Институт. Не сданная сессия. Завален экзамен по истории партии. Дом. Слёзы матери. Жёсткий взгляд отца. Смеющийся взгляд младшей сестры. Повестка. Военкомат. Медкомиссия. Отклонений в здоровье нет, а мясо в армии нарастёт. Так мне там сказали. Прощание с семьёй. Последний взгляд на себя таким, какой я есть: невысокий, худой, чуть ссутуленный, короткие волосы мышиного цвета, круглое лицо, пальцы тонкие, аккуратные ногти... Таким я был..
* * *
- Встал урод! Живо!
Я почувствовал, как кто-то пинает мою кровать. Причём пинает не с остервенением, а даже как-то буднично, хотя его голос ничего хорошего не предвещал. А принадлежал этот голос именно нашему старшему сержанту Лютому. Вообще он парень неплохой, по крайней мере был когда-то. Но война и водка изувечило его восприятие окружающего мира настолько, что теперь он Лютый, гроза всех салаг! А так же моя головная боль, хотя из учебки сюда мы прибыли вместе. Просто не сложились у меня отношения в роте: и стреляю плохо, и ОФП - моё проклятие. Зато история партии теперь отскакивает от зубов, когда вернусь - забуду всё это как страшный сон, и попытаюсь снова в институт поступить. А потом и на завод устроюсь вместе с батей... то есть я хотел сказать "отцом". Знаете, служба в армии очень меняет язык, который мы учили вместе с вами в детстве...
- Ты чё, салага, разлёгся? Встал, гнида, ЖИВО!
И в этот момент Лютый собравшись с силой скидывает меня с кровати:
- Хорош спать, Нытик, у меня к тебе задание! Во-первых вынесешь парашу, затем надраишь пол в комнате, а после - почистишь и заштопаешь одежду! Возьми кого-нибудь из молодых в помощь.
И ушёл дальше бухать, причём весьма довольный собой. Вообще многие здесь пьют. Либо дерутся, пока офицеры не видят. Впрочем часто это напоминает не драки, а простые избиения старослужащими молодых бойцов. И даже складывается ощущение, что вокруг заговор, что об этом знает прапор и лейтенант, а остальным вообще нет дела! Ладно, надо делать, не хотелось бы в грудину... тьфу, чёрт, в грудь кулаком получить!
* * *
1.45 по местному времени, 24 октября 1985 года.
Устал как собака. Повалился на шконку... то есть кровать. Воспоминаний уже не было, просто вырубился... то есть уснул.
- Нытик, просыпайся! Подъём, твою мать!
И не опять, а снова меня поднимают после отбоя среди ночи. Интересно, что же сегодня придумали мои мучители. Но не могу не признать, что фантазия у них отменная. В том плане, что каждый раз охота удавиться.
- Иди за мной, это приказ! - сказал Лютый, весело заржав.
В углу старики сделали себе "капельницу": за большим деревянным ящиком поставили ящики поменьше и получился стол со стульями в военном варианте. Недалеко стояло помойное ведро, куда бросались окурки, мусор и периодически справлялась малая нужда, когда нажравшиеся бойцы ленились выйти в туалет. А чуть в стороне находился кто-нибудь из молодых, который смешивал их любимый коктейль "Ностальгия". Из медицинского спирта, который у них не переводился и воды.
- Садись, угощайся! Всё же с одного призыва служим, - пробасил Центнер, здоровенный дурак каких поискать, - вот огурчик сожри!
Мне совсем не хотелось пить, но думаю, отказ сулил бы мне не просто унижением, но ещё и разбитыми губами в лучшем случае.
- Слушай, скоро дембель, куда направишься? - спросил у меня Штырь, тощий, высокий и злой как чёрт ефрейтор наш. Как будто ему было не плевать!
- Я хотел в институт восстановиться...
- Так ты, мля, учёный, собака! - заржал Центнер. Всё тихо ухмыльнулись шутке, а Лютый зарядил ему в "солнышко", от чего тот моментально стих и сжался как та самая побитая собака.
- Заткнись ублюдок, пока на "губу" не отправил за неуставные, козёл! А ты Нытик уймись, больше тебя никто не тронет. Всё скоро домой! - улыбнулся он мне, хотя улыбка получилась чуть плотоядной.
- А может вы меня ещё и "Нытиком" прекратите называть, всё же у меня есть имя!
- Не Нытик, имя заслужить надо! Вот мы все здесь проливаем свою кровь, а ты всегда сзади топчешься, трусишь и ноешь вдалеке. Все тебя оберегают и заботятся. Как талисман, мля, берегут, - ухмыльнулся он, - но если хочешь имя, так давай помозгуем как тебе его заслужить!
- Что надо сделать?
- Ха, братан, а ты не так плох! Короче внимай: я договорился с нашими минёрами, они тебя проведут от казарм до границы. Возьми с собой автомат, сидор да пять "эфок". Одну в руке держать будешь. Минёры тебе объяснят как пройти до одного места, там пакет возьмёшь. Гранату держи в кармане с вынутым предохранителем. Да смотри не потеряй его со страху. Иначе жопа тебе. Если гранату выронишь! А аборигены, мля, буреть начнут - покажи им гранату! Хотя её и так будет видно, ха, из кармана! Четыре "эфки" оставишь им. И потом бегом сюда.
- Там в ауле вроде мирные жители...
- Не тупи, братан, там все - враги! Их всех мочить надо, выродков! Иначе они замочат нас.
- Но ведь по приказу нельзя покидать...
- ВЫНЕС ПАРАШУ, СУКА, ЖИВО!
- Да я согласен, только как бы не хватился кто...
- Не боись, пацаны прикроют! Всё, пошли.
***
Нас встретил местный минёр. Весёлый парень. Такое чувство, что на его лице никогда не отражаются эмоции. Они с Лютым поздоровались, тот даже не посмотрел в мою сторону. Выпили залпом почти по полстакана, потом ещё столько же. И как эта пьянь меня поведёт, он же готовый теперь. И очевидно, что не на подвиги!
- Пойдёшь след в след. И молча.
- Есть.
Если кто-то думает, что идти за человеком след в след по минному полю без фонарей ночью лёгко - пусть сам попробует! Уверен, ощущения он получит не самые приятные. А ведь мне ещё и обратно идти по чёртову полю. Зачем я вообще согласился, ведь оставалось ещё немного продержаться - и дембель. А там Мать и Отец, друзья. Увидят, какой я взматеревший приехал, моя Красавица меня точно не узнает, наверное, будет плакать. И говорить какой я герой! Она у меня очень ласковая, милая и заботливая. Мы познакомились с ней по переписке. А вообще-то она учится на бухгалтера, проходит практику у Мамы...
- Стой, сука, СТОЙ!
Я не заметил, как в своих мыслях чуть отклонился от проводника и пошёл стороной. И замер как шёл по его окрику. А вид у него был жуткий, на его каменном лице так живо отразился страх и ярость, что мне стало страшно, я даже отшатнулся...
- Куда прёшь, скотина, здесь мины везде, это, ублюдок ты е...чий МИННОЕ ПОЛЕ, - говорил он мне всё, подходя всё ближе и ближе, - тебе падла жить надоело, меня за собой тянешь, х...р тебе!
И в этот момент под его ногой детонировала мина. Моё тело перестало существовать, осталась лишь мысль. Боль. Почему же я? Как он смог? Почему он не увидел? Зачем он пил? Я жить хочу! Моя Красавица...
Со временем в казарме появился новый Нытик. Вместо Меня. Им стал Он. И Его также шпыняли..., то есть мучили пьяные деды. Так им было легче сохранить рассудок. Они пили коктейль "Ностальгия", вспоминали дом, семью. Кто-то втайне плакал. Кто-то больше не плакал никогда. Кто-то сломался. Кто-то стал крепче стали. Кто-то умер, кто-то остался жив. Я умер. Ты жив.
Велес, 18 марта 2010 г.
Груз.
12.31 по местному времени, 30 июля 1979 года.
Старый пыльный дворик в окружении трёх высоток. В центре детская площадка, где местная детвора играет в войнушку, стреляя друг друга из палок. Неизменные бабки на лавочках у подъезда, которые лузгают семечки.
- Баб Зин, насыпьте семечек!
- Держи милок, угощайся.
В этом дворе есть и моё особое местечко: рядом с гаражами мы отцом перебирали движок нашей копейки. Он обещал мне её подарить, когда отремонтируем. А вообще мой отец слесарь на заводе. И я решил пойти по его стопам, поступил после школы в техникум, закончил его не то, чтобы отлично. Нет, вы не подумайте, про машины - знаю всё! А вот с математикой и русским не дружу совсем. Хотя моей арифметики мне хватит зарплату посчитать, а больше и не надо. За гаражами мой спортзал - мои гири, гантели и даже штанга есть.
- Миш, а Миш! Миша!
Я поставил штангу на помост, утр пот и улыбнулся ребятне.
- Ну что вам?
- А ты подкову можешь разогнуть?
- Подкову? Ха, никогда не пробовал, и подков у меня нет! Да и не стоит портить вещи!
- Миш, а сделай нам автоматы. Ты обещал!
- Зачем вам автоматы? Лучше идите в футбол гонять! У меня в гараже мячик был кожаный, дам вам его, если не потеряете!
- Давай, не потеряем!
Я принёс им мяч - мой отец когда-то играл в юношеской команде. Это был отличный мяч, всем мячам мяч!
- Миш, а когда ты автоматы нам сделаешь?
- Кыш мелюзга!
Они весело смеясь убежали. Вот в армии отслужу - сделаю Люсе предложение. А потом и мой сын будет бегать с детворой, играть в футбол, разбивать коленки. А может атлетикой займётся, как и его папка.
***
- Миш, а Миш, а сделай нам автоматы!
Я проснулся от того, что рядом со мной загоготали совсем недетские голоса.
- Ну сделай, а то эти совсем тяжёлые и злые! - Запричитал под общий взрыв хохота Костик Балагур, наш ротный хохмач. Видимо я бормотал во сне.
- Костя, вот я тебе дам щас в ухо, и слетишь ты птичкой с брони!
- Уймись, Груз, я же любя, - чуть ли не плача от хохота, сказал он, - ты посмотри, вон афганец стоит!
- Чё, один?
- Нет, блин, два!
Новый взрыв хохота раздался над нашим БМП. Вы ничего не найдёте здесь смешного. И будете правы - все шутки получались какими-то дурацкими. Но ребят тоже можно понять - едем к чёрту на рога, поддерживать какой-то там режим. А посылают десантуру для этого, то есть нас, лучших.
- Груз, смотри, там семьи выстроились у дороги. Вон детишки стоят, - сказал он, по-дружески улыбаясь.
А прозвали меня "Грузом" за мою массу и силу. В десанте мне доверили таскать шайтан-трубу, что мне было в принципе несложно, хотя вряд ли кто-то захотел бы поменяться со мною местами. А когда я в учебке отжимался на спор с Костиком на спине - тогда и стал Грузом. Вот так!
Маленькие дети стояли перед своими родителями и кидали нам, солдатам лепёшки в платках.
- Глянь Балагур, хорошее дело делаем, раз даже дети вышли на дорогу и бросают нам угощение!
- Именно, Груз! Наберём сейчас авоську, будет с чем чай попить в казарме.
- А скоро приедем-то?
- Говорят, часов через шесть будем.
- Еду от местных не брать, всё бросать на землю, - закричал наш комвзвода, - это приказ!
Да как же можно так? Малыши же вон какие все чумазые, чёрт знает в чём ходят. А ведь едою делятся, хотя сами точно голодают. Вон девочка, маленькая, лет девяти всего, машет мне ручкой. Я улыбаюсь им ей в ответ. Она смеётся, что-то говорит по-своему и бросает мне лепёшку. Я быстро прячу угощение в клапан разгрузки, прикладываю палец к губам, мол, это наш с тобой секрет. Она серьезным лицом прикладывает палец к губам как и я. Балагур, сидящий рядом не удержался и заржал во всю глотку. Дать бы ему по шее, дураку, хоть раз!
***
Нас разместили в каком-то старом здании. Отдали комнату на четверых, повесили зеркало. Я решил побриться - вдруг завтра выходить в рейд! А перед боем бриться - дурная примета. Вот я на всякий случай и решил заранее.
- Груз, иди сюда, чаю попьём, - позвал меня Жила. А вообще в нашей каморке жили ещё Балагур и Механик.
Я посмотрел в своё отражение: выбрит гладко, глаза голубые, на лбу маленький шрам, нос прямой и подбородок с ямочкой. Одним словом образ геройский, только геройствовать совсем не охота.
- Хорош морду брить, топай давай, чай простынет!
Наш Механик никогда не отличался милым нравом. Я сел на кровать, достал лепёшку из разгрузки, стал её жевать, запивая чаем с сахаром. Вот только у лепёшки странный вкус был какой-то странный...
* * *
- Жила, к комвзводу живо, - заорал Механик!
Сквозь слезы на глазах я увидел лицо Балагура, он плакал.
- Механик, он весь посинел, его уже кровью рвёт!
- Голову ему держи, чтобы не захлебнулся! Где эти санитары, мля!
- Держись братан, Груз, не умирай...
* * *
Старый пыльный дворик в окружении трёх высоток. В центре всё та же детская площадка. Всё так же сидят старушки на лавочках и лузгают семечки. Вот только пустует помост, к нему не подбегает детвора. А в гараже никто не перебирает "копейку", батя спился. Люся вышла замуж, родила девочку. Баба Зина не выходит из дома, она споткнулась на лестнице, когда тащила сумки с картошкой и сломала ногу. Такие переломы у старух не срастаются. Детишки всё также играют в войнушку. Они репетируют войну.
Велес, 18 марта 2010 г.
Кремень.
Время неизвестно, день неизвестен, середина лета 1988 года.
Как же раскалывается голова! Где же я? Солома какая-то, стены, решётки... Плен! Я попал в плен. Руки связаны спереди. Хорошо, надёжно. Жаль, что только в книгах Флеминга герой может перетереть свои верёвки и сбежать из тюрьмы. Как же рёбра болят, неужели сломаны? Это уже плохо. Мысли роятся в голове... Как же меня так спеленали моджахеды? Надо постараться восстановить картину...
В этот момент в его тюрьму входят два афганца и бьют прапорщика в голову...
* * *
- Имя, фамилия, звание, - сказал голос со смутно знакомым акцентом.
- Пошёл на х...!
Удар. Холод. Сыро. Меня оплеснули водой.
- Имя, фамилия, звание!
- Иван Иванович Иванов, старший Иван в роте имени Иванова Ивановских сил!
Удар. А судя по опрокинутому стулу били меня долго, ногами и уже после того, как стул опрокинулся.
- Имя, фамилия, звание!!!
- My name is Ivan Ivanov. I"m senior ensign.
- What? Do you speak English?
- Пошёл на х...!
Удар. Я пришёл в сознание от того, что стукнулся головой. Об стену. Причём в своём номере люкс. Вырвало желчью. Или ещё чем-то мало приятным. Тело ватное. Мысли бегают как тараканы в коробке, а коробка эта в прямой видимости. Сотрясение, как пить дать! Гадство, дали бы попить, уроды... хотя вон в том углу стоит ведро, кружка и миска. Значит ещё поборемся. Впрочем ни вилок, ни ложек... правда руки теперь связаны передо мной. В миске комок серой массы, в кружке вода. Массу оставим на потом, сейчас пару глотков. Порой завидую героям, которые блаженно проваливаются в небытие в таких ситуациях. Мне же оставалось только сесть в углу...
* * *
- Привал пять минут, рюкзаки в центр, самим занять оборону по кругу, каждому свой час обзора.
Одиннадцать пацанов. Младший прапорщик по прозвищу Кремень ведёт их на прогулку, просто обстрелять. Пройдено порядка 14 километров, решающий бросок, и группа на месте, последний привал и штурм. Кто-то закурил...
- Бычок похоронить!
- Хорош, Кремень, дай покурить!
- Объясняю для тупых салаг: специфический запах курева демаскирует любой секрет или засаду, если рядом будет проходить противник. А теперь взял НР и похоронил бычок. Живо!
- Так точно, понял.
Как же порой волшебно действуют аргументы и спокойный голос. Впрочем за это и прозвали "Кремнем", что всегда спокоен, и без лишних эмоций выполняю задачу...
* * *
Снова пришли мои мучители. Я встал... точнее поднялся по стенке, закинул руки за голову и встал перед ними. Те же совсем не оценив красоты моего поступка бесцеремонно двинули мне в челюсть и потащили куда-то...
- Теперь проклятый русский будешь говорить?
- Только с Папой Римским. Ты не Папа? Тогда пошёл на х...!
Удар. Как всё банально!
Вдруг англичанин заговорил на их тарабарщине, причём я ничего не понял ,а значит это был не дари, который я подучил немного... аккурат спросить где они, сволочи, прячутся.
- Что это, русский Иван? Бра-ва-да или глупость? Не надо бра-ва-да! Не надо глупость! Лучше идти на контакт.
- Только не говори, что на половой контакт зовёшь?! Я только девушек люблю!
Снова били! Снова в полубреду меня возвращают в мою камеру, бросают на пол. Снова боль крутит и сжимает. Думаю, что на помощь медиков уже рассчитывать не придётся. По крайней мере сон - лучшее лекарство!
И Кремень провалился в тяжёлый сон, который ему не принёс отдыха, лишь новые мысли.
* * *
Мне было приказано скрытно выдвинуться на позицию и отработать единичным какого-то иностранного офицера. Дорога шла вдалеке от ведения основных действий, в глубине сферы влияния моджахедов. Я расположился перед поворотом на склоне холма, замаскировался, надел светофильтр на оптику стал ждать.
Песок. Холмы. Закат. Всё до горизонта окрасилось в цвета бога войны, стало отливать красным. На ум пришли воспоминания из школы, когда нам показывали снимки с Марса. Нет только чёрной бездны над головой, есть лишь уходящее солнце перед глазами. Спокойствие. Безмятежность. Тишина. Не слышен лай винтовок, не пугают близкие разрывы гранат. Как же хочется порою принести покой и мир на эту землю, и поселиться здесь, среди холмов, подальше от людей, от суеты, от насущных забот, сбежать из своего муравейника. Почувствовать себя восточным мудрецом, и забыть про войну...
Прошло пять часов с тех пор, как я занял и замаскировал свою позицию. И вот вдалеке стал еле слышен гул. Я прильнул к оптике своей винтовки. Как только грузовик проедет мимо вехи, я смогу ловить прицел...
В кабине грузовика было два человека: водитель афганец и скрывающий лицо странный человек, в открытом джипе - афганцы. Моя цель - человек европеоидной внешности, остается, значит, пассажир грузовика. Выстрел. Попадание в "лицо". Старею...
* * *
Снова непонятный допрос. Снова эта мерзкая харя капиталюги.
- Добрый день, Иван.
- И тебя туда же.
- Ты очень глупый, Иван! Ты в моей власти, я могу тебя убить. Всего лишь выстрел из пистолета, и ты мёртв. Неужели ты этого не понимаешь?
- Хотел бы выстрелить - выстрелил бы. Чего тянуть-то?
- Это будет очень просто. Вы русские очень странные и глупые. Ради глупых принципов готовы испытывать муки и лишения.
- Ради глупых принципов тебя мама родила!
Удар. Ещё один. Стул опять опрокинут, я снова лежу на полу, снова меня пинают ногами. Но на этот раз от меня слышен только смех.
- Хватит. Сейчас, Иван, ты будешь плакать! А завтра я тебя изнасилую, когда ты будешь умолять меня о пощаде!
Боль. Дикая боль. Смех. Хруст. Приклад падает мне на палец. На следующий. Нож. Кровь. Я смеюсь. Ярость. Глаза. Огонь. Забытье...
Я пришёл в себя уже в камере. Тело согнулось от боли. Правая рука изувечена, горло перехватило от спазма. Кости раздроблены, кожа кусками снята, меня лихорадочно бьёт, пот и грязь, что накопились за эти дни, причиняют дикую муку. Мне стало страшно. Этот ублюдок хочет меня сломать, увидеть страх в моих глазах. И он близок к этому. Но я не сдамся!
Ноги онемели, не слушаются, правая рука стелется по полу. Понемногу ползу к миске с той серой дрянью. Он хочет меня сломать. Ему не нужна информация, ему нужен мой страх. Он упивается пыткой. Прислонить край миски к стене. Американец обезумел. Что он делает здесь? Из последних сил тру край миски о стену, край истончается и становится острее. Моджахеды и американцы заодно? Неужели Афганистан входит в НАТО? Край стал острым и неровным. Что за бред лезет мне в голову? Подношу освобождение своё остриём к горлу. А как же там мои ребята? За четыре года я не потерял ни одного солдата, убитым. Были лишь раненые, которых демобилизовали из госпиталя, я всегда старался им помочь как мог: выбивал им награды, повышения... Я видел благодарность в их глазах. Ни одного убитым, тридцать пять верных боевых товарищей, которые придут на помощь, где бы не находились в тот момент, тридцать пять друзей, которых я больше не увижу. Прощайте братья! Для меня было честью служить с вами... Удушье, боль в шее, тепло разливается по груди, хрип, удушье, слабость, тело становится ватным, моё тело валится на пол, солома впитывает кровь, последнее движение, удушье, последний хрип, улыбка, свобода.
Я не проиграл, я не сломался, я не сдался. Я жив.
* * *
- Дим, разливай по сто пятьдесят.
Шорох пластиковых стаканчиков, плеск горькой в них. Они остались в живых, осколки той войны. Они покалечены ею, каждый, на теле и в душе. Они воевали вновь. Они солдаты. И Кремень воевал с ними. Он их командир. Даже после смерти. Они помнили все его уроки, они выживали. Государство списало двадцати семилетнего прапорщика Леонида Котова на пропавших без вести. Он не получал правительственные награды. Государство это не надо было, его подвиги должны были быть эффективными, а не эффектными. Государство забыло его, но помнило тех, кто был контужен по пьяни, кто нарушал приказы и только чудом выпутывался из переделок. Ребята помнили его, он жил в их сердцах. Он - жил!