, и сообразил, что лучше выждать некоторое время, не отвергать предложение лейтенанта. Ещё чего доброго и самого привлекут к ответу.
Хмыря того завезли в больницу, приставили к нему охрану. Через неделю его отправили в камеру предварительного заключения, и только тогда Сева дал окончательный ответ: "Не могу, хлопцы, жинка не разрешает. Скандалы каждый день." Тем и отговорился.
- Ну, а на самом-то деле почему не пошел в милицию? - спросил я.
Сева усмехнулся то ли снисходительно, то ли смущенно:
- Там работа не для меня. Не люблю бить людей.
ПРЕДЧУВСТВИЕ
Эла Анатольевна Ведута - женщина отзывчивая и общительная (прошу не удивляться тому, что слово "Эла" пишется с одним "л" - так надо; слово это образовано не от имени Элла, а совсем от другого). Живет она в своей отдельной квартире одна, иногда к ней приезжают из Одессы её сын, внук и невестка.
Когда-то уже давным-давно при случайной встрече и уличной беседе на ходу Элочка прищурилась и сказала недоуменно и озорно:
- Анатолий Михайлович, иногда я обнаруживаю такое удивительное сходство наших взглядов и духовное родство, что мне кажется, будто в прошлой жизни я была вашей сестрой или женой.
Ну, женой так женой, как писала Крупская Ленину. Мало ли кем были мы в прошлой жизни.
И вот однажды захожу к ней в кабинет с какой-то обещанной ксерокопией. Другие сотрудники в разгоне, сажусь за свободный стол. Разговор обо всём - о работе, жизни, новостях. И где-то в паузе - смущенное признание:
- Анатолий Михайлович, я вышла замуж.
Вот тебе и жена из прошлой жизни. Ну хотя бы посоветовалась.
- Что он за человек, - спрашиваю сочувственно. - Надеюсь, не пьяница?
- Нет, что вы.
- А кем работает? Если работает вообще.
- Он компьютерщик. Человек порядочный и отзывчивый. Если вам надо выполнить какую-то работу, он поможет.
- Ну что вы, неудобно.
- Нет-нет, подумайте и позвоните мне. Он поможет с удовольствием.
Близился обеденный перерыв. Мы поднялись и стали прощаться.
- Вижу по лицу, что вас ждут какие-то дела, - сказала она.
- Нет, я думаю совсем о другом, - сказал я. - Поздравляю, Элочка Анатольевна, и желаю счастья.
Наклонился и поцеловал в щеку.
- Ну, тогда уж и в другую, - улыбнулась она.
* * *
Где-то через год, ещё теплой и солнечной осенью, пошел я по каким-то делам в ДК и прихватил пару новых книжечек, чтобы занести мимоходом одну в "Торнадо", а другую Элочке. После посещения редакции сворачиваю на Комсомольскую и вижу впереди Элу, которая только что вышла из своей конторы и потихоньку удаляется от неё. Я же иду следом в полусотне шагов и не окликаю её, потому что Эла идет очень медленно и задумчиво, словно сомневаясь в том, а туда ли она идет вообще.
И вот она остановилась, неспеша обернулась - и всё поняла. Засветилась улыбкой, пошла навстречу.
- А я-то думаю, - говорит мне, - что это меня весь день беспокоит?.. Я сегодня в отгуле, была дома. И чувствую с утра, что мне надо зачем-то пойти в город. Зачем - не знаю, куда - не знаю, но надо. Собралась, пошла. Ходила, ходила - не помогает. Потом почувствовала, что надо мне зачем-то зайти на работу. Пришла, поговорила - нет ответа. И теперь вот оглянулась и поняла. Я же должна была прийти сюда, сейчас, чтобы встретиться с вами.
Я достаю из портфеля надписанную для неё книжку. Она удивлена ещё больше, у неё нет слов.
Потом Элочка провожает меня до самого ДК, где мы и расстаемся до какой-нибудь очередной встречи.
БЛИН КОМОМ
Я готовил вечер к своему шестидесятилетию и собирал небольшой творческий коллектив. В городском отделе культуры отнеслись к моей затее с интересом и приняли живейшее участие. Завотделом Татьяна Николаевна Гонтарева и её помощница Алевтина Трегубова удовлетворенно улыбались, слушая перечисляемые мной фамилии вокалистов, музыкантов, чтецов, но когда я произнес: "Женя Стахов", их лица сразу же посуровели. Ещё не зная причины такой реакции, я сказал, как бы оправдываясь:
- Он талантливый человек...
- Да, - ответили мне. - Он талантливый, но очень необязательный. Совсем недавно он обещал принять участие в проводимой нами встрече и не пришел. Смотрите, он и вас подведет.
Женя - директор и хозяин маленького кукольного театра. Экспансивный, сумбурный, озорной. Ну и что? Каждый баран за свою ножку подвешен.
Решил я рискнуть. Во-первых, я обнадеживал себя тем, что не может же Стахов подводить всех и всегда, что должны быть какие-то исключения. И во-вторых, я знал Женю, но знал не настолько, чтобы не верить в этого человека совершенно. Ну, мало ли с кем чего не случается. Ну, закажет он художнику эскизы или попросит скульптора сделать гипсовые головы, а потом не может заплатить за выполненную работу. Так сейчас почти никто никому не платит, время такое. К тому же, как только у Жени появлялись деньги, он старался погасить самые неотложные долги. Даже иногда держал при себе какой-нибудь мизер на случай непредвиденной встречи. И если попадался кто-то особенно возмущенный и рассерженный, то Женя одной рукой лез в карман за деньгами, а другой, опять же на всякий случай, снимал свои неразлучные очки.
Нашел я Женю во дворе напротив городского Центра культуры и досуга. Здесь он со своими коллегами арендовал подвальчик для декораций и кукол.
Был теплый летний день. Почти весь коллективчик сидел на садовой скамье, под навесом из виноградных лоз. Мне предложили стул, стоящий напротив. Разговорились, я напомнил Жене, как мы однажды выступали в части перед солдатами, он ещё читал тогда стихотворение об окончании войны, о русском поваре, который угощает растерянных берлинцев кашей из полевой кухни.
- Помнишь? - говорю я. - "Ах, ты русская душа!"
- О, конечно! - вспыхивает Женя. - Как же!.. Между прочим, не так давно один офицер из части спрашивает, с чем я мог бы выступить у них в концерте. Я читаю ему это самое стихотворение, он говорит: "Очень хорошо. Только вот поправить бы немного. Вместо "русская душа" поставить "украинская".
Мы дружно смеемся, а Женя делает круглые глаза и говорит:
- Так вот и сказал, не вру.
Рассказываю о подготовке к юбилейному вечеру, спрашиваю, не сможет ли Женя там прочитать одно мое стихотворение. Вот это... И читаю вслух.
Бригантина моя улетела,
И заря - словно кровь по ножу...
Слушает Женя, смотрит во все глаза.
Свою чашу полыни и мяты
Я блаженно допью у огня, -
Может быть, я тот самый горбатый -
Лишь могила исправит меня...
Когда я заканчиваю чтение, Женя буквально взрывается:
- Это обо мне, это мое! Буду читать непременно!.. Девочки, перепишите - буду готовить!..
Оборачивается ко мне:
- Когда вечер? Какого числа?.. Девочки! Ребята! Прошу отметить в нашем календаре - в этот день мы не работаем!
"Вот вам и Женя... - думаю себе, припоминая реакцию в отделе культуры. - У вас он необязательный, а у меня ещё как почитает." И, видя такую самоотверженную готовность нашего героя, предлагаю ему сыграть вдвоем с режиссером Центра культуры и досуга Омельченко маленькую, буквально пятиминутную сценку. "Нет проблем, - говорит Женя. - Я хорошо знаю Омельченко, сделаем."
Я пообещал на днях занести Жене и Владимиру Дмитриевичу тексты для них и ушел с легким сердцем. Один экземпляр через пару дней занес в кукольный подвальчик и оставил у артистов, а второй передал из рук в руки Омельченко.
Незадолго до юбилейного вечера зашел в ЦКД. Владимир Дмитриевич был у себя - сидел за столом поникший и удрученный. Рассказал мне, что приходил к нему Женя Стахов, увидел у него оставленный мной экземпляр и распалился: "Сценка Самарцева?! Для юбилейного вечера?!. Да, да! Самарцев обещал мне оставить! Это для меня! Это моё!.. Извините, извините - я это возьму себе!" Забрал почти силой и ушел.
Женю я в подвальчике не застал и больше не видел. Омельченко сказался занятым и на вечере не был.
* * *
И вот, почти пять лет спустя, мы вышли с Владимиром Дмитриевичем в апреле девяносто девятого на новый круг. Правда, уже без Жени.
Вечером я позвонил на квартиру, трубку взяла Анна Александровна. Поздоровалась и негромко сказала мужу:
- Вова, это тебя.
Владимир Дмитриевич произнес привычное "да, слушаю", и слова эти прозвучали глухо и отстраненно. Видимо, сказывалась усталость последних дней с их напряженными репетициями, неувязками, согласованиями. А может быть, он уже начинал погружаться в ту благостную вечернюю полудрему, которая иногда исподволь окутывает пожилого человека после ужина. Лишь понемногу узнавая, припоминая собеседника, он несколько оживился. Я сказал, что хотел бы встретиться, спрашивал, не будет ли он завтра в крепости, на туристской ярмарке.
- Буду непременно, - сказал Омельченко. - Я же осуществляю постановку всего этого мероприятия, веду его. И занят, конечно, буду выше головы, но по окончании мы могли бы поговорить... Назавтра, ясным апрельским утром Омельченко уже был в Центре культуры и досуга. Старшина привел из воинской части шестнадцать солдат срочной службы, им наклеивали черные усики, обряжали в длинные свитки и широкие голубые шаровары, надевали шапки, с которых набок свисали живописные колпаки. А потом ещё им выдали пики и сабли, и получились такие славные запорожские казаки - загляденье. Подумалось мимолетно, что и сам он был таким же молодым и статным в далеком сорок первом, когда в семнадцать лет пошел добровольцем на фронт. И было ранение, госпиталь. И артиллерийское училище в Тбилиси, откуда он вышел младшим лейтенантом, и снова фронт...
В крепость пришли нормально, с хорошим запасом. Однако гости добавили хлопот своим досрочным появлением, прикатили из Одессы в половине одиннадцатого. Человек двести - из Румынии, Венгрии, Чехии, Болгарии - в рамках "Черноморской одиссеи". Их, как и было предусмотрено сценарием, встретили на площадке перед крепостью с вокально-танцевальным ансамблем (пока другие готовились к выступлениям в двух крепостных дворах), Омельченко прочитал в микрофон стихотворение, городской голова Лукьянов произнес приветственное слово.
Над крепостными стенами начал всплывать огромный воздушный шар. Снова налетела звуковая волна, - ревела газовая форсунка под срезом шара, изредка прогревая в нём остывающий воздух.
Весна, первое воскресенье апреля. В старой крепости жизнь шла своим чередом. Шумели крикливые весенние воробьи. В голых ветвях акаций почти неслышно тенькали и перепархивали две шустрые синички. Молча и торопливо пролетел стороной одинокий грач, - с таким видом, будто опаздывал на какую-то очень важную деловую встречу. А по земле тут и там желтели крепкие, омытые росой одуванчики. С молодым задором пробивались они из травяной зелени, чтобы явить миру свою златоглавую красу и силу. У них был свой праздник.
* * *
Собирался написать большой рассказ "Старая крепость", в котором на фоне весенней природы и народного гуляния, в круговороте встреч и бесед понемногу раскрывался бы главный герой. Его большая насыщенная жизнь не вписывалась в рамки сухой газетной статьи, ей требовался определенный простор и неторопливое развертывание фактического материала и самой личности. Увы, наши взгляды на решение этой проблемы существенно расходились. К тому же весенние месяцы были так плотно забиты разными мероприятиями и требовали такой жесткой самоотдачи, что Омельченко всё более уставал и тяготился своей непосильной ношей. Уже после того, как были пройдены "Черноморская одиссея" и "День Победы", Владимир Дмитриевич показывал мне толстую пачку сценария к празднованию двухсотлетия со дня рождения Пушкина. Перебирал мятые листы и говорил, сколько ещё предстоит сделать и по доработке самого сценария, и по работе со множеством участников этого действа. Я слушал и сочувственно кивал головой. И вспоминал Золотое правило всякой стратегии: нельзя быть сильным везде. Приходится выбирать направление главного удара и не распылять свои силы - особенно, если тебе семьдесят пять лет.
Я отложил наброски рассказа в дальнюю папку. Начиналось лето, мне предстояло встретиться с десятками людей, у меня было свое "главное направление", отвлекаться от которого я не имел права. Вот и остались только разрозненные наброски да сухой справочный материал. Отдельные островки неохваченного и необъятного.
* * *
"Омельченко Владимир Дмитриевич. С 1950 года - художественный руководитель городского Дома культуры... Осенью 1956 года приглашен в Одесский Украинский театр. Одновременно поступил в Киевский театральный институт, который окончил в 1961 году. Был направлен в Черниговский музыкально-драматический театр очередным режиссером... Был одним из организаторов Могилевского театра музыкальной комедии... В 1975 году приглашен главным режиссером Марийского республиканского музыкально-драматического театра. Через десять лет вышел на пенсию с квалификацией режиссера высшей категории, возвратился в Белгород-Днестровский к больной матери... За двенадцать лет его режиссерской работы в городе народный театр "Прометей" стал Лауреатом Всесоюзного смотра художественной самодеятельности, лауреатом республиканского смотра, дипломантом Союза писателей СССР... За это время поставил 16 спектаклей, ряд театрализованных представлений, общегородских массовых мероприятий и концертов... На общественных началах шестой год руководит литературным театром "Веселые ребята" при детской библиотеке им. А. С. Пушкина..."
НЕ ВЕРЬ ГЛАЗАМ СВОИМ
Майор Шляпужников был когда-то моим начальником по службе. Затем, выйдя в отставку, стал Василий Федорович директором шахматно-шашечного клуба, и мы ещё много лет встречались на спортивных соревнованиях. Прошлой осенью окликает меня на улице. Два или три квартала нам по пути, идем вместе. Постарел, сутулится, клонится на ходу вперед. Торопится, жалуется на жизнь.
- А что наша жизнь? - говорит хмуро. - Жил, умер, закопали. И всё. И ничего больше от нас не остается.
- А душа, астральное тело, - говорю я.
- Сказки всё это. Мы же сами, своими глазами видим, что на том, как говорят, свете - только кучка костей и ничего больше...
Офицер в отставке Александр Попов приводит в случайной беседе те же самые доводы. Виталий Газарьянц уверенно, без всяких сомнений, стоит на той же позиции. И только при моем упоминании Коли Титова начинает прислушиваться внимательно и серьезно. В первые годы перестройки они работали вместе, в одной фирме. Потом Николай уехал в Москву, и они утратили связь. Я же был в курсе некоторых новостей и дел то через случайный телефонный контакт с Колиной женой Аней, то по рассказам наших общих знакомых. Оказывается, будучи в Москве, Коля Титов имел возможность заниматься за приличные деньги на каких-то серьезных курсах у американских специалистов и обрел способность выходить своим астральным телом и совершать необычные полеты с необычными наблюдениями и ощущениями. Только после этой информации Виталий понял, что не весь в окошке белый свет, и что далеко не всё доступно нашему зрению и прочим органам чувств.